"По рукоять в опасности" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

ГЛАВА 7

Я не удержался от смеха.

– Да, разумеется, – сказал Джед. – Я так и думал, что это очень смешно.

– Но как все это случилось?

Оказалось, что вскоре после возвращения Роберта и его гостей в замок на шотландский вечерний чай с горячими лепешками и кое-чем покрепче неожиданно, без предупреждения, явилась с новым визитом Зоя Ланг и привезла с собой эксперта по драгоценным камням. Ей не давала покоя мысль, объяснила доктор Ланг, что данная ею оценка кубка короля Альфреда была неполной.

Роберт, доктор Ланг, ювелир и гости все вместе вошли в столовую, так сказать, в поисках истины.

Из буфета извлекли картонную коробку и вынули из нее копии томов Диккенса, потом черную кожаную коробочку, раскрыли ее и... ничего не увидели внутри, на белой атласной подкладке.

Мой кузен Джеймс, успевший проводить семью до Глазго и вернуться обратно в замок, сразу же заявил, что спустит шкуру со своего старшего сына, ибо исчезновение кубка – дело рук Эндрю, но космический страж в этот момент был недосягаем для отца, так как ехал со своей матерью в школу закрытого типа, а в машине у матери телефона не было.

– Я приехал к Самому по делам поместья, – сказал Джед, – и слышал, как эта старая леди в довольно резкой форме говорила сэру Роберту, что ему нельзя доверять рукояти шпаги принца Карла-Эдуарда, раз уж он не в состоянии уберечь менее ценные вещи от собственного внука, а не то что от грабителей, и Сам вполне добродушно соглашался с ней, отчего она только еще больше сердилась. Во всяком случае, после ее ухода Сам велел мне позвонить тебе и спросить, стоит ли волноваться из-за Эндрю.

– Нет, не стоит.

Вздох Джеда был наполовину усмешкой.

– Я сказал Самому, что ты увез из замка одну из его старых больших сумок из охотничьей комнаты, и он весь так и просиял. Но из-за чего весь этот сыр-бор? Говорят, «Золотой кубок короля Альфреда» – приз победителю скачек. Только и всего. Он действительно такой дорогой?

– Кому как, – сказал я. – Кубок золотой. Для богатого он лишь дорогая игрушка, а для вора – приманка, ради которой он готов на убийство. Ну а если ты не богач и не вор, а нечто среднее между первым и вторым, то на одной чаше весов оказывается твоя жадность, а на другой – риск.

– А что этот кубок для тебя? Для Самого? Для сэра Айвэна?

Не дождавшись ответа, Джед почти крикнул в трубку:

– Ал, куда ты пропал?

– Никуда, я здесь... Не знаю, что тебе ответить, не нахожу ответа и не хочу его искать.

Во вторник утром холодный атмосферный фронт напрочь смел с небес серые дождевые облака, и открылась чистая и бледная синева неба и тусклое северное солнце. Окна моей хижины смотрели на запад, отчего по утрам часто бывало такое освещение, о котором только может мечтать живописец, а в конце дня наступала очередь теплого закатного зарева, которое я сначала подсознательно передавал насыщенной глазурью, а потом, когда выяснилось, какие картины хорошо покупают, набил руку, выработав технические приемы, выгодные в коммерческом отношении. Я писал картины, чтобы добывать средства к жизни. А деньги зарабатывал, чтобы можно было писать что-то для собственного удовольствия, для души.

В тот день, во вторник, я легко набросал карандашом на серо-белом грунте голову молодой женщины с лицом, уже несущим на себе отпечаток сильного характера. Лицо получилось четким, умным, выразительным. Такое лицо могло быть у целеустремленной женщины. Она смотрела не прямо перед собой, а так, будто видела что-то справа от себя, не улыбалась, но и не казалась суровой, надменной или застенчивой. Она была просто такая, какая есть. Была сама собой.

Когда пропорции и выражение ее лица достигли соответствия моему замыслу, я использовал светлый и темно-синий ультрамарин, в основном прозрачный, разбавленный водой. Края холста я затенил темно-синим цветом, оставив светлый фон вокруг самой головы, а вокруг глаз и чуть ниже подбородка нанес темные тени. У меня получился недурной портрет в синих тонах на светло-серой основе.

Такой, думал я, могла быть доктор Зоя Ланг лет сорок тому назад.

Я учился своему ремеслу у четверых разных художников. Один из них был шотландец, другой – англичанин. Мой третий учитель был из Рима, а четвертый – из Калифорнии. Я присматривался, усваивал знания и упражнялся, пока не понял, что можно считать живописью, а что – нельзя. Я был не в состоянии позволить себе учиться в художественной школе, когда погиб мой отец, а мать собиралась вторично выйти замуж и изменить свою жизнь. Я предлагал свои услуги в качестве повара, слуги, гофрировщика четверым получившим хорошее образование художникам. Платой за эти услуги было пропитание, угол, в котором можно было устроиться на ночь, а еще бумага и краски.

После трех лет такой полезной, хотя и нелегкой и нудной работы я получил неожиданное известие от дяди Роберта: он спрашивал, что подарить мне в День моего приближающегося совершеннолетия. Я ответил дяде Роберту, что прошу позволения поселиться в старой полуразвалившейся хижине в горной части его владений. И еще я просил разрешить мне играть в гольф на площадке, принадлежавшей дяде Роберту.

Дядя Роберт позволил мне жить в старой лачуге (в прежние времена она служила местом для ночлега пастухов в период, когда овцы ягнились) и сделал полноправным членом гольф-клуба. А еще Сам дал мне денег, на которые можно было купить краски. Два года спустя он послал меня в Ламборн рисовать его лошадей, тренингом которых занимался вместе с Эмили-Джейн Кокс.

Когда же я ушел из Ламборна, дядя переселил меня из моей тогдашней лачуги в более прочную, но тоже весьма ветхую хижину и заплатил за то, чтобы ее сделали пригодной для обитания. А еще через год дядя Роберт обратился ко мне с просьбой позаботиться о сохранности «Чести Кинлохов».

Я не мог отказать ему, даже если бы и хотел. А я не хотел.

В детстве и юности я благоговел перед дядей Робертом. Лишь за последние пять лет я достаточно повзрослел, чтобы мои отношения с ним стали более зрелыми. Конечно, Сам заменил мне погибшего отца, но не менее важно для меня было то, что он стал моим другом, партнером и союзником. Однако я никогда не стал бы злоупотреблять этим преимуществом – ни в отношениях с дядей, ни в отношениях с другими членами нашего семейства.

Размышляя над портретом «синей» женщины, я пообедал, съев сандвич с чатни и сыр, и во второй половине дня сделал фон коричневой и темно-красной красками, покрыл его лаком, а потом втер в лак тонкий слой прозрачной краски, подобно лессировке. Фон получился глубокий и насыщенный. Синий, коричневый и красный тона так смешались друг с другом, что стали неразличимы. Создавалось впечатление, что фон отступает куда-то вдаль, а само лицо женщины остается близко, и женщина эта вот-вот сойдет с холста.

Ночь я провел в спальном мешке на полу. Мне снились цветные сны. А в среду, едва лишь рассвело, я приступил к отделке портрета, переходя от светлых мест к более темным. Лицо оживало, теплело, наполнялось трепетом чувств. Для меня это было важнее, чем персиковый румянец, который мог бы сделать это лицо чрезмерно красивым. Когда день подходил уже к концу, с холста на меня смотрела женщина, которая могла бы блистать в мире науки и предаваться плотской страсти в постели с сильным мужчиной... По крайней мере, мне так казалось.

Примерно в то время, когда Джед обычно бывал в офисе, подводя итоги текущим делам и планируя их на следующий день, я позвонил ему.

– Как ты там? Все в порядке? – спросил он.

– Есть какие-нибудь новости об Эндрю и кубке?

– Бедняга клянется, что не брал никакого кубка. Сам говорит, что мальчику можно верить. Но кубок, кажется, все-таки исчез, черт бы его побрал.

– Ты не один в офисе? – спросил я.

– Ты угадал.

– Ладно, слушай. Я собираюсь сегодня ночью вернуться в Лондон из Далвинни. Ты не мог бы встретить меня на вокзале и если да, то когда? И прихвати с собой старую простыню.

– Что?

– Старую простыню, – повторил я. – Люди, с которыми я встречусь в Лондоне, узнают, естественно, что в хижине меня нет, и сделают должные выводы. Новый замок великолепен, но всегда найдется хороший молоток на него. Один удар таким молотком – и вы в моей хижине.

– Ал!

– Я тут написал один портрет, и мне совсем не хочется, чтобы его украли или уничтожили. Так что, если можешь, захвати с собой простыню, чтобы завернуть в нее этот портрет. И прошу тебя, сохрани его в целости и сохранности, ладно?

– Да, разумеется, – сказал Джед в некотором недоумении. – А больше тебе ничего не нужно?

– А больше там никто ничего не найдет. Только этот портрет я хочу сохранить во что бы то ни стало.

После небольшой паузы Джед спросил:

– В девять тридцать тебя устроит?

– Вполне. Можешь приехать на вокзал вместе с Флорой? Она тогда поведет обратно твою машину, а ты – «Лендровер».

– Хорошо. Ты надолго в Лондон?

– Пока не знаю...

Как всегда надежный и пунктуальный, Джед приехал на станцию в назначенное время и вместе с Флорой. Он привез с собой простыню, а увез в «Лендровере» аккуратно завернутый портрет и все мое новое оснащение, краски и зимнюю одежду (в большой сумке из охотничьей комнаты Роберта), а также мою волынку, только что выкупленную у старого вымогателя Дональда Камерона, забравшего ее из Инвернесса.

Джед поклялся могилой матери, что сохранит мои пожитки в полном порядке (я едва не прослезился, потому что мать Джеда была жива и здорова), а Флора расхохоталась и чмокнула меня в щеку. С минимальным багажом я снова покатил в Лондон и утром уже обнимал мать на пороге ее дома.

В этом доме царила та же атмосфера клаустрофобии, что и на прошлой неделе. Горничная Лоис то и дело с ослиным упрямством пылесосила. Она и Вильфред, фельдшер при Айвэне, встречаясь друг с другом, надменно вскидывали головы. Кухарка Эдна досадовала, что остыл мой завтрак. Мать мирилась со всем этим, вместо того чтобы взять да рассчитать и выставить за порог докучливую гоп-компанию.

Прошло уже три недели, как у Айвэна случился сердечный приступ, но он все еще не мог собраться с силами и казался вялым и опустившимся. Время как будто приостановило свой бег после моего отъезда отсюда. Айвэн по-прежнему носил халат и домашние шлепанцы. Он приветствовал меня тусклой улыбкой и тут же с явным облегчением предложил мне самому распоряжаться всеми делами.

– Эта женщина хотела, чтобы ты позвонил ей, – сказал Айвэн, указывая на коробку с салфетками.

Повернув коробку к себе дном, я увидел номер телефона Маргарет Морден, записанный рядом со словом «ТОТЧАС».

Я «тотчас» ей и позвонил.

– Сэр Айвэн сказал, что вы должны приехать в Лондон, – сказала мне Маргарет.

– Я уже в Лондоне.

– Очень хорошо, – обрадовалась Маргарет. – Можете подскочить ко мне в офис?

– Как прошла вчерашняя встреча?

– Нормально. Мне необходимо согласие сэра Айвэна. Если он не может приехать сюда, может быть, вы заберете и отвезете ему на подпись документы?

– Отличная мысль, – с энтузиазмом сказал я, передавая Айвэну просьбу Маргарет, но Айвэн сделал рукой жест, означавший «нет-нет», и сказал в трубку, которую я поднес к нему:– Александр сам подпишет все, что надо. Советуйтесь с ним, как советовались бы со мной. Он прекрасно во всем разбирается... – Айвэн отмахнулся от телефонной трубки, и я поднес ее к своему уху.

– Но ваша дочь... – сказала Маргарет Морден.

– Вы говорите со мной, Александром, – сказал я. – Так что же Пэтси?

– Она и менеджер пивоваренного завода Десмонд Финч чуть не погубили вчерашние переговоры и самую встречу кредиторов. И с нею был ее муж. Он представляет угрозу всему нашему делу. Не хотела бы говорить такого, но если завод выживет, то лишь вопреки стараниям миссис Бенчмарк. Я не понимаю ее. Завод будет рано или поздно принадлежать ей, и она должна бы больше всех стремиться к тому, чтобы его спасти.

– Мне лично она желает смерти.

– Вы так не думаете, – запротестовала Маргарет Морден.

– Хорошо, согласен с вами, может, и не желает. Но она не хочет, чтобы я участвовал в спасении завода.

– Тут вы правы. Когда вы сумеете быть у меня?

– Часа через полтора.

– Отлично. Я успею подготовиться.

Более получаса я провел с Айвэном. Он сказал мне, чтобы я не беспокоил его мелочами (а к таковым относилось, выживет ли пивоваренный завод) и подумал о самом главном в его жизни, а именно: о лучшей из его скаковых лошадей и Золотом кубке.

– Песнь на смерть Беды, – сорвалось у меня с языка, и я поразился тому, что глаза моего отчима наполнились слезами.

– Заботься о своей матери, – сказал Айвэн. – Вы говорите об этом, словно умираете, но это совсем не так.

– Не уверен. – Он смахнул с глаз слезы. – Вероятно...

– Нет, вы нужны ей.

– Я составил приписку к своему завещанию. Никому не позволяй отговаривать меня...

– Никому – значит Пэтси?

– Пэтси, – кивнул Айвэн. – И Сэртису тоже. И Оливеру.

– Оливеру Грантчестеру? – спросил я. – Вашему адвокату?

– Он поет с голоса Пэтси. Мне стало не по себе.

– Вы сказали Оливеру Грантчестеру, что собираетесь сделать приписку, а он сказал об этом Пэтси?

– Да. – Голос Айвэна звучал немного виновато. Айвэн как будто признавал свое поражение. – Оливер говорит, что она – член семьи.

– Его можно не принимать в расчет.

– Он упрямится, настаивает на своем. Я просил его прийти завтра утром, и, пожалуйста, Александр...

– Я буду здесь, – пообещал я, – но...

– Она такая непримиримая, – перебил меня Айвэн, – и такая... такая любящая, заботливая. Но она идет своим путем.

– На вашем месте я взял бы листок бумаги и сейчас просто написал бы собственноручно текст приписки, а потом Вильфред и Лоис могли бы засвидетельствовать подпись, если, конечно, приписка к завещанию не касается их (Айвэн отрицательно покачал головой), и тогда приписка была бы легальна и завтра вам не пришлось бы вступать ни в какие споры. Айвэн был не из тех, кому простые решения кажутся убедительными. Он полагался на бухгалтеров и адвокатов и придавал большое значение формальностям. Он сразу же попытался дискредитировать мое предложение как несерьезное. Я же стал убеждать Айвэна в своей правоте. Минут пять прошло в молчании, прежде чем Айвэн признал преимущества мирного пути.

– Важно только, – сказал я, – чтобы вы ничего не оставили мне. В противном случае приписка будет объявлена недействительной, потому что Пэтси скажет, что это я оказал на вас влияние.

– Но...

– Так надо, – сказал я.

Айвэн горестно покачал головой.

– Я не хочу, чтобы вы умирали, – сказал я. – Живите и ничего не завещайте мне. Дайте мне слово, что так и сделаете.

Он слабо улыбнулся:

– Ты такой же властный, как и Пэтси.

Я достал бумагу и ручку из письменного стола Айвэна и, отойдя к противоположной стене, наблюдал, как он исписал неполных полстраницы.

Затем я нашел и привел в кабинет Айвэна Лоис и Вильфреда, и Айвэн сам обратился к ним с просьбой засвидетельствовать подпись и дату составленного им документа.

Подписав бумагу, Айвэн прикрыл текст рукой, чтобы свидетели не могли ничего прочесть, ставя свои подписи и – по просьбе Айвэна – указывая свои домашние адреса.

Айвэн учтиво поблагодарил их, не придавая их услуге особого значения. Хорошо, если Лоис через пять минут не доложит обо всем Пэтси, подумал я.

Когда Вильфред и Лоис ушли, я дал Айвэну конверт, чтобы вложить в него подписанный документ. Для предосторожности, уже закрыв клапан конверта, Айвэн дважды надписал на конверте свое имя и дату таким образом, что обе надписи пересекли место соединения клапана с конвертом.

Запечатанный конверт он протянул мне.

– Под твою ответственность, – сказал он.

– Айвэн...

– Что еще?

– Вы обещали, что я останусь непричастен к этому.

– Ты непричастен.

– В таком случае все в порядке. – Я взял у него конверт.

Лошадь, кубок, приписка к завещанию. Что последует за этим?

К Маргарет Морден я приехал на пятнадцать минут позднее, чем обещал, но она ничего на это не сказала. Маргарет была одета в свободно подпоясанное платье из мягкой набивной шерсти темно-красных и синих тонов, подчеркивающее красоту ее тонких развевающихся волос и не оставляющее сомнений, что всякий заметит, какая у нее тонкая талия.

Кредиторы, сообщила мне она, установили приемлемый для них порядок и размер погашений долгов. Выдвинутые ими условия строги, чего и следовало ожидать, но тем не менее посильны, если объем сбыта продукции пивоваренного завода не снизится. Кредиторы допускают, что успешный сбыт пива зависит от солидной репутации завода, и, кроме того, они включили в свои расчеты доходы от скачек на «Золотой кубок короля Альфреда».

– Отлично, – сказал я. – Вы просто чудо. – Да, но им нужны гарантии, что в случае, если поступлений за ближайшие шесть месяцев не хватит для погашения долгов, сэр Айвэн расплатится с ними самим кубком. Золотая чаша должна быть зачтена как имущество несостоятельного должника, то есть пивоваренного завода, и может быть продана.

– Вы считаете такую договоренность справедливой?

– Пожалуй, да. Я согласилась при условии, что вы одобрите такое решение. То же касается и лошади по кличке Гольден-Мальт. – Она сделала паузу. – Некоторые из кредиторов настаивали, что лошадь и кубок должны быть проданы немедленно, но их удалось уговорить повременить с этим ввиду того, что подобный шаг был бы плохой рекламой для завода. К тому же никто на заводе, кажется, не знает точно, где находятся лошадь и кубок.

– Кто отвечает за ход дел?

– Десмонд Финч. Он горько сетует по поводу условий кредиторов. Я говорила вам, что он чуть не сорвал встречу. Он не хочет приведения в исполнение строгих мер. Кредиторы требуют сокращения численности рабочей силы. Сокращение – это модное условие для увольнения людей. Десмонд Финч говорит, что не может обеспечить работу завода при меньшем числе работников, чем сейчас. Он предлагает продать кубок.

– Вот как!

– Вас это, кажется, не убеждает?

– Видите ли, когда Айвэн забрал кубок с завода, он превратил его как в эквивалент свободно скачущего шара. Я имею в виду... Всякий, кто завладеет им, может преспокойно перебросить его дальше в надежные руки, которые могут перебросить кубок еще дальше... Однако при таком положении дела кубок может оказаться у того, кто прельстится его стоимостью в золоте. Цена кубка недостаточна, чтобы расплатиться с долгами пивоваренного завода, но сам по себе он определенно заслуживает того, чтобы его украли.

Маргарет, казалось, превратилась в слух.

– Айвэн забрал свой кубок, и у него был сердечный приступ, – продолжал я, – после чего он передал свое сокровище старому другу, моему дяде Роберту Кинлоху. Оба они приняли затем решение отдать кубок мне, чтобы я позаботился о его сохранности. Но обсуждали они этот план так, что кое-кому удалось их подслушать, а в итоге у дверей своего дома я повстречался с четырьмя грабителями, которые пришли, чтобы найти и украсть кубок.

– И кубок исчез?

– Нет. Не там. До меня он так и не дошел. Эти четверо... ну... в общем, слегка намяли мне бока.

– Синяк вокруг глаза на прошлой неделе? И ломота во всем теле?

– М-м-м... Видите ли, кубок до сих пор где-то скачет, так сказать, и я не хотел бы рисковать своей жизнью, чтобы помешать Десмонду Финчу в его планах, если только он замешан в этом деле.

– Это скорее всего клевета. Что станет делать с кубком Десмонд Финч?

– Он счел бы если не справедливым, то разумным отдать кубок Пэтси Бенчмарк.

От удивления у Маргарет открылся рот. Я вздохнул:

– Пэтси слышала, как мой дядя и ее отец договаривались передать кубок мне.

– Боже мой! Но... не она же... не она послала тех людей отобрать его у вас силой.

– Могла и она. Или не она. Что вы скажете о Сэртисе, ее супруге?

– На вчерашней встрече он показался мне способным на все, – сказала Маргарет. – Но его напористая манера говорить довольна странна и смешна. И яростные обвинения, высказанные миссис Бенчмарк против вас как бессовестного авантюриста, оказались не в их пользу, а в вашу. Когда они ушли, управляющий банком приложил все усилия к тому, чтобы доказать, что вы достойны доверия, и он же настоял на том, что скачки должны состояться. Он сказал, что банк предоставит необходимые денежные средства.

Я не нашелся, что сказать на это.

– К счастью, выгода намного превысит издержки, которых потребуют скачки на этой неделе. Платежные чеки будут выпущены и оплачены. Вы должны подписать соглашения, составленные вчера; когда вы это сделаете, Тобиас Толлрайт затеет аудиторскую проверку по всем правилам, и пивоваренный завод «Кинг Альфред» сможет работать дальше.

Я встал и, двигаясь как на ощупь, подошел к окну. За спиной у меня прозвучал голос Маргарет:

– Ал?

– Да...

– Я думала, вам это будет приятно.

Я не ответил ей, и она подошла к окну и встала рядом со мной. Кажется, она хотела о чем-то спросить меня. Я молча обнял ее и, наконец, снова обрел дар речи, чтобы отблагодарить более официально.

– Управляющий банком сказал, что вы действуете не в собственных интересах, что лично вам от всего этого никакой выгоды нет.

– Он не прав. Выгода пивоваренного завода – это выгода Айвэна, а выгода Айвэна – это выгода моей матери, а значит, и моя.

– Да, – угрюмо сказала Маргарет, передразнивая меня. – Понимаю.

Она разложила документы на своем письменном столе и показала мне, где я должен проставить свою подпись. Засвидетельствовать каждую подпись должна была ее секретарша. Потом Маргарет сказала, что сделает копии этих документов для всех кредиторов, а также для Айвэна и Тобиаса и для пивоваренного завода в лице Десмонда Финна.

Когда уже все копии были у нее на руках, она спросила меня, почему Айвэн и мой дядя решили передать кубок короля Альфреда мне. Именно мне, Александру, живущему на горе.

Наверное, потому, сказал я ей, что раньше мне уже доверили рукоять церемониальной шпаги принца Карла-Эдуарда. Я рассказал Маргарет о старинной «Чести Кинлохов» и о затянувшемся споре моего дяди с администрацией замка.

– У меня есть основания опасаться, – сказал я как бы между прочим, – что теперь, из-за неосторожности моего отчима и дяди, которые никогда не стали бы вредить мне сознательно, кое-кто догадался, что рукоять шпаги принца Карла-Эдуарда доверена на хранение мне, независимо от того, знаю ли я, где находится кубок короля Альфреда. А рукоять эта, несомненно, гораздо ценнее кубка. Она не только исторически уникальна, но еще и усыпана изумрудами и рубинами.

– Ал!

– Похоже, сейчас самое время незаметно передать ее кому-то другому.

– И как можно быстрее! Немедленно! Верно. Немедленно. Но кому?

Не Джеймсу. И Эндрю еще слишком юн.

Решить этот вопрос должен Сам.

Секретарша вернулась с копией соглашения о всевозможных начинаниях, и я спросил, нельзя ли расширить протокол встречи, включив в него ленч с участием троих персон: Маргарет Морден, Тобиаса Толлрайта и Александра Кинлоха.

Маргарет решила, что можно. Тоб дал согласие по телефону. Через полчаса, расположившись за маленьким круглым столиком в темном и укромном углу кабачка, мы выпили доброго бордо за спасение пивоваренного завода.

– Вы упоминали о каких-то судорогах беспокойства, – обратился я к Маргарет. – Нашему аудитору можно знать об этом?

Маргарет взглянула на Тобиаса и медленно кивнула:

– Он может помочь.

– Что еще за судороги? – спросил Тоб, шаря по своим карманам в поисках зубочистки. – Это связано с перспективами пивоваренного завода?

– Нет, с его прошлым, – сказала Маргарет. Поиски зубочистки оказались тщетными. Тоб встал и подошел к бару, откуда вскоре вернулся, до зубов вооруженный зубочистками.

– Продолжим, – сказал он. – Так о каких судорогах идет речь?

– Я думаю, – как бы рассуждая вслух, сказала Маргарет, – что Норман Кворн, возможно, запускал пробные шары.

– Что? – моргнул от неожиданности Тоб.

– Помните, я запросила у вас счета за последние пять лет?

– Да, вы получили их. Маргарет кивнула:

– Безупречная работа. Комар носа не подточит. Но я учуяла какой-то еле уловимый признак того, что можно назвать эффектом «пляжного полотенца и отеля».

– Вы вконец сбили меня с толку, – сказал я. – Что означает эффект «пляжного полотенца и отеля»? Я перевел взгляд на Тоба, ожидая от него разъяснений, но он лишь покачал головой:

– Никогда не слышал об этом. Маргарет, улыбнувшись, объяснила:

– Как-то я лежала в шезлонге и принимала солнечную ванну. Это было у бассейна одного отеля. Одни люди приходили, другие уходили. Придут, положат полотенце на шезлонг, а потом уйдут и оставят его. Так и лежат себе полотенца, может, час, а может, и больше, пока люди не вернутся снова и не унесут их с собой. И никому из служащих отеля и в голову не придет спросить, чьи эти полотенца. Теперь вы поняли?

– Нет, – сказал я, но Тобиас, крепко задумавшись о чем-то, кивнул Маргарет головой.

– Допустим, – продолжала Маргарет, – вы – Норман Кворн. И вам хочется уйти на покой с доходом, достаточным, чтобы окружить себя роскошью, которой вы раньше не знали. Не только бунгало где-то на южном побережье, но и кругосветные вояжи, большая новая машина, сверкающая драгоценностями спутница, игра в казино и все-все, что так волновало и влекло сухого и педантичного старого холостяка. Допустим, в один прекрасный день в вашем уме блеснула, как вспышка молнии, идея, открывающая перед вами такую возможность, возможность сказочно разбогатеть на склоне лет. Ах, как легко и быстро можно разбросать деньги по всему свету и остаться при этом в тени, так что никто не узнает вашего имени. Хвала современной электронной технике! Вы открываете небольшие банковские счета в разных местах, вы заводите чековые книжки в отелях... А теперь можете сколько Угодно оставлять пляжное полотенце на шезлонге, а ^Рез некоторое время уносить его в другой отель... И никто не обратит на это особого внимания, потому что пляжное полотенце никогда не пропадает и благополучно возвращается к владельцу.

– Но в один прекрасный день этого не происходит, – сказал Тоб. – Я потерял его след в Панаме.

Мы выпили крепкого красного вина и заказали сыр, оливки и еще полбутылки вина.

Маргарет была увлечена своим рассказом.

– Почти все, кому грозит банкротство, вовремя замечают это, – сказала она. – И почти все совершают при этом предательскую ошибку, пытаясь припрятать самое ценное свое имущество, прежде чем все узнают о предстоящем крахе. Обман с помощью страхования – худший путь выхода из банкротства. Он никогда никого не спасает. Не стану говорить о подобных случаях. Таким людям я говорю, чтобы они сразу же шли в тюрьму на исправление. Большинство банкротств происходит из-за невезения, плохого управления и вследствие того, что времена меняются – и порой круто. Бум предыдущего года оборачивается крахом в нынешнем году. И порой виновниками банкротства становятся типы вроде Нормана Кворна. Изобретательный, осторожный. Пусть его пляжное полотенце полежит на шезлонге день или два, и его переправят без всяких подозрений дальше, когда придет соответствующее указание: соответствующие коды и подписи... Чистая работа.

– И никто не задает никаких вопросов? – сказал я.

– Конечно, нет. Каждый день во всем мире происходят миллионы таких переводов. Сотни тысяч людей приезжают в отели и уезжают из них.

– А пляжные полотенца отправляют в прачечные, – улыбнулся Тобиас.

Я пошел в офис «Юнга и Аттли».

Ни мистера Юнга (усы, костюм и шляпа), ни мистера Аттли (тренер по футболу, мяч и свисток) в офисе не оказалось. Не было там и бритоголового. Я застал там лишь одну секретаршу, работающую на компьютере. Это была молодая женщина с черными курчавыми волосами, в черных колготках, короткой черной юбке и просторном синем свитере. Ярко накрашенные губы, наманикюренные ногти.

Скользнув по мне взглядом, она спросила:

– Чем могу быть полезна? – И продолжала заниматься своим делом.

– Видите ли, – пристально глядя на нее, сказал я, – меня интересует, какого черта вы позволили Сэртису Бенчмарку заметить, что следите за ним?

Пальцы на клавиатуре компьютера замерли. В лицо мне уставилась пара веселых глаз. Знакомый, уже не женский голос сердито спросил:

– Как вы узнали меня?

– По глазницам.

– Что?

– Я рисую людей и привык, так сказать, прощупывать взглядом их костную структуру. У вас оригинальные глазницы. И, кстати, мужские запястья. Вам следовало бы носить гофрированные манжеты.

– У вас острый глаз. Я засмеялся:

– Так зачем же вы позволили Сэртису заметить вас?

– Позволил? Я нарочно сделал это, чтобы заставить его задергаться. Если кто-то знает, что за ним следят, он становится донельзя осторожным, но когда он перестает видеть свою тень, то считает себя в безопасности и сразу начинает делать то, чего вы ждали бы от него в противном случае неделями и так никогда и не узнали бы, что он не боится скрывать от чужих глаз, а что действительно хочет сохранить в тайне. Понятно?

– Полагаю, что да.

– Вот я и заставил его остерегаться бритоголового типа.

– И теперь он не обратит внимания на девицу в темно-каштановом парике, так? – догадался я.

– Вы правильно поняли меня.

– И что увидела эта девица?

– О! – Юнг-Аттли развеселился. – Супруга Сэртиса держит его на коротком поводке. Некоторым мужчинам доставляет удовольствие быть покорными. Не сказал бы, что Сэртис тяготится строгостью своей супруги, но по средам после полудня миссис Сэртис, кажется, председательствует на заседании какого-то местного женского комитета, а ее мистер сбегает в Гвилдфорд консультировать своего делового партнера. У Сэртиса, насколько мне известно, есть дела в какой-то коневодческой ферме, наполовину принадлежащей его жене, а наполовину – кому-то еще, какому-то деловому партнеру. Во всяком случае, в среду, во второй половине дня, то есть не далее как вчера, Сэртис проехал лишний круг или два, высматривая бритоголового. Решив, что он в безопасности, Сэртис подъехал не к служебному офису, а к домику с террасой на окраине Гвилдфорда, вернее, припарковался на соседней улице, осторожно осмотрелся кругом, чем выдал себя, потому что он глуп, и лишь потом подошел и открыл входную дверь своим ключом.

Я вздохнул.

– Вас это не интересует? – Интересует, но я-то ожидал, что он встретит– четырьмя громилами в тренировочном зале.

– Сожалею, но такой встречи не состоялось. Во всяком случае, мистер Юнг нанес вчера визит в дом в Гвилдфорде, как только Сэртис оттуда вышел.

– Мистер Юнг в костюме, шляпе и с усами?

– Он самый, – кивнул мой собеседник (или моя собеседница).

– И?

– И узнал, что там живет бедная маленькая телка, которая позволяет таким недотепам, как Сэр-тис, шлепать себя перед сексом.

– Проклятье.

– Вы ждали не этого?

– Нет.

– Хотите, чтобы я продолжал?

– Да. – Я вынул из кармана завернутые в фольгу очки и вручил их своему собеседнику. – Это очки, которые оставил в моей хижине один из четверых грабителей. Очки с такой диоптрией люди снимают, когда собираются что-нибудь прочесть. Думаю, этими очками пользовались не часто, но это все, что осталось после тех четверых.

Он (она) развернул (ла) очки без особого интереса.

– И еще, – сказал я, – постарайтесь что-нибудь разузнать о золотых дел мастере, который работал в Лондоне примерно в 50-60-х годах прошлого века. Его имя Максим.

– Что еще? – чуть удивленно спросил он-она.

– Сколько вы берете за выполнение роли телохранителя?

– Это дополнительная плата.

Я заплатил ему гонорар еще за одну неделю. Сумму издержек и дополнительной платы, сказал он, – я узнаю, когда дело будет завершено.