"Тридцатилетняя война" - читать интересную книгу автора (Шиллер Фридрих Иоганн Кристоф)

Книга пятая

Смерть Валленштейна вызвала необходимость в назначении нового генералиссимуса, и император, уступив, наконец, уговорам испанцев, облёк этим высоким званием сына своего Фердинанда, короля Венгерского. Ему был подчинён граф Галлас, который в действительности исполнял обязанности главнокомандующего, тогда как принц, собственно, лишь украшал этот пост своим именем и величием. Вскоре под знамёнами Фердинанда собираются значительные силы; герцог Лотарингский лично приводит ему вспомогательные войска, а из Италии является для подкрепления его армии кардинал-инфант с десятью тысячами солдат. Чтобы вытеснить неприятеля с берегов Дуная, новый главнокомандующий предпринимает то, чего нельзя было добиться от его предшественника, — осаду Регенсбурга. Напрасно герцог Веймарский Бернгард вторгается в самое сердце Баварии, чтобы отвлечь неприятеля от этого города; Фердинанд ведёт осаду с непреклонным упорством, и после ожесточённейшего сопротивления имперский город открывает ему свои ворота. Та же участь постигает Донауверт, затем приступают к осаде Нердлингена в Швабии. Потеря стольких имперских городов была тем чувствительнее для шведской партии, что приязнь этих городов до того времени так много значила для успехов шведского оружия; поэтому нельзя было проявить равнодушие к их судьбе. Несмываемым позором покрыли бы себя шведы, если бы они покинули своих союзников в такой страшной беде и отдали их в жертву мести неумолимого победителя. По этим причинам шведская армия под предводительством Горна и Бернгарда Веймарского направляется к Нердлингену, чтобы спасти город хотя бы ценой сражения.

Задача была трудная, ибо перевес явно находился на стороне неприятеля; при этих обстоятельствах уклониться от боя было бы тем благоразумнее, что неприятельским войскам предстояло вскоре разделиться, так как итальянские отряды были назначены для отправки в Нидерланды. А пока следовало занять такую позицию, которая прикрывала бы Нердлинген и отрезала бы неприятелю подвоз провианта. На всех этих соображениях настаивал Густав Горн в шведском военном совете, но его указания не нашли отклика в умах, опьянённых длительными военными успехами и поэтому мнивших, что доводы благоразумия продиктованы лишь страхом. Уступая по необходимости авторитету герцога Бернгарда, Густав Горн вынужден был против воли согласиться на сражение, о несчастном исходе которого ему говорило мрачное предчувствие.

С самого начала было очевидно, что исход боя зависит от овладения холмом, господствующим над императорским лагерем. Попытка овладеть им ночью не удалась, так как трудности перевозки орудий по просекам и тропинкам задерживали движение войск. Когда около полуночи подошли к холму, оказалось, что неприятель уже занял его и основательно укрепил. Пришлось ждать рассвета, чтобы пойти на приступ. Неукротимая отвага шведов проложила себе путь чрез все препятствия; каждая из двух назначенных на это дело бригад стремительно взбирается на шанцы, но, одновременно вторгаясь в полукруглые укрепления с противоположных сторон, бригады наталкиваются друг на друга. Происходит замешательство, и вдобавок в этот тревожный момент взлетает на воздух пороховая бочка, шведские войска охвачены смятением, императорская кавалерия врывается в расстроенные ряды, шведы обращаются в бегство. Никакие увещания вождя не могут заставить бегущих снова перейти в наступление.

Тогда, чтобы удержать эту важную позицию, Горн решает двинуть в бой свежие силы; но тем временем холм уже заняли несколько испанских полков, и всякую попытку овладеть им эти войска отбивают с геройским мужеством. Семь раз идёт на приступ один из посланных Бернгардом полков и семь раз отступает. Вскоре ущерб, причинённый потерей этой позиции, даёт себя знать. Огонь установленной на холме неприятельской артиллерии производит страшные опустошения на смежном фланге шведов, и Густав Горн, командующий им, вынужден отступить. Герцог Бернгард не в состоянии ни прикрыть отступление полков своего помощника, ни удержать преследующего их врага; он сам вытеснен превосходными силами неприятеля на равнину, где его конница, бегущая без оглядки, вызывает замешательство в полках Горна и тем довершает общее поражение и бегство. Почти вся пехота взята в плен или перебита, более двенадцати тысяч человек полегло на поле брани, восемьдесят орудий, около четырёх тысяч подвод, триста штандартов и знамён достаются императору. Сам Густав Горн вместе с тремя другими генералами взят в плен. С трудом спасает герцог Бернгард жалкие остатки армии, которые вновь собираются под его знамёнами лишь во Франкфурте.

Нердлингенское поражение стоило канцлеру Оксеншерне второй бессонной ночи в Германии. Неисчислимы были причинённые поражением потери. Шведы сразу утратили своё боевое превосходство, а вместе с ним доверие всех своих союзников, которое в сущности зиждилось на их прежних успехах. Намечался опасный разрыв, грозивший гибелью всего протестантского союза. Страх и ужас охватил протестантов, а католическая партия, дерзко торжествуя, восстала из своего глубокого унижения. Швабия и смежные с ней земли первыми испытали на себе следствия нердлингенского поражения; в особенности Вюртемберг немало натерпелся от наводнивших его победоносных войск. Все члены Гейльбронского союза трепетали при мысли о мести императора; все, кто только мог бежать, укрылись в Страсбурге, и беззащитные имперские города с содроганием ждали решения своей участи. Некоторая мягкость по отношению к побеждённым чинам вернула бы более слабых из них под власть императора. Но суровость, которую проявили даже в отношении тех, кто подчинился добровольно, довела остальных до отчаяния и одушевила их на упорнейшее сопротивление.

В этом бедственном положении все искали совета и помощи у Оксеншерны. Оксеншерна искал того же у германских чинов. Не было армий; не было денег для создания новых вооружённых сил и для уплаты жалованья, которого всё настойчивее требовали старые войска. Оксеншерна обращается к курфюрсту Саксонскому, но тот порывает со шведами и вступает в Пирне в переговоры с императором. Он требует помощи от нижнесаксонских чинов, но те, давно уже истощённые денежными требованиями и притязаниями шведов, заботятся теперь лишь о себе, а герцог Люнебургский Георг, вместо того чтобы поспешить на помощь в Верхнюю Германию, осаждает Минден, с целью сохранить его за собой. Покинутый своими германскими союзниками, канцлер старается заручиться помощью иностранных держав. Он просит денег и войск у Англии, Голландии, Венеции и под гнётом крайней необходимости решается на тягостный шаг, которого так долго избегал, — бросается в объятия Франции.

Настал, наконец, день, которого долгое время с жадным нетерпением ждал Ришелье. Лишь полная невозможность спастись каким-либо иным способом могла заставить протестантских государей Германии поддержать притязания Франции на Эльзас. Это безвыходное положение наступило; Франция стала необходимой и заставила дорого заплатить себе за деятельное участие, которое она отныне принимает в германской войне. Во всём блеске славы и почёта вступает она теперь на политическое поприще. Оксеншерна, которому дёшево стоило жертвовать правами и землями Германии, уже уступил Ришелье имперскую крепость Филиппсбург и другие потребованные Францией укреплённые города; теперь и верхнегерманские протестанты отправили от своего имени особое посольство, предлагая отдать под покровительство Франции Эльзас, крепость Брейзах (которую ещё предстояло взять) и все укреплённые города на Верхнем Рейне, являвшиеся ключом к Германии. Что означает французское покровительство, показывала судьба епископств Мецского, Тульского и Верденского, которые Франция уже веками охраняла даже от их законных владетелей. Трирская область уже была занята французскими гарнизонами; Лотарингия могла считаться завоёванной, так как, не имея никакой возможности своими силами противоборствовать грозному соседу, в любую минуту могла быть наводнена французскими войсками. Теперь Франция питала весьма основательные надежды присоединить к своим обширным владениям также и Эльзас, а затем, ввиду предстоящего раздела Испанских Нидерландов между французами и голландцами, сделать Рейн своей естественной границей со стороны Германии. Так позорно германские чины продали права Германии этой вероломной, жадной державе, которая под маской бескорыстной дружбы стремилась лишь к расширению своих владений и, бесстыдно присваивая себе почётное звание защитницы, думала только о том, как бы пошире раскинуть свои сети и в общей смуте урвать как можно больше.

За эти значительные уступки Франция обязалась военными действиями против испанцев отвлечь от шведов неприятельские войска и в случае открытого разрыва с самим императором — держать по сю сторону Рейна армию в двенадцать тысяч человек, которая в союзе со шведами и немцами будет действовать против Австрии. Желательный предлог для войны с испанцами был подан ими самими. Они вторглись из Нидерландов в город Трир, изрубили стоявший там французский гарнизон, завладели, вопреки всем постановлениям международного права, особой курфюрста, состоявшего под покровительством Франции, и отправили его как пленника во Фландрию. Когда кардинал-инфант в качестве наместника Испанских Нидерландов не дал королю Французскому требуемого им удовлетворения и отказался освободить пленного курфюрста, Ришелье по старинному обычаю в Брюсселе формально через герольда объявил ему войну, которая действительно была начата одновременно тремя французскими армиями — в Милане, Вальтелине и Фландрии. Войне с императором, сулившей меньше выгод и больше трудностей, французский министр, очевидно, не придавал такого значения. Тем не менее в Германию была отправлена через Рейн, под начальством кардинала де Лавалет, четвёртая армия, которая, соединившись с войсками герцога Бернгарда, без предварительного объявления войны, двинулась на императора.

Гораздо более чувствительным ударом, чем даже поражение под Нердлингеном, было для шведов примирение курфюрста Саксонского с императором, которое после многократных попыток с обеих сторон воспрепятствовать или содействовать ему, совершилось, наконец, в 1634 году в Пирне, а в мае следующего года было закреплено формальным миром в Праге. Курфюрст Саксонский никогда не мог примириться с властными повадками шведов в Германии, и его неприязнь к этой чужеземной державе, предписывавшей законы в Германской империи, возрастала с каждым новым требованием, предъявляемым Оксеншерной к имперским чинам Германии. Это нерасположение к шведам всячески поддерживалось испанским двором, стремившимся примирить Саксонию с императором. Утомлённый превратностями столь долгой и опустошительной ройны, печальной ареной которой были главным образом саксонские земли, удручённый теми жестокими бедствиями, на которые враги и друзья, без различия, обрекали его подданных, и соблазнённый заманчивыми предложениями Австрийского дома, курфюрст покинул, наконец, общее дело и, мало помышляя об участи других имперских чинов и о германской свободе, заботился лишь о том, как бы соблюсти свою выгоду, хотя бы даже в ущерб общим интересам.

И правда, бедствия Германии были столь ужасающи, что миллионы людей молили лишь о мире, и самый невыгодный мир казался благодеянием небес. Пустыни расстилались там, где прежде работали тысячи бодрых и трудолюбивых людей, где природа расточала самые благостные свои дары, где царили изобилие и достаток. В полном запустении лежали заросшие сорняками поля, покинутые рачительным пахарем, и там, где прежде зеленели молодые побеги или приветно колосились хлеба, там прохождение одного полка уничтожало труды целого года, последнюю надежду измученных жителей. Сожжённые замки, запущенные поля, испепелённые деревни тянулись на протяжении многих миль, являя картину небывалого разрушения, а их обнищавшие обитатели сами умножали число этих разбойничьих отрядов, ужасающим неистовством вымещая на уцелевших гражданах всё то, что пришлось выстрадать им самим. От мучений можно было спастись, только самому став мучителем. Города стонали под гнётом разнузданных грабительских гарнизонов, которые поглощали достояние граждан и чудовищными насилиями давали чувствовать, что такое беззаконие войны, разнузданность их сословия и требования необходимости. Если уже быстрое прохождение армии обращало целые области в пустыни, если другие края нищали от зимнего постоя или истощались контрибуциями, то все это были лишь преходящие бедствия, и прилежная работа одного года могла изгладить следы нескольких мучительных месяцев. Но не знали этого роздыха те города и селенья, в которых или по соседству с которыми был расположен гарнизон. Даже переход военного счастья к другой стороне не мог улучшить их горькую участь, ибо по следам побеждённого в те же места являлся победитель, и друг и недруг были равно безжалостны. Запущенные поля, растоптанные жатвы, всё увеличивающиеся армии, которые вихрем проносились по истёрзанным землям, — всё это неизбежно влекло за собой голод и дороговизну, а в последние годы все эти ужасы ещё довершились неурожаем. Скопление людей в лагерях и на зимних квартирах, обездоленность одних, излишества других вызвали моровую язву, опустошавшую все страны более, чем меч и пламя. Все основы порядка были расшатаны в продолжение этой долгой разрухи; исчезло уважение к человеческим правам, страх пред законами, чистота нравов; сгинула верность и честность, и лишь одна сила правила железным своим скипетром. Пышно распустились под сенью анархии и безнаказанности все пороки, и люди одичали вместе с пажитями. Никакое, даже самое почётное положение не спасало от дерзкого своеволия, никакое имущество не было неприкосновенно для нужды и алчности. Солдат (в одном этом слове выражены все бедствия того времени), солдат царил повсюду, и нередко даже его начальникам приходилось испытывать на себе могущество этого грубейшего из деспотов. В стране, куда он являлся, предводитель армии был более важной особой, чем её законный государь, которому нередко приходилось прятаться от него в своих замках. Вся Германия кишела такими маленькими тиранами, и земли её одинаково жестоко страдали как от своих врагов, так и от своих защитников. Боль от этих ран становилась ещё мучительнее при мысли, что Германия претерпевает такие муки по вине иностранных держав, приносивших её в жертву своей алчности и ради своих корыстных целей намеренно затягивавших гибельную войну. Ради обогащения Швеции и захвата ею немецких земель должна была Германия истекать кровью под бичом войны; ради сохранения могущества Ришелье во Франции должен был неугасимо пылать в Германии факел раздора.

Но не только люди своекорыстные высказывались против мира. Если шведы, как и имперские чины в Германии, желали продолжения войны из нечистых мотивов, то за неё говорила и здравая политика. Мыслимо ли было после нердлингенского поражения ждать от императора справедливого мира? И если это было невозможно, то неужели в продолжение семнадцати лет сносили все тяготы войны, истощали все силы лишь для того, чтобы в конце концов не приобрести ничего или даже выйти из войны с ущербом? Ради чего пролита вся эта кровь, если всё останется по-старому, если права нимало не будут расширены, требования — нисколько не удовлетворены, если всё, добытое ценою таких страданий, придётся вернуть по мирному договору? Не лучше ли ещё два-три года переносить тяготы, под бременем которых так долго изнывали, и, наконец, всё же получить возмещение за двадцать лет страданий? Не подлежало сомнению, что можно будет заключить выгодный мир, если только шведы и германские протестанты как на поле битвы, так и в политике будут выступать единодушно и стойко бороться за свои общие интересы, оказывая друг другу поддержку. Лишь их раздоры придавали врагу силы и отдаляли надежду на устойчивый и благостный мир. И это зло, величайшее из всех, причинил протестантскому делу курфюрст Саксонский, заключив отдельный мирный договор с Австрией.

Он начал переговоры с императором ещё до нердлингенского сражения, но несчастный исход боя ускорил заключение мирного трактата. Исчезла вера в помощь шведов, и зародилось сомнение в том, сумеют ли они вообще когда-нибудь оправиться от этого тяжкого удара. Раздоры между их собственными военачальниками, упадок дисциплины в войсках и истощение шведского государства уже не позволяли ожидать от них великих подвигов. Тем более казалось необходимым поскорее воспользоваться великодушием императора, который и после нердлингенской победы не отказывался от своих предложений. Оксеншерна, собравший чины во Франкфурте, властно требовал; император, наоборот, щедро сулил. Недолго раздумывали, прежде чем решить, на чей голос откликнуться.

Хотели, однако, избежать видимости отступничества от общего дела ради собственных выгод. Всем германским чинам и даже шведам было предложено содействовать этому миру и стать его участниками, хотя курфюрст Саксонский и император были единственными государями, заключившими мирный договор и таким образом самовластно объявившими себя законодателями для всей Германии. В договоре шла речь о жалобах протестантских чинов; их взаимоотношения и права определялись этим самочинным судилищем, и даже участь вероисповеданий решалась им без участия тех, кто был кровно в этом заинтересован. Предполагалось, что этот мир будет объявлен всеобщим законом для всей империи и в качестве общеимперского постановления претворён в дело имперской экзекуционной армией. Кто возражал против него, тот считался врагом империи, и поэтому всякий имперский чин, вопреки всем правам, которыми чины обладали, обязан был признать закон, в создании которого не участвовал. Итак, пражский мир уже по форме являлся актом произвола; тем же он был и по своему содержанию.

Главной причиной разрыва между курфюрстом Саксонским и императором был реституционный эдикт; поэтому при их примирении главное внимание надлежало обратить на него. Не уничтожая его прямо и формально, пражский мир постановлял, что все непосредственно подчинённые императору церковные владения, а из остальных — те, которые захватили протестанты после пассауского договора, в течение последующих сорока лет останутся в том положении, в каком застал их реституционный эдикт, но без права голоса в имперском сейме. Ещё до истечения этих сорока лет комиссия, составленная из равного числа представителей обоих исповеданий, должна мирно и законно распорядиться ими, и если и тогда не будет вынесено окончательное решение, то обе стороны снова вступят в те права, которыми пользовались до издания реституционного эдикта. Таким образом, это постановление отнюдь не искоренило семя раздора, а лишь отдалило на время его пагубное действие, и в этой статье пражского мирного договора уже таилась искра новой войны.

Архиепископство Магдебургское остаётся за принцем Августом Саксонским, а Гельберштадтское — за эрцгерцогом Леопольдом-Вильгельмом. Многие округи были отрезаны от магдебургских земель и подарены Саксонии; с правителем магдебургским Христианом-Вильгельмом Бранденбургским рассчитались иным способом. Герцогам Мекленбургским, в случае их присоединения к этому миру, должны быть возвращены их земли, которыми они, к счастью для них, давно уже снова владели милостью Густава-Адольфа; Донауверту возвращены его имперские вольности. Как ни важен для протестантских государей голос курфюрста Пфальцского при избрании императора — требования пфальцских наследников совершенно обойдены в договоре, потому что лютеранский государь не обязан блюсти справедливость по отношению к реформату. Всё, что завоёвано в этой войне друг у друга протестантскими чинами, лигой и императором, возвращается исконным владетелям; всё, что присвоено иностранными державами — Швецией и Францией, — должно быть у них отнято сообща. Войска обеих договаривающихся сторон соединяются в одну имперскую армию, которая, получая от империи содержание и жалованье, должна вооружённой рукой привести в исполнение всё, что решено по этому миру.

Так как пражский мирный трактат должен был считаться общеимперским законом, то те статьи его, которые не касались империи, были присоединены к нему в виде дополнительного договора, согласно которому курфюрст Саксонский получал Лузацию в качестве чешского лена, и особо определялась свобода совести в этой области и в Силезии.

Всем евангелическим чинам было предложено присоединиться к пражскому миру, и под этим условием они получили амнистию, за исключением властителей Вюртемберга и Бадена, земли которых, уже захваченные, было нежелательно возвратить без всяких оговорок, а также за исключением подданных Австрии, поднявших оружие против своего государя, и тех чинов, которые под председательством Оксеншерны составили совет верхнегерманских округов. Это изъятие было сделано не для того, чтобы продолжить войну с ними, а для того, чтобы подороже продать им мир, ставший для них необходимым. Земли их подлежали удержанию в качестве залога до повсеместного принятия мира, до того момента, когда всё будет возвращено и всё приведено в прежнее состояние. Одинаково справедливое отношение ко всем, быть может, восстановило бы взаимное доверие между главой государства и его членами, между протестантами и папистами, между реформатами и лютеранами — и тогда шведам, покинутым всеми своими союзниками, пришлось бы с позором удалиться из Германии. Но это столь различное отношение усилило недоверие и упорство обойдённых имперских чинов и дало шведам возможность поддержать пламя войны и сохранить приверженцев в Германии.

Пражский мир, как и следовало ожидать, был принят в Германии по-разному. Старались сблизить обе враждующие партии, а в результате только навлекли на себя упрёки обеих сторон. Протестанты жаловались на ограничения, налагаемые на них этим миром; католики находили, что этой отвратительной секте даруют слишком много льгот за счёт истинной церкви. По мнению католиков, неотъемлемые права церкви были нарушены тем, что лютеранам разрешили в течение сорока лет пользоваться церковными имуществами, тогда как лютеране считали, что протестантскую церковь предали, не отстояв свободу совести для их единоверцев в австрийских владениях. Но самые яростные упрёки обрушились на курфюрста Саксонского, которого в печатных произведениях старались изобразить вероломным перебежчиком, предателем религии и имперской свободы и сообщником императора.

Но курфюрст находил утешение и усматривал своё торжество в том, что большинству протестантских чинов поневоле приходилось согласиться на заключённый им мир. Курфюрст Бранденбургский, герцог Веймарский Вильгельм, князья Ангальтские, герцоги Мекленбургские, герцоги Брауншвейг-Люнебургские, ганзейские города и большинство имперских городов присоединились к нему. Ландграф Гессенский Вильгельм сначала колебался или прикидывался колеблющимся для того, чтобы выиграть время и действовать сообразно ходу событий. Он успел вооружённой рукой овладеть богатыми землями в Вестфалии, из которых черпал главные ресурсы для ведения войны и которые согласно мирному договору он теперь обязан был полностью возвратить. На герцога Бернгарда Веймарского, владения которого пока ещё существовали только на бумаге, смотрели не как на воюющую сторону, а прежде всего как на воюющего полководца. По обоим этим мотивам он должен был с негодованием отвергнуть Пражский мир. Всё его богатство заключалось в его храбрости, все его владения — в его шпаге. Только война делала его сильным и значительным; только война могла дать ему возможность осуществить свои честолюбивые замыслы.

Но из всех, кто протестовал против Пражского мира, самым решительным тоном заговорили шведы, и никто не имел более основательных причин для этого. Призванные в Германию самими немцами, спасители протестантской церкви и свободы чинов, отстоявшие её ценою крови своих солдат и священной жизни своего короля, они теперь внезапно увидели, что их позорно покинули, что они обманулись во всех своих расчётах, что их изгоняют без вознаграждения, без благодарности из страны, за которую они изошли кровью, и что их предали на поношение врагам те самые государи, которые всем были обязаны им. Об удовлетворении их, о возмещении потраченных ими средств, о вознаграждении за те завоевания, которых они теперь лишались, в Пражском договоре не было сказано ни единого слова. Им предстояло теперь уйти беднее, чем они пришли, а вздумай они сопротивляться — их насильственно изгнали бы из Германии те самые люди, которые их сюда призвали. Правда, курфюрст Саксонский в конце концов проронил несколько слов об уплате им вознаграждения исключительно деньгами и всего в сумме двух с половиной миллионов гульденов. Но шведы намного больше пострадали деньгами и людьми. Это позорное предложение — всё свести к оплате деньгами — задело их своекорыстие и возмутило их гордость. «Курфюрсты Баварский и Саксонский, — отвечал Оксеншерна, — заставили значительными областями вознаградить их за ту помощь, которую они оказали императору по обязанности, в качестве его вассалов, а нас, шведов, отдавших за Германию своего короля, хотят выпроводить домой с жалкими двумя с половиною миллионами». Шведам тем больнее было обмануться в своих надеждах, чем увереннее были их расчёты получить в вознаграждение герцогство Померанское, владетель которого был стар и не имел наследников. Но Померания была по Пражскому миру обещана курфюрсту Бранденбургскому. К тому же против водворения шведов на этой границе империи решительно возражали все соседние государства.

Никогда за всю войну положение шведов не было хуже, чем в 1635 году, непосредственно после провозглашения Пражского мира. Многие из их союзников, особенно среди имперских городов, отступились от них, чтобы насладиться благами мира; другие были вынуждены к тому победоносным оружием императора. Аугсбург, побеждённый голодом, покорился на тяжёлых условиях; Вюрцбург и Кобург достались австрийцам. Гейльбронский союз был формально распущен. Почти вся Верхняя Германия, средоточие шведских войск, признала главенство императора. Саксония, опираясь на Пражский мир, потребовала удаления шведских войск из Тюрингии, Гальберштадта, Магдебурга. Филиппсбург, плацдарм французской армии, был захвачен врасплох австрийцами; они завладели всеми хранившимися там запасами, и эта чувствительная потеря подорвала активность Франции. В довершение всех трудностей Швеции как раз теперь истекал срок её перемирия с Польшей. Вести одновременно войну с Польшей и Германией было совсем не по силам Швеции, и она должна была сделать выбор — от кого из этих двух врагов избавиться. Гордость и честолюбие продиктовали продолжение германской войны, как ни тяжелы были жертвы, которые пришлось принести Польше. Но для того чтобы внушить ей должное уважение и при переговорах о перемирии или мире не лишиться полностью своей свободы, всё-таки необходима была армия.

Со всеми этими несчастьями, одновременно обрушившимися на Швецию, мужественно боролся непреклонный и неистощимый в изобретательности Оксеншерна. Его проницательный ум подсказал ему, как обратить постигшие его беды в свою пользу. отпадение столь многих имперских чинов от шведской партии лишало его, правда, большинства прежних союзников, но в то же время избавляло от всякой необходимости щадить их. И чем больше становилось число его врагов, тем значительнее увеличивалось число земель, на которых могла располагаться его армия, тем больше складов открывалось ему. Вопиющая неблагодарность чинов и высокомерное презрение, выказанное ему императором (который не удостоил его даже непосредственных переговоров о мире), распалили в нём мужество отчаяния и благородную решимость бороться до конца. Самая неудачная война не могла ухудшить дела шведов по сравнению с их трудностями в настоящем, и если уж им суждено уйти из Германии, то приличнее и благороднее, так он рассуждал, сделать это по крайней мере с мечом в руке, уступая силе, а не страху.

Затруднение, в котором оказались шведы вследствие предательства их союзников, побудило их прежде всего обратить взоры на Францию. Последняя ответила им самыми ободряющими посулами. Интересы обеих держав были тесно связаны. Если бы Франция дала погибнуть шведской армии в Германии, она повредила бы себе самой. Беспомощное положение шведов давало Франции основание прочнее соединиться с ними и принять более деятельное участие в германской войне. Уже со времени заключения со шведами договора в Бервальде в 1632 году Франция оружием Густава-Адольфа воевала с императором, не порывая с ним открыто и формально, но оказывая денежную помощь его противникам и неутомимо стараясь увеличить число его врагов. Встревоженная быстрыми и чрезвычайными успехами шведского оружия, она, однако, как будто упустила из виду на некоторое время свою первоначальную цель, чтобы восстановить равновесие сил, нарушенное превосходством шведов. Она старалась договорами о нейтралитете защитить католических государей Германии от победоносного завоевателя-шведа, и когда эти попытки завершились неудачей, собиралась сама вступить в борьбу с ним. Но едва смерть Густава-Адольфа и беспомощность шведов рассеяли эти опасения, как Франция с новой энергией вернулась к своим первоначальным замыслам и принялась щедро оказывать потерпевшим неудачу шведам ту поддержку, которой лишила, когда счастье их баловало. Избавленная теперь от противодействия, которое оказывал её завоевательным планам честолюбивый и бдительный Густав-Адольф, она пользуется благоприятным стечением обстоятельств после нердлингенского поражения, чтобы взять на себя руководство войною и предписывать законы тем, кто нуждается в её могущественном покровительстве. Момент благоприятен для самых смелых её замыслов, и то, что раньше было лишь прекрасной химерой, делается отныне обдуманной и вполне оправдываемой обстоятельствами целью. Итак, теперь Франция посвящает германской войне всё своё внимание, и, обеспечив договором с немцами свои особые интересы, она выступает на политической арене в качестве активной и господствующей державы. Пока все участвовавшие в войне государи истощали свои владения многолетней борьбой, она щадила свои силы и в течение десяти лет воевала лишь своими деньгами. Теперь, когда обстоятельства призывают её действовать непосредственно, она берётся за меч и с напряжением всех сил осуществляет начинание, изумляющее всю Европу. Она одновременно высылает в моря два флота, снаряжает шесть армий и вдобавок щедро снабжает деньгами одну из союзных держав и многих германских князей. Ободрённые надеждой на её могущественную защиту, шведы и немцы воспрянули духом, с уверенностью рассчитывая вооружённой рукой добыть более славный мир, нежели Пражский. Покинутые многими владетельными князьями, которые примирились с императором, они тем теснее соединяются с Францией, и она, по мере того как у них растёт нужда в помощи, оказывает её всё решительнее, принимая в германской войне всё большее, хотя по-прежнему негласное участие, пока, наконец, не сбрасывает маску и не вступает в открытую борьбу с императором.

Чтобы обеспечить шведам полную свободу действий против Австрии, Франция начала с того, что избавила их от войны с Польшей. При посредстве своего посланника графа д'Аво она убедила обе стороны заключить в Штумедорфе, в Пруссии, дальнейшее перемирие на двадцать шесть лет, правда, не без большого ущерба для Швеции, которая одним взмахом пера лишилась почти всей Польской Пруссии — приобретения, так дорого стоившего Густаву-Адольфу. Бервальдский договор с некоторыми изменениями, которых требовали обстоятельства, был возобновлён на более долгий срок сперва в Компьене, затем в Висмаре и Гамбурге. Разрыв с Испанией произошёл ещё в мае 1635 года, и сокрушительное нападение французов на эту державу лишило императора весьма ценной помощи, ранее получаемой им из Нидерландов; содействие, оказанное ландграфу Кассельскому Вильгельму и Бернгарду Веймарскому, дало большую свободу шведскому оружию на Эльбе и Дунае, а сильная диверсия на Рейне принудила императора раздробить свои войска.

Итак, война возгорелась с ещё большей яростью, и если заключением Пражского мира император уменьшил число своих противников в Германии, он усилил зато энергию и рвение своих врагов за её пределами. Император добился безграничного влияния в Германии и сделался, если не считать некоторых чинов, полновластным хозяином всего государственного целого и его мощи, так что мог отныне снова действовать как всесильный владыка. Первым следствием этого было возведение его сына Фердинанда III в сан короля Римского, решённое подавляющим большинством голосов, несмотря на возражения курфюрста Трирского и пфальцских наследников. Но, ожесточив шведов, он этим побудил их к отчаянному сопротивлению, вооружил против себя всю мощь Франции и втянул её во внутренние дела Германии. Отныне обе державы — Швеция и Франция — представляют вместе со своими германскими союзниками единую, неразрывно спаянную силу, а император с преданными ему германскими государствами — другую. Теперь шведы не выказывают прежней умеренности, ибо они сражаются уже не за Германию, а за собственное существование. Они воюют быстрее, свободнее и смелее прежнего, потому что избавлены от необходимости сообразоваться с желаниями своих германских союзников и отдавать им отчёт в своих планах. Битвы становятся более упорными и более кровопролитными, но не имеют столь решающих последствий. Совершаются более громкие подвиги доблести и военного искусства, но всё это — лишь обособленные действия: они не входят в единый всеобъемлющий план, и нет могучего, всем управляющего духа, который извлекал бы из них пользу для общего дела. Поэтому они лишь слабо влияют на дела всей партии и мало изменяют ход войны.

По Пражскому миру Саксония обязалась изгнать шведов из Германии; поэтому отныне саксонские знамёна соединяются с императорскими, и бывшие союзники превращаются в непримиримых врагов. Архиепископство Магдебургское, по Пражскому миру присуждённое саксонскому принцу, было ещё в руках шведов, и все попытки побудить их вернуть его мирным путём были безуспешны. Поэтому были открыты военные действия, которые курфюрст Саксонский начал с того, что так называемыми «авокаториями» (отзывными грамотами) вытребовал всех саксонцев из армии Баннера, стоявшей по обоим берегам Эльбы.

Офицеры, давно уже недовольные задержкой жалованья, повинуются этому призыву и покидают одну стоянку за другой. Так как саксонцы в то же время двинулись по направлению к Мекленбургу с целью отнять Демиц и отрезать неприятеля от Померании и Балтийского моря, то Баннер поспешил туда, выручил Демиц и разбил наголову саксонского генерала Баудиссина с семитысячной армией; около тысячи человек осталось на месте и столько же было захвачено в плен. Подкрепившись войсками и артиллерией, которые до того времени находились в Польской Пруссии, но после заключения штумсдорфского договора стали там не нужны, этот отважный, энергичный воин вторгся в следующем, 1636 году в курфюршество Саксонское, где он, подстрекаемый своей давней ненавистью к саксонцам, пролил много крови. Он и его шведы, озлобленные многолетними оскорблениями, на которые надменные саксонцы не скупились во время их общих походов, и до крайности разъярённые изменой курфюрста, выместили теперь своё негодование и раздражение на несчастных подданных этого государя. С австрийцами и баварцами шведские солдаты дрались больше по обязанности, к саксонцам же чувствовали личную ненависть и злобу, ибо презирали их как предателей и изменников, а ведь взаимная ненависть двух прежних друзей всего яростнее и непримиримее. Энергичная диверсия против императора, предпринятая тем временем герцогом Веймарским и ландграфом Гессенским на Рейне и в Вестфалии, помешала Фердинанду оказать саксонцам действенную помощь, и таким образом всё курфюршество стало жертвой неистовства одичалых полчищ Баннера. Наконец, курфюрст, соединившись с императорским генералом фон Гацфельдом, двинулся к Магдебургу, который поспешивший туда Баннер тщетно старался освободить от осады. Теперь соединённая саксонско-императорская армия заняла Бранденбург, отняла у шведов многие города и готовилась оттеснить их к Балтийскому морю. Но, вопреки всем ожиданиям, уже обречённый, по общему мнению, Баннер напал 24 сентября 1636 года на союзную армию у Витштока и завязалась большая битва. Натиск был страшен: вся масса неприятельских войск обрушилась на правое крыло шведов, возглавленное самим Баннером. Долго бились на обеих сторонах с равным упорством и ожесточением; в рядах шведов не было ни одного эскадрона, который десять раз не ринулся бы в атаку и десять раз не был бы отброшен. Когда, наконец, Баннер вынужден был уступить превосходству неприятеля, его левое крыло продолжало сражаться до наступления ночи, а шведские резервы, ещё не принимавшие участия в бою, готовы были возобновить его на следующее утро. Но курфюрст Саксонский решил не дожидаться вторичного нападения. Его армия была истощена битвой, происходившей накануне, а погонщики разбежались со всеми лошадьми, так что нельзя было употребить в дело артиллерию. Поэтому он бежал в ту же ночь вместе с графом фон Гацфельдом, оставив поле сражения шведам. У союзников полегло около пяти тысяч человек, не считая тех, что были убиты шведами во время бегства или попали в руки разъярённых крестьян. Полтораста штандартов и знамён, двадцать три пушки, весь обоз вместе с серебряной утварью курфюрста да ещё вдобавок около двух тысяч пленных достались победителю. Эта блестящая победа, одержанная над неприятелем, гораздо более сильным и занимавшим выгодные позиции, сразу вернула шведам прежнее уважение; их враги дрогнули, их друзья ощутили прилив бодрости. Воспользовавшись удачей, столь очевидно склонившейся на его сторону, Баннер. поспешил перейти Эльбу и погнал императорские войска через Тюрингию и Гессен до самой Вестфалии. Затем он повернул обратно и расположился на зимних квартирах в Саксонии.

Если б, однако, Бернгард и французы своими действиями на берегах Рейна не облегчили положения Баннера, ему не так легко было бы одержать эти громкие победы. После нердлингенского поражения герцог Бернгард собрал остатки своей разбитой армии в Веттерау. Но покинутый гейльбронским союзом, с которым вслед за тем решительно покончил Пражский мир, и получая слишком слабую поддержку от шведов, ом вскоре убедился, что содержать армию и вершить во главе её славные подвиги — неосуществимая для него задача. Поражение под Нердлингеном лишило его герцогства Франконского, слабость Швеции отняла у него всякую надежду при содействии этой державы осуществить свои притязания. Недовольный к тому же необходимостью мириться с повелительным обращением шведского канцлера, он обратил взоры на Францию, которая могла ему помочь тем единственным, в чём он нуждался, — деньгами, и встретил с её стороны полную готовность договориться. Больше всего Ришелье стремился уменьшить влияние шведов на войну в Германии и под прикрытием чужого имени заполучить руководство ею. Для достижения этой цели он не мог найти лучшего средства, как отнять у шведов самого храброго из их полководцев, связать его теснейшим образом с интересами Франции и воспользоваться им для выполнения своих замыслов. Такого государя, как Бернгард, который без поддержки иностранной державы не мог сохранить своё положение, Франции нечего было бояться, так как и самый счастливый исход не мог поставить его вне зависимости от неё. Бернгард прибыл во Францию и в октябре 1635 года заключил в Сен-Жермене-ан-Ле — уже не в качестве шведского генерала, а от своего имени — договор, в силу которого лично ему определялся ежегодный оклад в полтора миллиона ливров и ещё четыре миллиона в год Франция обязалась уплачивать ему же на содержание армии, командовать которою он должен был под верховным начальством короля. Чтобы ещё сильнее разжечь его рвение и ускорить завоевание им Эльзаса, не постеснялись в тайном договоре обещать ему в награду эту провинцию — щедрость, от которой на самом деле были очень далеки и которой сам герцог отлично знал цену. Но Бернгард верил в своё счастье и свою мощь и намерен был бороться с лукавством путём притворства. Уж если он будет так силён, что сможет отнять Эльзас у врагов, то, конечно, в случае нужды сумеет отстоять его и от друзей. Итак, он набрал теперь на французские деньги свою собственную армию, которою командовал под верховенством Франции, но на деле — почти неограниченно и притом не порывая полностью связи со Швецией. Он открыл военные действия на Рейне, где другая французская армия под начальством кардинала де Лавалетта действовала против императора ещё с 1635 года.

Против армии де Лавалетта двинулись, покорив Швабию и Франконию, главные силы австрийской армии, под начальством Галласа одержавшие славную победу при Нердлингене, с таким же блистательным успехом заставили они французов отойти к Мецу, освободили берега Рейна и отняли у шведов занятые ими города Майнц и Франкенталь. Но главной своей цели — занять зимние квартиры во Франции — этот полководец не достиг вследствие решительного сопротивления французов, которое заставило его возвратиться со своими войсками в истощённый Эльзас и Швабию. Снова выступив в поход в следующем году, он перешёл Рейн у Брейзаха и готовился перенести войну внутрь Франции. Он действительно вторгся в графство Бургундское, в то время как испанцы, выступившие из Нидерландов, успешно действовали в Пикардии, а Иоганн фон Верт, грозный полководец лиги и один из деятельнейших членов католической иартии, совершал набеги вглубь Шампани и даже Париж держал в страхе угрозою своего появления. Но храбрость императорских войск натолкнулась на неодолимое противоборство защитников некоей незначительной крепости в Франш-Конте, и им вторично пришлось отказаться от своих планов.

До этого времени зависимость от французского полководца, делавшего больше чести своей рясе, нежели своей шпаге, сковывала предприимчивый дух герцога Бернгарда, и хотя он вместе с де Лавалеттом взял Цаберн в Эльзасе, ему всё же в 1636 — 1637 годах не удалось удержаться на Рейне. Неудачи французских войск в Нидерландах отразились на военных действиях в Эльзасе и Брейсгау; но тем более блестящий оборот приняла в этих землях война в 1638 году. Освободившись от прежних оков и сделавшись полновластным властелином своих войск, герцог Бернгард уже в начале февраля покинул покойные зимние квартиры в епископстве Базельском и против всякого ожидания появился на Рейне, где в это суровое время года менее всего ожидали нападения. «Лесные» города Лауфенбург, Вальдсгут и Зекинген были захвачены врасплох и взяты, Рейнфельден — осаждён. Командовавший здесь императорский генерал герцог Савелли ускоренными переходами выступил на помощь этому важному укреплению, освободил его от осады и принудил герцога Веймарского отступить с большим уроном. Но, вопреки предвидению человеческому, герцог три дня спустя (21 февраля 1638 года) снова появляется пред фронтом императорских войск, беспечно наслаждающихся победой, одержанной у Рейнфельдена, и разбивает их в большом сражении, где берёт в плен четырёх императорских генералов — Савелли, Иоганна фон Верта, Энкефорда и Шперрейтера — и две тысячи солдат. Двух генералов, фон Верта и фон Энкефорда, впоследствии отправили по приказанию Ришелье во Францию, чтобы удовлетворить тщеславие французского народа зрелищем столь славных пленников и под мишурным блеском одержанных побед сокрыть бедствия народа. С той же целью торжественно внесли в собор Парижской богоматери отбитые знамёна и штандарты и, трижды преклонив их пред алтарём, отдали на сохранение святилищу.

Занятие Рейнфельдена, Ретельна и Фрейбурга было ближайшим следствием победы Бернгарда. Его войско значительно увеличилось, а вслед за удачами возникли более широкие планы. Крепость Брейзах на Верхнем Рейне господствовала над этой рекой и считалась ключом к Эльзасу. Не было в тех местах укрепления более важного для императора, ни об одном так не заботились. Удержать Брейзах было главнейшим назначением итальянской армии под начальством герцога Фериа. Надёжность укреплений и выгодное положение делали Брейзах неприступным, и императорские генералы, отправленные туда, получили приказ не щадить ничего, лишь бы отстоять эту твердыню. Но Бернгард верил в своё счастье и решил приступить к осаде крепости. Непокоримая силой, она могла быть взята лишь голодом, — и беспечность её коменданта, который, не предвидя нападения, обратил свои хлебные запасы в деньги, ускорила этот исход. При таких обстоятельствах она не могла выдержать продолжительной осады; поэтому нужно было немедленно выручить её или снабдить продовольствием, — и вот императорский генерал фон Гец поспешно двинулся к ней во главе двенадцати тысяч человек с тремя тысячами телег провианта, который он хотел передать городу. Но разбитый герцогом Бернгардом под Виттевейером, он потерял почти весь свой отряд, из которого уцелело всего три тысячи воинов, и весь конвоируемый им обоз. Такая же судьба постигла на Бычьем Поле у Танна герцога Лотарингского, также шедшего на выручку крепости с пятью-шестью тысячами человек. Третья попытка генерала фон Геца спасти Брейзах тоже окончилась неудачей, и крепость, измученная жестоким голодом, после четырёхмесячной осады сдалась 7 декабря 1638 года победителю, столь же гуманному, сколь и настойчивому.

Взятие Брейзаха открыло честолюбию герцога Веймарского необъятное поприще, и с этих пор его романтические надежды начинают претворяться в жизнь весьма далёкий от мысли отказаться в пользу Франции от того, что добыто его мечом, он предназначает Брейзах себе и обнаруживает это намерение уже в присяге, которую принимает от побеждённых своим именем, не упоминая ни о какой другой власти. Опьянённый постоянными блестящими успехами и увлечённый смелыми надеждами, он вообразил, что отныне не нуждается ни в ком и что ему удастся удержать за собой плоды своих побед даже вопреки воле Франции. В эпоху, когда всё могло быть добыто храбростью, когда личная мощь имела ещё некоторое значение, а войска и военачальники ценились дороже целых областей, — такому герою, как Бернгард, позволительно было ставить себя высоко и, возглавляя превосходную армию, чувствовавшую себя непобедимой под его началом, не останавливаться ни пред каким смелым замыслом. Чтобы иметь среди множества врагов, на которых он теперь шёл, хоть одного друга, он обратил внимание на ландграфиню Гессенскую Амалию, вдову недавно умершего ландграфа Вильгельма, особу, одарённую в равной мере умом и решительностью и имевшую возможность даровать вместе со своей рукой боеспособное войско, прекрасные завоёванные области и обширное государство. Соединив приобретения ландграфа Гессенского и свои собственные, образовав из обеих армий единое войско, Бернгард тем самым создал бы в Германии сильную державу и, быть может, даже третью партию, от которой зависел бы исход войны. Но смерть преждевременно положила конец этому столь много сулившему замыслу.

«Бодрись, отец Жозеф! Брейзах наш!» — крикнул упоённый этой радостной вестью Ришелье в ухо капуцину, готовившемуся отойти в иной мир. Мысленно Ришелье уже прибрал к рукам Эльзас, Брейсгау и все смежные австрийские владения, нимало не думая о том обещании, которое дал герцогу Бернгарду. Решительное намерение герцога удержать Брейзах за собой, обнаруженное им весьма недвусмысленным образом, повергло кардинала в немалое замешательство, и все средства были пущены в ход, чтобы склонить победоносного Бернгарда остаться верным интересам Франции. Его пригласили ко двору, чтобы показать ему, с каким почтением здесь относятся к его победам. Но Бернгард раскусил, в чём дело, и не попался в сети соблазна. Ему оказали великую честь — предложили в супруги племянницу кардинала, но высокородный германский государь отказался, не желая бесчестить саксонскую кровь неравным браком. Тогда на него стали смотреть, как на опасного врага, и обращаться с ним, как с врагом. Его лишили денежной помощи; подкупили губернатора и высших военных Брейзаха, замыслив пусть даже ценою смерти герцога завладеть отвоёванными им землями и его войсками. Эти козни не остались тайной для Бернгарда, и меры, принятые им в покорённых городах, доказали его недоверие к Франции. Но эти распри с французским двором самым пагубным образом отразились на его дальнейших начинаниях. Приготовления, которые ему пришлось сделать для защиты занятых им областей от посягательств французов, принудили его раздробить армию, а прекращение Францией денежной помощи замедлило открытие военных действий. Он намерен был перейти Рейн, чтобы выручить шведов и действовать против императора в Баварии на берегах Дуная. Уже он открыл Баннеру, намеревавшемуся перенести войну в пределы Австрии, свой операционный план и обещал шведскому полководцу сменить его на время, как вдруг, на тридцать шестом году жизни, смерть положила предел его триумфальному шествию. Это произошло в Нейбурге на Рейне, в июле 1639 года.

Он умер от болезни, по многим признакам схожей с чумой; это поветрие унесло в его лагере около четырёхсот человек в течение двух дней. Чёрные пятна, проступившие на теле герцога, слова, произнесённые умирающим, и те выгоды, которые его внезапная кончина дала Франции, вызвали предположение, что он был отравлен французами; но оно в достаточной степени опровергается характером болезни. Союзники потеряли в нём крупнейшего полководца, какого они имели после Густава-Адольфа, Франция — грозного соперника в борьбе за Эльзас, император — самого опасного из своих врагов. Став героем и полководцем в школе Густава-Адольфа, он всемерно подражал этому высокому образцу, и лишь ранняя смерть помешала герцогу Бернгарду стяжать одинаковую с ним славу, а быть может, и превзойти его. С храбростью солдата он соединял холодную и спокойную проницательность полководца, с твёрдым мужеством зрелого человека — быструю решимость юноши, с неистовым пылом бойца — достоинство государя, умеренность мудреца и добросовестность человека чести. Не сгибаясь под бременем невзгод, он быстро, с обновлёнными силами подымался после самых тяжких ударов. Никакое препятствие не могло уменьшить его отвагу, никакая неудача не могла сломить его необоримое мужество. Его дух стремился к великой, быть может недосягаемой, цели; но люди этого склада повинуются не тем законам благоразумия, которые мы привыкли прилагать к толпе. Чувствуя себя в силах совершить намного больше, нежели другие, он питал более смелые замыслы. В новой истории Бернгард являет нам прекрасный образ той могучей эпохи, когда личное величие ещё имело известное значение, храбрость завоёвывала целые страны, и геройская доблесть возвела немецкого рыцаря даже на императорский трон.

Лучшим наследием герцога была его армия, которую он вместе с Эльзасом завещал брату своему Вильгельму. Но на эту самую армию считали себя вправо притязать Швеция и Франция: одна — потому, что армия была набрана её именем и принесла ей присягу; другая — потому, что армия содержалась на её деньги. Помышлял об этой армии и наследник Пфальцский, задумавший воспользоваться ею, чтобы отвоевать свои владения; он и попытался — сначала чрез своих агентов, затем лично — привлечь её на свою сторону. Даже со стороны императора были сделаны попытки заполучить эту армию. Это обстоятельство не должно нас удивлять, потому что в те времена принималась в соображение не самая правота защищаемого дела, а лишь цена оказываемых услуг, и храбрость, как и всякий другой товар, продавалась тому, кто платил дороже. Однако Франция, как самая богатая и решительная соискательница, одержала верх. Она подкупила генерала фон Эрлаха, коменданта Брейзаха, и остальных начальников и благодаря им забрала в свои руки Брейзах и всю армию. Молодой пфальцграф Карл-Людвиг, уже несколько лет тому назад предпринявший неудачный поход против императора, и здесь потерпел неудачу. Он предполагал действовать против Франции, — однако, отправясь в путешествие, весьма необдуманно избрал путь через эту страну. Кардинал, опасавшийся пфальцграфа, требования которого были справедливы, был рад всякому предлогу расстроить его планы. Поэтому, вопреки всем постановлениям международного права, он приказал задержать его в Мелене и выпустил на свободу лишь тогда, когда переход веймарской армии под начало Франции осуществился. Таким образом, Франция теперь располагала в Германии сильной, опытной армией, и в сущности лишь теперь она начинает вести с императором войну от своего имени.

Но уже не на Фердинанда II двинулась она, открыто признав ныне императора врагом. В феврале 1637 года смерть унесла Фердинанда на пятьдесят девятом году жизни. Война, порождённая его честолюбием, пережила его. За восемнадцать лет своего правления он никогда не выпускал из рук меча. За всё то время, в течение которого он владел престолом империи, ему не довелось вкусить благодеяний мира. Обладая качествами, необходимыми хорошему правителю, украшенный многими из тех добродетелей, на которых зиждется счастье народов, мягкий и человечный по природе, он вследствие ложного представления о долге монарха стал орудием и в то же время жертвою чужих страстей и не выполнил своего благодетельного назначения; из поборника справедливости он обратился в угнетателя человечества, во врага мира, в бич своих народов. Безупречный в частной жизни, достойный уважения в качестве правителя, но дурно руководимый в сфере политики, он стал тем, кого благословляли его подданные-католики и проклинал весь протестантский мир. В истории были деспоты более страшные, чем Фердинанд II, и, однако, он — единственный, кто зажёг факел войны, длившейся тридцать лет. Но для того, чтобы честолюбие одного человека возымело столь гибельные последствия, оно должно было, к несчастью, совпасть именно с такой эпохой, с такими условиями, с такими семенами раздора. В более спокойное время эта искра не нашла бы пищи, и мирные настроения века заглушили бы честолюбие отдельной личности. В ту пору испепеляющая молния ударила в груды давно накопившихся горючих веществ — и пожар объял всю Европу.

Сын его, Фердинанд III, за несколько месяцев до смерти отца возведённый в сан короля Римского, унаследовал его престолы, его воззрения и его войну. Но Фердинанд III, видевший своими глазами бедствия людей и опустошение целых стран, глубже и живее ощущал необходимость мира. Менее зависимый от иезуитов и испанцев и более справедливый к чужой вере, он легче, нежели его отец, мог прислушаться к голосу умеренности. Он внял ему и даровал Европе мир, но лишь после одиннадцатилетней войны мечом и пером и лишь тогда, когда всякое сопротивление стало бесплодным и неумолимая необходимость продиктовала ему свой железный закон.

Его вступлению на престол сопутствовало счастья: его оружие одерживало победы над шведами, которые под сильной рукой Баннера после победы при Витштоке вконец истощали зимним постоем Саксонию и открыли военные действия 1637 года осадой Лейпцига. Мужественное сопротивление гарнизона и приближение имперско-курфюрстских войск спасли этот город, и Баннеру, чтобы не быть отрезанным от Эльбы, пришлось отступить к Торгау. Но превосходство императорских войск заставило его удалиться и отсюда, и, окружённый неприятельскими отрядами, задерживаемый реками и преследуемый голодом, он вынужден был предпринять в высшей степени опасное отступление в Померанию, смелость и удача которого граничат с невероятным. Вся армия переправилась через Одер вброд у Фюрстенберга, и солдаты по горло в воде сами тащили орудия, потому что лошади упирались. Баннер рассчитывал по ту сторону Одера найти своего помощника Врангеля и, усилив свои войска его отрядами, двинуться на неприятеля. Но Врангеля здесь не оказалось, а вместо него у Ландсберга стояло императорское войско, преграждая путь отступающим шведам. Тогда Баннеру стало ясно, что он попал в страшную западню, откуда ему не спастись. Позади была опустошённая область, императорские войска и Одер; слева — Одер, через который нельзя было переправиться, так как его охранял императорский генерал Бухгейм; впереди — Ландсберг, Кюстрин, Варта и неприятельское войско; справа — Польша, которой, несмотря на перемирие, доверять было трудно; Баннер считал себя погибшим, если не случится чуда, и императорские войска уже шумно радовались его неминуемой гибели. Справедливо негодуя, Баннер обвинял в этом несчастье французов. Они не предприняли обещанной диверсии на Рейне, и их бездействие дало императору возможность бросить все свои силы на шведов. «Если когда-нибудь, — крикнул взбешенный генерал французскому уполномоченному, находившемуся в шведском лагере, — если когда-нибудь нам придётся вместе с немцами сражаться против Франции, мы не станем так долго канителиться, прежде чем перейти Рейн!» Но теперь все упрёки уже были напрасны. Безвыходное положение требовало решимости и энергии. В расчёте отвлечь неприятеля от Одера на ложный след, Баннер сделал вид, будто хочет уйти через Польшу; он и в самом деле приказал повести по этому направлению большую часть обоза и свою жену вместе с другими офицерскими жёнами также послал по этому пути. Императорские войска тотчас спешат к польской границе, чтобы воспрепятствовать его отходу, Бухгейм также покидает свою позицию — и Одер свободен. Во мраке ночи Баннер бросается обратно к реке и на какую-нибудь милю выше Кюстрина без мостов, без судов переправляет через неё свои войска вместе с обозом и артиллерией, как раньше у Фюрстенберга. Без всяких потерь добирается он до Померании, чтобы вместе с Германом Врангелем приступить к её защите.

Но императорские войска под начальством Галласа вторгаются в это герцогство у Рибзеса и занимают его превосходящими силами. Узедом и Вольгаст взяты приступом. Деммин капитулирует, и шведы оттеснены вглубь Померании. А между тем утвердиться в этой земле им сейчас важнее, чем когда-либо: как раз в этом году умер герцог Богуслав XIV, и Швеция намерена требовать удовлетворения своих притязаний на его земли. Чтобы не дать курфюрсту Бранденбургскому осуществить свои, основанные на родстве и Пражском мире права на герцогство, Швеция, напрягая все силы, в изобилии снабжает своих полководцев деньгами и солдатами. В других областях империи дела шведов также приняли более благоприятный оборот, и они начинают оправляться от глубокого упадка, причиною которого были бездействие Франции и отпадение союзников. После поспешного отступления в Померанию они лишались в Верхней Саксонии одной крепости за другой; герцоги Мекленбургские, теснимые императорскими войсками, начали склоняться на сторону Австрии, и даже герцог Люнебургский Георг перешёл в ряды врагов Швеции. Эренбрейтштейн, сражённый голодом, открыл свои ворота баварскому генералу фон Верту, а австрийцы овладели всеми возведёнными на Рейне укреплениями. Франция потерпела неудачу в войне с испанцами, исход которой совсем не соответстствовал тем широковещательным приготовлениям, которые предшествовали открытию военных действий против этой державы. Потеряно было всё, что шведы приобрели в Средней Германии; держались только крепости в Померании. Один-единственный поход выводит их из этого глубокого унижения, и мощная диверсия, предпринятая против императорских войск победоносным Бернгардом на берегах Рейна, вскоре изменяет весь ход военных действий.

Недоразумения между Францией и Швецией были, наконец, улажены, и ранее заключённый обеими державами трактат подтверждён в Гамбурге с новыми выгодами для шведов. В Гессене умелая правительница ландграфиня Амалия после смерти супруга своего Вильгельма взяла, с согласия чинов, кормило правления в свои руки и с большой твёрдостью отстояла свои права против возражений императора и Дармштадтской линии. Ревностно преданная шведско-протестантской партии, она уже по религиозным побуждениям ожидала лишь благоприятного случая открыто и деятельно стать на её сторону. Ей удалось разумной сдержанностью и ловкими переговорами удерживать императора в бездействии, пока она не заключила тайный союз с Францией и победы Бернгарда не придали делам протестантов благоприятный оборот. Тогда, внезапно сбросив маску, она возобновила старую дружбу со Швецией. Успехи Бернгарда побудили и наследника Пфальцского попытать счастья против общего врага. Набрав на английские деньги войска в Голландии, он устроил склады в Меппене и соединился в Вестфалии с шведской армией. Правда, склады его погибли, а армия была разбита графом Гацфельдом при Флото; но своими действиями он на некоторое время отвлёк неприятеля и облегчил операции шведов в других местах. Вновь подали признаки жизни и другие друзья, как только счастье явно перешло на сторону шведов; достаточным успехом было для них уже то, что нижнесаксонские чины объявили нейтралитет.

Воспользовавшись этими благоприятными обстоятельствами и усилив свою армию свежими войсками из Швеции и Лифляндии в количестве четырнадцати тысяч, Баннер, исполненный надежд, открыл военные действия в 1638 году. Императорские войска, занимавшие Переднюю Померанию и Мекленбург, большею частью покидали свои позиции или толпами переходили под шведские знамёна, чтобы в этой разграбленной и обнищавшей стране спастись от голода — своего злейшего врага. Походы и постои до такой степени истощили земли между Эльбой и Одером, что Баннер, опасаясь до вторжения в Саксонию и Чехию погибнуть со всей своей армией от голода, вынужден был двинуться из Средней Померании в Нижнюю Саксонию окольным путём и только под Гальберштадтом вступил в курфюршество Саксонское. Нижнесаксонские области, стремившиеся как можно скорее вновь избавиться от этих изголодавшихся пришельцев, снабдили его необходимым провиантом, так что он получил хлеб для своей армии в Магдебургской области — в краях, где под влиянием голода уже преодолели отвращение к человечине. Своим появлением, знаменовавшим чудовищные поборы, он поверг в ужас Саксонию; но не на эту истощённую страну, а на наследственные владения императора были обращены его взоры. Победы Бернгарда придали ему смелость, а богатые земли Австрийского дома возбуждали его алчность. Разбив императорского генерала Салиса при Эльстербурге, уничтожив саксонскую армию при Хемнице и овладев Пирной, он с необоримой силой ворвался в Чехию, перешёл Эльбу, поставил под угрозу Прагу, взял Брандейс и Лейтмериц, разбил генерала фон Гофкирхена с десятью полками, распространяя трепет и опустошение по всему беззащитному королевству. Всё, что можно было унести, становилось добычей; всё, чего нельзя было потребить на месте и разграбить, уничтожалось. Чтобы забрать с собой как можно больше хлеба, срезали колосья со стеблей, всё остальное уничтожали. Более тысячи замков, сёл и деревень было обращено в пепел, зачастую сотни их сгорали дотла в одну ночь. Из Чехии Баннер делал набеги на Силезию; даже Моравии и Австрии пришлось пострадать от его грабежей. Для борьбы с набегами шведов в эти области поспешно явились граф Гацфельд из Вестфалии и Пикколомини из Нидерландов. Жезл главнокомандующего был вручён эрцгерцогу Леопольду, брату императора; ему было поручено исправить ошибки его предшественника и восстановить боеспособность армии, пришедшей в глубокий упадок.

Результаты показали, насколько такая замена была необходима, и поход 1640 года вначале принял для шведов весьма дурной оборот. Из одного места за другим постепенно вытесняют их в Чехии, и они, заботясь лишь о том, как бы сохранить свою добычу, поспешно отступают чрез Мейсенские горы, но, преследуемые неприятелем и в Саксонии, разбитые у Плауэна, вынуждены искать убежища в Тюрингии. Получив за одно только лето перевес, шведы столь же быстро снова впадают в ничтожество, но затем, быстро переходя из крайности в крайность, снова обретают силу. Ослабленная армия Баннера, чуть не погибшая целиком в своём лагере у Эрфурта, внезапно воскресает. Герцоги Люнебургские, отрёкшиеся от пражского договора, ведут ему на помощь те самые войска, которые они несколько лет тому назад вооружали против него. Гессен присылает свои отряды, и герцог Лонгвильский с прежней армией герцога Бернгарда становится под знамёна Баннера. Снова став сильнее императорских войск, Баннер вызывает их на бой у Заальфельда. Но их предводитель Пикколомини благоразумно избегает сражения, а избранная им позиция слишком выгодна, чтобы его можно было принудить к битве. Когда, наконец, баварские войска, отделившись от императорских, направляются к Франконии, Баннер пытается напасть на эти отряды, но благоразумие баварского предводителя Мерси и быстрое приближение главной императорской армии не дают ему достичь успеха. Затем обе армии направляются в истощённый Гессен, где неподалёку друг от друга располагаются в двух укреплённых лагерях и остаются здесь, пока, наконец, нужда и суровое время года не заставляют их покинуть эту обнищавшую страну. Пикколомини предполагал на зиму расквартировать войска в плодородных областях по Везеру, но, опережённый Баннером, вынужден уступить этот край шведам и обременить своим присутствием франконские епископства.

В это же время в Регенсбурге собрался имперский сейм, где предполагалось выслушать жалобы чинов, потрудиться над умиротворением империи и решить вопрос о войне и мире. Присутствие императора, большинство католических голосов в совете курфюрстов, преобладание епископов и уменьшение числа протестантских голосов придали совещаниям сейма направление, желательное для императора, и этому имперскому сейму не хватало весьма и весьма многого, чтобы подлинно представлять всю Германию. Не без некоторых оснований протестанты смотрели на него как на заговор Австрии и её креатур против протестантского населения, и в их глазах всякая попытка помешать работам этого собрания или распугать его участников могла казаться заслугой.

Такой дерзкий план возник у Баннера. Слава его оружия была запятнана последним отступлением из Чехии, и восстановить её могло только какое-нибудь смелое предприятие. Не сообщая никому о своём намерении, он зимою 1641 года, в лютую стужу, когда подмёрзли дороги и реки покрылись льдом, покинул свои квартиры в Люнебурге. Сопровождаемый маршалом де Гебрианом, командовавшим французской и веймарской армиями, он двинулся через Тюрингию и Фогтланд к Дунаю и появился под стенами Регенсбурга, прежде чем сейм успели предупредить об опасности. Неописуемо было замешательство собравшихся чинов, и в порыве ужаса все представители сделали приготовления к бегству. Один лишь император объявил, что он не покинет город, и примером своим ободрил остальных. Но, к несчастью для шведов, наступила оттепель, Дунай вскрылся, и ни по льду, ни на судах вследствие сильного ледохода переправиться было невозможно. Но чтобы сделать хоть что-нибудь и тем уязвить гордость германского императора, Баннер позволил себе дерзость отсалютовать городу пятьюстами пушечных выстрелов, которые, однако, причинили ему мало вреда. Обманутый в своих расчётах, он решил двинуться вглубь Баварии и в беззащитную Моравию, где его утомлённые войска ожидала богатая добыча и более спокойная зимовка. Но ничто не могло заставить французского полководца последовать за ним туда. Гебриан боялся, что шведы задумали удалить веймарскую армию от Рейна и отрезать её от Франции, а затем либо переманят её на свою сторону, либо лишат её возможности действовать самостоятельно. Предполагая поэтому возвратиться к Майну, он отделился от Баннера, и последний оказался вдруг лицом к лицу со всей императорской армией, которая, скрытно собравшись между Регенсбургом и Инголыптадтом, шла на него. Спасти шведов могло только быстрое отступление, а при значительном превосходстве неприятельской конницы, среди рек и лесов, в стране, сплошь враждебной, оно могло удаться лишь благодаря чуду. Баннер поспешно двинулся в леса, чтобы через Чехию уйти в Саксонию, но под Нейбургом ему пришлось пожертвовать тремя полками. Засев за какой-то шаткой стеной, они спартанским сопротивлением задерживали императорские войска в течение четырёх суток, чтобы дать Баннеру возможность отойти подальше. Через Эгер он бежал со своими войсками в Аннаберг; Пикколомини преследовал его кратчайшим путём через Шлакенвальд, и не опоздай императорский полководец на каких-нибудь полчаса — он перехватил бы Присницкий проход и истребил всё шведское войско. В Цвикау Гебриан снова соединился с армией Баннера, и оба после тщетной попытки защитить Заале и помешать австрийцам в переправе двинулись к Гальберштадту.

В Гальберштадте смерть положила предел подвигам Баннера; его умертвил яд излишеств и волнений. Хотя и с переменным счастьем, он доблестно поддерживал честь шведского оружия в Германии и вереницей побед показал себя достойным учеником своего великого наставника в военном деле. Его всегда занимали обширные планы, которые он умел хранить в тайне и выполнять быстро; он был рассудителен в опасностях, в превратностях судьбы проявлял себя более достойно, нежели в счастье, и страшнее всего был тогда, когда его считали на краю гибели. Но добродетели героя соединялись в нём со всеми теми изъянами и пороками, какие порождает или, по меньшей мере, питает военное ремесло. Равно властный как в обращении, так и перед фронтом армии, грубый, как его профессия, и гордый, как истый завоеватель, он своим высокомерием угнетал германских государей столь же тяжко, как опустошением их земель. За невзгоды походной жизни он вознаграждал себя пиршествами и любовными утехами, предаваясь излишествам, следствием которых явилась преждевременная смерть. Но полный кипучей энергии, как Александр и Махмед II, он легко расставался с наслаждениями любви ради бранных подвигов, и в тот момент, когда армия роптала на изнеженного сластолюбца, он вдруг являлся ей во всём величии могучего вождя. Более восьмидесяти тысяч человек пало в данных им многочисленных сражениях, и до шестисот неприятельских штандартов и знамён, отправленных им в Стокгольм, были свидетельством его побед. Потеря этого великого полководца скоро весьма чувствительно отразилась на военных делах шведов, и были основания опасаться, что он окажется незаменимым. Дух разнузданности и мятежа, доселе сдерживаемый высоким авторитетом этого грозного полководца, дал себя знать немедленно после его смерти. Офицеры с грозным единодушием требуют уплаты давно уже следуемого жалованья, и ни один из четырёх генералов, разделивших наследие Баннера, не внушает достаточного почтения, чтобы удовлетворить дерзких просителей или заставить их замолчать. Падает дисциплина; всё возрастающая нужда и императорские отзывные грамоты день ото дня уменьшают армию; французско-веймарские войска не обнаруживают большого рвения; люнебуржцы покидают шведские знамёна, так как государи Брауншвейгского дома после смерти герцога Георга примирились с императором; наконец, гессенцы также отделяются от них, чтобы занять лучшие зимние квартиры в Вестфалии. Неприятель пользуется этим пагубным междуцарствием, и, несмотря на двукратное поражение, ему удаётся многого достичь в Нижней Саксонии.

Наконец, явился вновь назначенный шведский главнокомандующий с деньгами и солдатами. То был Бернгард Торстенсен, питомец Густава-Адольфа и лучший преемник этого героя, пажом которого он состоял ещё во время польской войны. Разбитый подагрой и прикованный к носилкам, он побеждал всех своих противников быстротою. Тело его было обременено тягчайшими из оков, но его планы обладали крыльями. При нём перемещается театр войны и устанавливаются новые принципы, предписанные необходимостью и оправданные успехом. Земли, из-за которых до сих пор сражались, обнищали окончательно, а Австрийский дом, чьи отдалённые владения остались нетронутыми, не чувствует бедствий войны, под гнётом которых истекает кровью вся Германия. Торстенсен первый доставляет ему этот горестный опыт, насыщает своих шведов всем, чем изобилует Австрия, и швыряет факел пожара к самому трону императора.

В Силезии неприятель приобретает значительный перевес над шведским полководцем Стальгантшем и оттесняет его к Неймарку. Встретившись в Люнебурге с главными силами шведской армии, Торстенсен присоединил войска Стальгантша к своим и в 1642 году через Бранденбург, который под властью великого курфюрста начал соблюдать вооружённый нейтралитет, внезапно вторгся в Силезию. Глогау взят без апрошей, без брешей, яростным штурмом. Разбитый под Швейдницем, пал в бою герцог Лауэнбургский Франц-Альбрехт, город Швейдниц покорен, как и вся почти Силезия по сю сторону Одера. Затем Торстенсен стремительно вторгается вглубь Моравии, куда не проникал ещё ни один враг Австрийского дома, захватывает Ольмюц и даже приводит в трепет столицу. Тем временем Пикколомини и эрцгерцог Леопольд собрали сильную армию, она вытесняет шведского завоевателя из Моравии, а затем — после неудачной попытки взять Бриг — и из Силезии. Пополнив свои войска отрядами Врангеля, Торстенсен, правда, решился снова пойти на превосходящего его силами врага и освободил от осады Грос-Глогау. Но он не мог ни принудить неприятеля к бою, ни осуществить свои планы в отношении Чехии. Поэтому он занял Лузацию, где в виду неприятеля взял Циттау, а затем после непродолжительной остановки продолжал свой путь через Мейсен к Эльбе и перешёл её у Торгау. Теперь он грозил осадой Лейпцигу, надеясь захватить в этом богатом, в течение десяти лет пощажённом войною городе обильные склады провианта и наложить на него огромную контрибуцию.

Немедленно императорские войска, под начальством Леопольда и Пикколомини, направляются через Дрезден на выручку Лейпцига, и Торстенсен, чтобы не быть зажатым между армией и городом, смело, в полном боевом порядке выступает им навстречу. По удивительному стечению обстоятельств войска обеих сторон сошлись в том самом месте, которое одиннадцать лет тому назад решительной победой прославил Густав-Адольф. Геройская доблесть предков побудила потомков к благородному соревнованию на этой священной земле. Шведские генералы Стальгантш и Вилленберг с таким неистовством бросаются на левое крыло австрийцев, ещё не совсем готовое к бою, что опрокидывают всю прикрывавшую его конницу и выводят её из строя. Но та же участь грозила и левому крылу шведов; на помощь ему вовремя явилось победоносное правое крыло, напавшее на врага с тылу и с флангов и прорвавшее его ряды. Сплошной стеной стояла с обеих сторон пехота; когда весь порох вышел, она защищалась мушкетными прикладами, пока, наконец, после трёхчасового боя, императорские войска, окружённые со всех сторон, не вынуждены были очистить поле. Предводители императорских войск всеми силами старались остановить свои обратившиеся в бегство войска; эрцгерцог Леопольд со своим полком был первым в натиске и последним — в бегстве. Эта кровопролитная победа стоила шведам более трёх тысяч человек и двух лучших генералов — Шлангена и Лиллиенгука. Императорские войска потеряли пять тысяч человек убитыми и почти столько же пленными. Вся их артиллерия из сорока шести орудий, серебряная утварь, канцелярия эрцгерцога и наконец, весь обоз армии достались победителю. Слишком ослабленный этой победой, чтобы преследовать неприятеля, Торстенсен двинулся к Лейпцигу, а разбитая армия направилась к Чехии, где бежавшие полки собрались снова. Эрцгерцога Леопольда это поражение привело в неистовство. Кавалерийский полк, бегство которого было причиной этого несчастья, испытал на себе всю тяжесть его гнева. В Раконице, в Чехии, в присутствии всех остальных войск герцог объявил полк бесчестным, отобрал у него всех лошадей, оружие и знаки отличия, приказал разорвать его знамёна и приговорил к смерти многих его офицеров и каждого десятого из рядовых.

Лучшей добычей победителя был Лейпциг, занятый спустя три недели после этого сражения. Шведы заставили город заново обмундировать всю их армию и откупиться от разграбления тремя бочками золота; этой данью были обложены и иностранные купцы, имевшие склады в Лейппиге. Тогда же зимою Торстенсен двинулся к Фрейбургу, осадил город и в течение многих недель стоял в ненастную погоду под его стенами, рассчитывая своим упорством сломить мужество осаждённых. Но он только напрасно терял людей: приближение императорского полководца Пикколомини заставило его, наконец, отступить с ослабленной армией. Однако он считал себя в выигрыше, потому что, добровольно отказавшись от отдыха на зимних квартирах, лишил этого отдыха и неприятеля, вдобавок потерявшего в этом изнурительном зимнем походе более трёх тысяч лошадей. Затем, направившись к Одеру, чтобы пополнить свои войска гарнизонами Померании и Силезии, он вдруг с быстротой молнии оказался вновь на границе Чехии, вихрем пронёсся через это королевство и освободил Ольмюц в Моравии, жестоко теснимый императорскими войсками. Разбив свой лагерь при Добитшау, в двух милях от Ольмюца, он оказался властелином всей Моравии, угнетал её тяжкими поборами и в своих набегах доходил до мостов Вены. Тщетно старался император побудить венгерское дворянство к защите этой области; ссылаясь на свои вольности, оно отказывалось служить за пределами отечества. На эти бесплодные переговоры ушло время, столь нужное для решительного сопротивления, и вся Моравия стала добычей шведов.

В то время как Бернгард Торстенсен своими походами и победами повергал друзей и врагов в изумление, армии союзников не оставались бездеятельными и в других частях империи. Гессенцы и веймарцы, под начальством графа фон Эберштейна и маршала де Гебриана, вторглись в архиепископство Кельнское, чтобы перезимовать там. На защиту от этих непрошенных гостей курфюрст призвал императорского генерала фон Гацфельда и собрал свои войска под начальством генерала Ламбуа. Напав на последнего при Кемпене (в январе 1642 года), союзники разбили его в большом сражении, где было убито две тысячи человек и столько же взято в плен. Эта крупная победа открыла им доступ ко всему курфюршеству и смежным землям, так что они не только водворились здесь на всю зиму, но и получили значительное подкрепление людьми и лошадьми.

Предоставив гессенским войскам защищать свои приобретения на Нижнем Рейне от графа фон Гацфельда, Гебриан направился в Тюрингию, чтобы поддержать действия Торстенсена в Саксонии. Но, вместо того чтобы соединить свои отряды со шведскими, он поспешно возвратился к Майну и Рейну, от которых отошёл дальше, чем следовало. Опередив его, баварцы под начальством Мерси и Иоганна фон Верта заняли маркграфство Баденское, и ему со всем его войском пришлось много недель скитаться в ненастную погоду, обычно располагаясь лагерем на снегу, пока, наконец, он не обрёл жалкое пристанище в Брейсгау. Правда, следующим летом он снова открыл военные действия и отвлёк баварскую армию в Швабию, так что она не могла выручить город Тионвиль в Нидерландах, осаждённый Конде. Но вскоре крупные силы неприятеля отогнали его в Эльзас, где он остался ждать подкреплений.

Смерть кардинала Ришелье в ноябре 1642 года и перемена на троне и в министерстве, вызванная смертью Людовика XIII в мае 1643 года, отвлекли на некоторое время внимание Франции от войны в Германии и были причиной этого военного затишья. Но Мазарини, наследник власти, принципов и замыслов Ришелье, с удвоенным пылом устремился к цели, поставленной его предшественниками, нимало не считаясь с тем, что политическое величие Франции весьма дорого обходилось французам. Если Ришелье направлял армии главным образом против Испании, то Мазарини обратил их против императора и, уделяя такое большое внимание войне в Германии, вполне оправдывал этим своё изречение, что армия, воюющая против немцев, — правая рука его короля и оплот Франции. Тотчас после взятия Тионвиля он отправил значительные силы в Эльзас на подмогу фельдмаршалу де Гебриану и, чтобы укрепить в этих войсках решимость стойко переносить тяготы войны в Германии, поставил во главе их славного победителя при Рокруа, герцога Энгьенского, впоследствии прославившегося под именем принца Конде. Теперь Гебриан снова почувствовал себя достаточно сильным, чтобы с честью действовать в Германии. Он поспешил обратно на Рейн, чтобы расположиться на более удобных зимних квартирах в Швабии, и действительно овладел Ротвейлем, где в руки его попал баварский интендантский склад. Но за эту позицию было заплачено дороже, чем она стоила, и она была потеряна быстрее, нежели завоёвана. Гебриан получил рану в руку, которая вследствие невежества его лекаря стала для него смертельной, и невозместимость этой потери французам пришлось испытать в самый день его смерти.

По взятии Ротвейля французская армия, заметно уменьшенная походом в это суровое время года, двинулась в окрестности Дутлингена, где расположилась на отдых, не допуская мысли о неприятельском нападении и считая, что она в полной безопасности. Меж тем неприятель собрал значительную армию, чтобы помешать французам утвердиться по сю сторону Рейна, так близко к Баварии, и уберечь эту страну от разорения. Императорские войска под предводительством Гацфельда соединяются с баварской армией под начальством Мерси, и герцог Лотарингский, которого в течение всей этой войны вообще можно встретить где угодно, кроме его герцогства, присоединяется со своими войсками к их объединённым силам. Было принято решение обрушиться на французские войска, зимовавшие в Дутлингене и смежных деревнях, то есть напасть на них врасплох — весьма употребительный в эту войну вид экспедиций, обычно стоивших, вследствие неизбежно сопряжённой с ними сумятицы, большего числа жертв, чем настоящее сражение. Такой набег был тем более целесообразен, что французский солдат, неопытный в таких операциях, имел о немецкой зиме превратное представление и воображал, что суровое время года обеспечивает его от всякого неожиданного нападения. Весьма искушённый в этих делах, Иоганн фон Верт, которого шведы недавно, при обмене военнопленными, отослали императору, вернув себе этим Густава Горна, руководил экспедицией и выполнил её с изумительным успехом.

Нападение было произведено оттуда, откуда его менее всего можно было ожидать, — со стороны теснин и густых лесов, а глубокий снег, выпавший в этот день (24 ноября 1643 года), скрывал приближение авангарда, пока он не остановился в виду Дутлингена. Вся артиллерия, стоявшая на отшибе за городом, как и расположенный вблизи замок Гомбург, была взята без сопротивления. Подошедшие тем временем войска окружили Дутлинген, и всякая связь между неприятельскими отрядами, рассеянными по окрестным деревням, была прервана быстро и бесшумно. Таким образом, французы уже были побеждены до первого пушечного выстрела. Кавалерия спаслась лишь благодаря быстроте лошадей и благодаря тому, что она на несколько минут опередила гнавшегося за ней неприятеля. Пехота была частью перебита, частью добровольно сложила оружие. Около двух тысяч человек осталось на месте, семь тысяч — в числе их двадцать пять штаб-офицеров и девяносто капитанов — взято в плен. За всю войну это была, вероятно, единственная битва, которая произвела почти одинаковое впечатление на проигравшую и выигравшую стороны: и те и другие были немцы, а осрамились французы. Память об этом злополучном дне, сто лет спустя повторившемся при Росбахе, была, правда, впоследствии изглажена доблестными подвигами Тюренна и Конде, но немцы были правы, когда в отместку за все бедствия, навлечённые на них французской политикой, сложили песенку, высмеивавшую храбрость французов.

Однако поражение, постигшее французов, могло стать пагубным для шведов, ибо теперь вся военная мощь императора целиком обратилась против них и к числу их врагов за это время прибавился ещё один. Неожиданно покинув в сентябре 1643 года Моравию, Торстенсен направился в Силезию. Причин этого решения никто не знал, а частыми переменами маршрута он ещё усиливал неизвестность. Из Силезии он кружным путём приблизился к Эльбе; императорские войска следовали за ним до Лузации. Приказав у Торгау навести мост через Эльбу, он распустил слух, что предполагает через Мейсен вторгнуться в Верхний Пфальц и Баварию. При Барби он снова сделал вид, будто хочет перейти Эльбу, но двигался всё далее по ней, до самого Гавельберга, где, наконец, объявил своей изумлённой армии, что ведёт её в Голштинию против датчан.

Король Христиан IV давно уже возбуждал негодование шведов пристрастностью, проявленной им в роли посредника, завистью, с которой он противодействовал успехам их оружия, препятствиями, которые он чинил шведскому судоходству в Зунде, и поборами, которыми обременял развивавшуюся шведскую торговлю. Эти непрестанные оскорбления требовали возмездия. Сколь ни опасным казалось затеять новую войну в то время, когда государство, несмотря на все недавние победы, изнемогало под бременем старой, — жажда мести и вековая национальная вражда пересилили эти колебания шведов, и самые трудности, в которые вовлекла Швецию война в Германии, являлись лишним мотивом попытать счастья в борьбе против Дании. Ведь дошло уже до того, что войну продолжали лишь затем, чтобы дать войскам работу и хлеб, дрались почти исключительно из-за выгодных зимних квартир, и богатые стоянки армии ценились дороже выигранного генерального сражения. Но почти все области Германии были опустошены и истощены: не было ни провианта, ни лошадей, ни людей, а всем этим изобиловала Голштиния. Если здесь удастся хотя бы навербовать солдат, подкормить лошадей и людей и добыть коней для кавалерии, то уже этот успех окупит все труды и опасности. Затем, ввиду вероятного открытия мирных переговоров, очень важно было не допустить в этом деле пагубного влияния Дании, отдалить, искусно переплетая противоречивые интересы, самый мир, который, по-видимому, не обещал быть очень выгодным для Швеции, и, так как предстояло решить вопрос о размерах вознаграждения, умножить число своих завоеваний, чтобы тем вернее обеспечить за собой именно то, что желательно было получить. Тяжёлое положение Дании позволило надеяться на ещё больший успех, если замысел будет выполняться быстро и без огласки. Действительно, в Стокгольме так тщательно соблюдали тайну, что датские министры ничего не заподозрили и в эти дела не были посвящены ни Франция, ни Голландия. Не объявив войны, открыли шведы военные действия — Торстенсен вторгся в Голштинию прежде, чем там могли предположить возможность нападения. Не встречая противодействия, шведские войска потоком хлынули в это герцогство и захватили все крепости, кроме Рендсбурга и Глюкштадта. Другая армия вторгается в Схонен, где также наталкивается лишь на слабое сопротивление, и единственно непогода препятствует предводителям переправиться через Малый Бельт и перенести войну в Фионию и Зеландию. Датский флот был разбит у Фемарна, и сам Христиан, находившийся при нём, потерял правый глаз, выбитый осколком. Королю, отрезанному от помощи своего дальнего союзника, императора, грозит опасность, что его королевство целиком будет захвачено шведами. Казалось, и впрямь исполняется якобы сделанное знаменитым Тихо Браге предсказание, гласившее, что в 1644 году Христиан IV должен будет покинуть своё государство, унося с собой лишь посох.

Но император не мог равнодушно допустить, чтобы Дания стала жертвою шведов, которые значительно усилились бы за счёт этого королевства. Как ни велики были трудности, сопряжённые с дальним походом по опустошённым дотла землям, он всё же не замедлил отправить в Голштинию армию под начальством графа Галласа, после отставки Пикколомини снова назначенного главнокомандующим. Галлас действительно прибыл в герцогство, взял Киль и надеялся, соединившись с датчанами, запереть шведскую армию в Ютландии. В то же время гессенцы и шведский генерал Кенигсмарк были отвлечены действиями Гацфельда и архиепископа Бременского, сына Христиана IV; но нападение на Мейсен, предпринятое архиепископом, завлекло его в Саксонию. Однако Торстенсен, проскользнув в незанятый проход между Шлезвигом и Стапельгольмом со своей, пополненной свежими силами армией двинулся навстречу Галласу и оттеснил его вверх по Эльбе к Бернбургу, где императорские войска расположились укреплённым лагерем. Торстенсен перешёл Заале и занял позицию в тылу неприятеля, отрезав его этим маневром от Саксонии и Чехии. В императорском лагере разразился голод, уничтоживший большую часть армии; отступление к Магдебургу ничем не улучшило её отчаянного положения. Кавалерия, пытавшаяся скрыться в Силезию, была настигнута и рассеяна Торстенсеном у Ютербога; остальное войско после тщетной попытки пробиться с мечом в руке было почти всё уничтожено под Магдебургом. От всего войска Галласу осталось лишь несколько тысяч человек да слава никем не превзойдённого мастера в истреблении собственной армии. После этой неудачной попытки спасти короля Датского последний запросил мира и получил его в Бремзебро в 1645 году на очень тяжёлых условиях.

Торстенсен не удовольствовался этими успехами своего оружия. В то время как один из его помощников, Аксель Лилиенстерн, тревожил Саксонию, а Кенигсмарк овладел Бременом, сам он во главе шестнадцатитысячной армии вторгся с восемьюдесятью орудиями в Чехию, стараясь опять перенести войну в наследственные владения Австрийского дома. Узнав об этом, Фердинанд сам поспешил в Прагу, чтобы личным присутствием возбудить мужество войск и ввиду отсутствия даровитого главнокомандующего и раздоров между многочисленными командирами получить возможность быстрее и энергичнее действовать самому поблизости от театра войны. По распоряжению императора Гацфельд собрал все австрийские и баварские войска и 24 февраля 1645 года у Янкова, или Янковица, против своей воли и вопреки советам, которые он давал, двинул их — последнюю армию императора и последний оплот его государства — навстречу наступающему неприятелю. Фердинанд полагался на свою кавалерию, превосходившую неприятельскую на три тысячи коней, и на помощь девы Марии, явившейся ему во сне и обещавшей верную победу.

Численный перевес императорских войск не устрашил Торстенсена, вообще не привыкшего считать врагов. Уже при первом нападении левое крыло, заведённое генералом лиги фон Гецем в очень неудобную местность среди болот и лесов, пришло в полное расстройство; сам командир пал, вместе с ним — и большинство солдат; почти все боевые припасы армии достались неприятелю. Это неудачное начало решило судьбу всего сражения. Неуклонно наступая, шведы овладели важнейшими высотами и после восьмичасового кровопролитного боя, после бешеной атаки неприятельской кавалерии и отчаянного сопротивления пехоты остались хозяевами поля битвы. Две тысячи австрийцев полегли на месте, сам Гацфельд был взят в плен с тремя тысячами воинов. Так погибли в один день лучший полководец и последняя армия императора.

Решительная победа при Янковице сразу открыла неприятелю путь во все австрийские земли. Фердинанд поспешно бежал в Вену, чтобы позаботиться о защите этого города и обеспечить безопасность себе самому, своим сокровищам и своей семье. Недолго пришлось ждать победоносных шведов — они неудержимым потоком хлынули на Моравию и Австрию. Покорив почти всю Моравию, осадив Брюнн, овладев всеми крепостями и городами до Дуная и даже укреплением у Вольфсбрюке, неподалёку от самой Вены, они появились, наконец, под стенами столицы, и основательность, с которой они укрепляли занятые места, доказывала, что они рассчитывали прочно засесть там. После долгого и опустошительного движения по всем областям Германии поток войны кружным путём возвращается, наконец, к своей исходной точке, и грохот шведских орудий напоминает жителям Вены о ядрах, пущенных в императорский дворец чешскими мятежниками двадцать семь лет тому назад. Театр войны — тот же, и ведётся она теми же способами: как чешские мятежники призвали некогда Бетлен Габора, так теперь Торстенсен призывает на помощь его преемника Ракоци. Уже войска Ракоци вторглись в Верхнюю Венгрию и со дня на день, цепенея от страха, ожидали его соединения со шведами. Иоганн-Георг Саксонский, доведённый до крайности постоями шведов в его владениях, оставленный без помощи императором, который после янковицкого сражения не в силах сам защитить себя, ищет, наконец, спасения в единственном и последнем средстве — заключить со шведами перемирие, которое в результате ежегодных отсрочек затягивается до общего мира. Император теряет друга в тот момент, когда у порога его государства встаёт против него новый враг, когда его войска тают и когда его союзники в других местах Германии терпят поражение за поражением. Ибо и французской армии удалось блестящим походом загладить позор дутлингенского разгрома и сковать все силы Баварии на Рейне и в Швабии. Подкрепившись свежими войсками, которые привёл из Франции герцогу Энгьенскому великий Тюренн, уже прославившийся тогда своими победами в Италии, французы появились 3 августа 1644 года под стенами Фрейбурга, который незадолго перед тем был взят генералом Мерси, охранявшим его со всей своей превосходно укрепившейся армией. Безудержной храбрости французов не удалось, правда, сокрушить твёрдость баварцев, и герцог Энгьенский, потеряв напрасно шесть тысяч человек, должен был решиться на отступление. Мазарини проливал слёзы, узнав об этой огромной потере, на которую, однако, не обращал внимания бессердечный Конде, любивший только славу. «Одна ночь в Париже, — говорил он, — даёт жизнь большему количеству людей, чем убито в этом бою». Однако это кровопролитное сражение до такой степени ослабило баварцев, что они не могли даже сохранить за собой берега Рейна, не говоря уже о том, чтобы спасать теснимую со всех сторон Австрию; Шпейер, Вормс, Мангейм сдаются неприятелю, неприступный Филиппсбург взят голодом, и даже Майнц спешит своевременным выражением покорности задобрить победителя.

То, что спасло Австрию и Моравию в начале войны от чехов, спасло её и теперь от Торстенсена. Правда, Ракоци со своим двадцатипятитысячным войском прорвался до берегов Дуная почти к самому шведскому лагерю, но его недисциплинированные буйные полчища лишь опустошали страну и усиливали нужду в шведском лагере, вместо того чтобы целесообразными действиями помогать выполнению планов Торстенсена. Добыть от императора дань, от подданного деньги и добро — такова была цель, ради которой воевал Ракоци, как и Бетлен Габор, и оба возвращались восвояси, как только она была достигнута. Чтобы избавиться от этого варвара, Фердинанд согласился на все его требования и, пожертвовав немногим, освободил свои владения от столь страшного врага.

Меж тем долговременная стоянка под Брюнном сильно ослабила главную армию шведов. Напрасно Торстенсен, сам руководивший здесь операциями, истощал в продолжение четырёх месяцев всё своё осадное искусство. По силе и стойкости сопротивление ничуть не уступало натиску, и отчаяние удваивало мужество коменданта де Суш, шведского перебежчика, которому не приходилось ждать пощады. Вспышки разных эпидемий, порождённых в этом изнурительном, заражённом лагере голодом, грязью и потреблением незрелых плодов, и поспешное отступление князя Семиградского вынудили, наконец, шведского полководца снять осаду. Все проходы по Дунаю были заняты, а войско Торстенсена уже сильно уменьшилось вследствие болезней и голода. Поэтому он отказался от своих планов в отношении Австрии и Моравии, удовлетворившись тем, что оставил в захваченных им замках шведские гарнизоны, тем самым сохраняя в своих руках ключ к обеим областям. Он направился в Чехию, куда по его следам двинулись императорские войска под предводительством эрцгерцога Леопольда. Те потерянные крепости, которые Леопольд ещё не успел отвоевать, были взяты после его ухода императорским генералом Бухгеймом, так что австрийская граница в следующем году была снова совершенно очищена от неприятеля, и поверженная было в прах Вена отделалась страхом. В Чехии и Силезии шведы также защищались с весьма переменным успехом и метались из одной провинции в другую, не кмея сил удержаться ни в той, ни в другой. Но если успех военных действий Торстенсена не вполне соответствовал их многообещающему началу, то для Швеции он имел самые важные последствия: Дания была вынуждена заключить мир, Саксония — бездействовать; император во время мирного конгресса был уступчивее, Франция — мягче, и сама Швеция в своих сношениях с другими держазами вела себя более самоуверенно и смело. Выполнив столь блестящим образом свой великий долг, виновник этих успехов, увенчанный лаврами, возвратился в уединение частной жизни и предался поискам средств, способных облегчить его мучительный недуг.

Хотя после отхода Торстенсена император мог уже не бояться неприятельского вторжения из Чехии, однако вскоре со стороны Швабии и Баварии на границы Австрии надвинулась новая опасность. Тюренн, отделившийся от Кондо и повернувший в Швабию, был в 1645 году разбит у Мергентгейма генералом Мерси, и победоносные баварцы под начальством своего храброго предводителя вторглись в Гессен. На помощь разбитому войску тотчас поспешил герцог Энгьенский со значительными силами из Эльзаса, Кенигсмарк — из Моравии, гессенцы — с Рейна, и баварцы были оттеснены до противоположных границ Швабии. У деревни Аллерсгейм, неподалёку от Нердлингена, они, наконец, остановились, чтобы прикрыть границы Баварии. Но бешеная отвага герцога Энгьенского не знала препятствий. Он повёл свои войска на неприятельские окопы, и произошла битва, вследствие геройского сопротивления баварцев запечатлённая в истории как одна из самых упорных и кровопролитных всей долгой войны; но, наконец, смерть доблестного Мерси, хладнокровие Тюренна и железная стойкость гессенцев решили бой в пользу союзников. Однако и это новое варварское уничтожение человеческих жизней не оказало большого влияния на ход войны и мирных переговоров. Французская армия, истощённая кровавой победой, ещё более ослабела после ухода гессенцев, а баварцы получили от императора приведённые Леопольдом вспомогательные войска; поэтому Тюренну пришлось поспешно отступить за Рейн.

Отступление французов дало теперь неприятелю возможность направить все свои силы в Чехию против шведов. В 1646 году главнокомандующим шведской армией, в которую, кроме летучего отряда Кенигсмарка и множества рассеянных по империи гарнизонов, входило ещё до восьми тысяч конницы и пятнадцати тысяч пехоты, был назначен Густав Врангель, достойный преемник Ваннера и Торстенсена. Подкрепив свою двадцатичетырёхтысячную армию двенадцатью конными полками баварской кавалерии и восемнадцатью полками пехоты, эрцгерцог Леопольд двинулся на Врангеля в расчёте численным превосходством раздавить его прежде, чем шведский полководец успеет соединиться с Кенигсмарком или французы сделают диверсию. Но Врангель, не дожидаясь его, поспешил через Верхнюю Саксонию к Везеру, где взял Гекстер и Падерборн. Отсюда он двинулся в Гессен на соединение с Тюренном и, расположившись лагерем в Вецларе, присоединил к своему войску летучий отряд Кенигсмарка. Однако Тюренн, связанный приказами Мазарини, который был рад возможности положить конец военным успехам и возраставшей заносчивости Швеции, сослался на более настоятельную необходимость оборонять сопредельные с Нидерландами области Франции, потому что голландцы не предприняли обещанной ими на этот год диверсии. Но Врангель продолжал настаивать на своём справедливом требовании, а дальнейшее упорство Франции могло возбудить в шведах подозрения и, пожалуй, даже склонить их к отдельному миру с Австрией; поэтому Тюренн получил, наконец, желанное разрешение поддержать шведскую армию.

Соединение войск произошло у Гисена, и теперь союзники чувствовали себя достаточно сильными, чтобы встретиться с неприятелем, преследовавшим шведов вплоть до Гессена, чтобы лишить их провианта и воспрепятствовать соединению с Тюренном. Ни то, ни другое им не удалось. Императорские войска, отрезанные от Майна, после потери своих складов испытывали сильные лишения. Воспользовавшись их бессилием, Врангель выполнил маневр, задуманный с целью придать войне совершенно иной оборот. Он держался правила своего предшественника — стараться перенести войну в пределы Австрии; но, устрашённый неудачей Торстенсена, он рассчитывал достичь той же цели иным путём, более надёжно и основательно: Врангель решил идти вдоль Дуная и вторгнуться в Австрию через Баварию. Такой план намечал ещё Густав-Адольф, но не успел привести его в исполнение, так как мощь Валленштейна и опасность, грозившая Саксонии, слишком рано отозвали его со стези побед. Примеру Густава-Адольфа следовал герцог Бернгард. К нему счастье было благосклоннее, чем к Густаву-Адольфу, и его победоносные знамёна развевались уже между Изаром и Инном, когда численное превосходство неприятельских войск, находившихся поблизости, побудило его приостановить своё победоносное шествие и отступить. То, что не удалось им обоим, рассчитывал теперь успешно выполнить Врангель, тем более что императорско-баварские войска стояли далеко позади него на Лане и могли явиться в Баварию, лишь проделав дальний путь через Франконию и Верхний Пфальц. Быстро подойдя к Дунаю, он разбил баварский корпус у Донауверта и перешёл эту реку, так же как и Лех, не встретив сопротивления. Затем, однако, предпринятая им неудачная осада Аугсбурга дала императорским войскам передышку, использованную ими, чтобы выручить этот город и оттеснить Врангеля к Лауингену. Но когда они, с целью отвлечь войну от границ Баварии, снова обратились против Швабии, Врангель быстро воспользовался случаем, перешёл оставленный без прикрытия Лех и затем в свою очередь преградил императорским войскам путь через реку. Теперь ему был открыт доступ в беззащитную Баварию; бурным потоком хлынули туда французы и шведы, и солдаты чудовищными насилиями, грабежами и вымогательствами вознаграждали себя за все испытанные опасности. Прибытие императорских и баварских войск, у Тиргаунтена, наконец, переправившихся через Лех, лишь усугубило бедствия страны, которую наперебой грабили друг и недруг.

Теперь, наконец, впервые за всю войну, поколебалось стойкое мужество Максимилиана, в течение двадцати восьми лет не поддававшееся самым тяжким испытаниям. Фердинанда II, его сверстника и друга его юности в Ингольштадте, уже не было в живых. Со смертью этого друга и благодетеля порвалась одна из крепчайших нитей, соединявших курфюрста с интересами Австрии. С отцом он был связан давней привычкой, сердечной склонностью и признательностью; сын был чужд его сердцу, и лишь государственные интересы могли заставить его хранить верность новому властителю.

Это могущественное побуждение и было использовано коварными французами, чтобы отвлечь Максимилиана от союза с Австрией и склонить его к прекращению военных действий. Обширны были замыслы, заставившие Мазарини побороть свою зависть к возрастающему могуществу Швеции и позволить французским войскам сопровождать шведов в Баварию. Баварию обрекли в жертву всем ужасам войны, в расчёте на то, что несчастья и отчаяние преодолеют, наконец, упорство Максимилиана и император лишится первого и последнего своего союзника. Бранденбург под властью своего великого курфюрста теперь придерживался нейтралитета. Саксонию суровая необходимость принудила к тому же; война с французами не давала испанцам возможности участвовать в германской войне; Данию удалил с театра войны мир со Швецией; Польша была обезоружена долгосрочным перемирием. Если бы удалось в заключение отвлечь от союза с Австрией и курфюрста Баварского, то у императора во всей Германии не осталось бы ни одного приверженца, и ему, беззащитному, пришлось бы отдаться на милость враждебных держав.

Фердинанд III понял, какая ему угрожает опасность, и всеми возможными средствами старался отвратить её. Но курфюрсту Баварскому, в ущерб Фердинанду, внушили, что противниками мира являются одни испанцы и что император противится перемирию только под влиянием Испании, а Максимилиан ненавидел испанцев и никогда не мог им простить, что они противодействовали ему, когда он домогался курфюршества Пфальцского. И в угоду этим ненавистным врагам жертвовали теперь его народом, опустошали его страну, губили его самого, тогда как перемирие могло вывести его из всех затруднений, дать его народу столь необходимый роздых и в то же время, быть может, ускорить всеобщий мир! Все его колебания исчезли. Убеждённый в неизбежности этого шага, он решил, что исполнит свой долг по отношению к императору, если и его приобщит к благодениям перемирия.

В Ульме собрались представители трёх держав и Баварии, чтобы определить условия перемирия. Однако из инструкций австрийских уполномоченных скоро выяснилось, что император прислал их на конгресс не для того, чтобы заключить перемирие, а для того, чтобы его расстроить. Важно было не оттолкнуть суровыми условиями, а, наоборот, склонить к перемирию шведов, которые были в более выгодном положении и могли не только не опасаться продолжения войны, а желать его. Ведь победителями были они, а император в своём высокомерии пытался предписать им условия. Возмущённые этим, шведские послы вначале едва не покинули конгресса, и, чтобы удержать их, французам пришлось прибегнуть к угрозам.

После того как курфюрсту Баварскому, несмотря на все его усилия, не удалось задуманным им способом сделать императора участником перемирия, он счёл себя вправе позаботиться о самом себе. Как ни велики были уступки, ценою которых ему согласились предоставить перемирие, он недолго думая пошёл на них. Он предоставил шведам возможность расквартироваться в Швабии и Франконии, а сам удовольствовался постоями в своей Баварии и в пфальцских землях. Всё, что было им завоёвано в Швабии, подлежало возврату союзникам, которые, со своей стороны, отказались от всего, что было ими занято в Баварии. Владетели Кёльна и Гессен-Касселя также считались участниками перемирия. По заключении этого трактата, 14 марта 1647 года, французы и шведы покинули Баварию, причём во избежание столкновений между ними каждой армии для постоя были отведены различные области: французы расположились в герцогстве Вюртембергском, шведы — в Верхней Швабии, вблизи Боденского озера. Австрийский город Брегенц, расположенный в юго-восточном углу этого озера, на самой южной оконечности Швабии, скалистой тесниной защищённый от любого нападения, стал убежищем для жителей всей округи, надеявшихся в этой природной крепости сохранить свою жизнь и своё имущество. Огромная добыча, которой можно было ожидать при скоплении таких богатств, и преимущества, связанные с обладанием проходом, ведущим в Тироль, Швейцарию и Италию, соблазнили шведского генерала, и он попытался овладеть этой неприступной, по общему мнению, тесниной и городом. Его попытка увенчалась успехом, несмотря на сопротивление шести тысяч крестьян, которые, заняв ущелье, сделали всё, чтобы отстоять его. Тем временем Тюренн согласно уговору двинулся в Вюртемберг и силою оружия заставил ландграфа Дармштадтского и курфюрста Майнцского согласиться, по примеру Баварии, на нейтралитет.

Казалось, уже достигнута главная цель французской политики: лишить императора всякой поддержки со стороны лиги и его протестантских союзников, обезоружить его пред лицом соединённых армий обеих держав и с мечом в руке продиктовать ему условия мира. Самое большее двенадцать тысяч человек — вот всё, что осталось ему от былой грозной мощи, и командование этими жалкими остатками ему пришлось доверить кальвинисту, гессенскому перебежчику Меландеру, потому что война скосила всех его даровитых полководцев. Но как уже много раз в течение этой войны переменчивость счастья приводила к тому, что нежданное событие внезапно спутывало все расчёты политики, так и теперь исход обманул все ожидания, и глубоко униженная Австрия после непродолжительного кризиса снова обретает своё грозное величие. Соперничество Франции со шведами не позволило этой державе совершенно погубить императора, ибо этим настолько усилилось бы влияние шведов в Германии, что оно в конце концов стало бы опасным для самой Франции. Поэтому французский министр не воспользовался беспомощным положением Австрии: армия Тюренна отделилась от Врангеля и направилась к границам Нидерландов. Правда, Врангель, двинувшись из Швабии на Франконию, взяв Швейнфурт и присоединив его гарнизон к своему войску, попытался своими силами вторгнуться в Чехию: он осадил Эгер, ключ к этому королевству. На выручку Эгера император двинул свою последнюю армию и сам сопровождал её. Но, вынужденная сделать огромный крюк, чтобы не пройти через поместья председателя военного совета фон Шлика, она опоздала, и Эгер был взят шведами до её прихода. Обе армии подошли друг к другу вплотную, и не раз ожидался решительный бой, так как и та и другая страдали от недостатка продовольствия; численный перевес был на стороне императорской армии, и нередко оба лагеря и боевые линии были разделены лишь временными укреплениями. Но императорские войска удовлетворялись тем, что, следуя за неприятелем по пятам, изнуряли его мелкими стычками, голодом и утомительными переходами, дожидаясь, покуда увенчаются успехом начатые с Баварией переговоры.

Нейтралитет Баварии — от этой раны императорский двор жестоко страдал; когда все попытки воспрепятствовать ему оказались напрасными, решено было извлечь из него единственно возможную выгоду. Многие офицеры баварской армии были возмущены решением своего повелителя, обрекавшим их на бездействие и сковывавшим их влечение к разудалой походной жизни. Во главе недовольных стоял сам храбрый Иоганн фон Верт. Подстрекаемый императором, он составил заговор с целью отпять у курфюрста всю его армию и привести её под знамёна императора. Фердинанд не постыдился тайно потворствовать этой попытке предать вернейшего союзника своего отца. Он велел распространять среди войск курфюрста официальные отзывные грамоты, в которых напоминал им, что они в сущности имперские войска, коими курфюрст командует только от имени императора. К счастью, Максимилиан вовремя открыл заговор и быстрыми, целесообразными мерами предупредил его осуществление.

Недостойный поступок императора давал Максимилиану право на возмездие, но он был слишком искушён в политике, чтобы внять голосу страсти там, где должен повелевать только рассудок. Перемирие не дало ему тех выгод, на которые он рассчитывал. Отнюдь не ускорив заключения общего мира, это одностороннее перемирие, напротив, повредило переговорам в Мюнстере и Оснабрюке, придав им неблагоприятный оборот и побудив союзников дерзко увеличить свои требования. Французы и шведы были удалены из Баварии; но, лишившись зимних квартир в Швабии, курфюрст был вынужден предоставить своим войскам высасывать соки из собственных земель, иначе ему пришлось бы начисто распустить их и во времена господства кулачного права безрассуднейшим образом сложить меч и щит. Из этих двух несомненных зол он не выбрал ни то, ни другое, а предпочёл им третье, которое по крайней мере было ещё сомнительным, а именно: решил отказаться от перемирия и снова взяться за оружие.

Его решение и помощь, немедленно посланная им императору в Чехию, были чреваты опасностями для шведов, и Врангелю пришлось немедленно уйти из Чехии. Он направился через Тюрингию в Вестфалию и Люнебург, чтобы соединиться с французскими войсками под начальством Тюренна. Императорско-баварская армия под начальством Меландера и Гронсфельда следовала за ним вплоть до Везера. Если бы неприятелю удалось настигнуть Врангеля до соединения с Тюренном, он бы неминуемо погиб, но то, что прежде спасло императора, выручило теперь и шведов. В разгаре борьбы ход войны направлял холодный расчёт, и бдительность держав возрастала по мере приближения мира. Курфюрст Баварский не мог допустить, чтобы император получил такой решительный перевес и чтобы это внезапное крутое изменение обстоятельств отдалило мир. Накануне заключения мирного договора новый, счастливый для одной из сторон оборот событий мог иметь чрезвычайное значение, и нарушение равновесия между державами, вступающими в договор, могло разом уничтожить результаты многолетних трудов, драгоценный плод сложнейших переговоров, замедлить умиротворение всей Европы. Если Франция благотворным образом держала в узде свою союзницу Швецию, соразмеряя свою помощь с её успехами и неудачами, то курфюрст Баварский молча исполнял ту же роль при своём союзнике, императоре, благоразумно стараясь помогать ему лишь настолько, чтобы могущество Австрии всегда было в зависимости от его, курфюрста, усмотрения. Теперь мощь императора грозила быстро возрасти до опасных размеров, и Максимилиан внезапно прекращает преследование шведской армии. К тому же он боялся возмездия со стороны Франции, которая уже грозилась двинуть на него всю армию Тюренна, если он позволит своим войскам перейти Везер.

Меландер, которому баварцы помешали преследовать Врангеля, вторгся через Иену и Эрфурт в Гессен и грозным врагом появился в той самой земле, которую в прежнее время защищал. Если он в самом деле избрал Гессен ареной своих неистовств из желания отомстить своей прежней повелительнице, то это желание он удовлетворил чудовищным образом. Гессен истекал кровью под его игом, и бедствия этой многострадальной страны дошли при нём до предела. Но вскоре ему пришлось раскаяться в том, что при выборе места для расквартирования войск им вместо благоразумия руководила мстительность. В истощённом Гессене армия терпела величайшую нужду, тогда как Врангель набрался свежих сил в Люнебурге и посадил своих солдат на коней. Слишком слабый, чтобы удержать за собой свои жалкие стоянки, Меландер, как только шведский генерал осенью 1648 года двинулся на Гессен, под давлением необходимости позорно отступил, решив искать спасения на берегах Дуная.

Снова обманув ожидания шведов, Франция, несмотря на все представления Врангеля, удерживала армию Тюренна на Рейне. Шведский полководец отомстил французам тем, что присоединил к своим войскам веймарскую кавалерию, отказавшуюся от французской службы. Но именно этим он дал новую пищу зависти Франции. Наконец, Тюренн получил разрешение соединиться со шведами, и обе армии совместно выступили в поход — последний в эту войну. Они гнали Меландера вплоть до самого Дуная, доставили провиант в Эгер, осаждённый императорскими войсками, и разбили по ту сторону Дуная императорско-баварскую армию, преградившую им путь у Зусмарсгаузена. Меландер был в этом сражении смертельно ранен, а баварский генерал фон Гронсфельд расположился с остатками войск по ту сторону Леха, чтобы оградить Баварию от неприятельского вторжения.

Но Гронсфельду посчастливилось не более чем Тилли, который на этой самой позиции отдал жизнь ради спасения Баварии. Врангель и Тюренн избрали для переправы место, некогда ознаменованное победой Густава-Адольфа, и совершили её, воспользовавшись тем же преимуществом, которое некогда дало перевес королю. Снова хлынули в Баварию неприятельские войска, и баварские подданные были жестоко наказаны за то, что их государь нарушил перемирие. Максимилиан укрылся в Зальцбурге, а шведы, перейдя Изар, продвинулись до Инна. Продолжительный проливной дождь, за несколько дней превративший эту не очень полноводную реку в бурный поток, ещё раз спас Австрию от грозной опасности. Десять раз пытался неприятель навести через Инн плавучий мост, и десять раз река разрушала его. Никогда ещё за всю войну ужас католиков не достигал такой степени, как теперь, когда неприятель стоял в сердце Баварии, и уже не было вождя, которого можно было бы противопоставить таким полководцам, как Тюренн, Врангель, Кенигсмарк. Наконец, из Нидерландов явился отважный Пикколомини и стал во главе жалких остатков императорской армии. Опустошив Баварию, союзники сами затруднили себе более продолжительное пребывание в этой стране и, гонимые нуждой, отступили в Верхний Пфальц, где весть о мире положила конец их действиям.

Кенигсмарк со своим летучим отрядом направился в Чехию, где Эрнст Одовальский, отставной ротмистр, изувеченный на императорской службе и затем уволенный без всякого вознаграждения, сообщил ему план, как овладеть врасплох «Малой страной» Праги. Кенигсмарк удачно осуществил этот план и прославился тем, что последним блистательным ударом закончил Тридцатилетнюю войну. Одного человека стоил шведам этот решающий ход, положивший, наконец, предел колебаниям императора. Но «Старый город» — большая часть Праги, расположенная по ту сторону реки Молдавы, — своим энергичным сопротивлением изнурил пфальцграфа Карла-Густава, наследника Христины, прибывшего из Швеции со свежими войсками и собравшего под стенами Праги всю шведскую армию из Чехии и Силезии. Наконец, холод заставил осаждающих разойтись по зимним квартирам, и здесь дошла до них весть о мире, подписанном 24 октября в Оснабрюке и Мюнстере.

Каким исполинским делом было заключение этого нерушимого и священного договора, увековеченного под именем Вестфальского мира; сколько необоримых на первый взгляд препятствий пришлось для этого преодолеть; сколько противоположных интересов пришлось примирить; какая длинная вереница случайностей должна была совпасть, чтобы осуществилось это сложное, дорогой ценой достигнутое, непреходящее создание политической мудрости; как неимоверно трудно было хотя бы только начать переговоры; чего стоило, положив им начало, продолжать их в условиях переменного счастья непрекращающейся войны; чего стоило формально утвердить уже выработанные условия и привести в исполнение торжественно обнародованный договор; что было содержанием этого мирного договора, что приобретал или терял в нём, ценою тридцати лет мытарств и страданий, тот или иной отдельный участник и какое воздействие — полезное или вредное — он оказал на всё европейское общество в его совокупности, — всё это пусть расскажет другой автор. История Вестфальского мира представляет собой такое же единое своеобразное целое, как и история этой войны. Беглый обзор этой истории превратил бы любопытнейшее и своеобразнейшее творение человеческой мудрости и человеческих страстей в безжизненный остов и лишил бы её именно того, чем она могла бы приковать внимание тех читателей, для которых я писал и с которыми теперь расстаюсь.

1791

© Перевод с немецкого А. Горнфельда, 19??