"Задверье" - читать интересную книгу автора (Gaiman Neil)

Глава четвертая

Господа Круп и Вандермар комфортно расположились в подвале викторианской больницы, закрытой во время сокращения ассигнований на здравоохранение десятью годами ранее. Инвесторы, объявившие о своих намерениях превратить больницу в беспрецедентный квартал уникальных люкс-апартаментов, испарились, как только она была закрыта. Так она и стояла год за годом: серая, пустая и никому не нужная, окна забраны щитами, двери – на висячих замках. Крыша прохудилась, и дождь капал в пустые палаты и коридоры, отчего по всему зданию расползлись гниение и сырость.

Больница была построена вокруг колодца центральной лестницы, куда через окно в крыше лился серенький неприветливый свет.

Подвальный мир под пустыми палатами состоял из более чем сотни крохотных комнатушек, одни пустовали, в других лежали забытые медицинское оборудование и медикаменты. В одной имелась приземистая железная печка, в другой – забившиеся и лишенные воды унитазы и душевые. На полу почти везде тонким слоем стояла маслянистая вода, отражавшая в гниющий потолок тьму и разложение.

Если спуститься по осыпающимся бетонным ступенькам, пройти мимо заброшенных душевых и туалетов для персонала, через комнату, засыпанную битым стеклом, потом через другие, где потолок обрушился и сквозь дранку виден лестничный колодец, выйдешь к маленькой ржавой железной лесенке, с которой отвалилась и свисала сырыми бинтами когда-то белая краска. А если спуститься по ней, преодолеть топкое место сразу за ступеньками, протиснуться в сгнившую деревянную дверь, окажешься в под-подвале, огромном помещении, в котором за все сто двадцать лет существования больницы скопился хлам – сюда его стаскивали, а потом забывали. Именно здесь устроили себе ныне временное жилище господа Круп и Вандермар. Стены были сырыми, с потолка капала вода. По углам плесневели странные комья: кое-какие некогда были живыми.

Господа Круп и Вандермар убивали время.

Мистер Вандермар раздобыл где-то многоножку, оранжево-красное существо почти восьми дюймов длиной, со страшными ядовитыми шипами на обоих концах, и пустил ее бегать у себя по рукам, наблюдая, как она обвивается вокруг его пальцев, исчезает в одном рукаве и минуту спустя появляется из другого. Мистер Круп играл с бритвами. Он нашел в углу целую коробку завернутых в пергамин лезвий пятидесятилетней давности и пытался придумать, на что бы их употребить.

– Если мне будет дозволено привлечь ваше внимание, мистер Вандермар, – сказал он наконец, – устремите взгляд ваших глазонек вот сюда.

Осторожно взяв многоножку огромным большим и массивным указательным пальцами, дабы она не сбежала, мистер Вандермар посмотрел на мистера Крупа.

Приложив левую руку к стене, мистер Круп раздвинул пальцы, потом взял в правую руку четыре лезвия, тщательно прицелился и швырнул в стену. Каждое лезвие засело в штукатурке – между пальцами мистера Крупа. Все в целом напоминало фокус с метанием ножей в миниатюре.

Мистер Круп убрал руку, не потревожив лезвий, которые теперь очерчивали пространство, где находились его пальцы, и в поисках одобрения поглядел на своего партнера.

Но на мистера Вандермара этот трюк впечатления не произвел.

– И что же тут такого ловкого? – спросил он. – Вы даже одного пальца не поранили.

– Не поранил? – вздохнул мистер Круп. – Хоть режьте меня, вы правы. И как же я мог быть таким нюней? – Вытащив одно за другим лезвия из штукатурки, он бросил их на деревянный стол. – Почему бы вам не показать мне, как это делается?

Кивнув, мистер Вандермар вернул многоножку на место – в банку из-под мармелада. Потом приложил к стене левую руку. В правой у него возник любимый нож: страшный, острый и прекрасно сбалансированный. Прищурившись, он метнул. Нож пронесся по воздуху и вонзился в стену острием, но сперва клинок прошел через руку мистера Вандермара, которую пригвоздил намертво.

Зазвонил телефон.

Мистер Вандермар, все еще пришпиленный ножом к стене, поднял удовлетворенный взгляд на мистера Крупа.

– Вот так это делается.

Старый телефон прикорнул в углу комнаты. Это была древняя рухлядь из дерева и бакелитовой пластмассы, какими в больницах перестали пользоваться уже в конце двадцатых годов, трубка у него была не цельная, а состояла из двух отдельных черных дисков – наушника и микрофона. Мистер Круп поднял к уху наушник на длинном, обтянутом материей шнуре, но микрофон так и оставил висеть на вилке.

– Круп и Вандермар, – вкрадчиво произнес он. – Старая фирма[5]. Препятствия устраняем, помехи искореняем, докучающие члены удаляем. Попечительское зубоврачевание.

На том конце провода что-то сказали. Мистер Круп раболепно съежился. Мистер Вандермар попытался отнять от стены руку, но она была надежно пришпилена ножом.

– О да, сэр. Воистину да. И могу я сказать, как эти телефонные совещания наполняют радостью и весельем наш день, который в противном случае был бы тусклым и лишенным событий? – Снова пауза. – Разумеется, я перестану пресмыкаться и раболепствовать. Буду рад. Большая честь, и… Что мы знаем? Мы знаем…

Его прервали. Во время паузы он терпеливо, вдумчиво ковырял в носу.

– Нет, мы не знаем, где она находится в данный конкретный момент. Но в этом нет необходимости. Сегодня вечером она будет на Ярмарке… – Он поджал губы. – Нет, мы не намереваемся нарушать Ярмарочное Перемирие. Лучше подождать, пока она уйдет оттуда, а потом ее сцапать… – Тут он снова умолк и стал слушать, время от времени кивая.

Мистер Вандермар попытался выдернуть нож свободной рукой, но клинок засел намертво.

– Да, это можно устроить, – отвечал, наклонясь к микрофону, мистер Круп. – Я хотел сказать, это будет устроено. Разумеется. Да. Я это понимаю. И, сэр, не могли бы мы поговорить о…

Но звонивший повесил трубку. Мистер Круп с мгновение смотрел на наушник, после чего повесил его назад на вилку.

– Ты думаешь, ты такой чертовски умный, – прошептал он, но, заметив затруднения мистера Вандермара, сказал: – Перестаньте.

Потянувшись через своего партнера, он выдернул нож из стены и руки мистера Вандермара и положил его на стол.

Встряхнув левой рукой, мистер Вандермар размял пальцы.

– Кто это был? – спросил он, стирая с клинка частички сырой штукатурки.

– Наш работодатель, – ответил мистер Круп. – Похоже, с другой не получилось. Недостаточно подросла. Так что придется нам добыть эту д’Верь.

– Значит, нам больше не позволено ее убить?

– Долго ли, коротко ли, мистер Вандермар, но суть вы изложили верно. Сейчас маленькая мисс д’Верь как будто объявила, что собирается нанять телохранителя. На Ярмарке. Сегодня.

– Ну и? – Мистер Вандермар плюнул на тыльную сторону ладони, куда вошел нож, и на саму ладонь, откуда нож вышел, а после растер слюну массивным большим пальцем. Кожа сомкнулась, срослась, рука исцелилась.

Мистер Круп подобрал с пола тяжелое, черное, лоснящееся от многолетней носки пальто.

– И, мистер Вандермар, – сказал он, надевая его, – не нанять ли и нам тоже телохранителя?

Мистер Вандермар вернул нож в ножны за подкладкой рукава. В свою очередь надев пальто, он поглубже заснул руки в карманы и был приятно удивлен, обнаружив в одном почти половину мыши. Это хорошо. Он проголодался.

А затем задумался над последним заявлением мистера Крупа с напряженностью анатома, расчленяющего великую любовь всей своей жизни, и, обнаружив изъян в логике своего партнера, сказал:

– Нам не нужен телохранитель, мистер Круп. Не нас увечат, мы сами увечим.

Мистер Круп погасил свет.

– Ну же, ну же, мистер Вандермар, – сказал он, наслаждаясь звуком этих слов, как он наслаждался звуком всех слов вообще, – если нас порезать, разве у нас не идет кровь?

В темноте мистер Вандермар поразмыслил и над этим, а подумав, в полном соответствии с истиной заявил: – Нет.

– Шпион из Надмирья, – проверещал лорд Крысослов. – Вот те на! Может, распороть тебя от глотки до паха и предсказывать судьбу по твоим кишкам?

– Послушайте. – Ричард вжимался спиной в стену, стеклянный кинжал упирался ему в адамово яблоко. – Мне кажется, здесь какая-то ошибка. Меня зовут Ричард Мейхью. Я могу это доказать. У меня есть библиотечный абонемент. Кредитные карточки. Много разных документов, – добавил он уже с отчаянием.

С бесстрастной отстраненностью, какая приходит, когда сумасшедший собирается перерезать тебе горло осколком стекла, Ричард заметил, как у дальней стены люди бросаются на колени, кланяются до полу или застывают коленопреклоненными. По земляному полу к ним приближалась маленькая черная тень.

– Полагаю, достаточно нам немного подумать, и мы все сами поймем, какую совершаем глупость, – сказал Ричард. Он понятия не имел, что означают эти слова, они просто срывались у него с языка. Но ведь пока он говорит, его не убьют, правда? – Ну вот, почему бы вам не убрать свой кинжал и… Прошу прощения, это моя сумка.

Последние слова были обращены к чумазой худышке лет восемнадцати, которая, забрав сумку Ричарда, беспардонно вытряхнула его имущество себе под ноги.

Люди в зале продолжали кланяться и опускаться на колени, а черная тень все приближалась. Вот она достигла группки людей вокруг Ричарда, но никто ее не заметил. Все не сводили глаз со своего пленника.

Это была крыса. И эта крыса с любопытством смотрела на него снизу вверх. Ричард поймал себя на мимолетной безумной мысли: ему показалось, что крыса ему подмигнула маленькими, похожими на капли нефти глазками. А потом громко запищала.

Сумасшедший со стеклянным кинжалом рухнул на колени. И стоящие вокруг тоже. Так же, с некоторой заминкой и не без неловкости, поступил и бездомный, которого здесь называли Илиастр. Мгновение спустя стоять остался только Ричард. Худышка потянула его за локоть, и он тоже опустился на одно колено.

Лорд Крысослов поклонился так низко, что его длинные волосы подмели пол, и заверещал в ответ: морща нос, показывая зубы, пищал и шипел – ни дать ни взять громадная крыса.

– Послушайте, может мне кто-нибудь… – пробормотал Ричард.

– Тихо! – одернула его худышка.

Несколько надменно крыса ступила на грязную ладонь лорда Крысослова, а тот почтительно поднял ее к лицу Ричарда. Крыса томно махнула хвостом, внимательно изучая незваного гостя.

– Это мастер Длиннохвост из клана Серых, – сказал лорд Крысослов. – Он говорит, у тебя крайне знакомый вид. Он хочет знать, встречались ли вы раньше.

Ричард поглядел на крысу. Крыса поглядела на Ричарда.

– Думаю, это возможно, – признался он.

– Он говорит, что возвращал долг маркизу де Карабасу.

Ричард пригляделся внимательнее.

– Так это та самая крыса? Да, мы встречались. По правде сказать, я швырнул в нее пультом от телевизора.

Окружающие были явно шокированы. Худышка даже испуганно пискнула. Ничего этого Ричард не заметил: хоть что-то в окружающем безумии было ему знакомо.

– Здравствуй, крыска, – сказал он. – Рад тебя видеть. Ты знаешь, где мне найти д’Верь?

– Крыска?! – не веря своим ушам, то ли пискнула, то ли судорожно сглотнула девушка. К ее лохмотьям была приколота большая, в потеках влаги, красная кнопка, которые обычно налепляют на поздравительные открытки ко дню рождения. Желтыми буквами на ней было написано: «Мне 11».

Лорд Крысослов предостерегающе замахнулся на Ричарда стеклянным кинжалом.

– Нельзя напрямую обращаться к мастеру Длиннохвосту, только через меня, – рявкнул он.

Крыса повелительно запищала. Лорд Крысослов нахмурился.

– Его? – переспросил он, пренебрежительно глянув на Ричарда. – Но у меня ни души свободной нет. Может, будет лучше, если я просто перережу ему глотку и отправлю к Клоачному народцу…

Решительно что-то проверещав, крыса соскочила с ладони Крысослова на землю и исчезла в одной из дыр, которыми были испещрены стены у пола.

Лорд Крысослов встал.

На него устремились сотни глаз. Повернувшись лицом к залу, он оглядел своих сгрудившихся у чадящих костров подданных.

– Ну, что уставились? – рявкнул он. – Кто вертела будет вертеть, а? Хотите, чтобы жратва сгорела? Не на что тут смотреть. А ну по местам!

Ричард несколько нервозно встал. Левая нога у него затекла, и, чувствуя безжалостное покалывание тысяч иголок и булавок, он принялся ее растирать. Лорд Крысослов тем временем уставился на Илиастра.

– Его надо отвести на Ярмарку. Приказ мастера Длиннохвоста.

Покачав головой, Илиастр сплюнул.

– Уж я-то точно его не поведу, – сказал он. – Да одна дорога туда стоит больше, чем моя жизнь. Вы, крысословы, всегда хорошо со мной обращались, но вернуться туда я не могу. Тебе самому это известно.

Кивнув, лорд Крысослов убрал кинжал, а потом улыбнулся Ричарду, показывая желтые гнилые зубы.

– Ты сам не знаешь, как тебе только что повезло, – сказал он.

– Нет знаю, – отозвался Ричард. – Правда знаю.

– Не знаешь, – повторил вожак. – Правду сказать, не знаешь. – Потом удивленно покачал головой и пробормотал себе под нос: – «Крыска»!

Взяв Илиастра за локоть, лорд Крысослов отвел его подальше, чтобы Ричард не мог подслушать, о чем они заговорили, время от времени бросая быстрые взгляды на Ричарда.

Худышка заталкивала в рот один из Ричардовых бананов. Ричарду подумалось, что он еще никогда не видел, чтобы банан ели настолько эротично.

– Знаешь, а ведь это мой завтрак, – сказал он. Вид у нее стал виноватый.

– Меня зовут Ричард. А тебя?

Девушка, которая, как сообразил Ричард, успела съесть почти все фрукты из его сумки, поглядела на него сконфуженно, потом улыбнулась и произнесла что-то, прозвучавшее как Анастезия.

– Мне есть хотелось.

– Мне тоже, – парировал он.

Она перевела взгляд на костры у дальней стены, потом на Ричарда и снова улыбнулась.

– Кошек любишь?

– Да, – ответил Ричард. – Даже очень.

– Ножку будешь? Или грудку? – с облегчением спросила она.

Девушка по имени д’Верь свернула в тупичок, маркиз де Карабас следовал за ней по пятам. В Лондоне сотни похожих на этот тупичков, проходных дворов и проулков, крохотных наростов прошлого, триста лет хранящих свою неизменность. Даже запах мочи здесь был точно таким же, как во времена лорда Пеписа[6].

До рассвета оставался еще целый час, но небо начинало светлеть, принимало окостенелый, свинцовый оттенок.

Дверь была наспех забита досками, оклеенными афишами в потеках воды, трубящими про выступления забытых групп и сейшны в давно закрытых барах. Здесь они остановились. На маркиза, который внимательно ее оглядел – все до последнего гвоздя, доски и афиши, – дверь как будто не произвела особого впечатления, впрочем, невозмутимость была его обычным состоянием.

– Так это и есть вход? – спросил он. Она кивнула:

– Один из.

Маркиз сложил руки на груди.

– Ну? Говори «сезам, откройся» или что ты там еще делаешь?

– Я не хочу этого делать. Даже не уверена, что мы делаем то, что нужно,

– Ладно. – Он развел руками. – Тогда до скорого. Повернувшись на каблуках, он уже собрался уйти тем путем, которым они пришли. Д’Верь схватила его за рукав.

– И ты меня бросишь? Просто уйдешь? Он невесело усмехнулся:

– Разумеется. Я очень занятой человек. Дела посмотреть. Людей делать.

– Послушай, подожди. – Отпустив его рукав, она прикусила нижнюю губу. – В последний раз, когда я тут была… – Ее голос замер.

– В последний раз, когда ты тут была, ты нашла трупы своих родных. Вот и все. Тебе больше не нужно ничего объяснять. Если мы внутрь не пойдем, наше сотрудничество на том заканчивается.

В предрассветных сумерках ее лукавое лицо казалось смертельно бледным.

– И это все?

– Я мог бы пожелать тебе всяческой удачи в твоей будущей карьере, но сомневаюсь, что ты проживешь достаточно долго, чтобы ею обзавестись.

– А ты тот еще фрукт, знаешь ли. Он промолчал.

Она вернулась на пару шагов к двери.

– Ладно. Пошли. Я тебя проведу.

Приложив левую ладонь к забитой двери, правой она взяла огромную смуглую руку маркиза. Ее тоненькие пальчики переплелись с длинными и крепкими его. Она закрыла глаза.

…что-то зашептало, задрожало, изменилось… …и дверь обернулась темным ничто…

– Больно было, – сказал маркиз.

Он с силой потер лоб, повертел головой, точно ему внезапно скрутило шею и теперь нужно расслабить болезненно зажатые мышцы.

– Это от воспоминаний, – объяснила она. – Они отпечатываются и хранятся в стенах.

Маркиз вздернул бровь.

– Могла бы меня предупредить.

Они стояли в просторной белой комнате. По стенам висело множество картин, на каждой изображена иная комната. В этом белом помещении не было дверей, вообще никаких отверстий не было.

– Любопытный дизайн, – одобрил маркиз.

– Это передняя. Отсюда мы можем попасть в любую комнату Дома. Они все связаны.

– А где расположены остальные?

– Не знаю. – Она пожала плечами. – Вероятно, за много миль отсюда. Они разбросаны по всему Подмирью.

За десяток нетерпеливых шагов маркиз сумел преодолеть белую комнату из конца в конец.

– Поистине замечательно. Дом-ассоциация, каждая комната расположена где-то в ином месте. Какой замысел! Твой дед был прозорливым человеком, д’Верь.

– Я его не застала. – Сглотнув, она продолжала, обращаясь не столько к нему, сколько к себе самой: – Считалось, что тут мы в безопасности. Как кто-то сумел бы нам повредить? Только моя семья умела ходить по Дому.

– Будем надеяться, дневник твоего отца даст нам какие-то зацепки, – сказал маркиз. – С чего начнем искать?

Она пожала плечами.

– Ты уверена, что он вел дневник? – не отступал он. Она кивнула.

– Он уходил к себе в кабинет и блокировал в него вход, пока не закончит диктовать.

– Тогда начнем с кабинета.

– Но я там уже искала. Честное слово. Я там уже искала!!! Когда обмывала тело…

И она зашлась тихими, рваными рыданиями, которые звучали так, будто их тянули из нее клещами.

– Ну же, ну же… – Маркиз де Карабас неуклюже похлопал ее по плечу и для ровного счета добавил: – Ну же.

Он плохо умел утешать.

В многоцветных глазах д’Вери стояли слезы.

– Ты не мог бы… не мог бы просто дать мне минутку? Я сейчас с собой справлюсь.

Кивнув, он отошел в дальний угол комнаты, а когда оглянулся, то увидел, что она все еще стоит посередине: тоненькая фигурка на фоне белой стены, увешанной картинами со множеством комнат; она обнимает себя руками; ее бьет дрожь. Она плачет, как маленькая девочка.

Ричард все еще расстраивался из-за утраты сумки.

Лорд Крысослов остался непреклонен. Он довольно нелюбезно заявил, что крыса – мастер Длиннохвост – решительно ничего про возвращение Ричардовых вещей не говорила. Только что его следует отвести на Ярмарку. А потом велел Анастезии проводить надмирца, и да – это приказ. Поэтому пусть она перестанет ныть и пошевеливается. Ричарду же он сказал, что, если он, лорд Крысослов, еще когда-нибудь его, Ричарда, увидит, его ждут большие неприятности. Он повторил, что Ричард даже не подозревает, насколько ему повезло, и, не обращая внимания на просьбы Ричарда вернуть его вещи – ну хотя бы бумажник, – подвел их двери, которую запер, как только они переступили порог.

В темноте Ричард и Анастезия шли бок о бок.

Она несла импровизированный фонарь, сооруженный из консервной банки, свечи, проволоки и старой стеклянной бутылки с широким горлышком из-под лимонада. Ричард даже удивился, как быстро его глаза привыкли к почти полной темноте. Насколько он мог разобрать, они шли через подземные склепы, хранилища или погреба. Иногда ему казалось, что в дальних углах что-то шевелится, но кто бы это ни был – человек, крыса или нечто совершенно иное, – к тому времени, когда они подходили ближе, оно всегда исчезало. Когда он попытался заговорить об этих тенях с Анастезией, она на него шикнула и велела молчать. Он ощутил щекой холодное дуновение. Без предупреждения крысословка присела на корточки и, поставив на землю «фонарь», дернула и с силой потянула за утопленную в стену металлическую решетку. Решетка отошла так внезапно, что девушка приземлилась на пятую точку. Поспешно встав, она махнула Ричарду, чтобы лез первым. Скорчившись, он протиснулся в отверстие, встал и начал шарить ногой, куда бы ступить дальше. Приблизительно через фут пол кончился, его нога повисла в пустоте.

– Прошу прощения, – прошептал Ричард. – Но там же дыра.

– Прыгать невысоко, – ответила она. – Давай. Ловко повернувшись на узком уступе, она закрыла за ними решетку, Ричарду стало не по себе, что она к нему так близко. Он боязливо продвинулся в темноту, но тут же остановился.

– Держи, – сказала девушка, протягивая ему фонарь, и стала сползать неизвестно куда. – Эй, – позвала она несколько секунд спустя. – Видишь? Ничего страшного? – Ее лицо было всего в нескольких футах от болтающихся ног Ричарда. – Ну? Давай мне фонарь.

Он опустил руку с фонарем, но ей все равно пришлось подпрыгнуть, чтобы до него дотянуться.

– Ну, – позвала шепотом она. – Скорее. Перебросив тело через край, он повисел мгновение на руках, потом разжал пальцы… И приземлился на четвереньки в мягкую, топкую грязь. Руки он вытер о свитер. В нескольких футах впереди Анастезия открывала еще одну дверь. Они прошли, и она снова ее закрыла.

– Теперь можно говорить, – сказала она. – Негромко. Но можно. Если хочешь.

– Э… спасибо, – пробормотал Ричард: слова не шли ему на ум. – Итак, м… Ты крыса, правда?

Она захихикала – как японочка, прикрывая смех ладошкой, – потом, посерьезнев, помотала головой.

– Если б мне так повезло! А жаль. Нет, я крысословка. Мы говорим с крысами.

– Что? Просто болтаете с ними?

– О нет! Мы многое для них делаем. Ведь есть кое-что, чего крысы, знаешь ли, не могут. – Ее тон подразумевал, что без подсказки Ричарду это ни за что не пришло бы в голову. – Я хочу сказать, у них нет больших пальцев, и указательных, и мизинцев тоже. Постой…

Внезапно она вдавила его в стену и зажала рот грязной ладошкой, а потом быстро дунула на фонарь.

Ничего не произошло.

И вдруг он услышал вдалеке голоса. Ричард поежился от холода и темноты. Они ждали, прижавшись к стене.

Мимо, говоря вполголоса, прошли какие-то люди. Когда все звуки смолкли, Анастезия отняла ладошку от рта Ричарда, зажгла свечку, и они пошли дальше.

– Кто это был? – спросил Ричард.

– Какая разница, – пожала она плечами.

– Тогда почему ты решила, что они будут не рады нас видеть?

Она поглядела на него печально, точно мать, старающаяся объяснить дитяте, что да, огонь горячий. Любой огонь горячий. Ты уж мне, пожалуйста, поверь.

– Пошли, – вместо ответа сказала она. – Я знаю короткий путь. Мы можем срезать чуть-чуть через Над-Лондон.

Они поднялись по каким-то ступенькам, и, налегши всем весом, девушка толкнула дверь. Они прошли, и дверь тут же за ними захлопнулась.

Ричард недоуменно огляделся по сторонам. Они стояли на набережной королевы Виктории, на променаде в милю длиной, который викторианцы построили на северном берегу реки, прикрыв систему водостоков и недавно созданную линию метро Дистрикт и заменив им вонючие отмели, последние пять столетий гноящиеся по берегам Темзы. Была все еще – а может быть, уже снова, – ночь. Он не мог с точностью сказать, как долго они бродили в темноте под землей. Луны не было, но в небе буйствовали свеженькие и блестящие осенние звезды. А еще сияла уличная иллюминация: огни на зданиях и мостах казались спустившимися на землю звездами, чьи отражения весело мерцали в ночных водах Темзы. «Сказочная страна», – подумалось Ричарду.

Анастезия задула свечку.

– Ты уверена, что это правильный путь? – спросил Ричард.

– В общем и целом. – Она пожала плечами.

Они подходили к скамейке, и как только он ее завидел, Ричарду она показалась самым желанным предметом на свете.

– Можно нам посидеть? – попросил он. – Всего минутку?

Девушка снова пожала плечами. Они сели на разных концах.

– В пятницу у меня была работа в одной из лучших фирм по анализу капиталовложений в Лондоне.

– А что такое нализ и капиталожение?

– Работа такая.

Она удовлетворенно кивнула.

– Понятно. И?

– Ну, просто сам себе напоминаю. Вчера… я словно бы перестал существовать… Здесь, наверху, никто меня не замечает…

– Это потому, что ты больше не существуешь, – объяснила Анастезия.

Полуночная парочка, медленно шедшая по набережной в их сторону и державшаяся за руки, села посередине скамейки, между Ричардом и Анастезией, и немедленно перешла к страстному поцелую.

– Прошу прощения, – сказал им Ричард.

Мужчина залез женщине под свитер, его рука рьяно задвигалась – этакий одинокий путешественник, исследующий неизведанный континент.

– Я хочу, чтобы мне вернули мою жизнь, – сказал парочке Ричард.

– Я тебя люблю, – сказал мужчина женщине.

– Но твоя жена… – Она лизнула ему мочку уха.

– На хрен ее…

– Я не ее хрен хочу, – пьяно хихикая, отозвалась женщина. – У нее вообще его нет… Я тебя хочу. – Положив руку ему в пах, она захихикала снова.

– Пойдем, – сказал Ричард Анастезии, чувствуя, что скамейка перестала быть таким уж желанным приютом.

Они встали и ушли. Анастезия с любопытством обернулась посмотреть на оставшихся на скамейке, которые постепенно переходили в горизонтальное положение.

Ричард промолчал.

– Что-то не так? – спросила Анастезия.

– Просто все, – ответил Ричард – Ты всегда жила там внизу?

– Не-а. Я родилась тут, наверху. – Она помешкала. – Зачем тебе про мою жизнь слушать? Тебе же не хочется.

Ричард с удивлением поймал себя на том, что ему и правда интересно.

– Нет, мне, честное слово, хочется.

Она теребила кварцевые бусины в ожерелье у себя на шее и начала говорить, глядя куда угодно, только не на него…

– Сначала были я, мама и близняшки… – начала она и вдруг замолкла, губы у нее сжались в белую линию.

– А потом? – спросил Ричард. – Пожалуйста, мне правда интересно. Честное слово.

Девушка кивнула и, тяжело вздохнув, начала снова, избегая встречаться с ним взглядом и упорно глядя в землю у себя под ногами.

– Так вот, у мамы была я с сестренками, только вот с головой у нее было не в порядке. Однажды я вернулась из школы, а она все плакала и плакала, сидела совсем без одежды, а потом вдруг стала ломать вещи. Тарелки била, порезала занавески. Но нас она и пальцем не тронула. Ни разу нас не обижала. Пришла тетка из соцобеспечения и забрала близнецов в детский дом, а меня послали к маминой сестре. Она жила с одним типом. Он мне не нравился. А когда тети не было дома…. – Анастезия умолкла и молчала так долго, что Ричард уже решил, что это, наверное, все. Но вдруг она продолжила: – Так вот, он мне больно делал. И еще много чего со мной делал. Я рассказала тете, а она меня ударила. Сказала, что я лгунья. Сказала, что сдаст меня в полицию. Но я не лгала. Поэтому я убежала. Это был мой день рождения.

Они вышли к висячему мосту Альберта над Темзой, кичевому сентиментальному монументу, соединяющему Баттерси на юге с упирающимся в набережную Виктории Челси, увешанному тысячами крохотных белых лампочек.

– Мне некуда было пойти. Было так холодно, – продолжала Анастезия, но вдруг замолчала. Ричард было подумал, что уже насовсем, однако она все же продолжила: – Я спала на улице. Я спала днем, когда было чуть теплее, а ночью ходила по городу, просто чтобы не замерзнуть. Мне тогда было одиннадцать. Чтобы не умереть с голоду, крала с порогов молоко и хлеб, которые оставляют разносчики. Воровать было так противно, что я стала околачиваться у уличных рынков, подбирала гнилые апельсины и яблоки и еще много чего, что люди выбрасывают. Потом сильно заболела. Я тогда жила под эстакадой в Ноттинг-Хилл. А очнулась уже в Под-Лондоне. Меня нашли крысы.

– Ты когда-нибудь пыталась ко всему этому вернуться? – спросил он, обведя рукой окружающий Надмир. Тихие, теплые жилые дома. Запоздалые машины. Реальный мир…

Она покачала головой. «Любой огонь жжется, малыш. Ты узнаешь».

– Вернуться нельзя. Можно жить или тут, или там. Никто не живет в двух мирах сразу.

– Извини, – с запинкой сказала д’Верь. Глаза у нее были еще красные, и выглядела она так, словно долго и с силой сморкалась и отчаянно стирала со щек слезы.

Маркиз, коротавший время ожидания, забавляясь игрой в бабки старыми монетками и костями, которые держал в одном из многочисленных карманов своего пальто, поглядел на нее холодно.

– Неужели?

– Нет. Не по-настоящему. Я не собираюсь извиняться. Я столько сил потратила, убегая, прячась и снова убегая, что… сейчас мне впервые представился шанс по-настоящему… – Она умолкла.

Собрав в горсть монетки и кости, маркиз вернул их в карман.

– После вас, – шутливо поклонился он.

И последовал за ней назад к стене с картинами. Она приложила ладонь к изображению кабинета своего отца, а свободной рукой взяла огромную черную руку маркиза.

…реальность искривилась…

– Здравствуй, папа, – негромко сказала д’Верь. Пробежав пальцами по бюсту своего отца, она погладила его по щеке. Худой аскетичный мужчина, почти лысый.

«Юлий Цезарь в роли Просперо[7]», – подумал маркиз де Карабас. Его чуть поташнивало. Последнее воспоминание оказалось особенно болезненным.

Но главное: он в кабинете лорда Портико. А это уже кое-что, ведь он здесь впервые. Он окинул взглядом комнату, скользя глазами от предмета к предмету. Подвешенное к потолку чучело крокодила, книги в кожаных переплетах, астролябия, вогнутые зеркала, диковинные инструменты и механизмы. Карты по стенам, карты с землями и городами, о которых де Карабас слыхом не слыхивал. Рабочий стол, заваленный письмами. На белой стене за столом темнело красно-бурое пятно. На столе небольшой портрет семьи д’Вери. Маркиз уперся в него взглядом.

– Твои мать и сестра. Твой отец. И твои братья. Все мертвы. Как же тебе удалось выжить?

Она понурилась.

– Повезло. Я отсутствовала несколько дней, слонялась по Подмирью… Ты знаешь, что у реки Килберн еще стоят лагерем римские легионеры?

Маркиз не знал и потому досадовал.

– Гм-м… И сколько их? Она пожала плечами:

– Несколько десятков. Думаю, они когда-то дезертировали из Девятнадцатого легиона. Я латынь почти забыла. Ну а когда я вернулась домой…

Замолчав, она сглотнула, на опаловые глаза навернулись слезы.

– Возьми себя в руки, – одернул ее маркиз. – Нам нужен дневник твоего отца. Нужно выяснить, кто это сделал.

Она недоуменно нахмурилась.

– Но мы же знаем кто. Это были Круп и Вандермар…

Показав ей раскрытую ладонь, он пошевелил пальцами.

– Они – руки. Ладони. Пальцы. Но где-то есть голова, и именно она приказала тебя убить. А эта парочка обходится недешево.

Он оглядел загроможденную комнатку и повторил свой вопрос:

– Где его дневник?

– Его тут нет, – отрезала девушка. – Я же сказала! Я искала.

– Меня ввели в заблуждение, утверждая, будто твоя семья обладала особыми умениями обнаруживать двери – как явные, так и скрытые.

Бросив на него сердитый взгляд, она закрыла глаза и большим и указательным пальцами сжала себе переносицу. Маркиз тем временем рассматривал предметы на столе лорда Портико. Чернильница, шахматная королева, игральная кость, золотые карманные часы; несколько очинённых перьев и…

«Любопытно».

Это была маленькая статуэтка кабана, или подобравшегося медведя, или, быть может, быка. Трудно определить. Вещица размером с крупную шахматную фигуру была грубо вырезана из черного обсидиана. Она что-то ему напоминала, но он не мог определить, что именно.

Взяв статуэтку со стола, он повертел ее в руках, сомкнул вокруг нее пальцы.

Д’Верь опустила руку. Вид у нее был недоуменный и растерянный.

– В чем дело? – спросил маркиз.

– Он здесь, – просто ответила она и начала обходить кабинет кругом, поворачивая голову сначала в одну, потом в другую сторону.

Маркиз потихоньку спрятал статуэтку во внутренний карман пальто.

Девушка остановилась перед высоким шифоньером.

– Здесь, – сказала она.

Стоило ей дотронуться, раздался щелчок, и небольшая филенка в боку шифоньера отодвинулась. Сунув руку в образовавшееся отверстие, она достала предмет, размером и формой напоминающий крокетный шар, и протянула его маркизу. Это была сфера из старинной латуни и полированного дерева с накладками из начищенной меди и выгнутыми линзами.

– Это он? – спросил маркиз, повертев шар в руках. Она кивнула.

– Молодец.

Внезапно д’Верь посерьезнела.

– Не знаю, как я могла пропустить его в прошлый раз.

– Ты была расстроена, – ответил маркиз. – Я нисколько не сомневался, что мы найдем его здесь. А я не часто ошибаюсь. Ну а теперь…

Он поднял шар повыше. Свет отразился в линзах, заиграл на латуни и меди. И хотя незнание уязвляло и вызывало досаду, он все же спросил:

– Как он включается?

Анастезия привела Ричарда в небольшой сквер по другую сторону реки, оттуда они спустились по идущей в стене лесенке. На нижней площадке она снова зажгла свечку в бутылке. Открыв дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен», она аккуратно закрыла ее за ними, и их поглотила тьма, разгоняемая неверным мерцанием свечки в импровизированном фонаре.

– Есть одна девушка по имени д’Верь, – сказал Ричард, пока они спускались по еще одной темной лестнице. – Она чуть моложе тебя. Ты ее знаешь?

– Леди д’Верь. Я про нее слышала.

– Так из какой она… м-м… баронии?

– Не из какой. Она из Дома Порогов. Раньше ее семья имела большой вес.

– Раньше? А что, теперь уже нет?

– Кто-то их убил.

Да, теперь он вспомнил: маркиз что-то говорил про это.

У них под ногами проскочила крыса. Остановившись на ступеньках, Анастезия присела в глубоком реверансе. Крыса помедлила.

– Сэр, – обратилась девушка к крысе.

– Привет, – сказал Ричард.

Крыса с мгновение смотрела на них, потом сиганула вниз по лестнице.

– А что такое Передвижная Ярмарка? – спросил Ричард.

– Она очень большая, – ответила девушка. – Но крысословы почти никогда туда не ходят. Правду сказать… – Она помешкала. – Не-а. Ты надо мной посмеешься.

– Ни за что, – искренне пообещал Ричард.

– Понимаешь, – замялась худая девушка, – мне немного страшно.

– Ты боишься? – переспросил Ричард. – Ярмарки? Лестница кончилась. Помедлив секунду, Анастезия повернула налево.

– Да нет. На Ярмарке – Перемирие. Если кто-нибудь кого-нибудь покалечит или обидит, на них ополчится весь Под-Лондон.

– Тогда чего ты боишься?

– Дороги туда. Ярмарку всякий раз устраивают в другом месте. Она передвигается. А чтобы попасть туда, где она будет сегодня… – Она нервно потеребила кварцевые бусины у себя на шее. – Нам придется пройти через по-настоящему жуткие места. – В ее голосе звучал неподдельный страх.

Ричард подавил желание обнять ее за плечи.

– И где же нам нужно пройти? – спросил он. Повернувшись к нему, она смахнула волосы со лба и сказала:

– Через Черномост.

– Извини?

– Через Черный Найтов мост.

– Через Найтсбридж, – повторил Ричард и невольно засмеялся, вспомнив, как разглагольствовал Наполеон Ноттингхилльский[8] о древних рыцарях на этом мосту.

– Через Черномост. – Она отвернулась. – Вот видишь? Я же говорила, ты посмеешься.

Глубинные туннели были построены в двадцатых годах для участка Северной линии. Во время Второй мировой войны тут расквартировали несколько тысяч солдат, чьи отходы надо было насосами откачивать в канализацию, проходившую уровнем выше. По обеим сторонам туннеля тянулись ряды металлических коек. Поначалу планировалось включить туннели в систему высокоскоростного движения, но из этого ничего не вышло, и, когда война окончилась, койки остались на прежнем месте, а на их сетчатой основе стали хранить картонные коробки, заполненные письмами, папками и документами: секретами самого скучного свойства, которые свезли сюда, чтобы забыть раз и навсегда. В начале 1990-х из-за экономического спада глубинные туннели закрыли окончательно. Коробки с секретами вывезли, сами тайны отсканировали и загрузили в компьютеры, а документы пустили в бумагорезки или сожгли.

Варни устроил себе дом в самом дальнем глубинном туннеле, глубоко под станцией «Кэмден-Таун». Перед единственным входом в свою берлогу он навалил сорванные со стен металлические койки. Потом украсил сами стены. Варни любил оружие. Он мастерил его из всего, что удавалось найти, отнять или украсть. Запчасти к автомобилям и спасенные со свалок детали механизмов он превращал в секачи и финки, самострелы и арбалеты, маленькие баллисты и требушеты для ломания стен, дубинки, палаши и булавы. Они висели по стенам глубинного туннеля или стояли по углам и смотрелись весьма грозно.

Сам Варни походил на быка, если, спилив рога, этого быка побрить, покрыть татуировками, а потом сделать жертвой стоматологической катастрофы. Еще он храпел. Масляная лампа возле его изголовья была прикручена так, что горела совсем слабо. Варни спал на груде тряпья, храпел и сопел. У него под рукой покоилась на земле рукоять двуручного меча.

Чья-то рука выкрутила фитиль масляной лампы.

Рукоять меча оказалась в руке Варни еще до того, как он открыл глаза. Моргнув, он огляделся по сторонам. В туннеле никого не было: ничто не потревожило гору коек, блокирующих вход. Он начал опускать меч.

– Пс-ст! – прошипел чей-то голос.

– Хм? – спросил Варни.

– Сюрприз! – улыбнулся, выступая в круг света, мистер Круп.

Варни сделал шаг назад – большая ошибка. У его виска возник нож, острие очутилось совсем рядом с глазом.

– Дальнейшие движения не рекомендованы, – любезно сказал мистер Круп. – У мистера Вандермара может приключиться несчастный случай с его любимой булавкой для насаживания головастиков. Большинство несчастных случаев происходит дома. Разве не так, мистер Вандермар?

– Не доверяю я статистике, – произнес безжизненный голос мистера Вандермара. Из-за спины Варни высунулась рука в перчатке и, раздавив меч, уронила покореженную железяку на пол.

– Как поживаете, Варни? – спросил мистер Круп. – Надеюсь, в добром здравии? Да? В отличной форме? Причепурились, настрополились и намылились идти на сегодняшнюю Ярмарку? Вам известно, кто мы?

Варни изобразил подобие кивка, которое не требовало ни малейшего движения мускулов. Он знал, кто такие господа Круп и Вандермар. Его глаза обшаривали стены. Ага, вот он, моргенштерн: деревянный, утыканный гвоздями шар на цепи в дальнем углу его берлоги…

– Поговаривают, одна юная леди сегодня вечером будет устраивать пробу кандидатам в телохранители. Вам не приходило в голову предложить на это место себя? – Мистер Круп поковырял в зубах. – Произносите внятно.

Варни мысленно схватил моргенштерн. Это был его Особый Трюк. Так, теперь осторожно… медленно… Заставив моргенштерн слезть с крюка на стене, потянул его вверх к своду туннеля…

А губами произнес:

– Варни – лучший головорез и телохранитель Подмирья. Говорят, я лучший со времен Охотника.

Мысленно Варни задвинул моргенштерн в тени над головой мистера Крупа и чуть сзади.

Сначала он размозжит череп Крупу, а потом возьмется за Вандермара…

Моргенштерн нырнул к голове мистера Крупа, Варни бросился ничком на пол, подальше от острия ножа у своего глаза. Мистер Круп даже взгляда не поднял. Даже не повернулся. Он просто подвинул голову – непристойно быстро, – и, пролетев мимо, моргенштерн обрушился на пол, выщербив куски кирпича и бетона. Мистер Вандермар поднял Варни одной рукой.

– Увечим? – спросил он своего партнера.

Мистер Круп покачал головой: пока нет, и, обращаясь к Варни, сказал:

– Неплохо. Итак, «лучший головорез и телохранитель», мы хотим, чтобы сегодня вы отправились на Ярмарку. Мы хотим, чтобы вы сделали все, что потребуется, дабы стать личным телохранителем означенной молодой особы. Потом, когда вы получите этот пост, кое-что вы должны запомнить намертво. Вы можете охранять ее от остального мира, но когда она нам понадобится, мы ее заберем. Понятно?

Варни провел языком по обломкам зубов.

– Вы меня подкупаете? – спросил он.

Мистер Вандермар подобрал с пола моргенштерн и свободной рукой стал разрывать цепь – звено за звеном, а оторванные куски смятого металла бросать на пол. «Звяк».

– Нет, – ответил мистер Вандермар. «Звяк». – Мы вас запугиваем. – «Звяк». – И если вы не сделаете, как просит вас мистер Круп, мы… – «звяк», – очень сильно больно… – «звяк», – вас покалечим прежде, – «звяк», – чем убить, – «звяк», – еще больнее.

– А, – протянул Варни. – Выходит, я работаю на вас, так?

– Да, вы работаете на нас, – сказал мистер Круп. – Боюсь, искупающих черт характера у нас нет.

– Меня это не смущает.

– Прекрасно, – отозвался мистер Круп. – Добро пожаловать в команду.

Это было довольно громоздкое, но элегантное устройство, сконструированное из полированного ореха и дуба, стекла и латуни, зеркал и инкрустации слоновой костью, из кварцевых призм и латунных шестеренок, из пружин и рычажков. Раскрывшись, шар стал больше широкоформатного телевизора, хотя по диагонали экранчик был всего шесть дюймов. Выпуклая линза перед ним увеличивала изображение. Из бока выступала большая металлическая труба, как у антикварного граммофона. Все в целом напоминало телевизор и видеомагнитофон в одном – если бы его изобрел и построил триста лет назад сэр Исаак Ньютон. Собственно говоря, так оно и было.

– Смотри, – сказала д’Верь.

Она поставила деревянный шар на специальную подставку возле стола. Луч света из внутренностей машины ударил в шар, от чего он начал сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее вращаться.

Яркими красками загорелся экранчик, в котором возникло аристократичное лицо. С запозданием в полсекунды из трубы затрещало, и с полуфразы включился звук:

– …что два города так близки и одновременно во всех прочих отношениях неизмеримо далеки друг от друга: наверху – владеющие собственностью, внизу – мы, собственности лишенные, мы, обитающие меж мирами, провалившиеся в щели.

Побледнев как полотно, д’Верь не отрывала глаз от экрана, ее лицо было непроницаемо.

– …все же я упорствую в своем мнении, что нас, обитателей Подмирья, умаляет не Надмир, а наша собственная мелочная тяга к обособлению. Система бароний и фьефов вызывает распри и рознь, а потому неразумна.

Лорд Портико был одет в потертую домашнюю куртку и ермолку. Его голос доносился словно из глубины веков, как будто он говорил сквозь столетия, а не всего несколько дней или неделю назад. Он кашлянул, прочищая горло.

– И в своих убеждениях я не одинок. С другой стороны, есть такие, кто желает сохранить существующее положение вещей. Но есть и другие, кто жаждет его ухудшения. Есть такие…

– А промотать вперед нельзя? – спросил маркиз. – Найти последнюю запись?

Кивнув, д’Верь тронула рычажок из слоновой кости в боку устройства, изображение пошло полосами, распалось, сложилось снова.

Теперь на Портико было длинное пальто, ермолка исчезла. На виске кровоточила рана. Он уже сидел не откинувшись на спинку кресла, а на самом краешке, и говорил не размеренно, а тихой скороговоркой:

– Не знаю, кто это увидит, не знаю, кто это найдет. Но кто бы вы ни были, пожалуйста, отдайте это моей дочери леди д’Вери, если она еще жива…

Изображение и звук сотряс порыв статики.

– Д’Верь? Плохи дела, девочка. Не знаю, сколько у меня еще времени, пока они не найдут эту комнату. Думаю, моя бедная Порталия и твои сестра и брат мертвы.

Изображение и звук начали распадаться. Маркиз бросил взгляд на д’Верь.

Лицо у нее было мокрым: наворачиваясь на глаза, слезы, поблескивая, катились по щекам. Она как будто не замечала, что плачет, не пыталась их утереть – просто смотрела на изображение отца, слушала его голос.

Треск. Наплыв. Треск.

– Слушай меня внимательно, девочка, – сказал ее покойный отец. – Иди к Ислингтону… На Ислингтона можно положиться… Ты должна мне поверить… Ислингтон…

Изображение пошло рябью. Со лба и виска на глаза ему капала кровь, он отер ее тыльной стороной ладони.

– Отомсти за нас, д’Верь. Отомсти за свою семью. Через граммофонную трубу донеслись грохот и треск.

Лорд Портико отвернулся, чтобы посмотреть куда-то за экран, в его лице читались недоумение и страх.

– Что?

Он вышел за кадр. С мгновение изображение оставалось неизменным: письменный стол, за ним – белая стена. Потом на стену плеснула струя яркой крови. Щелчком опустив рычаг, д’Верь погасила экран и отвернулась.

– Вот возьми. – Маркиз де Карабас протянул ей носовой платок.

– Спасибо. – Вытерев слезы, она громко высморкалась. Уставилась перед собой невидящим взглядом. – Ислингтон, – сказала она наконец.

– Я никогда не вел дел с Ислингтоном, – сказал маркиз.

– Я думала, он всего лишь легенда, – пробормотала она.

– Отнюдь. – Протянув мимо нее руку, он взял с письменного стола золотые карманные часы, большим пальцем откинул крышку. – Отличная работа, – заметил он.

Д’Верь кивнула.

– Отец их очень любил.

Щелкнув крышкой, он их закрыл.

– Пора отправляться на Ярмарку. Она уже скоро начнется. Мистер Время не на нашей стороне.

Она высморкалась еще раз, поглубже засунула руки в карманы кожаной куртки. Потом вдруг повернулась к маркизу: личико эльфа нахмурено, многоцветные глаза блестят.

– Ты правда думаешь, что мы сможем найти телохранителя, который сумеет выстоять против Крупа и Вандермара?

Маркиз усмехнулся, показав белые зубы.

– Со времен Охотника не было никого, у кого был хотя бы один шанс из ста. Нет, меня устроит такой, который мог бы дать тебе достаточно времени, чтобы сбежать.

Закрепив замок цепочки на петельке жилета, он опустил часы в карман.

– Что ты делаешь? – возмутилась д’Верь. – Это часы моего отца.

– Но он же ими больше не пользуется, правда? – Он поправил золотую цепочку. – Ну вот. По-моему, смотрится элегантно.

Он глядел, как на ее лице мелькают, сменяясь, разные чувства: горе, гнев, покорность судьбе.

– Нам пора идти, – сказала она.

– До Черномоста теперь уже недалеко, – объяснила Анастезия.

Ричарду так хотелось ей поверить. Догорала третья свеча. Стены мерцали и сочились влагой, туннели как будто тянулись вечно. Больше всего Ричарда изумляло, что они все еще под Лондоном: ведь казалось, они прошли полпути если не до края земли, то до мыса Лэнд-Энд[9].

– Вот теперь мне по-настоящему страшно, – продолжала она. – Я никогда раньше не ходила через мост.

– А мне казалось, ты говорила, что уже бывала на этой вашей Ярмарке? – удивленно переспросил он.

– Это же Передвижная Ярмарка, дурачок. Я ведь тебе говорила. Она передвигается. Всякий раз ее устраивают в другом месте. Та, на которой я была в прошлый раз, проходила в большой башне с часами. Биг-что-то-там… А потом была еще одна в…

– Биг-Бен?

– Наверное. Мы были внутри, а вокруг нас крутились громадные колеса, тогда я и приобрела вот это…

Она приподняла ожерелье. Свет свечи отразился от блестящего кварца, мигнул желтым, точно солнечный зайчик. Анастезия улыбнулась с гордостью ребенка.

– Нравится? – спросила она.

– Просто чудесное. Дорого обошлось?

– Выменяла кое на что. У нас так заведено. Мы меняемся.

Тут они свернули за угол, и перед ними предстал мост. На первый взгляд, это вполне мог быть какой-нибудь мост над Темзой пятьсот лет назад, подумал Ричард. Огромный каменный мост, который пролег над пропастью и уходил в ночь. Только вот над ним не было неба, а под ним – воды. Он поднимался во тьму. Ричард спросил себя, кто его построил и когда это было. Он спросил себя, как нечто подобное вообще может существовать под центром Лондона так, чтобы никто про него не знал. А еще у него вдруг засосало под ложечкой: он сообразил, что бесконечно, жалко боится самого моста.

– А нам обязательно через него идти? – спросил он. – Нельзя попасть на Ярмарку каким-нибудь другим путем?

Они остановились у начала моста. Анастезия покачала головой.

– Мы можем попасть в то место, где она должна быть. Но Ярмарки там не будет.

– Как так? Чушь какая-то! Я хочу сказать, нечто или есть, или его нет. Ведь так?

Но в ответ она только снова покачала головой. Позади них раздалось и стало нарастать гудение голосов.

Кто-то сбил Ричарда с ног. Он поднял глаза. Сверху вниз на него бесстрастно воззрился покрытый грубыми татуировками здоровяк в самодельной одежде из резины и кожи, которые словно вырезали из салонов десятка автомобилей. За ним сгрудилась еще дюжина фигур. Мужчины и женщины выглядели так, будто собрались на костюмированную вечеринку, куда пускают в самых дешевых нарядах из агентства проката.

– Кое-кто, – просипел Варни, у которого было не слишком хорошее настроение, – стал у меня на пути. Кое-кому следует смотреть, куда он идет.

Однажды, еще школьником, Ричард, возвращаясь домой, увидел крысу: столкнулся с ней нос к носу в канаве у обочины. Заметив Ричарда, крыса стала на задние лапы, зашипела и прыгнула прямо на него, чем повергла его в невыразимый ужас. Он отступил, удивляясь, как такой маленький зверек готов драться с кем-то настолько больше себя.

Между Ричардом и Варни заступила Анастезия. Уставилась гневно на здоровяка и зашипела, точь-в-точь рассерженная крыса. Варни подался назад. Не зная, куда девать глаза, он плюнул Ричарду на кроссовки. Потом отвернулся и во главе своей ватаги ушел по мосту в темноту.

– Ты цел? – спросила Анастезия, помогая Ричарду подняться.

– Все в порядке, – ответил он. – А ты очень храбрая. Она застенчиво опустила взгляд.

– Не слишком-то, – сказала она. – Я все равно боюсь моста. Даже те громилы его испугались. Вот почему они сбились в кучу. Вместе безопаснее. А ведь это дюжие задиры!

– Если вы собираетесь пересечь мост, я пойду с вами, – произнес из темноты женский голос, густой, как сливки, и сладкий, как мед.

Ни тогда, ни потом Ричард не сумел разобрать по выговору, откуда она родом. В тот момент он решил, что она, наверное, канадка или американка. Позднее думал, что, быть может, африканка, или австралийка, или даже индианка. Он так и не распознал.

Это была высокая женщина с длинными рыжевато-русыми волосами и кожей цвета темной карамели. Одета она была в крапчатую серую с коричневым кожу. На плече висела видавшая виды кожаная дорожная сума. В руке у нее был посох, на поясе – нож, а к запястью прикреплен на ремне электрический фонарик. Без сомнения, это была самая красивая женщина, какую когда-либо видел Ричард.

– Вместе безопаснее. Добро пожаловать, присоединяйтесь, – сказал он после минутной заминки. – Меня зовут Ричард Мейхью. А это Анастезия. Из нас двоих именно она знает, что делает.

Крысословка приосанилась.

Незнакомка в коже смерила его изучающим взглядом.

– Ты из Над-Лондона, – заключила она.

– Да. – Сколь бы потерянным он ни чувствовал себя в этом странном подземном мире, но хотя бы понемногу учился играть по его правилам. Его разум точно отключился, и он даже не пытался определить, где и почему оказался, мог лишь следовать правилам, их узнавая.

– Путешествуешь с крысословкой. Подумать только!

– Я его провожатая, – ринулась в бой Анастезия. – А ты кто? Кому на верность присягала?

Незнакомка улыбнулась.

– Я ни одному человеку верностью не обязана, крысо-девочка. Кому-нибудь из вас доводилось переходить Черномост?

Анастезия покачала головой.

– М-да. То еще удовольствие. Они направились к мосту.

– Возьми. – Анастезия протянула Ричарду фонарь.

– Спасибо. – Ричард перевел взгляд на женщину в коже. – А тут вообще есть чего бояться?

– Только ночи на мосту.

– Той, которая ходит в доспехах? – усмехнулся Ричард, снова вспомнив рыцарей-найтов.

– Той, которая наступает, когда уходит день. Ричард почувствовал, как пальцы Анастезии нашли и сжали его ладонь. Он осторожно взял ее крохотную ручку в свою. Девушка благодарно улыбнулась. А потом они ступили на мост, и Ричард начал постигать: темнота – это нечто плотное и реальное, тьма – это много больше, чем просто отсутствие света. Он чувствовал, как она касается его кожи, шарит по ней, ползает, исследует, забирается ему в мысли. Она проскользнула ему в легкие, погладила за глазными яблоками глазницы, залилась в рот…

С каждым шагом огонек свечи все тускнел… Он сообразил, что то же происходит и с фонарем незнакомки. Как будто не свет тускнел, а уплотнялась тьма.

Тьма – кромешная, бесконечная.

Звуки. Шелест, шорох. Ричард моргнул, ослепленный ночью.

Звуки становились все неприятнее, в них чудилось что-то голодное. Ричарду показалось, он слышит голоса… Орда великанских безобразных троллей сидит под мостом…

Что-то проползло мимо них в темноте.

– Что это? – пискнула Анастезия. Ее пальцы в его руке дрожали.

– Тихо, – прошептала незнакомка. – Не то оно тебя заметит.

– Что происходит? – так же шепотом спросил Ричард.

– Тьма, – чуть слышно ответила незнакомка. – Ночь. А с ней страшные сны, которые выходили в мир на закате с тех самых пещерных времен, когда, дрожа от страха, мы жались друг к другу ради безопасности и тепла. Сейчас время страха перед темнотой.

Ричард знал: что-то вот-вот проползет по его лицу, – и закрыл глаза. Какая разница, увидит он это или почувствует, – тьма была непроглядной.

И тут начались видения.

Он видел, как через ночь к нему падает некто… падает, кружится, его крылья и волосы пылают огнем.

Он выбросил вверх руки – ничего.

Джессика смотрит на него, во взгляде застыло презрение. Ему хотелось докричаться до нее, сказать, что ему очень жаль, извиниться.

Ставь одну ногу перед другой.

Маленький мальчик идет из школы домой. По темной улице, где нет ни одного фонаря. Сколько бы раз он тут ни ходил, все так же скверно, все так же скользко, все так же страшно.

Глубокие канализационные туннели. Он затерян в их лабиринте. Его ждет-поджидает Зверь. Кап-кап, капает где-то вода. Он знает: Зверь ждет.

Перехватив поудобнее, он крепче сжимает копье…

Низкий горловой рык у него за спиной. Повернуться. Медленно, мучительно медленно из темноты нападает Зверь.

Нападает…

Он умер.

И продолжал идти.

Медленно, мучительно медленно он снова и снова нападает из темноты…

Потрескивание. От яркой вспышки больно глазам. Щурясь, Ричард споткнулся. Свет шел от свечки в самодельном фонаре в бутылке из-под лимонада. Он никогда бы не подумал, что простая свечка может гореть так ярко. И с гордостью поднял повыше свой фонарь, охая, хватая ртом воздух, дрожа от облегчения. Сердце глухо ухало и тряслось у него в груди.

– Сдается, мы перешли благополучно, – сказала незнакомка.

Сердце у Ричарда все еще так колотилось, что несколько мгновений он просто не в силах был говорить. Он заставил себя дышать размеренно, заставил себя успокоиться. Они стояли в просторной передней, в точности похожей на ту, из которой они вышли на той стороне моста. Более того, у Ричарда появилось странное ощущение, что они вернулись в то самое место, откуда только что вышли. И все же тени здесь были отчетливее, и перед глазами у Ричарда еще плавали круги, какие иногда бывают после фотовспышки фотоаппарата.

– Полагаю, – запинаясь, сказал он, – никакая опасность нам, собственно, не грозила. Это как дом с привидениями… немного шума и свиста в темноте. Остальное достраивает твое воображение. Там ведь на самом деле нечего было бояться, правда?

Незнакомка посмотрела на него почти жалостливо, и тут Ричард сообразил, что за руку его никто не держит.

– Анастезия?!

Из темноты на горбу моста раздался слабый шум, точно шелест или чей-то вздох. По скату к ним, рассыпаясь, запрыгало с десяток неровных кварцевых бусин. Ричард подобрал одну. Она была из ожерелья крысословки. Его рот невольно открылся для крика, но из него не вырвалось ни звука. Наконец он сумел выдавить:

– Нам лучше… нам нужно вернуться. Она… Подняв руку, незнакомка посветила на мост. Брусчатка, парапет… Мост просматривался до противоположной стороны. И был пуст.

– Где она?

– Пропала, – безжизненно ответила незнакомка. – Ее забрала тьма.

– Но мы должны что-то сделать! – возразил Ричард.

– Например?

Он открыл рот. Снова закрыл. Повертел в пальцах округлый кусочек кварца, поглядел рассыпанные у его ног остальные.

– Она пропала, – повторила незнакомка. – Мост забирает свою дань. Скажи спасибо, что он не забрал и тебя. Но если ты еще хочешь на Ярмарку, это туда, вон по той дороге. Идешь?

Она махнула в сторону узкого туннеля, который полого уходил впереди вверх и в темноту, едва разгоняемую лучом ее фонаря.

Ричард не шелохнулся. Он словно оцепенел. Трудно, невозможно было поверить, что девушка исчезла – утеряна, утрачена или украдена, а может, оступилась, потерялась или… А еще труднее было поверить, что женщина в коже может вести себя так, будто не случилось ничего необычного, будто все это абсолютно нормально. Анастезия не может быть мертва.

Он додумал эту мысль до конца. Она не может быть мертва – ведь если она мертва, то это его вина. Она не просилась с ним идти, ее заставили. Он так крепко сжал бусину, что стало больно руке, и подумал, с какой гордостью показывала ему ожерелье Анастезия, как он к ней привязался за немногие часы их знакомства.

– Так ты идешь?

Ричард постоял еще немного, считая глухие удары сердца, потом поглубже засунул кварцевую бусину в карман джинсов и последовал за незнакомкой, которая уже ушла на несколько шагов вперед.

И шагая за ней, поймал себя на мысли, что так и не знает, как ее зовут.