"Дорога скорби" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 8

Так мы жили в октябре, когда желтеющие листья облетают с деревьев.

Я сидел у постели Рэчел Фернс в огромном оранжевом клоунском парике, с красным накладным носом и веселил больных детей, будучи сам в настроении, далеком от веселья.

– Вы поранили руку? – спросила Рэчел.

– Ударился, – сказал я. Она кивнула. Линда удивилась.

– Когда что-то болит, – сказала Рэчел, – это видно По глазам.

Она слишком много знала о боли в свои девять лет.

– Мне пора идти, чтобы не утомлять тебя, – сказал я. Рэчел улыбнулась без тени сомнения. У нее, как и у других ребятишек в принесенных мной париках, вспышки активности были очень короткими. Посещение было ограничено максимум десятью минутами. Я снял клоунский парик и поцеловал Рэчел в лоб.

– Пока, – сказал я.

– Вы вернетесь?

– Конечно.

Она удовлетворенно вздохнула, узнав, что я вернусь. Линда вслед за мной вышла из палаты на больничный двор.

– Это ужасно, – сказала она. Было холодно. Я обнял ее. Обеими руками. – Рэчел все время спрашивает о вас. Джо обнимает ее и плачет. Она обнимает его и пытается утешить. Она – любимая папина дочка. Она любит его.

Но вы... вы ее друг. Вы заставляете ее смеяться, а не плакать. Она постоянно спрашивает о вас – не о Джо.

– Я всегда буду приходить, если смогу.

Она тихо всхлипнула, уткнувшись мне в плечо, и выговорила:

– Бедная миссис Квинт.

– М-м.

– Я не сказала Рэчел об Эллисе...

– И не говорите, – сказал я.

– Я была груба с вами.

– Нет, ничуть.

– В газетах пишут о вас жуткие вещи. – Линда вздрогнула в моих объятиях. – Я знаю, что вы не такой... Я сказала Джо, что верю вам насчет Эллиса Квинта, и Джо думает, что я дура.

– Заботьтесь о Рэчел. Все остальное не имеет значения.

Она вернулась обратно в больницу, а я в унынии поехал в Лондон на машине "Теле-Драйв".

И хотя я добрался почти на час раньше, чем планировал, решил не заезжать на Пойнт-сквер, поскольку память о нападении Гордона Квинта была слишком свежа, а сразу отправился в бар на Пиккадилли, где договорился встретиться с Дэвисом Татумом. Улыбаясь на миллион, французская леди, командующая в этом баре, организовала мне кофе и сандвич, пока я его ждал. Бар выглядел так, как будто был создан для встреч за ленчем. Здесь было не более шести столиков, бармен, разносящий напитки, и спокойная обстановка.

Я сидел за столиком в углу, спиной ко входу, хотя на самом деле приходили немногие – большинство народу уходило после долгих разговоров и ленча. Я принял ибупрофен и стал терпеливо ждать. В моей профессии иногда приходилось часами ждать, пока хищники не покинут свои норы.

Дэвис опоздал и запыхался – явно бежал по лестнице, вместо того чтобы воспользоваться лифтом. Он с присвистом дышал за моей спиной, потом обошел столик кругом и опустил свои телеса на стул напротив меня.

Он наклонился вперед и протянул мне руку. Я сделал слабое движение навстречу. Дэвис вскинул брови, но ничего не сказал.

Он представлял собой тот случай, когда необыкновенно быстрый разум заключен в совершенно неподходящем теле. У него были толстые щеки, двойной подбородок, заплывшие глаза и маленький рот. Темные гладкие волосы не редели и не седели. Уши у него были прижаты к голове, шея – как у грузчика, костюм в розовую полоску обтягивал обширный живот. Я подумал, что ему затруднительно обозревать некоторые части своего тела. За исключением черепной коробки природа слепила его кое-как.

– У меня плохие новости, – сказал он.

– Что еще произошло? – вздохнул я. Хороших новостей вообще было немного.

– Эллис Квинт взял назад свое признание и вернулся к утверждению "невиновен".

– Взял назад? – воскликнул я. – Как можно взять назад признание?

– Очень легко. – Дэвис усмехнулся. – Квинт говорит, что был вчера потрясен смертью своей матери и что его слова о чувстве вины были неверно истолкованы. Точнее, его адвокаты оправились от шока и передумали. Они явно знают, что вы не смогли опровергнуть алиби Эллиса Квинта в ту ночь, когда было совершено нападение на жеребца в Нортгемптоншире, и думают, что смогут прекратить дело о жеребце Брэккенов, несмотря на "Лендровер" и подробные свидетельские показания, так что они ведут дело к полному оправданию, а не к психиатрическому лечению, и, должен вам с сожалением сказать, близки к успеху.

Он мог не говорить мне, что моя репутация никогда не восстановится, если Эллис выкрутится.

– Если бы я был государственным прокурором по этому делу, то меня бы отстранили за разговоры со свидетелем. Как вам известно, я старший адвокат палаты, в которой работает прокурор по делу Эллиса Квинта. Я виделся с ним и обсуждал это дело. Я могу абсолютно свободно говорить с вами, хотя, вероятно, некоторые могут счесть это неосторожностью.

Я улыбнулся.

– Ну тогда до свидания.

– Я не могу обсуждать с вами дело, по которому мне может случиться допрашивать вас как свидетеля. Но, конечно, я не буду вас допрашивать. Кроме того, мы можем разговаривать о чем-нибудь другом. Например, о последней партии в гольф.

– Я не играю в гольф.

– Не будьте бестолковым, дружище. Вы хорошо схватываете.

Его глаза блеснули из-под нависших век.

– Я видел рапорт, который вы направили в Королевскую прокуратуру.

– В Королевскую прокуратуру?

– Вот именно. Я поговорил с одним своим приятелем. Я сказал, что ваш рапорт поразил меня как своей основательностью, так и твоими выводами и заключениями. Он сказал, что я не должен удивляться. Он сказал, что вся верхушка Жокейского клуба прислушивается к каждому вашему слову. А примерно год назад вы внесли ясность одновременно в два крупных дела, связанных со скачками. Такого не забывают.

– В мае прошлого года, – сказал я. – Вы это имеете в виду?

– Полагаю, да. Он сказал, что у вас был помощник, которого больше не видно. При вашей работе нужен помощник.

– Чико Барнс?

Он кивнул.

– Да. Что-то в этом роде.

– Он женился, – сказал я. – Его жене не нравится то, чем я занимаюсь, так что он ушел. Он преподает дзюдо. Я продолжаю с ним встречаться он дает мне уроки дзюдо, но я не могу требовать от него другой помощи.

– Жаль.

– Да. Он был хорош. Отличный товарищ и способный.

– И его напугали. Вот почему он ушел.

Я был совершенно спокоен.

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

– Я слышал. – сказал он, внимательно глядя мне в глаза, – что его избили чем-то вроде цепи, чтобы он не помогал вам. Чтобы он вообще не занимался расследованием. И это сработало.

– Он женился, – сказал я.

Дэвис Татум откинулся на спинку своего стула, который скрипнул под его тяжестью.

– Я слышал, – сказал он, – что вам тоже досталось и во время доклада руководители Жокейского клуба попросили вас снять рубашку. Говорят, что они никогда ничего подобного не видели. У вас все тело, все плечи были черными от синяков, в ужасных красных полосах. И вы, пряча это все под рубашкой, спокойно объясняли им, как и почему на вас напали, и что один из них, который все это и устроил, – негодяй.

– Кто вам все это рассказал?

– У меня есть уши.

Мысленно я непечатно выругался. Шесть человек, которые видели меня в тот день без рубашки, обещали никогда об этом не рассказывать. Они хотели скрыть ту мерзость, которую я обнаружил в их стенах, и ничто меня так не радовало, как это молчание. Тогда мне было плохо. Я не хотел, чтобы мне об этом постоянно напоминали.

– И где же вы это услышали? – спросил я.

– Не будьте ребенком, Сид. В клубах... в "Баксе", "Турфе", "Гэррике"... там упоминают о таких случаях.

– И как часто... там об этом упоминают? Сколько раз вы слышали эту историю?

Он помолчал, словно советовался с каким-то внутренним голосом, потом сказал:

– Один раз.

– Кто вам рассказал?

– Я дал слово.

– Кто-то из Жокейского клуба?

– Я дал слово. Если бы вы дали слово, вы бы мне сказали?

– Нет.

Он кивнул.

– Я расспрашивал о вас. И вот что мне сказали. Сказали по секрету.

Если это вас так волнует – я больше ни от кого не слышал этой истории.

– Волнует. Это может подать пример другим подонкам.

– А что, на вас регулярно нападают?

– Нет. Физически меня с тех пор пальцем не тронули. – До вчерашнего вечера, подумал я. – Если же говорить о моральных нападениях... Вы читаете газеты?

– Это оскорбительно. – Дэвис Татум вертелся на своем стуле, пока не подозвал бармена. – Джин с тоником, пожалуйста, а вам, Сид?

– Скотч. Воды побольше.

Бармен принес стаканы и поставил их на белые круглые подставки.

– За здоровье, – провозгласил Татум, поднимая свой стакан.

– За выживание, – ответил я и выпил и за то, и за другое.

Он поставил стакан и перешел наконец к делу:

– Мне нужен человек сообразительный, непугливый и способный быстро сообразить в критических ситуациях.

– Таких нет.

– А как насчет вас? Я улыбнулся.

– Я тупой, большую часть времени страдаю от собственных комплексов, и еще мне снятся кошмары. Вы получите совсем не то, на что рассчитываете.

– Я получу человека, который написал рапорт о Квинте.

Я смотрел в стакан и не поднимал взгляда на его лицо.

– Если вы собираетесь сделать маленькому ребенку что-то, что ему не нравится, – сказал я, – например укол, вы сначала рассказываете ему, какой он храбрый, и надеетесь, что он позволит сделать это и не будет сопротивляться.

Воцарилось молчание, затем он усмехнулся. Здесь был какой-то подвох.

– Так что это за работа? – обыденно спросил я. Он подождал, пока четыре бизнесмена подойдут, закажут выпивку и удалятся со своими денежными разговорами за дальний от нас столик.

– Вы знаете такого Оуэна Йоркшира? – спросил Татум. Для новоприбывших он выглядел праздно, но только не для меня.

– Оуэн Йоркшир. – Я пошарил в памяти в поисках этого имени и нашел одни догадки. – Владелец пары лошадей?

– Да. А еще он владелец "Топлайн фудс".

– "Топлайн"... спонсор скачек в Эйнтри? А Эллис Квинт был почетным гостем на ленче, который давала "Топлайн" накануне Большого национального?

– Вот именно.

– Так в чем проблема?

– Надо проверить, не он ли манипулирует делом Квинта ради своей личной выгоды.

– Я слышал, что за этим делом кто-то стоит, – задумчиво сказал я.

– Найдите, кто это и что им надо.

– Попытаюсь. Но почему я? Почему не полиция? Почему не "старина Интернет"?

Он прямо посмотрел на меня.

– Потому что вы включаете в свои услуги молчание.

– Я беру дорого, – сказал я.

– Аванс и дополнительное вознаграждение, – пообещал он.

– Кто платит? – Все будет идти через меня.

– И подразумевается, – сказал я, – что если будут результаты, то они ваши. А предъявлять иск или нет – это тоже будет ваше дело.

Он кивнул.

– Если вы желаете знать, – сказал я, – когда дело дошло до Эллиса Квинта, я вернул своему клиенту деньги, чтобы остановить его самому. Клиент поначалу не поверил, что это сделал Эллис. Я сделал свой выбор. Должен сказать, что вам придется пойти на этот риск.

Он наклонился вперед и протянул свою толстую руку.

– Пожмем друг другу руки, – сказал он и схватил мою с такой силой, что я зашипел от боли. – В чем дело? – спросил он.

– Ни в чем.

Незачем ему знать слишком много, подумают я. Мое доброе имя было превращено в лохмотья, сломанная кость болела, а в перспективе меня ждало препарирование адвокатами Эллиса. Они мной займутся, точно так же, как Джонатаном, моим приятелем с разноцветными волосами.

– Мистер Татум, – начал я.

– Дэвис. Мое имя Дэвис.

– Вы дадите мне гарантию, что не будете рассказывать об этом деле в Жокейском и прочих клубах?

– Гарантию?

– Да.

– Но я же говорил вам... это к вашей чести.

– Это личное дело. Я не люблю шумихи.

Он задумчиво посмотрел на меня.

– Я даю вам гарантию.

Я хотел верить ему, но... Он был уж слишком клубный человек, завсегдатай комнат с темными панелями, полных давно подорванных репутаций и смачно повторяемых тайн: "Только тебе по секрету, старина".

– Сид.

– Да?

– Что бы ни писали газеты, те, к чьему мнению реально прислушиваются, уважают вас.

– И кто же это?

– В клубах легко распространяются слухи, но в наши дни власть имущие там не лгут.

– Власть имущие блуждают кругом, как северный магнитный полюс.

– Кто это сказал?

– Я.

– Нет, я имею в виду, вы это придумали?

– Понятия не имею.

– Власть в наши дни раздроблена, – сказал он.

Я добавил:

– И где есть власть, там необязательно появляться.

Он просиял, как будто сам это придумал. Тут у меня над ухом зашуршала одежда и донесся цветочный аромат, молодая женщина придвинула к нашему столику кресло и с торжествующим видом уселась.

– Вот так так, – сказала она. – Мистер Дэвис Татум и Сид Холли!

Какой сюрприз!

Я повернулся к озадаченному Татуму и сказал:

– Это мисс Индия Кэткарт, которая пишет для "Памп". Если вы ничего не скажете, то прочитаете, что говорили то, чего никогда не думали, а если что-то скажете, то пожалеете об этом.

– Сид, – насмешливо-печально сказала она, – вы не можете не грубить?

Татум возмущенно открыл рот, и я, опасаясь, что он бросится меня защищать, покачал головой. Он посмотрел на меня, затем спросил самым беспристрастным адвокатским тоном:

– Мисс Кэткарт, почему вы приехали сюда?

– Как почему? Чтобы встретиться с вами, конечно.

– Но почему?

Она перевела взгляд с него на меня и обратно. Выглядела она точно так, как я помнил, – безупречная фарфоровая кожа, голубые глаза, четко очерченные губы, черные блестящие волосы. Она была одета в коричневое и красное с янтарными бусами.

– Разве это прилично, когда члена коллегии государственной прокуратуры видят беседующим со свидетелем?

– Нет, – сказал Татум и спросил у меня:

– Вы говорили ей, что мы встречаемся здесь?

– Нет, конечно.

– Но тогда каким образом вы, мисс Кэткарт, оказались здесь?

– Я же вам сказала. Ради репортажа.

– В "Памп" знают, что я здесь? – спросил я.

С тенью недовольства она ответила:

– Я не ребенок. Я действую сама по себе, знаете ли. И как бы там ни было, меня послала газета.

– Это в "Памп" вам сказали, что мы здесь? – спросил Татум.

– Мой редактор сказал мне пойти и посмотреть. И он был прав!

– Сид? – Татум поднял брови.

– Ага, это интересно.

– Кевин говорит, что вы ходили в школу в Ливерпуле, – сказала мне Индия.

Озадаченный Татум спросил:

– Что вы сказали?

– Сид не сказал мне, где он учился, так я это выяснила, – объяснила она и посмотрела на меня обвиняюще. – Вы говорите не как ливерпулец.

– Правда?

– У вас скорее итонское произношение. Откуда?

– Я способный подражатель, – ответил я. Если бы она и в самом деле захотела, она могла выяснить также, что от шестнадцати до двадцати одного года меня почти что усыновил один ньюмаркетский тренер (он-то в Итоне был), который сделал из меня хорошего жокея, своим примером исправил мне речь и научил, как жить, как вести себя и как распоряжаться деньгами, которые я заработал. Он уже тогда был стар и давно умер. Я часто думал о нем. Он все еще открывал передо мной двери.

– Кевин сказал мне, что вы были уличным ребенком, – продолжила Индия.

– Уличный – это положение, а не место.

– А мы колючие, правда?

Черт, подумал я. Я не позволю ей подстрекать себя. Я улыбнулся, что ей не понравилось.

Татум, неодобрительно прислушивающийся к этому разговору, спросил:

– Кто такой этот Кевин?

– Он работает в "Памп", – сказал я ему.

– Кевин Миллс – ведущий репортер "Памп", – заявила Индия. – Он помог Холли и получил по зубам.

– Это больно, – сухо прокомментировал Татум.

– Такой разговор ни к чему не приведет, – сказал я. – Индия, мистер Татум не выступает обвинителем ни по одному процессу, в котором я свидетель, и мы можем говорить обо всем, о чем нам угодно, включая гольф, о котором мы говорили до вашего прихода.

– Вы не можете играть в гольф одной рукой.

Смутился Татум, не я. Я сказал:

– Смотреть гольф по телевизору можно без рук, ног и ушей. Откуда ваш редактор взял, что нас можно найти здесь?

– Он не сказал. Это не имеет значения.

– Как раз в этом вся суть дела, – возразил Татум.

– Это интересно, – сказал я, – потому что все началось с "Памп", которая подняла шум о покалеченных пони в Кенте. Поэтому я и связался с Кевином Миллсом. Мы установили "горячую линию" под девизом из серии "Спасем Asarum europaeum".

– Как вы сказали? – спросила Индия.

– Asarum europaeum, – удивленно повторил Татум. – Так в ботанике называют копытень, полевой цветок.

– Откуда вы это узнали? – свирепо спросила она.

– Я участвовал во всем этом.

– Ох.

– Как бы то ни было, но стоило мне связать Эллиса Квинта, пусть даже мимолетно, с покалеченными жеребцами и с пони Рэчел Фернс, как "Памп" резко сменила направление и начала терзать меня на части в праведном гневе. И я уж точно могу спросить вас, Индия, почему вы писали обо мне так жестоко?

Это ваша обычная манера? Вы так привыкли орудовать топором, что просто не можете иначе? Я не ожидал доброжелательности, но вы... каждую неделю... доходили до крайности.

Судя по виду, ей было неуютно. И она совершила то же самое, за что в одной из еженедельных статеек обозвала меня "размазней": она начала оправдываться.

– Мой редактор дает мне указания. – Она почти склонила голову.

– Вы имеете в виду, он говорит вам, что писать?

– Да. Нет.

– Так да или нет?

Она переводила взгляд с меня на Татума и обратно. Потом сказала:

– Он требует, чтобы мои статьи вписывались в общую политику.

Я промолчал. Татум тоже. Индия с каким-то отчаянием произнесла:

– Только святые могли дать сжечь себя на костре.

Татум жестко сказал:

– Если я увижу какую-либо ложь или инсинуацию о моем разговоре с Сидом Холли в свете предстоящего суда над Квинтом, я привлеку к суду также лично вас, мисс Кэткарт, и буду настаивать на возмещении морального ущерба.

Так что сами выбирайте свой костер. Гореть вам так или иначе.

Я почти почувствовал к ней жалость. Она встала, ошеломленная, широко открыв глаза.

– Скажите, что нас здесь не было, – посоветовал я. Я не смог понять выражение ее застывшего лица. Она пошла прочь по направлению к лестнице.

– Смутили молодую даму, – заключил Татум. – Но откуда она – или ее газета – узнала, что наша встреча произойдет здесь?

Я спросил:

– Вы ввели данные о том, куда направляетесь, в свой компьютер?

Он нахмурился:

– Я не делаю это сам. Это делает мой секретарь. У нас существует система, которая в случае крайней необходимости может сообщить, где находятся все партнеры. Она сообщает, где можно найти любого из нас. Я сказал своему секретарю, что иду сюда, но не то, с кем я собираюсь встретиться.

Это по-прежнему необъяснимо...

Я вздохнул.

– Вчера вечером вы звонили мне на мой сотовый телефон.

– Да, и вы перезвонили мне.

– Кто-то прослушивает частоту моего телефона. Кто-то засек, что вы звонили мне.

– Черт! Но вы же перезвонили мне. Они не слышали почти ничего.

– Вы назвали свое имя... Насколько защищен компьютер в вашем офисе?

– Мы меняем пароль каждые три месяца.

– Вы используете пароли, которые каждый может легко запомнить?

– Ну...

– Существуют люди, которые взламывают пароли просто ради шутки. А другие выискивают тайны. Вы можете не поверить, насколько беспечно некоторые фирмы обращаются со своей самой секретной информацией. Кто-то недавно залез в мой собственный сетевой компьютер – в прошлом месяце. У меня есть следящая программа, которая сообщила мне об этом. Ничего полезного хакеры найти там не могли, поскольку я не держу в этом компьютере ничего личного.

Но сочетание сведений с моего сотового телефона и вашего офисного компьютера должно было доказать возможность того, что вы встречаетесь именно со мной, кто-то в "Памп" понял это. Поэтому они послали Индию сюда... и вот мы здесь. И поскольку они добились успеха, мы теперь знаем, что они пытались.

– Это невероятно.

– Кто издает "Памп"? Кто определяет политику?

Татум задумчиво произнес:

– Редактор там – Джордж Годбар. Владелец – лорд Тилпит.

– Существует ли какая-либо связь с Эллисом Квинтом?

Он обдумал вопрос и покачал головой:

– Насколько мне известно – нет.

– Есть ли у лорда Тилпита интерес в телевизионной компании, которая делает программу Эллиса Квинта? Думаю, мне стоит это выяснить.

Дэвис Татум улыбнулся.

Рассудив, что поскольку прошло уже почти тридцать часов с той минуты, как Гордон Квинт набросился на меня на Пойнт-сквер, то маловероятно, что он по-прежнему околачивается поблизости с намерением убить меня (следствие по делу о смерти Джинни должно было отвлечь его внимание не в последнюю очередь), а также чувствуя, что я и так прятался постыдно долго, по выходу из бара я взял такси и поехал домой, попросив водителя два раза медленно объехать по кругу находящийся в центре площади скверик.

Все было спокойно. Я расплатился, без малейших неприятностей взошел на крыльцо к парадной двери, открыл ее своим ключом, поднялся на второй этаж и укрылся в тихой гавани своего дома. Никакой засады. Ни единого скрипа. Тишина. Я вынул из почтового ящика несколько запечатанных конвертов и обнаружил послание на факсе. Мне казалось, что минуло много времени с тех пор, как я ушел отсюда, хотя это было только прошлым утром.

Моя сломанная рука болела. Что ж, так и должно быть. Мне случалось с переломами участвовать в скачках – и побеждать; конечно, приходилось это скрывать, поскольку публика склонна ставить только на здоровых жокеев.

Странно, но в пылу скачки повреждения не ощущались. И только когда угасал азарт, возвращалась боль.

Лучшим способом отвлечься от страданий было сосредоточиться на чем-то другом. Я вспомнил номер телефона и позвонил знакомому умельцу, который устанавливал мне компьютеры.

– Дуг, – сказал я, когда жена оторвала его от ремонта машины, расскажи мне о прослушивании мобильных телефонов.

– Я весь в масле, – недовольно отозвался он. – Нельзя было выбрать другое время?

– Кто-то подслушивает мой мобильный телефон.

– Ого, – фыркнул он. – И ты хочешь узнать, как прекратить это?

– Ты чертовски прав.

Он снова фыркнул.

– Мне некогда, – заявил он. – Вот-вот должна пожаловать к обеду теща, а у меня маслосборник забит.

Я не смог удержаться от смеха.

– Пожалуйста, Дуг.

Он смилостивился.

– Я полагаю, что у тебя аналоговый сотовый телефон. Их радиосигналы можно поймать и прослушать. Хотя и трудно. Средний завсегдатай пивнушки сделать этого не сможет.

– А ты?

– Я не средний завсегдатай пивнушки. Я ходячая кризисная служба, оторванная от проверки маслосборника. Я смог бы это сделать, если бы у меня было соответствующее оборудование.

– Что мне с этим делать?

– Все до смешного просто. – Он чихнул и яростно фыркнул. – Мне нужен носовой платок. – В трубке настало неожиданное молчание, затем послышался отдаленный звук безжалостно прочищаемого носа, а потом хриплый голос вновь начал излагать мне премудрости дела:

– Значит, так. Выкидываешь аналоговый телефон и приобретаешь цифровое устройство.

– Что?

– Сид, ремесло жокея явно не дает современному человеку умения выжить в завтрашнем мире.

– Сам вижу.

– Любой, у кого есть хоть немного здравого смысла, – фыркнул он, просто обязан обзавестись цифровым устройством.

– Научи меня.

– Цифровая система, – сказал он, – базируется на двух цифрах, единице и нуле. Единица и ноль пребывают с нами с самой зари компьютерной эры, и никто еще не изобрел ничего лучше.

– Разве?

Он прочувствовал иронию в моем голосе.

– Разве кто-нибудь изобретает заново колесо? – спросил он.

– Э, нет.

– Верно. Никто не может улучшить то, что и так совершенно.

– Это святотатственные речи. – Я всегда получал удовольствие от разговора с ним.

– Ничего святотатственного, – ответил он. – Некоторые истины совершенны с самого начала. E = mc2 и все тут.

– Преклоняюсь. Как насчет моего телефона?

– Сигнал, посланный на цифровой телефон, – продолжил он лекцию, это не один сигнал, как в случае с аналоговым, а восемь взаимодополняющих сигналов каждый из которых несет одну восьмую того, что ты слышишь.

– Вот как? – сухо переспросил я.

– Ты можешь хихикать, сколько влезет, – отозвался он, – но я даю тебе именно то, что нужно. Цифровой телефон принимает одновременно восемь сигналов, их невозможно декодировать – никому, кроме принимающего телефона. Ну, поскольку сигнал поделен на восемь частей, прием не всегда совершенен. Не то чтобы ты слышал треск или звук становился то громче, то тише, как бывает с аналоговыми телефонами, но иногда кусочки слов могут доходить до тебя в перепутанном виде. И все же никто не подслушает тебя: Даже полиция не может прослушивать цифровой абонентский номер:

– Так где я могу взять его? – спросил я, совершенно очарованный.

– Зайди в "Харродс", – посоветовал он.

– В "Харродс"?

– "Харродс" сразу за углом твоего дома, не так ли?

– Более или менее.

– Значит, зайди туда. Или куда-нибудь еще, где продаются телефоны.

Ты можешь оставить тот же номер, по которому тебе звонят сейчас. Тебе надо только сообщить в сотовую службу. И, конечно, тебе нужна SIM-карта. Она, естественно, у тебя есть?

– Нет, – смиренно ответил я.

– Сид! – протестующе воскликнул Дуг. Он снова чихнул. – Прошу прощения. SIM карта – это Subscriner's Identity Module, личный модуль абонента. Ты не можешь без нее жить.

– Не могу?

– Сид, я от тебя в отчаянии. Проснись же наконец, вокруг конец двадцатого века! Технология!

– Я гораздо лучше понимаю, о чем думает лошадь.

Он терпеливо просветил меня:

– SIM карта – это как кредитная карточка. На самом деле это и есть кредитная карточка. В ней проставлено твое имя, номер мобильного телефона и другие детали, и ты можешь вставить ее в любой мобильный телефон, который примет ее. Например, ты у кого-нибудь гостишь в Афинах и у него сотовый телефон, который принимает SIM карты, тогда ты можешь вставить свою карту в его телефон, и тогда оплата будет идти за твой счет, не за его.

– Ты серьезно? – спросил я его.

– Стал бы я шутить, когда у меня такие проблемы?

– А где мне получить SIM карту?

– Спроси в "Харродс". – Он чихнул. – Спроси кого-нибудь, кто путешествует, чтобы зарабатывать на жизнь. Пусть служба поставки обеспечит тебя. – Он фыркнул. – Пока, Сид.

Изумленный и признательный, я занялся своей почтой. Я решил сперва просмотреть, что прислали по факсу.

Там было только написано от руки: "Позвони мне" – и дан длинный номер.

Почерк был Кевина Миллса, но факс, с которого он анонимно послал эту записку, не был факсом "Памп".

Я набрал указанный номер, по которому должен был попасть на сотовый телефон, но в ответ получил только раздражающую инструкцию: "Пожалуйста, перезвоните позже".

Еще был десяток посланий, которые мне не очень-то хотелось бы получать, а также изрядный кусок информации, которую я совсем не желал получать, в большом коричневом конверте, пришедшем из Шропшира.

В конверте был местный иллюстрированный журнал; я заказывал его, потому что мне говорили, что в нем помещен репортаж с празднества у наследника герцогства. Действительно, там было четыре страницы фотографий, в основном цветных, сопровождаемых многословным описанием происходившего, а также полным списком гостей.

Впечатляющие краски фейерверка заполняли половину страницы, а среди группы уставившихся в небо зрителей, в белом смокинге и во всем своем блеске, красовался фотогеничный Эллис Квинт.

Сердце мое подпрыгнуло. Фейерверк начался в три тридцать. В три тридцать, когда луна была высоко, Эллис был за сто миль к северовостоку от местонахождения жеребенка из Винвардского конезавода.

Было много фотографий танцев и целая страница черно-белых снимков гостей, имена были написаны под фотографиями. Эллис танцевал. Эллис дважды улыбался с гостевой страницы – он был беззаботен, он хорошо проводил время.

Провались оно все в ад, подумал я. Он мог отрубить ногу жеребенку раньше. Скажем, в час. А после он мог приехать к фейерверку в три тридцать.

Я обнаружил, что никто не видел, как он приезжал, но несколько человек клялись, что он присутствовал после пяти пятнадцати. В пять пятнадцать он помог наследнику забраться на стол, чтобы произнести спич. Наследник откупорил бутылку шампанского над головой у Эллиса. Все помнили это. Эллис не мог бы вернуться в Нортгемптон до рассвета. Целых два дня на прошлой неделе я слонялся по Шропширу и соседнему Чеширу, от одного роскошного дома к другому, еще более роскошному, задавая в основном одни и те же два вопроса (в зависимости от пола опрашиваемого): "Вы танцевали с Эллисом Квинтом?" или "Вы ели/пили с ним?" Сначала ответы давали легко, но со временем слухи о моих целях распространялись, они бежали впереди меня, и я все чаще встречал замкнутые лица и решительно захлопываемые двери. Они готовы были встать на головы, чтобы доказать его невиновность. Они не намеревались говорить, что они не знают, когда он прибыл.

Наконец я вернулся к главным воротам дома герцогини, а оттуда так быстро, как только позволяло благоразумие, поехал к Винвардскому конезаводу и засек время – два часа и пять минут. Ночью, когда дороги пусты, от Нортгемптона до дома герцогини можно было добраться на десять минут быстрее. Я не доказал ничего, кроме того, что по времени Эллис уложился бы. Но этого было мало.

Как всегда, перед тем как собраться на такие празднества, гости дают и посещают небольшие званые обеды, с друзьями, живущими в округе или несколько дальше. Никто из тех, кого я опрашивал, не приглашал к обеду Эллиса.

Отсутствия обеда тоже было недостаточно. Я просмотрел список гостей, отмечая тех, с кем был знаком. Больше половины были не опрошены, большую часть имен я никогда не слышал.

Где же Чико? Я часто нуждался в нем. У меня не было времени или, если говорить честно, желания отыскивать и расспрашивать всех гостей, даже если они захотят отвечать. Должны быть люди – из местных, – которые могли вспомнить, в каком порядке парковались той ночью машины. Чико поболтал бы с ними в местных пивнушках и узнал бы, помнит ли кто-нибудь из парковщиков прибытие Эллиса. В разговорах за кружкой пива Чико был мастером.

Это могла бы сделать полиция, но она не станет. Смерть жеребца не считается убийством.

Полиция.

Я набрал номер полицейского участка, где служил Норман Пиктон, и сообщил, что мое имя Джон Поль Джонс. Пиктон подошел к телефону и выслушал меня, не протестуя.

– Позвольте мне высказать все прямо, – сказал он наконец. – Вы хотите, чтобы я попросил нортгемптонширскую полицию об одолжении? А что мне предложить им взамен?

– Кровь в шарнире секатора. – Они могут сделать свой собственный тест. – Да, но тот нортгемптонширский жеребец умерщвлен и отправлен на фабрику по производству клея. Ошибка, скажете вы? Быть может. Но они не сделают вам одолжение в обмен на сочувствие.

– Вы совсем задурили мне голову. Чего вы на самом деле хотите?

– Э... – начал я, – я был там, когда полиция обнаружила в кустах секатор.

– Да, вы мне говорили.

– Ну, я размышлял. Этот секатор не был завернут в мешковину, как тот, который мы забрали у Квинтов.

– Да, и это не такой же в точности секатор. Секатор из Нортгемптона – несколько более новой модели. Их продают во всех центрах садоводства.

Проблема в том, что сообщений о покупке Эллисом Квинтом секатора не поступало – ни в нортгемптонширском полицейском округе, ни в нашем.

– Не могу ли я снова взглянуть на материал, в который был завернут секатор?

– Если на нем и остались конские волосы, то теперь их уже не с чем сравнивать, равно как и кровь.

– Но при этом ткань может рассказать нам, откуда прибыл секатор. Из какого центра садоводства, понимаете?

– Я проверю, не было ли это уже сделано.

– Спасибо, Норман.

– Благодарите Арчи. Он вдохновил меня помогать вам.

– Вдохновил?

Он расслышал мое удивление.

– У Арчи есть влияние, – сказал он, – а я делаю то, что приказывает мне магистрат.

Распрощавшись с ним, я вновь попытался дозвониться Кевину Миллсу и услышал все тот же электронный голос: "Пожалуйста, перезвоните позже".

После этого я сидел в кресле и смотрел, как угасает дневной свет и в тихом скверике зажигаются фонари. Уже минуло равноденствие, близились зимние раздумья, впереди конец года. В течение почти половины моей жизни осень означала для меня возвращение больших скачек после летнего перерыва, время больших побед, скорости и волнения в крови. Теперь зима приносила только ностальгию и счета за отопление. В тридцать четыре года я стал старым.

Я сидел и думал об Эллисе и о том, каким горьким и пустым он сделал для меня этот год. Я думал о Рэчел Фернс, о Силвербое и лимфобластах. Я думал о прессе, в особенности о "Памп" и Индии Кэткарт, и о месяцах единогласного осуждения. Я думал о жестоких шутках Эллиса.

Я долго думал об Арчи Кирке, который привез меня в Комб-Бассет и дал мне в помощь Нормана Пиктона. Я думал, есть ли заслуга Арчи в том, что Норман продолжает следовать убеждениям, несмотря на чье-то присутствие за сценой. Я думал: возможно ли, что это Арчи подсказал Дэвису Татуму привлечь меня к поискам этой закулисной мощи. Именно ли Арчи рассказал Дэвису о моей стычке с мошенником в Жокейском клубе, и если это так, то откуда он узнал об этом?

Я верил Арчи. Я подумал, что он может влиять на меня до тех пор, пока я сам хочу идти туда, куда он указывает, и пока я уверен, что никто не влияет на него.

Я думал о неудержимой ярости Гордона Квинта, о Джинни Квинт, об отчаянии и о высоте в шестнадцать этажей.

Я думал о конях и их отрезанных ногах. Когда я отправился спать, мне снились все те же кошмары.

Агония. Унижение. Обе руки. Я проснулся в поту. Провались оно все в преисподнюю.