ГЛАВА 1

А начиналось все как шутка.

Мы с Крисом Айронсайдом были коллегами. Оба холостяки, оба тридцати одного года от роду, оба метеорологи. В тот день, о котором идет речь, мы без особого энтузиазма обнаружили, что наши отпуска в этом году частично совпадают.

В наши обязанности входило рассказывать телезрителям и радиослушателям о циклонах и перепадах атмосферного давления во всем мире. Мы работали в метеоцентре Би-би-си и вместе с несколькими другими метеорологами по очереди сообщали нации хорошие или плохие прогнозы погоды. Миллионы людей с завтрака до полуночи слышали наши голоса и видели на экране наши улыбающиеся или нахмуренные лица, так что мы нигде не могли появиться, не будучи узнанными.

Крису это нравилось. Мне когда-то тоже нравилось, но давно уже приелось. Известность имеет свои минусы.

«А вы, случайно, не?..»

«Да-да, он самый».

Отпуск я старался проводить в краях, где меня никто не знает. Неделя в Греции. Слоны в Серенгети. Вверх по Ориноко на долбленом каноэ. Небольшие приключения. Никаких рискованных авантюр. Я вел вполне упорядоченную жизнь.

Так вот, Крис ткнул пальцем в график отпусков, вывешенный на доске объявлений. Рука его дрожала от негодования.

– Октябрь-ноябрь! – сердито фыркнул он. – А ведь я просил август!

На дворе стоял январь. В августе обычно идут в отпуск те, у кого есть дети школьного возраста. Шансов получить отпуск в августе у Криса практически не было, но у него надежда нередко брала верх над здравым смыслом.

Крис отличался милой сумасшедшинкой, благодаря которой с ним было так приятно посидеть вечерком в пабе. Но, проведя как-то раз вместе с Крисом неделю у подножия Гималаев, я был искренне рад вернуться наконец в родные пенаты.

Мое имя, Перри Стюарт, стояло почти в самом конце алфавитного списка. Ниже были только Уильямс и Ятс. Я обнаружил, что имею право отгулять положенные мне десять рабочих дней в конце октября и должен вернуться на работу четвертого ноября, в канун дня Гая Фокса. Я пожал плечами и вздохнул. Год за годом мне доставалась обязанность – наверно, почетная – отвечать на животрепещущий вопрос: быть или не быть дождю вечером пятого ноября, когда небеса должны вспыхнуть россыпями многоцветных огней в память о Гае Фоксе и его неудавшемся взрыве парламента. И год за годом, если предсказанный мною ливень действительно случался, на стол мне сыпались пачки писем от возмущенных ребятишек, уверенных, что это я во всем виноват.

Крис просмотрел список и постучал по моей фамилии.

– Октябрь-ноябрь! – провозгласил он без особого удивления. – Я так и знал! И ты опять потратишь половину отпуска на свою бабушку.

– Видимо, да.

– Ты ж у нее и так каждую неделю бываешь!

– Угу.

У Криса были папа, мама, братья и еще парочка кузенов. А у меня – только бабушка. Она буквально выкопала меня, еще младенца, из-под обломков дома, разрушенного взрывом газа. И вместо того, чтобы оплакивать моих погибших родителей, воспитала меня.

У большинства моих коллег-метеорологов были жены (или мужья), сожители или хотя бы случайные партнеры. Я же время от времени проводил ночку-другую с сиделками моей бабушки. Не то чтобы я был убежденным холостяком. Просто не спешил жениться. Быть может, ждал свою Золушку.

С приближением осени маниакально-депрессивный психоз Айронсайда все больше клонился в сторону депрессии. Криса снова бросила очередная девушка, и пессимизм, унаследованный им от матушки-норвежки вместе с бледным цветом кожи, длинным подбородком и астеническим телосложением, заставлял его чаще, чем обычно, предсказывать циклоны при малейшем понижении ртутного столба.

Отдельные группы наших зрителей, имевших свои причины особенно интересоваться погодой, как правило, тяготели к определенным метеорологам. Так, например, наша коллега Берил Ятс считалась специалистом по части свадеб, а Сонни Рэй в свободное время отвечал на вопросы строителей, подрядчиков и маляров, ведущих наружные работы. Напыщенный старый Джордж сообщал муниципалитетам, когда можно будет прокладывать и чинить водопроводные трубы, не опасаясь, что канаву зальет дождем. Землевладельцы, крупные и мелкие, особенно доверяли Крису и приступали к сенокосу тогда, и только тогда, когда Крис сообщал, что погода будет подходящая.

Основным хобби Криса были полеты на собственном легком одномоторном самолете. А потому большую часть своих выходных он проводил на отдаленных фермах. Фермеры были ему всегда рады. Они сгоняли с поля овец, чтобы предоставить Крису посадочную площадку, и, случалось, срезали макушки у целого ряда ив, чтобы Крис мог беспрепятственно взлетать.

Я тоже раза три летал с ним в гости к фермерам. Однако мои собственные последователи, не считая детишек, желающих устроить день рождения в саду, были в основном лошадниками. Тренеры скаковых лошадей, желающие, чтобы под копытами у их быстроногих питомцев была идеальная дорожка, почему-то предпочитали советоваться со мной лично. Несмотря на то, что мы готовили специальные прогнозы, посвященные спортивным состязаниям.

Дома, на автоответчике, меня постоянно ждали послания типа: «Я собираюсь в среду вечером выставить многообещающего жеребчика на гладких скачках в Виндзоре. Велик ли шанс, что почва будет твердой?» или «Я не стану выставлять своего стиплера на завтрашний трехмильный стипль-чез, если вы не дадите слово, что дождя завтра не будет!» Мне звонили и организаторы летнего лагеря Пони-клуба, и режиссеры конных шоу, и даже устроители состязаний по конному поло. Все умоляли пообещать им, что погода будет хорошей. Заводчики, отправляющие своих племенных кобыл в Ирландию, беспокоились о том, как бы их лошадки не попали в шторм. Но чаще всего ко мне обращались менеджеры ипподромов, желающие знать, придется ли им поливать дорожку водой в следующие несколько дней. Если дорожка будет хорошей, тренеры охотнее пошлют своих лошадей на скачки. Если будет много участников, на трибунах будет много зрителей. «Хорошая дорожка» – это золотое дно ипподромовского бизнеса; и горе метеорологу, который ошибется с прогнозом!

Однако ни один предсказатель погоды, какими бы познаниями и интуицией он ни обладал, не может всегда угадывать верно. А уж у нас, на Британских островах, тем более. Наши капризные ветра могут менять погоду самым непредсказуемым образом. Так что если твои предсказания сбываются в восьмидесяти пяти случаях из ста, это уже чудо.

Осенняя депрессия Криса нарастала день ото дня, и мне смутно хотелось подбодрить его. Возможно, именно поэтому я и согласился на его предложение слетать в ближайшее воскресенье на ленч в Ньюмаркет. Крис меня заверил, что наш хозяин пригласил как минимум человек двадцать, так что лишний гость большой обузой не будет.

– К тому же, – заметил Крис со своим обычным мягким ехидством, – твоя слава – твое счастье, никуда не денешься. Каспар тебя на руках носить будет.

– Каспар?

– Каспар Гарви. Это он ленч устраивает.

– А-а…

Каспар Гарви был одним из самых богатых приятелей-фермеров Криса, но я его больше знал как владельца трех или четырех скаковых лошадей. Я имел удовольствие слышать в трубке нервное чириканье его тренера с понедельника до воскресенья. Оливер Квигли, тренер, был отнюдь не создан для каких бы то ни было стрессов, не говоря уже об изматывающей и полной неожиданностей жизни, какую суждено вести тренеру скаковых лошадей. Каспар Гарви, судя по всему, внушал своему тренеру страх и почтение. Впрочем, надо сказать, что с Гарви любому тренеру было бы нелегко установить дружеские отношения.

Я никогда не встречался лично ни с Квигли, ни с Гарви, да и не стремился к этому. Однако чем ближе к воскресенью, тем чаще я натыкался на упоминания о «Каспаре Гарви, настоящем подарке миру скачек», о том, что «Каспару Гарви осталось сделать всего один рывок, чтобы войти в почетный список лучших владельцев», о том, что «на аукционе годовиков Каспар Гарви выложил миллионы за Надежду Дерби». Чем больше я узнавал о Гарви, тем сильнее разыгрывалось мое любопытство. И я начинал понимать, отчего Квигли такой нервный.

На неделе перед ленчем у Каспара Гарви мне выпало выступать с двумя главными прогнозами дня, в восемнадцать тридцать и двадцать один тридцать. Целыми днями я рассчитывал вероятное направление движения воздушных масс, а вечером, в самое горячее время, появлялся перед камерой, чтобы сообщить о своих выводах. Многие думают, что мы с Крисом и прочие ведущие «Метеоновостей» всего лишь зачитываем чужие прогнозы, и ужасно удивляются, когда им объясняешь, что мы действительно метеорологи, что прогнозы мы составляем сами, используя информацию, полученную с разбросанных по всей стране метеостанций, и обсуждая ее с коллегами. А затем мы выходим в эфир «вживую», без шпаргалки и обычно без напарника, из крохотной студии, где мы сами размещаем компьютерные символы на большом экране с картой Британии.

На Британских островах более двухсот метеостанций. С каждой поступают сведения о скорости и направлении ветра и атмосферном давлении в данном месте. Эти сведения попадают в большой компьютер, который находится в Гидрометцентре в Брекнелле, что близ Аскота, к западу от Лондона. В этот же компьютер поступают данные о погоде со всего мира. Они позволяют рассчитать, как поведет себя погода в ближайшие двое суток. Но все это очень приблизительно. Перепад атмосферного давления может принести с севера поток арктических воздушных масс, и наши безоблачные обещания сменятся неуклюжими оправданиями.

Однако в то воскресенье в конце сентября утро было ясным и солнечным, с востока дул пронзительный ветер, и погода обещала остаться такой весь день, так что фермеры Восточной Англии могли спокойно убирать свой ячмень.

– Отличная летная погода! – сказал Крис.

Самолету Криса, одномоторному «Пайперу-Чероки» с низкими крыльями, было уже лет тридцать. Крис честно признался, что он – четвертый владелец этого самолета. Третьим владельцем был аэроклуб, где на этом самолетике налетывали по шесть часов в день. На потрескавшихся от старости кожаных сиденьях красовались вековые вмятины.

Пару лет тому назад, когда я познакомился с этим ископаемым, моя первая реакция была: «Нет, спасибо, я лучше снизу погляжу!» Но Крис привел меня в гулкий ангар и познакомил там с механиком, который явно сознавал, что между плохо завинченными гайками и авиакатастрофами существует самая прямая связь. И когда этот механик заверил меня, что «Пайпер», несмотря на свою древность, надежен до последней заклепки, я все же решился довериться Крису.

И, как ни странно, Крис оказался вполне компетентным пилотом. Я предполагал, что он и в воздухе будет так же рассеян и беспечен, как обычно, но нет: он вел машину трезво и осторожно и избегал подниматься выше шара радиозонда.

Многие наши коллеги считали, что у Криса тяжелый характер, и с легким недоумением интересовались, не тяготит ли меня его общество. Я обычно честно отвечал, что мне нравится его странноватое отношение к жизни. Ну, а о том, что в период депрессии Крис рассуждает о самоубийстве так же легко и буднично, как о том, какой галстук надеть для утреннего выхода в эфир, я предпочитал не упоминать.

От того, чтобы действительно броситься под поезд (Крис считал этот способ наилучшим), его удерживала лишь мысль о семье, в особенности об отце. Наверно, в нем было все же меньше отвращения к себе и больше мужества, чем у многих, кто в конце концов поддался искушению и ушел из жизни.

К тому времени, как мы отправились на ленч к Каспару Гарви, Крису Айронсайду стукнуло тридцать один. Он успел отпугнуть своей мрачностью целую вереницу девушек, которые поначалу находили в идее самоубийства нечто завораживающее, и даже, кажется, смирился с возможностью дотянуть до средних лет.

Внешне Крис был довольно-таки хорош собой. Высокий, гибкий и тонкий, бледно-голубые умные глаза, белокурые волосы, жесткие как проволока, пышные светлые усы – и, особенно на экране, полуулыбка, как бы говорящая: «Не верите? Ну-ну…»

Его крылатая радость и гордость стояла на аэродроме Уайт-Уолтем. На ее содержание Крис тратил большую часть своих доходов. Он насмешливо сообщал всем, кто соглашался слушать, что для здоровья самолет куда полезнее аэробики. Когда я появился на аэродроме, Крис приветствовал меня с тем выражением, которое у него было признаком наивысшего душевного подъема. Его «Чероки» стоял у заправки и набирал в баки топливо, летучее, как сама машина. Каждый бак наполнялся под завязку, чтобы вытеснить воду, которая могла скопиться в пустых емкостях, сконденсировавшись из горячего воздуха, остывавшего после предыдущего полета.

Крис вовсе не походил на пилотов старого образца, в защитных очках и белом шарфе. На нем была теплая шерстяная рубашка в клетку, а поверх рубашки – норвежский свитер ручной вязки. Крис окинул взглядом мои темные брюки, белую рубашку, темно-синий пиджак и одобрительно кивнул: ему почему-то казалось, что мой приличный вид скомпенсирует его собственную эксцентричность.

Крис кончил заправлять самолет, убедился, что заправочные отверстия плотно завинчены, и с моей помощью откатил белый самолетик подальше от заправки – небольшая любезность по отношению к прочим, желающим заправиться. Крис обошел самолет, бормоча себе под нос свой инвентарный список и по очереди простукивая все жизненно важные детали конструкции. Под конец, как всегда, откинул обе половинки капота, проверяя, не забыл ли механик тряпку в моторе – как будто механик был способен на подобную небрежность! – и заодно протер щуп, прежде чем снова вставить его в маслосборник, проверяя, достаточно ли в моторе масла. Когда речь шла о самолете, Крис ничего не оставлял на волю случая.

Забравшись в кабину и усевшись на левое сиденье (место первого пилота), Крис все с той же добросовестностью проверил все рычаги и наконец, сосредоточенно глядя на приборы, завел мотор.

Я давно привык к его скрупулезным проверкам, а потому спокойно и терпеливо ждал, когда наконец плечи и руки Криса удовлетворенно обмякнут, он хмыкнет, включит свое радио и сообщит воскресному диспетчеру в его стеклянной башне, что Айронсайд на своем «Чероки» запрашивает разрешения на взлет, что ему предстоит стандартный полет в Ньюмаркет и он намерен вернуться около семнадцати ноль-ноль по местному времени. Крис с диспетчером были хорошими знакомыми, и этот обмен информацией был скорее данью вежливости, чем необходимостью. Из диспетчерской ответили, что путь свободен.

– Спасибо, приятель, – ответил летчик.

Крис был прав: денек выдался отличный, в самый раз для полета. Легко загруженный «Чероки» без труда оторвался от земли и повернул на север, поднимаясь все выше. Мотор издавал нечто среднее между ревом и грохотом, так что разговаривать было невозможно. Впрочем, на такой высоте – выше орлиного полета! – все равно не до болтовни. Душа у меня, как всегда, приплясывала от удовольствия, точно воздушный шарик на ниточке. Я проверял курс по карте, расстеленной у меня на коленях, и мне было хорошо. А может, все-таки когда-нибудь я научусь летать? Почему бы и нет, в конце концов?

Крис начертил фломастером на ламинированной карте ломаную линию. Это был наш непрямой путь к ленчу. Сам Крис вел машину в соответствии с данными указателя курса, делая поправку на девиацию магнитного поля и боковой ветер, а я, в меру своих способностей, проверял наше местонахождение по рекам и дорогам, лежавшим в двух тысячах футов под нами, и указывал на них Крису, поощряемый улыбками и кивками.

От Уайт-Уолтема мы полетели на север, чтобы обогнуть Лондон, и свернули на северо-восток там, где многополосная магистраль М-1 покидает пределы разросшегося городка Лутон с его оживленным аэропортом к востоку от города.

Крис давно мечтал о дорогостоящем электронном оборудовании нового поколения, с которым куда проще ориентироваться в воздухе. Однако пока что у него все до последнего гроша уходило на то, чтобы просто поддерживать машину в рабочем состоянии, так что ориентировался он исключительно с помощью расчетов и остроглазых пассажиров. Крис говорил, что за все время заблудился только однажды.

Как бы то ни было, «Чероки» благополучно доставил нас в район Ньюмаркета. Крис разыскал большой дом к югу от города и, спустившись на тысячу футов, сделал два круга над домом. В сад выбежали крошечные фигурки, которые принялись махать нам руками.

– Дом Каспара Гарви! – крикнул мне Крис, хотя это и без того было ясно. Я кивнул. Крис заложил еще один вираж, опустив левое крыло, чтобы улучшить мне обзор. Я достал удобный маленький фотоаппарат, который всегда держал под рукой, и сделал несколько снимков, чтобы доставить удовольствие нашему хозяину.

Крис выровнял самолет и поднялся еще на несколько сотен футов, чтобы я мог как следует разглядеть город, который в мире скачек называли «главным штабом». Я сотни раз говорил по телефону со здешними тренерами. Я общался с ними по электронной почте. Я знал голоса, я знал людей. Оливер Квигли был не единственным местным жителем, который с тревогой требовал от меня пообещать то, чего я обещать никак не мог.

Мы с Крисом еще до полета проверили по схеме и убедились, что вряд ли сможем определить с воздуха, где чья конюшня. Пролетая над городом со скоростью сто двадцать узлов, я обнаружил, что узнаю только пару самых крупных.

Оливер Квигли не раз говорил мне, что его лошади прямо из конюшни выходят на Уоррен-Хилл, но на такой скорости, при том что солнце било в глаза и я был непривычен ориентироваться на земле с высоты птичьего полета, я никак не мог разобрать, в какой из прямоугольных построек находятся четвероногие капиталовложения Каспара Гарви, в том числе и кобылка, которой в пятницу предстояло участвовать в скачках. Однако на всякий случай, чтобы угодить еще и тренеру, я постарался сфотографировать все конюшни подряд.

Ни одной лошади внизу видно не было, ни на размеченном поле для галопа, ни во дворах конюшен, ни на специальных дорожках для лошадей, паутиной оплетавших весь город. Под нами находилось примерно тысяча двести скакунов самых голубых кровей, но в час ленча в воскресенье все они дремали у себя в денниках.

Крис взглянул на часы и повернул на юг. Вскоре он мягко опустил машину на специально для этого предназначенную полоску травы, расположенную рядом с летним ипподромом. Жокейский клуб не только не запрещал этого, но еще и брал плату за стоянку, что жутко возмущало Криса.

Он отогнал самолет назад, туда, где нас ждал «Лендровер». К «Лендроверу» прислонилась девушка в ультракороткой юбке.

– Ч-черт! – энергично выругался Крис.

– В чем дело?

– Он прислал дочку. А обещал, что ее не будет.

– А что? Нормальная девушка…

Крис хмыкнул, как бы сочувствуя моей наивности. Он подтормозил «Чероки», аккуратно развернул, поставил на стоянку и выключил мотор.

– Ее зовут Белладонна, – сообщил Крис. – Чистый яд!

Я отстегнул ремень, открыл дверь, выбрался на крыло и спрыгнул вниз. Крис, еще разок проверив все приборы, вылез следом. Я не был уверен, что он имел в виду, когда говорил о ее ядовитости. Крис небрежно представил нас друг другу:

– Белл, это Перри. Перри – Белладонна. Зови ее просто Белл.

Я пожал ей руку. Она приподняла бровки:

– А вы, случайно, не…

– Он самый.

Она вовсе не выглядела опасной. Наоборот, сладкой, как патока. Белокурые волосы, не приглаженные, а пушистые и слегка взлохмаченные. Голубые глаза с невинно хлопающими ресницами. На губах, подчеркнутых розовой помадой, постоянно играет улыбка. Даже без замечания Криса я подумал бы, что есть в ней нечто от ведьмы.

– Залезайте! – пригласила она, гостеприимно указав на «Лендровер». – Папа услышал, как вы кружите над домом, и послал меня вас встретить. Сам он варит глинтвейн и не оторвется от плиты, пока корица не утонет.

Крис ее как будто и не слышал. Он обошел вокруг самолета, одобрительно похлопывая его по боку, прислушиваясь к негромким щелчкам остывающего металла. На белом, сверкающем на солнце фюзеляже выделялся опознавательный знак – темно-синяя молния – и регистрационный код, по которому Криса могли опознать во всем мире. Крис и вправду не раз летал за границу, и достаточно часто, чтобы там его прозвали (не без уважения) «въедливым англичанином». В сырую погоду, вернувшись домой, он отмывал и насухо вытирал крылья и сверху, и снизу, чтобы избавиться от грязи, налипшей при посадке.

– Ну едем же, наконец! – сказала ему Белл, открывая для него переднюю дверцу «Лендровера». – Что мы тут, до завтра торчать будем?

Противостояние между ними было слабым, но заметным. Нам предстояла пятимильная поездка к дому Каспара Гарви. Я уселся на заднее сиденье, прислушиваясь к напряженно-любезным репликам и размышляя, насколько далеко простирается их взаимная неприязнь. Вот, к примеру, стали бы они в случае чего спасать друг друга с риском для жизни?

Дом Каспара Гарви не дотягивал до величественного, но зато и напыщенным он не был. Фасад, с невысокими дорическими колоннами, выглядел импозантным, но сразу было заметно, что дом не особенно велик и никто не пытался сделать вид, что он больше, чем на самом деле. Впрочем, в холле и гостиной, которые были разделены стеной с арками, как раз хватало места, чтобы разместить всех гостей. Более тридцати человек бродили по комнатам, пили горячий глинтвейн, ели горстями арахис и беседовали о золотой жиле Ньюмаркета – о лошадях.

Каспар Гарви, заметив Криса, пробрался ему навстречу сквозь толпу, высоко подняв бокал с вином. Подойдя поближе, он поздоровался и кивнул Крису.

– Я слышал, как вы пролетали над домом. Добро пожаловать и вам тоже, – кивнул он в мою сторону. – Мой тренер клянется, что вы дождь за месяц чуете. Он где-то тут. Выставлять ли мне кобылку в пятницу? Моя жена все со звездами совещается. Хотите вина?

Я принял бокал со сладким вином, благоухающим корицей, и, взглянув туда, куда указывал Гарви, увидел за спинами тренера, Оливера Квигли. Квигли явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Скажите ему, что до пятницы будет сухо! – потребовал Гарви. – Пусть выставляет мою лошадь.

Он явно наслаждался ролью гостеприимного хозяина. Я еще подумал – хотя это было дурно с моей стороны, – что эта роль значила для него куда больше, чем сами гости. Эта скороговорка и экспансивная жестикуляция преследовали ту же цель, что и дом: продемонстрировать богатство и процветание, но при этом так, чтобы это не выглядело показным.

Я сказал Гарви, что сфотографировал его дом с самолета, и пообещал прислать снимки. Польщенный хозяин предложил мне снимать гостей сколько угодно, если, конечно, они будут не против.

Его облик был так же внушителен, как его манеры: крепко сбитый, широкоплечий, импозантный господин с мощной шеей и аккуратно подстриженной седеющей бородкой. Каспар Гарви был дюйма на три ниже худощавого Криса – как и я сам, кстати, – но это было неважно. Он бросался бы в глаза при любом росте, ибо его окружала мощная, хотя и незримая аура, какую дает только успех. Я его сфотографировал. Он снова встал в позу и после вспышки милостиво кивнул.

Крис не пил ничего, кроме кока-колы, как и положено хорошему мальчику, которому предстоит вести машину, и держал свое буйство в рамках. У него явно выдался «положительный» день: он готов был острить и смеяться и явно пока не собирался бросаться под поезд.

Передо мной возникла неядовитая Белладонна, налила мне еще глинтвейна из дымящегося кувшина и напрямик спросила, зачем это такой на вид разумный человек, как я, связался с этим психом Айронсайдом.

– Он умный, – коротко ответил я.

– И что, этого достаточно?

– Отчего он вам так не нравится? – поинтересовался я.

– Не нравится? Я его когда-то любила, этого ублюдка.

Она одарила меня мимолетной улыбкой, передернула плечами и отправилась наливать вино другим гостям. Ну, а я, как полагается на подобных сборищах, через некоторое время присоединился к одной из беседующих кучек, в которой был и вечно озабоченный Оливер Квигли. Он желал знать, что сулит этот ветер.

– Холодно сегодня! – сказал Квигли.

Почему-то присутствие меня во плоти – особенно с фотоаппаратом – совершенно выбило его из колеи. Хотя ничего страшного во мне нет. Я привык к гневу и недоверию со стороны лошадников определенного сорта – тех, что, в точности как дети, почему-то полагали, будто это я сам нарочно устраиваю плохую погоду. Я привык играть роль неприятного посланца, который приносит вести о проигранных битвах. Не раз меня ругали за то, что я позволил себе улыбаться, рассказывая о грядущих метелях. Но вот бояться меня вроде бы никто не боялся…

Хотя, быть может, я просто ошибаюсь, подумал я. Тем более я знаю его только как чересчур нервного тренера, помешанного на погоде, – но ведь у него еще могут быть проблемы…

– Все зависит от Урала, – сказал я успокаивающе.

Квигли был озадачен.

– Что – все?

– Восточный ветер, – пояснил я. – Такие порывы холодного арктического воздуха с континента более характерны для зимы, но, если ветер продержится до пятницы, кобылке Каспара Гарви предстоит ясный и погожий день.

– А он продержится? – несколько агрессивно поинтересовалась импозантная дама лет пятидесяти, с седыми волосами и американским акцентом, которая только что присоединилась к нашей группке со своими тремя нитками жемчугов и виновато выглядящим мужем.

– Эвелин, дорогая… – терпеливо пробормотал муж.

Но Эвелин была настойчива:

– И что это за Урал такой?

Ее муж, невысокий кругленький мужчина в очках в тяжелой темной оправе, спокойно ответил ей:

– Эвелин, дорогая, Урал – это такие горы в России. Между Уралом и Лондоном нет никаких других гор, и ничто не мешает продвижению холодных воздушных масс с востока, из Сибири.

Он окинул меня пронзительным, но доброжелательным взглядом карих глаз, прячущихся за толстыми стеклами.

– Это не вы тот молодой человек, что прилетел с метеорологом?

Не успел я согласиться, что да, я и есть тот молодой человек, как вмешался Оливер Квигли и с жаром, энергично жестикулируя, сообщил, что я тоже предсказываю погоду и что телезрители знают меня, пожалуй, даже лучше, чем Криса.

– Робин с Эвелин – они американцы, – заверил меня Квигли, боясь быть неправильно понятым, – живут по большей части во Флориде и британского телевидения почти не смотрят.

– Дарси, – сказал невысокий мужчина и, чтобы завершить обряд знакомства, аккуратно переложил свой бокал в левую руку, а правую протянул мне. – Робин Дарси.

Его светская речь была отмечена легким бостонским акцентом.

– Вы собираетесь ехать в отпуск вместе с Крисом?

Насколько мне известно, нет.

– Нет, вряд ли, – ответил я. И подумал про себя, что Робин таким образом деликатно осведомился о моей сексуальной ориентации. Интересно, а сам-то он кто? Эвелин, почтенная матрона в черном, на несколько лет старше своего мужа, отнюдь не похожа на женщину чьей-либо мечты…

– Будете в наших краях – заезжайте в гости, – сказала она машинально, совершенно неискренне.

– С удовольствием, – ответил я с деланной радостью, как положено в подобных случаях.

Ее супруг незаметно покачивался с каблука на носок, сложив руки на животе. Его первоначальный интерес к моей персоне быстро увял, и он удалился вместе со своей Эвелин на поиски более восприимчивых умов.

Снова появилась Белладонна со своим кувшином. Она проводила взглядом супругов Дарси и заметила:

– Если вы любите умников, этот Дарси должен прийтись вам по вкусу.

– А в чем именно проявляется его ум?

Бледные веки Белл вспорхнули и снова опустились.

– Во всем. Это как красота. Он такой уродился.

Со стороны Дарси не производил впечатления человека заметного и значительного. Все, что было слышно, – это голос его общительной супруги.

– Не давайте себя обмануть, – сказала Белл.

– Ладно, не дам.

– Крис говорил, что вы пару раз спасли ему жизнь…

Помолчав, я ответил:

– Ему нравилось играть с поездами.

– А теперь?

– Чем дальше, тем меньше.

– Я отказалась лететь с ним, – сказала она. – Из-за этого мы и поссорились.

После паузы она добавила:

– Между нами все кончено. Он вас не пугает?

Был период – всего лишь год тому назад, – когда поезда едва не взяли верх. Однажды я просидел с ним целую ночь. Он лежал скрючившись, как младенец в утробе, и стонал от боли. И единственное слово, которое он произнес, было: «Яд…»

Крис стоял в паре шагов от нас. Он был на вершине своего душевного подъема. Он рассказывал анекдоты про летчиков, вызывая взрывы искреннего хохота.

– «Вызываю пилота!» – «Пилот п-пьян…» – «Вызываю второго пилота!» – «Второй пилот п-пьян…» – «Тогда позовите штурмана!» – «Штурман п-пьян…» – «А это кто говорит?» – «Это автоп-пилот… Ик!»

– Господи! – простонала Белл. – Это же я рассказала ему этот анекдот, тыщу лет тому назад!

– Все новое – это хорошо забытое старое.

– А вы знаете, что он иногда пишет стихи?

– Угу.

Я помолчал.

– В основном научные.

– А вы видели, как он их рвет?

Видел. Тоже своего рода самоубийство. Ничего, пусть лучше уничтожает стихи, чем себя самого.

Белл повернулась спиной к Крису и объявила, что в столовой подано кушать. Там стояли столы с белыми скатертями и стулья с позолотой. Осенняя трапеза была рассчитана на миллионеров и проголодавшихся метеорологов. Я беззастенчиво набрал себе полную тарелку всяческих кушаний. Напористая Эвелин Дарси пригласила меня за круглый стол, за которым ее муж и еще четверо гостей сосредоточенно жевали жареных куропаток.

Мы с четырьмя незнакомцами представились друг другу, как это принято, и обсудили вопрос, не будет ли сегодня дождя. Я улыбался им и отвечал дружелюбно, потому что на самом деле я очень люблю свою работу, а хорошие отношения с публикой никогда не помешают.

Двое из моих соседей по столу были Джордж Лорикрофт, представительный сорокапятилетний тренер скаковых лошадей высшего разряда, и его белокурая и пухленькая молодая жена Гленда. Что бы она ни сказала, ее муж каждый раз либо опровергал ее слова, либо просто обрывал супругу на полуслове. Я мог бы поручиться, что под нервным хихиканьем Гленды скрывается давняя, горькая обида.

Эвелин Дарси, обладательница трех ниток жемчугов, черного платья и серебристо-седых волос, чересчур обильно смоченных лаком, оказалась исключительно настырна и беззастенчива. Она пожелала знать – громко, во всеуслышание, – правда ли, что мы с Крисом получаем целое состояние за то, что то и дело появляемся на экране. А иначе откуда бы Крис брал деньги на то, чтобы содержать самолет?

Ее услышали все. Крис, сидевший на другом конце комнаты, едва не поперхнулся от смеха, скорчил мне рожу и крикнул в ответ:

– Мы оба государственные служащие, мадам! И жалованье нам платят из бюджета. Так что содержите нас вы, налогоплательщики. А того, что мы получаем, не хватает даже на месячный запас презервативов.

Реакция гостей на это нескромное – и, прямо скажем, не совсем правдивое – заявление была разной. Кто-то расхохотался, кто-то смутился, кто-то возмутился. Я спокойно продолжал кушать куропатку. Если уж дружишь с Крисом, приходится принимать его таким, каков он есть. Он мог бы сказать и что-нибудь похуже. Такое уже не раз бывало.

Эвелин Дарси тряслась от смеха. Робин сидел со страдальческим видом. Джордж Лорикрофт, угнетатель жен, уточнил у меня, правда ли, что нам платят жалованье из бюджета, и я невозмутимо согласился, что да, а почему бы и нет, мы ведь работаем на всю страну.

Тут появился Оливер Квигли. Он принес стул и втиснулся между Эвелин и мной. Вел он себя так, точно его преследует военная полиция, чтобы арестовать за какие-то жуткие преступления. Да неужели этот человек вообще не способен хоть на миг успокоиться?

– Я вам хотел сказать, – промямлил он, брызгая слюной едва не в самую мою тарелку, – что мне вчера по почте пришла рекламка от одной новой фирмы, они предлагают… э-э, ну, в смысле, я думаю, стоит попробовать, знаете ли…

Он забуксовал.

– Так что же они предлагают? – спросил я без особого интереса.

– Ну… э-э… персональные прогнозы погоды.

– Частная фирма? – уточнил я. – Вы это имеете в виду?

– Н-ну… да. Вы им посылаете… э-э… электронной почтой, конечно… место и время, для которого вам нужен прогноз, и сразу же получаете ответ.

– Замечательно, – сухо сказал я.

– Вы об этом еще не слышали? Это же для вас вроде как конкуренты, а?

Если бы Квигли был чуть похрабрее, я бы сказал, что он ехидничает. А так я покончил с превосходной куропаткой в сухарях и улыбнулся, нимало не задетый.

– Ну что ж, мистер Квигли, советуйтесь с ними. Это неплохая идея.

– Вы меня удивляете! – воскликнул он. – Ни за что бы не подумал, что вы так к этому отнесетесь! В смысле… неужели вы не против?

– Ни в коей мере.

Робин Дарси наклонился вперед и спросил у меня, через свою жену и трясущегося тренера:

– А сколько мистер Квигли заплатит вам за то, что вы скажете, стоит ли выставлять в пятницу кобылку Каспара?

Оливер Квигли был человек нервозный, но не дурак. Он все понял. Он открыл рот, потом закрыл. Я знал, что он, как и прежде, будет требовать от меня точных сведений, за которые ему не придется платить.

Робин Дарси спросил у меня – похоже, с неподдельным интересом, – когда я впервые заинтересовался метеорологией. И я объяснил ему, как объяснял сотни раз до того, что лет с шести полюбил смотреть на облака и никогда не мечтал о другой жизни.

Я подумал, что добродушие Дарси основывается на уверенности в собственном интеллектуальном превосходстве. Я давно уже научился не спорить с подобными убеждениями и был дважды вознагражден продвижением по службе. В этом цинизме я никому, кроме себя, не признавался. Но зато нередко я смиренно признавался себе, что встретил человека, который действительно умнее меня. Я слабо улыбался Робину Дарси и никак не мог понять, где же кончается – или начинается – его ум.

– А где вы учились на метеоролога? – спросила Эвелин. – Что, есть какой-то специальный колледж?

– Да нет, как-то так сложилось… – ответил я.

Крис, направлявшийся к буфету за добавкой, подслушал ее вопрос и мой ответ и бросил через плечо:

– Не слушайте его! Он физик. Доктор Перри Стюарт, и никак иначе.

Робин зевнул и прикрыл свои близорукие глаза, но колесики у него в голове завертелись быстрее. Я видел это, я это чувствовал и не понимал, почему он старается это скрыть.

Оливер Квигли, не переставая трепетать, поспешил заверить меня, что вовсе не хотел меня обидеть своим предположением, будто частная фирма может оказаться лучше, хотя оба мы знали, что он был чертовски близок к этому. Вся разница была в том, что его это, похоже, страшно смущало, а мне было все равно. Если трепетный Оливер Квигли свалит свои тревоги на чьи-нибудь еще широкие плечи, я буду только рад.

Каспар Гарви разыгрывал радушного хозяина, желающего, чтобы его гости унесли с собой хорошие воспоминания. Он вытащил меня из-за стола, водил за собой и представлял всем по очереди, убеждая всех позволить мне их сфотографировать. Если кто-то отказывался, Каспар совал упрямцу еще стакан вина и в конце концов добивался своего.

Я щелкнул вместе Квигли и Лорикрофта, двух тренеров, сошедшихся у буфета, чтобы положить себе хрустящей жареной картошки, и ненадолго задержавшихся, чтобы поговорить о работе. До меня долетел обрывок реплики Квигли: «…и никогда не платит вовремя!», потом голос Лорикрофта: «На скачках в Баден-Бадене мою лошадь толкнули на старте…»

Пышногрудая жена Лорикрофта гордо сообщила соседям по столу:

– Джордж постоянно ездит в Германию и выигрывает там скачки – ведь правда, Джордж?

Однако Лорикрофт беспощадно остудил ее энтузиазм, возразив, что в Германии он был всего один раз, в прошлом сезоне.

– Я куда чаще бываю во Франции и действительно выигрываю там скачки, но моя супружница вечно все путает.

Он обвел нас взглядом, как бы ища сочувствия своей тяжкой семейной жизни, и самодовольно улыбнулся. Я подумал, что сама Гленда, конечно, не сахар, но ее дорогой Джордж хуже горькой редьки.

Роскошный ленч плавно перешел в кофе и вполне достойный портвейн, и в конце концов гости не без сожаления принялись расходиться. Но нам с Крисом надо было, чтобы кто-то подкинул нас до нашего «Чероки», а между тем Белл нигде видно не было.

Я стоял, переминаясь с ноги на ногу и не зная, куда деваться, но этому положил конец сам Каспар Гарви. Он подошел ко мне и сказал тоном, не допускающим возражений:

– Раз уж вы добрались к нам в Ньюмаркет, давайте съездим взглянуть на мою кобылку. Заодно сфотографируете ее. По крайней мере будете знать, какова та лошадь, ради которой мы интересуемся погодой в пятницу.

Он решительно подхватил меня под локоть, так что противиться было бы попросту невежливо – хотя, с другой стороны, отчего бы мне и не взглянуть на кобылку, раз хозяину так этого хочется? Не такая уж это большая услуга после превосходного ленча. Вот только Крис торопился – нам надо было вернуться домой засветло.

Впрочем, Крис выходил из себя не из-за времени, а из-за того, что ему придется ехать в «Лендровере» вдвоем с Белл. Казалось бы, зачем нам на четверых две машины – но Каспар Гарви явно и недвусмысленно намеревался ехать на двух машинах. Он сердечно помахал рукой Оливеру Квигли, последнему из отбывших гостей, прощаясь с ним до скорой встречи, и направился к своей машине.

Он выехал из ворот вслед за голубым «Вольво» Квигли и предоставил Крису и своей дочери добираться до конюшни на «Лендровере».

Поскольку до конюшни было рукой подать – миль шесть или около того, – Каспар Гарви не стал терять времени и сразу взял быка за рога.

– Как вы считаете, насколько неуравновешен этот ваш Крис?

– Хм… Н-ну… – неопределенно промычал я.

– Я не желаю, чтобы он стал моим зятем! – объявил Гарви.

– Ну, в настоящий момент это представляется маловероятным, – заметил я.

– Как бы не так! Девчонка от него без ума. В том году они грызлись, как собаки, – и я, честно говоря, был рад этому. Не то чтобы он был плохим спецом – он блестящий метеоролог. Я всегда следую его советам, и это сберегло мне тысячи – буквально тысячи! – фунтов.

Гарви замялся – видно, следующий вопрос показался ему чересчур прямым, но он все-таки его задал:

– Не могли бы вы ему сказать, чтобы он оставил мою дочь в покое?

Ну что можно ответить на такое? «Нет, не могу». Но мне показалось, что сам вопрос был поставлен неправильно.

Видя, что я молчу, Гарви продолжал:

– В том году она шипела и плевалась, как дикая кошка. Сорвалась с места, уехала в Испанию, устроилась там на работу. А полтора месяца назад вернулась и потребовала, чтобы я устроил этот ленч и не говорил Крису, что она тут будет, – и я сделал, как она просила, бог весть почему. Я думал, что между ними все кончено. Я ошибся.

Он мрачно умолк. Мощная машина урчала, пожирая мили.

– Он спросил, нельзя ли захватить с собой приятеля, и когда я увидел вас… вы выглядите человеком разумным, не то что он, – я подумал, может, вы ему скажете, чтобы не заводил все сызнова, не тревожил Белл… но вы, похоже, считаете, что это плохая идея…

– Сами разберутся… – сказал я, чувствуя себя довольно беспомощно.

Гарви явно ожидал другого ответа. Оставшуюся часть пути мы ехали в угрюмом молчании, взаимно недовольные друг другом.

Оказалось, что конюшня Оливера Квигли находится на противоположном конце Ньюмаркета. Там магазины и гостиницы сменялись тем, ради чего и существовал этот город: денниками выхоленных лошадей и пустошами, где эти лошади учились побеждать.

Тренер Квигли остановил голубой «Вольво» посреди двора. Даже здесь, в собственных владениях, он похоже, чувствовал себя не в своей тарелке. В большой прямоугольной конюшне суетились конюхи: они кормили и поили лошадей, меняли соломенные подстилки, чтобы их подопечным было тепло и уютно ночью. Один из работников – очевидно, главный конюх – отмерял лошадям вечерние порции корма. Двери некоторых денников стояли открытыми, в некоторых горел свет, другие были заперты, и свет в них был потушен. Чувствовалось, что все конюхи торопятся поскорее управиться с воскресной программой и перейти к более приятным занятиям.

Каспар Гарви остановил свою машину рядом с машиной Квигли. О чувствах своей дочери он так больше и не упоминал.

Конюхи заметно подтянулись, когда появились двое самых могущественных людей в их жизни: тренер Оливер Квигли (и неважно, что Квигли такой дерганый: жалованье-то все равно платит он, и никто другой!) и Каспар Гарви, владелец четырех чемпионов, бывших честью и славой не только этой конюшни, но и всего конного спорта.

Кобылка, которая должна была участвовать в скачках в пятницу, находилась за одной из запертых дверей. До нее очередь еще не дошла.

Каспар Гарви, приятно взбудораженный предстоящей встречей со своим имуществом, подошел к шести денникам, расположенным отдельно от прочих, между двумя дорожками. Одна из них вела от конюшни к Уоррен-Хиллу, где тренировали лошадей, другая – к большому дому, где, видимо, жил сам Квигли.

– Вот денник кобылки, – сказал Гарви, жестом приглашая меня подойти поближе. Он отодвинул засов на верхней половинке двери денника. – Она тут.

Кобылка действительно была там. Но сразу стало ясно, что в пятницу она выступать не будет.

Я увидел, как гордость на лице Гарви постепенно сменилась ужасом. Он оттянул воротник – ему не хватало воздуха. Его сокровище, его пятничная кобылка-двухлетка, которую готовили к тому, чтобы взять приз в скачках для кобылок, предполагаемая фаворитка зимних «1000 Гиней» и «Оукса» грядущего зимнего сезона, будущая мать чемпионов, золотисто-гнедая с маленькой белой звездочкой на лбу, знаменитая и резвая спортсменка стояла на коленях и стонала. Бока ее потемнели от пота.

Мы с Гарви и Квигли ошеломленно застыли перед дверью. И кобылка у нас на глазах повалилась на бок. Она тяжело, хрипло дышала и, очевидно, испытывала сильную боль.

Казалось, она умирает. Но она не умерла.