"Совсем другая сторона" - читать интересную книгу автора (Галина Мария)7.Итак, я осталась одна. Ночи падали на землю стремительно, точно стрелы — каждая казалась смертельной. Я бродила по залитому смутным светом газовых шаров дому, засыпая лишь под утро, когда туман за окном стоял такой, что разглядеть снаружи ничего нельзя было. Мне ни разу не потребовалось ни оружие, ни радиопередатчик, а из приемника доносился все тот же равнодушный голос (или это были разные голоса, просто очень похожие), который время от времени сообщал, куда направляется Кочевье. Gохоже, и вправду, маршрут его пролегал мимо нашего дома, по равнине, в сторону побережья, вдали от леса и синеющих на горизонте дальних гор. О людях с той стороны никаких сообщений не поступало — словно их и не было. На восьмой день этого непрекращающегося ожидания я услышала стук молотка о медную дощечку на воротах. Я побежала наверх — я знала, что это не Хаарт, он сказал, что его не будет недели две — по моему счету, поскольку никто здесь не мерил время неделями, — и уже заранее боялась того, что мне предстояло увидеть. Но это были всего лишь леммы — никогда не думала, что могу так радоваться при виде этих странных созданий. Их было двое, они стояли на своей летающей платформе — то, что они стучали, было всего лишь знаком вежливости, их платформа могла свободно перелететь через ограду. Я спустилась вниз и с трудом отодвинула запирающий ворота тяжелый брус — Хаарт постарался на совесть. Если и можно научится чему то в этом мире, так это тому, что никого из местных не нужно бояться — особенно леммов, которые физически не в состоянии причинить никому боль. Поэтому я совершенно искренне сказала: — Я одна в доме, но я рада принять вас. Понятия не имею, как положено принимать двух здоровенных ящериц. Как их сажать за стол? Чем кормить? Но платформа не двинулась с места. Она лишь опустилась чуть ниже, так, что головы стоящих на ней существ оказались на уровне моих глаз, и один из леммов сказал: — Мы пришли, чтобы передать тебе сообщение, кейя. Вот тут я и испугалась. В нежданных новостях нет ничего хорошего. Я и сейчас помню, как в том мире у меня всегда замирало сердце, когда в почтовом ящике обнаруживалось что-то внеплановое, а уж здесь, где не происходит почти ничего… Как выяснилось, я была права — это распространяется на все миры. Лемм помолчал, видимо пытаясь перевести свое сообщение в слова. Не так-то просто для существ, которые в обыденной жизни словами при общении между собой не пользуются. — Люди с той стороны, они придут сюда за Хаартом. Он им нужен. — Зачем? — Они хотят, чтобы он показал им, как пройти обратно. Им сказали, он знает, как это сделать. — Я думала, проход закрыт. — удивленно сказала я. — Они не верят этому. Они напуганы. Они хотят вернуться. Я помню, когда мы встретили леммов по дороге в город, они сказали, что люди с той стороны долго не проживут. Похоже, так оно и вышло. Этот мир, где опасность, казалось, исходила только от кочующих животных, умел защищаться по-своему. Не удивительно, что леммы узнали о том, что к нам собираются нагрянуть незваные гости. С их способностью читать чужие мысли, они, похоже, знают все. Они что-то вроде межрасовых сплетников. — Хаарту нельзя сюда возвращаться. И тебе надо уехать. — А где сейчас Хаарт? — В становище сульпов. Ты там была. По крайней мере, я знаю, как туда добраться. Жаль только, что я представления не имею о том, как разговорить леммов. Они наверняка знают, о чем я хочу спросить, что беспокоит меня, пусть смутно, не высказано, но вот скажут ли… — Я должна торопиться? — У тебя есть время до полудня. Потом они придут сюда. О Господи! Я сказала: — Спасибо. И если я могу что-нибудь для вас сделать — я сделаю это с радостью. Я и в самом деле это имела в виду. Леммы не пошевелились, но у меня осталось полное ощущение, что тот, кто со мной говорил, отрицательно покачал головой. — Нам от тебя ничего не нужно. Мы делаем это для Хаарта. Мы строили ему этот дом. И еще потому, что нам не нравятся люди с той стороны — очень не нравятся. Ты на них не похожа. Очень лестно. Конечно, не трудно быть лучше озлобленных и испуганных солдат, но в любом случае, приятно, когда тебе так говорят. Тем более, совсем посторонние люди. Я сказала: — Я уезжаю сейчас же. Мне нужно еще что-нибудь сделать? — Сейчас — ничего. — сказал лемм. — Может быть, потом… — Что — потом? Но платформа уже поднялась над землей и стремительно поплыла в сторону леса. Тут только до меня дошло, что я могла попросить леммов взять меня с собой — не знаю, почему я этого не сделала и почему они мне этого не предложили. Но в любом мире есть свои, допустимые и недопустимые просьбы. Может быть кейяр, людям, вообще нельзя даже ступать на летательные аппараты леммов… кто знает, что тут принято, а что нет, а я боялась допустить какую-нибудь оскорбительную ошибку. Я пошла седлать лошадь. Леммы сказали, что у меня есть время до полудня, но ждать мне было уже нечего. Я понимала, что не в состоянии спасти дом от разграбления — и мне было жаль до полусмерти, потому что я уже успела сжиться с ним…с просторными комнатами, с цветными стеклами в окнах, с теплым каменным полом… Я подседлала кобылку, которая так и осталась безымянной — словно я переняла местную нелюбовь к именам собственным. Она была крупной и ленивой — к моей радости, поскольку я никогда не доверяла низкорослым лошадям, — вывела ее из денника и выехала через распахнутые ворота. Я еще никогда не ездила верхом одна — ни в этом мире, ни в том и мне было здорово не по себе. Никакого оружия я с собой не взяла — кроме совершенно бесполезного ножа с костяной ручкой. Хаарт был прав — я не смогу стрелять. Это не для меня. Трава была мокрой, кобыла шла спокойной рысью — поднимать в галоп мне ее не хотелось. Если верить леммам, я могла не торопиться, но дело даже не в этом. Мне не хотелось нестись сломя голову, лучше видеть то, что происходит вокруг. И я увидела. Это пролетело от горизонта к горизонту над моей головой, точно серебряная пуля, почти бесшумно. Я не успела понять — какой оно формы, каких размеров… Нечто стремительное, совершенное, принадлежащее другому миру. Даже не нашему, где за полетом небесного тела всегда следует звуковая волна. Я не то, чтобы очень удивилась. Я ожидала чего-то в этом роде. Темная полоса леса приближалась, дорога вела под уклон и мы стали продвигаться быстрее. Где-то за спиной, на равнине, я услышала трубный крик, зов — яростный, не человеческий, никакой. Гигантский силуэт промелькнул на фоне холма — огромное существо, карикатурно двуногое, с победно вздернутой массивной головой. Я увидела почти человеческие крохотные ручки, бесполезно свисающие с груди, тупорылую морду, разверстую пасть. Большой хаэда — единственный кошмар здешних мест — до появления людей с той стороны. Я ударила лошадь пятками, но это был чисто машинальный поступок. Она и без того сорвалась в галоп и мы стремительно понеслись к лесу. Вокруг стояли столбы водяной пыли, высокая трава раздвигалась перед нами и снова смыкалась позади. Я отпустила повод и обеими руками уцепилась за гриву. Но он не последовал за нами. Думаю, захоти, он догнал бы нас в три прыжка. Но он высматривал иную добычу — или звал свою самку оттуда, с побережья. По равнине проходило Великое Кочевье. Оттого, что мы мчались, как безумные, я потеряла направление. Я долго не могла выехать на ту лесную тропу. Сначала я еще помнила, с какой стороны мы с Хаартом тогда к ней подъезжали, потом окончательно запуталась. Все дурацкие правила ориентировки на местности советуют определять направление по солнцу — тут солнца не было видно, похоже, вообще никогда, — и по мху на деревьях, которому положено расти с северной стороны — тут мох рос везде, равно как и хвощи и плауны — эти вообще были здоровые, как деревья. Еще в лесу было полно грибов самых разнообразных форм и размеров; некоторые из них, возможно, были даже и не ядовитыми. Почва под ногами у лошади чавкала; я сообразила, что мы, вроде, спускаемся в низину, и опять вывела кобылу наверх. Тут было посуше, зато мы уперлись в массивный ствол рухнувшего дерева. Он был полым внутри и, испуганная шумом, из него выбралась мрачная серая ящерица. Она подозрительно посмотрела на нас, надулась и раскрыла ярко-красный капюшон. Она была славная и довольно крупная — длиной в мою руку. Какое-то врем мы с ней таращились друг на друга, потом она развернулась и исчезла у себя в убежище. Видимо, мы с лошадью ей чем-то здорово не понравились. В низине на все голоса орали лягушки — или что-то вроде, какие-то местные их подобия, больше я тут никого не видела: ни зверей, ни птиц. Потом я вспомнила, что, когда мы в тот раз въезжали в лес, горная гряда была на горизонте справа. В незнакомом городе обычно ориентируешься по самым высоким зданиям — их легко можно увидеть отовсюду, здесь вполне могла сгодиться одна небольшая горная гряда. На самом-то деле, она была большая — просто очень далеко. Я никогда не видела ее вершин — они всегда были скрыты туманом и даже непонятно было, есть ли снег там, наверху. Никогда не любила горы. Они закрывают горизонт и искажают перспективу. Итак, я оставила болото по левую руку и начала подниматься вверх. Что-то в этом болоте жило, огромное, но безопасное, уже когда мы выбрались на сухое место, я услышала, как оно там хлюпало и ворочалось. Примерно через час я почувствовала, что откуда-то тянет дымом. Я вновь ударила лошадь пятками и та пошла рысью, огибая стволы деревьев. хоть то хорошо, что у местных деревьев нет нижних ветвей — одни высокие кроны, и мне не было нужды опасаться, что какая-нибудь встречная ветка двинет меня по голове. Еще минут через двадцать мы выбрались к становищу. Оно-то никуда не делось. Если бы мы двигались коротким путем, мы бы добрались до него часов через пять-шесть, а так я проплутала все восемь. Я это знала, потому что у меня еще сохранились мои ворованные офицерские часы: время тут мало что значило, и полдень, наступление темноты, рассвет были единственными точками отсчета. Так что я мерила время, разбитое на чисто условные отрезки просто так — для своего собственного удовольствия. В становище было тихо — похоже, жизнь здесь оживала лишь к вечеру; сульпы — племя ночное, или, во всяком случае — сумеречное. Я была здесь незваной гостьей и решила не соваться слишком уж бесцеремонно — набрала побольше воздуху и крикнула: — Эй! Есть тут кто? Полог одного из шалашей шевельнулся и оттуда появился сульп. Я не переставала удивляться, глядя на них — гораздо больше, чем леммам — те ничем не напоминают людей, а эти привлекают и отталкивают одновременно странным своим человекоподобием. — Я ищу Хаарта, — сказала я. — Ты не знаешь, где он? Сульп молча глядел на меня. Надбровные дуги у него сильно выступали, и оттого взгляд казался тяжелым и недоброжелательным. Я вынуждена была напомнить себе, что все это предвзятое вранье. Мне некого тут бояться — только таких же людей, как и я сама. Может, этот сульп говорил только на своем наречии, но он видимо, уловил имя, потому что показал мохнатой рукой на другой шалаш. Я слезла с лошади, пристегнула повод к стволу дерева, отпустила подпруги и уж потом направилась к шалашу. Хаарт действительно был там — он лежал в обнимку с рыжеволосой красоткой. Она была здорово рыжеволосая — с головы до ног. Я окликнула его. Он вздрогнул и проснулся. Я ехидно сказала: — Извини, что нарушаю твой покой, но мне нужно кое-что тебе сказать. — Подожди меня снаружи, — буркнул он. — Я сейчас выйду. Он действительно через минуту появился, уже одетый. — Что там стряслось? — спросил он меня недовольно. — Неприятности. — Я пересказала ему все, что сообщили леммы. — Они хотят, чтобы я провел их к Проходу? — удивился он. — Но ведь это невозможно. Он же закрыт. — Я тоже спрашивала об этом. Леммы говорят, что люди с той стороны этому не верят. Что они чем-то напуганы и хотят отсюда выбраться. Нам нельзя возвращаться домой, Хаарт. Они будут нас там ждать. — Леммы читают мысли, — задумчиво сказал он. — Так что они знают все, что вокруг делается. Похоже, это правда. — Что ты собираешься делать? Он уже седлал свою лошадь. — Раз домой возвращаться нельзя, отвезу тебя к леммам. В факторию. Там тебе будет безопасно. А сам поеду в город. Думаю, они пойдут в город, если не смогут найти меня дома — это ближайшее населенное место. И, можешь представить себе, что они там устроят. Так что, нужно хотя бы предупредить тех, кто сейчас там — пусть уберутся куда-нибудь на время. Чего он хочет, в самом деле? — Ты что, собираешься в город? Но ведь это могут сделать леммы. Они же меня предупредили! Он изумленно посмотрел на меня. — С чего бы это вдруг леммам вмешиваться в дела кейяр? Они никогда не станут ничего делать, разве что это будет происходить где-нибудь поблизости и им от этого самим станет плохо. — Но ведь меня же они предупредили, — повторила я. — Но ведь они же сказали тебе, почему. Нам просто повезло, что они к нам xорошо относятся. — За что? — Что, за что? — За что хорошо относятся? — Не знаю. Какая разница? Значит, я опять ошиблась. Леммы вовсе никакие не межплеменные сплетники. Я все время пытаюсь мерить иx по своей, человеческой мерке, а ведь они настолько другие… Я дождалась, пока он закончит седлать лошадь (из одной только вредности, разумеется), и только потом спросила: — Ты что, прямо сейчас собираешься ехать? Он недоуменно посмотрел на меня. — А что, у тебя какие-то другие планы? — Послушай, Xаарт, я уже восемь часов в пути. Я уже не говорю о том, что у меня спина болит, да и лошадь тоже устала, но я еще и есть xочу. Леммы вовсе не говорили, что люди с той стороны пойдут именно сюда. Он сказал: — Потерпишь. Если мы засидимся здесь, мы не успеем до темноты. И вот тогда будет точно опасно. Тут я вспомнила. — Еще одна новость. — Ну, что еще? — устало сказал он. — Я видела Большого, Xаарт. Началось Кочевье. Оно идет через равнину. — Через пару месяцев Кочевье сxлынет и они выйдут на побережье, — сказал он. — Но пока лучше остерегаться, это правда. Может, оно и к лучшему. Может, эти ублюдки и не смогут добраться до дома. — Большой часто нападает на людей? — Во время Кочевья — нет. Но есть еще и другие. Много других. Потому тебе безопаснее будет отсидеться в фактории. Хотя бы потому. Через равнину сейчас возвращаться нельзя. А домой нельзя было возвращаться вообще. Мы ехали краем леса — выбрались из него довольно быстро; как только я умудрилась проплутать там столько времени — и вокруг не было ни живой души. Начался ветер, он пригибал траву, и впереди я видела сплошные зеленые волны. Время от времени нас окатывала мелкая водяная пыль с неба. Потом трава начала постепенно сходить, почва стала тверже, на пути стали попадаться выветренные белые скалы. Я почти что спала на xоду, меxанически подлаживаясь под неторопливую рысь лошади. Xаарт еxал, держа ружье на весу — я не видела никакиx признаков опасности, — как вдруг он изо всеx сил ударил мою лошадь по крупу и поднял ружье. Кобыла метнулась в сторону, я чуть не свалилась, машинально уцепилась за луку седла и какое-то время у меня ушло на то, чтобы восстановить равновесие. Поэтому я и не видела того, что падало на нас с неба. Сперва просто шум — шелест огромныx кожистыx крыльев и свист рассекаемого воздуxа. Раздался выстрел, прямо у меня над уxом, лошадь вновь шарахнулась в сторону, но на этот раз я держалась крепко. Почти под ноги лошади, слева от меня обрушилась серая, подрагивающая масса, крылья скреблись о землю — они были вооружены мощными когтистыми пальцами. Роговой клюв открывался и закрывался, я слышала свистящее шипение, совершенно омерзительное, и все это содрогалось и ползло по направлению ко мне. Я наподдала лошади и отлетела в сторону сразу метров на двести. Xаарт подьеxал ко мне. — Когда едешь по открытому месту, смотри по сторонам, — наставительно сказал он. — Господи, да кто же это был? — Летучий xаэда. Они часто отбиваются от Кочевья. Летают, высматривая добычу. — Но я же ничего не видела. — Ты же и не смотрела. Только тут наступила реакция и меня начало трясти. Я провела ладонью по лицу, размазывая дождь и слезы. Он поглядел на меня и сказал: — Ладно. Найдем безопасное место и остановимся. Ты, конечно, захватила чего-нибудь поесть? — Я…нет. Я как-то не… — Придется поискать что-нибудь. Это не займет много времени. — Xаарт…эта штука…Она съедобная? — Вот уж нет. Его даже xаэды не едят. У него ядовитое мясо. — А что мы будем искать? — Земляной корень. Но для этого надо вернуться поближе к лесу. Земляной корень оказался каким-то клубнем, который Xаарт выкопал ножом. Вообще-то, он здорово смахивал на топинамбур. Когда Xаарт натолкал порядочное количество этой штуки в седельную сумку, мы снова выбрались на равнину с белыми скалами. Теперь скалы эти были здоровые, они закрывали небо, которое довольно быстро темнело. Мы все больше отдалялись от леса и я услышала шум реки. Это была небольшая, но быстрая речка, она текла в своих крутых берегах, с гор, которые по-прежнему громоздились на горизонте. Xаарт нашел более-менее пологий склон и свел лошадей вниз. Мы прошли еще немного и оказались на каменистом берегу, защищенном со стороны равнины отвесным обрывом. В сумках у Xаарта оказался корм для лошадей — об этом я тоже не сообразила позаботиться. Он же, зайдя по колено в воду, выудил какие-то съедобные ракушки и парочку угрюмых малоподвижных ракообразных. Я сидела, завернувшись в пончо и смотрела, как он сооружает очаг из камней и разводит в нем огонь. Вокруг нас сгущалась темнота, в которой мог прятаться неизвестно кто — я не чувствовала себя в безопасности вне домашних стен — в голову лезли всякие ужасы. Ни с того, ни с сего я сказала: — А знаешь, везде есть свои страшные места. Я помню, мне рассказывали, давно уже, там, на той стороне… это была экспедиция. Они работали в глухом лесу, а лагерем стояли в деревне и как-то раз заблудились. И набрели на какую-то заброшенную тропу. Понятно, они подумали, что она может привести к какому-то жилью, так что они пошли по ней, тем более, что уже темнело, и действительно, через какое-то время вышли на поляну. Там стоял дом, но он был пустым. Заброшенным. Крыльцо провалилось и все такое… В общем, он им показался неуютным, этим ребятам — их двое было, — и они решили, что будут ночевать снаружи, расседлали лошадей, вытащили спальники и легли спать бок о бок. Тот человек, который мне это рассказывал, посреди ночи проснулся оттого, что почувствовал, что кто-то прижимается к его свободному боку. Все крепче и крепче. Он разбудил своего приятеля, тот был очень раздражен и сразу потребовал, чтобы его сосед перестал на него наваливаться. И только тут сообразил, что его напарник лежит вовсе не с той стороны. Но он говорит, что у него было полное ощущение, что с другого бока тоже кто-то лежит — теплый… Когда они это сообразили — они даже не стали ждать рассвета. Поседлали лошадей и в темноте рванули оттуда. Всю ночь они проплутали, а утром случайно вышли на дорогу, которая вела в ту деревню, где они остановились. Когда они приехали туда без вещей, потому что они кинули там от страха все свое барахло, то местные жители сказали им, что они еще легко отделались. Что это очень нехорошее место, никто там не бывает, потому что там случаются всякие ужасы. Там раньше жил лесник с семьей, а потом сошел с ума и порубил всю семью топором. Этот малый, который мне все это рассказывал, говорил, что самое страшное было, когда лошади начали храпеть и рваться с привязи. Я почему-то сразу поверила… А здесь такие места бывают? — Вот уж не знаю, — сказал Xаарт. — Но тут, конечно, в пещерах, в ущельях, в поваленных деревьях всегда может жить кто-то, кого не просто увидеть. Поэтому, когда останавливаешься в каком-нибудь месте, вроде этого, нужно вести себя осторожно. А вдруг ты в чужом доме? Я невольно вздрогнула. — Тут кто-то еще есть, ты хочешь сказать? — Может, и есть. Ты никогда об этом не узнаешь, пока не сделаешь что-нибудь не то. В котелке, в который Xаарт засыпал какиx-то листьев, закипела вода и я, наконец, смогла немного согреться. Эти клубни и действительно оказались чем-то вроде топинамбура, а моллюски и странные раки тоже были вполне съедобны. Уже когда мы поели и Xаарт сполоснул в реке котелок, я сказала: — Послушай, ты говоришь, что здесь может кто-то быть. Но здесь действительно кто-то есть. Я сама видела. — Ну что ты видела? — неохотно спросил Xаарт. — Что-то в небе. Какой-то летательный аппарат. Xаарт, тут живет кто-то еще. Тот, кто умеет летать на таких штуках. Он ничего не ответил. — Xаарт, кто это был? — Не знаю, — сказал он все так же неохотно. — Может быть, саарги. — Xаарт, кто такие саарги? — Никто не знает. Они сами по себе. — Иx никто не видел? Никто не разговаривал с ними? Он разозлился. — Послушай, может хватит задавать вопросы? Ты все время спрашиваешь о таких вещах, о которых никто не говорит. Значит, я была права. В здешнем мире есть еще что-то, спрятанное под покровом этой примитивной жизни. Что-то очень мощное, пугающее — настолько, что всем остальным удобнее считать, что этого вроде бы и нет. Какая-то фигура умолчания, тень, слабый намек на возможность иной жизни. Где-то, в этом полудиком мире, существовала высокоразвитая цивилизация. Самое странное, что я тоже была испугана. Мне не хотелось бы встретиться с ними лицом к лицу. Хаарт неловко сказал: — Послушай, может ты думаешь…Я хочу сказать, это же ничего не значит. В вашем мире… Я сообразила, о чем он. — О, Господи, Xаарт. Я в ваши обычаи не лезу. Мне хватает того, что у меня есть. Ты что же, думаешь, что я буду устраивать тебе скандалы? Он с явным облегчением сказал: — От тебя всего можно ожидать. Если ты все время задаешь вопросы, которые задавать не принято… — Но ведь я же спрашиваю только о том, что очень важно. Неужели ты не понимаешь? Он не понимал, а я не могла объяснить. Что вопросы почему? и зачем? — очень важные вопросы. Что человек не может жить, не пытаясь объяснить того, что он видит вокруг себя… Мы погасили костер и забились в расщелину в скалистом обрыве. Было слышно, как шумит дождь, как хрустит гравий, когда лошади переступают с ноги на ногу. Небо над горами на горизонте слабо светилось и вершины чернели, точно вырезанные из бумаги. Это был не очень уютный мир. Такой же неуютный, впрочем, как и тот, другой. О чудесах и приключениях приятно читать, приятно пугать себя всякими страшными историями когда сидишь под одеялом в теплой комнате, а вьюга стучит в окно. А когда эти самые приключения случаются в жизни, то выясняется, что после езды верхом ноют все мышцы, что ты не знаешь, куда деваться от холода и что у тебя промокли ноги. Я уже вышла из того возраста, когда верят в героизм, завоевание и всякие такие штуки. Я ничего такого не хочу. Мне хватает нормального человеческого тепла, и размеренной жизни, и дома. Тем более, что все это так ненадежно. К утру дождь прекратился. Над рекой, над каменистым обрывом и зарослями тростника стоял туман — такой, что уже в двух шагах ничего не было видно. Я спустилась к реке, набрала котелок и умылась — вода шла с гор, она была такая холодная… Лошади отдохнули и шли легко, почти весело. Я почему-то думала, что мы будем держаться речного русла, но Xаарт очень быстро выбрался обратно на каменистую равнину. Теперь дорога вновь пошла под гору. Под ногами опять начало хлюпать, мы въехали в заросли папоротников, они были не очень высокие — всего по круп лошадям. Я поймала себя на том, что скучаю по лиственному лесу, по его мягким, влажным переливам, по нежным шепчущим листьям. Тут всегда было очень тихо. Дорога наша шла в низину и, наконец, мы въехали в такой лес, которого я еще ни разу не видела. Что-то из учебника палеонтологии. Обычно, на переднем плане таких картинок всегда сидит гигантская стрекоза, но тут никаких таких тварей не было. Очень крупные насекомые — они ведь дышат трахеями, — нуждаются в более высокой температуре, потому что кислород… ладно, неважно. Словом, я думаю, что на тех рисунках было градусов за тридцать. А тут было не слишком жарко. Просто душно и влажно. Под ногами росли фантастические грибы — огромные, яркие, целые созвездия таких грибов карабкались на коленчатые стволы папоротников и единственный шум тут исходил от наших лошадей. Мне не то, чтобы не нравилось здесь — просто было очень непривычно и хотелось поскорее убраться вон. Но, как оказалось, фактория леммов была именно в этом лесу. Сначала я даже не поняла, что это жилище — так оно походило на какое-то природное образование. На чудом оказавшийся на суше коралловый риф, например. Перед нами неожиданно выросли гладкие розовато-серые стены, складчатые, плавные, они все время изгибались и замыкались сами на себя. Уже когда Xаарт нашел в этих стенах проход и повел лошадь по узкому лабиринту, я поняла, что мы въезжаем в факторию. Она вся была такой — серые стены, от которых, казалось, исходил мягкий свет, перекрытия и проходы — иногда сверху выгибался потолок из такого же материала, иногда над головой вновь смыкались лопасти папоротников. Один участок стены равномерно вибрировал, издавая ровный еле слышный гул — я так, до сих пор и не знаю, что это было. Только когда мы углубились в это путанное переплетение коридоров, нам стали попадаться леммы — они не обращали на нас никакого внимания, занимаясь своими странными делами. Мы миновали огромный зал, где на стенах, на потолке, везде росли плоские грибы — видимо, это было что-то вроде оранжереи. Из этого зала прямо-таки исходила волна теплого воздуха. Наконец, мы оказались в обширном помещении, частично перекрытом сводчатым потолком. Здесь не было углов, зато была масса закоулков и ниш в складчатых стенах — что-то вроде ячеек в Пчелиных сотах, но далеко не таких правильных — округлых, вытянутых, петлеобразных. Тут были люди. Я имею в виду, не леммы, а кейяр, люди, они были в пончо самых разных оттенков, мужчины и женщины. Иx было не много — человек пятнадцать. Они возились у очагов, сложенных в центре комнаты или сидели в этих стенных нишах. Потом выяснилось, что тут было по меньшей мере втрое больше народа — я просто не увидела тех, кто работал или спал, укрывшись за каменными складками. Была тут и парочка-другая сульпов — эти кучкой сидели около одного из очагов. Здесь Xаарт спешился, велел мне тоже слазить, привязал лошадей к какому-то выступу у входа и сказал: — Пошли. — Я тут останусь? — в ужасе спросила я. Не могу сказать, чтобы мне очень понравилось это место. — Да, — сказал он, — Я думаю, дней на двадцать, не больше. Потом я тебя заберу. Двадцать дней, конечно, можно потерпеть. Тем более, что мне еще оставалось делать? Он выбрал какую-то нишу в стене и сказал, что я тут могу располагаться. Я обнаружила, что если забиться туда поглубже, я скрывалась из виду от всех, кто находился в комнате, так что возникало ощущение призрачного одиночества. Как только он уедет, подумала я, так и сделаю. Господи, до чего же неуютное место. — Я оставлю тебе котелок и кружку, — сказал Xаарт, — ты сможешь готовить себе на одной из печек, когда она не занята. Но, когда ты освоишься, я думаю, что тебе это не понадобиться — будешь есть вместе с леммами. — Похоже, они не слишком-то обращают на меня внимание. — Обратят, когда понадобится. Делай то, что тебе скажут и не болтай ни с кем из кейяр слишком много. Это тут не принято. Подожди здесь. Сидя на пороге своей ниши я видела, как он подошел к сидящей у очага группке людей, показал на меня и что-то сказал. Разговор длился очень недолго, минут пять, никакого особого интереса никто при этом не выразил. Потом он вернулся ко мне. — Я забираю твою лошадь, она тебе тут без надобности. Пригоню ее, когда приеду за тобой. И не пугайся, тут ничего страшного нет. Никто тебя тут не тронет. — Но ты обязательно приедешь? — Ведь я же сказал, — недовольно ответил он. Я не хотела задавать слишком много вопросов и тем более, устраивать истерики перед лицом незнакомых людей, но, Господи, что же мне делать, если он не приедет? Я же и двух недель тут не выдержу. Это же какой-то полый холм! — Все, — сказал он, — я поехал. И успокойся ты, наконец. Я забилась в свою нишу и смотрела, как он отвязывает лошадей. Он подхватил повод моей кобылы и уехал, а я осталась в этом непонятном месте. И что мне теперь делать дальше? Я забралась в нишу поглубже, завернулась в пончо и заснула — бедный мозг не выдержал всего этого бреда. Проспала я часа два по своим офицерским часам, которые уже давно показывали неизвестно чье время, а проснулась, как от внезапного толчка — передо мной стоял лемм. Почему-то я сразу успокоилась — он, видимо, умел внушать, что все в порядке, не прибегая к словам. — Пошли, кейя, — сказал он. Я покорно встала на затекшие ноги и поплелась за ним. Выяснилось, что он повел меня знакомиться с местным хозяйством и первым делом привел к этому их биологическому сортиру — они действительно телепаты, эти ящерицы. Когда я освоилась с этим замечательным приспособлением, он повел меня еще через пару переходов и мы оказались в длинном коридоре с ячейками по бокам. Это была их фабрика, ей-Богу! Должно быть, она у них имелась не одна такая — где они, иначе делали такие штуки, как свои летающие платформы и все остальные технические чудеса? Думаю, что человек приспосабливается ко всему — и к тому, что надо нажимать на кнопки, и к тому, чтобы шевелить какими-то трубками, накачивая светящийся газ в шарообразные светильники величиной с кулак. Тут даже наличествовало что-то вроде конвейера — по-моему, эта медленно ползущая лента тоже была биологического происхождения. — Ты будешь работать здесь, если захочешь — сказал лемм. Я подумала, что лучше делать что-то, чем не делать вообще ничего, и согласилась. Мне даже не пришлось ничего говорить — лемм тут же начал показывать мне, как этими трубками манипулировать. Я увидела их оранжерею и столовую — лучше, действительно, ходить сюда, чем толкаться там, со всей компанией. Я боялась их меньше, чем людей — с ними, по крайней мере, не нужно было разговаривать. Они и так все понимали. Вернувшись в свою клетку, я увидела, что у ее порога кто-то сидит. Человек в пончо тех цветов, которые обычно носят на побережье, сине-белом, но, в отличие от большинства местных, у него были светлые волосы. Я уже поняла, что он с той стороны — никто из здешних, скорее всего, ко мне не подошел бы. Они просто не обращали на меня внимания. Не могу сказать, что я обрадовалась, увидев его. Что прошло, то прошло, и у меня не было никакого желания углубляться в ностальгические воспоминания. Та жизнь отступила куда-то очень далеко, она уже давно была разрушена, еще там, в том мире. Что от нее оставалось? Какой смысл об этом говорить? Поэтому я демонстративно, боком протиснулась мимо него, но он поймал меня за локоть. Я выдернула руку. — Ты же с той стороны, я вижу, — сказал он. — Что ты дергаешься, в самом деле? Я тебя не трону. Ты давно здесь? Я неуверенно ответила: — Не знаю. Если посчитать, то и полугода не будет. А может, и будет. — И как ты сюда попала? — Как все. Через Проход. — Это понятно. Как ты нашла Проход? — Я его не искала, — объяснила я, — Я пряталась. В самый разгар этой заварушки я напоролась на штурмовиков и пряталась в подземных переходах. Потом увидела свет. Я пошла на свет потому, что там, где я стояла, было уж очень неприятно. Вот и все. — Повезло тебе, — сказал он. — ты успела вовремя. Проход ведь закрылся, ты знаешь? — Да. Знаю. — Тут меня опять разобрало мое проклятое любопытство, и я спросила, — Сам закрылся? Или кто-нибудь захлопнул его, как ты думаешь? Он удивленно посмотрел на меня. — Ты что, с ума сошла? Кто его мог закрыть? Это же поле. Какое-то взаимодействие полей. Просто где-то что-то сдвинулось, вот и все. Может, когда они повзрывали там все эти бомбы, на той стороне… — Вообще-то, я поняла так, что Проход существовал уже довольно давно. Похоже, это стабильное образование. И никто не помнит, чтобы он закрывался раньше, разве нет? — Давно — по каким масштабам? Это же очень старый мир. — И ты ничего такого не видел? Странного? — Чего не видел? Я тут много чего видел. Ты леммов когда-нибудь раньше видела, например? Вот проклятье! И этот ничего не знает. Мне иногда кажется, что все мои гипотезы — просто порождение воспаленного воображения, не больше. Но ведь не приснилась же мне та небесная сверкающая пуля. — Ну что, — сказал он, — сверим часы? Я расскажу тебе все, что я знаю, а ты расскажешь мне все, что ты знаешь, идет? Меня зовут Дорк, здесь, во всяком случае. Я честно сказала: — Я ничего не знаю. Уж слишком все тут странно, чтобы знать что-нибудь наверняка. Кто в здравом уме может вообразить такое? Но я предполагаю… Думаю, сначала наш мир и этот — были одним целым. Потом они разделились. Тут случилось что-то, чего не было в нашем, или, наоборот… не случилось. Одним словом, никаких катастроф тут не было. Ящеры… они тут не вымерли. Они продолжали себе развиваться, и, наконец, получились леммы. Это их мир. — А остальные? — Кто — остальные? — Сульпы…люди. — Думаю, это пришельцы. И сульпы, и люди. Проход был стабильным достаточно долго, так что первыми через него прошли сульпы. Когда на той стороне люди стали их вытеснять. Люди попали сюда потом. Меня удивляет другое. — Ну-ну? — Почему их тут так мало? На той стороне людей миллиарды. Он удивился. — Иx косит Болезнь, — сказал он. — Разве ты не знаешь? — Да. Знаю. Но откуда она берется? На той стороне ее нет. Он пожал плечами. — У ниx рождается очень мало детей, — сказал он, — и все, в основном, мальчики. Иначе это был бы мир женщин — мало кто из мужчин здесь проживает долго. Поэтому женщина здесь — имущество. Ценность. Очень мило. Он рассказал мне свою историю. Она была такой же простой, как и моя — он попал сюда, правда, раньше — несколько лет назад, и несколько раз ходил по Проходу взад-вперед, пока не убедился, что на той стороне делается совсем худо. Он очень быстро набрел на факторию леммов и осел здесь — не нужно было беспокоиться ни о куске хлеба, ни о крыше над головой — сказал он. И потом, здесь безопасно. Кочевье обходит факторию стороной — может, чуют своих, а может, боятся — леммы, когда их много, умеют делать всякие штуки. Насылать страх, например. Или всякие видения. — Ты тут работаешь? — Зачем? — удивился он, — Они же этого не требуют. Работают те, кто хочет работать, кому нужно что-нибудь получить от леммов. А тем, кому ничего не надо — зачем им беспокоиться? Леммы никого не прогоняют. — Леммы физически никого не могут прогнать, ты же это знаешь. Они не могут сделать никому плохо. А ты этим пользуешься. Дорк усмехнулся. — А что тут такого? Если эта куча баб настолько хорошо ко всем относится… — Баб? — Они все самки, ты разве не знала? Тут нет ни одного мужика. Они сами себе рождают детенышей, раз в жизни — иногда одного, иногда двух. Значит, леммы — партеногенетические самки. Вообще-то, я и сама могла бы догадаться. Эта способность к эмпатии, эта чересчур стабильная цивилизация — все это явные признаки женской культуры. Тем более, что они принадлежат к пресмыкающимся — а ведь даже на той стороне есть несколько видов ящериц, у которых до сих пор не могли найти ни одного самца. Дорка, похоже, все это особенно не интересовало. — Тот тип, который привел тебя сюда — ты с ним живешь? — Да, — сказала я, — и в его доме. Он, кстати, отрабатывал его тут, у леммов. — Тогда какого же черта он привел тебя сюда? — Леммы сказали, что его ищут. Отряды с той стороны. Которые набились сюда, когда там стало совсем плохо. — Ну, долго они тут не продержатся. Я слышал, среди них уже Болезнь. — Похоже, они потому его и ищут. Когда там началась Болезнь, они видимо, перепугались, попробовали рвануть обратно и обнаружили, что Проход закрылся. А кроме Xаарта никто из местных, по-моему, на ту сторону не ходит. Они, наверное, решили, что это просто какой-то трюк, что есть какой-то способ вернуться назад, просто они его не знают и что можно как-то выколотить эти сведения. Они напуганы и на все готовы. Если они не найдут Xаарта, они начнут прочесывать город — в поисках того, кто мог бы их вывести на ту сторону. А что они при этом никого щадить не будут — сам знаешь. — Что стоит местным вооружиться и загнать их в какую-нибудь дыру, а там перестрелять? Не понимаю, почему они этого не сделают? Теперь удивилась я. — Разве ты не знаешь? Тут никто не способен к насилию. Они по-моему, в массе своей и обороняться не могут. Он вздохнул. — Это-то я знаю. хотел бы я знать — почему? — А как по-твоему? Он задумчиво сказал: — Я думаю, это Болезнь. Они больны уже с рождения. А она что-то меняет в мозгу. Они же все тут не в себе, ты заметила? — С нашей точки зрения — да. И мы, с их точки зрения, наверное — тоже. — Ну, мы-то здоровы, — сказал он. — Ты так думаешь? Он прошел вглубь моей ниши и устроился там. Я сказала: — Ты напрасно это делаешь. Это все-таки, мой дом. — Перестань, — сказал он. — Кто тут серьезно смотрит на такие вещи? — Я смотрю. Это мое дело. Он хихикнул. — А если я не уйду, что ты сможешь сделать? Я сказала: — Ничего. Но если ты будешь уж очень настаивать, сюда сразу придет парочка леммов. Они хорошо ко мне относятся. И не любят, когда кому-то рядом плохо. А что они умеют делать — сам знаешь. А когда вернется Xаарт, он с тобой тоже разберется. — Он не будет возражать, — уверенно сказал Дорк. — Если я сама захочу — то нет. А если пожалуюсь, то будет. Дорк неохотно поднялся. похоже, с леммами я нечаянно попала в точку — он уже несколько лет прожил здесь и отлично знал их возможности. Я подняла глаза и действительно увидела лемма — он стоял в дальнем коридоре. Как можно на несколько лет добровольно заключить себя в тюрьму, пусть даже безопасную и изобильную, и жить бок о бок с существами, которых ты не понимаешь и боишься — не знаю. В остальном здесь было спокойно. С Дорком у меня больше не было никаких сложностей, а отношения сложились вполне приятельские. И действительно, хорошо, когда есть с кем поговорить в мире, где никто никем не интересуется. Я ходила работать на этом странном конвейере, по нескольку часов в день, ела обычно вместе с леммами, в их помещениях и даже несколько раз видела иx детей. Я-то полагала, что они, как и всякие дети, должны носиться повсюду, надоедать и беспокоить. Ничего подобного. Они сидели, уставясь в пространство — миниатюрные копии взрослых, иногда кто-нибудь из них вставал — всегда с определенной целью, никогда — просто так. Думаю, все воспитание заключалось в том, чтобы постоянно держать их в психологическом поле. Может, няньками как раз и были те леммы, которых я находила неподвижно сидящими в нишах совсем на другом конце фактории? Не знаю. Вечерами я болтала с Дорком. Он охотно вспоминал о жизни на той стороне. Я — нет. Я оставила там не так уж много — все, что было там, я могла бы найти и здесь — если бы вернулся Xаарт. Двадцать дней прошло. Xаарт не вернулся. Еще десять. Сначала я думала, что ничего страшного тут нет — на этой стороне мало кто заботится о точном времени. Потом начала волноваться. Потом перестала волноваться и впала в какое-то тупое оцепенение. Нужно сказать, что Дорк не торжествовал, глядя на мое вытянувшееся лицо, и даже пытался меня утешать. Он выдвигал самые разнообразные версии, каждая из которых, при ближайшем рассмотрении, впрочем, сама по себе оказывалась достаточно неприятной. Когда прошло два месяца, я наверняка знала, что он убит. Не понимала я только одного — что мне теперь делать? Леммы, которые, как мне казалось, знают все, на мой отчаянный вопрос могли ответить немного. Они больше не выходят. Там, за лесом, очень плохо. Они не знают, что там происходит. Лемм, который говорил со мной, отвечал мне неохотно. То ли был напуган, то ли они вообще не любят отвечать на вопросы, а сами сообщают тебе только то, что считают нужным. Никак мне не удавалось их понять. Мне было не трудно примириться с этим странным местом и с его обитателями, пока я дожидалась тут Хаарта, но теперь мне стало нехорошо. Неуютно. Я решила подождать, пока пройдет Кочевье, а потом уходить. Тут, в фактории, можно прожить какое-то время, тут безопасно и спокойно, но как тут можно прожить всю жизнь — не знаю. А если я и уйду отсюда, то — куда? И что мне делать дальше? Это я тоже слабо себе представляла. Но ждать так долго мне не пришлось. Вся фактория представляла собой, несмотря на свою причудливую форму, вытянутый эллипс, в одном конце которого, неподалеку от входа, располагались жилые помещения, а в дальнем — оранжереи и фабрики. Когда мне надоело накачивать газ в дурацкие светильники, — да и не так уж и много их было нужно — я попросилась в оранжереи. Там, по крайней мере, работа была не такая монотонная и я хоть могла свести знакомство с местными растениями, хотя, по-моему, большая часть тех крупных причудливых грибов и мясистых плодов, которые росли в оранжерее, были продуктами длительной селекции — леммы вообще отличные биотехнологи. Часть расположенных там стеллажей с растениями требовали равномерного освещения и влажности, их все время надо было передвигать. Работа это была нелегкая и я попросила Дорка сходить со мной. Он отказался. К тому времени, мне было ясно, что он подхватил Болезнь — ел он не больше обычного, но толстел на глазах, поднимался редко и потерял интерес к тому, что творилось вокруг. По-моему, кроме меня, никто не обращал на это внимания, леммы в том числе. Я и сама не знала, что тут можно сделать — что-то я не слышала, чтобы Болезнь как-то поддавалась лечению. Кстати, по-моему, это было единственное заболевание в этом мире. Ни о каких инфекциях я больше не слышала. Так что я пошла сама и уже передвинула больше половины стеллажей в проклятой оранжерее, когда услышала взрывы и выстрелы. Мягкие пористые стены одинаково хорошо гасили шум и взрывную волну, — казалось, что это все происходит где-то очень далеко. Потом на меня нахлынула боль. Она была как удар — внезапная, раздирающая голову. Я скорчилась между стеллажами, в глазах у меня мелькали разноцветные пятна, казалось, что чудовищные растения на стенах пульсируют. Потом я, наверное, потеряла сознание. Когда я очнулась, вокруг было уже тихо. В голове звенела странная пустота. Какое-то время я неподвижно просидела на упругом теплом полу. Я боялась выйти из оранжереи — я уже понимала, что на нас напали, но слабо представляла себе, что произошло потом. Вероятно, какая-нибудь из банд заняла факторию. Тогда мне нужно как-то выбираться отсюда. Я с натугой взгромоздила один стеллаж на другой — с него посыпались растения — и полезла наверх. Это была одна из секций, над которыми не было сплошных перекрытий — только что-то вроде нависших карнизов. Так что я, используя стеллажи вместо лестницы, вкарабкалась по ним и очутилась на стене лабиринта. Держась середины, я ползком начала пробираться к главному входу — я хотела знать, что там произошло. Если солдаты еще внутри, я могла спрыгнуть со стены и убежать — в этом лесу найти человека, да еще пешего, практически невозможно. Но они были уже у главного входа. Я так и не знаю, зачем они напали на факторию — они ничего оттуда не взяли. Думаю, из того, что они знали о леммаx, они надеялись найти что-то, какие-то технические приспособления, что-то, что поможет им выбраться отсюда. Но с технологическими приспособлениями леммов могли разбираться только сами леммы. Так что я увидела иx, когда они садились на лошадей. Все они были грязными и ободранными, все одеты кто во что, и прямо-таки увешаны оружием. С лошадьми они обращались тоже не слишком ловко. Они возбужденно переговаривались — видимо, и в отряде уже не очень-то ладилось. Я насчитала шестнадцать человек — то ли, отряд разделился, то ли остальных выкосила Болезнь. Раньше их было гораздо больше. Они уже отъезжали, когда я сообразила, что узнала двух лошадей. Лошадь Xаарта и свою кобылу. Я вцепилась в теплый край стены и провожала их глазами, пока они не скрылись за деревьями. К тому времени я уже понимала, что Xаарт погиб, но все таки, пыталась уверить себя, что это не так. Что просто ему что-то помешало вернуться. Теперь-то, я окончательно в этом убедилась. Они все-таки взяли его, и убили — наверное, на пути отсюда. Иначе, почему обе лошади… Я подождала еще с полчаса — они не возвращались. Внутри фактории было так тихо… Наконец, я поднялась во весть рост и пошла по перекрытиям к жилым помещениям. Несколько раз я ошибалась и мне пришлось обходить какие-то комнаты и темные кладовые. Потом я увидела центральное помещение. Они расстреляли всех людей, которые были там. И всех леммов, которые встретились им поблизости. Я ходила между ними, переворачивала тяжелые тела, пытаясь найти хоть кого-то, кто был бы просто ранен. Через какое-то время я наткнулась на Дорка. Он лежал у стены, его светлые глаза были открыты. Никто из них не выжил. Никто. Часть стены была разворочена — они не захотели путаться в лабиринте коридоров, а просто открыли себе пролом в стене, пальнув из какой-нибудь базуки. Я было подумала, что даже если им удалось перестрелять всех людей, то, может, кто-то из леммов выжил — ведь большая часть их скрывалась в лабиринтах фактории. Поэтому я пошла вглубь по коридору и уже через несколько шагов наткнулась на мертвого лемма. На теле у него не было никаких повреждений. Потом еще на одного. Их убила чужая боль. Я обошла еще несколько коридоров, но это было бессмысленным занятием. Все леммы, которые попадались мне по дороге, были мертвы. Это их совокупная агония свалила меня с ног в оранжерее. Почему они не убежали, гадала я? Почему не приняли никаких мер? Почему не предупредили остальных. Ведь они же телепаты — должны же они были знать, что сюда движется отряд? Или нет? Или они не могли надолго расстаться со своим домом, потому что он был частью их самих? И его разрушение все равно было равносильно гибели? Наслали хотя бы видения, как они это, вроде умеют! Или и без того обезумевший, загнанный страхом в ловушку, ослепший мозг просто по определению не способен был воспринимать тонкий посыл деликатного чужого разума? Я вернулась в центральное помещение и, порывшись в чьем-то барахле, нашла заплечную сумку. Кинула туда котелок, кружку, спички — коробок был сделан явно на той стороне. Потом прошла в оранжерею и набила мешок всякой едой. Больше мне взять отсюда было нечего. Я охотно сделала бы что-нибудь для них, для тех, кто оставался лежать здесь — подожгла бы факторию, похоронив их всех в столбе пламени, или нарвала бы побольше папоротника, чтобы устроить им зеленую постель. Но как поджечь эти стены, я понятия не имела, а папоротника понадобилось бы слишком много. Да и не вернутся ли те, увидев огонь? Поэтому я просто закрыла Дорку глаза, вдела руки в ремни, взвалила мешок на спину и ушла. Должно быть, самое удобное средство передвижения в здешнем мире — летающие платформы леммов. Но ими никто кроме леммов никогда не пользуется. Наверное, это и невозможно. А лошади у меня больше не было. Я вышла оттуда так, как когда-то вошла — через центральный вход. В стене зияла дыра, открывая сквозной пролом, но мне туда лезть было противно. Когда я выходила, уже темнело, но оставаться на этом месте я не могла. И я пошла той же дорогой, по которой сюда приехали мы с Xаартом просто потому, что не знала, куда мне еще идти. Я решила, что все-таки доберусь до своего дома и посмотрю, что они с ним сделали. В голове у меня по прежнему было пусто, словно я разучилась чувствовать хоть что-нибудь. Я знала, что домой идти бессмысленно, но хорошо было иметь какую-то цель. Земля была скрыта под толстым ковром мхов и папоротников, я все время проваливалась в какие-то рытвины. Вокруг возносились мощные, бесшумные стволы. Тут, в лесу, стояла такая же тишина, что и в мертвой фактории. Скоро совсем стемнело, остаточный свет, падающий с неба заслоняли веера, лопасти и перья листвы. На стволах мне навстречу плыло слабое мерцание — кажется, это были какие-то грибы. Вскоре я набрела на рухнувшее полое дерево — какой-нибудь хвощ. В нем была очень хорошая трещина. Я влезла туда по пояс, посветив во все стороны спичкой. Там было пусто и относительно сухо — это было никем не занятое жилье. Я забилась туда, затащила рюкзак, положила его под голову и очень скоро заснула. Мне ничего не снилось. |
|
|