"Нечто о первом человеческом обществе по данным Моисеева Пятикнижия" - читать интересную книгу автора (Шиллер Фридрих Иоганн Кристоф)

Конец равенства

Некоторые места в нашем источнике позволяют нам сделать вывод, что полигамия на заре человечества была явлением редким и что, следовательно, уже в те времена был в силе обычай ограничивать себя в браке и довольствоваться одною женой. Упорядоченные браки свидетельствуют, однако, о некоторых начатках морали и об утончённости нравов, которые мы едва ли ожидали найти в столь отдалённые времена. В большинстве случаев, лишь испытав последствия беспорядочной жизни, устанавливали люди определённый порядок, и законы, как правило, порождаются беззаконием.

Итак, закрепление упорядоченных браков основано, надо полагать, не столько на законе, сколько на обычае. Первый человек не мог жить иначе, как в браке, а его пример для второго человека уже приобретал некоторую законную силу. Начало роду человеческому положила одна-единственная чета. Этим примером природа как бы возвестила о своей воле.

Если предположить, что в древнейшие времена соотношение полов было приблизительно равным, то придётся признать, что сама природа позаботилась упорядочить то, чего не мог бы упорядочить человек. Каждый мужчина брал себе лишь одну жену, ибо только одна и оставалась на его долю.

Когда же впоследствии равновесие в соотношении обоих полов заметно нарушилось и появилась возможность выбора, этот порядок оказался уже закреплённым в силу постоянного следования ему, и никто не отваживался нарушить обычай отцов, внося в него новшества.

Тем же путём, что и упорядоченные брачные отношения, сами собою установились и определённые правила общественного поведения. Сама природа внушила людям чувство почтительности к родителям, поставив беспомощного ребёнка в зависимость от отца и приучив его с самого раннего возраста уважать его волю. Это чувство сохранялось у сына на протяжении всей его жизни. Когда же и он в свою очередь становился отцом, сын его также не мог взирать без почтения на того, к кому, как он видел, столь почтительно приближался его отец, и он беспрекословно оказывал глубочайшее уважение отцу своего отца. Чем больше разрасталась семья и чем старше становился родоначальник, тем почтительнее относились к нему члены семьи; к тому же его опыт — плод долгой жизни — давал ему естественное превосходство над теми, кто был моложе его. В каждом спорном вопросе родоначальник, таким образом, был последней инстанцией, и длительное соблюдение этого обычая положило основание естественной и не тягостной для подчинённых ей верховной власти — власти патриарха над родом, которая не только не уничтожила всеобщего равенства, но, напротив, укрепила его.

Равенство, однако, не могло длиться вечно. Одни были не столь трудолюбивы, иным меньше благоприятствовала судьба и земля приносила им меньше даров, третьи появились на свет более слабыми, чем другие; значит, были сильные и слабые, мужественные и робкие, имущие и бедняки. Слабый и бедный оказались вынужденными просить, имущий мог дать или ответить отказом. Здесь — начало зависимости человека от человека.

Самой природой вещей был заведён порядок, освобождающий старость от тяжёлой работы; юноша трудился для старца, сын брал на себя тяготы, которые до этого нёс отец. Этот порядок, внушённый человеку самою природой, вскоре нашёл подражателей, не имевших к тому естественных оснований. У иного возникало желание совместить спокойное существование старца с наслаждениями, присущими юности, и он стремился найти для себя кого-нибудь постороннего, на кого можно было бы возложить обязанности, вытекающие из сыновнего долга. На глаза ему попадались слабый или бедняк, ищущие его покровительства или притязающие на помощь от его изобилия. И тот и другой нуждались в его поддержке, ему же в свою очередь нужен был труд бедняка. Одно, таким образом, обусловливалось другим. Бедняк и слабый служил и получал пропитание, сильный и богатый давал и жил в праздности; так впервые началось деление на сословия.

Богатый обогащался благодаря труду бедняка; чтобы ещё больше умножить своё богатство, богатый умножал число своих слуг. И он увидел вокруг себя многих, преуспевших меньше, чем он, и многие теперь зависели от него. Богатый ощутил свою силу и возгордился. Ему стало казаться, что всё это создано его волей, а не порождено удачею. Труд многих шёл на пользу лишь ему одному; отсюда он заключил, что эти многие существуют только для него; ещё один, совсем небольшой шаг — и он становился деспотом.

Сын богатого начал мнить себя чем-то высшим по сравнению с сыновьями отцовских слуг. Небо было к нему благосклоннее, нежели к ним, — следовательно, он баловень неба. Он стал именовать себя сыном неба, подобно тому, как мы называем удачников сынами фортуны. Рядом с ним, сыном неба, слуга был лишь сыном человека. Отсюда в Книге Бытия различие между детьми Элохима и детьми человеческими.

Удача приводила богатого к праздности, праздность — к похоти, а вслед затем — к пороку. Чтобы заполнить жизнь, он должен был множить свои наслаждения; мера, отпущенная природой, не удовлетворяла больше распутника, от безделья помышлявшего лишь об утехах.

Он считал, что ему полагается всего намного больше и лучшего качества, нежели слуге. Слуга по-прежнему довольствовался одною женой. Богатый позволял себе иметь нескольких жён. Но непрерывные наслаждения в конце концов притупляют и утомляют. Он стал помышлять о том, как бы путём изощрённости придать им большую остроту, и сделал ещё один шаг. Теперь он не стал довольствоваться тем, что удовлетворял чувственное влечение; он искал в наслаждении иных, более утончённых радостей. Привычные удовольствия уже не насыщали его; его похоть искала запретного. Просто женщина теперь не привлекала его. Он уже требовал от неё красоты.

Среди дочерей своих слуг он примечал красавиц. Удача исполнила его спеси, спесь и безнаказанность сделали его дерзким. Он без труда убедил себя в том, что всё, что принадлежит его слугам, тем самым принадлежит ему. И поскольку всё сходило ему безнаказанно, он позволял себе решительно всё. Дочь слуги казалась ему существом слишком низменным, чтобы взять её в жёны, но её можно было использовать для удовлетворения похоти. Это был следующий знаменательный шаг к утончённости, влекущей за собой упадок.

Но стоило только подать пример, как падение нравов стало всеобщим. Чем меньше было налицо ограничительных законов, способных препятствовать ему, чем меньше общество, в котором стала сказываться эта безнравственность, успело удалиться от первоначальной чистоты, тем быстрее распространялась в нём порча нравов.

Возникает право сильного, власть даёт право на утеснение, и тут впервые появляются тираны.

Пятикнижие называет их сынами распутства, детьми, родившимися вне брака, зачатыми в противозаконном сожительстве. Если понимать эти слова буквально, то в них, очевидно, вложено глубокое содержание, на которое, насколько я знаю, никто ещё не указывал. Эти побочные сыновья наследовали надменность отцов, не наследуя их имущества. Случалось, что отец отличал их своею любовью и при жизни оказывал им предпочтение перед другими своими детьми, но лишь только он умирал, законные наследники отвергали и изгоняли их. Исторгнутые из семьи, которой они были навязаны неправым путём, они оказывались покинутыми и одинокими на всём белом свете; никому они не принадлежали, и ничто не принадлежало им; в те времена не было иных способов жить на свете, как быть господином — или слугой господина.

Не будучи первыми, они считали себя слишком высокородными для роли последних; да и воспитаны они были в такой холе, что не могли подчиняться другому. Что же им было делать? Бахвалиться своим знатным происхождением и крепкими мышцами — вот всё, что им оставалось. Впав в ничтожество, они уносили с собой в нищету лишь воспоминание о былом благоденствии да горечь ожесточившегося против общества сердца. Голод делал их разбойниками, удача в разбое — искателями приключений, а порой и героями.

Вскоре они становятся грозой мирного земледельца и беззащитного пастуха и начинают отнимать у них всё, чего бы ни пожелали. Молва об их удаче и подвигах широко разносится среди окрестного населения, и многие, соблазнившись лёгкостью этого нового образа жизни, а также достатком, который он им сулил, вступают в их шайки. Так они, повествует Пятикнижие, стали могущественными и прославились.

Этому, всё усиливавшемуся в первом обществе беспорядку, по всей вероятности, положен был бы конец установлением порядка, и упразднение равенства между людьми привело бы от власти патриарха к монархии: самый могущественный и дерзкий из этих искателей приключений объявил бы себя властелином, построил бы укреплённый город и основал бы первое государство, — но существо, вершащее судьбами мира, сочло такое событие преждевременным, и ужасающее стихийное бедствие внезапно преградило человечеству путь к дальнейшему усложнению уклада его жизни.