Глава 11

Я настоял на том, чтобы во время изготовления лошади и хрустального шара в мастерской никого постороннего не было. Мэриголд возмутилась, но Кеннет Трабшоу сказал, что он меня понимает.

«Дорогой Трабби», крепкий, седовласый, бизнесмен до мозга костей, негромко и коротко поинтересовался:

– А гонорар?

– Мы с Уортингтоном обсудим цену с Мэриголд, а вы потом можете поторговаться, если захотите, – сказал я.

Он пожал мне руку и кривовато улыбнулся.

– Лестерский распорядитель, у чьей жены есть несколько ваших работ, является также и челтнемским распорядителем. Так вот, он сегодня утром сообщил комиссии, что пять лет назад мы могли бы приобрести этот приз буквально за гроши.

– Пять лет назад – да, могли бы, – согласился я.

– Он также сказал, – добавил Трабшоу, – что еще через пять лет работы Джерарда Логана будут стоить вдвое дороже, чем теперь.

Дядя Рон был бы рад. Ну… честно говоря, и я тоже. Однако меня больше волновало то, что со мной будет через пять дней.

Часам к пяти все собрались вместе и снова разошлись. Бомбошка с Мэриголд оставили ребят на мое попечение, а сами отправились по антикварным магазинам. Уортингтон и Кеннет Трабшоу, проникшиеся глубоким уважением друг к другу, отправились пройтись.

Виктор сидел в мастерской и, как завороженный, следил за тем, как Гикори набрал две порции раскаленного докрасна стекла, умело обвалял его в белом порошке, потом в цветном и вытянул его в вазочку с волнистыми краями, небольшую, на один цветок. Памела Джейн умело подсобила снять вазочку с понтии, и Гикори с притворной скромностью поставил ее в отжигательную печь так бережно, будто это был Святой Грааль.

Дэниэл, который был у меня в мастерской уже не впервые и успел наглядеться на здешние чудеса, бродил по магазину, разглядывая разноцветных зверушек. Он показал мне красного жирафа, которого якобы обещал ему подарить отец накануне своей гибели. Я подумал, что это маловероятно – Мартин почти не обращал внимания на своих отпрысков, – но жирафа Дэниэлу все же подарил, хотя его бабушка осталась бы этим чрезвычайно недовольна.

Однако дарить подарки Дэниэлу было полезно: это всегда окупалось сторицей. На этот раз он потянул меня на улицу. Судя по глазам парнишки, дело было нешуточное. И я вышел следом за ним, делая вид, что просто иду прогуляться.

– Ну, что такое? – спросил я.

– На этой улице есть обувной магазин, – сказал Дэниэл.

– Да, я знаю.

– Идемте, я вам чего-то покажу.

Дэниэл зашагал в сторону магазина, и я последовал за ним.

– Мы с Виктором ходили сюда с Айришем, когда искали «Макдональдс», – объяснил Дэниэл, – и зашли в обувной.

Обувной был на месте, на левой стороне улицы. Это был даже не магазин, а так, магазинчик, и продавалась там в основном походная обувь для туристов. Дэниэл остановился перед витриной, в которой не было ничего особенно впечатляющего.

– Думается мне, это стоит двух золотых монет, – сказал он.

– Ну, смотри. За две монеты это должно быть что-то очень важное.

– Видите кроссовки? Вон те, сзади, с полосатыми шнурками, бело-зелеными? Вот у того человека с газовым баллончиком были точно такие же.

Я недоверчиво уставился на кроссовки. Здоровые кроссовки, на толстой подошве, с треугольными белыми вставками из ткани и двумя рядами дырочек, зашнурованные толстыми шнурками, которые так запомнились Дэниэлу.

– Человек, который потравил нас газом, был в таких кроссовках.

– Ну, давай зайдем в магазин и спросим, кто покупал у них такие кроссовки.

– О'кей, – кивнул Дэниэл. – Только за это я тоже возьму две золотые монетки.

– Вымогатель.

– Чего-чего?

– У меня монетки кончились.

Дэниэл усмехнулся и пожал плечами, покоряясь судьбе.

Над дверью в магазинчик висел колокольчик, который звякнул, когда мы вошли. Продавец был старый и добродушный, но помочь он нам ничем не мог: он только подменял дочь, у которой заболел ребенок. Он сказал, что дочка должна выйти на работу где-нибудь на той неделе. И о том, кто что здесь покупал, дедушка, разумеется, ничего не знал.

Когда мы вышли на улицу, Бомбошка помахала нам от своей машины, показывая Дэниэлу, что пора домой. Виктор уже сидел в машине: Бомбошка пообещала, что сегодня снова разрешит ему проторчать за компьютером хоть до утра. Только это и убедило Дэниэла без споров послушаться мать. Мэриголд и «дорогой Трабби» тоже разъехались восвояси. В магазине остались только Кэтрин да моя маленькая команда. Помощники прибирались как ни в чем не бывало, словно назавтра нам предстояло самое обычное январское воскресенье. В половине пятого они ушли, а мы с Кэтрин остались, чтобы запереть магазин. Я дал ей связку ключей на будущее.

Кроме того, я рассказал полицейскому Додд про шнурки. Она сперва сказала, что не может допрашивать свидетеля в одиночку, и, если придется допрашивать владельца магазинчика, ей понадобится еще один полицейский. А потом оказалось, что магазинчик закрыт и свет в нем погашен.

Кэтрин, как когда-то Мартин, все больше и больше увлекалась техническими подробностями и химическими составами современного яркого стекла. Старое стекло может выглядеть сероватым или желтоватым. Мне это даже нравится, но для ипподрома такое стекло не пойдет.

Кэтрин спросила, что я буду делать сначала, лошадь или шар. Я сказал, что лошадь. А потом спросил, не могли бы они со своим напарником-бродягой, Полом Занудой, пару раз прогуляться взад-вперед по Бродвею, даже если они завтра не на дежурстве. Кэтрин, естественно, поинтересовалась зачем.

– Прикрыть мне спину, – пошутил я. Кэтрин сказала, что Пол, наверно, придет, если его попросить.

– А вдруг он будет занят?

– Это вряд ли, – ответила Кэтрин. – Похоже, ему довольно одиноко, с тех пор как жена его бросила.

Мы отправились на ее мотоцикле в какую-то сельскую гостиницу, поужинали и переночевали там, так что Номер Четвертый никак не мог меня выследить. Перед тем как поцеловать моего ненаглядного констебля, я сказал, что завтра им не помешало бы захватить с собой наручники.

– Пол с ними не расстается, – ответила Кэтрин.

Наутро она спросила:

– Все эти прогулки по Бродвею – это из-за тех кассет?

– Вроде того, – кивнул я. О том, что это вопрос жизни и смерти, я говорить не стал. Как-то язык не повернулся.

Тем не менее я все же разбудил Тома Пиджина. Том разбудил своих собак, и все (включая Тома) заворчали, что сегодня воскресенье, выходной…

Я позвонил Джиму. Он сказал, что сегодня может хоть весь день быть в моем распоряжении. Тем более, жена идет в церковь.

Уортингтон сказал, что он уже на ногах, и поинтересовался, заметил ли я, что воскресенья обычно сулят неприятности некоему Джерарду Логану.

– Хм… Какие планы у Мэриголд на сегодня?

– У меня выходной, если вы об этом. Ну, куда и когда вы меня сегодня потащите? А главное, зачем?

Я немного поколебался насчет последнего вопроса, но наконец ответил:

– В вестибюль «Дракона Вичвуда», и чем раньше, тем лучше. Затем, что я боюсь.

– Да ну? – Уортингтон гулко расхохотался. – Вы там будете один, в этой вашей мастерской? Ладно, сейчас приеду.

– Ну, я вообще-то буду не совсем один. Скорее всего, Кэтрин и ее напарник будут поблизости, а в мастерской будет Памела Джейн. Я ее беру помогать.

– Девушка? А отчего не этот толковый малый – как его? А, Гикори!

– Оттого, что Памела Джейн не заводит споров.

На этот раз Уортингтон басисто хмыкнул:

– Ладно, еду.

Я позвонил еще в одно место – домой к Лоусон-Янгу, извинившись за то, что бужу его в полдевятого.

– Время не имеет значения, – зевнул он, – главное, чтобы новости были хорошие.

– Смотря по обстоятельствам, – сказал я и сообщил ему то, о чем он и так должен был догадываться.

– Вы молодец, – сказал профессор.

– Это еще далеко не все.

– Я в курсе. – Мне даже по телефону было слышно, что он улыбнулся. – Ну, увидимся.

Кэтрин отвезла меня на своем мотоцикле в «Стекло Логана». У дверей магазина произошла такая нежная сцена прощания, что местным сплетникам должно было хватить разговоров на неделю. Я отпер дверь – я нарочно пришел первым, раньше Памелы Джейн, – и еще раз перечитал заметки, сделанные мною в прошлый раз, когда я изготовлял лошадь, встающую на дыбы. Все подобные записи хранились у меня под замком, в шкафу.

На то, чтобы сделать эту лошадь, понадобится около часа – на весь приз, вместе с основанием и шаром. При высоте чуть меньше полуметра приз будет весить килограммов двадцать: стекло само по себе довольно тяжелое, а тут еще и золото. Но ничего не поделаешь: Мэриголд размахивала руками и настаивала на том, чтобы приз непременно выглядел впечатляюще. Это же в память Мартина, а она так любила своего зятя! Бомбошка с Уортингтоном полагали, что эта пылкая любовь немного запоздала – пока Мартин был жив, Мэриголд любила его куда меньше, – но, возможно, «дорогой Трабби» сочтет, что на солнце этот приз будет смотреться очень красиво.

Я заполнил резервуар прозрачным хрусталем, приготовил все понтии, которые мне понадобятся, а также мелкие инструменты, с помощью которых я буду прорабатывать мышцы, ноги и голову лошади. И пинцет тоже непременно понадобится. Я установил в печи требуемую температуру – 1800 градусов по Фаренгейту.

К тому времени я уже «видел» готовую скульптуру. Жалко, что они не заказали изваять Мартина верхом на лошади. Я отчетливо представлял себе это изображение. Быть может, я еще сделаю лошадь с Мартином верхом на ней. Как-нибудь вечерком, после работы… Ради Бомбошки и ради друга, которого я потерял – и которому доверяю по-прежнему.

Ожидая прихода Памелы Джейн, я размышлял о кочующей кассете, которая поставила на уши столько народу. И вот передо мною словно бы раздвинулись занавески: те дедуктивные способности, на которые так рассчитывал профессор Лоусон-Янг, наконец-то начали действовать. Я сумел ввести фактор икс, и с Номера Четвертого упала маска.

На улице пошел дождь.

Я стоял, смотрел на печь и слушал, как гудит ее огненное сердце. Я смотрел на поднимающуюся заслонку, за которой бушевали 1800 градусов по Фаренгейту. Мы все: Айриш, Гикори, Памела Джейн и я – так привыкли к этой постоянной опасности, что необходимость остерегаться вошла в привычку, сделалась второй натурой.

Я наконец-то понял, как расположены дороги в лабиринте. Я перебирал в уме список преступлений и их относительной тяжести, изложенный Кэтрин. Для Розы и Адама Форса сейчас самым разумным было бы оставить эти кассеты в покое и позаботиться о том, как бы не попасть в тюрьму.

Но разве преступники могут вести себя разумно?

В это воскресенье я окружил себя всеми телохранителями, каких только мог добыть, просто потому, что ни Роза, ни Адам Форс до сих пор не проявляли особой разумности или способности вовремя остановиться. А работа над призом делала меня уязвимым для любой диверсии, какую они могли задумать. Нет, конечно, я мог бы напустить в мастерскую толпу зрителей, и тогда я оказался бы в безопасности – но надолго ли, вот вопрос?

Теперь я знал, откуда мне грозит опасность. Я не мог вечно боязливо оглядываться через плечо. Да, наверно, это покажется опрометчивым, но я считал, что спровоцировать своих врагов на столкновение будет наиболее быстрым выходом.

Ну а если я все же ошибся – что ж, профессору Лоусон-Янгу придется распрощаться со своими миллионами. Сенсационное открытие, которое может спасти мир от рака, будет опубликовано под чьим-то чужим именем…

Мне на собственном опыте пришлось убедиться, что не следует давать врагам возможность обойти тебя хотя бы на шаг.

Я все еще слушал гудение печи, когда звуки у меня за спиной сообщили о приходе Памелы Джейн. Она вошла через черный ход, хотя обычно ходила через парадный.

– Мистер Логан…

Голос у нее дрожал и срывался от страха, и к тому же обычно она называла меня просто «Джерард»…

Я тотчас же обернулся, чтобы выяснить, насколько все плохо. И увидел, что все обстоит куда хуже, чем я предполагал.

Памела Джейн была в своей обычной рабочей одежде – белом комбинезоне, подпоясанном на талии. Она остановилась посреди мастерской, дрожа от страха: все происходящее было ей совершенно не по силам. Ее плащ валялся на полу у двери, а руки Памелы были связаны впереди – стянуты в запястьях широким скотчем. Скотч куда дешевле наручников, и пользоваться им проще, а действует ничуть не менее надежно, а в данном случае, пожалуй, даже более надежно, потому что обаятельный Адам Форс держал в руке шприц, наполненный лекарством, а другой рукой оттягивал край комбинезона Памелы. Смертоносная иголка застыла в нескольких дюймах от кожи. Испуганная девушка беззвучно плакала.

На пару шагов позади Памелы шла Роза. В каждом ее движении отражалось торжество, на лице застыла надменная ухмылка. Она тоже вошла бесшумно, в мягкой обуви, очень быстро.

Роза, сильная, решительная и наглая, уверенно направилась в мою сторону. Рядом с ней брел Гикори. Роза цепко, точно щипцами, сжимала его руку повыше локтя. Мой блестящий помощник беспомощно пошатывался: его рот и глаза были заклеены таким же непрозрачным скотчем. Руки Гикори были связаны за спиной тем же скотчем, и на ногах красовались путы из скотча.

За спиной у Гикори, поддерживая его, чтобы тот не упал, шагал букмекер Норман Оспри, скорее массивный, нежели красивый, но при этом быстрый, как компьютерный процессор. В дверях остался стоять на страже не кто иной, как Эдди Пэйн, неловко переминающийся с ноги на ногу. Эдди Пэйн старался не встречаться со мной взглядом, но добросовестно выполнял все указания Розы.

Все четверо налетчиков действовали стремительно, а я на это не рассчитывал. Все мои телохранители должны были просто бродить по улице перед магазином. Кэтрин и ее бродяге было поручено появляться здесь время от времени, как они делали обычно. И Роза со своими подручными как-то ухитрилась их обойти.

Я, как обычно, был в одной майке, так что руки, шея и часть плеч у меня оставались голыми. Жар огня, бушующего за заслонкой, был почти невыносимым для непривычного человека. Я незаметно наступил на педаль, заслонка отворилась, и горячий ветер пустыни пахнул прямо на шерстяной костюм и медленно багровеющее лицо Нормана Оспри. Букмекер рассвирепел, ринулся ко мне, толкнул меня на заслонку, но я увернулся, поставил ему подножку, и Норман Оспри рухнул на колени.

– Прекрати, ты, засранец! – рявкнула Роза на Оспри. – Сейчас нельзя его калечить! А то ты не знаешь, что, если он не сможет говорить, мы ничего не добьемся!

Роза протащила моего беспомощного помощника через мастерскую. Норман Оспри стиснул Гикори за плечи, не давая ему упасть. Гикори, спотыкаясь, пробирался вперед шаг за шагом, пока не добрался до кресла, которое я купил для Кэтрин. Тут Роза грубо развернула Гикори и толкнула, так что он упал в кресло боком, и ему пришлось поизвиваться, прежде чем он сумел развернуться и сесть нормально.

За спиной у меня слышалось прерывистое дыхание Памелы Джейн и судорожный астматический хрип Адама Форса. Насчет того, как он промахнулся с инсулином в Бристоле, Форс ничего не сказал. Он явно нуждался в своем ингаляторе, но руки у него были заняты.

– Сиди тут, малый! – злорадно сказала Роза Гикори. – Это тебя научит не совать носа, куда не просят!

И Роза снова обернулась ко мне. Гикори пытался что-то сказать, но сумел издать только протестующий писк.

– Сейчас ты отдашь все, что мне нужно, – продолжала Роза, обращаясь уже ко мне. – А то я в твоем дружке дырок напрожигаю.

– Нет! Вы не посмеете! – воскликнула Памела Джейн.

– А ты заткнись, сучонка, – оборвала ее Роза, – а то я вместо этого твою сопливую мордашку подпорчу.

Роза наступила на вделанную в пол педаль, и заслонка печи снова поднялась. Гикори был не в силах что-либо предпринять – он только глубже вдавился в кресло. Но он не мог не понимать, какой дьявольский выбор подсовывает мне Роза.

Роза же, словно читая его мысли, сказала все тем же резким тоном:

– Эй, ты, как тебя там? Гикори! Давай молись, чтобы твой начальничек не позволил тебе обжечься. Потому что я не шучу. На этот раз он мне все отдаст.

Роза взяла одну из длинных понтий и сунула ее в резервуар с расплавленным стеклом. Она проделала это довольно неуклюже, но все же было заметно, что ей когда-то доводилось наблюдать за тем, как это делал профессиональный стеклодув. Когда она вытащила понтию, на конце трубки светился шарик раскаленного стекла, и Роза покрутила понтию, чтобы не дать стеклу стечь на пол.

Увидев это, Памела Джейн застонала и пошатнулась, едва не напоровшись на иголку шприца.

– Джерард Логан! – напыщенно произнесла Роза. – На этот раз ты будешь делать то, что я скажу, прямо здесь, прямо сейчас!

Как ни странно, голос ее звучал куда менее уверенно, чем в тот вечер, когда она орала: «Сломайте ему запястья!» Я вспомнил, как Уортингтон говорил, что, если мне хоть раз удастся обыграть ее в теннисном матче жизни, она больше не решится встретиться со мной на корте. И тем не менее Роза была здесь, явно собрав в кулак всю свою волю.

Я видел, как собирался Мартин, когда ему предстояла скачка на капризной лошади. Я видел, как актеры набираются духу за кулисами, готовясь выложиться в полную мощь на сцене. Я достаточно много знал о чужом мужестве и о собственных слабостях. Но в то январское воскресенье именно растущая на глазах решимость Розы пробудила во мне внутренние силы, в которых я так нуждался.

Я следил за нею, она – за мной, и сейчас было уже неважно, что она говорит, – важно было, кто выиграет этот отчаянный поединок, ставкой в котором была гордость.

Роза опять сунула остывающий шарик стекла в резервуар и вынула его обратно подросшим. Она помахала полужидкой, раскаленной докрасна каплей и придвинула ее к более чем уязвимому месту под подбородком Гикори, так что Гикори ощутил жар. Он отчаянно отшатнулся и попытался завизжать, но скотч не давал ему открыть рот.

– Осторожней, бога ради! – машинально воскликнул я, и Роза, словно застигнутая врасплох, отвела понтию от лица Гикори. Пока что ему ничто не грозило.

– Видел? – Голос Розы звучал торжествующе. – Если ты не хочешь, чтобы он обжегся, тебе придется рассказать, где спрятаны кассеты, которые мне нужны!

– Будьте осторожны, иначе вы можете изуродовать Гикори! – настойчиво повторил я. – Ожоги расплавленным стеклом очень опасны. Можно обжечь кисть до такой степени, что ее придется ампутировать. Рука, нога… Вонь горящего мяса… Можно лишиться рта, носа…

– Заткнись! – взвыла Роза и еще раз, во всю глотку: – Заткни-ись!

– Можно выжечь глаз, – продолжал я. – Проткнуть живот и прижечь внутренности…

Памела Джейн успела свыкнуться с этой опасностью, а потому на нее моя лекция особого впечатления не произвела, несмотря на то что она так нервничала. А вот могучий Норман Оспри весь вспотел, и его едва не стошнило.

Роза поглядела на трубку с раскаленной докрасна каплей стекла, взглянула на Гикори, покосилась на меня. Я более или менее отчетливо представлял себе, о чем она думает. Она рассчитывала воздействовать на меня через Гикори, но сейчас я сам стоял перед ней в качестве готовой мишени.

На фоне мощной натуры Розы личности ее сообщников смотрелись бледновато. Даже обаяние и проникновенная улыбка Адама Форса блекли в ее присутствии. И я начал понимать, что все рассказы об ужасе, который Роза внушает людям, в особенности мужчинам, – отнюдь не пустые сказки. У меня у самого по спине поползли мурашки, несмотря на то что я изо всех сил старался держать себя в руках. Ее собственный отец, пообщавшись с нею, бежал исповедоваться, а уж каково придется его совести доброго католика после сегодняшнего, и подумать страшно!

Норману Оспри, по всей видимости, было все равно. Для него смысл жизни исчерпывался возможностью поиграть мускулами, если не считать почти инстинктивной способности складывать, вычитать и умножать денежки.

У Адама Форса, похоже, чесались руки нажать на поршень шприца. Я молился, чтобы бедная Памела Джейн нашла в себе силы сдержать рыдания и всхлипывания, а то наш белобородый доктор начинал нервничать. Что же до Гикори, лишенного возможности говорить и видеть, – он, по всей видимости, так и будет сидеть в этом кресле, пока кто-нибудь его оттуда не поднимет.

Все эти мысли промелькнули у меня в мгновение ока. Роза расчетливо разглядывала меня, наслаждаясь уверенностью в том, что мое поражение уже близко. И я не взялся бы присягнуть, что это не так. На этот раз у них не было ни черных масок, ни бейсбольных бит. Но остаться с голыми руками против расплавленного стекла куда хуже.

– Сегодня ты собирался изготовить приз из стекла и золота, – неожиданно сказала Роза. – Мне нужно это золото.

«Ни фига себе!» – подумал я. Про золото-то никто и не подумал! И, насколько я знал, весть о золоте, предназначенном для приза, еще не должна была дойти до ушей Розы. Я заказал золото с тем расчетом, чтобы его хватило на приз – и еще немного, про запас. Но этого количества золота было маловато, чтобы ради него предпринимать ограбление.

То ли Розу кто-то обманул, то ли она сама недопоняла, а ее алчное воображение довершило остальное.

Она все еще рассчитывала на то, что я так или иначе сделаю ее богатой.

Адам Форс одобрительно улыбался ей.

Ну, если только я сумею воспользоваться этой – поистине золотой! – возможностью… Попробовать стоит… Мне нужно время, а если я возьмусь делать лошадь для приза, это позволит мне выиграть довольно много времени…

– Золото еще не привезли, – сказал я. – Вечно они тянут – я и сам по горло сыт этими их проволочками.

Эта доверительная жалоба заставила Розу растеряться и немного опустить понтию с раскаленным стеклом.

– Если хрустальная лошадка для того приза, что мне заказали, не будет готова вовремя, то я… хм… – Я оборвал фразу на полуслове, словно едва не проболтался о чем-то важном. – Ладно, это пустяки…

Разумеется, Роза тут же потребовала, чтобы я договорил.

– Ну…

– Давай-давай, выкладывай!

– Это золото… Я должен использовать его для изготовления лошади.

Надо отдать должное Памеле Джейн: она мгновенно перестала плакать и гневно крикнула через всю мастерскую, что сейчас мне следует думать не о призе для челтнемских скачек, а о том, как освободить Гикори.

– Как вы можете?! – воскликнула она. – Какая низость!

– Ювелиры должны прислать машину, которая привезет золото для копыт, гривы и хвоста, – сказал я.

Роза поколебалась, потом спросила:

– Когда?

Я ответил, что этого я ей не скажу.

– Скажешь! – отрезала она, угрожающе протягивая в мою сторону раскаленное железо.

– В одиннадцать! – поспешно соврал я. Удачно соврал. – Разрешите мне сделать лошадь! – взмолился я. – Когда я закончу, я расскажу вам, где искать кассету? Но только вы должны обещать, что отпустите Гикори, когда получите золото!

– Ушам своим не верю! – растерянно выдохнула Памела Джейн.

Она никак не могла понять, почему я так легко сдался. Ее презрение было мерой моего успеха.

Роза взглянула на часы, обнаружила, что до прибытия золота еще целый час, и неразумно предположила, что она может себе позволить его дождаться.

– Валяй, делай свой приз, – распорядилась она. – Когда привезут золото, выйдешь и распишешься за него, как положено, а не то я твоего Гикори живьем зажарю, понял?

Я кивнул.

– Ну, берись за работу!

Она огляделась, проверяя, как обстоят дела, и приказала Памеле Джейн сесть во второе кресло. Доктор Форс продолжал держать иголку у шеи девушки, а Норман Оспри опутал ей ноги скотчем.

Памела Джейн взглянула на меня исподлобья и сказала, что не будет помогать мне делать лошадь и вообще она со мной больше не работает.

Роза подкрепила это решение, сообщив Памеле, что я вообще трус. Я взглянул в сторону Памелы Джейн, и мой спокойный взгляд посеял в ней некоторые сомнения, невзирая на то что Роза продолжала изливать свое презрение.

Естественно, я не собирался делать лошадь для приза под угрозой понтии в руках Розы. Я для того и собрал всех телохранителей, чтобы предотвратить это, но им это не удалось. Хотя, с другой стороны, рано или поздно столкновения с Розой было не избежать. И если уж это случилось теперь, мне следует быть порасторопнее… Я стоял неподвижно, не спеша браться за работу.

– Ну, чего ж ты встал? – издевательски поинтересовалась Роза. – Ты же вроде такой крутой стеклодув!

– Тут слишком много народу! – пожаловался я.

Роза не допускающим возражений тоном велела Норману Оспри и Эдди Пэйну выйти за перегородку, в торговый зал. Адама Форса она отправила туда же, но более вежливо. Все трое встали у перегородки и, облокотившись на нее, принялись наблюдать за тем, что происходит в мастерской. Роза взяла одну из понтий, которые я положил греться на печь, сунула ее в тигель – то есть резервуар, – набрала стекла, которое к тому времени раскалилось уже добела, и вынула достаточно крупный набор, быстро вращая понтию, чтобы стекло не капало на пол.

– Давай, работай! – скомандовала Роза. Она поднесла смертоносную каплю к моей правой руке. Я отступил назад, чтобы не обжечься.

Естественно, в таких условиях никакого приза не сделаешь. Для начала мне нужно было сформовать тело лошади из нескольких наборов прозрачного хрусталя. А Роза, держа в руках две понтии с огненными наконечниками со сливу величиной, которые могли испепелить все, к чему бы ни прикоснулись, нависала над головами Гикори и Памелы Джейн, грозя прижечь им уши и зажарить их, как мясо на сковородке, если я только попытаюсь «рыпнуться». Она потребовала, чтобы я заранее предупреждал ее обо всем, что собираюсь делать. И чтобы никаких неожиданных действий. Иначе Гикори и Памеле придется худо. Понял?

Я понял.

Я все понял. Как и Памела Джейн, как и Гикори, который ничего не мог сказать, но все слышал.

Я сказал Розе, что мне придется набрать четыре-пять порций стекла из резервуара. И, пока Роза держала свой огненный шарик у самого уха Памелы, я набрал достаточно стекла, чтобы сделать стоящую на задних ногах лошадку высотой в тридцать сантиметров.

Памела закрыла глаза.

Я заранее предупредил Розу, что практически невозможно сделать лошадь такого размера без участия помощника – хотя бы потому, что нужно непрерывно поддерживать температуру стекла после того, как вылепишь шею и передние ноги и начнешь приделывать два куска стекла для задних ног и еще один, для хвоста.

– Валяй-валяй, нечего тут хныкать! – ответила Роза, самодовольно усмехаясь.

Цирковые жонглеры ухитряются вращать целую дюжину тарелок на кончике тросточки. Изготовление этой лошадки было чем-то сродни жонглированию несколькими предметами: нужно было лепить голову, одновременно следя за тем, чтобы ноги и тело не остывали. Тем, что у меня вышло в результате, мог бы гордиться разве что дошкольник.

Роза была довольна. Чем меньше я противился и возражал ей, тем больше она уверялась, что я близок к капитуляции. И ей это нравилось. Она снова улыбнулась – затаенной ухмылочкой дрянной девчонки.

Я взглянул на эту ухмылочку – и внезапно осознал то, о чем говорил Уортингтон. Роза не удовлетворится своей победой, пока не унизит мужчину-противника физически.

В данном случае победа над Джерардом Логаном – а Роза явно полагала, что эта победа уже у нее в руках, – будет неполной, если ей не удастся нанести мне более или менее значительных ожогов.

Я бы содрогнулся при одной мысли об этом, я – но не Роза. Я мог бы попытаться скрутить ее с помощью грубой силы, но обжечь ее расплавленным стеклом я бы не смог. Ее или кого угодно. Мне не хватило бы для этого жестокости.

Бросить своих помощников и сбежать я тоже не мог.

Я взял пинцет, сформовал передние и задние ноги лошади и сунул заготовку на конце понтии в печь, чтобы заново ее накалить. Все же кое-что я сделать могу.

Есть несколько выходов, которые позволят мне сохранить лицо.

И еще несколько выходов, которые не позволят сохранить лицо, но зато спасут мою шкуру.

Мне удалось вылепить из заготовки нечто, отдаленно напоминающее резвого скакуна.

«Выход, черт побери! – думал я. – Мне нужен не просто выход. Если все время отступать, это никуда не приведет».

Я с трудом поднял две понтии и перенес с одной на другую достаточно стекла, чтобы сформовать гриву. Нечего и говорить, что этой гриве недоставало изящества, необходимого для Челтнема.

Уортингтон открыл ведущую на улицу дверь галереи и уже шагнул было за порог. Потом глаза его расширились, он сообразил, что к чему, мгновенно развернулся на сто восемьдесят градусов и припустил под горку прежде, чем Роза успела решить, что важнее: догнать Уортингтона или не спускать глаз с меня.

Когда стало окончательно ясно, что Уортингтона уже не догнать, она приказала Форсу и своему отцу немедленно запереть дверь магазина. Они никак не могли найти ключи. Роза рассвирепела. Я чертовски надеялся, что у Памелы хватит ума не говорить, что у нее есть ключи от всех дверей.

Памела неуверенно покосилась на меня – и стиснула зубы.

Роза прекратила ухмыляться, снова набрала стекла на свою понтию, так что ее порция сделалась величиной с теннисный мяч, и поднесла раскаленное стекло к Гикори.

Я добросовестно прилаживал хвост к моей лошадке, все меньше и меньше походившей на того чистокровного скакуна, которого мне заказывали. Хвост и задние ноги образовывали три точки, на которые опиралась вставшая на дыбы лошадь. Этот момент мне зачастую не удавался, и лошадка выходила неустойчивой. Но на этот раз все вышло просто прекрасно.

Гикори отчаянно извивался, стараясь отодвинуться подальше от раскаленного стекла в руках Розы.

Памела Джейн увидела, что я даже не пытаюсь помочь Гикори, а то, что у меня выходит, – не более чем ребячья поделка, и снова прониклась презрением ко мне.

Я прилепил голову к шее, сформовал пинцетом уши. В результате у меня получилось нечто с головой, четырьмя ногами, гривой и хвостом, но при этом абсолютно неизящное. Я поставил свое творение на катальную плиту, откуда оно было более или менее готово рвануться в будущее.

Невзирая на недостатки моего изделия, Розу оно впечатлило. Однако недостаточно впечатлило, чтобы Роза утратила бдительность или отвела свое оружие от головы Гикори.

Я украдкой взглянул на часы на стене мастерской.

Тик-так, тик-так… Минута тянулась ужасно долго.

– Копыта, грива и хвост будут золотые, – сказал я.

Тик-так, тик-так, тик-так…

Роза сунула остывающий стеклянный шарик в печь и достала новую раскаленную понтию, которую она снова поднесла к голове Гикори.

– Сколько еще ждать, пока привезут золото? – осведомилась она.

Гикори задергался, отчаянно пытаясь содрать липкие полосы со рта и с глаз.

Памела Джейн сидела с закрытыми глазами. Похоже, она молилась.

Две минуты. Тик-так…

– Золото, – сказал я, – прибудет в небольших слитках. Я расплавлю его, затем покрою им гриву, хвост и копыта лошади…

Гикори внезапно рванулся вперед, пытаясь выбраться из кресла. Роза не успела отвести понтию, и Гикори зацепил ухом раскаленную стеклянную каплю.

Рот у него был заклеен скотчем, и закричать он не мог. Тело Гикори выгнулось дугой. Роза поспешно отскочила назад, но ухо Гикори зашипело и завоняло паленым мясом. Наверняка навсегда останется изуродованным.

Три минуты. Целая вечность. Тик-так…

Все уставились на корчащегося на полу Гикори. Любой на месте Розы бросил бы сейчас свое оружие и кинулся на помощь, – но только не Роза.

Миновало три минуты и десять секунд с тех пор, как я поставил лошадку на стол.

Ждать дольше было опасно.

Я схватил большой пинцет, которым формовал гриву лошади, и разорвал им скотч, которым были стянуты ноги Памелы. Я схватил девушку за руки, все еще связанные. Роза отвлеклась от Гикори и крикнула, чтобы я не смел этого делать.

Памела Джейн не понимала, что происходит, а промедление было смерти подобно.

– Беги! – рявкнул я. Но она медлила, глядя на Гикори. Времени не было. Я подхватил ее на руки и потащил прочь.

Памела протестовала. Роза кричала, чтобы я поставил ее на место. Я не послушался. Пошатываясь, я направлялся к проходу в торговый зал, крича опиравшейся на перегородку троице: «Ложись!»

Роза бросилась ко мне через всю мастерскую, размахивая своей понтией, точно мечом.

Отчасти завидев ее, отчасти почуяв грозящую мне опасность, я увернулся, словно тореадор, пытаясь спасти себя и Памелу. Однако Роза все же ухитрилась зацепить меня: на белой майке остался дымящийся черный след.

Пора!

Я выпихнул Памелу в торговый зал, опрокинул ее на пол, невзирая на ее протесты, и упал сверху, чтобы прикрыть девушку и не дать ей вскочить.

Раскаленная лошадь, которую я оставил на катальной плите, вместо того чтобы убрать охлаждаться в отжигательную печь, простояла три минуты сорок секунд и взорвалась.