"Мыши Наталии Моосгабр" - читать интересную книгу автора (Фукс Ладислав)

II

Она бежала, минуя одну улицу за другой – в этот прекрасный сентябрьский день на государственных зданиях висели флаги, отмечали именины председателя Альбина Раппельшлунда, – и оказалась наконец на площади его имени. Там стояла статуя, увешанная букетами и всякими лентами, но люди, проходившие мимо, не глядели на нее, каждый предпочитал смотреть на голубей, кишмя кишевших на земле. На главном проспекте госпоже Моосгабр пришлось пройти мимо группки людей перед редакцией газеты «Расцвет». Людские сборища перед «Расцветом» бывали постоянно: здесь толковали о спорте и всевозможных трансплантациях, о разных морских водорослях и небесах, здесь обменивались марками. А сегодня здесь обсуждали и то, что на государственных зданиях – флаги, что статуя на площади увешана лентами, но окна квартир пусты и безлюдны… И в самом деле, окна квартир были пусты и безлюдны, ни в одном из них не стояло ни цветка, ни свечи, ни бокала вина, ни пирога, что всегда бывает на именины вдовствующей княгини правительницы Августы, и наверняка никто ни в одной квартире не жег ладана… Госпожа Моосгабр прошла мимо группки людей перед «Расцветом», потом миновала киоски из стекла и пластика, у которых люди ели различное мороженое, ветчину, салат, пили лимонад. Киоски она прошла, опустив голову, очень торопливо, и обрадовалась, когда наконец перебежала по белым полосам асфальтовый перекресток возле торгового дома «Подсолнечник». Пробежав три убогие улочки, она очутилась рядом с домом, в котором жила.

Это и впрямь был старый обветшалый трехэтажный дом с широким сквозным проездом во двор. В проезде громоздилась куча всякого строительного инструмента, кирпичи, тачка и бочка с известкой. Перед проездом стояла женщина лет пятидесяти в короткой летней юбке, а рядом – другая женщина с мальчиком-оборвышем лет двенадцати. У него был заплывший глаз, и он печально оглядывал улицу.

– Помилуйте, госпожа Моосгабр, – воскликнула женщина в короткой летней юбке, когда госпожа Моосгабр приблизилась к дому, – вы уже идете со свадьбы? Уже кончился ужин «У тибетских лам»?

– «У фей», – сказала госпожа Моосгабр, тряхнув своей небольшой черной сумкой. – «У фей». Пришлось уйти, плохо стало. Может, я переела. Сами знаете, на свадьбе по-другому никак не получается. Но в чем дело, госпожа Фабер? – Госпожа Моосгабр быстро повернулась к другой женщине и указала на мальчика. – Что с ним случилось?

– Идиот, – проговорила госпожа Фабер холодно, и на ее лице не дрогнул ни один мускул, – наглый, грубый и глупый, на месте не усидит. Полез на леса к каменщикам и чуть было не выколол глаз. Наглый, грубый и глупый – в наказание теперь пойдет к глазнику.

– А может, так обойдется, – сказала госпожа Моосгабр и, поглядела на мальчика, который стоял как овечка, – приготовлю вам, госпожа Фабер, отвар, остудите его и пару раз смочите в нем тряпочку.

– Ничего не стану мочить, – сказала госпожа Фабер холодно, и на ее лице не дрогнул ни один мускул, – пойдет к глазнику. Пускай хоть выжжет ему глаз.

– Господь с вами, госпожа Фабер, – засмеялась женщина в короткой летней юбке, – госпожа Моосгабр в этом деле собаку съела. Трудится на кладбище и в Охране, у нее и соответствующий документ есть. Госпожа Моосгабр, вы же знаете, что у вас документ есть, и вы тоже, госпожа Фабер, об этом знаете. Да и потом, – неожиданно сказала женщина, – сегодня праздник. Сегодня ни один глазник не принимает.

– Кое-кто принимает, – сказала госпожа Фабер и поглядела на карточку, которую тем временем госпожа Моосгабр вынула из сумки, – мой ведь тоже сегодня на работе.

– Никуда не ходите, – сказала госпожа Моосгабр и спрятала карточку в сумку, – я вылечу ему глаз. Пускай придет вечером. И вы, госпожа привратница, – сказала она женщине в короткой летней юбке, – вы тоже приходите… – И госпожа Моосгабр, торопливо кивнув, вошла в проезд.

Вход в квартиру госпожи Моосгабр был прямо из проезда. Эта куча строительного инструмента, кирпичи, тачка и бочка с известкой стояли как раз у ее двери. За дверью был коридор с кладовкой и шкафом, из-за которого торчал какой-то длинный шест. Из коридора можно было пройти в кухню. В кухне было матовое окно, выходившее на лестничную клетку, и дверь в комнату. В комнате окно смотрело во двор, чуть дальше от того места, где кончалась домовая лестница. Темная, бедная квартира была, однако, опрятной. Госпожа Моосгабр вошла в кухню, опустила сумку на стул и поглядела на булку, что лежала на столе. Потом открыла буфет и вытащила старую, обтрепанную сумку, в которой было несколько сбереженных грошей. Расстегнув, заглянула в нее и снова сунула в буфет. Потом пошла в комнату. Под кроватью и под зеркалом лежало тряпье, оставленное утром дочкой Набуле, когда та торопилась на свадьбу. Госпожа Моосгабр вернулась в кухню и, осмотрев стол, стул и часы у печи, села на диван.

– Выходит, выгнала меня, – сказала она сама себе, – корки сухой не подала, а пирожки, что я напекла, выкинула лошади. Перед всеми и перед студентами. И Везр, – задрожала она, – того и гляди заявится.

Госпожа Моосгабр встала, поглядела на булку, что лежала на столе, и сумку со стула спрятала в буфет. Потом сняла черно-золотой платок, кофту, длинную черную блестящую юбку, надела домашнее платье и фартук. Растопила печь дровами из ящика, поставила на плиту кастрюлю с водой и горстью каких-то трав. Потом налила воды в ведро и пошла с ним в комнату мыть пол. Домыв его до зеркала, выпрямилась – немного перевести дух – и увидала в окно, как с лестницы сходит во двор маленький оборвыш Фабер. Она обтерла руки и пошла открывать.

Мальчик в кухне неуверенно огляделся, наверное, здесь никогда еще не был, посмотрел на диван и на булку, что лежала на столе, и приблизился к плите. Госпожа Моосгабр подбросила в печь еще несколько полешек.

– Твоя мама, стало быть, говорит, что ты наглый и глупый, – сказала она и намочила тряпочку в кастрюле на плите, – а раз говорит, значит, так оно и есть. Иначе бы не говорила. Зря бы не мучилась, если бы ты был хороший.

Госпожа Моосгабр, выжав тряпочку, подошла к мальчику, который стоял у плиты и, не шевелясь, глядел на булку.

– Отец, как придет с работы, удивится, – сказала госпожа Моосгабр и приложила тряпочку к глазу мальчика, – ты же ходишь за пивом к ужину. Ну-ка подержи тряпочку, а я привяжу ее. – Госпожа Моосгабр подошла к шкафу, взяла большую полосатую тряпку и завязала мальчику глаз. – Если ты такой озорник, учишься ли ты вообще в школе? – спросила она, и мальчик наконец впервые промолвил слово.

– Учусь, – прошептал он, едва заметно подрагивая.

– А что учишь? – спросила госпожа Моосгабр. – Что-нибудь про деревья?

– Биографию председателя, – прошептал он, задрожав снова.

– И ты знаешь ее? – спросила госпожа Моосгабр и села на стул.

– Да, – прошептал мальчик, стоя с завязанным глазом у плиты как овечка и глядя на булку, – мы должны были выучить ее к празднику.

– Ну, если знаешь, скажи, – кивнула госпожа Моосгабр.

– Альбин Раппельшлунд родился, родился… – испуганно затараторил мальчик, придерживая одной рукой полосатую повязку, – родился… в четырнадцать лет поступил учеником к кожевеннику, но ушел от него и поступил в военную школу, чтобы стать офицером, но ушел из нее и поступил учиться на официанта, учился тарелки носить, тарелки… но тоже ушел и поступил в протестантскую школу. Но из нее тоже ушел и поступил, поступил… – мальчик шептал, дрожал, не отрываясь смотрел на булку, – поступил в двадцать лет на службу к княгине Августе, которая тогда как раз взошла на престол. Он был произведен в камердинеры, потом в полковники и в министры, стал министром… и навел порядок. Пять раз участвовал в полете на Луну…

– Ну а дальше что? – сказала госпожа Моосгабр, когда мальчик, запнувшись, не смог продолжать. – Что дальше?

И мальчик, сдвинув немного повязку на глазу, зашептал:

– Потом он навел порядок, дал людям работу… основал музей… самый большой звездодром Альбина Раппельшлунда за городом в районе… в районе «Стадиона»… Потом, потом… – Мальчик испуганно поводил глазом, косясь в сторону булки на столе, но говорить не мог.

– Ну а что дальше? – сказала госпожа Моосгабр. – Что дальше…

– Дальше, – сказал наконец мальчик, – он уличил предателей, что хотели свергнуть княгиню Августу, отдал их под суд и стал председателем. С тех пор он правит как единственный и верховный вместе с правительницей княгиней Августой, которая между тем овдовела. Но люди говорят… – мальчик вдруг остановился и затрясся теперь всем телом, – люди говорят…

– Что же люди говорят? – спросила госпожа Моосгабр. – Ну что говорят…

– Говорят, – мальчик испуганно трясся и смотрел на булку, – что правит он один. Что княгиню заточили или давно умертвили.

– Так, – сказала госпожа Моосгабр и встала со стула, – я дам тебе кастрюлю. – Она сняла с плиты кастрюлю с отваром и дала ее мальчику. – Перед сном еще три раза намочи тряпочку и приложи – будешь как огурчик. И не озорничай, – сказала она, – твоя мама, конечно, права, когда говорит, что ты озорничаешь, без причины она бы не тревожилась. Лазаешь на леса к каменщикам, озорничаешь – ну что из тебя вырастет? Попадешь в спецшколу, потом в исправительный дом, станешь чернорабочим, поденщиком… знаешь, где ты можешь кончить? Знаешь где? – Госпожа Моосгабр кивнула: – За решеткой…

– Госпожа, – сказал вдруг мальчик просительно, словно чуть осмелел, одной рукой он держал полосатую повязку, другой – кастрюлю с отваром, – говорят, у вас… – И опять не смог продолжать.

– Что говорят? – спросила госпожа Моосгабр. – Что?..

– У вас, говорят, – мальчик осмелел еще больше и просительно поднял взгляд, – у вас, говорят, живые мыши.

– Живые мыши? – подняла взгляд госпожа Моосгабр. – Живые мыши? У меня мышеловки, – сказала она, – мышеловки, чтобы ловить мышей.

– А где они у вас? – сказал мальчик просительно и снова посмотрел на булку.

– Вот тут, – госпожа Моосгабр обвела рукой кухню, – здесь за плитой, за шкафом, за диваном, и в комнате тоже, и в кладовке, повсюду здесь… – обвела она рукой.

– Можно мне посмотреть на такую мышеловку? – спросил мальчик тихо. – Я еще ни разу не видел ее. Видел только клетку.

Госпожа Моосгабр подошла к дивану, нагнулась и вытащила три мышеловки.

– Но мышей в них нету, – сказан мальчик разочарованно, когда госпожа Моосгабр поставила их на диван, – они пустые. В клетках хотя бы львы.

– Они пустые, потому что вчера ни одна мышь не попалась, – сказала госпожа Моосгабр, – может, нынче вечером попадется…

Мальчик на минуту поставил кастрюлю с отваром на стол и, придерживая одной рукой повязку, другой – опираясь на диван, стал разглядывать мышеловки. Казалось, что сейчас он действительно чуть осмелел.

– А как мышь туда входит? – поднял он взгляд на госпожу Моосгабр.

– Не входит, а влезает, вот в эту дверцу, – указала госпожа Моосгабр, – дверца за ней захлопывается – и готово. Мышка в ловушке.

– А что вы с ними делаете, когда они в ловушке, вы их убиваете? – Мальчик опять задрожал.

– Нет, не убиваю, они сами умирают, – сказала госпожа Моосгабр. – От яда. Видишь сало на дощечке, – указала она, – мышка съедает его, немножко побегает за этими решеточками и падает, как только начинает действовать яд.

– А где этот яд? – спросил мальчик и, придерживая рукой повязку, продолжал разглядывать мышеловку.

– Яд на этом сальце, – сказала госпожа Моосгабр, – ты же видишь там белый порошок.

– А вы это сало покупаете? – спросил мальчик и снова поглядел на булку. – Сало у мясника покупаете?

– Сало у мясника покупаю, – кивнула госпожа Моосгабр, – но без яда. Яд здесь насыпаю. Куски сала у меня на тарелке в кладовке.

Мальчик открыл в изумлении рот и растерянно посмотрел на госпожу Моосгабр. Словно не верил своим ушам. А потом вдруг спросил:

– А почему вы травите мышей?

– Почему? – сказала госпожа Моосгабр. – Потому что они приносят вред.

Мальчик опять притих; придерживая повязку, он смотрел на булку на столе, а потом снова робко сказал:

– Но вред приносят многие. Многие приносят вред, но их же не убивают. Почему убивают именно мышей? Потому, – испуганно добавил он, – что они не разговаривают?

Госпожа Моосгабр поглядела на мышеловки и кивнула.

– Если бы я не травила их, – сказала она, – их бы здесь вмиг развелось целое полчище, и нам всем тогда конец. Они смелые и наглые, сжирают все подряд – картошку, кукурузу, хлеб, сожрали бы и эту булку на столе… И мебель бы сгрызли, и перины бы прогрызли, и этот диван. Их приходится травить, иначе бы они извели нас.

– Ну, я пойду, – прошептал мальчик и, положив мышеловку на диван, взял со стола кастрюлю и еще раз посмотрел на булку. Госпожа Моосгабр проводила его до двери, что выходила в проезд, и опять сказала:

– Значит, еще три раза намочишь эту тряпочку, а завтра бодро-весело побежишь в школу. И не озорничай, маму не тревожь, небось сам знаешь, чем это может кончиться.

Когда госпожа Моосгабр вернулась в кухню, часы у печи только что пробили – эти часы отбивали и четверть, и половину, и три четверти. Госпожа Моосгабр быстро вошла в комнату, чтобы домыть там пол еще до того, как совсем стемнеет. «На вид парнишка не кажется таким уж шкодливым, – подумала она, моя пол у столика, – но, пожалуй, он просто притворяется. Залез на леса, разбил себе глаз, если мать говорит, что озорничает, значит, так оно и есть. Я и по себе это знаю». Когда госпожа Моосгабр кончила уборку, был уже вечер. Она отжала тряпки, повесила их на ведро, а ведро оставила в комнате. Потом пошла на кухню, вымыла руки и села за стол. Поглядела на булку на столе, на мышеловки на диване и хотела было подняться, чтобы снова поставить их под диван, как вдруг в испуге оцепенела. В дверь кто-то постучал. Потом женский голос спросил: «Можно войти?» – и госпожа Моосгабр вздохнула с облегчением: это была привратница.

На привратнице сейчас была длинная блузка и, хотя был уже вечер, все та же короткая летняя юбка.

– А вот и я, – сказала она в коридоре и, войдя в кухню, весело уселась на диван возле мышеловок. – Вы испекли булку, госпожа Моосгабр, – кивнула она на стол.

– Угощайтесь, – сказала госпожа Моосгабр и пошла подложить дров в печь, – сварю вам немного кофе. Шесть часов, я как раз домыла пол в комнате.

– Вы мыли пол в комнате, – покачала привратница головой, – гляжу, на вас фартук. Ваша Набуле замуж выходит, а вы в фартуке и пол в комнате моете. Хоть бы на свадьбе отдохнули, и то бы лучше было. Ну расскажите, госпожа Моосгабр, расскажите, как вам на свадьбе-то было. Говорите, много всякой всячины подали и вы малость переели? Что же хорошенького подали? Спагетти?

– Вино, – сказала госпожа Моосгабр и закрыла дверцы печи, – ветчину, влашский салат, лимонад и под конец пирожки. Ну а стол…

– Скатертью застланный, само собой, – кивнула привратница и одернула блузку, – накрытый, украшенный…

– Накрытый, украшенный… – кивнула госпожа Моосгабр, – белая скатерть, цветы, свечи, бокалы с вином, пирожки…

– И еще ладан, – засмеялась привратница, – точно как в окнах на именинах княгини. А скажите, госпожа Моосгабр, Везра там не было? Думаете, не отпустили его?

– Нет, конечно, – сказала госпожа Моосгабр и подошла к буфету за кофе, – из тюрьмы на свадьбу не отпускают. Но скоро он явится. Три месяца как нету его. Я испугалась, когда вы постучали, думала – он. Испугалась, что он идет.

– Надо бы крысолова позвать, – сказала привратница, глядя на мышеловки возле себя на диване, – кошкам с ними не сладить, тут со двора да из проезда мыши прямым ходом к вам.

– Крысолова не дождаться, – махнула рукой госпожа Моосгабр и направилась с кофе к плите, – такой конторы в городе, пожалуй, и не существует. Крысоловы были разве что в моей юности, а сейчас все перевелись. Сейчас каждый сам должен справляться. А ведь не ровен час и на леса, что тут у нас понастроили, заберутся. К Фаберам и то влезут.

– Он приходил за отваром? – засмеялась привратница и одернула блузку.

– Приходил, – кивнула госпожа Моосгабр у плиты и заварила кофе. – Мышеловки, что на диване, показала ему. Он никогда мышеловок не видел, только льва в клетке. Хотел и на мышь посмотреть, но, как назло, вчера ни одна не попалась, я только объяснила ему, как она влезает туда и сало ест. Кстати, шкодливым он мне не показался, – госпожа Моосгабр быстро покачала головой, – но дело не во мне. Мать всегда лучше знает, и если говорит, значит, так и есть: мучится она с ним. Должно быть, послушный, только когда за пивом идет.

– Когда за пивом идет, всегда немного отхлебывает, – засмеялась привратница, – ведь домой должен только полжбана принести. Но мне, госпожа Моосгабр, иной раз кажется… – привратница внезапно запнулась и одернула блузку, – иной раз мне кажется, что, может, он пиво по дороге потому отхлебывает, что его не кормят досыта. Что он пиво с голодухи пьет. – Привратница на минуту умолкла и поглядела на булку на столе. Потом опять сказала: – Что пиво по дороге потому и пьет, что голоден. А заметили вы, в чем он ходит? Голову дам на отсечение, что на зиму у него даже пальто нет. Он ходит у Фаберихи почти как нищий. И нынче с этим глазом, – привратница тряхнула головой, – нынче с этим глазом мне тоже что-то не понравилось. Тащит его к глазнику и еще говорит ему: пускай хоть выжжет тебе глаз. Ведь бедняга из-за этого до смерти перепугался, трясся весь, я едва уговорила ее ни к какому глазнику не ходить. Ну а насчет питья… – привратница потрясла головой, – с этим всяко может быть. Не обязательно, что пьет с голодухи. Фабер, отец, – человек хороший, однако выпивает.

– Выпивает, – вздохнула госпожа Моосгабр и поставила привратнице на стол кофе, – мальчик, может, пошел в него. Но если это с детства, то во стократ ужасней. Вырастет из него чернорабочий, поденщик, как он кончит… – Госпожа Моосгабр сокрушенно покачала головой, взяла мышеловки с дивана и опустилась на колени возле привратницы. – Поставлю их на место, – сказала она и засунула их под диван, – глядишь, ночью что и попадется. – Потом госпожа Моосгабр села на стул напротив привратницы и сказала: – Надо еще ведро вылить, оно рядом, в комнате, но можно и подождать. Лучше я вам кое-что расскажу. Так вот знайте, госпожа Кральц, почему я пришла так скоро со свадьбы. Так вот знайте – ни на каком ужине я не была. Выгнали меня.

– Иисусе Христе, – испугавшись, привратница даже подскочила на диване, – как так выгнали?

– Выгнали, – кивнула госпожа Моосгабр, – я пела колыбельную, а Набуле разносила тарелки с ветчиной и салатом. Всем дала, только меня обошла, а потом схватила пирожки, что я напекла ей на свадьбу, и выбросила во двор, а меня выгнала. Чтобы я шла поливать могилы и о детях заботиться. А я еще на эту свадьбу надела свое единственное праздничное платье.

Привратница с минуту сидела как громом пораженная, а потом наконец сказала:

– А что жених Лайбах, неужто не вмешался? Неужто не стукнул по столу, не закричал?

– Не стукнул, не закричал, – покачала головой госпожа Моосгабр, – он приличный парень, наверное, особенно и не может кричать. Но это что! Были там еще два студента, которых Набуле в лавке обслуживала, так это и вовсе срам! Хуже не придумаешь! Я готова была сквозь землю провалиться. У них на глазах она меня выгнала, куска не дала, а вина – разве что на донышко капнула.

– Но скажите, пожалуйста, госпожа Моосгабр, – проговорила привратница, едва придя в себя, – скажите, пожалуйста, может, они пьяные были?

– Да еще не успели напиться, – покачала головой госпожа Моосгабр, и тут наступило короткое молчание.

– Ужас какой! – сказала привратница после короткого молчания. – В самом деле ужас. Значит, пирожки, что вы напекли ей на свадьбу, она выбросила во двор…

– Лошади, – кивнула госпожа Моосгабр, – лошади… – Вдруг она неожиданно встала, подошла к буфету и открыла нижние дверцы. – Пейте кофе, – сказала она и вытащила из буфета три новые мышеловки. – Пейте кофе, – сказала она и медленно пошла с мышеловками к двери.

– Куда вы с ними идете, госпожа Моосгабр? – спросила привратница.

– Во двор, – сказала госпожа Моосгабр, – во двор. Поставлю их во дворе под лесами. Чтобы мыши не забрались к Фаберам. Скоро полседьмого, – госпожа Моосгабр посмотрела на часы у печи, – поставлю их во дворе, пока еще не совсем стемнело, а потом вынесу ведро из комнаты. Возьмите булку к кофе и садитесь, я мигом. – И госпожа Моосгабр с мышеловками вышла из кухни в коридор, а оттуда в подворотню.

На дворе уже стемнело, стоял сентябрь, половина седьмого вечера, однако двор еще не погрузился в полную темноту. Темнота была прошита огнями из окон верхних этажей, а потому что-то было видно. При этой необычной полутьме во дворе было тепло – стоял сентябрьский вечер, – и повсюду на этажах в галереях царило полное спокойствие. Госпожа Моосгабр обогнула лестницу в конце проезда, где стояла урна, и вошла в этот тихий полутемный двор под самые леса. Она уж было хотела нагнуться и поставить там мышеловки, как услышала высоко над собой короткий слабый свист. Она подняла голову и еще успела увидеть в вышине несколько зеленых и красных огней, которые тотчас исчезли, словно утонули в небе. Госпожа Моосгабр кивнула и снова нагнулась, как вдруг услыхала над собой тихий треск. Сверху во двор упала какая-то рейка. Потом снова раздался тихий треск, и во двор упала дощечка. В эту минуту часы пробили полседьмого, те часы, что были в кухне у печи, – их бой донесся из окна комнаты. Во дворе и на этажах в галереях все еще царило полное спокойствие, и госпожа Моосгабр с мышеловками вышла из-под лесов, под которыми до сих пор стояла, и направилась во двор. Она подняла голову и поглядела на леса, достигавшие второго и третьего этажа галерей, и, хотя там по-прежнему царило полное спокойствие, ей вдруг показалось, что там, наверху, на лесах, что-то движется. Что там, наверху, на лесах, среди всех этих жердей, реек и досок что-то движется, громко и часто дышит, вздыхает и в упор глядит на нее, на госпожу Моосгабр, стоящую внизу во дворе. Госпожа Моосгабр вдруг странно передернулась. «Если это кошка, – передернулась она, – то хорошо. Пусть там сидит, пусть подстерегает. Это кошка, она сидит там в засаде». И госпожа Моосгабр с мышеловками вдруг на удивление быстро вернулась к лесам. Обогнула лестницу и побежала домой.

Привратница по-прежнему сидела за столом, пила кофе, но теперь ела и булку. Когда госпожа Моосгабр показалась в дверях, она подняла голову.

– В чем дело, госпожа Моосгабр, – спросила она, – случилось что… вы не поставили во дворе мышеловки?

– Не поставила, – опомнилась наконец госпожа Моосгабр, но какая-то странная тревога не покидала ее, – во дворе уже ничего не видно, темно. Поставлю их завтра. Что это, госпожа Кральц… – госпожа Моосгабр в тревоге подошла к столу, – что это…

– Я слышала, как что-то упало, – сказала привратница и проглотила кусок. – Будто дерево упало. Не упало ли что с лесов?

– Какая-то рейка, – сказала госпожа Моосгабр, поставила на стол мышеловки и села на стул, – какая-то рейка и дощечка. Наверху на лесах, похоже, кошка сидит. Как-то пугливо дышала там и смотрела на меня. Но хорошо, что она там сидит и подстерегает. И еще, – добавила госпожа Моосгабр, – какой-то звездолет летел.

– Звездолет, – кивнула привратница, – это на Луну. Вечером их отсюда стартуют три. – Привратница перестала есть булку и лишь потягивала кофе.

Госпожа Моосгабр беспокойно смотрела на мышеловки и временами косилась на часы у печи.

– Фаберу до дома далеко добираться, – сказала привратница, – работает до шести, вы же знаете, он и сегодня в праздник работает. Пока до дома дойдет, будет семь.

– Он автобусом ездит? – спросила госпожа Моосгабр и беспокойно посмотрела на часы.

– Троллейбусом, – сказала привратница.

– Я троллем еще никогда не ездила, – госпожа Моосгабр повернула голову к дверям комнаты, – а подземкой ездила один раз. На свою свадьбу, пятьдесят лет тому. Ехали мы отсюда, из Блауэнталя, на площадь Анны-Марии Блаженной, стало быть, до станции «Ратуша». Или же до станции «Кладбище». На площади за ратушей в то время был трактир, а сейчас на его месте – нынешние многоэтажки.

– Послушайте, госпожа Моосгабр, – внезапно сказала привратница и поднялась со стула, – послушайте, кое-что мне вдруг пришло в голову. – И когда госпожа Моосгабр тревожно подняла глаза, привратница спросила: – Знаете ли вы, госпожа Моосгабр, некую Мари Каприкорну?

– Мари Капри… – удивленно посмотрела на гостью госпожа Моосгабр, а та повторила:

– Мари Каприкорну.

– Такую не знаю, – покачала головой госпожа Моосгабр, – нет, не знаю. А кто она, госпожа привратница, эта самая Мари Капри…

– Понятия не имею, госпожа Моосгабр, – сказала привратница и снова села, – я ее совершенно не знаю.

– Тогда откуда вы о ней знаете? – спросила госпожа Моосгабр.

– Да разве я знаю! – засмеялась привратница. – Я просто слыхала о ней. Слыхала, что есть некая Мари Каприкорна, а больше ничего о ней не знаю. Но если что-нибудь узнаю, – сказала она быстро, – обязательно вам скажу. Тотчас скажу, раз это вам интересно, как узнаю, так враз и скажу.

На минуту воцарилась тишина, привратница потягивала кофе, госпожа Моосгабр поглаживала ладонью мышеловки и посматривала на часы у печи. Потом сказала:

– Но все равно Мари Капри из головы у меня не выходит. Это что, какая-нибудь особенная личность, или…

– Мари Каприкорна, – сказала привратница, – я, право, не знаю. Я же вам сказала, что ничего не знаю о ней. И выкиньте ее из головы, госпожа Моосгабр, на свете столько людей, и, если о каждом будете думать, голова у вас лопнет.

И вдруг привратница высказала мысль, которой сама удивилась. Она сказала:

– Я вообще считаю, что обо всех, кто живет на свете, незачем думать. Человеку достаточно думать о тех, кого он знает. Я иной раз думаю о нашей княгине тальской, а иной раз немного и о моем старике. О моем старике, что сбежал от меня.

Стрелки на часах у печи приближались к без четверти семь. Госпожа Моосгабр неожиданно встала.

– Куда ж это вы опять? – спросила привратница. – Мышеловки все-таки поставить?

– Только ведро из комнаты вынести, – сказала госпожа Моосгабр, – вы сидите и угощайтесь, что же вы булку не едите? Я мигом обратно.

Госпожа Моосгабр вошла в комнату, прикрыла за собой дверь. Из ведра вынула мокрую тряпку, потом подошла к окну и выглянула во двор. И в ту минуту, когда выглянула во двор, ей показалось, что там она что-то видит.

Словно там, на дворе в темноте, прошитой огнями верхних этажей, чуть в стороне от окна и лесов, лежит какая-то тень. На дворе в темноте, прошитой огнями верхних этажей, лежала какая-то тень, словно упала с неба. «Похоже, – сказала себе госпожа Моосгабр, – будто сюда с неба упала какая-то торба, что вешают на лошадиную морду». Госпожа Моосгабр стояла с мокрой тряпкой в руке у окна и пялила глаза на тень, пялила минуту, две, три, сколько – не знает никто, не знает, пожалуй, даже привратница, как и не знает никто, о чем госпожа Моосгабр в те минуты думала. Потом в кухне часы пробили без четверти семь, и госпожа Моосгабр опустила тряпку на пол. Упала она с таким грохотом, словно упало дерево.

Когда госпожа Моосгабр переступила порог кухни, у привратницы рот был набит булкой и ее взор обращен куда-то к дивану.

– Вы ничего не слыхали? – спросила госпожа Моосгабр с порога. – Не слыхали, нет?

Привратница как раз заглатывала кусок и потому лишь молча покачала головой.

– В самом деле, – сказала госпожа Моосгабр как-то странно, необычно, – будто бы что-то грохнуло. Будто бы что-то грохнуло на дворе, под лесами, как раз когда часы били три четверти.

– Может, это звездолет летел с Луны, – засмеялась привратница и отерла рот ладонью, – один приземляется здесь как раз в это время.

Было около семи, когда в проезде раздались шаги.

– Слышите? – навострила привратница слух. – Это Фабер. С работы возвращается и, должно быть, пьяный. И вправду это он.

Это и вправду был он.

Собираясь поставить ногу на первую ступеньку лестницы, он оглядел тихий потемневший двор, прошитый огнями верхних этажей, и вдруг его нетвердый шаг замер… Потом он обогнул лестницу и прошел во двор. И там застыл в оцепенении.

На дворе, в темноте, прошитой огнями верхних этажей, лежал маленький мальчик Фабер, лежал ничком на брусчатке, а из-под лба у него торчала какая-то полосатая тряпочка. Он лежал тихо и недвижно, как комочек беды, как торбочка нищего, как жалкий клубочек, лежал в той же позе, что и четверть часа назад, а то еще дольше, только теперь лужа под его лицом уже растеклась и блестела как темное полуночное озерцо. И повсюду царило спокойствие.

– Слышите, – вдруг крикнула привратница в кухне, – слышите его во дворе?

И у госпожи Моосгабр вдруг защемило сердце.