"Серый кардинал" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 3

На следующее утро еще не было девяти, когда я спустился вниз и в ответ на пронзительный звонок отодвинул засов. На пороге стоял мужчина и держал палец на кнопке. Невысокий, черноволосый, полный и мягкий, как подушка, он держал в руке связку ключей и выглядел очень раздраженным.

– Кто вы? – требовательно спросил он. – Что вы здесь делаете? И почему дверь закрыта на засов?

– Бенедикт... – начал я.

– Что?

– Джулиард.

Он с минуту смотрел на меня, потом взял щетку и недовольно принялся наводить порядок после разгрома, оставленного событиями вчерашней ночи в обоих кабинетах. И в том, что с окном в эркере, и в том, что выходил на стоянку машин.

– Полагаю, вы его сын, – проворчал он, собирая рассыпанные конверты. – Джордж потратил вчера весь день, чтобы привезти вас сюда. Ну, раз вы уже здесь, займитесь чем-нибудь полезным. – Он показал на беспорядок. Кстати, где Джордж? Радио раскалено от новостей. Что здесь вчера произошло?

– Наверху. Он растянул лодыжку. И... м-м-м... кто вы?

– Мервин Тэк, конечно. – Он нетерпеливо посмотрел на мое изумленное лицо. – Я агент. Вы ничего не знаете?

– Не много.

– Я руковожу его избирательной кампанией. Я здесь для того, чтобы втащить Джорджа в парламент. По радио сообщили, что в него кто-то стрелял.

Это правда? – Мервина Тэка это вроде бы не взволновало, он продолжал раскладывать бумаги.

– Возможно.

– Хорошо.

– М-м-м? – удивленно промычал я.

– Бесплатная известность. Мы не можем себе позволить покупать эфирное время.

– Ох.

– Это избавит нас от Титмесса и Уистла.

– А это кто? – спросил я. – Независимые кандидаты. Нам не надо беспокоиться из-за них.

– Доброе утро, Мервин. Вижу, вы уже познакомились с моим сыном, раздался голос отца, ковылявшего вниз по лестнице.

Мервин без энтузиазма стрельнул в меня взглядом.

– Повезло, что он здесь. Он будет возить меня по округе.

По дороге из Брайтона я рассказал отцу, что нанимался посыльным, чтобы заработать деньги на уроки вождения, и получил водительское удостоверение недель пять назад.

– Хорошо, – согласился Мервин.

– Но после экзаменов я не садился за руль.

– Все в свое время. – Ласковое выражение отца запрещало мне раскрывать свою неопытность. Я понял: между кандидатом и его агентом была терпимость, но не теплота.

Появилась молодая женщина, угловато-костлявая, со строго уложенными волосами, в деловом сером костюме с яркой розеткой "Джулиард", приколотой к плечу. Она представилась как Кристэл Харлей, секретарь Мервина Тэка. В течение утра я узнал, что только она и Мервин Тэк получают деньги за работу для партии на дополнительных выборах. Все остальные – активисты, выполняющие поручения на общественных началах.

Одна за другой приехали три вчерашние ведьмы-общественницы и начали утешать отца, заботливо воркуя и пичкая его бесконечным кофе. Я забыл их имена.

– Фейт, Мардж и Лаванда, – с ласковым упреком напомнила Фейт.

– Простите.

– Хороший политик запоминает имена, – строго проговорила Лаванда.

– От вас не много будет пользы отцу, если вы забываете людей, которые его окружают. – Худая леди с нежно пахнущим именем принадлежала к тем, кто не одобрял Оринду Нэгл. Лаванде трудно понравиться, подумал я.

Мервин Тэк и отец обсуждали, на каких улицах расклеивать листовки.

Кристэл Харлей вводила бесконечные детали в компьютер. Фейт, как мать семейства, ходила и вытирала пыль. Мардж включила фотокопировальную машину, издававшую тихое гудение.

Я сидел на вчерашней табуретке, просто слушал и узнавал много удивительных (для меня) фактов об избирательной кампании. И главный среди них крохотная сумма, которую разрешается потратить. Никто не мог бы купить себе место в парламенте. Каждый кандидат опирается на армию бесплатных помощников, которые ходят от двери к двери и убеждают проголосовать за него, и прибивают плакаты "Голосуйте за меня" на каждое подходящее дерево.

Все правила определены в актах парламента, решительно пояснила мне Кристэл, не отрывая пальцев от клавиатуры, а глаз от экрана. Акты строго ограничивают сумму, которую может потратить кандидат.

– В этом округе примерно семьдесят тысяч голосующих, – продолжала она. – На те деньги, что нам разрешено потратить, нельзя купить семидесяти тысяч кружек пива. Подкупить британских избирателей невозможно. Их надо только убедить. Это работа вашего отца.

– Понимаете, дорогой, нельзя накупить марок и послать всем избирателям письма. Надо сесть на велосипед и вручить письма лично, – улыбаясь, добавила Фейт.

– Вы имеете в виду, что у вас нет денег, чтобы купить марки?

– Мы отчитываемся за каждый потраченный пенс, – кивнула Кристэл. Когда выборы кончатся, мы должны по пунктам перечислить все расходы, куда ушли деньги. И можно держать пари на собственную драгоценную жизнь, что люди Пола Бетьюна будут от радости прыгать до потолка, если обнаружат, что мы превысили лимит. Точно так же, как и мы будем в лупу разглядывать его отчет, выискивая погрешность в два пенни.

– Но вчерашний обед... – начал я.

– За вчерашний обед платили люди, которые его ели. Местной ассоциации избирателей он ничего не стоил, – просветила меня Кристэл. Она с минуту помолчала, а потом продолжила мое образование. – Мервин и я работаем в местной ассоциации избирателей этой партии. Мы не от Вестминстера. Местная ассоциация оплачивает офис, и все, кто есть в ней, надеются на подарки и на добровольные пожертвования.

Кристэл с одобрением относилась к тому, как все устроено. А я только смутно удивлялся, почему в палате общин, если все так тщательно отрегулировано для безукоризненного хода выборов, так много идиотов.

Относительный покой в офисе, где толклись только семь пар ног, продолжался лишь до того момента, пока в обе двери не ворвалась толпа, взбудораженная событиями прошлой ночи. Начались бесконечные вопросы, на которые вроде бы не было ответов.

Мервин Тэк любил такую суету. Полиция, репортеры, просто любопытные... Он с жаром приветствовал каждого. Его кандидат не только остался жив, но и совершенно очаровал всех, задававших вопросы. Оператор ТВ направлял в лицо отцу яркий прожектор и записывал на пленку искренность его улыбки. К местным газетчикам прибавились корреспонденты нескольких ежедневных центральных изданий. То и дело мелькали вспышки фотоаппаратов. Микрофоны подставлялись к каждому, едва открывавшему рот. И я играл свою крошечную роль, просто улыбался и улыбался, и был ужасно мил с каждым, и все вопросы переправлял отцу.

Кристэл попыталась продолжать работать, но ее так прижали к столу, что ей пришлось отказаться от этого намерения. Иначе ее могло бы смыть с места, как груз с корабля. Она саркастически заметила, что едва ли было бы больше переполоха, если бы Джорджа Джулиарда убили.

– К счастью, его не убили, – ответил я, подтягивая табуретку к ней, чтобы нам обоим закрепиться хотя бы на одном месте.

– Он споткнулся из-за шума выстрела? – спросила она.

– Нет, он споткнулся раньше.

– Почему вы так уверены?

– Потому что звук такой специальной пули приходит после самой пули.

Она недоверчиво взглянула на меня.

– Я учил это на уроках физики.

– Сколько вам лет? – спросила она, изучая мое безбородое лицо.

– Семнадцать.

– Вы даже не можете голосовать!

– По правде, я бы и не хотел.

Она посмотрела туда, где отец скромностью и грацией завоевывал союзников среди журналистов.

– Я встречала очень много политиков, – проговорила она. – Ваш отец совсем другой.

– В каком смысле?

– Разве вы не чувствуете его силу? Наверно, вы не можете чувствовать, ведь вы его сын. Вы слишком близки к нему.

– Иногда чувствую. – Мне бы надо сказать, что его сила ошеломляет меня.

– Вспомните прошлый вечер, – без паузы продолжала Кристэл. – Я сидела там, в зале, в последнем ряду. От него нам всем стало светло. Он прирожденный оратор. Я имею в виду, что, хотя я знаю всю эту кухню, он заставил биться и мой пульс. Бедный старый Денннс Нэгл. Он был симпатичный, достойный человек. Довольно способный, работающий в спокойной манере. Он бы никогда не смог заставить толпу вскочить на ноги и выкрикивать приветствия, как вечером.

– А Оринда смогла бы? – спросил я.

– Нет. – Кристэл явно удивилась. – Она не умеет заставить людей смеяться. Но не судите о ней по вчерашнему вечеру. Она полностью отдавалась работе с избирателями. И всегда была рядом с Деннисом. Она очень обиделась, что ее не выбрали на место Денниса. Ведь, пока ваш отец не встряхнул избирательный комитет, ей никто не мог противостоять.

– Фактически, – проговорил я, – если у кого-то и есть мотив убрать с дороги моего отца, так это у нее.

– Ох, но она бы никогда такого не сделала! – Кристэл искренне испугалась. – Знаете, она иногда бывает очень милой. Мервин любит ее. Он был совершенно выбит из колеи. Ведь он надеялся, что ему придется работать на выборах в ее пользу. Он готовился к этому.

Мое первое впечатление об остром язычке Кристэл основывалось только на внешнем виде. Она была добрее и терпеливее, чем казалась. Я подумал, не болела ли она раньше анорексией lt;Анорексия – болезненное отвращение к пище.gt;. В школе я встречал девочек с анорексией. У одной из них выпали почти все зубы.

У Кристэл зубы ровные и белые, но их редко видно из-за чересчур серьезного взгляда на жизнь. По-моему, ей лет двадцать пять – двадцать шесть.

И она мало чего получает от жизни, чтобы часто улыбаться.

Мервин Тэк, зигзагом пробравшись сквозь гудевшую толпу, коснулся моего локтя. Он сказал, что уже пора подумать о том, чтобы повезти отца на сегодняшнюю встречу с избирателями в отдаленный город Куиндл. Избирательный округ раскинулся на большой площади, и населенные пункты разбросаны далеко друг от друга. Мервин дал мне карту дорог с отмеченным местом назначения.

– Вы уверены, что справитесь? – Он с сомнением разглядывал меня.

– Да, – ответил я с большей убежденностью, чем чувствовал на самом деле.

– Один инцидент, вроде вчерашнего, подарок небес, – объяснил он. Вдобавок к нему автомобильная катастрофа – это уже слишком. Нам не нужны слухи, мол, с кандидатом вечно что-то случается.

– Не нужны, – согласился я. В другом конце комнаты отец позвякивал ключами от "рейнджровера", чтобы привлечь мое внимание. Я подошел к нему и взял ключи. А он, оторвавшись от болтавших доброжелателей (полиция и репортеры давно уехали), опираясь на трость, прохромал через офис к двери на стоянку машин.

Толпа порождает толпу. У выхода, на улице, стояла группа людей. Они хлопали и улыбались отцу, и тянули кверху большие пальцы. Окинув взглядом стоянку машин, я посмотрел туда, где мы вчера оставили "рейнджровер", когда в полдень приехали из Брайтона. Отец попросил меня подогнать машину, чтобы ему не пришлось ковылять так далеко.

Со смутным подозрением я направился к лимузину и с ключами в руках остановился возле него. День был ясный, и на серебристо-золотых гирляндах опять играло солнце. Постояв с минуту, я повернулся и подошел к отцу.

– В чем дело? – чуть раздраженно спросил он. – Ты не можешь вести машину?

– Она застрахована для водителя моего возраста?

– Да, конечно. Иначе я не предложил бы тебе сесть за руль. Бен, иди и подгони ее сюда.

Я нахмурился и вошел в офис, не обращая внимания на его неудовольствие.

– Вам уже пора ехать, – с таким же нетерпением встретил меня Мервин. – Ведь вы сказали, что можете вести машину Джорджа.

Я кивнул.

– Но я бы лучше поехал в меньшей машине. Как вы говорили, нам не нужен несчастный случай. У вас есть что-нибудь поменьше? Вы не могли бы одолжить вашу?

– Моя машина не застрахована для водителя младше двадцати одного года, – с явной досадой возразил Мервин.

– Моя застрахована, – вмешалась Кристэл. – Мой девятнадцатилетний брат ездит на ней. Но ока не такая шикарная. Не такая, как "рейнджровер".

Кристэл достала из сумки ключи и добавила, что Мервин подбросит ее домой (к его неудовольствию), если мы не вернемся к пяти тридцати, а завтра утром привезет в офис. Я поблагодарил ее неловким поцелуем в щеку и вместе с Мервином, который не скрывал своего неодобрения, вернулся к отцу.

– Я разочарован в тебе, Бен, – сказал отец, когда Мервин объяснил ему, в чем дело. – Завтра тебе надо потренироваться на "рейнджровере".

– Хорошо. Но сегодня до того, как мы уедем, не стоит ли вызвать сюда механика, чтобы он проверил, все ли с машиной в порядке?

– Никаких неисправностей, конечно, нет. Вчера я ездил на ней в Брайтон и обратно, и она шла превосходно.

– Да, но после этого она всю ночь пробыла на стоянке. Вчера ночью кто-то пытался застрелить тебя. Предположим, что он же вбил гвоздь или два в шины "рейнджровера". Или еще что-нибудь, – закончил я таким тоном, будто сам считал мысль о диверсии ребяческой фантазией. Но отец задумался и после недолгого молчания обратился к Мервину:

– Я поеду в машине Кристэл. Бен попрактикуется на "рейнджровере" завтра. А вы, Мервин, тем временем устройте, чтобы "рейнджровер" тщательно осмотрели. Хорошо?

Мервин окинул меня мрачным взглядом. Но ведь это он больше всех хотел избежать ярлыка, что с кандидатом вечно что-то случается. Или, по крайней мере, так говорил.

В маленьком будничном ящике на колесах, одолженном нам Кристэл, я благополучно привез кандидата на встречу с избирателями Куиндла. И снова я видел и слышал, как он потряс и разбудил апатичную публику. Его слова вызывали смех и аплодисменты, и все больше и больше людей окружали его, чтобы послушать, о чем он говорит. В глазах собравшихся светилось одобрение. Они выкрикивали вопросы, чаще дружелюбные, иногда враждебные. И все получали вдумчивые ответы, простые и понятные объяснения.

Я не знал, хватит ли им сегодняшнего энтузиазма, чтобы отправиться к избирательным урнам. Но отец заверил меня, что достаточно, если они не пойдут в противоположный лагерь и не поставят свой крестик в пользу Бетьюна.

Мы втиснули в машину Кристэл изобретение отца – два деревянных ящика, каждый в фут высотой, один больше другого.

Скрепленные винтами и поставленные один на другой, они превращались в импровизированную трибуну, возвышая оратора над слушателями. Этого было достаточно, чтобы его хорошо слышали. Но в то же время он стоял не так высоко, чтобы представлять психологическую угрозу. "Мой мыльный ящик", называл отец эту конструкцию, хотя прошло много лет с тех пор, как в притягивающем толпу сооружении хранилось мыло.

Я собирал "мыльный ящик" в трех местах, разбросанных по главным точкам города. И везде тут же стекалась толпа. Любопытная, враждебная или равнодушная. И всюду, где я собирал, развинчивал или складывал трибуну, люди окружали меня и засыпали вопросами.

– Вы его шофер?

– Да.

– Он такой знающий, каким кажется?

– Даже еще больше.

– Что он думает об образовании?

– Это его конек, – улыбался я.

– Да, но...

– Я не могу отвечать за него. Пожалуйста, спросите его.

Они уходили И спрашивали его, и получали вежливые, правильные и продуманные ответы, что невозможно развивать образование без огромного увеличения налогов. Я усваивал экономические факты так же быстро, как в свое время квадратные уравнения. О появлении отца в Куиндле заранее сообщили плакаты, вывешенные по всему городу. Их распространяли активисты. И они же встречали и повсюду сопровождали нас. Их лица сияли преданностью. А я уже понял, что моя преданность относится только к отцу, но не к его партии и не к его убеждениям. Мои личные взгляды, если они у меня были, заключались в том, что хорошие идеи разбросаны повсюду. Это не собственность одного человека, который приколол к плечу розетку. И, конечно, то, что я считал хорошими идеями, другим представлялось безобразными ошибками. Я не воспринимал какой-то один-единственный пакет идей. И меня всегда привлекали те люди, которые не проявляли фанатизма, отстаивая свою точку зрения. Как, впрочем, и те, кто менял свои взгляды, плыл по течению и чувствовал смутное неудовлетворение. Это они переходили со стороны на сторону. Таких "плавающих избирателей", которых приливом то прибивает к берегу, то снова уносит в море, и собирался завоевывать отец.

Куиндл, как и Хупуэстерн, вырос вместе с промышленностью, посеянной на окружающих его полях. Здесь работу давали не электролампы, а фурнитура и краски. В Куиндле долгое время процветала политика "заполнения" – строительство огромного количества маленьких домов на каждом пустующем зеленом клочке земли. В результате город растянулся вдоль собственного зеленого пояса и страдал от пробок на улицах и долгого стояния на дорожных развязках.

Это работало в пользу ораторов на "мыльных ящиках". В летнюю жару машины со спущенными стеклами проползали мимо митинга, будто посылая весть о болезни.

Среди снежной бури листовок "Голосуйте за Джулиарда" попадались плакатики Титмесса и Уистла и, конечно, много призывов "Бетьюн лучше. Отдайте ему ваш X". Почти повсюду объявления Бетьюна были порваны. И я обнаружил, что это не просто потому, что после его гастролей на "мыльном ящике" в Куиндле прошито уже три дня. Причина оказалась в другом. Местный еженедельник "Дневник Куиндла" опубликовал хит газетных новостей вышел под шапкой "Бетьюн дешевка".

Кто-то из активистов подсунул мне под локоть "Дневник Куиндла". И на первой странице я прочел (а кто бы удержался) такую новость:

"Разве мы хотим, чтобы нас представлял в Вестминстере развратник, утверждающий, что поощряет семейные ценности, которым привержена газета нашего молодого города? Разве мы поверим обещаниям человека, который не мог сохранить обет, данный перед богом?"

Я прочел статью до конца и подумал, что весь тон ее невыносимо напыщенный, но все равно она доставит неприятности мистеру Бетьюну.

При каждом из трех восхождений на "мыльный ящик" отца бомбардировали вопросами и требованиями, мол, ему надо выразить хотя бы сожаление по поводу лицемерия Бетьюна. И каждый раз, осторожно обходя такие призывы, он нападал на Бетьюна и его партию только за политические цели и методы.

Но сдержанность отца не нравилась его армия активистов.

– Джордж мог бы уничтожить Бетьюна, стоило ему только направить топор на моральный образ этого человека, – жаловался один из них. – Почему он не хочет касаться этой стороны?

– Он не верит написанному, – ответил я.

– Если вам выпали тузы, вы должны играть ими.

– Но не пятью тузами, – заметил я.

– Что?

– Он думает, что это шулерство.

Активист поднял глаза к небу, но изменил тему разговора.

– Видите худого мужчину, который стоит рядом с вашим отцом и записывает что-то в блокнот?

– Вы имеете в виду человека в красном спортивном костюме и сдвинутой на затылок бейсболке?

– Да. Его зовут Ушер Рудд. Он пишет для "Газеты Хупуэстерна", и его колонку покупает "Дневник Куиндла". Это он написал статью, атакуя личную жизнь Пола Бетьюна. Он следил за Бетьюном с того дня, как партия выбрала его кандидатом. Рудд высокопрофессиональный охотник за грязью. Никогда недоверните ему. Никогда.

– Отец знает, кто он? – с дурным предчувствием спросил я.

– Я говорил Джорджу, что Ушер Рудд может привязаться к нему, надеясь что-нибудь раскопать. Этот парень не всегда выглядит одинаково. Красный костюм и бейсболка – что-то новое.

– Ушер Рудд необычное имя.

– Вообще-то он Бобби Рудд, вечная угроза, – засмеялся активист. Его мать носила имя Грейс Ушер до того, как вышла замуж за Рудда. Семья Руддов имеет несколько ремонтных мастерских, где занимаются всем: от велосипедов до комбайнов. Но чинить машины молодому Бобби не по вкусу. Он называет себя журналистом-расследователем. Я бы сказал, он скорее "разгребатель грязи".

– Вчера вечером он был на обеде? – неуверенно спросил я.

– На большом сборище в "Спящем драконе"? Определенно, он должен был быть там. Он пришел в ярость, что выстрел и все такое случилось слишком поздно, чтобы попасть в сегодняшнюю "Газету". У "Газеты" только двадцать четыре страницы, главным образом объявления, спортивные результаты, местные новости и пересказ событий в мире. Все покупают ее ради грязи, которую раскапывает Рудд. Мальчишкой он был скверным, вечно подглядывавшим ребенком.

То и дело совал свой сопливый нос в окна к людям. И со временем не стал лучше. Если вы хотите заняться сексом с викарием, не делайте этого в Куиндле.

– Спасибо за совет, – сухо поблагодарил я.

– Берегитесь Бобби Рудда, вот и все, – засмеялся активист-советчик.

Оставив электризующего избирателей отца, окруженного толпой, пожиравшей его глазами и слушавшей такими же жадными ушами, я медленно обошел собравшихся, чтобы защищать его со спины. Плохой я телохранитель своему родителю, с осуждением подумал я, если оставил его открытым для повторных пуль и других выпадов.

Я, как умел, старался сделать вид, будто брожу без цели. Но явно провалился, потому что Ушер Рудд тоже вроде бы как без задней мысли подошел и встал, словно случайно, рядом со мной. Его бейсболка рекламировала роскошные спортивные товары так же, как и его ботинки и все, что он носил между шеей и лодыжками. Мягкий свободный розовато-алый костюм для тренировок из похожей на нейлон ткани не только не прятал худобу его тела, но, напротив, создавал впечатление, будто движение рук и ног определяет система искусственных шарниров. Я, в джинсах и футболке, выглядел почти незаметным в своей ординарности.

– Привет, – бросил он. – Где боевой транспорт Джулиарда?

– Мы приехали на другой машине, – озадаченный, ответил я.

– Я Ушер Рудд.

Выговор типично дорсетский, без всяких современных веяний, манеры уверенные до наглости. Тусклые голубые глаза, песочного цвета ресницы, сухая веснушчатая кожа. Пакостность мальчишки, который заглядывает в окна, плавала все еще так близко к поверхности, что я тотчас почувствовал себя старше своих лет.

– Как вас зовут? – требовательно спросил он, когда я в свою очередь не представился.

– Бенедикт, – сказал я.

– Бен, – он кивнул, словно подтверждая мое признание. – Бен Джулиард.

– Верно.

– Сколько вам лет? – Он говорил резко, точно имел право получать информацию.

– Семнадцать, – без обиды ответил я. – А вам сколько?

– Не ваше дело.

Я посмотрел на него с недоумением, которое по крайней мере наполовину было искренним. Почему он думает, что может задавать вопросы, на которые сам не стал бы отвечать? Мне еще многому надо учиться, как говорил отец. Но я инстинктивно невзлюбил парня в красном костюме.

Прямо за моей спиной отец отвечал на разного рода вопросы. И это правильно. Он и должен отвечать. Какие у вас взгляды на образование, на внешнюю политику, на налоги, на разъединение королевства, на неспособность епископов соблюдать десять заповедей? Не надо ли дать грехам современное определение? Моисей устарел.

Отец определенно жил по десяти заповедям, а не по принципу "что я буду с этого иметь?", и ответил с юмором:

– Есть способы отправить Моисея на пенсию, если вы хотите, чтобы сосед возжелал вашего быка и осла, унес вашу жену и газонокосилку...

Конец предложения потонул в хохоте и одобрительных криках. А отец еще больше пятнадцати минут очаровывал их, кормил питательным супом с политической лапшой. Без микрофона и подсветки устроил представление, которого они никогда не забудут. Всю жизнь люди будут напоминать мне, "я слышал, как твой отец говорил в Куиндле", точно это было откровением в их существовании. И я считаю, дело не в том, что он говорил. Потрясало его честное, веселое, полное жизни выступление.

Снова финальные аплодисменты. Ушер Рудд коротко бросил:

– День рождения?

– Что?

– Ваш день рождения?

– Да, – ответил я.

– Что да?

– Да, у меня есть день рождения.

Он решил, что я слабоумный.

– Как зовут вашу мать? – продолжал он допрос.

– Сара.

– Фамилия?

– Да. Она умерла.

Выражение лица у него изменилось. Взгляд стал задумчивым. Он увидел "Дневник Куиндла", который я держал свернутым в трубку, и, как я заметил, понял причину тупости моих ответов.

– Бетьюн этого заслуживает, – резко гавкнул он.

– Я ничего о нем не знаю.

– Тогда читайте мою колонку.

– Все равно...

– У каждого есть свои секреты, – с удовольствием объявил Ушер Рудд.

– Я только нахожу их. Мне это нравится. Люди заслуживают этого.

– Публика имеет право знать? – спросил я.

– Конечно, имеет. Если кто-то собирается создавать имя нас законы и управлять нашей жизнью, ему не стоит распутничать и заниматься на стороне грязным сексом. Разве не так?

– Никогда не думал об этом.

– Если старина Джордж прячет грязные секреты, я найду их. Как зовут вашу мать?

– Сара. Она умерла.

Он стрельнул в меня злым, враждебным взглядом.

– Я уверен, что вы делаете работу хорошего детектива, – монотонно проговорил я. – Имя моей матери было Сара Джулиард. Замужем. Умерла. Очень печально.

– Я все раскопаю.

– Будьте моим гостем.

Отец высвободился из толпы избирателей-энтузиастов, обступавших его, и, сказав, что готов к встрече за ленчем, повернулся ко мне. Активисты партии потянулись к пабу.

– Это, – объявил я, показывая на обладателя алого тренировочного костюма, рекламных туфель и бейсболки, – Ушер Рудд.

– Очень приятно познакомиться, – проговорил отец, собираясь автоматически пожать руку. – Вы работаете для партии... м-м... Ушер?

– Он пишет для газет, – поправил я и развернул "Дневник Куиндла", чтобы отец увидел первую страницу. – Это написал он. Он хочет, чтобы я сказал ему имя моей матери.

Я начал узнавать отца. Двадцать четыре часа назад я бы не уловил крохотного напряжения мышц и молчания длиной в долю секунды, означавшего фантастически быстрое осмысление неблагоприятных фактов. Не только сила мышления, но и ошеломляющая скорость. Не только анализ, но и мгновенный расчет всей цепочки последствий. Бывает такой мозг.

– Мою жену звали Сара. К несчастью, она умерла, – вежливо улыбнулся отец Ушеру Рудду.

– От чего? – разозленный милой откровенностью отца, агрессивно грубо выпалил Ушер Рудд.

– Это было очень давно. – Отец сохранял спокойную вежливость. Пойдем, Бен, иначе мы опоздаем.

Мы повернулись и сделали шага три. Но Ушер Рудд рывком обежал нас и, тормозя пятками спортивных туфель, оказался к нам лицом, загородив дорогу.

Голос прозвучал пискляво, зло и триумфально:

– Я добьюсь, что вас отзовут из кандидатов. Оринде Нэгл вернут ее права.

– Ах. – В единственный слог отец вложил все понимание мира. – Так вы стерли в порошок Пола Бетьюна, чтобы расчистить ей дорогу, не так ли?

– Она стоит десяти таких, как вы. – Ушер Рудд пришел в ярость.

– Она счастливая женщина, что у нее так много болельщиков, – Вы проиграете. – Ушер Рудд почти танцевал от ярости. – Победить должна она.

– Прекрасно... – Отец обошел его, я следом, а Ушер Рудд сзади выкрикнул вопрос, который я никогда бы не задал, но безумно хотел знать ответ:

– Если ваша жена давно умерла, как вы обходитесь с сексом?

Отец явно слышал, но не сбился с шага. Я рискнул и украдкой взглянул на его лицо. И ничего не прочел. Он не выказал ни неловкости, ни тревоги.

Может быть, только веселое изумление.

Ленч в пабе прошел оживленно. Все активисты, возбужденные утренней речью, продолжали обсуждать ее. Во второй половине дня мы побывали на заводе фурнитуры, а потом на фабрике, производившей краски. Кандидат, при ходьбе опираясь на трость, внимательно выслушивал местные проблемы и обещал найти способы их решения, если его выберут. Он пожал бесчисленное количество рук и раздал бесчисленное количество автографов.

Составляя план избирательной кампании. Мервин Тэк ожидал, что кандидатом будет Оринда, которая очарует столяров и составителей красок. В свою очередь, некоторая часть рабочих рассматривала другого кандидата как узурпатора. Отец развеял такие настроения, высоко оценив работу Оринды, но не принося извинений за то, что его выбрали вместо нее.

– Прирожденный политик, – шепнула мне в ухо одна из леди-активисток.

– Учитывая, к чему склоняется страна, с Ориндой мы бы потеряли это переходящее от партии к партии место. Хотя она, конечно, так не считает. С вашим отцом у нас лучшие шансы. Но избиратели непредсказуемы. Часто они могут провалить кандидата в отместку. И они обычно голосуют за партию, а не за личность. Поэтому грязные обвинения не очень повредят Полу Бетьюну, особенно среди голосующих мужчин. В душе они не считают связь на стороне большим грехом, просто подумают: "Повезло парню". И если вы надеетесь, что женщины не проголосуют за человека, имеющего любовницу, то вы ошибаетесь. Проголосуют.

– Значит, Ушер Рудд не передвинул крестик из одной клеточки в другую?

– Если и передвинул, то не так намного, как он воображает, мелкий негодяй. На местах не очень-то обращают на него внимание. Другое дело в Вестминстере. Там до ужаса боятся копания в прошлом. И чем выше человек забрался, тем больше он ненавидит "разгребателя грязи". Разве вы не замечали: если член парламента подмочил репутацию, то быстрее всех его вышвыривает собственная партия?

Мне следовало бы ответить "нет". Я не замечают, потому что никогда не глядел в ту сторону.

По дороге в Хупуэстерн я спросил отца, что он думает об Ушере Рудде.

Но он зевнул и сказал, что от усталости валится с ног и лодыжка болит. И почти тотчас уснул. Я осторожно вел машину, ведь у меня еще не выработался инстинкт движения. На перекрестке, резко затормозив на красный свет, я разбудил кандидата.

– Ушер Рудд, – без вступления проговорил он, будто между вопросом и ответом не прошло двадцати минут, – обожжется на законах о частной жизни.

– Я не знал, что есть такие законы, – удивился я.

– Будут.

– Ох.

– У Ушера Рудда под бейсболкой рыжие волосы.

– Откуда ты знаешь?

– Он вчера был на встрече, когда кончился обед. Полли показала его мне. На нем был черный теплый тренировочный костюм и теннисные туфли. Ты его не заметил?

– Я его не помню.

– Узнай, мог ли он выстрелить.

Я открыл рот, чтобы сказать "Вау" или "Оу", но, подумав, воздержался от обоих восклицаний. Отец искоса смотрел на меня, и я почувствовал, что он улыбается.

– Не думаю, что это он, – наконец ответил я.

– Почему?

– Вместо пуль он выбирает ядовитые чернила.

– Ты уверен, что хочешь быть математиком? Почему бы тебе не попробовать писать?

– Я хочу быть жокеем. – Это так же возможно, как погулять по Луне.

– В университете Эксетсра, прежде чем дадут отсрочку в поступлении, потребуют сообщить, где ты собираешься проводить "окно на год". Это в том случае, если ты приедешь туда не в этом октябре, а в следующем году. Они не будут в восторге, узнав о скачках.

– В Эксетере есть скачки.

– Ты чертовски хорошо знаешь, что имеется в виду.

– Мне не нравятся политики. – Переменим тему.

– Политики – смазочное масло мира.

– Ты имеешь в виду, что мир не будет вертеться без смазки?

Он кивнул.

– Когда политики упираются лбом в стену, в мире начинаются войны.

– Отец, – начал я.

– Папа.

– Нет, отец. Почему ты хочешь быть политиком?

– Такой я есть, – помолчав, ответил он. – Ничего не могу поделать.

– Но ты же никогда... Я имею в виду...

– Я никогда раньше к этому не шел? Не думай, что я не взвесил все. С тех пор как я был в твоем возрасте или даже моложе, я знал, что придет день, и я попытаюсь попасть в парламент. Но для этого требовалась солидная база. Мне надо было убедиться, что я могу зарабатывать деньги. Надо было научиться разбираться в экономике. И, наконец, пришло время, совсем недавно, когда я сказал себе: "Сейчас или никогда". И вот это сейчас.

Самое длинное объяснение, какое он когда-нибудь давал мне. И ради меня он упростил его, подумал я. Стремлению требовалось время, чтобы созреть.

И вчера в "Спящем драконе" коробочка лопнула. Стремление встало в полный рост. Сейчас дракон Джулиарда проснулся, ревет и крадется через Уайтхолл на Даунинг-стрит, 10 lt;Даунинг-стрит, 10– резиденция премьер-министра Британии.gt;. Размышляя о нем, я сбился с дороги. Пока я останавливался и изучал карту, потом, найдя, где сделал ошибку, подъезжал .к стоянке с неожиданной стороны, отец не делал никаких комментариев. Только за одну эту сдержанность я был обязан ему, как оруженосец рыцарю. Каким старомодным может быть человек.

Уже давно перевалило за шесть, когда мы добрались до площади, которая к этому времени почти опустела, и все окружавшие ее магазины закрылись.

Когда я затормозил машину Кристэл, позднее предвечернее солнце заливало мягким золотистым светом асфальт.

В офисе горел приглушенный свет, но людей не было. Я отпер дверь и на столе Мервина Тэка нашел записку, лежавшую на виду:

""Рейнджровер в ремонтной мастерской Руддов. Они тщательно все проверили и никаких неисправностей не нашли".