"Гиви и Шендерович" - читать интересную книгу автора (Галина Мария)Какая история случилась с Варварой Тимофеевной, или Почему Варвара Тимофеевна едет в ТурциюОна печально поглядела на Шендеровича. — Лильке-то я позвонила — из Одессы уже. Как там Степка, то-се… Она и говорит — мы то ничего, Бог миловал, а ты смотри, Варвара, как бы мама у тебя опять не заболела… А как заболеет мама, ты ноги в руки и вали отсюда куда подале, может, пронесет. — Прощу прощения, — Шендерович задумался, — а вы ее, маму, святой водой не пробовали? — Неловко как-то, — вздохнула тетка, — что ж я ее, маму, как не пойми кого, святой водой брызгать буду… Она поджала губы. — А только в церковь я ее сводить хотела. Пойдем, говорю, мамочка, в церкву, поставим свечку за упокой души-то и Нинки ангелицы и Ваньки-страдальца. Нет, говорит мама, сама иди, а то мне, как педагогу и члену партии неудобно. Да и, говорит, как в церкву войду, плохо делается… В глазах темнеет и душит что-то… И верно, я уж и соседей спрашивала — ни ногой наша мама в церкву. Деньги, правда дает, на благое дело, а сама — ни ногой… Она вздохнула, отодвинула стул, сгребла остатки хлеба в салфетку. — Пойду, крачек покормлю, — пояснила она, не обращаясь ни к кому конкретно, — вон как кушать просют, бедненькие… Аж зубами клацают… — Видишь, брат Яни, как оно бывает, — растрогался Шендерович, — а ты все мордой крутишь… Да ты тут в морском просторе как у Христа за пазухой, никакие темные силы не достанут, а все недоволен. — Причем тут темные силы, — защищался Гиви, — это ты меня достал, а не темные силы… Меня как-раз темные силы не трогали… — Я бы, — задумчиво произнесла Алка, — на твоем месте не стала бы это заявлять с такой уверенностью. Ты, быть может, всю жизнь под колпаком… Только сейчас освободился… — Разве ты не чувствуешь, — подхватил Шендерович, — этого вольного духа, этого простора, этой свободы от унылых обязанностей. Кем ты там работал, кстати? — Бухгалтером при пароходстве, — глядя в одну точку сказал Гиви. — Питерском. — Ну, так будет тебе, канцелярской крысе, о чем вспомнить в Питере своем тухлом… Ладно, пошли на палубу, продышимся, на девок посмотрим… Гиви вздохнул и покорно поплелся следом. У Шендеровича была харизма. А у Гиви ничего не было. Даже белых штанов. Так, одно недоразумение… Морской ветер принес облегчение. Палуба, впрочем, качалась, но так, как ей и положено. Одинокая тучка брела вслед за солнцем. Пахло солью и почему-то тухлой рыбой… Алка уже сидела в шезлонге, облаченная в шикарный купальник — все, что надо у Алки было что надо! Гиви даже зарумянился и отвел глаза. У шезлонга уже топтались два каких-то типа со стройными ногами и бычьими затылками… — Вы тут что-то потеряли, молодые люди? — холодно спросил Шендерович, усаживась рядом. Типы отозвались в том смысле, что, мол, ничего не потеряли… Не за тем пришли… Алка бесстыже хихикала. Гиви гадал, будет ли драка, и если будет, то что ему, Гиви делать… Но все разрешилось миром. Типы поймали официантку и спросили пива, а Шендерович тоже спросил пива и развалился в шезлонге, как шейх… Алка, напротив, встала и пошла с одним из амбалов, вроде чаек кормить. — Она тебе кто? — спрсил Гиви, мучаясь от неловкости. — Кто-то? — Алка-то, — отмахнулся Шендерович, — да так… Просто старый боевой товарищ, причем не очень надежный… Так что путь открыт, друг Яни! Если другие не перекроют… Гиви вздохнул. Диспозиция была все же неясна. Самое обидное, что никаких других блондинок помимо Алки поблизости не наблюдалось. Да что такое, вымерли все, что ли… Имелось несколько пышных брюнеток очень среднего возраста. Одна даже покосилась на Гиви и махнула ресницами. Гиви сделал вид, что не заметил. — Слушай, — спросил он, чтобы отвлечься от блудливых мыслей, — а зачем мы едем? Что покупаем? — Это, — понизив голос отозвался Шендерович, — есть страшная тайна. Потому как конкуренты везде так и шныряют… Это мое, личное ноу-хау… никто не догадался, я допер… первый сорт товар… — Какой? — тоже шепотом спросил Гиви, потому что Шендерович явно крутил. — Шарики, — голос Шендеровича упал до еле слышного шепота, — надувные шарики. Гиви покраснел. — Это… метафорически? — переспросил он, — ты имеешь в виду… — Гондоны? — в полный голос воскликнул Шендерович, — нет-нет… Голос снова сник, как флаг в безветренную погоду. — Буквально воздушные шарики. Разноцветные… Вся Одесса на них помешалась. Их, знаешь, гелием надувают… В форме сердечек, там, звезочек… чего еще… полумесяцев… Хорошо расходятся… — И ты думаешь, это покатит? — спросил Гиви как можно более профессиональным тоном. Шендерович начал загибать пальцы. — Места мало занимают — раз… В сдутом состоянии практически совсем не занимают. Весят тоже мало — два. Продаются оптом за смешную цену, — три… Накрутка обалденная — четыре… Игореша, дурак, терки пластиковые возил, ты прикинь, ну, таких мы еще не научились — яркие, красненькие, гладенькие, дизайн зашибись, но они ж, хоть и весят мало, а сколько места, и рекламации уже пошли — не трут терки, пластик же, а с шариков какой спрос — надул, потаскал за собой на ниточке, отпустил… А стоит такой пузырь не меньше той терки… Я, да ты, друг Яни, да Алка безответственная — где она, кстати? Блин, неужто уже склеили? Да мы втроем всю Одессу шариками завалим… — По-моему, — поджал губы Гиви, — это авантюра… — Брось, вся наша жизнь — авантюра. И ты в доле… Слушай, друг Яни, ты расстроился, вроде? Из-за Алки, что ли? Да ты не расстраивайся. Все дело в штанах… Ты таких штанах Алку не склеишь, нефотогеничные штаны… Тут, правда, лавка есть, на пароходе, но накрутка большая… А как сойдем в Стамбуле, я тебе новые куплю. Белые. В обтяжку. Назад поплывешь, как король… Будешь потом в своем Питере дружкам рассказывать, как в Турцию за товаром ходил… Да не смотри ты туда, не смотри, не придет она… Давай лучше пивка попьем, холодненького. Гиви опять вздохнул. — Хрен с тобой, — сказал он, — давай… Теплоход мягко покачивало. Туда-сюда… туда-сюда… И откуда волны взялись, подумал Гиви — на взгляд вода казалась твердой, как листовой металл, по ней скользили окрашенные китайской тушью облачные тени. Теплый порыв ветра донес из освещенного салона тихий смех и звон посуды — замечательный звон тончайшего стекла, приглушенный плеском искрящейся жидкости… Гиви машинально полез в карман за бумажником и болезненно поморщился. Деньги были у Шендеровича. А его, Гиви, печальные командировочные канули в алчную пасть захудалого приморского кафе, безвозвратно унесенные порывом дружбы. Я попал в рабство, горько подумал Гиви. Он чувствовал себя обманутым. Он, Гиви, широко потратился, чтобы порадовать хорошего человека Мишу Шендеровича, потому что прельстился призрачным ореолом сурового мужского братства. Он тяжело вздохнул и перегнулся через борт. В глубокой тени скользнула еще более глубокая тень — торпедообразная, гибкая. Он машинально отпрянул. И вовсе он не хотел топиться. Так, поглядеть только… У перил — это ведь перила или что? — подумал сухопутный Гиви, — возникла бледная трепещущая фигура. Алка в каком-то немыслимом сарафане с открытой спиной стояла, вглядываясь в даль, перебирая на одном месте длинными загорелыми ногами, словно приплясывала под льющуюся из окон салона музыку… Гиви пошевелился. — Э-э-э… — нерешительно сказал он. Алка обернулась, окинув его равнодушным взглядом серых глаз, которые сейчас, в лунном свете, казались почти черными. — А-а, — в свою очередь протянула она, — Это ты… Гиви лихорадочно соображал. «Никогда я не был на Босфоре… Я тебе придумаю о нем… Все равно глаза твои как море… Голубым трепещутся огнем…» Нет, не трепещутся. Какое-то другое слово. Полощутся? Плещутся? Черт, забыл… — Морем любуешься? — безразлично спросила Алка. — Ага, — выдавил Гиви пересохшим горлом. Усладите меня вином и освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви… Или наоборот? Почему, ну почему так бывает? Не те девушки ему нравятся, что ли? Лично сам Гиви всегда думал, что хорошие спутницы жизни получаются из тихих серьезных девушек в темных юбках ровно до середины коленной чашечки. Но у его гормонов было на этот счет иное мнение. В воде за бортом что-то подпрыгнуло, потом тяжело плюхнулось обратно в воду. Гиви вздрогнул. — Ты чего? — удивилась Алка, — Это ж дельфины играют. — А я думал, акулы… — Тут, к твоему сведению, акулы не крупнее скумбрии. Далеко, на горизонте вставало неяркое пока зарево, играя в сбежавшихся тучах. Алка стояла, облокотившись на перила, по прежнему лениво притоптрывая стойной стопой с лакированными ногтями. Ногти блестели в лунном свете. — Это — что? — Гиви кивнул в сторону зарева. — Как — что? — вновь удивилась клиническому неведению Алка, — Стамбул, конечно. Вернее, рефлекс от городских огней. Исключительно населенный город с интенсивной ночной жизнью. — А-а… Гиви вновь открыл рот. Колышутся огнем! Точно! Из соленой теплой тьмы донесся голос. — Аллочка? Алла Сергеевна? Алка, сразу оживившись, резко обернулась. Некто, в ослепительно белом кителе, выступивший из тьмы, тянул по меньшей мере на помощника капитана. — Луной любуетесь? — Да так… — неопределенно протянула Алка, — скучаю. — Вы же обещали позаниматься со мной языками! — Сразу несколькими? — великодушно спросила Алка, — ну, можно попробовать. Некто в белом взял ее под руку (хозяйским жестом, отметил Гиви) и повел в сторону музыки и света. — Никогда я не был на Босфоре… — донеслось до Гиви. Он стиснул зубы. Равнодушная луна оловянно таращилась с небес. Под корпусом судна сновали темные тени. Из салона донесся женский смех. Гиви чувствовал себя до омерзения одиноким. Совершенно одинокий, никому не нужный Гиви, стоящий на палубе теплохода, почему-то плывущего в Стамбул, захваченный ненароком холодными руками судьбы, развязующей и связующей узлы, по причине сходства с неведомым, но оттого не менее омерзительным Яни… А ведь мама меня любила — ни с того, ни с сего подумалось ему. И тетя Натэлла. …В каюте было полутемно. Тетка глухо храпела за задернутой занавеской. Гиви, сжав зубы, рухнул, не раздеваясь, на койку и закинул руки за голову. — Нагулялся? — благожелательно спросил Шендерович. — Поспал бы лучше, завтра вставать рано. Прибываем… — Ты бы лучше за Алкой приглядывал, — буркнул Гиви. — А что — Алка? Я за Алку не беспокоюсь. Она сейчас на самообеспечении. И напоют ее, и накормят. Он обеспокоенно поглядел на Гиви. — Ты что, втюрился, что ли? Ты ее зря всерьез принимаешь, Алку… Не того полета она птица… Вольная она птица, брат Гиви. Вот погоди, вернемся из Турции, долю твою тебе выплатим, приоденем, другую найдем. Хорошую. — Иди ты к черту, — горько сказал Гиви. Гиви одурело вертел головой — шум торговых улиц и ослепительный солнечный свет вместе создавали стойкое впечатление, что он попал в пчелиный улей. Что активно подтверждало обоняние — отовсюду лился сладковатый запах вареных на меду сладостей; на каждом углу приплясывали лоточники, вокруг которых вились одуревшие осы. В судорожно стиснутой руке нагревалась бутылка пепси, которую купил ему Шендерович. Над городом висело марево. Я иду по Стамбулу — на всякий случай напомнил себе Гиви. Вот это я. А вот это — Стамбул. И что я, спрашивается, тут забыл? — Эй! — кто-то схватил его за рукав. — Русский, да? Смотри сюда, русский! Гиви попытался освободить рукав. Но сухощавый турок в красной жилетке вновь нырнул за свой прилавок, не ослабляя хватки… — Ковры берем, да? — Нет, — сухо ответил Гиви. — Хали, килим! Гляди, какой красота! Невеста подаришь! Мама невеста подаришь! — Не надо, — Гиви попытался освободиться. — Та девушка подаришь! — продавец кивнул на Алку, которая через две лавки от них задумчиво прикладывала к шее кораллы. — Красивый девушка. Сразу любить будет! Гиви, наконец, сумел высвободиться. — Слушай, какой ковер, — сердито проговорил он с ужасом внимая собственному, вновь пробудившемуся опереточному акценту, — Куда я его? В карман спрячу? — А! — понимающе кивнул продавец, — тогда вот! То, что нужно мужчина! Он отдернул пеструю занавеску, демонстрируя стену, спошь увешенную причудливо изогнутыми кинжалами. Гиви вновь застыл. К оружию он питал слабость. Особенно к холодному. Оно придавало уверенность. Ятаганы — решил Гиви. Он нерешительно полез в карман и вновь скривился. Сука этот Шендерович. Продавец, видимо умеющий читать по лицам, мигом потерял к нему интерес. — Гиви! — заорал Шендерович, выныривая из-за очередной лавки, — блин! Яни! Ты что уставился. Давай сюда! — Ты на меня не ори, — сквозь зубы пробормотал Гиви, в котором неожиданно проснулось попранное достоинство. Шендерович плавно дал задний ход. — Ты чего, — сказал он, подходя к Гиви и дружелюбно похлопывая его по плечу, — это ж подделки! Тут все одни сплошные подделки. А дерут, блин, как за музейные экспонаты, совести у них нет, вот что я тебе скажу… Таким кинжалом даже яблоко от шкурки не очистишь… Вот погоди, сходим на Лейили, на барахолку, купишь себе… Гиви бросил печальный взгляд на кинжалы, грозно сверкающие на солнце. Они выглядели именно как и надлежало подделкам — лучше, чем настоящие… — Пойдем, брат Яни, — уговаривал Шендерович, — пойдем, назначено нам. — Не пойду! — неожиданно твердо сказал Гиви. Шендерович несколько опешил. — Да ты чего? Куда ты денешься? — В консульство пойду. Есть тут консульство? — Ну есть, — неохотно согласился Шендерович. — Типа посольство. И чего ты им скажешь? Что ты по пьяни по чужому паспорту выехал? Ты ж шпион… нарушитель границы. — Разберемся, — угрюмо сказал Гиви. — Раскаюсь. Одумаюсь. Расскажу как вы, аферисты, меня своими сетями опутали. Не хочу я так. Что я как невольник — каждый кусок выпрашиваю… — А! — сообразил Шендерович. — Так это, брат Яни… Я ж о тебе забочусь. Ты погляди, тебя ж как младенца тут каждый вокруг пальца обведет… — Уж как-нибудь… Шендерович пожал плечами. — Перед Алкой шикануть хочешь, — проницательно сказал он, — пыль в глаза пустить. Все лавки скупить, бросить к ее ногам! Вокруг кораллов она тут выплясывала… — Не твое дело… Слушай, одно из двух — либо я в доле, либо жертва интриги… — В доле, в доле… На, — Шендерович втиснул ему в ладонь мятый комок, — сори, выбрасывай! Только потом не жалуйся, что, мол, не углядел, подделку всучили… — Сказано, сам разберусь… — Мальчики! — нетерпеливо крикнула Алка, бросив на прилавок очередное ожерелье, на сей раз с бирюзой… — Вы скоро там? Мишка! Ты ж говорил, вы на два забились! — Идем-идем! — Шендерович извлек из кармана потертую на сгибах карту Стамбула. — Ага, вот… Теперь, кажется, влево… Не боись, тут всего пару минут ходу. А ты, Яни, деньги лучше спрячь. Потом потратишь, успеешь еще. Он подхватил Гиви под руку, увлекая его по улице и попутно отмахиваясь от уж очень приставучих разносчиков. — Ты, главное, помни — внушал он на ходу, — Ты — Яни. И у тебя все схвачено. Входишь, видишь Али, сразу говоришь — «Привет, Али!» — По турецки?! — ужаснулся Гиви. — А то этот Ставраки недорезанный по турецки умеет! По русски, как же еще… Он подумал, потом великодушно разрешил. — Можешь сказать «Хэлло!». Мол, хэлло, Али… — А как я узнаю, что это Али? — Да этот урод его от силы пару раз и видел. Входишь, сразу кричишь — «Али!». И все тут. Потом представляешь ему меня. Это, мол, Миша, босс наш. Запомнил? — Запомнил. — Я на него Алку напущу. Ему не до тебя будет. Они блондинок любят. Так что не дрейфь, все обойдется. А уж дальше я сам… Ты сиди, молчи. — Ладно. А если спросит? — Что спросит? — Как дела, мол, Яни? — Говори — хорошо дела. Алка! Как по турецки «хорошо»? — Окей, — не оборачиваясь ответила Алка. — Ну видишь, как все просто. Сюда. Шендерович нырнул в открытую дверь — на Гиви, торопливо последовавшего за ним обрушился полумрак и такой густой запах кофе, словно Гиви окунулся в кофейную чашку. За столиками маячили смутные фигуры. — Это что? — шепотом вопросил он, — контора? — Какая контора? — холодно отозвался Шендерович, — это кофейня. Разве дела делаются в конторе? Несколько черноусых мужских лиц медленно обернулись к новоприбывшим. Алка что-то прошептала на ухо Шендеровичу. — Мерсаба, — вежливо сказал тот, — нэреде Али? И ткнул Гиви локтем в бок. — Али! — взвизгнул Гиви. Совершенно опереточный официант в феске, подскочив, внимательно их оглядел. — Русум? — спросил он. И заорал, обернувшись в зал, — Али! Эй, Али! Тут тебя какое-то чмо спрашивает. — А? — слабо пробормотал Гиви. — Не боись! — повторил Шендерович, дружелюбно хлопая его по плечу. — Видишь, все свои… Из мрака вынырнул Али, совершенно неотличимый от остальных. На волосатой груди блестела толстая золотая цепь. — Салям алейкум, — вежливо сказал Шендерович. И вновь ткнул Гиви локтем в бок. — Салям алейкум, — покорно повторил Гиви. — Здравствуй-здравствуй, хрен мордастый, — кивнул Али, — присаживайтесь. Привет, Яни. Давно не виделись. Как делишки? Гиви, было, открыл рот, но Али уже отвернулся. Он поглядел на Алку, расправил пальцем усы, потом покосился темным глазом в сторону Шендеровича. — Миша? — спросил он. — Это есть Миша, — механически воспроизвел Гиви, — он есть наш босс. — Босс — то запор, а то понос, — прокомментировал Али. И, склонившись к Гиви через весь столик, громким шепотом спросил: — Ему можно доверять? Рожа уж больно хитрая. Шендерович пнул Гиви под столом ногой. Гиви непроизвольно дернулся. Стул под ним скрипнул. — Как мне самому, — торопливо сказал Гиви. Али неодобрительно покосился на него. — Нервничаешь. — заметил он. — С непривычки, — пояснил Шендерович. Али понимающе кивнул. Какие такие шарики? Пронеслось в голове у Гиви. Боже ж мой! Во что я впутался. Они ж наверняка наркотики переправляют. Или оружие… Кому я поверил? Авантюристу этому? Сейчас войдут эти… карабинеры… арестуют нас… А у меня еще и паспорт подложный. Горе мне, горе! Он нервно огляделся. Красивые мужчины сидели за столиками, неторопливо попивая кофе. — Товар есть? — сурово спросил Шендерович, поигрывая ложечкой. — Есть, — так же сухо ответил Али, прихлебывая кофе. — Где? — На складе. — Али пожал плечами. — Где ж еще? Вечером доставим, как договаривались. — Я хочу присутствовать при погрузке. Номер склада? Али молча протянул ему карточку. Шендерович, прищурившись, кинул на нее беглый взгляд, потом вынул из нагрудного кармана пухлый конверт и, в свою очередь, протянул его Али. — Задаток. Конверт исчез в аналогичном кармане на могучей груди Али. Али благожелательно кивнул, вновь искоса поглядел на Алку и расправил плечи. — Красивая девушка, э? Алка разразилась какой-то длинной непонятной фразой — очевидно по-турецки, решил Гиви. Какое-то время Али недоуменно таращился на нее, потом осторожно произнес: — Ну да, ну да… Шендерович нервно обернулся. — Яни… Гиви сидел, погрузившись в свои мысли. Огромный город, куча людей, толпы буквально, и каждый чем-то занят. Каждый при деле, каждый на своем месте, каждый знает, кто он такой. И только он, Гиви, не знает кто он такой. Пустое место, окруженное воздухом, вот кто он такой. — Яни, блин! Вставай, мы уходим… Гиви поднялся, вежливо осклабившись, пожал протянутую через стол железную ладонь Али. — Плохо выглядишь, кацо — сочувственно произнес Али, — с лица спал… Гиви издал неопределенный горловой звук. — Пошли-пошли… — Шендерович схватил его за руку и поволок между столиками. — Скажи дяде «до свидания». Алка, бесстыже вильнув задом, уже поднималась по ступенькам. Вслед ей неслось одобрительное цоконье языков и постукивание чайных ложечек. — Штирлиц! — упрекал Шендерович на ходу. — мастер скрытия!Чуть легенду не провалил! Ты ж имя свое, сука, все время забываешь. Ладно, сегодня грузимся и все! Аллес! Отваливаем, пока целы. Гиви отшатнулся от бьющего в лицо солнечного света. Далеко-далеко над бухтой Золтой Рог плыл ослепительный зной, разбивая воду на тысячи серебряных зеркал. Он остановился так резко, что Шендерович, по прежнему волочивший его за руку, петляя меж прохожими, потерял равновесие. — Миша, — тихо, но яростно произнес Гиви, — Шендерович! Ты маму любишь? — Ну? — мрачно спросил Шендерович. — Мамой заклинаю, скажи правду. Почему тайна такая? Почему спешка? Почему ты оглянулся только что? Ты ведь проверял, не следят ли за нами, Миша! Проверял же, а? Что мы покупаем? Что везем? Тут что-то нечисто, Миша. — Ну, нечисто, — хмуро пробормотал Шендерович, отводя глаза и разминая сигарету. — Обманул я тебя, брат Гиви… — Так я и знал, — Гиви почувствовал, как у него подкашиваются ноги. — В опасное дело я тебя втравил, друг. — Значит, наркотики, — уныло произнес Гиви. — Что ж ты, мерзавец… — Наркотики? — удивился Шендерович, — да за кого ты меня принимаешь? Сказано же — шарики! Хочешь, контейнер вскрою! При тебе вскрою! Сам посмотришь! Что такого сугубо опасного может произойти с шариками для Гиви оставалось неясным. — Это что, сырье для взрывчатки, да? — выдавил он пересохшим горлом. — Ну и фантазия же у тебя, брат Гиви, — Шендерович вновь нервно оглянулся, подхватил Гиви под локоть и торопливо увлек его в ближайший проулок. — Какое сырье? Пластик — он и есть пластик. Накачиваешь гелием, выходишь на Приморский бульвар, стоишь, внизу порт раскинулся, все на солнце сверкает — сердечки, слоники… Людям нравится. — Тогда почему? Шендерович вновь оглянулся. Поблизости никого не было, за исключением Алки, которая стояла, прислонившись к выбеленной солнцем стене и нетерпеливо притоптывала босоножкой. — Лысюк! — шепотом произнес Шендерович, приникая к самому уху Гиви. — Чего? — Гиви от неожиданности отшатнулся. — Какой лысюк? — Да тише ты! — нервно воскликнул Шендерович. — Это — что еще такое? — Не что, а кто! — Шендерович покрутил головой. — Это, брат, такой… такое… Такого в вашем Питере и не водится! Уж такой он, этот Лысюк, жук, другого такого нет. И в чем самый ужас, он все время у меня на хвосте висит. Ох, боюсь, опять пронюхает… У него ж нюх, как у стервятника. Он же надо мной как гриф лысый кружит. Он вздрохнул, отбросил сигарету. — В условиях повышенной секретности работаем. А то, ты ж понимаешь, выйдет Лысюк по моим следам горячим на контору, товар перебьет, поставщиков перекупит, клиентуру переманит. А то и распугает. — Погоди… — поморщился Гиви, — что, кроме этого Али уже в Турции никто и шариками не торгует? — Да до фига! — отмахнулся Шендерович, — не в том же дело! Ему, ж, Лысюку, не просто шарики нужны. На мое горло наступить ему надо, ясно? Повязаны мы с ним мистической нитью судьбы. Закон сохранения счастья в замкнутой системе. Ему плохо — мне хорошо. Мне плохо — ему хорошо. И ему, лично, второй вариант ближе. Вот такой, брат Гиви, расклад. Потому я и товар лично принять хочу — от Лысюка любой пакости ждать можно. Некондицию подсунет, а то и лично рукой своей поганой шарики продырявит… — А-а, — расслабился Гиви. Мистическая связь Шендеровича с невидимым Лысюком его не слишком беспокоила. Но на всякий случай он спросил: — А он что, тоже в Турции? — Кто знает, брат Гиви, — неопределенно отозвался Шендерович, — кто знает Он отмахнулся широким движением мощной длани. — Ладно, пошли! Вон, Алка уже землю роет. Не любит она на одном месте застаиваться. Сядем на холодке, порубаем… Белки, там, углеводы… Барабульку жареную, кебаб… Ты чего хочешь? Погуляем, в хаммам сходим, на Галату… Там такой ресторанчик, на Галате, пальчики оближешь. Девушки танец живота пляшут. Видал когда-нибудь танец живота? — Не видал, — слабо отозвался Гиви. Прекрасные смуглые девушки вырисовались в туманной дымке, руки колеблются, точно гибкие ветви, нежные лица прикрыты газовой вуалью, в нежных пупках сверкают драгоценные камни. Он сглотнул и открыл глаза. Раскаленный воздух вился над улочкой, две кольчатые горлицы лениво дрались из-за оброненных кем-то орешков… Алка озабоченно поглядела на часы. — Ты чего это? — насторожился Шендерович. — Да так… — неопределенно произнесла Алка, — забилась я тут с одним. На шесть. — Погоди-погоди, — волновался Шендерович, — как, забилась? А переводить кто будет? — Что переводить-то? — лениво поинтересовалась Алка. — Ну… — неопределенно отозвался Шендерович, — мало ли… Тебя зачем взяли? — Потому что на меня лишние полтораста кило полагается, — сухо сказала Алка, — плюс бабок полторы штуки. Плюс деловые контакты. Так я чем занимаюсь, по-твоему? Связями с общественностью и занимаюсь. Иду на сближение. — Знаю я твое сближение, — отмахнулся Шендерович. — Да ладно, — миролюбиво произнесла Алка, — во-первых, нужный человек, полезный. А во-вторых, на танце живота сэкономишь. Чего я в этом найт-клубе не видела — сплошь челноки вроде вас, да туристы голозадые! А он такие места знает… — На понт берет, — мрачно сказал Шендерович. — А мне без разницы… Ну ладно, мальчики, пока-пока… Мне еще привести себя в порядок там, переодеться, причесаться… Она развернулась и неторопливо двинулась по переулку. Лоточники оборачивались ей вслед. — Постой! — сориентировался Шендерович, — Где ж тебя искать, если что? — А ты меня не ищи, — дружелюбно посоветовала Алка, обернувшись, но не снижая темпа, — Я на теплоход, слава Богу, дорогу знаю… Доберусь. — Когда? Через неделю? — А хоть и через неделю. Не боись, без нас не уплывете. — Да что ты о себе возомнила? — возмутился Шендерович, — что ты за птица такая? — Не я а он, — пояснила Алка, — капитан он, ясно? Второй после Бога. И, уже не оборачиваясь, двинулась прочь по мощеной кривой улочке, фигура ее дрожала и расплывалась в раскаленном сизом мареве уличных жаровен. — Во… Видал, друг Яни, — сокрушенно произнес Шендерович. — И так всегда. А с другой стороны — капитан… паблик рилэйшн… — Врет? — с надеждой спросил Гиви. — Не-а… Алка не врет. В том-то и беда. Пойдем, брат мой греческий, пойдем, хоть барабульку попробуешь. — Не хочется мне, — печально сказал Гиви. Раскаленный комок денег слегка шуршал при каждом его шаге. Гиви поморщился. Он хотел купить Алке кораллы. Лучшие во всем Стамбуле… Такие кораллы, зашибись… Ладно, капитан купит. Толпа сгустилась. Теперь уже не лоточники огибали их — они огибали лоточников. И еще каких-то людей, которые сидели на ковриках, скрестив ноги. С прилавков свешивались пестрые ткани, маленькими солнцами сияли плоские медные блюда… Ковры переливались, точно стая бабочек, усевшаяся на цветочную клумбу. Ятаганы горели, точно крохотные, но очень свирепые молнии. — Погоди, — сказал Гиви. Не нужны Алке его кораллы. Не будет он угощать ее холодным вином на увитой виноградом террасе кафе… Он сунул руку в карман и извлек мятый сверток. Он вернется в Питер, расстелит многоцветный ковер в полутемраке сырой коммуналки и позовет друзей. Каких-таких друзей? Ну, найдет каких. Друзья будут восхищаться ковром, а он им расскажет, как один его хороший друг совершенно неожиданно и бескорыстно пригласил его проветриться в Стамбул, потому что его, Гиви, везде уважают. Даже в Одессе знают кто такой Гиви из Питерского параходства! главному бухгалтеру он подарит вон ту феску. А то у него вечно лысина мерзнет. — Вот это… — он указал пальцем на ковер, потом в затруднении обернулся к Шендеровичу. — Как сказать, «сколько стоит»? Шендерович напрягся. Без Алки он чувствовал себя неуверенно. — Эта… Бу нэ кадара… — выдал он, наконец. — Сколько стоит, красивый? — выкрикнул продавец из-за прилавка, — бери, хороший, даром отдаю! Почти даром! — Почти даром — это сколько? Миша, повтори — как «сколько»? — Да что ты меня мучаешь? — взвыл Шендерович, — Не видишь, они лучше тебя по-русски говорят! Да отпусти ты его (это он уже продавцу, который целеустремленно ухватил Гиви за рубашку), что вы его все лапаете? Он тоже схватил Гиви и поволок его прочь. Какое-то время Гиви трепыхался, разрываемый меж двух мертвых хваток, но Шендерович победил. — Ладно, ладно, — уступил Шендерович (и что это он со мной как с маленьким, подумал Гиви, впрочем, сам виноват… ) — ладно, я тебе сам рубашку куплю. Сам обещал, сам и куплю. А ты купи что хочешь. Ты прав. Иначе удачи не будет. Карма испортится. Так что иди, выбирай, что на тебя смотрит. Только, умоляю, ковер не покупай. Впрочем, черт с тобой. Покупай. Только сам тащить будешь. Но Гиви уже расхотелось покупать ковер. Чужой, равнодушный, мир вращался вокруг него, точно цветные стеклышки в калейдоскопе. Выклики разносчиков, гортанные крики чистильщиков обуви, воркование жирных голубей, треск жаровен, гудки автомобилей, пытающихся проложить себе путь сквозь толпу… Запахи — и почему-то все неприятные, горелым жиром пахло, бензином, раскаленным гудроном, птичьим пометом… И все почему-то казалось бесплотным, нереальным… Иллюзия, фата-моргана… Кто— то вновь ухватил его. На сей раз за штанину. Гиви вздрогнул. — Лютдоен бэни… мисиниз… «Надо же! — подумал он, — они тут все-таки говорят по-турецки». Он осторожно попытался вытащить ногу, но сухая птичья лапка держала крепко. Он глянул вниз. Старик, сидевший на потрепанном коврике, таком вытертом, что узор едва угадывался, с надеждой вернул ему взгляд. — Миша! — беспомощно позвал Гиви, — Миша! Чего он хочет? — Чтобы ты купил что-нибудь, — пожал Шендерович плечами. — А… что? На крохотном коврике ничего не было. Кроме остроносых шлепанцев, чисто символически водруженных на заскорузлые бурые пятки. Еще имелись плотные черные… шальвары? — гадал Гиви — и выцветшая, когда-то красная жилетка, милосердно прикрывающая голую цыплячью грудь. В сморщенном ухе болталась потемневшая от времени серьга в форме полумесяца. — Колоритный туземец, — уважительно сказал Шендерович. — Теперь таких уже не делают. Старик с ловкостью бродячего фокусника извлек из ниоткуда потертую войлочную сумку и широким жестом вывалил ее содержимое на коврик у ног Гиви. — Э? — Гиви вновь обернулся к Шендеровичу. — Хлам, — махнул рукой тот. — Пыль веков. На коврике материализовались несколько разнообразных кинжалов — старик ловким, каким-то очень профессиональным движением по очереди выдернул их из ножен и покрутил в воздухе. Металл тускло отблескивал на солнце — ничего общего с начищенными ятаганами на пестрых прилавках. Прежде, чем очередной кинжал вновь скрывался в ножнах, Гиви успел заметить, что все они подозрительно иззубренны, покрыты пятнами не менее подозрительной ржавчины. — Он их что, из музея спер? — Какой музей? Кто на это польстится? — Мисиниз… эфенди… — повторил старик. — Э? — Гиви вопросительно глянул на Шендеровича. — Типа «купи, пожалуйста», — не совсем уверенно ответил тот. — Настоящие? Эти — настоящие? — Настоящие, — вздохнул Шендерович. — Уж не знаю, кого он ими резал… Один кинжал был все-таки хорош — ножны в серебряной оковке, бело-голубое лезвие с дымчатым узором по клинку. Гиви невольно залюбовался. Таким кинжалом поражают врага в трусливое сердце, разрезают путы на запястьях прекрасной полонянки… что там еще, э? — Дамаск! — гордо прокаркал старик. — Дамаск! Ах Дамаск, благословенный город, где порою в ночи на скамье у фонтана можно встретить прикорнувшего Гаруна-Аль-Рашида, где бредут по раскаленным камням верблюжьи караваны, лелея в тяжелых тюках шелка и хну… наклонись ко мне красивым станом, о Лейли… и ты, о луноликая Зейнаб… — Сколько? — не выдержал Гиви. — Эт-та… бука но дура? Хау мэни, короче? Старик был, должно быть, прирожденным полиглотом, потому что тут же стремительно выбросил вверх три пальца. — Это чего? — обернулся Гиви к Шендеровичу. — Три, — пояснил тот. — Чего — три? Доллара? Рубля? Чего? Э — обернулся он к старику, — сри бакс, э? И тоже зачем-то выбросил три пальца. Какое-то время они со стариком молча таращились друг на друга. — Хаир сри бакс, — сурово отрезал старик. — лира… учюз бин лира… — Учбин, — согласился Гиви, — ага… — Учюз бин, — старик заскрипел зубами. Звук был страшный. — Ладно-ладно, — испугался Гиви, — учюз так учюз. Миша, что он сказал? — Три тысячи лир он сказал, — рассеянно пояснил Шендерович. На него, видно, накатил очередной приступ лысюкобоязни, потому что он нервно оглядывался и уже начал приплясывать на одном месте. — Ско-ка? — переспросил Гиви. — Дурень, это ж вообще один доллар. Инфляция у них. — Тогда не понимаю, — усомнился Гиви, — послушай, чего он хочет? — Чего ж тут не понять, — удивился Шендерович, — продает он… Ты предлагаешь больше, он просит меньше. Все ясно. Но ты торгуйся, торгуйся. Иначе он тебя за человека считать не будет. Торговаться угодно Аллаху. — А чего он баксами не берет? — А я знаю? Может, он их по жизни за деньги не считает… Может, когда он родился, Америку еще не открыли… Гиви пожал плечами и выбросил один палец. Старик поглядел на него с отвращением и выбросил два. Пальцы были узловатые и корявые. — Ну? — обернулся Гиви к Шендеровичу. — Что — ну? — нетерпеливо сказал Шендерович, — кончай эту волынку. Жрать охота. Но на Гиви напал приступ азарта. Он снова выбросил один палец. Палец торчал даже как-то оскорбительно. Старик вновь заскрипел зубами и потянулся к поясу. Корявая рука легла на рукоять кинжала. Гиви на всякий случай отодвинулся. Старик выхватил кинжал из ножен и начал вращать им в воздухе. Блеск лезвия образовал стремительную дугу. «Смотри, батоно, какой кинжал! — казалось, говорил старик, — погляди, генацвале! Какой мужчина без кинжала? Врага зарежешь, друга спасешь! Женщину уведешь! Вот какой кинжал! Стыдно без кинжала мужчине! Сэрцхвиле сэрхвале!» — Ага! — вслух согласился Гиви. И вновь выбросил один палец. Старик плюнул на землю. И, вновь заскрежетав зубами, вытащил из бездонного кармана еще один предмет. Предмет был так себе. Что-то маленькое, совершенно бесформенное. Старик бросил это на землю к ногам Гиви. Гиви наклонился. Кольцо было таким же древним, как кинжал. Или, даже, еще древнее. Пыль веков осела на нем, превратившись в черную патину. — Э? — засомневался Гиви, поглядывая на Шендеровича. — Да покупай ты скорее, — нетерпеливо сказал тот, — отличное кольцо. Сувенир! И таможня не отберет — на фиг ей такой… ну, в общем, не придетется. Придешь, почистишь абразивкой… Гиви вновь обернулся к старику. Тот поспешно выбросил два черных пальца и теперь крутил ими под самым носим Гиви. Гиви, кряхтя, выпрямился, сжимая кольцо в руке. — Эх! — сказал он. — Ладно… Он покопался в кармане, и вытащив смятый комок денег, при помощи Шендеровича отсчитал две тыщи лир. И тут инфляция, эх! На пальце кольцо смотрелось как-то странно. Как влитое. Черный перстень, даже, вроде, печать какая-то на нем. Правда, затертая… Гиви посмотрел, покрутил… — Э! — заорал старик, — эфенди! — Черт, — удивился Гиви, — кинжал забыл. Он осторожно принял кинжал из негигиеничных рук старика и аккуратно закрепил потертые ножны на поясе. Вид получился диковатый. Солнце медленно опускалось за раскаленные купола; кресты и полумесяцы таяли в густой лазурной патоке небес… Вытянувшиеся глубокие тени придали корявой фигуре на коврике сходство с гигантским и не слишком дружелюбным пауком. Гиви невольно поежился. — Да пойдем же, — не выдержал Шендерович, — чего встал? Гиви покорно двинулся за ним. Кинжал при каждом шаге похлопывал его по бедру. Ощущение было не слишком приятное. Тем более, что кинжал раскачивался как-то не в ритме. Вел себя, как инородное тело. Гиви ему явно не нравился. Сталь сама выбирает себе хозяина, думал Гиви. Интересно, как она избавляется от предыдущего? Они проталкивались сквозь толпу, наступая на пестрые ткани, отмахиваясь от приставучих торговцев в ненатуральных этнографических фесках, с явно фальшивыми усами, от женщин в блестящих обтягивающих кофточках, под которыми колыхались мощные груди. Почему-то все женщины, как на подбор, были рыжими… — Ковер все-таки не покупай! — умоляюще сказал Шендерович. Сам он, не останавливаясь, что-то выловил из пестрой сутолоки, что-то швырнул обратно на прилавок, что-то придержал… Через несколько минут в руке его уже трепыхались на вечернем ветерке шелковые платки — красные, золотые, зеленые… — На подарки, — пояснил он, встретив вопросительный взгляд Гиви, — Потом себе выберешь, какой понравится. Девочки у вас в бухгалтерии есть? Две? Выберешь два. Он вновь подозрительно оглянулся. Гиви на всякий случай оглянулся тоже. — Миша! — шепотом удивился он, — куда он делся? — Где? — вздрогнул Шендерович, — кто? Лысюк? — Да какой Лысюк? Я ж его в жизни не видел! Я про старика… ну того, продавца на коврике… Он пропал! Только что сидел вот… — Еще бы, — сумрачно проговорил Шендерович, — смылся от греха подальше. Впарил лоху, а вдруг лох-то и передумает, побежит обратно, бабки требовать… Тут, брат Яни, нужно ухо востро держать, а то наколют на все, пукнуть не успеешь. Они, турки, все такие… ушлые они… неверного обмануть не грех… Ладно, пошли. Барабульку порубаем. Вон там, под тентами… Я тебя, грек ты мой свободолюбивый, научу жить широко. — Широко я и сам умею, — сухо сказал Гиви. Зарплата у него была курам на смех, но в мечтах он очень часто жил широко. По крайней мере преставлял себе, как это делается. Шендерович решительной походкой направился к столикам под полосатыми навесами. Из кармана у него игриво торчал хвостик шелкового платка. — Две порции барабульки, — вещал Шендерович, откинувшись на гнутую хрупкую спинку пластикового стула, — и две ракии. Ту… Ту барабулька, ту ракия, андерстенд? — Авжеж, — сухо сказал официант. — Бутылку. — возвысил голос Гиви. — Бутилку ракия? — удивился официант. — Ноу. Коньяку. Армениан бренди, слышал такое? — Гиви, — Шендерович укоризненно покачал головой, — ну какой коньяк? Ит из жара, андерстенд? Какой урод пьет коньяк в жару? — Я пью, — мрачно отозвался Гиви. — Вечером, — нежно сказал Шендерович, — я ж сказал — гуляем вечером. А сейчас пополняем О белая, золотая, розовая Алка, небрежно стряхивающая с лепестковых ступней босоножки в полумраке капитанской каюты… И Гиви шикарным жестом бросил на стол пачку мятых купюр… — …Я тво-ою могилку искал, — выводил Гиви, — но ее найти нелегко. До-олго я томи-ился и… ик! Страдал! — Где же ты, моя Сулико? — лояльно поддержал Шендерович. И вправду, где? Вечер над славным городом Константинополем сгустился как-то незаметно, словно вор, позарившийся на дневной свет. Вот еще недавно золотились на солнце купола и чернели на фоне желтого закатного неба минареты, а вот лишь полумесяц на башне горит, отражая невидимое уже с земли солнце, а вот и он почернел, погас и теперь кажется силуэтом, вырезанным из черной бумаги. Орали цикады и муэдзины. От воды несло гнилью. Волны разбивались о сваи с еле слышным шорохом, влача на себе разнокалиберный мусор. Пришвартованные буксиры и рыбацкие суденышки мягко ударялись о мол просмоленными бортами, с притороченными к ним автомобильными камерами. Канаты удерживали их с видимой ленцой — чего стараться… Картонными коробками-переростками возвышались пакгаузы, над ними, точно гигантские насекомые, застыли на растопыренных лапах подъемные краны. — Гд-ее, — завел Гиви. Он в ужасе понял, что не знает, как там дальше. То ли забыл, то ли никогда не знал… На всякий случай он повторил последнюю строчку, рассчитывая на вмешательство Шендеровича. — Ну? — подбодрил Шендерович. — Все, — сокрушенно сказал Гиви. — Позор, — Шендерович покачал головой, на миг утратив равновесие, но тут же выровнял бортовой крен, — позор не знать вековую курту… культуру своего народа. — Культур-мультур, — опечалился Гиви, — Эх! Свежий воздух с моря ударил ему в лицо, он вздрогнул и огляделся. — Миша, — сказал он почти трезвым голосом, — а где это мы? — На складах, ессесно, — четко проговорил Шендерович. — Грузимся. Он извлек из кармана карточку, полученную от Али в кофейне и, прищурившись, старался разобрать смутно видимые в полумраке координаты. — Склад номер… какой же номер? Ага! Двадцать два. — пробормотал он, и на всякий случай пояснил Гиви, — Твенти ту. — Арабскими? — тупо переспросил Гиви. — А какие еще есть? — удивился Шендерович. Он, по-прежнему щурясь, вглядывался во тьму, пытаясь разглядеть номера, черной масляной краской намалеванные на стенках пакгаузов. — Восемь… — бормотал он, — одиннадцать… Ага, нам туда, брат Гиви… Он решительно двинулся в узкий проем между контейнерами. Гиви плелся за ним. — Заплутали маленько, — продолжал он бормотать на ходу, — а все из-за тебя, герой-любовник хренов. Пьешь как грек. Хуже Яни, ей-Богу… Сухо кашлянула вспугнутая чайка. Гиви стало неуютно. — Миша, — произнес он шепотом, — почему так тихо? — Потому что вечер пятницы, — пожал плечами Шендерович, — кто ж пашет вечером в пятницу? — Мы — печально сказал Гиви. — А почему? — Потому что Лысюк, — ответил Шендерович нервным шепотом. — Конспирация, знаешь такое слово? Ага, вот и наш… Склад номер двадцать два стоял на отшибе, углом выдвигаясь к черной воде. Двери были широко распахнуты, открывая угрюмый проем, у порога застыл одинокий погрузочный кар. Черные фигуры деловито передвигались на фоне проема. — О! — оживленно воскликнул Шендерович, — уже грузят! Гиви поежился. Благосклонный ангел, издавна опекающий хорошо поддавших грешников, нежно подул ему в затылок. — Миша, — сказал Гиви неуверенным шепотом, — тут что-то не так… Миша… Но Шендерович уже бодрым деловым шагом двинулся к складу и заглянул внутрь. — А… это, — произнес он скучным и одновременно напористым тоном преуспевающего бизнесмена, — что, уже погрузились? Почему без меня? Я ж велел… Эй, что ты делаешь? Гиви рванулся было на помощь другу, но с ужасом почувствовал, как между лопаток ему упирается что-то твердое и холодное. Не менее холодный голос что-то проговорил, явно не по-русски. — Чего? — услужливо переспросил Гиви. — А, шайтан! — сказал голос, — Инглиздже бийор? Спик инглиш? — Ага, — заторопился Гиви, судорожно шаря в потемках сознания. — Это… йес, э литтл… — Стэнд стилл, — сказал голос. И на всякий случай посильней прижал к гивиной спине холодный предмет. — Окей, окей, — не стал спорить Гиви. Внутри склада, за его огромным алчным зевом происходил какой-то неясный шум, словно несколько человек, тяжело ухая, лупили во что-то мягкое… Холодное продолжало прижиматься к позвоночнику, но этим тактильные контакты не ограничились — Гиви ощутил деловитое похлопывание по бокам. Три руки у него, что ли? — изумлялся Гиви. Некто нащупал кинжал на поясе — Гиви почувствовал, как ловкие пальцы отстегнули ножны. — Ого! — сказал некто. — Ага, — уныло согласился Гиви. Затянутая в черную перчатку рука мелькнула у Гиви перед носом — ловко, точно женская, залезла в нагрудный карман и вытащила оттуда изрядно отощавший бумажник. Бумажник издевательски мелькнул перед носом Гиви и исчез. О— ля-ля! -подумал Гиви. Аналогичный трюк проделали два цветных шелковых платочка — подарки бухгалтершам Лилечке и Эллочке. Быстрые руки прошлись по остальным карманам, залезли в карманы брюк, даже пошевелили там. Гиви это совсем не понравилось — он стиснул зубы, решив ответить на оскорбление, как полагается мужчине. Чего, понимаешь, лапает? Он дернулся и наугад двинул острым локтем. Локоть наткнулся на что-то по твердости напоминающее сосновую доску. Реакции не последовало. На всякий случай Гиви дернулся еще раз — на этот раз ногой. И опять во что-то попал. За спиной кто-то охнул. И в свою очередь врезал Гиви коленкой под зад. Не прибегая к оружию. Да так, что Гиви взлетел в теплом воздухе и даже слегка там подвис. — Ах, ты! — возмутился Гиви и в полете обернулся — поглядеть в глаза невидимому обидчику. И тут же с ужасом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. На него смотрела страшная черная харя без носа и рта, с черной гладкой головой и впадинами на месте глаз. Господи Боже ты мой! Да это ж пришельцы! — пронеслось в голове у Гиви. Грозные марсиане, или кто они там такие, как это у них обычно водится, исподтишка высадившиеся на Землю на своих летательных аппаратах. Гиви даже почувствовал некоторый приступ гордости — сердце его замерло в предчувствии того чудесного и ужасного, которое, чтобы случиться, почему-то выбрало именно его, Гиви. И тут же поник от разочарования. — Сан оф бич! — произнесло существо, хватаясь за промежность. Голос звучал приглушенно, и Гиви с внутренней печалью понял, что причиной тому был всего лишь капроновый черный чулок, плотно облегающий заурядную человеческую голову. Цепкая хватка разжалась и Гиви, петляя меж складскими бараками, как заяц, ринулся прочь, ежесекундно ожидая выстрела в спину и время от времени спохватываясь и покрикивая на ходу: — Спасите! Миша! Убивают! Кто-нибудь! Миша! «Миша» он выкрикивал в подтверждение того, что вовсе не забыл о печальной судьбе Шендеровича, не бросил его в беде, а наоборот, очень даже беспокоится и хочет помочь. Неизвестно, были ли виной тому его вопли, вспугнувшие нападавших, или же неведомые люди в чулках уже сделали все, что намеревались, но неожиданно все завершилось — как-то очень буднично; где-то за ангаром заурчал мотор, встревоженное ухо Гиви уловило торопливую пробежку нескольких пар тяжелообутых ног, невидимая машина фыркнула, хлопнула дверца, машина взревела, промчалась мимо Гиви, обдав его теплым южным воздухом, смешанным с выхлопными газами, и умчалась, еще больше размазав по асфальту одинокую лужу мазута. Гиви, в растерянности присев на полусогнутых, наблюдал за удаляющимися кормовыми огнями. Огни издевательски мигнули и скрылись за поворотом. — Эх! — сказал Гиви. Под ложечкой притулился тягучий стыд. Гиви понимал, что в очередной раз оказался не на высоте. Мужчина с кинжалом на поясе не должен так себя вести. Даже мужчина без кинжала. Настоящий мужчина воспользовался бы минутным замешательством противника не для того, чтобы позорно нарезать, бросив друга на произвол судьбы, а для того, чтобы, развернувшись, въехать противнику в челюсть носком ботинка… Или, например, ребром ладони по горлу и — порядок! Противник повержен, он, Гиви, бросается в черную пугающую пасть ангара, слышны четкие, профессиональные удары, камера наезжает, он стоит, окруженный неподвижными телами, подает крепкую ладонь Шендеровичу, Шендерович встает, взволнованный и благодарный, Гиви спрашивает «Ты в порядке?». Потом говорит «А ну-ка посмотрим, кто у нас тут» и наклоняется, чтобы стащить с одного из злодеев черную маску. А и правда, кто же это был? И что там, в конце концов, с Шендеровичем? Ссутулив плечи, Гиви побрел к ангару. Может, они его убили, попутно размышлял он. Может, там уже труп… Бедный, бедный Миша… И что он, Гиви, тогда будет говорить турецкой полиции? И вообще, что будет делать, оказавшись в Турции один одинешенек… Ну ладно, предположим, он всегда может вернуться на теплоход. Интересно, выдаст ли Украина туркам не своего подданного даже если он и приплыл на украинском теплоходе. И вообще, с чего это он взял, что теплоход украинский… Ему опять стало стыдно — и чем это только голова забита в такую трагическую минуту! Бедный, бедный Миша, торопливо подумал он… Ангар был пуст и темен. То есть какая-то лампочка светилась под перекрытиями, голая и одинокая, как покинутая кинозвезда, но, как и водится в подобных случаях, толку от нее было мало. Гиви потоптался перед входом, потом все же набрался мужества и заглянул внутрь. — Миша! — тихонько позвал он. — Ш-ша, — ответил ангар. Потом за пустым, перевернутым контейнером что-то пошевелилось. Из-за жесткого ребра высунулась встрепанная голова. Даже в тусклом свете одинокой кинозвезды было видно, что глаз у Шендеровича стремительно заплывает синим, а наполовину оторванный воротничок рубашки бесстыдно свисает с мощного плеча. — Миша! — чуть не всхлипнул Гиви, — ты живой! — Черт его знает, — сумрачно ответил Шендерович. Страдальчески кряхтя и морщась, он окончательно вылез из-за контейнера, одновременно осторожно похлопывая себя по бокам на предмет целостности организма. — Это… — сказал он, — ну и ну… — Ты в порядке? — машинально спросил Гиви. — Еще чего, — ответил Шендерович. — Кто это был, Миша? — Сволочи, — сухо ответил Шендерович. И тут же приободрился. — Ну, я им и врезал!. Гиви в глубине души усомнился. Но уточнять не стал. — Они меня ограбили, — просветил он Шендеровича, — бумажник взяли, эх! Документы взяли! Даже платки шелковые взяли… И горько заключил: — Кинжал отобрали. Зачем кинжал отобрали? Кому он нужен? — Кинжал! — фыркнул Шендерович. Он постепенно приходил в себя. — Два поганых бакса цена твоему кинжалу. Что кинжал? Пять тысяч зеленых у меня было! Пять тысяч! Вот что они отобрали! Товар! Где товар? Нету товара! Где шарики? Улетели? Куда он товар дел? — Кто? — удивился Гиви. — Али? — Причем тут Али? Али — мелкая сошка. Ему что — продал себе товар и сиди в кофейне со своим бардаком… Нет, это та падла вонючая! Большой змей! Добрался до меня все-таки! Это он, говорю тебе! — Лысюк? — догадался Гиви. — Лысюк, конечно, — буднично ответил Шендерович, — натравил на меня своих головорезов. Выследил, нанял каких-то сволочей, и натравил. Ну, я его! Ну я ему! Дай только вернуться… Он запнулся, заморгал и сполз по стене ангара, охватив голову руками. — Ох ты! Куда ж я вернусь? Меня ж тут же на счетчик поставят… Кранты мне! — Так те пять тысяч, — сообразил Гиви, — не твои, да? — А то, — мрачно подтвердил Шендерович, — откуда у меня свои. Я их под проценты… Я б за месяц втрое больше наварил… Там знаешь, какой оборот, у шариков? Знаешь, как они крутятся? — Крутятся-вертятся, — печально сказал Гиви. — Чего волнуешься? Не вернемся мы домой. Не пустят нас. Покажите, скажут, паспорта, а где паспорта? Нету паспортов? — Господи, — выдохнул Шендерович, — да причем тут паспорта? Не мы первые, не мы последние. Пойдем в посольство, скажем, так мол и так… Синяки покажем. — В полицию надо заявить, Миша, — твердо сказал Гиви. — Без этого — никак. Полиция даст нам бумагу, мы с ней пойдем в посольство, они нам дадут другую бумагу… — Подотрись ты своей бумагой, — отрезал Шендерович. Он медленно возврашался в исходное вертикальное положение, по прежнему упираясь спиной в стену ангара. — Ты как хочешь, — твердо сказал Гиви, — а я пойду в полицию. Пускай они разбираются. Надоели мне, Миша, авантюры эти. Все путем, все путем, не боись, прорвемся… А вот оно, во что все вылилось… — Ну иди, — вздохнул Шендерович, отряхивая колени, — иди в полицию. Расскажи им про Грецию, про свою историческую родину расскажи… — И расскажу… — Давай-давай. Турки знаешь как греков любят! До гроба! Гиви на миг задумался. — Миша, послушай, — сказал он наконец… — Ты Али этому задаток давал? — А то, — горько ответил Шендерович, — треть суммы, все путем. — Он товар отгрузил? Где товар? Пусть вернет деньги. — С Али какой спрос? — вздохнул Шендерович, — говорю тебе, Лысюк это… Выследил нас и… — Ага… Только они, Миша, склад очистили раньше, чем мы сюда подошли. А вот откуда они номер склада узнали? Кто его еще знал? Мы да Али, вот и все. Их Али навел. Так что пусть отдает задаток. Так дела не делают. Шендерович напряженно задумался. — А и верно, — сказал он наконец. — Ну я его, паршивца… Всю душу вытрясу. «Надежный человек, надежный человек»! Ну, Яни! Ну, Ставраки! Ну, сволочь! — Где он живет, знаешь? — Итальянская угол Канатной. — Да не Ставраки! Али! — Откуда? Ставраки, может, знает. — В кофейню надо. Сам говорил, он туда как на работу ходит. — Верно! — еще раз обрадовался Шендерович. — В кофейню. Прижмем его, гада ползучего. Пусть бабки отдаст! Все! А не отдаст, в полицию на него настучу. Пошли отсюда, брат мой мудрый, пока мы еще в какое-нибудь дерьмо не вляпались. — Куда? — с надеждой спросил Гиви, — в полицию? Шендерович вновь задумался. — Не-а… с полицией погодим. Они приметы начнут спрашивать… Ты этого урода хорошо разглядел? — Как тебя, — сказал Гиви. — Ну? — В черном чулке, понимаешь… — Это, — сухо сказал Шендерович, — я и без тебя заметил. Еще что? — Сам в черном… — Это я тоже заметил. — Машину видел. — Цвет? — деловито спросил Шендерович, — марка? Номер? — Зверь машина, — печально сказал Гиви. — И все? — Ага. — Ну вот. А ты — полиция, полиция… Что мы им скажем? — В луже отпечаток протектора остался. — Это плюс, конечно, — согласился Шендерович. — Только мы вот как сделаем… Вернемся на теплоход, придем в себя, залечим нервы, а завтра, с утра, Алку под мышку — и в кофейню. На теплоход, так на теплоход, — покорно ответил Гиви, — расклад, в общем приемлемый. Толковый расклад. А нас пустят туда, на теплоход-то? — А то, — пожал плечами Шендерович. Ночь обнимала их, темная и горячая, точно смола. В черном далеком море мерцали огоньки стоявших ра рейде судов — точно драгоценные камни из рассыпанного ожерелья. Гиви вдруг очень захотелось оказаться там — как можно подальше от берега. Он вздохнул и, насколько мог, расправил плечи. — А я своему тоже оч-чень неплохо врезал, — сказал он Шендеровичу. На теплоходе было тихо — так тихо, что Гиви различал слабый плеск ударяющихся о борт крохотных волн. Пассажиры — и беспечные туристы, и деловитые челноки разбрелись по Стамбулу в поисках относительно дешевых развлечений, пили кофе за белыми столиками на увитых виноградом террасах, поглощали кебаб и лукум, парились в хамамах, любовались на танец живота… Да мало ли чем можно заняться вечером в благословенном городе, столице благословенной страны, омываемой с трех сторон тремя морями… Гиви вновь стало жалко себя. Он с тоской поглядел на освещенные окна салона, потом горько махнул рукой — все выданные Шендеровичем командировочные исчезли в алчных лапах грабителей. Каюта, к удивлению Гиви, была освещена — Варвара Тимофеевна, о которой Гиви успел напрочь позабыть, с деловитым видом выкладывала на койку какое-то пестрое барахло. Барахло струилось и сверкало в тусклом свете корабельного фонаря. Она обернулась, расцвела, было, при виде красавца Шендеровича, но тут же всплеснула полными руками. — Ой, голубчик! Да где ж тебя так? — Да вот так, — неопределенно отозвался Шендерович, — а я-то думал, мамочка, что вы давно уж в Анталии. Бэбиситтерствуете. — А я, золотко мое, подумала — когда я еще Стамбул увижу? — благодушно отозвалась Варвара Тимофеевна, — вот и позвонила в Анталию, дайте мне, говорю, еще пару денечков догулять. Понравилось мне тут. Люди приятные, вежливые. Не то, что наши. Даже в экономном каютном освещении было видно, что за день пребывания в вольном городе Стамбуле, Варвара Тимофеевна переменилась разительно. Волосы ее завились баранчиком и приобрели богатый рубенсовский оттенок, брови изогнулись дугой, уютные круглые плечи лукаво высовывались из винно-алой, с искрой, блузки с таким глубоким вырезом, что Гиви застеснялся и отвел глаза. На ногах у Варвары Тимофеевны красовались добротные но изящные черные лаковые туфельки на низком каблучке, а сами ноги переливались шелком, гордясь своими круглыми, аккуратными коленками. — Похорошели вы, мамочка, — удивился Шендерович. — просто роза персидская! — А я в хамам сходила. Вежливые они там, в хамаме. И девочки у них толковые. Любезные… Вы, говорят, красавица-ханум, услада очей, только приодеться немножко… В магазин направили, одна даже со мной пошла, помогла, вот, кофточку подобрать… — Да она с этого проценты стрижет, — прозаически заметил Шендерович. — А хоть бы и так. Им хорошо — и мне хорошо. В косметический кабинет отвела, кофем напоила. Заходите, говорит, еще, ханум-красавица, к нам, говорит, в хамам наш люди приличные заглядывают, состоятельные… А вы женщина молодая, интересная… И Варвара Тимофевна застенчиво одернула юбку, сверкнув круглой коленкой. — Вот так-то брат Яни, — загрустил Шендерович, — кому война, а кому мать родна… — А что ж вы Аллочку оставили? — полюбопытствовала Варвара Тимофеевна. — Это она нас оставила, — сухо сказал Шендерович, — Аллочка с капитаном гуляет. — Это с таким высоким? Красивым? Гиви поник. — Да, — согласился беспристрастный Шендерович, — высоким-красивым. — Так он же тут, — удивилась Варвара Тимофеевна. — Тут наш капитан. В салоне сидит. И злющий! Сидит, пальцами по скатерти барабанит. Шендерович вскочил. — Где сидит? В салоне? Пошли, Гиви! — Опять Гиви? — удивилась Варвара Тимофеевна. Варвара Тимофеевна не ошиблась — капитан одиноко сидел за столиком, раздраженно барабаня пальцами по накрахмаленной скатерти. Он действительно был высоким и красивым и так холодно посмотрел на ворвавшегося в салон Шендеровича, что тот тут же выпустил воздух и съежился. — Ну? — сухо, но вежливо спросил Шендерович. Он пододвинул ногой стул и опустился на него. Гиви робко топтался за спиной друга, так и не решаясь сесть. — Это я вас должен спросить — ну? — не менее сухо отозвался капитан. — что у вас с глазом такое? И что вообще стряслось? Где Алла Сергеевна? — Откуда я знаю — где Алка? — обиделся Шендерович, — это вы должны знать. Вы ж с ней встречались, разве нет? — Нет, — отрезал капитан. — Алла ушла с вами утром и не вернулась. Я, знаете ли, не привык… — Блин! — Шендерович покрутил головой. При этом он беспомощно таращился то на капитана, то на Гиви, — Вот это номер! Неужто кто-то еще склеил? Когда, блин, успел? — Я вас попрошу, — холодно сказал капитан, — не говорить об Алле в таком тоне. — Тон ему не такой! — Шендерович постепенно начал наглеть, — А вы, извиняюсь, куда смотрели? Ограбили тут нас — раз! Избили и ограбили! Девка пропала — два! Товар пропал — три! — он покрутил перед носом капитана оставшимися двумя пальцами, — Янычары! Дикий народ! Вот ты капитан, ты и скажи — куда нам теперь? Паспорта, бабки — все взяли. — Погодите, — капитан беспомощно поглядел на Гиви, — Вас что, и правда ограбили? — Да, — печально подтвердил Гиви, — куда, понимаешь, их полиция смотрит? — А Алена где? — встревожился капитан, — что они с ней сделали? Он пружинисто подскочил к Шендеровичу и мощным рывком поднял его в воздух. Шендерович крутил головой, хрипел и пытался отмахнуться. — Я т-тебя, сволочь! — орал тем временем капитан, — куда Алену дел, мерзавец? Путем нехитрых логических операция капитан явно пришел к выводу, что Алка, без сомнения, окончила свой земной путь на дне морском. То ли бандиты, ограбившие Шендеровича, потешившись вдоволь, бросили ее, еще живую, в мутную воду доков, то ли сам температментный Шендерович со своим дружком сугубо кавказской национальности, надругались над бедняжкой, решили свалить все на мифических грабителей, а сами убрали ее с глаз долой, от греха подальше… Темное, в общем дело… И мокрое. В прямом и переносном смысле. И, что хуже всего, каким-то боком он, капитан, оказался в это замешан. Шендерович этот, бесстыжие его глаза… Гиви крутился вокруг капитана, робко теребя его за рукав. Капитан, не глядя, отмахивался от него локтем. — Господи, Боже ж ты мой! — Варвара Тимофеевна, возникшая в дверях салона, всплеснула руками. — За что ж вы его так, Абрамыча? — За Аллу! — сквозь зубы сказал капитан. — Ну, говори, членистоногое! Где она? — Ы-ых! — Шендерович отчаянно пытался вдохнуть. Наконец, он выкрутился из цепких объятий капитана, размахнулся, и, в свою очередь, аккуратно вмазал ему в подвздошную область. Капитан лишь брезгливо поправил китель. — Милый ты мой! — в ужасе восклицала Варвара Тимофеевна, вслед за Гиви выйдя на круговую орбиту, — Михаил Абрамович! Юрочка! Юрочка, да что ж это делается? Да при чем же тут он, Юрочка? Аллочка сама ушла! Я ж ее видела! Не было там Мишеньки! И этого, не пойми кого, там тоже не было! — Где она была? — на всякий случай капитан вновь вцепился в Шендеровича и начал равномерно, аккуратно его трясти, — с кем? — Да не с ними, не с ними, — торопливо говорила Варвара Тимофеевна, — одна была. Отпусти его, Юрочка! Смотри, он же посинел уже… Капитан неохотно ослабил захват. Шендерович упал на стул и бурно задышал. — Рядом с вами, — наконец выговорил он — те бандиты просто отдыхают. — Мало тебе врезали, гад, — отозвался капитан, оправляя манжеты. — Так где вы ее видели? — В музее, вот где — пояснила Варвара Тимофеевна, — в этом их… краеведческом… — Где-где? — ошеломленно переспросил Гиви. Алка и музей в его голове как-то не складывались. Но Шендерович и капитан мерно кивали головами — капитан веря в глубокую Алкину интеллигентность, а Шендерович — в не менее глубокую Алкину же непредсказуемость. — Что вы подразумеваете под краеведческим музеем, душечка? — любезно спросил капитан, приведя, наконец, манжеты в симметричное состояние, — тут их как собак нерезанных. — Который же это был? — поджала губы Варвара Тимофеевна, — У парка, что ли… Гюль-ханым, что ли? Уж и не помню. Столько всего тут в этом Стамбуле… И бутики дешевые… И базар у них, Юрочка, хороший, багатый базар… Синенькие, перчик… Скумбрия свежая и то есть, представляете? В Одессе ее днем с огнем не сыщещь. — Не отвлекайтесь — напомнил Шендерович. Варвара Тимофеевна села за столик, положив на скатерть аккуратные пухлые локти с ямочками. — Чайку бы, — сказала она, завладев всеобщим вниманием. Капитан, вновь выпростав мускулистое запястье из манжета щелкнул пальцами, привлекая внимание официантки. — Один чай, — коротко сказал он, и, оглядев угрюмого Шендеровича и печального Гиви, бросил, сжалившись, — и два пива… три пива! — Да ты садись, золотко, — пригласила Варвара Тимофеевна, видимо, вписавшись в роль хозяйки салона, — садись, Яни… Или не Яни… Все равно, садись. Официантка бесшумно расставила высокие, холодно блестящие стаканы, но Шендерович, зубами сорвав крышку, уже припал к горлышку бутылки. — Так в каком, мамочка? — оторвавшись от пива, спросил Шендерович. — Не так сразу, — задумалась Варвара Тимофеевна, — сейчас, погоди, Мишенька… Где ковры? Нет… Ох, скажу я вам, и ковры… Нет, это тот, где гроб стоит… — Какой конкретно гроб? — напирал Шендерович. — Ну, сракофаг этот… царя Александра… Они еще врут, что он рогатый был… Не знаю, на крышке ничего такого не нарисовано… — Искандер Двурогий, — на всякий случай пояснил капитан, — ну, Александр Македонский. Саркофаг его тут, в Стамбуле… Нашли при раскопках в Сидоне. И что характерно, пустой. — Он же, вроде, в Индии умер, — удивился Шендерович. — Я у Ивана Ефремова читал. — Кто его знает, где он там умер, — неопределенно отозвался капитан, — А вот где вы Аллу Сергеевну видели? Там? — Там, вроде, — вновь задумалась Варвара Тимофеевна, — или не там… — Надел черную корону, отшибающую память, расстроился и умер… — гнул свое Шендерович. — Еще пива, — вновь щелкнул пальцами капитан. — А вам, мамочка? — озаботился Шендерович. — А мне вина… полусладкого… красненького… — И вина… — согласился капитан. — У нас деньги отобрали, — на всякий случай напомнил Гиви. — А! — отмахнулся капитан, — за счет пароходства! — Тогда коньяку, — Шендерович привольно раскинулся на стуле. — Коньяку, — покорно сказал капитан. Гиви любовался врожденной наглостью Шендеровича. — Точно! — воскликнула, наконец, Варвара Тимофеевна, — там! Еще мне рукой помахала. Она смущенно повела плечиком. — И была она, уж извините, Юрочка, не одна… — Как не одна? — напрягся капитан, — вы ж говорили… — Я говорила, что без этих вот, — пояснила Варвара Тимофеевна. — А с ней человек был. Держал ее под ручку. Вежливо так… Капитан помрачнел. — Ну ладно, — сказал он сквозь зубы, глядя на Шендеровича с непонятной укоризной, — все ясно. И начал выбираться из-за столика. — Погодите-погодите, — забеспокоился Шендерович, — что вам ясно? А как же с нами? А мы? Капитан вновь выпростал запястье из-под манжеты и демонстративно взглянул на часы. — Что — вы? — очень вежливо спросил он. — Нас обокрали! — завопил Шендерович, тоже вскакивая из-за стола. — Избили!!! Вот, они, доказательства — на лицо! Вот! Он сгоряча тыкнул пальцем в фонарь под глазом и болезненно застонал. — Обокрали, так обращайтесь в полицию, — отрезал капитан, — Я-то тут причем? Господи, да за что ж мне это? Что ни рейс, то полные лохи… И он, гордо расправив плечи, направился к выходу из салона. Шендерович припустил, было, за ним, но передумал и, горько махнув рукой, плюхнулся обратно за столик. — Полный аллес, — уныло сказал он. — Алка, гадюка… Это ж он из-за нее озверел! Ну о чем она думала, лисица эта японская? Променять такого капитана на какого-то турка. К утру вернется, убью ее, моллюску голоногую. А вот нам что делать? Что делать, друг Гиви? Он щедро плеснул в бокал из-под пива остатки коньяка. — Миша, — робко сказал Гиви, — я кушать хочу. — А хрен тебе, — злорадно отозвался Шендерович. — Денежек-то нет! Тю-тю денежки! — Так я его накормлю, Мишенька, — успокоила Варвара Тимофеевна, — сейчас накормлю. Валечка! Солнышко! Что у тебя там есть на ночь глядя? — Ничего нет, — мрачно сказала девушка в белой наколке, брезгливо оглядывая Гиви. — Ну тогда яишенку им сделай. С помидорчиками. Буженинки там нарежь… Уж ты постарайся, золотко. Девушка, не говоря ни слова, развернулась, нахально вильнув перед носом у Гиви коротким подолом, и направилась в подсобку. — А ты пока тоже выпей, Яни. Или как там тебя? — Изначально он — Гиви, — признался Шендерович. Варвара Тимофеевна прикрыла рот ладошкой и в ужасе посмотрела на Шендеровича. — И этот с ума стронулся, — печально констатировала она. — Ни боже мой, — уверил Шендерович. — Повороты судьбы, мамочка. Извивы рока. Что такое имя? — То что в паспорте, — твердо сказала Варвара Тимофеевна. — Паспорт, — здраво заметил Шендерович, — величина переменная. Вот— вот! -тем временем молча печалился Гиви. — Что у меня есть?Даже имени нет. Избили, как мальчишку, деньги отобрали, кинжал, игрушку новую — отобрали… Все отобрали, а девушка сама ушла. И правильно сделала, что ушла — зачем такой нужен? — Для друзей — Гиви, — тем временем интимно пояснял Шендерович, — для посторонних — Яни. А для недругов… для недругов он страшен… — Ну-ну, — покачала Варвара Тимофеевна головой, — сложно как у вас! Все равно… Гиви, Яни, какая разница? Главное, наш он, русский! А потому покушать ему нужно… да и выпить еще невредно — вон, с лица совсем спал! Она поглядела в печальные, собачьи глаза Гиви. — Ромочка, налей ему. — Сей момент, — сонно отреагировал бармен, покорно откупоривая очередную бутылку. — А мне чаю покрепче. — Сей момент!. Нежный прохладный ветер с Босфора, теплый бархатный ветер с Принцевых островов, жаркий, жасминовый, душистый ветер из сонных стамбульских садов по очереди заставляли вздрагивать и трепетать впечатлительные занавески в салоне, ах, мечтающие о том, чтобы сорваться с привязи и улететь далеко-далеко, туда, где не подают салаты и яичницу, не проливают пиво на скатерть, а парят на белых батистовых крыльях в угольном небе невесомые дочери воздуха… — Бедный Юрочка, — жалостливо вздохнула Варвара Тимофеевна, подперев щеку рукой, — Расстроился человек! Уж так ему Аллочка понравилась… Так что случилось, Мишенька, голубчик? Кто ж вас так обидел? — Лысюк, — мрачно проговорил Шендерович, с вожделением глядя на подплывающую яичницу с которой подмигивали красные глаза помидоров, — зуб даю, Лысюк. — Ты маньяк, — Гиви придвинул себе тарелку с яичницей и на всякий случай заслонил ее от Шендеровича локтем, — у тебя навязчивая идея… Это, Миша, у врачей даже как-то называется. — У врачей это называется абзац, — сказал Шендерович, яростно кромсая ножом свою порцию куриных зародышей, — причем полный абзац. — Это он о чем? — шепотом обратилась к Гиви Варвара Тимофеевна, видимо посчитав на данную минуту Гиви более вменяемым. — Конкурент какой-то, — пожал плечами Гиви. Ему было не до того. Он кушал. — Какой-то? — вскинулся Шендерович, — какой-то? Я ж тебе говорил. — Да-да, — согласился Гиви, — слышал. Между вами мистическая связь. — Я бы на твоем месте не относился к этому столь небрежно, — укорил Шендерович, поглощая яичницу, — ибо зримый мир есть покров. И отдернув этот покров, мы узрим колеса судьбы. А в колесах судьбы есть, знаешь ли, оси, и они жестко закреплены, по законам, я извиняюсь, вульгарной механики — в результате две точки на ободе, казалось бы, далеко отстоящие друг от друга, оказываются неразрывно связаны при помощи какой-то паршивой палки. И вообще, если ты не пьешь свой коньяк, то лучше отдай его мне. |
||
|