"Ставка на проигрыш" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 1

Письмо из "Тэлли" пришло в тот день, когда погиб Берт Чехов. Самое обычное письмо: предложение из иллюстрированного журнала написать статью о скачках на Золотой кубок. Я перебросил конверт через стол редактору спортивного отдела и продолжал разбор почты, которая всегда накапливалась к моим приходам по пятницам. Люк-Джон пробурчал нечто нечленораздельное и вяло протянул руку к конверту, рассеянно моргая при этом в ответ на какой-то бесконечный монолог по телефону.

– Да, да... сорви с них покровы, – сказал он.

Срывание покровов было генеральной политикой "Санди блейз", да будет благословенно ее черствое сердце. Почему я не пишу для "Санди таймс", часто спрашивала моя теща, вместо того чтобы строчить репортажи для такой драной подстилки, как "Санди блейз"? Да больно я им нужен – вот почему. Понять это она была не в силах и всякий раз, когда на нее "накатывало", принималась оправдываться перед любым встречным и поперечным за мою службу. О том, что в "Блейз" платили на двадцать восемь процентов больше, чем в "Таймс", и что содержание ее дочери влетало мне в копеечку, она почему-то забывала.

Я вскрыл дешевый коричневый конверт – какой-то придурок сообщал, что только безнравственные и беспринципные халтурщики вроде меня могут хорошо отзываться о человеке, за которого мне пришлось вступиться в воскресном репортаже. Письмо было написано на туалетной бумаге, и злоба сочилась из него, словно болотный газ. Дерри прочитал его, стоя у меня за спиной, и рассмеялся.

– Говорил же тебе – расшевелишь осиное гнездо!

– Мне только повод дай влезть в неприятности, – согласился я.

Дерри строчил прилизанные нейтральные статейки в еженедельник, благополучно сплавляя мне материалы, возмущавшие спокойствие граждан. Спина у меня, постоянно твердил он, шире.

Еще восемь корреспондентов выражали примерно такое же мнение. И все, разумеется, анонимно. "Проблем у них, – решил я, сбрасывая письма в корзину для бумаг, – было куда больше, чем у меня".

– Как жена? – осведомился Дерри.

– Спасибо, прекрасно.

Не глядя в мою сторону, он кивнул. Ему никак не удавалось преодолеть некоторое смущение в разговорах об Элизабет. И не ему одному.

Разговор Люка-Джона вышел на финишную прямую:

– Непременно, обязательно... Позвоню... Самое позднее в шесть. – Он повесил трубку и с профессиональной скоростью пробежал глазами письмо из "Тэлли". – "Глубокое исследование"... До чего обожают эту фразу шикарные журналисты! Хочешь заняться?

– Если заплатят прилично.

– Я думал, ты все еще бьешься над биографией Бастера Фигга.

– Застрял на шестой главе; Мой герой ускользнул на Багамские острова и не оставил материалов.

– И сколь глубоко ты успел погрузиться в его ужасную и ничтожную жизнь?

– Дошел до конца ученичества и первой победы в классических скачках.

– Это купят?

– Не знаю, – вздохнул я. – Его интересуют только деньги. Все, что он помнит о скачках, – это стартовые ставки. Они доходили до тысяч. Просил написать о самых крупных его выигрышах. Считает, что теперь, когда он удалился от дел, лицензию отобрать не имеют права...

Люк-Джон сопел, потирая веснушчатой рукой резко выступавший на шее кадык, и, опустив тяжелые веки, изучал письмо из "Тэлли". В моем контракте с "Блейз" были свои ограничения: сочинять книги – пожалуйста, сколько угодно, но для того чтобы написать статью для другого журнала или газеты, требовалась санкция Люка-Джона, добиться которой было нелегко.

Дерри столкнул меня со стула и уселся на него сам. Бывая в конторе только по пятницам, постоянного места я не имел и при каждом удобном случае пользовался столом моего более юного коллеги. В верхних трех ящиках у него хранилась настоящая библиотечка из скачечных программ, а также полбутылки виски, в нижнем – сотни две бумажных пурпурных сердечек и каталог порнографических фильмов – свидетельство того, каким лихим парнем хотел казаться Дерри, а совсем не тем законопослушным, умеренным и несколько отрешенным молодым человеком, каковым он был на самом деле.

Облокотившись на край стола, я вслушивался в стрекот пишущих машинок и телефонный перезвон – неделя катилась к субботе. По вторникам учреждение замирало, в субботу здесь, казалось, гудит целый рой растревоженных ДДТ мух. По пятницам я сидел в "Блейз", по субботам ходил на скачки. Воскресенье и понедельник – официальные выходные. Со вторника по четверг я измышлял какую-нибудь возбуждающую умы тему и писал. По пятницам относил материал Люку-Джону, а потом редактору – читать и править.

Результат – тысяча слов в неделю, груды бранных писем и чек, не покрывающий и части моих расходов.

Люк-Джон поднял голову:

– А кто у нас идет на скачки, ты или Дерри?

– Я! – выпалил Дерри в ту же секунду.

– Ты как. Тай, не против? – вопросительно взглянул на меня Люк-Джон.

– Нет, конечно. Это сложный гандикап, как раз по его части.

Люк-Джон поджал и без того тонкие губы и (неожиданная щедрость!) вымолвил:

– В "Тэлли" хотят всю подноготную, намеками тут не отделаться. Что ж, почему бы тебе и не поработать на них, коли есть желание?

В нижнем углу листа он накарябал жирное "о'кей" и подписался.

– Только уж будь другом – если раскопаешь какую тухлятину, попридержи для нас, – добавил он.

"Вот она, цена твоему проклятому благородству", – желчно подумал я. Душа Люка-Джона всецело принадлежала "Блейз", и пробным камнем всех решений было: может ли данное дело прямым или косвенным образом сослужить службу газете? Время от времени одного из служащих спортивного отдела безжалостно приносили в жертву на этот алтарь. Отсроченные отпуска, несостоявшиеся свидания, упущенные возможности – ничто не останавливало его ни на миг.

– Само собой, – коротко ответил я. – И спасибо.

– Как жена? – спросил он.

– Спасибо, прекрасно.

Он исправно задавал мне этот вопрос каждую пятницу. Почему бы и не проявить внимание и чуткость, тем более что "Блейз" это ничего не стоило? А может, это и впрямь его интересовало? Интересовало лишь в той степени, что, если она чувствовала себя не "прекрасно", могла пострадать работа.

Я завладел телефоном Дерри и набрал номер.

– Журнал "Тэлли". Чем могу служить? – Девичий голос, ровный, утомленный, с западнокентским акцентом.

– Я хотел бы поговорить с Арнольдом Шенкертоном.

– Простите, кто его спрашивает?

– Джеймс Тайрон.

– Минуту... – Щелканье, пауза. – Соединяю.

Столь же ровный, интеллигентный голос провозгласил себя Арнольдом Шенкертоном из отдела очерков. Я поблагодарил за письмо и сказал, что готов принять предложение. В меру приветливым тоном он проронил, что это очень мило с моей стороны, а я в свою очередь добавил:

– Если, конечно, оплата будет приличной.

– Ну разумеется! Сколько вы хотите?

"Придумай цифру и помножь на два".

– Двести гиней плюс расходы.

Люк-Джон приподнял брови, а Дерри присвистнул.

– Вы разбогатеете!

– Наши доходы весьма ограниченны... – с оттенком жалобы заметил Шенкертон. – Сто гиней – абсолютный предел.

– Я плачу слишком большие налоги.

По проводу донесся тяжкий вздох.

– В таком случае – сто пятьдесят. Но очерк должен быть на уровне.

– Постараюсь.

– От вашего старания журнал прогорит. Нам нужны стиль и интуиция, а не скандал. Ясно?

– Ясно, – согласился я, нимало не обидевшись. – На сколько слов?

– Это основной материал. Примерно три с половиной тысячи.

– А иллюстрации?

– Закончите работу, и я свяжу вас с одним из наших фотографов.

– Прекрасно, – вежливо заметил я. – Каковы сроки?

– Номер идет в печать... так, сейчас посмотрим... двадцатого ноября. Значит, материал мы должны получить самое позднее утром семнадцатого. Но чем раньше, тем лучше.

Я взглянул на настольный календарь. До семнадцатого десять дней.

Люк-Джон бросил мне письмо через стол, но Дерри перехватил его и пробежал глазами.

– "Глубокое исследование", – иронически скривил он губы. – Что ж, тебе не привыкать к глубинам. Там ты чувствуешь себя как дома.

– Да, – рассеянно согласился я. – Но стоит ли погружаться из-за ста пятидесяти гиней?

Мне неожиданно пришло в голову, что интересно было бы извлечь из глубин людей, обычно остающихся в тени. Имена "звезд" подолгу не сходят со страниц прессы. Подпольные же "звезды" не фигурируют в разделе новостей. Надо же хоть иногда вытаскивать их на свет Божий!

Пару раз подобного рода оригинальные идеи уже приносили мне неприятности. Но что решено, то решено. Тогда я и понятия не имел, чем все это закончится.

К часу дня Люк-Джон, Дерри и я утрясли все свои делишки и под мелким моросящим дождем отправились в бар "Девере", что в Девере-корт, напротив Дворца правосудия.

Там уже сидел Берт Чехов и, обжигая пальцы о спички, тщетно пытался разжечь свою старую вонючую трубку. Его тушу обтягивал бесформенный твидовый пиджак, как всегда щедро обсыпанный пеплом, на ногах красовались стоптанные, запыленные ботинки. Водянистые голубые глаза Берта блестели ярче, чем полагалось бы в этот час и в этом месте, – видно, ленч у него начался минут на сорок раньше, по самым скромным моим подсчетам.

Люк-Джон поздоровался с ним, но он ответил лишь мутным, ничего не выражавшим взглядом. Дерри принес каждому по полпинте и вежливо пригласил Берта присоединиться, хотя не питал к нему особого расположения.

– Двойной скотч, – буркнул Берт. Дерри, по-видимому, вспомнил о своих закладных и помрачнел.

– Как дела? – осведомился я и тут же спохватился: Берт был поистине неистощим по части жалоб и воркотни.

Однако на этот раз плотина была перекрыта. Он с усилием сфокусировал на мне водянистый взор, и еще одна спичка обожгла ему пальцы. Он, казалось, и не заметил.

– С-с-совет тебе дам, – пробормотал он и тут же замолчал. Совет остался при нем.

– Ну так выкладывай свой совет, – предложил Люк-Джон. – Он ему всегда пригодится.

Чехов перевел взор с меня на моего босса и рыгнул на всю катушку. Бледное лицо Дерри брезгливо искривилось, и Берт это заметил.

"И вот так каждую пятницу, и в следующую тоже", – подумал я, но ошибся. Берту Чехову оставалось жить меньше часа.

Люк-Джон, Дерри и я сидели на табуретках у стойки и поглощали холодное мясо с маринованным луком, а Берт, покачиваясь, стоял сзади, выпуская трубочный дым и пары виски нам в затылки. Время от времени он издавал нечленораздельное мычание, сопровождавшее, по-видимому, ход его мыслей.

Что-то с ним неладно. Но меня это мало заботило: своих проблем по горло!

Люк-Джон взглянул на Берта с состраданием и предложил еще виски. Алкоголь затопил мутно-голубые глазки, сократив зрачки до величины булавочной головки, что придавало взгляду совсем уж бессмысленное выражение.

– Пойду-ка, пожалуй, провожу его до конторы, – неожиданно для самого себя предложил я. – Не то еще под автобус угодит.

– И поделом ему, – тихо, чтобы не услышал Люк-Джон, прошептал Дерри.

Ленч завершился сыром и второй кружкой пива. Чехова мотало из стороны в сторону, и он опрокинул содержимое моей кружки на брюки Дерри и на ковер. Ковер воспринял это стоически, чего нельзя сказать о Дерри. Одним глотком я допил пиво и принялся подталкивать Берта через толпу к выходу.

– Бар еще не закрыт, – неожиданно отчетливо проговорил он.

– Для тебя закрыт, старина.

Он привалился к стене, размахивая трубкой, зажатой в пухлом кулаке.

– Никогда не уходи из пивной до закрытия. Никогда не бросай рассказ незаконченным. Никогда не держи женщину на пороге дома. Абзацы и юбки должны быть короткими, а фазаны и грудки – пухленькими.

– Точно, – вздохнул я. Вот тебе и совет!

Я взял его под руку, и без особых помех мы выбрались на тротуар Флит-стрит. Нетвердое наше продвижение в сторону Сити вызвало немало косых взглядов, но к столкновениям не привело. Слитые воедино, мы перешли улицу и двинулись на запад вдоль знаменитых фронтонов редакции "Телеграф" и черных стеклянных витрин "Экспресс". Флит-стрит немало повидала на своем веку, и пожилой репортер, накачавшийся, словно бурдюк, вином во время ленча, был никому не интересен.

– Совет, – сказал он вдруг, резко остановившись. – Небольшой совет.

– Ну? – терпеливо спросил я.

Он скосил на меня глаза.

– А ведь мы прошли мимо "Блейз".

– Ага.

Он попытался развернуть меня в обратную сторону.

– У меня дело в Лудгейт-серкус. Нам сегодня по пути, – солгал я.

– П-правда?.. – Он рассеянно кивнул, и мы потащились дальше. Еще через несколько шагов он снова остановился. – М-м-маленьки-ий... совет...

Он смотрел прямо перед собой. Я был уверен, что он ничего не видит, не замечает уличной суеты. Ничего, кроме какой-то одной навязчивой мысли, его не занимало.

Мне надоело ждать совета, который никак не мог материализоваться. Стало опять накрапывать. Я взял его под руку и попытался протащить последние оставшиеся до дверей редакции пятьдесят ярдов. Он не стронулся с места.

– Запомни последние слова, – вдруг сказал он.

– Чьи?

– Мои, ясное дело... Запомни последние слова. Маленький совет...

– Непременно, – вздохнул я. – Вымокнем тут.

– Я не пьяный.

– Ну, конечно.

– Могу написать свою колонку в любую минуту. Хоть сейчас.

Он пошатнулся, и мы направились к входу в редакцию. Еще три ступеньки, и он будет в тепле, в безопасности. Покачиваясь, он стоял у дверей.

– Если кто попросит, – выдавил он наконец, – не соглашайся.

По бледному мясистому лицу пробежала тень озабоченности. Нос был усеян крупными порами, на подбородке проступала жесткая черная щетина.

Рука его скользнула в карман, и выражение озабоченности сменилось радостной гримасой, когда она вновь вынырнула на свет Божий с наполовину недопитой бутылкой виски.

– Надо же, а я уж думал, что потерял... – пробормотал он.

– Ладно, пока, Берт!

– Не забывай, помни мой совет!

– Ладно. – Я уже повернулся, как вдруг он сказал:

– Тай!

Мне это надоело.

– Ну что еще?

– С тобой этого не случится. Ты не допустишь... я знаю, но иногда именно самые стойкие попадают в худшие переделки. Я хочу сказать... Они не понимают, где надо остановиться.

Внезапно он качнулся вперед и ухватился за лацканы моего пальто. В нос мне ударил запах перегара, горячее дыхание смешивалось с сырым воздухом.

– Ты вечно будешь нищим из-за этой твоей... жены. Люк-Джон мне рассказывал, я знаю. Вечно без гроша, будь я проклят. Но не соглашайся, не продавай свою бессмертную душу!

– Ладно, постараюсь, – устало пробормотал я, но он, казалось, не слышал.

С параноической настойчивостью, свойственной сильно пьяным, он продолжал:

– Сначала они покупают тебя, потом шантажируют...

– Кто?

– Не знаю... Только не продавай... не продавай свою колонку!

– Не буду! – вздохнул я.

– Я тебе серьезно говорю. – Он придвинулся еще ближе. – Никогда не продавай свою колонку.

– Берт, а ты?

Он молчал. Потом отвалился от меня и снова зашатался. Криво подмигнул:

– Вот такой совет...

Развернувшись, как на шарнирах, он нетвердой походкой направился через вестибюль к лифтам. Я видел, как он стоял в освещенной кабине, сжимая в руке бутылку, и твердил: "Совет, совет..." Тяжелые двери сомкнулись. Я пожал плечами и, несколько озадаченный, двинулся обратно к "Блейз". Зашел в машбюро посмотреть, готов ли материал. Они еще не закончили. Просили зайти в понедельник.

Когда я снова вышел на улицу, там кричала женщина. Прохожие оборачивались. Резкий истерический крик перекрывал шум колес и визг автомобильных клаксонов. Вслед за другими я побежал посмотреть, в чем там дело.

На тротуаре, в пятидесяти ярдах от "Блейз", быстро собиралась толпа. Я еще подумал, что именно в этом месте недостатка в штатных репортерах не будет. Примчатся через секунду.

На асфальте лежал Берт. Мертвый. Плиты мостовой вокруг него были усеяны сверкающими бутылочными осколками, и острый запах алкоголя смешивался с вонью выхлопных газов.

– Он упал, упал! – Женщина была на грани истерики и кричала не умолкая. – Выпал из окна, я видела! Вон оттуда! Упал!

– Бог мой! – несколько раз подряд повторил Люк-Джон. Похоже, событие действительно потрясло его. Дерри выложил на стол груду газетных вырезок и начал рассеянно собирать их в стопку.

– А Берт точно погиб? – спросил он.

– Его комната на седьмом этаже.

– Да... – Словно не веря, он покачал головой. – Бедный старик!

Nil nisi bene.* Вот уж поистине резкая перемена в отношении!

Люк-Джон выглянул из окна на улицу. Изуродованные останки Берта убрали. Мостовую вымыли. Ничего не ведающие прохожие бодро шагали по плитам, на которых он принял смерть.

– Он был пьян, – сказал Люк-Джон. – Пьян, как никогда.

Сослуживцы Берта утверждали, что тот вернулся с ленча в совершенно невменяемом состоянии и просто выпал из окна. Нашлись и непосредственные свидетели происшествия – две девочки-секретарши. Они видели, как Берт, стоя у окна, хлестал виски прямо из горлышка, потом покачнулся, окно распахнулось, и он вывалился наружу. И удивляться нечему, если учесть, что Берт был пьян в стельку.

Но я вспомнил, с каким отчаянным упорством твердил он мне о каком-то совете. И призадумался.