"Внемлющие небесам" - читать интересную книгу автора (Ганн Джеймс)1. РОБЕРТ МАКДОНАЛЬД – 2026Ропот голосов. Макдональд вслушивался, подозревая сокрытый в нем смысл. Казалось, стоит ему сосредоточиться, и он поймет, что они пытаются сообщить. Ничего, однако, и на этот раз не получалось. Сконцентрировав все внимание, он снова попытался вникнуть в смысл происходящего. – За всем молчаливой тенью кроется извечный вопрос, на который невозможно ответить отрицательно. «Есть ли там кто-нибудь?» Говорил Боб Адамс, неизменный advocatus diaboli, с вызовом поглядывая на собравшихся за столом. Его круглое лицо, несмотря на прохладу, царившую в зале собраний, облицованном панелями красного дерева, искрилось бисеринками пота. Саундерс глубоко затянулся трубкой. – Однако данный тезис не распространяется на всю науку. Ученый, a priori отбрасывающий отрицательный результат, – воистину идиот. А поскольку нам это не угрожает, продолжим наши поиски, уповая на веру и статистическую вероятность. Макдональд наблюдал, как клубы дыма возносились над головой Саундерса, пока их не подхватывал поток воздуха от вентилятора, отчего они рассеивались и постепенно расплывались. Дым становился невидим, но запах еще долго щекотал ноздри. Ароматическая табачная смесь, легко отличимая от запаха дешевых сигарет Адамса и других. «А разве наша цель не напоминает это? – задумался Макдональд. – Наблюдать, как разреженный дымок жизни дрейфует по Вселенной, просевать, частица за частицей, его пласты, дабы заставить сойти с извечных энтропийных путей и вернуть к первозданной, упорядоченной и значимой форме». «Жизнь невозможна по самой своей сути, – думал он. – Однако, благодаря обузданию энтропии, она все же существует». С другого конца стола, заставленного переполненными пепельницами и заваленного исписанными каракулями блокнотами, отозвался Олсен: – С самого начала было ясно: поиски затянутся надолго. Не на годы, а на столетия. Компьютеры должны собрать достаточный банк данных, по объему информации приближающихся к числу атомов во Вселенной. Чего ж теперь трусить? – …Абсурд, – сказал кто-то, после чего вмешался Адамс: – Тебе легко говорить о столетиях, когда ты сам здесь едва три года. Проторчал бы лет десять, как я. Или, как наш Мак. Он в Программе двадцать лет, из них пятнадцать – во главе ее. – Какой смысл рассуждать о неизвестном? – спокойно заметил Зонненборн. – Давайте основываться на расчетах вероятности. По мнению Шкловского и Сагана, только в вашей галактике насчитывается более миллиарда пригодных для жизни планет. По оценкам Хорнера, на одной из миллиона планет существует развитое общество, – я все это в нашем звездном рое. Саган, правда, утверждает, – на одной из ста тысяч. Но как бы там ни было, – неплохие шансы обнаружить, что кто-нибудь там, да есть: от трехсот до десяти тысяч цивилизаций только в нашем уголке Вселенной. Наша с вами деятельность сводится к прослушиванию в соответствующих местах и направлениях. Но самое, пожалуй, главное – суметь понять услышанное. Адамс обернулся к Макдональду: – Что скажешь, Мак? – Скажу, что подобные принципиальные дискуссии никому еще не повредили, – резюмировал Макдональд. – Всем нам постоянно следует помнить, для чего мы все тут, собственно, собрались. Иначе мы окажемся погребенными Ниагарой данных. К тому же, друзья, самое время перейти к текущим делам – к составлению графика наблюдений на сегодняшнюю ночь и до конца недели – вплоть до следующего совещания. – Думаю, – начал Саундерс, – мы должны предпринять методичную «чистку» галактической сферы, прослушивая весь диапазон волн. – Мы это проделывали уже сотни раз, – проговорил Зонненборн. – Но не с моим новым фильтром. – Самая многообещающая, на мой взгляд, – Тау Кита, – вставил Олсен. – Следует устроить ей прослушивание третьей степени… Макдональд услышал, как Адамс бурчит себе под нос: – Если там есть хоть кто-то передающий, то какой-нибудь радиолюбитель при помощи своего старья поймает их сообщения, дешифрует по всем правилам мистера Бонда, а мы окажемся тут по уши в дерьме вместе со всем своим оборудованием, влетевшим в сто миллионов зелененьких… – И не забудьте, – сообщил Макдональд, – завтра суббота и мы с Марией ждем вас всех у себя вечером. Как всегда, в восемь. Как обычно выпьем и поболтаем. Если кто-то из присутствующих не успел высказаться, – думается, возможность предоставится прекрасная. Макдональд отнюдь не чувствовал себя столь оптимистично, как силился это показать. Более того, он смутно представлял, как выдержит еще один субботний вечер с выпивкой и дискуссиями на темы Программы. Сейчас он переживал одну из тех своих депрессий, когда, казалось, все наваливается на него разом, и ни выбраться из всего этого, ни поделиться с кем-либо невозможно. Однако, как бы он себя ни чувствовал, субботние вечеринки оказывали благотворное влияние на моральное состояние остальных. С моральным духом в Программе всегда ощущались проблемы. А, кроме того, эти встречи положительно действовали на Марию. Она и так достаточно редко выходит из дому. Ей необходимо общение. Ну, а в остальном… А в остальном, быть может, Адамс прав. Возможно, там действительно никого нет. И сигналы не поступают потому, что их некому посылать; может, и впрямь: человек – один, как перст, во Вселенной. Так сказать, наедине с Господом. Или наедине с самим собой? Неизвестно, что хуже. И, может, все эти усилия напрасны, и подготовка, их труд, мечты, интеллект и квалификация и все замыслы и чаяния как в бездонной бочке? Жалкий глупец. «Ну почему, собственно, я?» – думал Макдональд. Разве кто-либо другой не смог бы руководить ими лучше, водить их, не за нос, а в свет собственной истинной мудрости? Или эти ежесубботние приемы – единственное, для чего он еще годится?.. И не пора ли ему пересаживаться в иное кресло? Он вздрогнул. Это ожидание без конца исподволь доканывало его, – ожидание чего-то, никак не наступающего. А ведь не за горами очередные дебаты в Конгрессе. Что он скажет им такого, чего уже не говорил раньше? Как обосновывать Программу, осуществляющуюся уже почти полстолетия, если она может длиться еще бесконечно долго? – Господа, – энергично обратился он. – Прошу всех занять свои места у аппаратуры. Едва он успел усесться за свой захламленный стол, как перед ним возникла Лили. – Вот тут – компьютерный анализ данных прослушивания последней ночи, – сообщила она, кладя на стол тоненькую стопку стянутых скрепкой листков. – Рейнольдс утверждает, там ничего нет, но вы ведь всегда проверяете лично. А это – стенограмма прошлогодних дебатов в Конгрессе. – Поверх стопки легла толстая папка. – Корреспонденция и текущие финансовые документы, если понадобятся, – в отдельном скоросшивателе. Макдональд повернул голову. – Здесь правительственное сообщение из НАСА, касающееся процедурных основ прошлогоднего бюджета, и личное послание Тэда Вартиняна. Он сообщает, речь и впрямь идет о жизни или смерти, и урезания ассигнований не избежать. Он не скрывает своей озабоченности, ведь по сути, это может означать свертывание Программы. – Нет слов, – сказал Макдональд голосом уверенного в себе человека. – Несколько просьб о предоставлении работы. Правда, их меньше, чем обычно. На письма детей я уже ответила. Ну и, конечно, как всегда, эти дикие письма от людей, получающих послания непосредственно из Космоса, а одно – от летавшего на НЛО. Он так это и назвал, – не «тарелка» или как-то там еще. Один журналист желает взять интервью у вас и еще одного-двух сотрудников Программы. Думаю, он наш сторонник. А вот другой его коллега производит впечатление человека, собирающегося нас разоблачить. Макдональд терпеливо слушал. Лили как всегда была великолепна. Она в состоянии выполнить всю черновую работу так же хорошо, как это сделал бы он сам. А если откровенно, то, возможно, у нее вышло бы даже лучше, не путайся он под ногами и не отвлекай ее внимания. – Оба прислали перечень вопросов и просят вас ответить на них. И еще на беседе с вами настаивает Джо. – Джо? – Один из смотрителей. – Чего он хочет? Потерять смотрителя они себе позволить не могли. Найти его намного сложнее, чем астронома, или, скажем, даже электронщика. – Он не сообщил, просто настаивает на разговоре с вами. Однако от персонала столовой я слышала, будто он жалуется, что его… его… – Ну-ну, что – его? – …его искусственная челюсть принимает сообщения. Макдональд охнул. – Задобри его как-нибудь, ладно. Лили? Боюсь, если я с ним поболтаю, мы наверняка потеряем смотрителя. – Я попытаюсь. Еще звонила миссис Макдональд, сказала, ничего срочного и перезванивать ей не нужно. – Соедини-ка меня с ней, – попросил Макдональд. – И, Лили… ты же завтра вечером будешь у нас, не так ли? – А что мне там делать, среди всех этих умников? – Для нас очень важно твое присутствие. Особенно настаивает Мария. Ты ведь знаешь, мы ведем разговоры не только на профессиональные темы. А женщин всегда так не хватает. Может, еще вскружишь голову какому-нибудь молодому человеку… – Это в моем-то возрасте, мистер Макдональд? Не предполагаете ли вы таким образом от меня избавиться? – Ни в коем случае. – Пойду звонить миссис Макдональд. – В дверях Лили обернулась. – Насчет приема я подумаю. Макдональд поворошил бумаги. Единственный интересующий его документ лежал в сомом низу – компьютерный анализ прослушивания прошлой ночи. Подумав, он решил оставить его, так сказать, на закуску – в награду за рутинный просмотр всего остального. Тэд не на шутку встревожен? Отвали-ка, Тэд. Следующее, эти щелкоперы. Допустим, он их примет. В конце концов, это одно из побочных следствий дислокации Программы в Пуэрто-Рико: сюда никто просто так, от нечего делать, не заявится. Ну и вопросики. Два привлекли его внимание. Как вы стали директором Программы? Этим интересовался тот самый доброжелатель. Какая у вас профессиональная подготовка? Это – второй. Что им сказать? Да и вообще, сможет ли он ответить?.. Наконец, он добрался до компьютерной обработки данных, – не отличающейся, впрочем, от остальных, поступивших за эту неделю, и за предыдущую, и все предшествующие месяцы и годы. Никаких существенных корреляций. Несколько пиков сигнала, – вот, например, эти, на частоте двадцать один сантиметр, – впрочем, это единственная концентрация шума. Всего-навсего излучение скоплений водорода, – ведь Малое "Ухо функционирует как обычный радиотелескоп. Впрочем, у Программы налицо и кое-какие достижения. Так, она исправно поставляет в Международный информационный банк ленты с новыми научными данными по звездам. Издержки процесса, не производящего каких-либо эффектов, кроме негативных. Возможно, их Инструментарий недостаточно чувствителен? Не исключено. Если б только удалось немного улучшить характеристики. Такой результат послужил бы хоть какой-то дымовой завесой для комиссии. Его можно выдать и за некоторый прогресс, хотя бы в области совершенствования аппаратуры. Топтаться на месте они не могут себе позволить. Необходимо расходовать больше средств, иначе ассигнования будут урезаны. Или прекратятся Вообще. Он сделал пометку: «Внимание, Саундерс: план повышения чувствительности». А может, аппаратура недостаточно избирательна? Впрочем, для подавления фоновых помех использован целый пакет изобретений, а периодические измерения в процессе эксплуатации Большого Уха показывают: с этим у Них все в порядке, по крайней мере, в отношении помех земного происхождения. «Внимание, Адамс: новый конденсатор селективности». А если компьютер не распознает вводимый в него сигнал? Может, для выделения каких-то неуловимых сообщений ему недостает сложности… Хотя самые изощренные шифры он раскалывает за пару секунд. Программа требует при появлении сигнала лишь различения, то есть принимается случайный шум или же в нем присутствует некая нестохастическая составляющая. На этом уровне даже не требуется подтверждения искусственности сигнала. «Внимание: запросить компьютер – что они прозевали…» Смешно?.. «Спросить Олсена». А стоит ли вообще исследовать радиоизлучение? Возможно, радио – особенность человеческой цивилизации? А у других его никогда и не было, или же они миновали подобный этап и обладают более иными, совершенными средствами связи? Например, лазерами. Телепатией или чем-то другим, по нашим понятиям, схожим с нею. А может, это и есть те" самое «пси-излучение», с помощью которого Моррисон проводил свои сеансы за много лет до Программы ОЗМА? Ну, а если же это так, тогда прослушиванием придется заняться кому-то другому. У него, Макдональда, нет ни соответствующего оборудования, ни квалификации, да и активной жизни осталось не так уж много, поздно Приниматься за что-то новое. Возможно, Адамс и прав. Он позвонил Лили. – Ты уже связалась с миссис Макдональд? – Телефон не отвечает. Он ощутил неясный страх… – Ох, простите, миссис Макдональд уже взяла трубку. Пожалуйста. – Алло, дорогая. А я уже, признаться, испугался, так долго ты не отвечала. «Глупо, – подумал он, – и еще глупее говорить об этом». – Мне нужно вздремнуть, – донесся заспанный голос. Сам звук ее голоса вызывал в нем волнение, а мягкие интонации как всегда ускоряли пульс. – Ты что-то хотел, милый? – Это ты мне звонила, – напомнил Макдональд. – Правда? А я и забыла. – Меня радует, что ты отдыхаешь. Ночью ты плохо спала. – Я приняла таблетки. – Сколько? – Только две, – те самые, которые ты оставил. – Ты моя послушная девочка. Увидимся через несколько часов. Спи дальше, извини, я не хотел разбудить тебя. Однако голос ее стал уже совсем бодрым. – Тебе ведь не придется уходить снова вечером? Правда? Мы будем вместе? – Там увидим, – проговорил он. Он знал: ему снова придется уходить. Макдональд остановился у длинного приземистого здания из бетона, где размещались администрация, служебные помещения и компьютеры. Опускались сумерки. Солнце скрылось за зелеными холмами, но-последние золотые и пурпурные лучи его еще трепетали на западном небосклоне. Высоко в небе высилась гигантская чаша радиотелескопа, поднятая на сплетениях металлических конструкций так, что, казалось, назначение ее – собирать звездную пыль, осыпающуюся по ночам с самого Млечного Пути. Сооружение начало разворачиваться, непостижимым образом наклоняясь, и теперь над ним была уже не чаша, но нечто похожее на ухо, которому ближние холмы, будто сложенные трубкой ладони, помогали вслушиваться в загадочный шепот Вселенной. «Пожалуй, это и удерживает меня здесь, – думал Макдональд. – Несмотря на все разочарования и напрасные усилия, быть может, именно она, эта гигантская машинерия – чуткая, как, пальцы пианиста, и придает нам силу в состязаниях с бесконечностью. Когда смертельно устаешь и в глазах темнеет от пристального вглядывания в узор диаграмм, всегда можно выйти из бетонной кельи и восстановить силу истомленной души в общении с послушным и верно служащим им гигантским механизмом, – этим безмолвным датчиком, чувствительным к неуловимым квантам энергии, – ничтожным всплескам вездесущей материи, мчащимся вечно вслепую по Вселенной. Это был их стетоскоп, которым мерили пульс мироздания, регистрировали рождение и угасание звезд, – их зонд, прощупывающий бесконечность здесь, на крошечной планетке заурядной звезды на самом краю Галактики». «А может, усомнившиеся их души тешил нереальный, воображаемый поэтический образ некоей воздетой высоко чаши, заманивающей падающие звезды Донна, – настороженного уха, чутко вслушивающегося в каждый подозрительный вскрик, исчезающий в доносящемся до нас едва уловимом шепоте. А в тысяче миль над нами висела гигантская пятимильная сеть – самый большой из когда-либо сооруженных радиотелескопов, сеть, заброшенная человеком в небеса, ловушка для звезд». «Дорваться бы как-нибудь к Большому Уху на время, намного большее, чем случайный миг контрольной синхронизации… – весьма прозаично размышлял Макдональд. – Тогда, возможно, и появились бы кое-какие результаты». Но он прекрасно понимал: радиоастрономы ни за что не позволят убивать время на забавы – поиск сигналов, которые никогда не придут. Лишь благодаря созданию Большого Уха Программа получила в наследство Малое Ухо. В последнее время активно велись разговоры о сооружении новой, еще большей сети, протяженностью в двадцать миль. Возможно, когда ее соорудят – если такое, конечно, произойдет – Программе, наконец, перейдет по наследству и время наблюдений на Большом Ухе. Если бы удалось дождаться этого, если бы утлый кораблик их веры проскочил меж Сциллой сомнений в собственных силах и Харибдой дотаций Конгресса… Не все воображаемые им образы поднимали дух. Были и другие – те, что роились по ночам. Например, образ человека, целую вечность вслушивающегося в шепот безмолвных звезд, в надежде уловить сигналы, которые не придут никогда, поскольку – и это самое трагичное – человек одинок во Вселенной. Он – лишь космическая случайность сознания, жаждущего, но так никогда и не получающего услады сочувствия. Один, как перст – единственный на Земле человек. Одинокий узник, навеки заточенный в глухой башне, – без надежды на освобождение, лишенный возможности взаимопонимания хоть с кем-то за ее стенами, без всякой надежды на осознание, что за пределами ее есть еще кто-то… Наверное, именно поэтому они и не сдавались, – в попытке отогнать эти ночные призраки. Доколе они слушают, дотоле жива и надежда. Отречься сейчас, в данный момент – значит признать свое поражение. Кое-кто уже поспешил объявить: мол, стоило не начинать, и не существовало бы самой проблемы. Подобное провозглашалось, как правило, кое-кем из представителей новых религий. Например, солитарианами. «Никого там нет, – проповедовали они. – Мы – единственный разум, созданный во Вселенной. Упьемся же собственным одиночеством и уникальностью». Впрочем, старые, традиционные религии ратовали за продолжение Программы. Зачем бы Господу создавать неисчислимые мириады иных звездных миров и планет, не предназначь Он их для живых созданий? Почему лишь человеку должно быть создану по образу Его и подобию? «Мы найдем их, – провозглашали они. – Свяжемся с ними. И узнаем, каким было их Благовещение. И какой Спаситель искупил их грехи». "И сказал им: вот то, о чем Я вам говорил, еще быв с вами, что надлежит исполниться всему, написанному в Законе Моисеевом и в пророках и псалмах… И сказал им: так написано и так надлежало страдать Христу и воскреснуть из мертвых в третий, день. Сумерки перешли в ночь. Небо стало черным, и снова родились звезды. Начиналось очередное прослушивание. Макдональд добрался к автомобилю в паркинге за зданием администрации, съехал по инерции с холма. Завел у самого его подножия мотор и отправился в неблизкий путь домой. Погруженная во тьму гасиенда производила впечатление запустения, столь хорошо знакомого Макдональду. Раньше такое случалось всякий раз, когда Мария покидала дом и отправлялась проведать кого-нибудь в Мехико-сити. Но сейчас-то дом не пустовал. Мария здесь. Откуда тогда это странное ощущение? Он открыл двери и зажег свет в холле. – Мария? Не спеша прошелся по терракотовым плитам холла. – Querida? Он двинулся дальше – мимо столовой, гостиной, кабинета и кухни. Наконец добрался до дверей темной спальни. – Maria Chavez?.. Зажег ночник. Она спала, и лицо ее было спокойно. Черные волосы разметались по подушке. Мария лежала на боку, поджав под одеялом ноги. Макдональд вглядывался в ее лицо, сравнивая его черты с навсегда запечатлевшимися в памяти. Даже теперь, когда сомкнутые веки скрывали черные, полные глубокой выразительности глаза, она оставалась прекраснейшей из всех, когда-либо встреченных им женщин. Сколько же счастливых мгновений испытали они вместе… Тепло воспоминаний согревало душу, когда он извлекал из памяти подробности их любовных встреч. Макдональд присел на краешек кровати и поцеловал ее в щеку, а потом – в лежащую поверх одеяла руку. Она не проснулась. Он осторожно потряс ее за плечо. – Мария! Она вздохнула, открыла глаза и растерянно заморгала. – Это я, Робби, – проговорил он, переходя невольно на ирландский акцент. Глаза ее ожили, на губах появилась сонная улыбка. – Робби вернулся. – Yo te amo, – шепнул и поцеловал ее. Затем отошел и проговорил: – Приглашаю тебя к столу. Вставай и одевайся. Ужин через полчаса, а может, и раньше. – Раньше… – повторила она. Он вышел из спальни и отправился на кухню. В холодильнике нашел пучок салата и, порывшись еще немного, обнаружил тонко нарезанные ломтики телятины. Приготовил салат «а-ля Цезарь» и телячий эскалоп. Орудовал он быстро и вполне профессионально. Готовить он любил. К подрумянившейся телятине был добавлен лимонный сок, эстрагон и белое вино. Он как раз вливал в блюдо немного говяжьего бульона, когда появилась Мария. Смуглая, гибкая и прекрасная, она остановилась в дверях и потянула носом. – Пахнет восхитительно! Фраза-намек, их шутка, понятная лишь двоим. Если готовила Мария, – а делала она это на мексиканский манер – то, как правило, получалось нечто наперченное, прожигающее себе путь в желудок будто негаснущие угли, Макдональд же предпочитал готовить более экзотические блюда, склоняясь к французской кухне. Кто бы из них ни выступал поваром, у другого оставалась альтернатива: либо восхищаться, либо принимать на себя поварские обязанности до конца недели. Макдональд разлил вино по бокальчикам. – «A la tres-bonne, a la tres-belle, – провозгласил он. – Qui fait ma joie et ma sante» – За Программу, – произнесла Мария. – Пусть в эту ночь примут чей-нибудь сигнал. Макдональд покачал головой. – В эту ночь нас только двое. Потом они остались одни во всем мире, так продолжалось уже лет двадцать. И она была столь же шаловлива, влюблена и весела, как в тот раз, когда они впервые узнали друг друга. Наконец, страсть сменилась бесконечным спокойствием и усладой, когда сама мысль о Программе казалась чем-то бесконечно далеким, к чему не стоит возвращаться. – Мария… – произнес он. – Робби?.. – Yo te amo, corazon. – Yo te amo, Робби. Потом он лежал рядом с ней, ожидая, когда успокоится ее дыхание, и Программа вновь медленно завладевала его сознанием. Ему показалось, она уснула; он поднялся и, не зажигая ночника, начал одеваться. – Робби? – Голос ее спросонья прозвучал испуганно. – Querida? – Ты опять уходишь? – Я не хотел тебя будить. – Тебе обязательно нужно идти? – Это же моя обязанность. – Останься, прошу тебя. Ну хотя бы на эту ночь. Он зажег ночник. Из полумрака в тусклом свете выплыло встревоженное лицо. Впрочем, и тени истерии он не заметил. – «Past ich, so rost ich». – Кроме того, мне бы потом стало стыдно. – Я понимаю, тогда ступай. Только возвращайся поскорее. Он снова извлек две таблетки, положил их на полочку в ванной, а упаковку спрятал. В главном корпусе наибольшее оживление и суета воцарялись ночью, когда шум солнечного радиоизлучения становился минимальным, а условия прослушивания звезд – самыми благоприятными. В коридорах сновали девушки с кувшинчиками кофе, а в бар стекались поговорить мужчины. Макдональд вошел в помещение центрального пульта. У табло с контрольными приборами дежурил Адамс, техником-ассистентом у него Монталеоне. Адамс поднял глаза и безнадежным жестом указал на свои наушники. Пожав плечами, Макдональд поочередно кивнул ему и напарнику, после чего устремил взгляд на диаграмму. Она показалась ему, впрочем, как и всегда, случайной. Адамс наклонился к нему, показывая пару максимумов. – Может, вот здесь что-то и есть. – Мало шансов, – ответил Макдональд. – Похоже, ты прав. Компьютер и не пробовал поднять тревогу. – После ряда лет основательных наблюдений за такими вещами подобное въедается в душу. Начинаешь мыслить, как компьютер. – Или от всех этих неудач впадаешь в депрессию. – Увы… В помещении все сияло, как в операционной: стекло, металл и пластик – все гладенькое, отполированное и стерильное. И еще повсюду пахло электричеством. Конечно, Макдональд знал, электричество не имеет запаха, но так уж получалось. На самом деле так, скорее всего, пах озон, или нагретая изоляция, или какая-то там смазка. На выяснение источника запаха тратить время не хотелось, да и, сказать по правде, он не очень стремился узнать это. Просто привык считать это запахом электричества. Возможно, именно поэтому ученый из него – никакой. Ученый – тот, кто хочет знать, «почему», непрестанно внушали его учителя. Макдональд склонился над пультом и щелкнул выключателем. Помещение наполнил тихий шипящий звук, напоминающий свист лопнувшей камеры – «ссспокойный шшшорох шипящих сссогласных со ссскальной сессии шшшепелявых ужжжей…» Он покрутил регулятор, и звук перешел в нечто, названное, кажется, Теннисоном – «журчаньем мириадов пчел». Еще оборот регулятора – и это уже напоминает Мэтью Арнольда. Он опять дотронулся до ручки регулятора, и звуки перешли в ропот отдаленных голосов – то призывных, то срывающихся, то спокойно-рассудительных, то шепчущих, словно в бесконечном отчаянии силились они втолковать нечто, находящееся за пределами понимания. Закрыв глаза, Макдональд будто видел припавшие к окнам лица, искаженные в своем стремлении быть услышанными и понятыми. И все они пытались во что бы то ни стало говорить разом. Макдональду даже захотелось прикрикнуть: «Молчать! Ну-ка, все там, тихо, – кроме вот тебя, с краю. И по очереди. Мы выслушаем всех до одного, пусть и затратим по времени сто человеческих жизней…» – Иногда, – проговорил Адамс, – мне кажется, напрасно мы подключили динамики. Человек неизбежно впадет в антропоморфизм. Спустя какое-то время начинает слышать нечто. Временами даже кажется, будто принимаешь какие-то послания. Теперь я эти голоса и не слушаю вовсе. А, бывало, просыпался ночью, от потревожившего нашептывания прямо в уши. Вот-вот, казалось, получу сообщение, и все сразу разрешится. И неизменно внезапно пробуждался. Он отключил динамики. – А может, кто-то и примет сообщение, – сказал Макдональд. – Этому как раз и служит звуковая трансформация радиочастот, сохраняя сосредоточенное внимание. Она либо гипнотизирует, либо просто раздражает, но все же именно в такой атмосфере и рождается вдохновение. – И безумие – тоже, – объявил Адамс. – Человек, как конь, – всегда должен тянуть собственный воз. – Да, конечно. Макдональд взял отложенные Адамсом наушники и приставил к уху. «Тико-тико, тико-тико», – послышалось ему. Будто чье-то щебетанье. «Тико-тико, тико-тико… Что за психи в Пуэрто-Рико?.. Уши есть, а нас не слышат. Из-за звезд поедет крыша…» Макдональд отложил наушники и усмехнулся. – Возможно, в безумии тоже есть свое вдохновение. – По крайней мере, такое отвлекает от черных мыслей. – А может, и от работы тоже? Ты и вправду хочешь кого-то там отыскать? – А зачем тогда я здесь торчу? Впрочем, иногда я думаю: а может, лучше ничего не знать? – Подобное нам всем время от времени приходит в голову, – согласился Макдональд. В кабинете он вновь с остервенением взялся за кипу бумаг и писем. Кое-как перебрав их до конца, встал и со вздохом потянулся. «Возможно, – пришла в голову мысль, – он не чувствовал бы себя столь, разочарованным и неуверенным, если б работал непосредственно над самой Проблемой, а не просто помогал заниматься ею другим». Но должен же кто-то делать это. Кто-то обязан заботиться, чтобы Программа крутилась, персонал выходил на работу, поступали бы ассигнования из бюджета, счета оплачивались и, как говорится, все пуговицы оставались на месте. Может, все, от чего он так отмахивается, – его черная работа, нудная бумажная возня и есть то самое важное. Да, естественно, это обычное управление, рутина, и Лили справится не хуже. Однако важно, чтобы на этом месте был именно он, человек, верящий в Программу, и чьи сомнения никогда не станут явными. Он словно превратился в Малое Ухо, своеобразный символ. А ведь именно символы поддерживают людской дух, не позволяют впадать в отчаяние. В приемной его ожидал смотритель. – Вы примете меня, сэр? – спросил он. – Ну конечно же, Джо, – сказал Макдональд, осторожно прикрывая дверь в кабинет. – В чем дело-то? Что ты мне хочешь сказать? – О моих зубах, сэр. Старичок поднялся со стула и, ловко орудуя языком и губами, выплюнул на ладонь искусственную челюсть. Макдональд с отвращением вытаращился на нее. Ничего особенного – зубы как зубы. Добротно изготовленная искусственная челюсть, разве что чересчур уж натуралистичная. Макдональда всегда отталкивали такого рода предметы. Вроде бы они и в точности имитировали нечто, каковым на самом деле не являлись, но в них он подсознательно ощущал какой-то подвох. – Они говорят со мной, мистер Макдональд, – прошамкал смотритель, с недовольством вглядываясь в содержимое ладони. – По ночам они шепчут мне, прямо из стакана на тумбочке у кровати, о чем-то очень далеком. Вроде бы какие-то сообщения. Макдональд вытаращился на смотрителя. Как странно слышать это от старика. С трудом он все же выговорил слово «сообщения». Почему именно это слово так удивило его? Ведь старикашка запросто мог подцепить его где-нибудь в бюро или в лабораториях. Наоборот – было бы странно, если б он ничего здесь не нахватался. Таким образом, все естественно: сообщения. – Я слышал, такое случается, – сказал Макдональд. – В искусственной челюсти мог случайно образоваться детекторный приемник и принимать радиоволны. Особенно, если поблизости какая-нибудь мощная радиостанция. А у нас здесь блуждает множество радиочастот, особенно если принять во внимание эти антенны и все такое прочее. Знаешь что, Джо? Давай договоримся с дантистом-профессионалом, – он приведет в порядок твои зубы, и они тебя больше не будут беспокоить. Я думаю, все ограничится небольшой переделкой. – Спасибо, сэр, – произнес старик, вставляя челюсть на место. – Вы прекрасный человек, мистер Макдональд. Десять миль пути до гасиенды Макдональда не покидало неопределенное чувство беспокойства, будто за весь день он так и не сделал чего-то важного или же сделал нечто некстати, в то время, как следовало поступить наоборот. Когда он остановился у входа, дом по-прежнему оставался темен, однако на сей раз не тьмой запустения, а лишь уютным затемнением. Он различил ее ровное и спокойное дыхание. Мария спала. Дом сиял огнями; лившиеся из окон длинные снопы света далеко отодвинули темноту, освещая даже близлежащие холмы, а шум, создаваемый множеством отголосков, рождал эхо, и казалось, все окрестности бурлят жизнью. – Заходи-ка, Лили, – пригласил Макдональд. Ему вспомнилась, некая зимняя сцена: Лили встречает в дверях джентльменов и помогает им снимать пальто. Но то была другая Лили, и дом был другой, да и воспоминания чьи-то чужие. – Рад тебя видеть. – Он показал рукой в направлении, откуда слышался наибольший шум. – В гостиной есть пиво, а в кабинете – кое-что и покрепче: девяностопятипроцентный пшеничный спирт. Будь с ним поосторожней. Коварная штука, скажу между нами. Однако – nane est bibendum! – А где миссис Макдональд? – спросила Лили. – Где-то там, внутри. – Макдональд взмахнул банкой. – Господа и бесстрашные дамы – в кабинете. Дамы вместе с отважными господами – в гостиной. Кухня – наша общая территория. Выбирай. – По правде, мне не следовало бы приходить, – сообщила Лили. – Я предлагала мистеру Саундерсу заменить его на центральном пульте, но он ответил, такое невозможно, – видите ли, я не знакома с правилами обслуживания аппаратуры. Будто компьютер и в самом деле нуждается в посторонней помощи, вроде мне неизвестно, как в случае чего поступить и кого вызвать. – Вот, что я скажу тебе. Лили, – изрек Макдональд. – Компьютер справился бы и сам. Да и ты управилась бы с ним лучше любого из нас. Но, знаешь. Лили, если дать человеку почувствовать, что он здесь лишний, его сразу же охватит чувство осознания собственной никчемности. И тогда человек сдается. А делать этого он не имеет права. – Ох, Мак!.. – вздохнула Лили. – Да, не имеет никакого права. Поскольку кого-то из них вскоре осенит идея. Она-то все и разрешит. Не меня осенит, а кого-то из них… Надо все же кого-то послать, сменить Чарли, пока еще вечеринка в разгаре. Лили вздохнула. – Я сделаю это, шеф. – И развлекайся как следует. – Слушаюсь, шеф, слушаюсь. – Найди себе какого-нибудь парня. Лили, – проворчал Макдональд, запирая двери и направляясь в сторону гостиной, поскольку Лили числилась последней в списке приглашенных. Из гостиной доносились обрывки разговоров. – …вплотную заняться гамма-лучами… – …а где взять деньги на постройку такого генератора? Никто еще не строил ничего подобного и неизвестно, во сколько это влетит. – …источников гамма-излучения должно быть в миллион раз меньше, чем радиоисточников на волне в двадцать один сантиметр… – …те же аргументы приводил Коккони почти пятьдесят лет назад… – …однако эмиссионная полоса водорода напрашивается сама собой. Так Моррисон сообщил Коккони, а тот, помнится, согласился, что она представляет собой логичный, самой природой созданный пункт радиоконтактов, так сказать, космических rendez-vous. «Единственная естественная эталонная частота, известная каждому наблюдателю во Вселенной», – вот так они это заключили. -…но уровень шума… Улыбнувшись, Макдональд двинулся на кухню за банкой холодного пива. – …автоматических зондов Брэйсуэлла? – осведомлялся кто-то с раздражением. – И чего ты от них ожидаешь? – Почему мы их не ищем? – С зондами Брэйсуэлла дело обстоит как раз наоборот: они сами должны нам представиться. – А с нашими, возможно, что-то произошло. После стольких-то миллионов лет на орбите… – …в лазерных пучках больше смысла. – Как же, – они тотчас затеряются на фоне звездного излучения… – Как доказали Шварц и Таунс, достаточно лишь выбрать длину волны поглощения атмосферой звезды. Установить узконаправленный лазерный пучок на частоте из линий поглощения углерода… В кабинете речь шла о квантовом шуме. – Квантовый шум – в пользу низких частот. – Однако он устанавливает их нижний предел. – Согласно расчетам Дрэйка, самым целесообразным, с точки зрения уровня шума, являются частоты между 3,2 и 8,1 сантиметра. – Дрэйк, Дрэйк! Да что там он знал! За нами – преимущество в целых полсотни лет исследований. Пятьдесят лет технического прогресса. Столько лет назад мы могли отправлять радиосигналы в радиусе тысячи световых лет, а лазерные – до десяти. А теперь эти величины возросли, по крайней мере, до десяти тысяч и пятисот соответственно. – А если там никого нет? – хмуро отозвался Адамс. – Короткими импульсами, как убеждал Оливер. Сто миллионов ватт в одну десятимиллиардную секунды рассеиваются по всему радиоспектру. – Мак, можно тебя попросить, подлей-ка мне. И Макдональд стал пробираться меж группками гостей по направлению к бару. – …а я так и сказала Чарли, – признавалась в уголке двум приятельницам какая-то женщина, – если бы мне платили десятку за каждую обкатанную пленку, я б и не сидела здесь, в Пуэрто-Рико… – …нейтрино, – говорил кто-то. – Чушь, – ответил другой в то время, как Макдональд, осторожно наливал в стакан пшеничный спирт, а потом разбавлял его апельсиновым соком. – Единственное по-настоящему логичное средство – волны. – О, я знаю, это те самые, еще не открытые, но которые предполагается открыть черва каких-нибудь десять лет. Вот только прошло уже почти пятьдесят лет с тех пор, как Моррисон выдвинул свою теорию, а мы их все еще так и не открыли. Макдональд лег на обратный курс через всю гостиную. – …доконает меня эта его ночная работа, – сообщила чья-то жена. – Целый день дети на головах ходят, а он еще и заявляет, встречай его на пороге, когда он возвращается на рассвете. Ромео! – …а может, они там все только слушают? – уныло изрек Адамс. – Так вот, как мы, – сидят и слушают, поскольку это значительно дешевле, чем передавать? – Вполне возможно, – согласился Макдональд. – А не думаешь ли ты, подобное кому-то уже пришло в голову, и они все-таки начали передавать? – Поставь себя на место остальных и подумай, – твоя догадка посетила всех сразу. Тогда можно просто сидеть и слушать. Вели там вообще есть хоть кто-то. Ток это, или иначе, все равно уши вянут и мороз по коже от всего этого. – Ну ладно, ладно. Мы должны что-то передавать. – А что бы ты передал? – Над этим надо слегка поразмыслить. Может, ряд простых чисел… – А если это не математическая цивилизация? – Идиот! Как бы они тогда построили антенны? – А может, по-простому, как радиолюбители. Или, может, у них антенны встроенные, а они об этом даже и не догадываются. – А может, это у тебя встроенная антенна, и никому об этом не ведомо? Банка у Макдональда опустела. Он направился на кухню. – …добиваться такого же времени на Большом Ухе. Даже если никто и не передает, мы могли бы уловить повседневный шум радиопередающих устройств цивилизации, удаленной на десять световых лет. Проблема только с дешифровкой, а вовсе не с приемом. – Они уже и так пытаются ловить, – во время исследования ближайших звездных систем. Попроси у них какую-нибудь запись и разработай себе программу. – Годится. Так я и сделаю. Дайте только мне немного времени, накропаю заказ… Макдональд оказался рядом с Марией. Он обнял ее за талию и привлек к себе. – С тобой все в порядке? – спросил он. – В порядке… Однако ее выдавало лицо. «Устала», – подумал Макдональд. Его постоянно тревожила мысль, она стареет, и уже вступает в средний возраст. С приближением собственной старости он как-то смирился и смело встречал ее, ощущая груз прожитых лет. Впрочем, в душе он продолжал чувствовать себя двадцатилетним, хотя прекрасно знал: ему стукнуло сорок семь. Вместе с тем он ощущал радость обреченного счастья, покоя и невозмутимости. За все это он готов платить юношеским восторгом, увлеченностью и самой верой в собственное бессмертие. Но Мария!.. – Ты уверена? Она кивнула. Он привлек ее к себе. – Я бы хотел снова остаться с тобой. Как всегда. – И я тоже. – Скоро мне собираться. – Это обязательно? – Я должен сменить Саундерса. Пусть и он немного повеселится со всеми. – А вместо тебя нельзя послать кого-то другого? – Кого же? – Макдональд с добродушной беспомощностью протянул руку в сторону собравшихся в небольшие группки, тесно связанными узами упорядоченных звуков человеческой речи. Она лилась непрерывно. – Смотри-ка, неплохо развлекаются. Мое отсутствие пройдет незамеченным. – Но я-то замечу. – Разумеется, querida. – Ты им и мать, и отец, и священник – в одном лице, – сказала Мария. – Уж очень ты их опекаешь. – Приходится удерживать всех вместе. В конце концов, на что еще я гожусь? – Да, наверное, уж на что-нибудь и сгодился бы… Макдональд только покрепче обнял ее одной рукой. – Вы только гляньте на Мака с Марией, – проговорил какой-то заика. – Какая дьявольская п…п…преданность! Макдональд с улыбкой снес похлопывание по плечу, старательно прикрывая Марию. – Увидимся позже, – объявил он. Проходя по гостиной, он слышал, как кто-то говорил: – Эдди советует как следует присмотреться к цепным макрочастицам угольных хондритов. Кто знает, из какого далека они прибыли. А может, их прислали, и, кто знает, какое послание содержат частицы. Он прикрыл за собою двери, и галдеж сменился просто шумом, переходящим в ропот. На мгновение он задержался у распахнутой дверцы автомобиля и поднял взгляд к небу. Ропот из гостиной нечто ему напомнил. Динамики в пультовой. Все эти голоса, которые непрерывно и безостановочно говорят, говорят, а он не понимает ни слова. У него блеснула какая-то мысль. Хорошо бы сосредоточиться на ней. Однако он выпил гораздо больше одной банки пива. А может, недопил? После долгих часов прослушивания у Макдональда всегда слегка кружилась голова, но в эту ночь было намного хуже. Может, из-за всех этих разговоров, пива или чего-то, пока еще неосознанного. Тико-тико, тико-тико… Даже если они ухитрились бы принять некое послание, то, прежде чем удалось завязать хоть какое-то подобие диалога – допустим, с ближайшей из возможных звезд – все равно к тому времени от них не осталось бы на свете и следа. Из какой фанатичной самоотверженности рождается их долготерпение? …Что за психи в Пуэрто-Рико?.. Вот еще пример из религии. Достаточно вспомнить эпоху возведения средневековых соборов, строительство которых продолжалось целые столетия: – …эй, приятель, что поделываешь? – Да вот, работаю поденно за десять франков. – Ну, а ты? – Укладываю камни. – А ты… ты-то что делаешь? – А я возвожу собор. Большинство тогда возводило соборы. Большинство, скованное религиозно-фанатическим помешательством – одержимостью осознания собственной предназначенности, своей особой миссии. Это давало силы работать всю жизнь без малейшей надежды узреть дело своих рук. Уши есть, а нас не слышат… Простые каменщики и поденщики со временем уходили. Оставались лишь, те в чьих душах продолжала жить идея – мечта. Но сперва те, оставшиеся, должны были с самого начала стать одержимыми. Из-за звезд поедет крыша? И сегодня он слышал голоса – почти такие же, как и во время ночных дежурств. Они настойчиво пытались сообщить нечто срочное, только ему предназначавшееся, однако он не смог разобрать ни слова. Лишь отдаленное бормотание, назойливая и раздражающая болтовня. Тико-тико, тико-тико… У него возникло желание рявкнуть на всю Вселенную: «Да заткнитесь вы там! Не все же разом! Сперва вот ты!» Конечно, он такого никогда не сделает. Впрочем, а пробовал ли он, крикнуть вот так? Наставь-ка уши, ты, чудак! На самом ли деле он задремал над пультом, одурев от всей этой болтовни, или ему это лишь почудилось? И просто приснилось, что он пробудился?! А может, только снится, будто он спит? Все слушаешь, а вдруг… Там есть приятель твой и друг?.. Здесь присутствовало безумие, однако, быть может, безумие необычное, божественное, творческое. Не в нем ли заключена та самая животворная сила упрямого человеческого сознания – движущая сила человеческого сумасбродства, неистово требующего упорядоченности от случайностей Вселенной, – созидательная мощь ужасающего одиночества, ищущего собеседника среди звезд? Все слушаешь, а вдруг… Там одиночество твое?.. Телефонный звонок истаял в гипнотической мгле. Макдональд поднял трубку со слабой надеждой, а вдруг это звонят из Вселенной и, сейчас ему скажут, с характерным, глотающим окончания, британским произношением: «Алло, это Человек? Вы у телефона? Алло, алло! Что-то связь барахлит, не правда ли? Нам хотелось проинформировать вас о нашем существовании. Слышите? Наше послание уже в пути. Через пару столетий вы его должны получить. Оставайтесь у телефона. Будьте так любезны…» Однако звонили не из Вселенной. Знакомый голос с американским акцентом принадлежал Чарли Саундерсу. – Мак, случилось непредвиденное. Олсен уже выехал сменить тебя, но, я полагаю, ты должен все бросить и приехать немедленно. Это касается Марии. «Брось все. Сейчас это не важно. Переведи аппаратуру в автоматический режим, компьютер сам займется всем. Мария!.. Немедленно! Давай, быстрее! Скорей! Вот, кажется, подъехал какой-то автомобиль. Наверно, это Олсен. Впрочем, неважно…» "Что произошло? Почему он не спросил сразу? А может… Неважно – что. Мария! Но что могло случиться? Ничего серьезного. Столько людей… Nil desperandum. Однако… зачем звонил Чарли, если ничего серьезного? Нет, скорее всего, это нечто серьезное. Следует приготовиться к чему-то ужасному, способному пошатнуть его мир и разорвать душу". «Нельзя сломаться на глазах у всех. Почему нельзя? Почему он должен казаться железным? И почему ему надлежит всегда оставаться безмятежно спокойным, полным непоколебимой веры? За что именно ему? Если произошло нечто ужасное, жуткое с Марией… Тогда все равно. Навсегда. Почему он не спросил Чарли? Почему? Впрочем, плохое пусть подождет, от неизвестности хуже не станет». «Ну почему мироздание равнодушно к моим страданиям? Он – ничто, и чувства его – ничто для всех, кроме него самого. Для Вселенной важна лишь Программа. И в ней ничтожная вероятность стать его связующим звеном с вечностью. Его любовь и его страдания – это он сам, но жизнь и смерть его безраздельно принадлежат Программе…» Подъезжая к гасиенде, Макдональд дышал уже ровнее. Он уже совладал со своими чувствами. Небо на востоке посерело перед рассветом. Обычное время возвращения домой для персонала Программы. Саундерс ждал его в дверях. – Доктор Лессенден уже здесь. В гостиной еще витал папиросный дым и, казалось, еще не растаяло эхо бесед, однако здесь кто-то уже потрудился. Следы вечеринки убраны. Наверно, суетились все, как угорелые. Люди у него что надо. – Бетти обнаружила ее в ванной, за вашей спальней. Этого бы не случилось, не будь все так заняты друг другом. Это я виноват. Мне не следовало соглашаться на замену. Возможно, не оставь ты ее… Я же видел, как не хотелось тебе этого. – Нет здесь ничьей вины. Она очень часто оставалась одна, – сказал Макдональд. – Что с ней? – Я разве не сказал тебе? Она вскрыла себе вены лезвием. Бетти обнаружила ее лежащей в ванне. «Словно в розовой фруктовой воде», – так она выразилась. Будто чья-то лапа стиснула Макдональду нутро. Стиснула и отпустила. Да, вот оно и случилось. Но разве он не знал все с самого начала? С того дня, как она наглоталась снотворного, он постоянно жил с этим знанием, хотя и пытался убедить себя и поверить ее заверениям, что большую дозу она приняла по ошибке. А может, все-таки не знал? Одно он знал теперь наверняка: сообщение Саундерса не явилось для него неожиданностью. А потом все они стояли в дверях спальни, а на кровати лежала Мария, укрытая одеялом, и тела ее, казалось, будто и нет под ним, ведь на покрывале не оставалось ни единой складочки; руки ее лежали поверх одеяла, и повязки выделялись белыми полосами, нанесенными, словно кистью, поверх совершенства оливковой кожи рук… Но, увы, теперь совершенство утрачено, – и тут же он одернул себя, глядя на ее ужасно искривленные губы: они говорили ему сейчас и о скрытой горечи, и о невысказанной печали, и обо всей ее жизни, где столько раз приходилось лицемерить… Доктор Лессенден поднял голову; со лба его стекали капли пота. – Кровотечение остановлено, но она потеряла много крови. Придется везти в клинику на переливание. С минуты на минуту прибудет карета скорой помощи. Макдональд взглянул в лицо Марии. Бледное, словно восковое изваяние. Будто голова ее уже лежала на атласной подушке в вечном сне. – Шансы – пятьдесят на пятьдесят, – ответил Лессенден на его немой вопрос. В спальню вошли санитары с носилками. – Вот это Бетти нашла на ее туалетном столике, – сообщил Саундерс. Он отдал Макдональду сложенный вдвое листок. Макдональд развернул бумажку: Появление Макдональда в бюро стало неожиданностью для всех. Его ни о чем не спрашивали, да и он отнюдь не горел желанием признаться, что бездеятельное сидение в переполненном воспоминаниями доме невыносимо, когда ждешь единственного известия. Когда же кто-то все же решился спросить его о Марии, он ответил: – Доктор Лессенден не теряет надежды. Она еще не пришла в сознание. И неизвестно, сколько такое состояние продлится. Доктор сказал, с таким же успехом ждать можно и здесь. Наверное, я действовал им в клинике на нервы. А Мария по-прежнему без сознания… Наконец, Макдональд остался один. Достал бумагу и карандаш и долго трудился над заявлением. Перечитав, смял листок и сунул в корзинку для мусора. Затем взял чистый лист и нацарапал одну фразу. Потом вызвал Лили. – Отправь вот это! Лили взглянула на листок. – Нет, Мак. – Отправь! – Но… – Это не сиюминутный порыв. И не амбиции. Я все обдумал. Отправляй. Она медленно вышла из кабинета. Макдональд принялся бесцельно перекладывать бумаги на столе в ожидании телефонного звонка. Однако еще раньше без стука вошел Саундерс. – Ты не сделаешь этого, Мак, – выпалил он с порога. Макдональд вздохнул. – Это Лили тебе рассказала. Уволил бы девчонку, если бы не ее преданность. – Естественно, она мне рассказала. Ведь речь не только о тебе. Обо всей Программе. – Вот именно. Я тоже озабочен ее судьбой. – Мне кажется, я понимаю твое состояние, Мак… – Саундерс запнулся. – Впрочем, нет. Откуда мне знать, каково тебе сейчас. Без сомнения, это адское испытание. Но не бросай нас. Подумай о Программе. – О ней я и думаю, Чарли, – ведь в жизни-то я банкрот. За что ни брался, все обращалось в прах. – Ты – лучший среди нас. – Кто, я? Бездарный лингвист? Паршивый инженер? Я не обладаю соответствующей квалификацией для такой работы, Чарли. Вам нужен кто-то понаходчивей, чтобы продолжать Программу, – кто-то, способный к плодотворной деятельности, некто… осененный благодатью. Через несколько минут ему пришлось все повторить Олсену. Когда он упомянул о квалификации, тот только и смог пролепетать: – Мак, ты устраиваешь чудные приемы. Больше всего его растрогал скептик Адамс: – Вера в тебя, Мак, заменяет мне веру в бога. Зонненборн сообщил: – Программа – это ты. Если уйдешь ты, все рассыплется. Это явится началом конца. – Всегда так кажется. Однако в делах, развивающихся по своим канонам, такие предсказания, как правило, никогда не сбываются. Программа существовала до меня и продолжится после того, как я уйду. Просто она должна стать долговечнее всех нас, потому как мы – всего лишь одно поколение, она же – на века. Он подождал, пока Зонненборн ушел, и устало сказал Лили: – Хватит. Ни у кого из них не хватило духу спросить, как там Мария, а ведь и ее он так же относил к своему жизненному банкротству. Она пыталась что-то объяснить ему еще месяц назад, перед тем как принять те таблетки, однако тогда он не захотел понять ее. Где уж ему уразуметь, что скажут звезды, если он не в состоянии понять самого близкого ему человека. И теперь настало время за все расплачиваться. Чего же могла желать Мария? Впрочем, он-то знал, и если она выживет, таких жертв с ее стороны он не допустит, слишком высокая цена. Слишком долго она жила только для него, оставаясь всегда одна в доме, – брошенная кукла, в ожидании, когда вернется хозяин и снова возьмет ее в руки. Чтобы опять дать ему силы к существованию. В душе ее нарастало страдание, – ведь прошли ее лучшие годы, – а это для красивой женщины самое страшное, особенно, если старится она в одиночестве, величайшем из одиночеств. А он был самолюбив. Ослепленный любовью к себе, хотел видеть смысл ее жизни в служении ему. Детей он не захотел, полагая, что они могут нарушить гармонию их жизни вдвоем. Гармонию – для него, а для нее все происходящее выглядело далеким от совершенства. А может, если Мария выживет, – еще не поздно? Но, если ее не станет, ему не хватит ни души, ни сердца продолжать вытягивать работу, в которую он – и это уже ясно – не привносит ровным счетом ничего. Телефон, наконец, отозвался. – Она выживет, Мак, – сообщил Лессенден. И спустя минуту: – Мак, я говорю… – Я слышал. – Она хочет тебя видеть. – Буду сейчас же. – Еще она попросила передать тебе: «Скажи Роберту, это отбило у меня охоту. И больше не повторится. При ближайшем рассмотрении великое Быть Может превращается в нечто, весьма определенное в своей неприкрытом истине. Скажи ему еще, пусть и у него, в свою очередь, это не отобьет охоту». Мак положил трубку и вышел в приемную, чувствуя, как в груди у вето все готово разорваться. – Она будет жить, – бросил он Лили через плечо. – Ох, Мак… В коридоре его остановил смотритель Джо. – Мистер Макдональд… Макдональд задержался. – Ты побывал у дантиста, Джо? – Нет, сэр, еще нет, но я не об этом… – Не ходи пока. Я хотел бы на время установить у твоей кровати магнитофон. Кто знает… – Спасибо, но я не… Я слышал, вы уходите, мистер Макдональд? – Этим займется кто-то другой. – Вы не поняли меня, сэр. Не уходите, мистер Макдональд! – Но почему же, Джо? – Здесь ведь по-настоящему все зависит только от вас. Макдональд уже собирался было уходить, но это его удержало. Он развернулся и отправился обратно в кабинет. – Та бумажка, она у тебя, Лили? – Да. – Так, значит, ты не отправила ее? – Нет. – Непослушная девочка. – Дай-ка ее сюда. Он перечитал заявление: «Глубоко уверен в целях и конечном успехе Программы, однако по сугубо личным причинам вынужден уйти в отставку». С минуту он всматривался в текст. |
||
|