"Миллионы Стрэттон-парка" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

ГЛАВА 5

– Где ваша машина? – спросил Дарт. – Я буду выезжать через задние ворота. Надоели мне эти крикуны. Где ваша машина?

– Я въезжал через задние ворота, – сказал я. – Высадите меня где-нибудь там.

Брови у него полезли вверх, но он сказал только: «Хорошо», – и поехал по внутренней дороге мимо трибун, потом по узенькой неприметной дорожке к дому управляющего ипподромом.

– Что тут делает этот чудовищный автобус? – задал он риторический вопрос, когда увидел мое транспортное средство.

Я сказал:

– Это мой, – но мои слова потонули в пронзительном испуганном вскрике моего водителя, увидевшего позади автобуса черный силуэт припаркованного там «Даймлера» тети.

– Тетя Марджори? Какого черта она здесь делает?

Он остановил свой драндулет рядом с сияющим лимузином и, не выказывая большого энтузиазма, решил выяснить это. Зрелище, которое предстало перед нами, как только мы завернули за угол аккуратного современного дома управляющего, заставило меня безудержно расхохотаться, хотя смеялся только я один.

Двойные двери гаража были распахнуты настежь. Внутренность гаража сверкает чистотой, он совершенно пуст. Перед гаражом на гравии дорожки свалено бывшее содержимое гаража, кучи садового инструмента, картонных коробок и ящиков, неиспользованные черепица и рулоны сетки для закрывания грядок с клубникой. Сбоку стоял выпотрошенный холодильник, развалившаяся детская коляска, повидавший виды металлический чемодан, изъеденная мышами софа и здоровенный моток ржавой проволоки.

Тут же выстроились пятеро молодых помощников, попавших в беду и защищаемых милой, но беспомощной перед лицом власти миссис Гарднер.

Пронзительный голос Марджори изрекал:

– Вы все прекрасно вытащили, ну что же, теперь тащите все назад. Здесь ничего не останется.

Бедная миссис Гарднер, заламывая руки, говорила:

– Но, миссис Биншем, я только хотела, чтоб они освободили гараж…

– Такая грязь просто невыносима. Делайте, что вам сказано, мальчики. Несите все назад.

С отчаянием осматриваясь по сторонам, Кристофер обрадовался моему с Дартом приезду так, словно его спасли в последнюю минуту от самого страшного фильма ужасов.

– Папа! – Он обрадовался нашему появлению. – Мы очистили гараж.

– Вижу. Молодцы.

Марджори повернулась на каблуке и обрушила свое недовольство на нас с Дартом, при этом осознание того, что я родной отец этой рабочей силы, на какое-то время лишило ее дара речи.

– Мистер Моррис, – поспешила воспользоваться передышкой жена Роджера Гарднера, – ваши дети просто замечательные. Поверьте мне.

«Смелая женщина, – подумал я, – если учесть, насколько уязвим ее муж перед капризами стрэттоновского семейства». Я от всего сердца поблагодарил ее за то, что она занимала ребят, пока я сидел на собрании акционеров.

Марджори не сводила с меня сверлящего взгляда, но говорила, обращаясь к Дарту, и воздух звенел от ее возмущения.

– Ты что здесь делаешь с мистером Моррисом?

Дарт испуганно залепетал:

– Ему хотелось посмотреть Стрэттон-Хейз.

– Да, в самом деле? Стрэттон-Хейз его не касается. А вот что касается Стрэттон– Парка, то это твой ипподром, так я по крайней мере думала. Твой и твоего отца. А что вы оба сделали, чтобы присматривать за ним? Это мне пришлось объехать его, чтобы проверить, все ли в порядке. Полковник Гарднер и я, а не ты с твоим отцом, произвели полную инспекцию всего ипподрома.

И мне, и, вне всякого сомнения, Марджори трудно было понять, что Дарту никогда не приходило в голову, что он отвечает за состояние ипподрома. Это никогда не было его епархией. Он два-три раза открыл и закрыл рот, но так и не промолвил ни слова возражения или оправдания.

На джипе подъехал вконец измотанный полковник и, выпрыгнув из него, тут же заверил Марджори, что ее указания о том, чтобы зрители держались подальше от препятствий и больше не попадали под копыта лошадей, выполнено.

– Разве это мое дело? – пожаловалась Марджори Дарту. – Все, что нужно, это несколько столбов, кусок каната и внятное разъяснение держаться в стороне от препятствий. Об этом должны были подумать вы. Слишком много ненужных разговоров пошло о нашем ипподроме. Мы не можем больше позволить себе таких происшествий, как в субботу.

Никто и слова не сказал, что причиной печального происшествия были кони, а не люди, не зрители.

– Вот еще что, – продолжала Марджори. – Вы с отцом должны избавиться от этих, которые там, у ворот. Если вы этого не сделаете, они соберут вокруг себя всех экстремистов со всей округи, и никто не захочет приехать сюда, на ипподром, они кому хочешь настроение испортят. Это прикончит ипподром едва ли не быстрее, чем бредовые планы твоего дяди Кита или отца. Не говоря уже о Ребекке! Ты, наверное, заметил, там, у ворот, в этой кучке людей есть женщина, как две капли воды похожая на Ребекку. Сейчас это только кучка людей. Вы дождетесь, эта кучка станет толпой.

– Хорошо, тетя Марджори, – промямлил Дарт. Задание было ему не по силам, как оно было бы не по силам и любому другому.

– В их планы не входит добиться своих требований, – пояснила Марджори. – Им нужно демонстрировать. Пойдите и скажите, чтобы они лучше ратовали за улучшение условий для помощников конюха. О лошадях-то заботятся, а вот до помощников конюха никому дела нет.

Никто не вздумал возразить, что помощники конюха, как правило, не погибают.

– Вы, мистер Моррис, – она сверкнула глазами в мою сторону. – Мне нужно поговорить с вами. – Она показала на свой автомобиль. – Там.

– Ладно.

– А вы, дети, немедленно уберите это безобразие. Полковник, просто не знаю, о чем вы думаете. Это же какая-то свалка.

Она энергично зашагала к машине, не подумав и оглянуться, чтобы убедиться, иду ли я за ней, что я и сделал.

– Марк, – сказала она шоферу, сидевшему за рулем. – Прошу вас, погуляйте.

Он дотронулся до козырька своей шоферской фуражки и повиновался, как будто это было для него привычным делом, а его хозяйка остановилась у одной из задних дверей, поджидая, пока я открою ее.

– Хорошо, – сказала она, усаживаясь на просторном сиденье. – Залезайте сюда и садитесь рядом со мной.

Я сел на указанное мне место и закрыл дверь.

– Стрэттон-Хейз, – проговорила она, сразу беря быка за рога, – это то место, где ваша мать жила с Китом.

– Да, – произнес я, несколько ошеломленный неожиданным поворотом разговора.

– Вы попросили показать его?

– Дарт любезно предложил мне, и я согласился.

Она помолчала, разглядывая меня.

– После того, как Мадлен ушла, я так больше и не видела ее, – проговорила она наконец. – Я не одобряла того, что она уходит. Она говорила вам об этом?

– Да, говорила, но прошло столько лет, что она не держала зла против вас. Она говорила, что вы настроили брата закрыть перед ней двери, но все равно она очень любила вашего брата.

– Как же давно это было, – сказала она. – И сколько же прошло времени, прежде чем я разобралась, что за человек Кит. Его вторая жена покончила с собой, вы это знаете? Когда я сказала брату, что Киту не везет, он сказал, что дело не в невезении, а в характере Кита. Он сказал мне, что ваша мать не могла любить или нянчить младенца Ханну из-за того, как она была зачата. Ваша мать объяснила брату, что ее тошнит при виде этого ребенка.

– Этого она мне не говорила.

Марджори сказала:

– Я официально извиняюсь перед вами за то, как я вела себя по отношению к вашей матери.

Я задумался на миг, чтобы сообразить, как бы повела себя моя родительница.

– Принимаю, – сказал я, когда решил, чего бы хотела моя мать.

Я подумал, что на этом наш разговор закончится, но по всему было видно, что это не так.

– Третья жена Кита ушла от него и развелась с ним из-за невозможности совместной жизни. Теперь у него четвертая жена, Имоджин, половину времени она пьет.

– Почему же она не уйдет от него?

– Не хочет или не может признаться, что сделала ошибку.

Это настолько напоминало меня самого, что я не в силах был произнести ни слова.

– Кит, – продолжала Марджори, – единственный из Стрэттонов, у кого нет денег, сказала мне Имоджин. После шестой порции водки у нее неудержимо развязывается язык. Кит по уши в долгах. Вот почему он так торопится продать ипподром, ему позарез нужны деньги.

Я посмотрел на Марджори и представил себе, как она выглядит для посторонних: маленькая старая леди за восемьдесят, волнистые седые волосы, мягкая розовая кожа, темные ястребиные глаза. Острый, хваткий ум, выразительный язык – из всех Стрэттонов она, подумалось мне, больше всех остальных родственников походила на того финансового гения, который основал династию.

– Я буквально вышла из себя, когда мой брат дал Мадлен эти акции, – сказала она. – Иногда он бывал упрям. Теперь, через столько лет, я рада, что он так поступил. Я рада, – медленно договорила она, – что теперь есть человек, не принадлежащий к семье, который может заставить тепличные растения из стрэттоновскои оранжереи почувствовать, что такое чувство меры.

– Не знаю, смогу ли.

– Это зависит, – проговорила она, – от того, хотите ли вы. Или, вернее, как сильно вы этого хотите. Если бы вам было все равно, вы бы сегодня сюда не заявились.

– Верно.

– Вы бы оказали мне услугу, – сказала она, – если бы выяснили, сколько задолжал Кит и кому. И что за отношения у Конрада с этим его архитектором, за которого он так держится и про которого полковник Гарднер говорит, что тот ни ухом ни рылом не смыслит в скачках и придумывает что-то неудобоваримое. Полковник говорит, что нам нужен архитектор вроде того, который построил ваш дом, но что ваш архитектор проектирует только небольшие сооружения.

– Полковник сказал вам, что был у меня?

– Это был его самый разумный поступок за этот год.

– Вы меня поражаете.

– Вы мне нужны как союзник, – произнесла она. – Помогите мне сделать бега процветающими.

Я попытался разобраться в мешанине охвативших меня чувств и под их воздействием, а не по здравому размышлению, дал ей ответ.

– Ладно, попробую.

Она протянула мне маленькую ручку, чтобы официально закрепить соглашение, и я пожал ее, взяв на себя обязательство.

Марджори уехала, не взглянув на опустошенный гараж, который находился в том же состоянии, в каком я его застал, мальчиков я нашел сидящими вместе с Гарднерами и Дартом в гарднеровской кухне, поглощающими пирог. Теплый, благоухающий фруктовый пирог, с пыла с жара. Кристофер спросил рецепт, «чтобы папа сделал его в автобусе».

– Папа умеет готовить? – иронически проговорил Дарт.

– Папа умеет все, – с набитым ртом заявил Нил.

«Папа, – подумал я про себя, – только что, с наскока, ввязался в предприятие, не сулящее ничего хорошего».

– Полковник… – начал я. Он остановил меня:

– Зовите меня Роджер.

– Роджер, – сказал я, – могу я?.. Я хотел сказать, может архитектор моего дома приехать сюда завтра и как следует осмотреть трибуны? Я не сомневаюсь, у вас есть профессиональные специалисты, которые дадут вам экспертное заключение о состоянии сооружения как такового и тому подобное, но не могли бы мы сами посмотреть свежим взглядом, насколько важны новые трибуны для доходного функционирования скачек или, может быть, и вправду не стоит ничего переделывать?

Дарт чуть было не подавился куском пирога, у Роджера чуть-чуть оживилось лицо, которое я уже привык видеть напряженным и угрюмым.

– Чудесно, – сказал он, – но не завтра. Приезжают специалисты по беговым дорожкам, и землекопы будут весь день приводить все в порядок перед скачками в понедельник.

– Тогда пятница?

Он с сомнением посмотрел на меня.

– Это же будет Страстная пятница, ну да, Пасха. Возможно, этот ваш архитектор не захочет работать в Страстную пятницу.

– Он будет делать то, что я ему скажу, – заверил я его. – Архитектор – это я.

И Дарт, и Роджер широко раскрыли на меня глаза.

– Я дипломированный архитектор, – спокойно объяснил я. – Я проишачил целых пять лет в Архитектурной ассоциации, одном из самых требовательных институтов в мире. Правильно, я предпочитаю обычные дома, а не высотные, но это потому, что мне больше по душе горизонтальные линии, они лучше вписываются в природу. Я ученик Франка Ллойда Райта, а не Ле Корбюзье, если это вам что-то говорит.

– Я о нем слышал, – сказал Дарт.

– Франк Ллойд Райт придумал крышу на консолях, теперь такие на трибунах, ну там, где строятся новые ипподромы.

– У нас нет консолей, – задумчиво произнес Роджер.

– Нет, но давайте посмотрим, что у вас есть и как вы без них обходитесь.

Отношение Дарта ко мне несколько изменилось.

– Вы же сказали мне, что вы строитель, – упрекнул он меня.

– Да, так и есть.

Дарт посмотрел на детей.

– Что делает ваш отец? – спросил он.

– Строит дома.

– Что, своими собственными руками?

– Ну, не совсем руками, – уточнил Эдуард, – лопатой, мастерком, пилой, там другими инструментами.

– Развалины, – пояснил Кристофер, – в наши пасхальные каникулы мы охотимся на развалины.

Перебивая друг друга, они стали рассказывать изумленной аудитории о том, как мы живем. Слушателей поразило особенно то, что просто, как о чем-то само собой разумеющемся, дети рассказывали про вещи, которые дано пережить очень немногим.

– Но мы собираемся остаться в том последнем доме, который он сделал. Правда, папа?

Я пообещал, наверное, уже в двадцатый раз, что показывало степень их озабоченности, потому что я обычно выполнял все, что обещал им.

– Вы, должно быть, страшно устали то и дело переезжать, – посочувствовала миссис Гарднер.

– Нет, дело не в этом, – объяснил ей Кристофер. – Все дело в доме. Этот просто блеск.

В его подростковом словаре «блеск» означал противоположное ужасному.

Роджер кивнул, подтверждая слова Кристофера.

– Блеск. Но, мне кажется, страшное дело отапливать все это пространство.

– Там есть гипокауст, – сообщил Нил, облизывая пальцы.

Гарднеры и Дарт удивленно воззрились на него.

– Гипо – что? – сдался наконец Дарт. – Что такое гипокауст?

– Центральная отопительная система, придуманная римлянами, – спокойно ответил семилетний мальчик. – Под каменным полом оставляются пустоты, соединенные скрытыми каналами, через них прогоняют теплый воздух, и пол все время остается теплым. Папа подумал, что это получится, и получилось. Всю зиму мы бегали по полу босиком.

Роджер повернулся ко мне.

– Значит, так, пятница, договорились, – проговорил он.

Когда солнечным утром через два дня я приехал на автобусе в то же самое место, входа в гараж не было видно не из-за горы накопившегося за десятилетия мусора, а из-за лошадей.

Мои сыновья, чувствуя себя в полной безопасности, взирали в окна на скопление непрестанно двигающихся четвероногих, там было шесть или семь громадных животных, решили не выходить из автобуса под копыта коней, хотя каждого коня держал на поводу конюх.

На мой взгляд, лошади были недостаточно стройными, чтобы быть скаковыми, а наездники совсем не походили на щуплых ребят, выезжающих обычно таких лошадей, и, когда я вышел из машины, ко мне торопливо подошел Роджер и объяснил, что это конрадовские охотничьи лошади, которых вывели на утреннюю разминку. Вообще-то лошадей выгуливают на дороге, но их буквально атаковали шесть или семь шерстяных шапочек, все еще упрямо пикетировавших главные ворота.

– Откуда они? – спросил я, оглядываясь вокруг.

– Лошади? Конрад держит их здесь, на ипподроме, на дворе неподалеку от заднего въезда, через который приехали вы.

Я кивнул. Я обратил внимание на здание, которое вполне могло быть конюшнями.

– Вместо этого они рысят по внутренней дороге, – сказал Роджер. – Это совсем не то, что нужно, но я не могу выпустить их на скаковую дорожку, куда мы их иногда пускаем, так как все уже готово для скачек в понедельник. Ваши мальчики не захотят выйти посмотреть на них?

– Не думаю, – сказал я. – После побоища у ямы стипль-чеза они немного побаиваются лошадей. Знаете, это так их потрясло, особенно тот изуродованный зритель.

– Я совсем позабыл, что они его видели, беднягу. Тогда, может быть, они посидят пока в автобусе, а мы с вами пройдемся по трибунам? Сначала посмотрим старые проекты, я разложил на столе в конторе чертежи, хорошо?

Я предложил подъехать поближе к конторе, и в результате мы встали точно на том месте, где два дня назад сгрудились машины Стрэттонов. Мальчики убедились, что тут им ничто не грозит, и спросили, могут ли они поиграть в прятки на трибунах, если пообещают ничего там не портить.

Роджер не очень уверенно согласился.

– Там вы увидите, что много дверей заперто, – сказал он им. – И вчера там все прибрали, все подготовлено для скачек в понедельник, поэтому смотрите не напачкайте.

Они торжественно поклялись, что все будет в порядке. Дети принялись обсуждать правила игры, а мы направились к невысокому, выкрашенному белой краской деревянному сооружению в дальнем конце парадного круга.

– Снова игра в пиратов? – улыбнулся Роджер.

– На этот раз, по-видимому, нападение на Бастилию. Ну, что-то вроде похищения заключенного, но так, чтобы при этом самому не попасться. Потом спасенный заключенный должен скрываться от преследования.

Пока Роджер возился с замком, я оглянулся назад. Мальчики помахали мне рукой. Я ответил им тем же и вошел в контору, где принялся перебирать старые строительные чертежи и планы, которые свернули так давно, что пытаться распрямить их было все равно что бороться с осьминогом.

Я снял пиджак, повесил его на спинку стула, чтобы легче было взяться за дело, а Роджер сказал что-то про то, какой выдался теплый весенний день и как он надеется, что солнце не пропадет до понедельника.

Передо мной были преимущественно рабочие чертежи, дававшие подробную спецификацию каждому болту и гайке. Это были обстоятельные, полные и очень впечатляющие документы, и я это отметил.

– Здесь только одна проблема, – сказал Роджер, криво улыбнувшись. – Строители не придерживались спецификаций и расчетов. Недавно обнаружено, что бетон, который должен был быть толщиной шесть дюймов, едва дотягивает до четырех с половиной, и мы постоянно мучаемся с некоторыми ложами, там из трещин подтекает вода, и от этого ржавеет арматура, она раздается от ржавчины и еще больше увеличивает трещины. Местами бетон крошится.

– Отслаивается, – кивнул я. – Это может быть опасно.

– И, – продолжил Роджер, – если вы посмотрите на общий план водоснабжения, впускные и выпускные трубы, канализационную систему, все выглядит очень разумно, но трубы проложены совсем не там, где положено. Однажды случилось, что без всякой видимой причины в одной части сооружения стали засоряться женские туалеты и заливало пол, но трубы были в полном порядке, совершенно чистые, а потом мы обнаружили, что проверяем совсем не те трубы, что те, которые идут от уборных, проложены совсем в другую сторону и чуть не намертво забиты.

Знакомая картина. У строителей собственные мозги и свои соображения, и они части плюют на самые лучшие указания архитекторов, либо потому, что считают, им виднее, либо потому, что выгоднее пренебречь качеством.

Мы развернули еще с десяток рулонов, пытаясь удержать их в распрямленном состоянии с помощью стаканчиков для карандашей, но бесполезно. Однако я все-таки составил себе представление о том, что должно было быть построено, где располагаются точки напряжения, слабые места, чтобы проверить их. Мне доводилось изучать старинные, куда менее надежные планы, а эти трибуны ни в коей мере не были развалинами – они выстояли штормы и непогоды более полувека.

В своей основе передняя часть трибун, смотровая площадка для зрителей были сделаны из бетона, точнее, из армированного бетона на стальных балках, которые одновременно поддерживали кровлю. Несущими опорами были массивные кирпичные колонны, на которых покоились бетонные и стальные перекрытия, с расположенными на них барами, кафетериями, отдельными помещениями для владельцев и распорядителей. В центре здания находилась лестница, по которой можно было подняться с первого на пятый этаж и вообще перейти с одного этажа на другой. Конструкция простая и эффективная даже теперь, когда она устарела.

Внезапно распахнулась дверь, и в контору влетел Нил.

– Папа, – возбужденно проговорил он. – Папа…

– Я занят, Нил.

– Но это срочно. Очень, очень срочно.

Я выпустил из рук пачку чертежей, и она свернулась в рулон.

– Как срочно? – спросил я, пытаясь снова развернуть их.

– Я нашел белые провода, папа, они торчат в нескольких стенах.

– Что за провода?

– Знаешь, когда взрывали трубу?

Я тут же забыл про планы и чертежи, все мое внимание занимал теперь мой наблюдательный сынишка. У меня тревожно заколотилось сердце. Я помнил, как взрывали трубу.

– Где эти провода? – спросил я, стараясь не выдавать волнения.

Нил сказал:

– Около того бара, где пахнет от пола.

– О чем таком он говорит? – вмешался Роджер.

– Где твои братья? – бросил я.

– На трибунах. Прячутся. Не знаю где. – Нил смотрел на меня широко открытыми глазами. – Папа, сделай так, чтобы они не взорвались.

– Нет, – я повернулся к Роджеру. – Вы можете включить местное радиооповещение, чтобы было слышно на всех трибунах?

– А в чем дело, что случилось?..

– Вы можете! – на миг я не смог совладать с охватившей меня паникой, но тут же взял себя в руки.

– Но…

– Ради Бога, – я почти кричал на него, совершенно несправедливо. – Нил говорит, что видел детонационный шнур и взрывные заряды на трибунах.

У Роджера вытянулось лицо.

– Вы это серьезно?

– Такие же, как тогда, когда взрывали фабричную трубу? – спросил я Нила, чтобы еще раз проверить.

– Да, папа Совершенно такие же! Ну, пошли же.

– Местное радио, – с убийственной требовательностью в голосе сказал я Роджеру. – Я должен убрать ребят оттуда, и немедленно.

Он ошарашенно посмотрел на меня, но наконец пришел в движение, выбежал из кабинета и почти бегом кинулся через парадное кольцо в сторону весовых, на ходу перебирая ключи. Мы остановились около двери конторы Оливера Уэллса.

– Мы только вчера проверяли местную систему радиооповещения, – проговорил Роджер с легкой запинкой. – Вы уверены? Ребенок такой маленький. Уверен, он ошибся.

– Давайте не будем рисковать, – почти крикнул я, мне очень хотелось схватить и потрясти его.

В конце концов он все-таки отпер дверь и, подойдя к стене с висевшим на ней ящиком, открыл его, я увидел ряды выключателей.

– Вот этот, – сказал он, сбросив переключатель. – Можете говорить прямо отсюда. Дайте-ка я подключу микрофон.

Он принес старомодный микрофон, вынув его из письменного стола, вставил вилку в штепсель и подал микрофон мне

– Говорите.

Я собрался с духом и постарался говорить достаточно внушительно, но не слишком взволнованно и, не дай Бог, испуганно, хотя я был по-настоящему перепуган.

– Говорит папа, – произнес я как только мог медленнее, чтобы они могли отчетливо разобрать мои слова. – Кристофер, Тоби, Эдуард, Элан, на трибунах оставаться нельзя. Где бы вы ни прятались, уходите с трибун и идите к тому входу, через который мы проходили в субботу. Выход – место сбора. Это совсем рядом с финишем. Идите немедленно. С этого момента игра в Бастилию прекращается. На трибунах оставаться не безопасно. Они могут в любой момент взлететь на воздух.

Я ненадолго отключился и сказал Нилу:

– Ты помнишь, как идти к выходу?

Он кивнул и объяснил – и правильно, как найти эти ворота.

– В таком случае, отправляйся туда и ты, чтобы остальные видели тебя. И расскажи им, что ты видел.

– Хорошо, папа.

Я обратился к Роджеру:

– У вас есть ключи от ворот?

– Да, но…

– Я чувствовал бы себя спокойнее, если бы они вышли через них и прошли к самому финишу. Хотя это тоже недостаточно далеко.

– Вы наверняка преувеличиваете, – стал возражать Роджер.

– Молю Бога, чтобы так оно и было.

Нил не терял времени и побежал. Я смотрел ему вслед.

– Мы ездили смотреть, как подрывают старую заводскую трубу, – сказал я Роджеру. – Мальчишки были в восторге. Они видели, как закладывают заряды. Было это всего три месяца назад. – Я снова заговорил в микрофон: – Ребята, идите к выходу. Это очень, очень серьезно. Оставаться на трибунах опасно. Они могут взорваться. Бегите, я вам говорю, бегите. – Я повернулся к Роджеру. – Можете отпереть им ворота?

Он сказал:

– А вы сами?

– Наверное, нужно было бы посмотреть на те провода, как вы думаете?

– Но…

– Послушайте. Я должен убедиться, что Нил не ошибся, ведь так? И мы не знаем, когда они установлены, эти заряды, верно? Может быть, пять минут назад, может быть, пять часов назад, может быть, когда стемнело. Мы не можем рисковать из-за ребят. Нужно немедленно удалить их оттуда.

Роджер проглотил слюну и больше не возражал. Вместе мы помчались к передней части трибуны, мне необходимо было убедиться, что все пятеро в безопасности.

Маленькая группка у ворот выросла до четырех человек, когда туда примчался Нил. До четырех, не до пяти.

Четверо. Нет Тоби.

Я бросился обратно в контору Оливера и схватил микрофон.

– Тоби, это не игра. Тоби, уходи с трибун. На трибунах опасно. Тоби, ради Христа, сделай то, что я тебе говорю. Это не игра.

Я слышал, как мой голос разносился по ипподрому и по всему зданию, долетая до самых конюшен. Я снова повторил отчаянный призыв и побежал на трибуны, чтобы быть уверенным, что Тоби слышал и сделал так, как я велел.

Четыре мальчика. Четыре мальчика и Роджер двигались через поле к финишной линии. Шли, не бежали, а шли. Если Тоби наблюдал за ними, он мог решить, что спешить нет никакой надобности.

«Ну, давай, давай, шельмец ты этакий, – повторял я про себя. – Хоть раз в жизни сделай так, как тебе сказано».

Я снова побежал к микрофону и громко и отчетливо произнес:

– В трибунах заложены взрывные заряды. Тоби, ты слушаешь? Помнишь трубу? Трибуны тоже могут взлететь на воздух. Тоби, вылезай оттуда как можно скорее, беги со всех ног, беги сколько есть сил к остальным.

Я еще раз вернулся на трибуны, и снова Тоби не было ни видно и ни слышно.

Я не был специалистом-подрывником. Если мне нужно было снести здание до основания, я Делал это по кирпичику, сберегая все, что еще могло пригодиться. Мне было бы легче дышать в тот момент, если бы я знал побольше. Но первым делом, конечно, нужно было посмотреть, что такое видел Нил, а для этого мне нужно было войти внутрь трибун и подняться по лестнице, рядом с которой находился бар с вонючим полом, тот самый бар для членов клуба, который обычно бывает набит до отказа.

Лестница была та же. Я тогда обратил внимание, что на одной из лестничных площадок были двойные двери в устланные коврами и ухоженные личные апартаменты Стрэттонов. Согласно чертежам и тому, что я сам успел заметить, эта лестница была главной центральной вертикальной артерией, по которой были проложены основные коммуникации, питавшие все этажи, становым хребтом главного сооружения.

На верхней площадке лестницы была дверь в помещение со стеклянными стенами, вроде диспетчерской башни на аэродроме, где восседали стюарды – распорядители скачек, наблюдавшие в огромные бинокли за ходом бегов. А еще выше, увенчивая ложу распорядителей, располагалось современное помещение, оборудованное для телепередач и журналистов. На других уровнях лестница имела выход – внутрь, в помещения для членов клуба, где они могли пообедать и выпить чашку кофе или чая, и на улицу – на открытые платформы, подвластные всем природным стихиям, откуда можно было наблюдать за скачками только стоя. По коридору первого этажа можно было пройти в отдельные ложи, где небольшие строгие белые деревянные стульчики давали отдых богатым и пожившим на свете ногам.

Я поднялся по лестнице со стороны скакового круга и взбежал на этаж, где находился бар с вонючим полом. Дверь бара была заперта, но по выкрашенной в белый цвет стене бара, выходившей на лестничную площадку, протянулся на высоте приблизительно восемнадцати дюймов над полом безобидно выглядевший толстый белый шнур, очень похожий на бельевую веревку.

На равных расстояниях шнур уходил в стену и снова выходил наружу, пока не доходил до высверленного в стене отверстия и не исчезал внутри бара окончательно.

Нил не ошибся. Белая бельевая веревка была сама по себе взрывчаткой, называвшейся «деткордом», а точнее детонирующим шнуром, по которому взрыв распространяется со скоростью 18 км в секунду и разносит в куски все, с чем вступает в контакт. Всюду, где шнур уходил в стену или выходил наружу, были прилеплены комочки пластиковой взрывчатки. Они были вмяты в отверстия: все взрывчатые вещества наносят больше ущерба, если их уплотнить.

Деткорд совсем не то же самое, что старые запалы, медленно, с треском и дымом подводящие огонь к бомбе, на которой, как в старых комиксах и ставших древностью вестернах, было написано «бомба». Деткорд был взрывом; и казалось, что он висел на стене не только возле бара, вдоль стен этажа, на котором я стоял, но и на этажах подо мной и надо мной.

Я закричал: «Тоби!» – громко, сколько позволяли мне голосовые связки и воздух, наполнявший мои легкие. Я крикнул «Тоби!», подняв голову, чтобы было слышно наверху, и наклонившись к ступеням, ведущим вниз, чтобы было слышно на нижних этажах, но ответом мне было полное молчание.

– Тоби, если ты здесь, то здесь все набито взрывчаткой, – кричал я, поворачиваясь в разные стороны.

Ничего.

«Он может быть где-нибудь еще, – подумал я. – Но где? Где! Деткорд может быть развешан по всему зданию, по всему клубу, в зале, где делаются ставки и где по субботам букмекеры дерут глотки, расхваливая скакунов, по стенам самых дешевых из трех секций трибун, где было больше баров, чем платформ со ступенями для зрителей».

– Тоби! – надрывался я и слышал только молчание.

Нечего было и надеяться, будто я сумею помешать осуществлению тщательно продуманной диверсии. У меня не было нужных знаний, и я не представлял, с чего начать. К тому же самым главным для меня было спасти сына, и, так и не получив ответа, я решил выбраться на воздух и продолжить поиск с внешней стороны здания.

Я уже повернулся бежать, когда услышал какой-то шорох, как мне показалось, он шел откуда-то сверху, с лестницы над моей головой.

Я буквально взлетел по ступеням до площадки перед стрэттоновскими апартаментами, потом дальше, до вышки стюардов-распорядителей, и еще раз крикнул. Я подергал дверь комнаты распорядителей, но, как и остальные двери, она была заперта. Тоби не могло быть в ней, но я все равно закричал:

– Тоби, если ты здесь, прошу тебя, пожалуйста, выходи. Это здание может в любую минуту взорваться. Ну пожалуйста, Тоби, прошу тебя.

Ничего. Только молчание. Я собрался уходить, чтобы начать поиски в каком-нибудь другом месте.

Неуверенный голосок окликнул меня:

– Папа?

Я повернулся на сто восемьдесят градусов. Он вылезал из своего непревзойденного убежища, небольшого плоского ящика для зонтов, стоящего рядом с торчавшими из стены вешалками для шляп и пальто распорядителей, и никак не мог оттуда выбраться.

– Слава Богу, – выдохнул я. – Пошли быстрее.

– Я был бежавшим заключенным, – сказал он, сумев наконец выползти из ящика и вставая на ноги. – Если бы меня нашли, то отправили бы назад в Бастилию.

Я почти не слушал его. Я испытывал только величайшее облегчение и чувство нависшей опасности.

– А это и в самом деле взорвется? Да, папа?

– Бежим отсюда поскорее.

Я взял его за руку и потянул за собой к лестнице, и тут где-то под нами что-то грохнуло, нас ослепила яркая вспышка огня, оглушил страшный треск, и все вокруг закачалось, как, наверное, бывает при землетрясении.