4

Лесли Кумбс положил сигарету в пепельницу, взял стакан с коктейлем и сделал маленький глоток. При этом Кумбс невольно бросил боязливый взгляд на большой глобус планеты, парящий над полом в антигравитационном поле и медленно вращающийся. С одной стороны глобус освещала лампа, изображающая солнце, а вокруг глобуса вращались два спутника, Ксеркс и Дарий. Дарий и сейчас полностью принадлежал Компании, даже после Решения Пендарвиса. Ксеркс же никогда не был собственностью ЛКЗ — Федерация использовала его под базу для флота, еще когда Компания была монопольной. Линия ночи только что коснулась восточного берега континента Альфа и приближалась к точке, изображавшей Мэллори-порт.

Виктор Грего невольно перехватил этот взгляд и рассмеялся:

— Все еще беспокоишься, Лесли? Зубы гадины уже вырвали.

Да, лишь после того, как стало слишком поздно, после судебного разбирательства по делу пушистиков они узнали, что каждое слово, произнесенное в личном кабинете Грего, становится известно разведке и что Генри Стенсон, руководивший строительством, был тайным агентом Федерации. В помещении был спрятан микрофон и крохотный радиопередатчик. Стенсон встроил такой же передатчик в робота-бармена в Резиденции, из-за чего ее прежний хозяин Ник Эммерт находился сейчас на борту корабля, летящего к Земле, где его ждало обвинение в должностном преступлении. Кумбсу очень хотелось знать, сколько же таких штучек Стенсон понатыкал по Мэллори-порту; он едва не разобрал свой кабинет на части в поисках подслушивающих устройств, но до сих пор не был уверен, что их там действительно нет.

— Так или иначе, это уже не имеет значения, — продолжал Грего. — Теперь мы все — друзья. Правда, Алмаз?

Пушистик, забравшийся на ручку кресла, чтобы быть поближе к Грего, да так там и прикорнувший, обрадовался возможности принять участие в разговоре Больших.

— Это так, все д'узья. Папа Вик, Папа Джек, Дядя Лесси, Дядя Гас, Папа Бен, Флоя, Фаун… — и Алмаз принялся перечислять имена всех людей и пушистиков, которые были друзьями. Это был поразительный список. Всего несколько месяцев назад только во сне могло присниться, что кто-нибудь назовет Джека Холлоуэя, Беннета Рейнсфорда и Гаса Браннарда друзьями Лесли Кумбса и Виктора Грего. — Теперь все д'узья. Все хоешо.

— Все хорошо, — согласился Кумбс. — По крайней мере пока. Виктор, у тебя сейчас весь пиджак будет в шерсти пушистика.

— Ну и что? Это мой пиджак и мой пушистик, и к тому же я не думаю, что Алмаз сейчас линяет.

— И все плохие Большие пошли в тюйма-место, — сказал Алмаз. — Не делают неп'иятности больше. А что такое тюймаместо? Это как то темное гьязное место, где плохие Большие дейжат пушистиков?

— Что-то вроде этого, — ответил Грего.

Однако беда была в том, что не всех плохих Больших удалось отправить в тюрьму. Не удалось найти никаких доказательств против Хьюго Ингерманна, и Кумбсу до сих пор было не по себе. И это напомнило ему кое о чем.

— Ты нашел остальные солнечники, Виктор?

Грего покачал головой:

— Нет. Сперва я думал, что пушистики потеряли их где-нибудь в вентиляционной системе, но мы прогнали роботов-ищеек через все трубы и ничего не нашли. Потом Гарри Стифер подумал, что камни прикарманил кто-то из его копов, но мы допросили всех с детектором лжи, и никто ничего не знает. Понятия не имею, в какой Ниффльхейм они провалились.

— Но ведь четверть миллиона солов — не пустяк, Виктор.

— Можно считать, что пустяк! Подожди, вот будет у нас в Каньоне Желтого Песка достаточно людей и оборудования — мы; будем каждый день добывать в два раза больше. О Господи, Лесли! Ты должен увидеть то место! Это фантастика.

— Все, что я там увижу, — груду камней. Мне хватит и твоих описаний.

— Там проходит жила, содержащая солнечники, в среднем двести футов в ширину. Она тянется вдоль всей Границы на восемь с половиной миль на запад от каньона и больше чем на десять миль на восток; и на протяжении еще четырех миль жила постепенно сужается и сходит на нет. Конечно, над этим еще лежит пара сотен футов песчаника, который надо убрать, но мы просто спихнем его на дно каньона. На самом деле с этим будет куда меньше возни, чем было с осушением Большого Черноводья. Документы готовы на подпись?

— Готовы. Основное соглашение обязывает Компанию продолжать выполнять все те обязанности, которые выполняла старая торговая компания. Взамен правительство соглашается оставить нам незаселенные земли, которые по Решению Пендарвиса объявлены собственностью государства, кроме района к северу от Малого Черноводья и северного притока Змейки, где находится резервация пушистиков. Специальное соглашение дает нам право на аренду земель вокруг Каньона Желтого Песка; мы платим сорок пять солов с каждого карата общего веса добытых нами солнечников, а деньги через правительство будут идти пушистикам. Оба соглашения рассчитаны на срок девятьсот девяносто девять лет.

— Или до тех пор, пока суд не признает их неправомочными.

— Да, конечно. Это я понатыкал, куда только мог. Единственное, что меня сейчас беспокоит, так это много ли неприятностей нам смогут причинить земляне — акционеры покойной лицензированной компании «Заратуштра».

— Ну, они получат часть имущества, оставшегося после удовлетворения претензий кредиторов, как это и оговаривалось, — сказал Грего. — Но лицензированной компании просто больше не существует.

— Я не уверен. Лицензированная компания «Локи» была распущена по решению суда за нарушение законов Федерации. Акционеры не получили ничего. Лицензированная компания «Уллер» была национализирована правительством после восстания в 526-м. Правительство просто назначило генерала фон Шлихтена генерал-губернатором и расплатилось с акционерами по номинальной стоимости. А когда лицензированная компания «Фенрис» обанкротилась, планета перешла во владение кого-то из колонистов, и акционерам заплатили, насколько я понимаю, по два с половиной центисола на сол. Но это всего лишь прецеденты, и ни один из них не применим здесь. — Кумбс отпил еще немного из своего стакана. — Я должен отправиться на Землю сам, чтобы представлять новую лимитированную компанию «Заратуштра».

— Мне страшно не хочется, чтобы ты уезжал.

— Спасибо, Виктор. Я и сам этому не радуюсь. — Шесть месяцев на борту корабля немногим лучше тюремного заключения. Потом не меньше года на Земле, выправлять документы, отыскивать юридическую фирму в Капштадте или Йоханнесбурге, которая возьмется вести длительные судебные процессы, которые наверняка последуют. — Надеюсь вернуться через пару лет. Сомневаюсь, что мне доставит большое удовольствие заново приспосабливаться к обычаям нашей дорогой родной планеты. — Кумбс допил коктейль и поставил стакан. — Можно мне еще один?

— Почему бы нет? — Грето допил свой стакан. — Алмаз, ты, пожалуйста, дай Дяде Лесси коктель-пить. И принеси коктельпить Папе Вику тоже.

— О'кей.

Алмаз спрыгнул с подлокотника кресла и побежал за шейкером. Кумбс наклонился и подставил стакан, чтобы Алмаз мог дотянуться до него. Пушистик наполнил стакан до краев, не пролив ни капли.

— Спасибо, Алмаз.

— На здо'овье, Дядя Лесси, — вежливо ответил Алмаз и понес шейкер, чтобы наполнить стакан Папы Вика.

Себе Алмаз наливать не стал. Он однажды попробовал спиртное и никогда не мог забыть последовавшего за этим похмелья; Алмазу не хотелось еще раз испытать что-нибудь подобное. Возможно, это была одна из тех вещей, которые имел в виду Эрнст Маллин, когда говорил, что пушистики разумнее людей.

Густав Адольф Браннард довольно попыхивал сигарой. Позади него в ветвях дерева щебетала пара существ, более или менее напоминающих птиц. Перед ним возвышались здания Мэллори-порта, чернеющие на фоне прекрасного заката — всех оттенков красного, желтого и золотого. С лужайки долетали голоса увлеченных игрой пушистиков — Флоры и Фауна Рейнсфорда и пары их гостей. Бен Рейнсфорд, невысокий лысый мужчина с торчащей во все стороны рыжей бородой, сгорбившись, сидел в кресле и смотрел в свой стакан с виски с содовой, который он сжимал обеими руками.

— Но, Гас, — попытался возразить он, — ты уверен, что Виктору Грего стоит доверять?

Для Вена это был слишком резкий поворот. Пару месяцев назад он был убежден, что не существует такой подлости, на которую Грего не был бы способен.

— Да, уверен, — Гас переложил сигару в левую руку и отхлебнул из старомодного бокала, наполненного чистым виски. — Просто присматривай за ним немного, только и всего, — несколько капель виски стекло у него по подбородку. Гас вытер их тыльной стороной руки и вернул сигару обратно в рот. — А почему, собственно, нет?

— Ну, все эти «до тех пор, пока суд не признает это недействительным», которыми пестрит текст соглашения. Ты не думаешь, что он готовит нам ловушку?

— Нет. Я знаю, что он делает. Он морочит голову жителям Терры — акционерам старой торговой компании. Заставляет их думать, что, если они не поддержат его, он расторгнет соглашения и заключит другие. Он хочет сам контролировать новую компанию.

— Ну, тут я на его стороне! — энергично сказал Бен. — Монополия там или не монополия, но я хочу, чтобы Компания работала на Заратуштру и приносила ей пользу. Но почему ты тогда хочешь отложить подписание соглашений?

— Да просто жду выборов, Бен. Мы же хотим, чтобы наши делегаты были избраны и чтобы конституция нашей колонии была утверждена. Как только это будет сделано, мы без всяких проблем сможем принимать любое законодательство, которое захотим. Но это дело с общественными землями вызовет сопротивление. Множество народу надеялись застолбить богатые участки на землях, которые по Решению Пендарвиса перешли в собственность государства, а теперь оказывается, что эти земли сдаются в аренду ЛКЗ на тысячу лет. А люди вряд ли захотят ждать так долго.

— Гас, множество людей, в том числе влиятельных, обрадуется, что правительству не придется вводить налоги, — ответил Рейнсфорд.

Бен был по-своему прав. На Заратуштре не существовало никаких налогов; Компания платила за всех. И теперь получается, что они не понадобятся и в будущем, даже для того, чтобы содержать новую комиссию по делам аборигенов. Все расходы на пушистиков будут покрываться за счет арендной платы за добычу солнечников.

— К тому же эти претенденты на землю неорганизованы, в отличие от нас, — продолжал Рейнсфорд. — Единственной оппозицией, с которой нам когда-либо приходилось сталкиваться, была Партия благополучия планеты Хьюго Ингерманна, а Ингерманн теперь стоит не больше дохлой утки.

Это был уже сверхоптимизм, хотя обычно Бен не страдал таким пороком.

— Бен, каждый раз, как ты подумаешь, будто Ингерманн сдох, тебе тут же придется стрелять в него снова. Он только прикидывается дохлым.

— Хотелось бы мне, чтобы у нас была возможность пристрелить его на самом деле вместе с остальными.

— Ну, в отличие от остальных, против него у нас нет доказательств, потому мы не можем этого сделать. Хотя, возможно, то дело единственное, в чем он действительно не был виноват: он даже ничего о нем не знал, пока его не схватили и не начали допрашивать. Ниффльхейм, мы не можем даже лишить его звания адвоката!

Они с Лесли Кумбсом потратили на это уйму сил, но Ассоциация адвокатов состояла из юристов, а юристы привыкли мыслить прецедентами. Большинство из них сами защищали интересы нечестных клиентов и неплохо на этом наживались. Они не хотели, чтобы лишение Ингерманна адвокатской практики послужило прецедентом против них самих.

— А теперь он защищает Такстера, Ивинсов и Новиса, — сказал Рейнсфорд. — Он и их вытащит, если ты за этим не проследишь.

— Не вытащит, пока я главный прокурор!

Гас снова вынул сигару изо рта и глотнул виски. Хотелось бы ему на самом деле чувствовать себя так уверенно, как он говорил.

Помощник судебного исполнителя открыл дверь и посторонился, пропуская Хьюго Ингерманна вперед и глядя на него так, словно перед ним какое-то мерзкое насекомое. Теперь все в Верховном суде смотрели на него именно так. Ингерманн мило улыбнулся.

— Благодарю вас, помощник, — сказал он.

— Не беспокойтесь, мне за это платят, — сказал облаченный в форму помощник. — Очень надеюсь, что жребий выпадет на меня, когда ваших клиентов поставят к стенке. Очень жаль, что вас не поставят вместе с ними. Я бы заплатил за привилегию расстрелять вас.

А если он пожалуется главному судебному исполнителю колонии, Макс Фейн скажет:

— Черт побери, я бы тоже за это заплатил.

Комната с металлическими стенами была маленькой и пустой. Единственной мебелью были приваренный к полу стол и полдюжины стоящих в ряд стульев. В комнате пахло дезинфекцией, как и во всей тюрьме. Ингерманн вытащил пачку сигарет, достал одну и закурил, потом положил пачку и зажигалку на стол и быстро огляделся. Конечно, он не мог увидеть скрытых камер — может, их тут и не было, — но был уверен, что микрофон где-то обязательно есть. Он все еще осматривался, когда дверь открылась снова.

Вошли трое мужчин и женщина. На них были сандалии и длинные балахоны, а больше, возможно, ничего. Их переодели, прежде чем привести сюда, и переоденут — после обыска — снова, прежде чем развести по камерам. С ними был другой помощник судебного исполнителя. Он сказал:

— Два часа максимум. Если захотите выйти раньше, воспользуйтесь звонком.

Потом дверь открылась и снова закрылась.

— Не говорите ничего, — предостерег Ингерманн. — Возможно, в комнате есть «жучки». Садитесь, курите.

Сам Ингерманн остался стоять, глядя на них: Конрад Ивинс, низкорослый, необыкновенно подвижный и аккуратный, теперь держался напряженно и выглядел изможденным. Он был главным покупателем драгоценностей у Компании; грабеж был его идеей — его и его жены. Роза Ивинс зажгла сигарету и теперь сидела, глядя на нее и положив руки на стол. Эта женщина уже была мертва и примирилась со своей судьбой; на ее лице застыло спокойствие безнадежности. Лео Такстер, мускулистый черноволосый мужчина, со щеками, синеватыми от плохого бритья, и с отвисшей нижней губой, был ее братом. Он был главой ростовщического рэкета и банкиром теневого Мэллори-порта; и именно благодаря ему у Ингерманна появилась значительная недвижимость к северу от города. Как раз в одном из этих зданий, в пустующем складе, содержались пятеро пушистиков, пойманных на континенте Бета; там их обучали проползать через вентиляционные люки в подземные хранилища драгоценностей Компании и заменять настоящие солнечники поддельными. Фил Новис, самый молодой из четырех, трясся от страха, но старался не выказывать этого. Это он со своим партнером Мозесом Херцкердом, бывшим топографом-разведчиком Компании, поймал пушистиков и доставил их в город. Херцкерд здесь не присутствовал: ему досталось слишком много пуль в ночь неудачной попытки грабежа.

— Ну что ж, — начал Ингерманн, когда ему удалось привлечь внимание своих клиентов, — у них есть ваше признание в мошенничестве, краже со взломом и в преступном сговоре. Никто, и даже я, не может взять ваши признания обратно. Это тянет на срок от десяти до двадцати лет, и на минимальный рассчитывать трудно. Они постараются намотать вам сроки на полную катушку. Однако я не думаю, что вас признают виновными в двух самых серьезных преступлениях, которые вам вменяются, — в обращении в рабство и совращении. С вашей стороны было бы разумно признать свое участие в грабеже и преступном сговоре, если обвинение согласится снять последние два пункта.

Все четверо переглянулись. Ингерманн закурил новую сигарету от окурка прежней, бросил окурок на пол и придавил его каблуком.

— Двадцать лет — это дьявольски долгий срок, — сказал Такстер. — Однако покойником все равно пробудешь значительно дольше. Ну ладно, если вы можете что-нибудь с этим сделать, так действуйте.

— И что же вы, по вашему мнению, можете сделать? — требовательно спросил Конрад Ивинс. — Вы говорите, что они наверняка осудят нас по делу о солнечнике. Почему же они на этом должны успокоиться и снять обвинение по делу о пушистиках?. Ведь на самом деле они хотят пришить нам именно это.

— Да, хотят. Но я не верю, что им это удастся, и я думаю, что Гасу Браннарду это тоже не удастся. Порабощение — это низведение разумного существа до уровня движимой собственности, покупка или продажа разумного существа как имущества и/или принудительный труд. Ну что ж, мы будем утверждать, что эти пушистики были не рабами, а соучастниками.

— Вряд ли пушистики это подтвердят, — безразлично сказала Роза Ивинс.

— На суде пушистики вообще ничего не станут говорить, — сказал Ингерманн. — Они не будут допущены в суд в качестве свидетелей. Даю вам слово, что пушистиков там не будет.

— Ну что ж, это хорошая новость, — недоверчиво проворчал Такстер. — Если, конечно, это правда. А как насчет обвинения в совращении?

Ингерманн затянулся, выпустил струйку дыма в сторону светильника и присел на край стола.

— Совращение, — начал он, — состоит в подстрекательстве несовершеннолетних к совершению преступных и/или аморальных действий и/или в принуждении несовершеннолетних к участию в подобных действиях, и/или в получении прибыли от выполнения несовершеннолетними подобных действий. Согласно Решению Пендарвиса, пушистики официально приравниваются к человеческим детям моложе двенадцати лет. Так что, согласно Решению Пендарвиса, когда вы обучали этих пушистиков ползать по вентиляционным трубам и заменять солнечники, вы совершали совращение; то же самое относится к ситуации, когда вы брали пушистиков в небоскреб Компании и заставляли их выносить настоящие камни. Согласно закону, наказанием за это является смертная казнь через расстрел — вопрос решается однозначно и на усмотрение суда не отдается.

Ну а я оспорю этот официальный вымысел, приравнивающий взрослых пушистиков к несовершеннолетним. Никто в этой оси правительство — Компания не захочет защищать в суде статус пушистиков как несовершеннолетних. Вот поэтому они удовольствуются вашим признанием по делу о солнечниках и снимут обвинение по делу о пушистиках. Как вы заметили, Лео, двадцать лет — это дьявольски долгий срок, но покойником вы будете значительно дольше.

В глазах Розы вспыхнуло недоверие, граничащее с надеждой, но тут же погасло. Она не хотела отказываться от покоя смирения ради мучений надежды.

— Хорошо, — тихо сказала она. — Признайте нашу вину по первым трем пунктам обвинения. Все равно это не имеет никакого значения.

Муж Розы согласился с ней. Новис согласился с ними, просто кивнув. Такстер скривился, и его нижняя губа отвисла еще сильнее.

— Вы уж постарайтесь, — сказал он. — Ингерманн, если вы признаете нашу вину по пунктам о солнечниках, а потом нас расстреляют за порабощение или…

— Заткнитесь! — рявкнул Ингерманн. Он был испуган, поскольку знал, что Такстер собирается сказать дальше. — Вы, придурок чертов, я же предупреждал, что эта комната прослушивается!