"Несчастный случай" - читать интересную книгу автора (Гарднер Лиза)

26

— У тебя есть отец?

— Чертовски маловероятно.

— Похоже, ты совсем не рада.

— Не рада? А чему я должна радоваться? Рейни круто повернулась и посмотрела на Кимберли так, словно та сошла с ума. После встречи с адвокатом прошло четыре часа, и сейчас она стояла посреди спальни в занятых ими апартаментах находящегося в центре Портленда отеля. Дорога из Бейкерсвилла, на которую уходило обычно два часа, заняла у нее всего полтора. Она подрезала два грузовичка, обошла с полдюжины легковушек и едва не въехала в полицейскую машину. От штрафного талона, а может, и кое-чего похуже Рейни спасло только то, что патрульный оказался личным другом шерифа Хейза. Ей бы стоило остановиться и перевести дух. Но она не сделала ни того, ни другого.

Выйдя из спальни, Рейни продолжала расхаживать по гостиной номера «люкс», в котором дочь и отец зарегистрировались под именами Барбары и Ларри Джонс. Ворвавшись в комнату несколько минут назад, она обнаружила, что Куинси наконец-то уснул во второй спальне, а Кимберли уныло сидит перед телевизором, дожидаясь выпуска новостей. Девушка явно обрадовалась возможности отвлечься, тем более что новая ситуация и поведение Рейни давали ей богатый материал для применения познаний в области психологии.

Рейни же, поймав на себе пару изучающих взглядов будущего криминалиста, поняла, что чувствуют подопытные животные. Черт, если Кимберли еще раз посмотрит на нее так вот пристально, то ей в голову полетят вот эти веселенькие кнопки телефона.

— Давай все проанализируем, — сказала она, поднимая руку. — Кто такой мой предполагаемый отец, Рональд Доусон, он же Ронни? Головорез. И не просто головорез, а осужденный головорез. Человек, отсидевший последние тридцать лет за убийство при отягчающих обстоятельствах. Выпустили его только в прошлом году по той причине, что в свои шестьдесят восемь он уже не представляет угрозы для общества, будучи пораженным артритом стариком. А вот в тридцать ему ничего не стоило зарезать двоих в пьяной драке с помощью подвернувшегося под руку охотничьего ножа. О, извини, совсем забыла. По словам адвоката, того самого Карла Мица, было одно смягчающее обстоятельство. Добряк Ронни так нализался, что ничего в тот момент не соображал. Привееееет, папочка!

— Тем не менее он нанял адвоката, чтобы найти тебя, — мягко напомнила Кимберли.

Рейни бросила на нее сердитый взгляд.

— Далее, — продолжила она. — Ронни утверждает, что разыскивает наследника, но ведь он не сделал ничего такого, чтобы что-то заработать и передать. У его отца была ферма в сто акров где-то в Бивертоне. Ронни никогда там не работал. Он пил, дрался, резал людей, а потом сидел в тюрьме. Работал на ферме его отец. Он же ее и построил. А когда в начале девяностых в Бивертоне резко вырос спрос на недвижимость, старик продал ферму агентству за десять миллионов долларов. Честь и хвала дедушке Доусону. Но Ронни и тут поспел.

Кимберли добродушно улыбнулась:

— Как говорится, родителей не выбирают.

— К черту Тристана Шендлинга. Продолжай в том же духе, и я сама тебя прикончу, — предупредила Рейни.

— Перестань, это прекрасная новость. Твоя мать умерла, у тебя нет ни дядей, ни тетей, ни братьев, ни сестер. Но подумай, у тебя может оказаться отец! Настоящий, живой, горящий желанием встретиться с тобой.

— Нет никаких доказательств того, что он действительно мой отец, — бросила Рейни. — Пусть даже тридцать лет назад он и спал с моей матерью. А кто с ней не спал?

— Но ты сдашь кровь на анализ?

— Не знаю.

— Рейни…

— Я не знаю! — Рейни всплеснула руками. — Хочешь знать правду? Мне это не нравится. Просто не нравится.

— Потому что он бывший заключенный.

— И поэтому тоже. Да и кем же еще ему быть. Моя мамаша не спала с вдохновенными астрофизиками. Нет, я нисколько не удивлена тем, что мой потенциальный родич столько лет провел за решеткой. Меня удивляет то, что его вообще выпустили.

Кимберли нахмурилась.

— Тогда… ты против денег? Тебе не нравится то, что ты становишься наследницей десяти миллионов? Это, конечно, круто.

— Кимберли, задумайся на мгновение, представь себе, о чем идет речь. Что делают все дети, у которых нет родителей? Они мечтают о своих пропавших родителях, верно? Сочиняют невероятные истории. «Мои папочка и мамочка были членами одной восточноевропейской королевской семьи, вынужденными скрываться от коммунистов. Когда-нибудь они вернутся за мной, и тогда…» Или: «Мой отец был лауреатом Нобелевской премии, открывшим секрет вечного мира и убитым правительственными агентами». Дети сочиняют сказки, карикатуры на настоящую жизнь. Никто не хочет, чтобы его отцом был злобный головорез или просто пьяный подонок, не желающий брать на себя бремя ответственности за собственного ребенка. Каждый представляет отсутствующего папашу красивым, смелым и богатым.

Кимберли не понадобилось много времени, чтобы понять, что имеет в виду Рейни.

— Так ты думаешь, что это все фальшивка. Что все слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Рейни наконец остановилась и в упор посмотрела на Кимберли.

— Что делает Тристан Шендлинг? Определяет, в ком больше всего на свете нуждается жертва, и затем становится этой личностью. Я жила без семьи пятнадцать лет. Как ты правильно сказала, без дядей и тетей, без братьев и сестер, в такой жизни есть особое одиночество, которое способны понять не многие.

— Рейни, ты же ничего не знаешь наверняка. Может, это и не уловка.

— Ты допускаешь такое совпадение?

— То, что тебе не нравятся совпадения, еще не означает, что они не случаются.

— Порадуй меня еще чем-нибудь столь же глубокомысленным.

Рейни хлопнулась на диван и ударила кулаком по подушке. Сильно.

— Тебе страшно, — тихо сказала Кимберли. — Ты напугана.

— Вот только психоаналитика мне и не хватало.

— У меня и в мыслях такого нет. Просто… Ты действительно напугана.

— Я была совершенно уверена, что он предстанет в обличье человека, имеющего отношение к правоохранительным структурам, или по крайней мере под маской частного сыщика. Даже зная методы его работы, я не предполагала такого хода. Да, ловок, ничего не скажешь. Я сижу здесь, и один голос шепчет: «Не поддавайся на уловку, ты слишком умна для этого». А другой голос… Боже, другое мое «я» уже выбирает поздравительную открытку к Дню отца.

Кимберли села на диван рядом с Рейни. Ее длинные светлые волосы были убраны назад и перехвачены резинкой. За время перелета она выспалась и выглядела теперь намного лучше, чем в Нью-Йорке. Отдохнувшей. Более собранной. Рейни заметила, что чем опаснее становилась ситуация, тем сильнее делалась Кимберли. Молодая, но готовая принять вызов. Неопытная, но определенно настроенная очень решительно.

— Давай подумаем вместе, — предложила Кимберли. — Каким будет следующий шаг?

— Анализ крови. Миц дал адрес лаборатории. Они возьмут у меня образец крови и проведут тест на соответствие моей ДНК с ДНК Рональда Доусона.

— Так и должно быть.

Рейни невесело улыбнулась:

— Знаешь, сколько времени занимает такой тест? По меньшей мере четыре недели, но, более вероятно, несколько месяцев. Все может закончиться намного раньше.

— Мы тоже можем провести проверку, — твердо возразила Кимберли. — Ты сказала, что отец Доусона продал ферму в Бивертоне. Информация о сделках с недвижимостью не является закрытой. Кроме того, можно навести справки о самом Рональде Доусоне, узнать, за что он был арестован.

— Уже сделано. Люк проверил данные по Доусону. Все совпадает. Сейчас он работает с документами по недвижимости.

— Ну вот!

Кимберли даже захлопала в ладоши. Рейни покачала головой. Она хотела бы, но не могла разделить ее энтузиазм. Все внутри словно окоченело. Возможно, то было ощущение тревоги, от которого она не могла избавиться. А может, ее просто ошеломило только что сделанное открытие: оказывается, не так уж и неуязвима неуязвимая Рейни. И что бы она ни говорила себе, как бы ни убеждала себя в противном, в ней зародилось и росло нечто новое и нежное. Не пустота. Не окоченелость. Надежда.

Тридцать два года. Последние пятнадцать лет никаких планов на День благодарения, Рождество и Пасху. По праздникам она всегда работала, потому что других занятий просто не было. Другие спешили домой, к семьям, добродушно поругивая тещ и свекровей, проклиная связанные с торжествами расходы, отпуская шуточки по поводу неудачных подарков. Иногда сама концепция семьи представлялась Рейни неким подобием эксклюзивного клуба. Другие были его членами, она оставалась посторонней. Рейни могли пригласить в этот клуб из жалости, но она никогда бы не стала своей за столом.

Господи, хоть бы Куинси проснулся. Ей хотелось… Ей так хотелось с ним поговорить. Прямо сейчас. Может быть, даже положить голову ему на плечо и услышать, как он скажет, что все будет в порядке. «Надо верить», — сказал Куинси. Ах, если бы все было так просто!

— Восемь месяцев назад, — заговорила Рейни, — в Бейкерсвилле появился один человек, пытавшийся найти мою мать. Люк сообщил мне об этом пару месяцев спустя, но так и не назвал его имени — тогда это казалось не важным. Сегодня Люк просмотрел записи — того человека звали Рональд Доусон. Вскоре после появления Ронни помощник окружного прокурора снял с меня обвинение в уголовном преступлении. Я тогда подумала, что это дело рук Куинси, и даже разозлилась на него. Сегодня после встречи с Мицем я позвонила помощнику прокурора. Куинси с ним не разговаривал. Снять с меня обвинения попросил сам окружной прокурор. По слухам, он снова собирается участвовать в выборах, и, как намекнул помощник, недавно его предвыборный штаб получил крупное пожертвование от одного местного жителя, известного под именем Рональда Доусона.

— Ну, вот видишь, Рейни. Значит, никакого совпадения нет. Рональд Доусон начал разыскивать тебя чуть ли не год назад, и у тебя есть доказательство,

— Тристан Шендлинг затеял игру по меньшей мере двадцать месяцев назад. Его участие исключать нельзя.

— Но тогда он был занят Мэнди, а потом переключился на мою мать. Невозможно находиться одновременно в разных частях страны, на противоположных побережьях.

— А почему бы и нет? Телефон, Интернет, телеграф. Да и на самолете всего восемь часов. Не так уж и трудно прилететь на Западное побережье на денек. Удовольствие, конечно, не самое большое, но это реально.

— Если бы он захотел выбрать тебя своей целью, то нашел бы менее дорогие и более простые способы, чем проверка на совпадение ДНК и финансовая поддержка претендента на кресло окружного прокурора, — возразила Кимберли.

— Дешевые и простые способы не для мистера Шендлинга. Он вышел на тропу войны. И нам неизвестно, сколько у него денег.

Кимберли нахмурилась.

— Ты хочешь, чтобы этот человек оказался твоим отцом, или не хочешь?

— Не знаю. Я просто… не знаю.

Немного помолчав, Кимберли проговорила:

— Рейни, я бы никогда не подумала, что ты такая пессимистка.

— О Господи, тебя нужно вернуть в колледж.

— Но это же правда! Возможно, ты стоишь на пороге чего-то удивительного, но все равно подготавливаешься к неудаче, а не воодушевляешься мечтами о новом будущем. О… — Она кивнула. — Ты и мой отец. Теперь понятно.

— Вот только этого мне сейчас не хватало, — застонала Рейни. — Прошу, давай не будем об этом. Но Кимберли как будто и не слышала:

— Я думала, что в ваших отношениях сдерживающий фактор — мой отец. Принимая во внимание его проблемы с собственным отцом, холодность с детьми, страх близости с мамой. Но на сей раз дело не в нем, да? Дело в тебе. Именно ты не веришь в прочность отношений.

— Почему вы так упорно говорите о доверии, словно жизнь ничем не отличается от диснеевских мультфильмов? Кимберли, моя мать била меня просто так, ради удовольствия. Мой отец был по сути донором спермы, который трахнул городскую шлюху и двинулся дальше. Через семнадцать лет мамин дружок решил, что она недостаточно хороша для него, и обратил внимание на меня. У меня проблемы с доверием? Я не верю в людей? Да, черт возьми, я им не верю. Моя мать была жадной, злобной, сварливой алкоголичкой. И все же я любила ее. Мир устроен не по Диснею, он гораздо сложнее.

— Мой отец не пьет.

— Дай ему еще пару дней, — угрюмо пробормотала Рейни. — Совсем недавно он не употреблял крепких выражений и не строил планов мести, а сейчас и то и другое у него прекрасно получается.

— Он никогда не сделает тебе ничего плохого, — серьезно произнесла Кимберли. Рейни застонала:

— Упаси меня Бог от психоаналитиков. Кимберли, послушай… Я знаю, что твой отец хороший парень. Знаю, что он не такой, как другие. Но знание бывает разное. Как тебе объяснить? Одно дело понимать что-то интеллектуально. Говорить себе, что Куинси не такой, как все, что он никогда не сделает мне ничего плохого. Другое дело — изменить привычный образ мышления. Поверить по-настоящему, эмоционально. Почувствовать себя уверенно, знать, что тебе ничто не угрожает.

— Я убеждаю себя, что мама умерла, — сказала вдруг Кимберли, — но поверить в это не могу. Рейни кивнула, и голос у нее смягчился:

— Да, что-то вроде того.

— Я говорю себе, что мама ни в чем не виновата, что Мэнди ни в чем не виновата, что папа ни в чем не виноват. Но все равно злюсь на них всех. Они оставили меня. Да я сильная и должна выдержать, но я не хочу быть такой сильной. Из-за этого я на них и злюсь.

— А я постоянно вижу один и тот же сон. Два или три раза в неделю. Слоненок бежит по пустыне. Его мать умерла, он совсем один, и ему жутко хочется пить. Потом появляются другие слоны, но вместо того чтобы помочь, они бьют малыша и прогоняют, потому что он — угроза выживанию стада. Слоненок крепчает. Борется за жизнь и все равно бредет за ними. В конце концов они находят воду. Я успокаиваюсь. Во сне мне хочется думать, что с малышом все будет хорошо. Не зря же он так упорно держался за жизнь. Теперь с ним ничего не случится. И тут появляются шакалы и раздирают его на куски. Я просыпаюсь, а в ушах у меня звучат его крики. Мне никак не удается избавиться от этого сна.

— В прошлом году мы читали одно исследование о том, почему дети на определенной стадии хотят слушать одну и ту же сказку. Ученые пришли к выводу, что в сказке есть что-то, какая-то тема или проблема, с которой дети идентифицируют себя. Когда проблема решается, необходимость слушать сказку отпадает. Но до тех пор они будут требовать ее снова и снова, каждый вечер.

— Так что, я — четырехлетний ребенок?

— В этом сне ты идентифицируешь себя с чем-то. Возможно, со слоненком.

— Слоненок умирает.

— Но борется за жизнь.

— Ему никто не помогает. Он хочет стать частью стада. Но возможно, ему стоило бы остаться одному.

— Слоненком руководит инстинкт. Инстинкт требует, чтобы каждый был частью чего-то. С эволюционной точки зрения мы сильнее тогда, когда держимся вместе.

— Но только не в моей истории. В моем сне желание быть вместе с другими становится причиной смерти слоненка.

— Нет, Рейни. В твоем сне желание слоненка быть частью стада дает ему стимул для борьбы за жизнь. Ради чего он идет через пустыню? Почему встает с земли, когда его сбивают? Он не борется за жизнь ради самой жизни. Слоненок — стадное животное. Он борется за то, чтобы присоединиться к стаду, им движет надежда на то, что если продолжать бороться, то рано или поздно его примут. Засуха кончится, и его примут. Или он докажет свою стойкость, и его примут. Так или иначе, но в конце концов он будет со стадом. То же относится и к тебе, Рейни. Мать била тебя, но ты верила, что когда-нибудь все наладится. Иначе ты бы уже спилась или совершила самоубийство. Но ты не спилась и не покончила с собой. Почему?

— Потому что я упрямая, — пробормотала Рейни. — И глупая.

Кимберли улыбнулась:

— Но еще потому, что ты надеешься. Тебе не очень комфортно с этой стороной собственной личности. Понимаю. Я надеюсь, что когда-нибудь убью Тристана Шендлинга. Мне не очень приятно от таких мыслей, но время еще есть.

— Кимберли, — мягко сказала Рейни, — послушай мой совет — откажись от этого плана. Тристан Шендлинг — кусок дерьма. Тебе придется играть по его правилам, а потом ты никогда не избавишься от этой вони. Он погубит тебя. Ты просто станешь такой же, как он.

— Ты не можешь этого знать.

— Я знаю, Кимберли. Я ведь тоже убийца. Благодаря Ронни Доусону я чиста в глазах закона, но несколько лет назад я действительно убила человека. Я убийца и уже никогда не узнаю, кем еще могла бы быть. Мне это неприятно. Очень неприятно. И потом… тот человек-то мертв. С этим ничего не поделаешь.

— Я… я не знала. Рейни пожала плечами:

— Жизнь — тяжкая ноша. Подумай хорошенько, прежде чем вешать камень себе на шею.

— Но он ведь не уйдет сам, — возразила Кимберли. — Тристан Шендлинг не оставит нас в покое, пока проблема не будет решена. Либо он нас, либо мы его. Акула где-то рядом, так что нам нужна лодка покрепче.

Тридцать минут спустя Кимберли уже спала на диване. Солнечный свет постепенно терял силу, и на белые стены гостиничного номера начали наползать серые тени. Духота снаружи, наверное, еще не ослабела, но в комнате сохранялась приятная прохлада. Рейни прислонилась к оконной раме и какое-то время просто смотрела вниз на лежащую шестью этажами ниже улицу. Похоже, на них всех подействовала разница во времени: Кимберли, судя по всему, улеглась до утра, из спальни Куинси не доносилось ни звука.

В комнате воцарилась тишина. Раньше Рейни как-то не замечала, что воспринимает тишину с полярными чувствами: иногда жаждет ее, иногда страшится.

Возможно, у нее есть отец. Представить себе такое трудно.

Мать однажды сказала — причем сделала это с поразительным безразличием, — что ее отцом может быть любой из более чем дюжины мужчин, имена которых она уже забыла. «Мужчины приходят, мужчины уходят, — говаривала Молли. — Не будь дурой и не ожидай чего-то большего».

Ей тридцать два года, а отец — по-прежнему пустое место, неясный контур без каких-либо характерных деталей. У него не было цвета глаз, не было прически, ничего. Просто черный силуэт наподобие тех, что появляются в журналах, когда речь идет о какой-то таинственной персоне.

«Я дал тебе жизнь! А ты знаешь, кто я?»

Нет, она не знала.

Возможно, у нее есть отец. А может, все это ложь, очередная хитрость Тристана Щендлинга. Надо верить. Но более верный способ остаться в живых — это быть циничной.

Рейни отступила от окна и, пройдя через гостиную, вошла в спальню. Жалюзи были опущены. Комнату окутывала темнота, пересекавшаяся кое-где слабыми лучиками уходящего дня. Куинси лежал посреди кровати, откинув правую руку на темное цветное покрывало и подложив левую под голову. Прежде чем лечь, он снял туфли и галстук. Кобура с пистолетом лежала на ночном столике рядом с кроватью. Рейни закрыла за собой дверь и сделала несколько шагов в глубь спальни. Потом, тоже не раздеваясь, опустилась на кровать. Куинси не шелохнулся.

Воротник его белой рубашки был расстегнут, открывая верхние черные пружинящие завитки волос. Однажды ее пальцы забрались в самую их гущу. Рейни положила ладонь ему на грудь и ощутила уверенный ритм сердца.

— Куинси, — тихонько прошептала она, опасаясь, что он проснется и, не разобравшись, пристрелит ее из пистолета. — Куинси, это я.

Он тяжело вздохнул во сне и перевернулся на другой бок, спиной к Рейни.

Она села рядом. Вдохнула слабый, едва уловимый запах его одеколона. Прошел целый год, а она до сих пор не знала, как он называется. И почему-то не спрашивала. В те дни, когда они еще пытались встречаться, она часто возвращалась домой, принося с собой этот аромат, и засыпала с ним, натянув на голову простыню и улыбаясь, как довольная кошка. За ночь аромат растворялся, и утром, просыпаясь, она всегда испытывала острое чувство огорчения.

Рейни протянула руку и осторожно дотронулась до плеча Куинси. Под мягкой хлопчатобумажной тканью ощущалось тепло его тела. Он не шелохнулся, не сбросил ее ладонь.

Рейни легла. Она все еще ждала чего-то. Страха. Дискомфорта. Усыпанных желтыми цветами полей. Неспешно текущих рек. Тех мест, куда она научилась мысленно убегать. Лежа рядом с Куинси, Рейни чувствовала исходящее от него тепло. И еще она вспомнила, что почувствовала в тот последний вечер с ним. Желание. Настоящее, всепоглощающее желание. Она даже не представляла, что способна на такое.

«Он никогда не сделает тебе ничего плохого», — сказала ей Кимберли. Рейни это знала. Возможно, даже знала по-настоящему. Может быть, она просто не понимала саму себя.

«Люди могут сделать тебе много плохого. Могут колотить тебя просто так, ради собственного удовольствия, по привычке. Могут сделать кое-что похуже: умереть и оставить тебя совсем одного, без надежды когда-либо повернуть жизнь к лучшему. Люди могут нападать на тебя. Делать тебе больно. Причинять физические и моральные страдания. А ты имеешь право отбиваться. Даже убить своих обидчиков, сделать так, что им будет еще хуже.

А потом ты можешь наказать себя, потому что твоя мать мертва и кому-то надо взять на себя роль обидчика. Ты можешь наказывать себя каждый день, бередя собственные раны, живя такой жизнью, которая рано или поздно закончится большой бедой, потому что как жить иначе — просто не знаешь».