"Осколки" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)Глава 9По дороге домой я завернул к Бомбошке – надо было с ней поговорить. Я обнаружил, что ее скорбь поутихла, а память прояснилась. Когда я задавал вопросы, она отвечала. Когда я предложил программу действий, она охотно согласилась. К тому времени, как зевающий Джим доставил меня ко мне домой, оба мы здорово устали, а ему еще было ехать несколько миль. Наиболее законопослушный из моих трех ангелов-хранителей, Джим к тому же и жил ближе всех. Джим сказал, что жена посоветовала ему предложить мне свои услуги, пока я не получу права. Меня останавливало то, во что это обойдется, его – запрет на радио и музыку в машине. Мы договорились, что подумаем и дадим друг другу знать. Сегодня, в среду, мотоцикл Кэтрин уже стоял на своем месте, у дверей кухни. Так что Джим сразу уехал, а на кухне меня встретил теплый запах еды, воцарившийся здесь так же естественно, как и прежде, когда у меня жили другие девушки. – Ты уж извини, – сказала она, указывая локтем на жарящуюся яичницу. – Я не знала, когда ты вернешься, а есть хотелось ужасно. Интересно, сильно ли ей пришлось напрячься, чтобы не сказать «вернешься домой»? Она оглядела меня с головы до ног и вопросительно приподняла брови. – Промок малость, – объяснил я. – Ладно, потом расскажешь. Пока я переодевался, она пожарила вторую яичницу, и мы тихо-мирно поужинали. Я сварил кофе нам обоим и выпил свой, любуясь ее чистым лицом и белокурыми волнистыми волосами. Интересно, а каким я выгляжу в ее глазах? Я несколько тревожился на этот счет. – Сегодня я опять виделся с доктором Форсом… – начал я. Кэтрин улыбнулась. – И что, он все так же мил и обаятелен и вселяет веру в человечество? – Не то чтобы очень. Более того, есть вероятность, что он намеревался меня прикончить, если получится. Позевывая, я мало-помалу, ничего не преувеличивая, рассказал ей о сегодняшних событиях. Кэтрин слушала очень внимательно. На лице ее отражался ужас. Я взял ее кружку из-под кофе и поставил в раковину. Мы все еще сидели на кухне – моя матушка в свое время поставила там пару удобных просторных кресел перед хорошим камином. Мы сидели рядом, втиснувшись в одно кресло, не столько даже потому, что это доставляло нам удовольствие, сколько затем, чтобы ощущать дружескую поддержку. Я рассказал Кэтрин о профессоре Лоусон-Янге и предложенном им способе исследования с введением неизвестного. – И вот теперь я обдумываю все, что кто-либо сказал и сделал, добавляю икс-фактор и смотрю, что получится. – Что-то уж больно сложно звучит. – Зато все видится в ином свете. – Ну, а когда ты его найдешь, этого Номера Четвертого? – Он мне в кошмарах снится, – сказал я. Я погладил ее по голове. Она свернулась у меня на коленях так уютно, как будто всю жизнь тут сидела. Для того чтобы добавить Четвертого в картину с того момента, когда мне впервые стало известно о его существовании, придется вспомнить эту драку у магазина в Бродвее – всю, до последнего удара. Не хочется, но придется. И вспомнить все крики Розы до последнего слова. Она кричала: «Сломайте ему запястья…» Кэтрин заворочалась в моих объятиях, прижалась теснее – и я решил, что Роза пока подождет. Кэтрин проснулась рано и уехала еще до рассвета – она дежурила в утреннюю смену. Я еще затемно пешком отправился в «Стекло Логана», размышляя обо всем, что узнал вчера и позавчера в Линтоне и Бристоле, и, как и профессор Лоусон-Янг, гадая, по-прежнему ли похищенные доктором Форсом уникальные данные находятся у него. Строго говоря, какое до этого дело провинциальному стеклодуву? Однако подживающая ссадина на подбородке напоминала о том, что не все с этим согласны. Опять же, строго говоря, погибшему жокею до этого тоже никакого дела не было – однако же его жену и детей отравили усыпляющим газом и стащили у них все видеомагнитофоны. Профессор рассчитывает на мои дедуктивные способности. Однако, на мой взгляд, он ставит последнюю рубашку на лошадь, которая сойдет с дистанции, как сказал бы Мартин. Эта охота за пропавшей кассетой начала мне напоминать блуждание в звездообразном лабиринте, все коридоры которого заканчиваются тупиком. Однако профессор был убежден, что один из коридоров в конце концов должен привести к его сокровищу. Я уже привык считать, что и Ллойд Бакстер, и Эд Пэйн, и Виктор, и Роза, и Норман Оспри, и Бомбошка, и Адам Форс ни к чему меня не выведут. Однако теперь, обдумывая все, что они говорили и делали, я пришел к выводу, что профессор был прав: если получится отбросить ложь, то, что останется, действительно будет правдой. Куда больше времени и умственных усилий понадобится на то, чтобы проверить предположение профессора: если включить икс-фактор во все мои неразрешимые загадки, все концы должны сойтись. Несмотря на то что я явился в мастерскую за полчаса до обычного начала рабочего дня, Гикори оказался уже там. Он упрямо пытался сделать идеальную яхту. Он сделал яхту покрупнее и пустил вдоль мачты красные и голубые полоски, так что вещица сделалась ярче и веселее. Я поздравил его с удачей. Гикори пренебрежительно фыркнул в ответ. Я подумал о том, скоро ли его солнечный нрав разразится бурей, и от души понадеялся – и ради него самого, и ради блага всей нашей маленькой команды, – что в ближайшее время такого не случится. Пока что я принялся прибираться на полках в том конце мастерской, что служил кладовой, а Гикори установил в печи рабочую температуру – 1800 градусов по Фаренгейту. Надо отдать Гикори должное: он обращался с полужидким стеклом с той долей бесшабашности, которая наверняка ему понадобится на пути ко всеобщему признанию. Про себя я думал, однако, что Гикори навсегда застрянет на отметке «Очень хорошо» и никогда не добьется «Отлично». В глубине души Гикори понимал, что способности его ограниченны, и знал, что меня ему не превзойти. А потому к его нынешней зависти следовало относиться снисходительно, с мягким юмором – если, конечно, я хотел, чтобы он остался или, по крайней мере, ушел без особого скандала. Айриш и Памела Джейн, как обычно, пришли вместе. На этот раз они ожесточенно спорили о фильме, в котором действовал злой стеклодув. Они спросили у Гикори, что думает об этом фильме он, втянули его в спор и так заболтались, что опомнились лишь тогда, когда драгоценная яхта Гикори со звоном лопнула и разлетелась в куски. Гикори забыл яхту на катальной плите, и ее внешняя поверхность успела остыть, а сердцевина оставалась раскаленной. И напряжение, возникшее из-за неравномерного остывания, оказалось чрезмерным для хрупкого стекла. Осколки разлетелись в разные стороны и попадали на пол. На лицах моих помощников отразился ужас. Гикори взглянул на часы и уныло сказал: – Три минуты… Всего-то навсего. Я ведь собирался поставить ее в печь. Черт бы побрал этот идиотский фильм! Подобрать осколки никто даже не попытался. Они по-прежнему были немногим холоднее расплавленного стекла и могли прожечь пальцы до кости. – Ну что ж, – сказал я, взглянув на печальные останки и пожав плечами, – бывает. Разумеется, напоминать о том, что стекло, используемое для учебных работ, достаточно дешевое, не было нужды. Такое бывает со всеми. Даже с лучшими. Все утро мы добросовестно трудились, изготовляя птичек с распростертыми крылышками для мобилейСсылка6: такие птички всегда хорошо расходятся. Памела Джейн их особенно любила. На следующее утро она прилаживала к птичкам петельки и аккуратно укладывала их в коробочки, так, чтобы их можно было достать оттуда уже готовыми к полету. Гикори, у которого птички получались очень хорошо, постепенно повеселел и снова обрел хорошее настроение к тому времени, как перед магазином остановился «Роллс-Ройс» Мэриголд, за рулем которого восседал Уортингтон. Сама Мэриголд в ослепительном восточном халате в черно-белую полоску выплыла из своего лимузина, хлопая густо накрашенными ресницами, точно жирафа. Она объявила, что пришла пригласить меня на ланч в «Драконе Вичвуда». И добавила, что хочет попросить меня об услуге. Уортингтон, державшийся на полшага позади Мэриголд, как всегда, когда исполнял обязанности телохранителя, загорел на солнышке куда больше самой Мэриголд. Уортингтон с довольным видом сообщил, что провел большую часть поездки на склонах, в то время как гардероб Мэриголд пополнился тремя огромными чемоданами тряпок. Очевидно, оба остались довольны путешествием. Мэриголд, как всегда, заразила всех вокруг своим весельем, и вскоре они с Гикори уже перебрасывались двусмысленными шуточками. Мэриголд так увлеклась этим занятием, что провела у меня в магазине не меньше получаса – а для нее это целая вечность. Пока они с Гикори задирали друг друга, Уортингтон ухватил меня за рукав и увел в мастерскую. Где с самым несчастным видом сообщил мне, что подпольное братство букмекеров предрекает мне скорое и неминуемое поражение, а то и гибель. – Роза все бродит поблизости, мечтает отомстить: она никак не может понять, отчего вы до сих пор не молите о пощаде. Над ней смеются, понимаете? Из-за того, что мы с вами и с Томом расстроили два ее самых лучших плана. Она с такой потерей лица ни за что не смирится. Так что вы смотрите, берегитесь: мне говорили, что вас закладывает кто-то из здешних, из бродвейских, так что Розе известно все, что бы вы ни предприняли. – В смысле – «закладывает»? – Ну, стучит. Да вы что, с луны свалились? Фискалит. Ну, доносит на вас. Я серьезно, Джерард. Том Пиджин говорит, что дело нешуточное. Я пообещал, что буду осторожен. Но разве можно непрерывно жить начеку? – Наверно, стоит вам рассказать, что вчера пытались сделать со мной Адам Форс и Роза. Уортингтон угрюмо выслушал и задал вопрос, ответа на который не было: – А где Роза сейчас? Тем временем Мэриголд и Гикори, которым доставляло огромное удовольствие заигрывать друг с другом, отчасти вопреки двадцатидвухлетней разнице в возрасте, отчасти – именно благодаря ей, чмокнули друг друга в щечку на прощание, и мы с Мэриголд торжественно вступили под своды «Дракона». В ресторане навстречу нам выплыла драконица собственной персоной. Они с Мэриголд ревниво оглядели друг друга. Я про себя решил, что костюмы их друг друга стоят, но благодаря накрашенным ресницам первый приз возьмет Мэриголд. Однако прошло часа два, прежде чем Мэриголд устала от молчаливого состязания и наконец-то поведала мне, зачем, собственно, ей понадобилось приглашать меня на ланч. Для начала она сообщила мне то, что я вообще-то и так знал: – Джерард, я – мать Бомбошки! – Ага, – ответил я. – На Рождество, – продолжала Мэриголд, – Мартин подарил жене видеокамеру – от детей, а от себя он собирался подарить ей ожерелье. Я кивнул: – Но она предпочла теплые зимние сапоги. – У этой глупышки совершенно нет вкуса! – У нее ноги мерзли. Однако Мэриголд полагала, что красота важнее комфорта. – Мартин говорил, что вы как-то раз сделали роскошное ожерелье и могли бы сделать еще одно такое же. Так вот, не могли бы вы сделать такое ожерелье Бомбошке? Это будет подарок ей – от меня, разумеется. Только мне хотелось бы сперва на него посмотреть. И она с надеждой уставилась мне в глаза. Ответа ей пришлось ждать довольно долго. На самом деле я просто не знал, что ответить. Я мог бы сказать ей, что это ожерелье обойдется дороже, чем меховые сапоги и видеокамера, вместе взятые, но боялся ее обидеть. С другой стороны, сообщить ей это все равно пришлось бы, рано или поздно. К тому же видеокамера с записью процесса изготовления и точной дозировки ингредиентов пропала – и мало того, возможно, Роза готова меня убить и ради нее тоже. Когда я обещал Мартину сделать такое ожерелье для Бомбошки, я еще не знал о существовании Розы. Видя, что пауза затянулась чересчур надолго, Мэриголд спросила: – Какие проблемы? Вы что, не можете его сделать? Видя, что что-нибудь ответить все равно придется, я спросил: – А что думает по поводу ожерелья сама Бомбошка? – Она еще ничего не знает. Я ей сюрприз хочу сделать, чтобы подбодрить бедняжку. Я сперва хотела ей в Париже купить что-нибудь этакое, но потом вспомнила, что вы обещали Мартину сделать такую штуку… Ну так как, возьметесь? Она настолько не привыкла получать отказ, что никак не могла понять, почему я не спешу соглашаться. Я улыбнулся своей самой любезной улыбкой и попросил разрешения немного подумать. Мэриголд надула губки. Я вспомнил, как Мартин, бывало, в шутку говаривал, что, если Мэриголд надулась, стало быть, вышла на тропу войны. Черт возьми, ну зачем он погиб? Со дня его смерти прошло три недели, и каждый день приносил все новые проблемы. Я сказал: – Ожерелье, которое я сделал, хранится в сейфе в здешнем банке – неподалеку отсюда, на этой же улице. Вам стоило бы для начала взглянуть на него, прежде чем что-то решать. Обиженная гримаска Мэриголд сменилась широкой, понимающей улыбкой. До банка можно было бы прекрасно дойти пешком, но тем не менее Мэриголд величественно призвала Уортингтона, не менее величественно расплатилась за ланч и совершенно затмила бедную драконицу на пути к «Роллс-Ройсу». Банковский менеджер встретил Мэриголд, кланяясь чуть ли не до полу. Служащие в мгновение ока были посланы в хранилище, принести мой сейф в помещение, где можно было спокойно изучить его содержимое. Я отпер стальной ящик, достал оттуда плоскую коробочку синего бархата, в которой хранилась копия «Критского восхода», открыл коробочку и положил ее на столик, чтобы Мэриголд могла полюбоваться ожерельем. Древний оригинал я видел только за стеклом, в витрине музея, при искусственном освещении, так что как следует их сравнить я не мог, однако в холодном свете банковского помещения моя копия светилась изнутри, как живая. Я испытал такой прилив самодовольства, что мой дядя Рон только бы за голову схватился. – Ух ты-и! – воскликнула Мэриголд. Потом перевела дух и добавила: – О, господи! Похоже было, что она никак не может решить, нравится оно ей или нет. Ожерелье, придуманное три с половиной тысячи лет назад, состояло из двадцати пластинок темно-синего стекла и стекла цвета морской волны, соединенных полосками расплавленного золота. Каждая пластинка была в два дюйма – пять сантиметров – длиной, а шириной в ноготь большого пальца. На каждой красовался узор в форме цветка. Когда ожерелье надевалось на шею, пластинки, нанизанные через отверстия в одной из коротких сторон, расходились, подобно солнечным лучам, и цветки, расположенные внизу, прилегали к груди. Вещь была по-своему варварская, пышная и довольно-таки тяжелая. Так что я понимал Бомбошку, которой не захотелось его носить – Бомбошка-то была достаточно хрупкая. Придя в себя, Мэриголд спросила, видел ли его Мартин. – Видел, – кивнул я. – Он думал, что оно пойдет Бомбошке, но Бомбошка предпочла сапоги. Я одолжил ожерелье Мартину, не ставя никаких особых условий, и он показывал его друзьям в жокейской раздевалке. Так что это ожерелье видели десятки людей. Мэриголд снова умолкла, что было почти невероятно. Она молча смотрела, как я прячу ожерелье и убираю бархатную коробку обратно в сейф. В сейфе лежали также бумаги, которые я на всякий случай лишний раз проверил: завещание, страховой полис, документы на дом на холме – короче, вся та бумажная шелуха, которая тянется за любым человеком. А вот кассеты с инструкциями нет как не было. Я еще раз тщательно перебрал стопку конвертов. Нет, кассеты не было. Я насмешливо подумал, что украсть кассету – это еще не все. Даже если тщательно следовать указаниям, которые на ней содержатся, изготовить такое ожерелье будет отнюдь не просто. Я отчасти потому и хранил эту кассету, что процесс, запечатленный на ней, стоил мне нескольких часов тяжкого труда. Служащие банка заперли все как полагается, вернули мне мой ключ, и Мэриголд величественно повелела Уортингтону везти нас обратно в «Стекло Логана». Отдав этот приказ, она снова умолкла. К тому же ее потребление джина снизилось практически до нуля. Вернувшись в магазин, Мэриголд принялась расхаживать по ярко освещенной галерее так, будто была здесь впервые. Наконец она остановилась перед крыльями Кэтрин и обратилась к нам всем – Уортингтону, Айришу, Гикори, Памеле Джейн и мне – таким тоном, будто разговаривала с первоклашками. Она сказала, что нам очень повезло, что мы работаем в мастерской, которая уже сейчас пользуется мировой известностью. И что она намерена поднять нашу репутацию на новую высоту, потому что… – Джерард, – она послала мне воздушный поцелуй, – разумеется, с вашей помощью, сделает для меня прекрасное ожерелье, которое я назову «Рыцарским трофеем Мэриголд», и я намерена ежегодно вручать это ожерелье победителю стипль-чеза в Челтнеме в канун Нового года, в память о моем зяте, Мартине Стакли! Вот! – И она торжественно раскинула руки. – Ну, как вам эта идея? Мы молча глазели на нее. Все были ошарашены. – Ну, Джерард, что скажете? Я не сказал: «Это чересчур. Даже слишком». Но думал я именно так. – Вот видите! – торжествующе продолжала Мэриголд. – Это выгодно всем! К вам будут ломиться толпами! Даже если не считать проблем со страховкой – а проблемы будут, и крупные, – всегда существует вероятность, что кто-нибудь не слишком щепетильный попытается подменить античное ожерелье современным. В результате Мэриголд светят еще и проблемы с законом… – По-моему, идея превосходная! – сказала Памела Джейн. Прочие заулыбались и закивали. Даже Уортингтон не забил тревогу. Мэриголд, увлеченная планом, который пришел ей в голову за десять минут до того, принялась поспешно разрабатывать детали. Она сейчас позвонит в челтнемскую комиссию по призам… а Джерард пусть немедленно берется за работу… надо уведомить прессу… Я слушал вполуха. Копия украшения стоимостью в миллион фунтов никак не годится для того, чтобы быть призом. Памятный кубок в честь Мартина, до которого у меня, кстати, все никак не дойдут руки, подошел бы куда лучше. Хрустальные призы – вещь достаточно распространенная, и, если бы мне было поручено изготовить нечто подобное, это действительно пошло бы на пользу моей репутации. Айриш в порыве энтузиазма потряс руку Мэриголд, чем несказанно удивил почтенную леди. Гикори сиял. Идея приза в виде ожерелья в «Стекле Логана» была принята на ура. Однако челтнемская комиссия может и не согласиться… Впрочем, челтнемской комиссии не позволили долго пребывать в неведении. Мэриголд прямо от меня позвонила весьма высокопоставленному ипподромскому начальству и убедила его представителя немедленно приехать в «Стекло Логана». Часом позже неотразимая Мэриголд уже приветствовала фамильярным поцелуем челтнемское начальство по имени Кеннет Трабшоу. Она так торопилась объяснить, в чем дело, что даже не успела представить ему Айриша, Гикори и Памелу Джейн. Представитель высших эшелонов ипподромской власти поздоровался со мной вежливым кивком. Он знал меня в лицо, но до сих пор мы ни разу не разговаривали. Однако Мэриголд быстро исправила это упущение. – Дорогуша, вы ведь знакомы с Джерардом Логаном? – Э-э… да, разумеется. – Так вот, Джерард сделал это ожерелье – сказочное, просто сказочное! Вам непременно следует на него посмотреть – это тут рядом, в банке… Все присутствующие поглядели на часы. Банк закрылся за пять минут до того. Мэриголд приуныла. Она в своем воодушевлении не замечала хода времени. Я скромно предложил мистеру Трабшоу посмотреть другие сделанные мною вещи, чтобы его поездка оказалась не совсем уж напрасной. – Ну что вы, дорогуша! В ожерелье больше золота, а ведь это должен быть золотой приз… Однако Кеннет Трабшоу все же отправился в галерею – скорее из вежливости, чем потому, что ему действительно было интересно. Однако, сделав несколько шагов, он, к большому моему облегчению, замер на месте, потом подошел к крыльям Кэтрин и остановился перед ними. – А сколько стоит эта вещь? – спросил он. – Тут нет ценника. – Эта вещь продана, – ответил я. Мои помощники ужасно удивились. – Жаль, жаль, – заметил Трабшоу. – Золота маловато, – пожаловалась Мэриголд. Я кашлянул. – Однажды я сделал лошадь, берущую барьер, – сообщил я. – Барьер был золотой, и копыта лошади тоже. Сама лошадь была хрустальная, а земля, основание статуэтки, – из черного стекла с золотыми крапинками. – А где она теперь? – спросил Кеннет. – В Дубае. Он улыбнулся. – Так как же насчет ожерелья? – настойчиво осведомилась Мэриголд. Однако дорогуша Кеннет мягко успокоил ее: – Я приеду на него посмотреть завтра. Однако у этого молодого человека есть и кое-что еще, кроме ожерелья. Вот, к примеру, эти крылья… Он еще постоял перед ними, склонив голову набок. Потом спросил: – А не могли бы вы сделать копию? Раз уж эта вещь продана? – Видите ли, продавая вещь, я даю гарантию, что это – единственный экземпляр, – пояснил я. К тому же я не был уверен, что смогу воспроизвести эти крылья, даже если захочу. Этот великолепный разлет родился откуда-то из глубин подсознания. Я даже не делал записей. Тогда Трабшоу спросил, не смогу ли я изготовить приз в память Мартина Стакли. – Я мог бы сделать прыгающую лошадь с золотыми прожилками, – сказал я. – Лошадь, достойную Челтнема. – Тогда я заеду завтра, – сказал председатель комиссии по призам, крепко обнял Мэриголд на прощание и отбыл. Мэриголд заранее договорилась со своей дочерью, что привезет меня к ней. Я сел в машину, ведомую Уортингтоном. К дому Стакли мы прибыли одновременно с Прайамом Джоунзом, который теперь водил машину очень аккуратно – берег дорогие шины, которые купил вместо тех, что загубил перед Новым годом. Бомбошка рассказывала, что Прайам в конце концов решил не судиться с муниципалитетом из-за того, что поселковые власти за ночь установили «лежачего полицейского» с шипами. Он нашел себе нового врага. Теперь этим врагом был Ллойд Бакстер, который забрал своих лошадей, включая Таллахасси, и перевел к другому тренеру, живущему на севере, поближе к своему собственному дому. Бомбошка, похоже, обрадовалась гостям. Я попросил ее дать мне возможность потолковать наедине с Джоунзом, и Бомбошка устроила это. Прайам Джоунз был последним из тупиков, в котором мог обнаружиться выход. – Бомбошка пригласила меня на ужин! – торжественно объявил Джоунз. – Чудесно! – задушевно сказал я. – Меня тоже. Судя по выражению лица Прайама, он вовсе не жаждал очутиться со мною за одним столом. А тут еще Бомбошка утащила свою матушку смотреть гардероб и на прощание бросила через плечо: – Джерард, вы не будете так любезны налить Прайаму рюмочку? Вроде бы в буфете есть все, что нужно. Скорбь по Мартину засела в Бомбошке, как якорь, удерживающий корабль и не позволяющий ему болтаться по воле волн. Она понемногу приучала детей к послушанию и вообще привыкала распоряжаться хозяйством. Когда я просил ее пригласить Прайама поужинать, я даже не предполагал, что ей удастся так искусно спихнуть его на меня. Тут из дома хлынули ребята. Для разнообразия они поздоровались, назвав меня «дядя Джерард», а Прайама – «сэр». Потом они окружили Уортингтона и утащили его в гараж играть в жмурки. Мы с Прайамом остались одни, и я повел его через дом в Мартиново «логово». Здесь я взял на себя обязанности хозяина и уговорил Прайама рассказать, как поживают его остальные лошади – я знал из газет, что одна из них выиграла скачку. Прайам всегда был не прочь похвастаться. Сейчас он принялся объяснять, почему никто, кроме него, не мог бы привести эту лошадь к победе. Он заявил, что лучше всех знает, как подготовить лошадь к данной конкретной скачке. Прайам пригладил жидкие седые волосы, сквозь которые просвечивал розовый череп, и снисходительно признал, что Мартин, конечно, тоже отчасти содействовал его успехам. Он расположился на диване и прихлебывал виски, сильно разведенное содовой. Я сидел в кресле Мартина и перебирал мелочи, лежавшие на столе. Я вспомнил, как Прайам внезапно разрыдался в Челтнеме, и не в первый раз задумался о том, действительно ли Прайам настолько уверен в себе. Возможно, если удастся докопаться до какого-то глубинного уровня, могут всплыть кое-какие истины – и на этот раз обойдется без шлангов. – Кстати, – спросил я как бы между прочим, – а вы хорошо знаете Эдди Пэйна? Ну, бывшего помощника Мартина? Прайам удивился: – Ну, не то чтобы мы были близко знакомы – если вы это имеете в виду, – но временами мне приходится ему сообщать, в каких цветах будут выступать жокеи, так что да, я с ним иногда разговариваю. – И с Розой тоже? – С кем, с кем? – Ну, с дочерью Эдди Пэйна. Вы ее знаете? – А почему вы спрашиваете? Прайам, похоже, был озадачен, но на вопрос не ответил. Я подумал, что под черными масками прятались Эдди и его дочь – но не мог ли Прайам быть тем самым недостающим Номером Четвертым? Я с признательностью сказал: – Как любезно было с вашей стороны привезти обратно в Бродвей кассету, которую я так неосторожно забыл в кармане плаща в машине Мартина! Помните, в тот злосчастный день, когда он погиб? А ведь я так и не поблагодарил вас как следует. – Я помолчал, потом добавил так, будто вторая мысль была никак не связана с первой: – А знаете, ходят дурацкие слухи, будто бы вы подменили кассету. Будто бы вы взяли ту, что была в кармане плаща, и положили взамен другую. – Чушь собачья! Я улыбнулся и кивнул: – Конечно, конечно. Я вполне уверен, что вы привезли в Бродвей ту самую кассету, которую я получил в Челтнеме. – То-то же! – Прайам явно испытал облегчение. – А зачем тогда вообще упоминать об этом? – Потому что в «логове» Мартина – вот в этой самой комнате – кассеты валялись повсюду. Вы могли сунуть кассету, которую я забыл в машине, в магнитофон Мартина – из чистого любопытства, посмотреть, что на ней. И то, что было на кассете, оказалось таким скучным и непонятным, что вы снова завернули ее в бумагу, заклеили сверток и отвезли его мне в Бродвей. – Это всего лишь догадки. – Разумеется. И насколько они верны? Прайам не собирался признаваться в своем любопытстве. Я указал ему на то, что, если я буду точно знать, что было на кассете, пропавшей из «Стекла Логана», то это к его же выгоде. Прайам поверил мне на слово и расслабился было, но я тут же вновь выбил его из колеи, спросив, кто был тот человек, которому он, Прайам, сообщил в тот же вечер или на следующее утро, что кассета, которую он привез в Бродвей, не имела никакого отношения к античному ожерелью. Лицо Прайама окаменело. Он явно не горел желанием отвечать на этот вопрос. Я без нажима спросил: – Роза Пэйн, что ли? Он упрямо молчал. – Если вы скажете, кто это был, – продолжал я все тем же небрежным тоном, – мы сможем унять слухи о том, что вы подменили кассеты. – Правда еще никому не вредила! – возразил Прайам. Но он, конечно, был не прав: правда еще как может повредить, и к тому же правде далеко не всегда верят. – Так кто же? – повторил я. Возможно, именно мое кажущееся равнодушие в конце концов заставило Прайама расколоться. – Когда Мартин погиб, – сказал Прайам, – я привез его вещи сюда, а потом, поскольку моя машина была в ремонте – помните, шины… э-э… полетели… Я внимательно слушал и кивал. Ободрившись, Прайам продолжал: – Ну вот, Бомбошка сказала, что я могу взять машину Мартина – ну, она тогда согласилась бы на что угодно, она была совершенно не в себе, – поэтому я съездил на машине Мартина к себе домой, потом обратно в Бродвей с сумкой Бакстера и вашим плащом, а потом снова поехал домой. А утром, когда я вернулся с тренировки после того, как отработал с первой группой, мне позвонили. Это был Эдди Пэйн… – Прайам ненадолго осекся, но, видимо, таки решился рассказать все до конца. – Ну вот… Эдди спросил, уверен ли я, что кассета, которую я привез обратно в ваш магазин, – та самая, которую он отдал вам в Челтнеме. Я сказал, что кассета точно та самая, и все. Он повесил трубку. На этом рассказ Прайама закончился. Он единым духом допил виски, и я подлил ему еще, покрепче, чтобы подбодрить беднягу после исповеди. Эдди тоже ходил исповедоваться. Эдди не решился прийти на похороны Мартина. Эдди боится своей дочери Розы и надел черную маску, чтобы наломать мне бока. Кто знает, если бы не Том с его доберманами, возможно, Эдди пришлось бы исповедоваться в куда более тяжких грехах. Раз ответ на мой простейший вопрос отнял у Прайама столько сил, значит, возможно, он видит какие-то вытекающие отсюда последствия, которых я не вижу? Мог ли сам Прайам быть черной маской номер четыре? Тем самым икс-фактором? Вероятно, Эд Пэйн сказал Розе, что кассета, похищенная из «Стекла Логана» в канун Нового года, имеет отношение к ожерелью. Это не значит, что Роза ему поверила. Роза знала, что такое ожерелье существует, но не отдавала себе отчета, что кассета сама по себе стоит не так уж много, и уж, во всяком случае, никак не миллион. А потому сочла, что дело стоит того, чтобы усыпить циклопропаном всех обитателей дома Бомбошки и украсть оттуда все видеокассеты. Я был уверен, что человек, который выскочил из-за двери и стукнул меня по голове баллончиком, был мужчиной. Но теперь я понял, что это вполне могла быть и сама Роза. Роза женщина ловкая, сильная и решительная, и, уж наверно, она не остановилась бы перед тем, чтобы напасть на мужчину. Это я знал наверняка. Я задумчиво спросил у Прайама, словно бы забыл, что уже задавал этот вопрос: – Вы хорошо знаете Розу Пэйн? – Я ее не знаю! – немедленно ответил он, но тут же поправился: – Ну, точнее, видел ее пару раз… – А как вы думаете, хорошо ли она знает Адама Форса? И как вам кажется – хватило бы доктору Форсу глупости снабдить ее баллончиком газа из частной клиники, где он работает? Прайам был так ошеломлен, словно я пырнул его мечом, но, к сожалению (к моему сожалению), он не проявил никаких признаков вины. Прайам не чувствовал себя виноватым – почти никто не чувствовал себя виноватым. Бомбошкин «ужин» оказался обычным семейным ужином. Прайам был разочарован. Он предпочел бы торжественный обед. Но мы попросту расселись на кухне за большим обеденным столом: Мэриголд, Уортингтон, ребята, Бомбошка, я и сам Прайам. Я исполнял также обязанности официанта. Дэниэл, старший из детей, помогал мне убирать грязную посуду. Когда я подал на стол очередное блюдо, Дэниэл преградил мне путь и спросил: – Джерард, кто такой Виктор? Я сразу понял, что к чему. – Это мальчик. Расскажи, что ты о нем слышал. – На тех же условиях? – уточнил Дэниэл. – Сокровища будут? – Нет, конечно! – одернула его Бомбошка. – Это была просто игра. – Игра, игра, – сказал я. – И сейчас тоже. Правила прежние. Я порылся в карманах и нашел несколько мелких монеток. Даже удивительно, что у меня осталась мелочь – в тот раз ребята все выгребли. – Ну, так что там с Виктором? – спросил я, выкладывая на стол денежку. – Это две вещи! – предупредил Дэниэл. Я добавил вторую. – Чему вы детей учите! – возмутилась Мэриголд. В принципе она была права, но Дэниэл неожиданно возразил: – А Джерард говорил Уортингтону и одному его другу, что за все надо платить! Недовольство Мэриголд обратилось на шофера. Но Дэниэлу было не до бабушки. Он стоял и терпеливо ждал, пока я буду готов его выслушать. – Рассказывай, – сказал я. – Вот тебе два золотых. И берегись, если твои сведения не стоят этих денег! Я состроил жуткую гримасу. Дэниэл накрыл монеты пухлой ладошкой и сказал: – Он хочет открыть вам тайну. Прочие взрослые расхохотались, но я принял это всерьез. – Когда он это сказал? Дэниэл проворно сцапал один из «золотых». Вот же корыстный чертенок! – Он звонил сюда, – продолжал Дэниэл. – Мама была на улице, в саду, и трубку снял я. Он сказал, что его зовут Виктор. Я сказал, что позову маму, но он не хотел говорить ни с кем, кроме вас. Вас не было, но я сказал, что вы приедете ужинать, и он сказал, что позвонит попозже, если получится. Рука Дэниэла выжидающе зависла над второй монетой. Я философски кивнул, и монета исчезла в мгновение ока. – Ужас какой! – сурово выговорила мне Мэриголд. – Вы портите мне внука! – Это всего лишь игра, – повторил я. Да, вполне подходящая игра для мальчишки. Дэниэл хорошо потрудился. Ужин завершился в половине восьмого – за полчаса до того, как младшим детям пришла пора ложиться спать. В Мэриголд снова пробудилась ее неуемная энергия. Она простила Дэниэла, обняла его на ночь, окутав мальчика полами своего халата, попила кофейку, хлебнула «Гран-Марнье», поболтала по телефону с Кеннетом Трабшоу насчет спонсорства золотых призов и наконец выплыла к своему «Роллс-Ройсу», окутанная клубами благодушия, и позволила Уортингтону водворить себя на заднее сиденье и увезти домой. Прайам Джоунз явно чувствовал, что его обошли вниманием. Благодаря Бомбошку за гостеприимство, он дал ей понять, что человек, подобный ему, – известный тренер и к тому же бывший наниматель ее мужа, – мог бы рассчитывать на большее. Со мною он попрощался еще холоднее – едва кивнул на прощание – и рванул машину с места, не щадя своих новых шин. «Бедняга! – подумал я. – Тяжело, наверное, быть таким, как он!» Виктор заставил себя ждать довольно долго. Бомбошка, уходя наверх читать детям сказки на ночь, поцеловала меня на прощание и предложила располагаться на ночь в «логове». Но только после одиннадцати в трубке раздался звонок, и я услышал знакомый хрипловатый голос: – Джерард? Я из автомата звоню. Мама думает, что я сплю. Она выкинула номер вашего мобильника, а почтой я пользоваться не могу – тетушка Роза увезла мой компьютер… Меня все достало. Мне надо с вами повидаться. Когда вы приедете? Говорите скорей, а то у меня деньги кончаются. В трубке действительно то и дело раздавались щелчки, предупреждающие, что время на исходе. Видимо, Виктор кидал в автомат самые мелкие монетки, потому что других у него не было. Дождавшись, когда треск затихнет, я сказал: – Я приеду в Тонтон в воскресенье, тем же поездом. – Нет, завтра! Приезжайте завтра, пожалуйста! Я крикнул «Да!», и связь прервалась. – Псих ненормальный, вот вы кто! – заявил Том Пиджин в семь утра, когда я позвонил ему и рассказал о своих планах. – Сегодня пятница. Парень должен быть в школе. – Видимо, потому он так и настаивал, чтобы я приехал сегодня. Наверно, он может прогулять школу так, чтобы мать ничего не узнала. – Никуда вы не поедете! – отрезал Том. Помолчав несколько секунд, он сказал: – Пускай нас Джим везет. У него есть микроавтобус, в котором хватит места собакам. Вы где сейчас? – У Стакли. Можете заехать за мной сюда? Том тяжко вздохнул. – В прошлое воскресенье, пять дней тому назад, малютка Роза рассадила вам лицо шлангом. – Угу. – А позавчера, говорят, вас чуть не убили. – Ну… – Может, не поедете, а? Я улыбнулся. Это была дурацкая идея. |
||
|