"Миллионы Стрэттон-парка" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

ГЛАВА 9

Вторую половину дня Роджер провел с электриком ипподрома, чьи люди восстановили энергоснабжение по всему сооружению, за исключением центральных трибун. Видимо, Роджер предусмотрительно отключил цепи, которые не вышли из строя сами по себе.

– Нам не хватало еще пожара, – сказал он. Канавокопатель заваливал землей траншею с тяжелым кабелем в толстой изоляции, протянутым к стоянке машин членов клуба, чтобы дать электричество для освещения, электропечей и холодильников в большом шатре.

– На ипподроме нельзя забывать о шампанском, – без тени шутки проговорил Роджер.

На развалинах прибавилось следователей, они установили леса и по кирпичику разбирали завалы. В одном месте они установили длинную, высотой футов шесть ограду вместо протянутой полицейскими ленты, отмечавшей границы кордона.

– Охотники за сувенирами могут растащить ценнейшие вещественные доказательства, – сказал мне один из следователей. – Дай им волю, толпа, которая нахлынет сюда в понедельник, заткнет за пояс пираний.

Я спросил одного из них:

– Если бы вы взялись просверлить штук тридцать дырок в стене, вы бы выставили кого-нибудь на шухере?

– А вы как думали? – он на миг замолчал. – Конечно, нужно иметь в виду, что когда сверлят, то в большинстве случаев трудно сказать, откуда идет шум. Сверление, знаете ли, очень обманчиво. Вы можете думать, что сверлят за стеной, а на самом деле это на сто ярдов от вас, и наоборот. Я хочу сказать, если кто-нибудь и слышал сверление, он, во-первых, мог бы не понять, откуда идет шум, а во-вторых, не придал бы этому значения, если учесть размер этого здания.

Только Роджер, подумал я, понял бы, что здесь что-то не так, услышав сверло, но Роджер находился дома за полмили от того места, где можно было бы что-нибудь услышать.

Я взялся за свой мобильный телефон, все еще лежавший в джипе Роджера, и попробовал дозвониться до друзей по студенческой юности, чтобы навести справки о Ярроу, но почти все номера молчали. Жена одного из старых однокашников сказала, что передаст Картерету мой номер, но, к сожалению, он сейчас в Санкт-Петербурге. Разговаривал я и с очень юной дочкой, сказавшей, что папа больше с ними не живет.

Расположившись в кабинете Роджера, мы обсудили, куда и как поставить большой шатер и две большие палатки, обещанные Роджеру. В одной должны были переодеваться жокеи-мужчины, в другой решено было установить весы и выделить место для обслуживающего персонала. Обе палатки мы разместили в непосредственной близости от скакового круга, в нескольких шагах от конторы Роджера, и решили, что если убрать загородку между конюшнями и стоянкой машин для членов клуба, то публика сможет свободно проходить в главный шатер. Это значило, что лошадей придется выводить на круг, обходя его, но Роджер заявил, что все это можно решить.

– Ребекка! – в какой-то момент воскликнул он, хлопнув рукой себя по лбу. – Жокеи-женщины! Куда мы их денем?

– А сколько их?

– Две или три. Самое большее шесть.

Я соединился с Генри, оставил на автоответчике сообщение, что мне нужны любые боковые приставки к палаткам. «Еще пришли что-нибудь красивенькое, – добавил я. – Пришли-ка замок Спящей Красавицы, нужно повеселить здесь людей».

– Здесь ипподром, а не ярмарка, – испугался Роджер.

– Это же Пасха, – напомнил я ему. – Это же день восстановления доверия. Это день, когда забывают о бомбах, день, когда чувствуют себя в безопасности, день, когда просто отдыхают. Те, кто придет сюда в понедельник, не будут вспоминать о страшном несчастье, которое произошло за этой новой оградой. – Я помолчал. – И мы разожжем огни над всем этим местом и сегодня, и завтра ночью и выставим у конюшен и букмекерской столько сторожей, сколько только можем собрать.

– А расходы?! – поразился Роджер.

– Проведи понедельник как следует, и Марджори оплатит охрану.

– Ну и зараза же вы, вы это знаете? – Он почти легкомысленно улыбнулся и собрался бежать к своим электрикам, но зазвонил телефон.

– Алло, – ответил Роджер.

Потом: «Да, миссис Биншем» и «Сейчас же, конечно, конечно». После чего повесил трубку.

Новость, которую он передал мне, заключалась в следующем:

– Она говорит, что Конрад с Ярроу сейчас у нее, они показали ей свой проект, и она хочет, чтобы мы сняли здесь, в конторе, копию.

– И Конрад согласился? – поразился я.

– Похоже, да, при условии, что мы запрем копию в сейф.

– Изумительная женщина, – сказал я.

– Каким-то образом она держит Конрада на крючке. Я это замечал и прежде. Стоит ей нажать, как он сникает.

– А, все они шантажируют друг друга!

Он кивнул.

– Слишком много вокруг них тайн, хорошо оплаченных или хорошо замазанных.

– Приблизительно так же выражается и Дарт.

Роджер показал на дверь комнаты своего секретаря:

– И копировальная машина, и сейф здесь. Конрад с Ярроу уже идут сюда.

– В таком случае я испаряюсь, – сказал я. – Подожду в вашем джипе.

– А когда уйдут – обратно к своему автобусу?

– Если не возражаете.

– Давно пора, – коротко бросил он, открывая мне дверь, и я заковылял прочь от его конторы.

Я кое-как боком протиснулся в джип, откуда наблюдал, как приехали Конрад с Ярроу, которые привезли с собой огромных размеров папку, и как потом они уехали с недовольными, красными физиономиями.

После их ухода Роджер принес снятые копии в джип, и мы вместе стали их разглядывать.

По его словам, планы были на трех больших листах с синими линиями на бледно-серой бумаге, но из-за того, что копировальная машина меньше по размеру, они получились как будто сжатыми и с черными линиями. На одном листе был план первого этажа. Другой представлял собой вертикальную проекцию всех четырех сторон. Третий походил на беспорядочное переплетение тоненьких, как нитки, линий, образующих трехмерный план здания.

– Что это еще такое? – удивился Роджер, а я, нахмурившись, склонился над этим листом. – В жизни не видел ничего подобного.

– Это аксиометрический чертеж.

– Чего-чего?

– Аксиометрическая проекция – план здания в трех измерениях, что намного проще, чем мучиться с подлинными перспективами. Вы поворачиваете план под любым углом и продолжаете вертикали дальше… Простите, что забиваю вам голову, – извинился я. – Вы сами напросились.

Роджеру легче было разобраться с проекциями.

– Батюшки, – сказал он, – так ведь это какой-то стеклянный параллелепипед.

– Не так-то плохо, совсем даже неплохо. Незаконченно, но неплохо.

– Ли!

– Извините, – сказал я. – Как бы там ни было, я бы не стал его строить в Стрэттон-Парке, а возможно, и вообще в Англии. Эта штуковина просится в тропики, где необходимо мощное кондиционирование воздуха. Но в здешней местности здание не обещает быть ультракомфортабельным.

– Это уже лучше, – с облегчением промолвил Роджер.

Я посмотрел на правый верхний угол каждого из листов. На всех трех была простая надпись «Трибуны клуба», «Уилсон Ярроу, ДАА». Единоличное авторство. Никаких партнеров, никакой фирмы.

– Лучшие трибуны ипподрома построены в Арлингтон-Парке под Чикаго.

– А я считал, что вы не увлекаетесь скачками, – заметил Роджер.

– А я там и не был. Просто видел планы и снимки.

Он рассмеялся.

– А мы не можем завести себе такие же?

– Вы можете воспользоваться их идеей.

– Хорошо бы, – проговорил он, снова сбивая копии в аккуратную пачку. – Подождите, пока я суну их в сейф.

Он ненадолго вышел, вернувшись, сел за руль, и мы направились к его дому, всего в полумиле от конторы. Там мы не нашли ни души: ни детей, ни жены.

Они оказались в автобусе. Ребята пригласили миссис Гарднер на чай (сандвичи с тунцом, хрустящий картофель и шоколадные вафли), и теперь все сидели, уставившись в телевизор, где показывали футбол.

Когда Гарднеры ушли, Кристофер высказал ей самую высокую похвалу: «Она понимает даже, что такое офсайд».

Футбольная передача продолжалась. Я востребовал свою койку, сместив с нее одного-двух зрителей, и лег на живот, пытаясь смотреть передачу. После последних кадров (повтора всех забитых на той неделе голов) Кристофер приготовил всем ужин – консервированные спагетти на тостах. Затем мальчики выбрали видеокассету из полудюжины фильмов, которые я взял напрокат во время последней охоты за развалинами, и стали смотреть кино. Я лежал, чувствуя крайнее измождение после этого необыкновенно длинного Дня, и где-то к середине фильма благостно заснул.

Я проснулся в три часа ночи, все еще лежа плашмя, так и не раздевшись.

Автобус стоял, погрузившись в темноту и абсолютную тишину, все мальчики посапывали на своих полках. Я обратил внимание, что они не стали меня будить, а просто прикрыли одеялом.

На столе в изголовье моей койки стоял полный стакан воды.

Я посмотрел на него с благодарностью и приятным изумлением, и в горле у меня встал комок.

Накануне вечером, когда я поставил там стакан, Тоби, для которого после взрыва все, выходящее за рамки заведенного порядка или привычных действий, вызывало трепетное беспокойство, спросил, зачем я это делаю.

– В больнице, – объяснил я ему, – мне дали таблетки, чтобы я выпил, если проснусь среди ночи и заболят порезы.

– А. А где таблетки?

– У меня под подушкой.

Они кивнули, приняв информацию к сведению. Я скоро проснулся и выпил таблетки, о чем они поговорили между собой утром.

Так вот, в эту ночь стакан снова появился на том же месте, чтобы я мог попить, и его поставили туда мои сыновья. Я выпил таблетки и, лежа в темноте, чувствовал себя одновременно и отвратительно больным, и замечательно счастливым. Утром, которое выдалось великолепным, мальчики открыли все окошки навстречу свежему воздуху, и я раздал им пасхальные подарки, которые Аманда спрятала в сундучок под моей койкой. Каждый мальчик получил шоколадное пасхальное яйцо, книжку в мягкой обложке и маленькую ручную компьютерную игру.

– Она хочет поговорить с тобой, папа, – сказал Элан и подал мне телефон, и я сказал ей «Хай», «Счастливой Пасхи» и «Как там Джеми?».

– С ним все в порядке. Ты хорошо кормишь детей? Ли, сандвичей и консервированных спагетти недостаточно. Я спрашивала Кристофера… он говорит, ты вчера не покупал фрукты.

– Они ели бананы и корнфлекс сегодня на завтрак.

– Нужны фрукты и свежие овощи, – сказала она.

– О'кей.

– А можете вы продлить ваше путешествие еще и в среду и в четверг?

– Как скажешь.

– Да. И сдай их одежду в стирку, хорошо?

– Обязательно.

– Не нашел еще подходящей развалины?

– Ищу.

– Мы проедаем сбережения, – напомнила она мне.

– Да, знаю. Мальчикам нужны новые кроссовки.

– Можешь купить их.

– Ладно.

Разговор, как обычно, ограничился преимущественно заботой о детях. Собравшись с силами, я сказал:

– Как прошел вечер у сестры, весело было?

– Чего? – В ее голосе послышалась недоверчивость пополам с настороженностью, потом она произнесла: – Чудно, прекрасно. Она шлет тебе привет.

– Спасибо.

– Береги детей, Ли.

– Да, – сказал я, потом «Счастливой Пасхи» и «До свидания, Аманда».

– Она попросила позвонить ей завтра вечером, – сообщил мне Кристофер.

– Она думает о вас. Она хочет, чтобы мы день-два еще поохотились за развалинами.

Удивительное дело, ни один не возражал. Конечно же, все сидели, уткнувшись в свои попискивающие и поблескивающие огоньками игры.

В дверь громко постучали, и тут же в автобус просунулась голова Роджера.

– Ваш приятель Генри, – сказал он мне, – приехал сам на машине с низкой платформой, а с ним шесть огромных грузовиков с большим шатром, и он не хочет ничего разгружать, пока не поговорит с вами.

– Большой шатер Генри! – задохнулся от восторга Кристофер. – Тот, который у нас был над пабом, пока ты не построил наш дом?

– Точно.

Ребята моментально позакрывали окошки, и не успели мы оглянуться, как они уже стояли на дороге в предвкушении огромного удовольствия. Роджер беспомощно махнул им рукой в сторону джипа, и ребятня набилась на заднее сиденье, толкаясь и дерясь за любимые места.

– Сидеть или вылезайте! – рявкнул Роджер, как будто на полковом плацу, и они испуганно расселись на узком сиденье.

– Меняю вам мальчишек на Марджори, – предложил я.

– Идет.

Он мигом домчал нас до частной дороги, по-боевому, с полного хода свернул на нее и, лихо притормозив, как вкопанный остановился перед своей конторой, где предупредил мое потомство, что при первых же признаках неповиновения последует немедленная отправка в автобус до конца дня. Это произвело на команду глубочайшее впечатление, все выслушали его слова очень внимательно, но тут же с радостными воплями, как будто вырвавшись из школьных стен, рванули поздороваться с Генри.

Рядом с Генри, мужчиной гигантского роста с огромной окладистой бородой, я всегда чувствовал себя коротышкой. Без малейшего видимого усилия он поднял Нила и усадил к себе на плечи, с веселым интересом разглядывая меня, мои костыли и все такое.

– Значит, чуть было не расквасило напрочь, а? – проговорил он.

– Ага. От беспечности.

Он показал своей могучей лапой на тяжело нагруженных монстров, в этот момент въезжавших один за другим на асфальтированную площадку.

– Я притащил с собой всю эту музыку, – с явным удовлетворением проговорил он.

– Да, вижу, но послушайте… – начал было Роджер.

Генри добродушно посмотрел на него с высоты своего роста.

– Доверьтесь Ли, – сказал гигант. – Он хорошо разбирается в людях. Этот Ли у нас настоящий колдун. Дайте ему со мной развернуться здесь для завтрашних скачек, и через шесть недель, когда у вас будут такие же скачки, как завтра, а я специально справился, так что знаю, о чем говорю, у вас не хватит места на стоянке для автомобилей. Разнесется молва, понимаете? Так что, вы хотите собрать здесь хорошую толпу или не хотите?

– Тогда молчите.

Роджер в отчаянии повернулся ко мне:

– Марджори…

– Она будет в диком восторге. Для нее процветание бегов превыше всего.

– Вы уверены?

– На сто процентов. Уверяю вас, она придет в себя от шока за пять секунд и тут же о нем забудет.

– Будем надеяться, что пройдет еще много времени, прежде чем она окочурится от сердечного приступа.

– Вы проследили, чтобы проложили те электрические кабели? – деловито поинтересовался Генри. – Повышенной прочности?

– Как вы сказали, – подтвердил Роджер.

– Ладно. Теперь… планы участка?

– В конторе.

Большую часть дня Роджер направлял своих рабочих помогать Генри и его команде, с удивлением взирая на то, как на его глазах они создавали совершенно новую конструкцию трибун, предоставляющих зрителям больше удобства, чем старые.

Сначала они соорудили похожие на пилоны башни в поднятых кранами секциях, башни, достаточно прочные, чтобы, как сказал Генри Роджеру, выдержать раскачивание трапеций для воздушных гимнастов, затем с помощью толстых металлических канатов и тяжелых электрических лебедок подняли и широко расправили тонны надежной белой парусины. Высота и площадь получившегося шатра соответствовали размерам старых трибун, и он во многом выигрывал по сравнению с ними с точки зрения производимого впечатления – он был по-настоящему величествен и великолепен.

Мы с Генри обсудили направления, по которым будут проходить потоки зрителей, особенности поведения людей на ипподроме во время скачек, меры на случай дождя. Мы предусмотрели все самое существенное, отработали все узкие места, главным для нас были удобства и удовлетворение зрителей от посещения бегов в Стрэттон-Парке, подумали о хозяевах лошадей, отвели Стрэттонам самое лучшее место, а вместе с ними и для стюардов ипподрома, определили, где расположить бары для тренеров. По всей площади большого шатра мы решили сделать кажущийся сплошным настил с широким проходом по центру, жесткие перегородки для разделения всей площади на сектора, установить в каждой «комнате» натяжные потолки-тенты из бледно-персикового шелковистого материала в складку.

– Я покупаю его милями, – заверил Генри смотревшего с недоверием Роджера. – Ли сказал мне, что солнечный свет намного выгоднее для лиц пожилых людей, когда он проходит через парусину, все окрашивается в теплые персиковые тона, а счета оплачивают по преимуществу люди в летах. Я всегда раньше пользовался желтыми тентами. Теперь никогда этого больше не делаю. Ли говорит, что верно выбранный цвет важнее даже еды.

– А то, что говорит Ли, непререкаемо, это Евангелие?

– А вы когда-нибудь видели, чтобы кто-нибудь превратил развалюху-паб, в который уже никого не заманить, в человеческий улей? Он это сделал дважды и у меня на глазах, не считая того, что было раньше, мне об этом говорили. Понимаете, он знает, что привлекает людей. Они иногда и сами не понимают, что их привлекает. Привлекает, и все. Ну а Ли знает, можете мне поверить.

– Так что же привлекает людей? – с любопытством в голосе поинтересовался Роджер.

– Долго рассказывать.

– Но откуда вы знаете?

– Многие годы я расспрашивал сотни, буквально сотни людей, почему они купили старые дома, в которых живут. И какое обстоятельство, пусть оно даже покажется неразумным, заставило их выбрать этот, а не другой дом? Иногда мне называли шпалеры для кустарников, иногда потайные винтовые лестницы, иногда котсуолдский каменный камин, а еще мельничные колеса или вдруг совмещенные уровни и галереи. Я спрашивал и о том, что им не нравится и что бы они переделали. Я просто постепенно приходил к мысли о том, как перестраивать почти полностью разрушенные дома, чтобы люди с ума сходили, только бы в них жить.

Роджер медленно проговорил:

– Вроде вашего дома.

– Совершенно верно.

– А пабы?

– Я как-нибудь покажу вам один. Но что касается пабов, то дело там не в одной только реконструкции. Это и хорошая еда, и хорошие цены, и быстрое обслуживание, и приветливый прием. Важно запомнить лица посетителей и обращаться к ним, как к друзьям.

– Но вы все время переезжаете?

– Как только завершаем строительство и запускаем в действие, – кивнул я. – Я строитель, а не ресторатор.

Для людей Генри, многие из которых сами были циркачами и привыкли за ночь на пустом месте создавать волшебные замки, сутки до открытия были настоящей роскошью. Они тянули канаты, размахивали тяжелыми кувалдами, работали в поте лица. Своим «хорошим ребятам» Генри купил в Мейфлауере бочку пива.

Генри привез с собой не только большой шатер, но и большое количество металлических труб и досок, которые обычно скрепляются болтами, образуя ряды сидений вокруг арены цирка.

– Я подумал, что они могут пригодиться, – объяснил он.

– Трибуны! – выдохнул я. – Ну и молодец же ты!

Генри расплылся в улыбке.

Роджер глазам своим не верил. Его собственные рабочие под руководством циркачей Генри соорудили ступени не вокруг арены, а на открытом воздухе параллельно ограде скакового круга, оставив зеленую полосу для прохода между нижней ступенью и оградой.

– Можно было бы сделать лучше, будь у нас больше времени, – сказал Генри, – но теперь по крайней мере часть посетителей сможет следить за скачками отсюда, а не из букмекерской.

– Наверное, нам нужно разрешение на такую перепланировку, – нерешительно произнес Роджер. – Инспекторов по безопасности. И вообще Бог знает кого.

Генри помахал перед его носом пачкой лицензий.

– Я лицензированный подрядчик. Это временное сооружение. Можете приглашать кого угодно. Пригласите их во вторник. Все, что я делаю, отвечает правилам безопасности и полностью соответствует закону. Я вам покажу.

Он снова заулыбался и замахал могучей рукой целому взводу пожарных, вывалившемуся из одного из грузовиков.

– Полегчало? – спросил он Роджера.

– Слов нет.

Улучив момент, Генри отозвал меня в сторону.

– Что это за придурки мешаются у ворот? Мы чуть было не переехали одного из них, когда возвращались с пивом. Он прямо бросился на машину. Какой-то полоумный.

Я рассказал ему о Гарольде Квесте, его последователях и о том, как они стараются добиться запрещения.

– Были они там, когда вы приехали в первый раз? – спросил я.

– Нет, не были. Хочешь, прогоним их?

– Ты имеешь в виду силой?

– А есть другой способ?

– Убеждение.

– Не смеши.

– Если наступить на одну осу, на похороны прилетят пятьдесят.

Он кивнул:

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. – Он потеребил бороду. – Что же тогда делать?

– Ничего. Сделать вид, что так оно и надо.

– Очень трогательно.

– Можно было бы сказать им, что запрещение скачек будет означать смерть для многих сотен лошадей, потому что они станут просто не нужны. То есть не одна лошадь умрет случайно, умрут все, не пройдет и года. Скажи Гарольду Квесту, что он защищает убийство лошадей и превращение их в вид, которому грозит исчезновение.

– Ладно, – он решительно кивнул головой.

– Но, – заметил я, – весьма возможно, что он распинается так вовсе не из-за лошадей. Весьма возможно, он просто ищет способ помешать людям получать удовольствие. Удовольствие получает он, и в этом его главная цель. Он давно уже пытается попасть под машину, но так, чтобы при этом не пострадать. Завтра у него может получиться, и его задержит полиция. У людей встречаются разные увлечения.

– Все фанатики сумасшедшие, – сказал он.

– А как насчет суфражисток, желающих пострадать за женское равноправие?

– Хочешь пива? – перевел Генри разговор на другую тему. – Не буду с тобой спорить.

– Контрдемонстрация – вот что нам нужно, – подумал я вслух. – Нам нужны люди, размахивающие рядом с Гарольдом Квестом плакатами, на которых написано: «Увеличим безработицу», «Лишить помощников конюхов работы», «Всех лошадей, участвующих в скачках – на мыло», «Пособие по безработице – кузнецам».

– Не кузнецам, а коновалам, – заметил Генри.

– Чего?

– Коновалы подковывают лошадей. Кузнецы куют железные ворота.

– Давай, где твое пиво? – согласился я.

Однако пиво пришлось отложить из-за прибытия двух автомобилей, подгоняемых кипящими страстями, разгоревшимися после контакта с Гарольдом Квестом.

За передним бампером первой машины застрял обрывок плаката «Запретить жестокость», но, как нередко бывает в подобного рода конфликтах, повелительное банальное предупреждение вызвало обратную реакцию.

У водителя, Оливера Уэллса, начисто слетел лоск джентльменской учтивости, обнажив более глубокие и основательные и более жесткие качества, и я подумал, что за ровным гудением мотора прячется вот такая же сокрушительная мощь поршней. Она намного сильнее и намного неумолимее, чем видно на поверхности. Очень вероятно, что при таком раскрытии человеческой сущности выявится жестокость.

От гнева у него трясся кончик носа и оттопыренные уши.

Скользнув по мне безразличным взглядом, он бросил:

– Где Роджер?

– У себя, – сказал я.

Оливер устремился к двери конторы, определенно не замечая разворачивавшейся вокруг него шумной деятельности. В воздухе запахло гарью от раскаленных шин, и рядом с первой машиной, как внезапно застывшая молния, остановилась вторая, из нее пулей выскочила похожая на фурию Ребекка.

Я тут же сообразил, что сегодня это первый из тех Стрэттонов, которые были для меня бесконечно неприятнее ее занятого собственными волосами брата.

Одетая в отлично скроенные бежевые брюки и ярко-красный свитер, Ребекка источала испепеляющую ярость.

– Я прикончу этого вшивого кретина, – возвестила она миру. – Он напрашивается на то, чтобы его переехали, и я это сделаю. Клянусь, сделаю, если он еще раз осмелится назвать меня «милашкой».

Я чудом удержался от того, чтобы не рассмеяться. Не видевший причины сдерживаться, к тому же сразу же рассмотревший во взбешенной женщине вставший на дыбы феминизм, Генри просто загоготал. Она полуприщурила глаза, и он получил полный заряд яда, что не произвело на него никакого впечатления.

– Где Оливер? – В ее голосе, как и в ее манерах, сквозила надменность. – Ну, тот, кто приехал передо мной?

– В этой конторе, – показал Генри и, готов поклясться, едва не добавил «милашка».

Он явно забавлялся, глядя ей вслед и наблюдая, как она удалялась своей кошачьей походкой, за что, несомненно, схлопотал бы оплеуху, стоило ей только обернуться.

– Красивая и смелая девчонка, – заметил я. – Обо всем остальном можно только пожалеть.

– Кто это?

– Достопочтенная Ребекка Стрэттон, жокей, выступает в стипль-чезе.

Генри опустил брови, она перестала его интересовать на данный момент.

– Пиво, – объявил он.

И снова его остановил очередной автомобиль, на этот раз маленький черный «Порш», вылетевший на площадку с частной внутренней дороги и почти неприметно остановившийся за одним из грузовиков Генри. Из него никто не вылез. Окна машины были затененными, и невозможно было разглядеть, кто сидел в машине.

Генри кивнул в сторону вновь прибывшего.

– Это еще что за прохиндей за моими грузовиками?

Он крадущимся шагом приблизился к «Поршу», поглядел и тут же вернулся.

– Тощий юнец, очень похож на «милашку». Сидит в машине, двери заперты. Говорить со мной не захотел, – сказал он и хитро посмотрел на меня. – Знаешь, так это махнул рукой, как делают шофера-итальянцы! Говорит это тебе что-нибудь?

– Скорее всего это Форсайт Стрэттон. Двоюродный брат «милашки». Он действительно очень похож на нее.

– Как поступим с порожней тарой в барах?

– Хозяева знают, что с ней делать.

– Ну что же, тогда давай по пиву.

– По пиву, так по пиву.

За пивом мы обсудили то, что еще оставалось сделать. Его бригада останется работать до полночи или позже, обещал он. Они переспят в кабинах грузовиков, как им случается делать очень часто, и закончат работу рано утром.

– Я останусь на скачки, – сказал Генри, – разве можно после всего этого пропустить их?

К нам присоединился вконец измочаленный Роджер.

– Я еще никогда не видел Оливера в таком жутком настроении, – сообщил он. – Ну а Ребекка…

Ребекка не заставила себя ждать, появилась сразу за ним, но, не подходя к нашей группе, попыталась проникнуть через свинченные секции ограды, закрывавшей разрушенную часть трибун. Когда это не получилось, она ринулась обратно к Роджеру и непререкаемым тоном потребовала:

– Пропустите меня через ограждение. Хочу посмотреть на ущерб.

– Я не распоряжаюсь ограждением, – сдержанно произнес Роджер. – Возможно, вам следовало бы поговорить с полицией.

– Где эта полиция?

– По ту сторону ограждения. Она прищурила глаза:

– Тогда давайте мне лестницу.

Увидев, что Роджер не бросился сломя голову выполнять ее приказание, она остановила проходившего мимо рабочего:

– Принесите мне стремянку.

Когда он притащил лесенку, она не сказала ему ни спасибо, ни пожалуйста. Просто велела поставить ее, указав, где именно, и небрежно кивнула ему, когда он отступил назад, чтобы пропустить ее к ступенькам.

Она поднялась на лесенку, двигаясь с той же кошачьей пластичностью, и долго вглядывалась в то, что скрывалось за оградой.

Как старые бывалые служаки, Роджер с Оливером моментально слиняли, предоставив мне одному выслушивать язвительные замечания Ребекки.

Она спустилась с лесенки с легкостью и грацией спортсмена, бросила высокомерный взгляд на мои костыли, без которых я пока еще не мог обходиться, и повелительным тоном сказала, чтобы я немедленно покинул ипподром, так как не имею никакого права находится на нем. Как не имел права находиться на трибунах два дня назад, утром в пятницу, и если я думаю учинить Стрэттонам иск за ущерб, возникший в связи с полученными травмами, то этот номер не пройдет – Стрэттоны подадут на меня в суд за нарушение границ собственности.

– О'кей, – сказал я. Она замигала глазами:

– Что о'кей?

– Вы разговаривали с Китом?

– Не ваше дело, я говорю вам, покиньте ипподром.

– Благополучие этого ипподрома – мое дело, – проговорил я, не двигаясь с места. – Мне принадлежит восемь сотых его. А вы, и то только после утверждения завещания, получите три сотых. Так у кого больше права находиться здесь?

Она снова сузила сверкающие глаза, с необычайной легкостью забыв о ранее произнесенных грозных требованиях, и сказала уже почти миролюбиво:

– Что вы имеете в виду – после утверждения завещания? Это мои акции, так сказано в завещании.

– По английским законам, – сказал я, зная это после ознакомления с завещанием матери, – никто не обладает правом собственности на унаследованное имущество, пока не установлено, что завещание подлинное, пока не уплачены налоги и пока не выдано удостоверение об утверждении завещания.

– Я вам не верю.

– Это не отменяет законы.

– Вы хотите сказать, – вскипела она, – что мой отец, Кит и Айвэн не имеют права быть директорами? Что все их дурацкие решения не имеют законной силы?

Я с удовольствием разрушил затеплившиеся в ней надежды:

– Нет, имеют. Директорам не обязательно быть акционерами. Марджори могла назначить кого угодно по своему усмотрению, вне зависимости, знала она об этом или нет.

– Вы слишком много знаете. – В Ребекке уже закипала новая волна раздражения.

– Вы довольны, – спросил я, – что трибуны теперь в развалинах?

Она ответила с вызовом:

– Да, довольна.

– И что вы собираетесь теперь сделать?

– Конечно же, построить новые трибуны. Современные. Сплошное стекло. Все новое. Вышвырнуть чертова Оливера и неповоротливого Роджера.

– И все взять в свои руки? – не вкладывая в свой вопрос ни капли серьезности, спросил я, но она ухватилась за него с жаром.

– А почему бы и нет?! Дедушка же управлял тут всем. Нам нужны перемены, и срочно. Новые идеи. Но во главе всего здесь должен стоять Стрэттон, один из нас. – По ее лицу было видно, что она уже видит то, чего ей так хочется. – В семье нет больше никого, кто отличал бы шпунт от желобка. Отцу придется оставить Стрэттон-Хейз наследнику, а ипподром тут ни при чем, одно с другим не связано. Свои акции ипподрома он может оставить мне.

– Так ему же всего шестьдесят пять, – пробормотал я, представив на миг, какое впечатление этот разговор произвел бы на Марджори и Дарта, не говоря уже о Роджере и Оливере или Ките.

– Я могу подождать. Я хочу еще года два участвовать в скачках. Уже пора, чтобы женщина вошла в пятерку лучших жокеев, и я собираюсь добиться этого в настоящем сезоне, если не помешают падения и дураки-врачи. А после этого возьмусь за ипподром.

Я слушал ее уверенные речи и не мог прийти к заключению, играет ли она или действительно способна осуществить задуманное.

– Вас должны будут назначить директором, – вернул я ее на землю.

Она пристально, оценивающе посмотрела на меня.

– Ну что же, назначат, – медленно проговорила она. – И у меня впереди целых два года, чтобы позаботиться, чтобы они назначили меня. – Она остановилась. – Кто бы ни был в совете к тому времени.

Внезапно решив, что и так уделила мне слишком много своего времени, она резко развернулась и быстрым шагом направилась к своей кричаще-красной машине, жадно посматривая по сторонам, словно оценивая владения, которыми скоро будет править. Нечего говорить, Марджори поставит ее на место, но сделать это навсегда не сможет по одной простой причине, что их разделяет не одно десятилетие. Ребекка именно это держала в уме.

Как только выхлоп красной машины растаял в воздухе и она исчезла из виду, на сцене снова боязливо появились Роджер и Генри.

– Что это она говорила вам? – полюбопытствовал Роджер. – У нее был почти человеческий вид.

– Думаю, она хочет взять здесь власть в свои руки, как было при деде.

– Чепуха! – Он рассмеялся, но смех постепенно угас, и Роджер нахмурился. – Семейство этого не допустит.

– Конечно, не допустит, во всяком случае, в этом году, да, я думаю, и на следующий тоже, но вот потом?

Роджер пожал плечами, прогоняя неприятную мысль.

– Не говорите Оливеру, – попросил он. – Он ее раньше придушит.

Через открывшийся в ограждении проход вышли полицейский и эксперт-взрывник, за их спиной мы увидели медленно двигающихся людей – специальную рабочую группу.

Мы с Роджером пошли им навстречу, чтобы посмотреть на то, что они несли в руках.

– Остатки часового механизма, – весело сообщил эксперт, державший большую шестеренку. – Почти всегда находишь какие-нибудь детали от взрывного устройства. При этом типе взрывчатки ничего не улетучивается без остатка.

– Каком типе? – спросил я.

– РЕ-4. Не Семтекс. Не удобрения, не дизельное топливо. Никакого самодеятельного терроризма. Я бы сказал, мы здесь имеем дело с регулярной, а не ирландской республиканской армией.

Роджер, полковник, естественно, поднялся на защиту армии:

– В армии очень тщательно охраняют детонаторы. РЕ-4 без детонаторов – обыкновенный пластилин.

Эксперт кивнул:

– Ее можно мять и шлепать, как вам вздумается, как марципан. Но вот молотком бить я бы воздержался. Говорите, детонаторы под замком? Не смешите меня. Насколько легче была бы моя жизнь, если бы это было так. А в армии теряются танки. Так что уж там говорить о горсточке гремучей ртути?

– С детонаторами совсем не так, – не сдавался Роджер.

– Ну конечно, – насмешливо ухмыльнулся эксперт. – Старые солдаты смогли бы увести у вас из-под носа целую гаубицу. Вы же знаете, как между ними говорится, нет ничего лучше пожара.

Судя по выражению лица Роджера, было видно, что эта фраза ему очень хорошо знакома.

– Когда несколько лет назад загорелся один большой склад размером в несколько футбольных полей, – не без богохульствующего удовольствия поделился со мной эксперт, – сгоревшим оказалось столько добра, что не уместилось бы и в двух таких складах. Армейские представили тонны бумаг, доказывающих, что за неделю до пожара туда направлялось – да вообще чего только не направлялось. «Направленными на склад» оказались вещи, которые давно уже значились пропавшими и за которые все еще предстояло отчитываться. Вещи, которые значились «отправленными на склад», через некоторое время всплывали… в чемоданах. Пожар – это Божий дар, правда, полковник?

Роджер очень официально произнес:

– Не ждите, что я соглашусь.

– Конечно же, нет, полковник. Но только не уверяйте меня, будто так не бывает, чтобы где-то недосчитались ящика детонаторов.