"Место смерти изменить нельзя" - читать интересную книгу автора (Гармаш-Роффе Татьяна)

Глава 8

– У меня правило, – провозгласил Пьер и торжественно обвел глазами собравшихся гостей, – никогда не говорить о делах за обедом. Но сегодня ситуация особая. Мы, с одной стороны, собрали у себя друзей, так как у нас гость, наш родственник, известный талантливый режиссер из России Максим Дорин, которого нам до сих пор не удалось принять достойным образом в силу тревожных и нервных обстоятельств, связанных с исчезновением Сониного отца. С другой стороны, именно в силу этих обстоятельств мы не можем избежать разговора делового и даже, я бы сказал, неприятного характера, болезненного для нашей семьи. Поэтому, учитывая серьезность сложившейся ситуации, я все же намерен отступить от этого правила, хотя и со всеми моими извинениями. И я прошу вас, Максим, рассказать нам по возможности подробно, как прошла ваша вчерашняя встреча с детективом – покончим с деловой частью сразу.

Это напыщенное вступление оставило у Максима неприятный осадок. Пьер выглядел комично и нелепо, и в других обстоятельствах Максим не преминул бы съехидничать – понятно, что Пьеру не терпелось выяснить, узнал ли детектив о столике и какова была его реакция. Но больше всего его раздражал распорядительный тон Пьера. Отвечать не хотелось, и Максим молчал, воспользовавшись тем, что на него как раз в этот момент наплыло черное платье с белым фартуком и расположило перед ним поднос с крошечными птифурами – горячими кусочками слоеного теста с начинкой. Ему попалась штучка с сыром, и, поразмыслив, Максим выбрал еще одну, на этот раз с ветчинным фаршем. Наконец горничная отплыла от него, и Максиму открылось поле зрения: все смотрели на него в ожидании. Чуть не поперхнувшись, он быстро проглотил остаток птифур и, откашлявшись, неохотно начал свой отчет, злясь про себя, что Пьер им руководит неизвестно по какому праву, а он не нашел ничего лучшего, как послушаться.

Почти все лица были ему уже знакомы: раздраженный и плохо выспавшийся Вадим; кудрявый Жерар («Карлсон! – мрачно определил Максим, – „мужчина в расцвете сил“, розовый и упитанный. Надеюсь, у Сони ничего с ним нет… а?»); его застенчивый сын Этьен, хлопавший ресницами, как кукла («И не этот же травести мог ей понравиться? – размышлял Максим, монотонно продолжая свое повествование. – Забавно, я ищу Сониного любовника: глядя на ее мужа, невольно представишь наличие любовника…»); и та же худая бледная дама с длинным носом, которая похожа на сестру Пьера, но не сестра. («Как бишь ее звать? Что-то цветочное… Маргерит?») Двое других сидели рядышком на диване: Мишель, невысокая миловидная блондинка лет тридцати, в ярко-красном жакете от Шанель и с такой же яркой помадой на губах, слегка смазавшейся; и Мишель, ее муж, – крепко-спортивный красивый мужчина с проседью и яркими синими игривыми глазами.

– Соседка, мадам Вансан, изложила нам историю с попыткой кражи, но я полагаю, что вам она должна быть известна… – Максим продолжал свой рассказ, бегло касаясь взглядом Сони, и на него волнами набегал ее ответный взгляд, под которым горячо плавилось все его существо. Золотистое платье из тонкого бархата было такого же цвета, как ее глаза, и все это вместе переливалось и меняло оттенки от глубоко-коричневого до янтарно-желтого… Этот роскошный дом, эти коллекции старинного оружия на стенах, тускло мерцавшие бронзой, медью и серебром, эта изысканная антикварная мебель, эта подсвеченная мягким светом витрина с королевскими безделушками на прозрачных полках; эти огненные всплески из камина, этот тихо сияющий белой скатертью в сумраке столовой большой обеденный стол – все это шло Соне, как ее бархатное платье, открывавшее V-образным вырезом округлость маленьких смуглых грудей, как ее браслеты на тонком запястье, как ее длинная сигарета с витиеватым сладким дымком… Максиму стоило усилий сосредоточиться на предмете изложения.

– Вуаля, – закончил он наконец свой рассказ. – Учитывая, что никакие вымогатели до сих пор не появились, теперь мы все под подозрением как претенденты на столик, – усмехнулся он.

– Иными словами, – медленно уточнил Пьер, – Реми Деллье предполагает, что здесь может иметь место убийство?.. – Он встал, обошел кресло, в котором сидела Соня, и приобнял ее за плечо.

Темный Сонин взгляд передвинулся с Максима на букет цветов, стоявший перед ними на низком столике, – как луч погас. «Ай-яй-яй, – подумал Максим, – надо кончать с этим, просто не смотреть больше, совсем не смотреть на эту невероятную женщину…»

– А вы разве не предполагаете? – спросил он с вызовом Пьера.

Пьер в размышлении продолжал созерцать Максима, остальные заговорили между собой.

– …полная катастрофа… – донесся до него голос Вадима. Гости сочувственно кивали, пытаясь найти слова утешения для обеспокоенной знаменитости. Особенно старалась длинноносая Маргерит, в то время как оба де Вильпре, отец и сын, вежливо поддакивая, то и дело скашивали глаза на хозяйку, застывшую в кресле под рукой мужа. «И я туда же, – подумал Максим с брезгливостью, заприметив эти беглые взгляды. – Фи, какая пошлость! Не буду же я с этими двумя соперничать! Я сюда, в Париж, работать приехал – так вот и надо работать, а не на баб французских глазеть!»

– Не стоит нас объединять, – неожиданно раздался голос Пьера, перекрыв общий гул. – Пока это вы под подозрением, шер (Дорогой.) Максим, а не «мы все».

– Отчего же, – холодно возразил Максим, втайне, однако, разозлясь еще больше, – только я? Я вам передал в подробностях наш вчерашний разговор с Реми Деллье, и, надеюсь, вы поняли, что все зависит от того, кому принадлежит столик в данный момент. Если Арно подготовил завещание для меня – тогда, конечно, можете меня подозревать. Но ведь он его не написал, не так ли? И раз Арно не написал завещание, то все автоматически уходит к Соне, к наследнице. И, значит, к вам, шер Пьер.

– Откуда вам известно, написал месье Дор завещание или нет? – высокомерно произнес Пьер.

– Не надо со мной разговаривать, – взорвался Максим, – как с недоумком.

Дядя мне во время съемок сказал, что едет разбираться с вами, так как вы пытались до последнего момента уговорить Арно продать столик вам! Несмотря на то что вам хорошо известно, что столик этот по праву принадлежит мне…

Пьер замер, глядя на него. Мелко задергалась его правая ноздря.

– Следовательно, вы знали, что Арно никаких бумаг на мое владение столиком не сделал, – дожимал Максим. – Иначе ваши настойчивые просьбы продать вам столик не имели бы смысла… Продать вам столик или хотя бы не отдавать его мне, не писать завещание на мое имя… Чтобы он не ушел из вашей семьи, от вашей коллекции.

Пьер молчал. Соня смотрела на Максима из-под прикрытых век, и сквозь ее стрельчатые ресницы светилось бешенство.

– У меня и свидетели есть, – помолчав, ехидно добавил Максим, стараясь игнорировать Сонин взгляд. – Гримерша слышала наш разговор. Я пока об этом Реми Деллье ничего не говорил, но он меня пока и не спрашивал, с другой стороны…

Максим и сам не понимал, зачем он все это высказал. Пьер выводил его из себя. Его самоуверенность, его самодовольство, его претенциозное богатство, его владение Соней… Ему хотелось сбить спесь с этого надменного, длинноносого Сониного мужа. Хотелось поставить его на место, даже унизить. Перед Соней, в ее глазах… Хотя на нее он тоже злился. Злился, будто ему было дело, за кем она замужем и почему, и будто ему не все равно, что она никак не заинтересовалась русским режиссером, таким талантливым и таким обаятельным…

Разбаловался! Славой и привычным женским вниманием. Вот и объяснение, простое: самолюбие задето. Мужское и режиссерское.

Но представить в самом деле Пьера в роли преступника? Похитителя?

Убийцы? Нет, он не представлял. Он не знал, что и думать об исчезновении Арно, но ему с трудом верилось, что это исчезновение связано с преступлением. Уж больно киношно все это выглядело и смахивало на стандартную киноподелку: русское наследство, таинственное исчезновение знаменитого актера, а вот и «рояль в кустах»: пожилой невзрачный коллекционер антиквариата, мечтающий приобрести «русское наследство» для своей коллекции, молодая красавица жена, частный детектив… Чушь какая-то. Арно разыграл их всех, вот и все!

– Так скажите нам, Пьер, – тем не менее продолжал нападать Максим, – существует ли завещание? И что в нем написано? Уж вы должны знать! Или, может быть, вы, Соня? Вы тоже должны знать.

Ну вот! Ее-то за что? Какая муха его укусила? Что за удовольствие: сделать вид, что подозревает, уколоть, нанести удар бедной, беззащитной Соне.

Впрочем, не бедной и не беззащитной. Не стоит преувеличивать, не стоит поддаваться чарам этой маленькой актрисы с замедленно-чувственными жестами, наивно-соблазнительными улыбками, случайно-глубокими взглядами; ему как режиссеру не пристало попадаться в ловушку женских уловок и отождествлять актрису с исполняемой ролью обольстительной хрупкости…

Выпад Максима оказался, однако, удачным. Все смотрели на Пьера в ожидании. Пьер как-то обмяк, сник. Удалось! Удалось сбить с него спесь!

– Насколько я знаю, завещание не написано, – бесцветно произнес он.

Прекрасно. Соперник был повержен. Максиму оставалось только нанести последний удар, бросить небрежно намек, что Пьер мог пойти на преступление, чтобы Арно не успел написать завещание… Но он глянул в черные зрачки Сониных глаз и смягчил фразу:

– Значит, столик принадлежит вам. То есть вашей жене, но он попадает в вашу коллекцию. Вы ведь этого добивались, не так ли?

Бой гладиаторов был закончен. Аве, Цезарь… Теперь пусть им занимается Реми.

Ее голос был как удар.

– Как вы смеете, – Соня растягивала в ярости слова, – как вы смеете прийти в дом, где горе; в дом к дочери, у которой пропал и, может, погиб отец, – голос се звенел, – и выяснять, есть ли завещание и что там написано!

– Оставь, Соня, – сказал Пьер, болезненно поморщившись. – Это лишнее.

Соня на него даже не взглянула.

– Успокойтесь, дорогой родственник, – ее голос дрогнул от ярости, – столик ваш! Папа написал завещание!

В публике раздался тихий вздох, как в кинозалах в минуты «саспенс».

Максим с удивлением посмотрел на Соню. Она была восхитительна, он бы даже ей доверил какую-нибудь роль в своем фильме… может быть. Но она не удостоила Максима взглядом. Откинув голову и пылая глазами, она смотрела на своего побелевшего и обмякшего мужа, который, не в силах встретить ее взгляд, с трудом выдавил из пересохшего горла:

– Что… ты… говоришь?

Публика замерла в ожидании развязки.

– Я не хотела говорить тебе об этом, Пьер… Я думала, папа сам тебе об этом скажет… Я его поэтому и просила приехать в субботу. Но теперь… Папа написал завещание. В пользу господина Максима Дорина.

Немая сцена. Как у Гоголя. Смешно, поставь это в фильме, скажут – слишком театрально. А вот в жизни…

– Что вы здесь делаете, месье Деллье?! – – Сонин голос вновь взорвал тишину, и все вздрогнули. Из-за кремовой велюровой портьеры, отделявшей прихожую от гостиной, выдвинулся Реми и, одарив присутствующих обаятельной улыбкой и невинно-синим взглядом, произнес с деланным смущением:

– Подслушиваю.

«Вот вам и „рояль в кустах“. Еще один актер. В самом деле, сегодня Международный день театра, что ли? – тряхнул головой Максим. – Или Каннский фестиваль открылся в Марли-ле-Руа? И я присутствую в собрании звезд, каждая из которых работает на публику как может, чтобы всем показать свое мастерство? Или у меня сдвиг на нервной почве и мне повсюду мерещится игра?»

Соня потрясла головой от возмущения, не находя слов. Пьер слегка пришел в себя и произнес строго, хотя и вяло:

– Вам неизвестно, что подслушивать нехорошо?

– Известно, – скромно согласился Реми, и его глаза ярко засинели от почти неподдельного раскаяния, – нехорошо.

– И вы все равно подслушиваете? – неожиданно улыбнулась Соня. Щелка между зубами. Девочка, ямочка на щеке, упрямый подбородочек…

– У меня профессия такая, – доверительно сообщил детектив. – Она не очень уживается с правилами приличия. И потом, у вас дверь была не заперта. Я вошел и… постеснялся мешать вашему разговору. Вы ведь обсуждали важные вещи, не так ли?

– Ну вы даете! – сказал Максим с восхищением. Эта невероятная логика, это нахальное вранье Реми его развеселило. Взять его, что ли, на роль кота Базилио?

– Ну входите, раз пришли, – милостиво сказал Пьер. – Что вас, собственно, к нам привело?

– Я хотел задать некоторые вопросы… Правда, я уже узнал ответы на большую часть, – потупил глаза Реми. – Я тут давно уже стою. Почти с самого начала…

Заулыбались все. Напряжение спало, гости зашевелились, Этьен пересел на диван к своему отцу, уступив место в кресле детективу.

Реми уселся как ни в чем не бывало. Горничная заторопилась к нему с подносом с птифурами, уже было остывшими, но быстро разогретыми. Начался следующий акт. Или серия, если хотите.

– Откуда вы знаете, Соня, – беззастенчиво уплетал птифуры Реми, – что ваш отец написал завещание?

– Папа мне сам сказал. Незадолго до приезда русского. – Соня гневно мотнула головой в сторону Максима.

– Он вам сказал, что написал завещание? На столик? В пользу Максима? ' – Да.

– И где это завещание?

– Не знаю. У нотариуса, наверное.

– Вы его видели?

– Нет. Папа мне сказал.

– То есть это не точно?

– Почему?

– Слова – это слова, не факты.

– Справьтесь у нотариуса.

– Кто же мне такую информацию даст, шутите! Даже следствие по его розыску не открыто… Сколько он может примерно стоить?

– Столик?

– Разумеется.

– Понятия не имею.

– Пьер?

– Тысяч триста может натянуть и даже больше.

– Ого.

– А если его на аукцион выставить, то цена просто непредсказуема, – добавил Жерар.

– Дело не в его денежной стоимости, – с пафосом воскликнул Пьер. – Это уникальная вещь, это произведение искусства. Понимаете? Другого такого нет. Он был сделан на заказ для русской императрицы русским мастером, в подражание венецианской школе… Эх, – махнул Пьер рукой, – я не могу вам объяснить. У него огромная художественно-историческая ценность, если вам это что-нибудь говорит.

– Не держите других за идиотов, – резко вмешался Максим.

Реми с любопытством глянул на него.

– То есть, – обратился он снова к Пьеру, – если бы этот столик попал к вам, вы бы его не продали?

– Конечно, нет! Я не нуждаюсь в деньгах, – высокомерно ответил финансовый деятель.

– А вы, Максим? Если бы вам столик достался, вы бы его продали?

– Нет.

– Вы тоже не нуждаетесь в деньгах?

– Ну, это было бы преувеличением сказать… Но я бы его не продал. Это семейная реликвия.

– Семейная реликвия! Вы еще год назад ничего о ней не знали! – ядовито бросил Пьер.

– Так вы нуждаетесь в деньгах? – настаивал Реми.

– Я не понимаю, что это меняет? Я бы его не продал, вне зависимости от того, нуждаюсь я или нет.

– А вы нуждаетесь? – с деланным простодушием давил на него Реми.

– Послушайте, – взорвался Максим, – что это меняет? Я не богат, как господин финансовый деятель, но мне на мою жизнь хватает!

– У вас ведь трудности с финансированием фильма, не так ли? Вы на это жаловались Вадиму, – хлестко произнесла Соня, прожигая его черными зрачками.

Максим отвел от нее глаза и встретил неуверенный взгляд Вадима.

– Что же, по-вашему, я своей семейной реликвией готов оплачивать фильм?

И потом, Вадим, ты-то понимаешь, что триста тысяч франков для фильма – ничто!

– Ничто, – подтвердил Вадим.

– А миллион франков? – с невинным видом поинтересовался Реми.

– Тоже ничто. Начинайте считать от пяти миллионов, тут уже есть о чем поговорить.

– Ишь ты… Я и не знал, что фильмы так дорого стоят… В России тоже нужны такие суммы? – еще невиннее спросил Реми.

Максим неопределенно пожал плечами.

– Понятно, – заключил Реми.

– Мне тоже понятно, – сказала Соня.

– Что вам понятно? – враждебно вскинулся Максим. Она злила его, о, как она злила его!..

– Вы не могли не знать, что папа сделал на ваше имя завещание! Вы с ним переписывались и перезванивались на эту тему. Не может быть, чтобы папа вам не сказал! Папа все всегда говорит… говорил… говорит… сразу, у него секреты не держатся…

Теперь, натурально, слезы. По сценарию положено.

Соня плакала. Плечи ее вздрагивали. Все почтительно замолчали, уважая чужое горе.

Ну что на это скажешь? Доказывать, что он не знал о завещании? Слезы – лучшее оружие…

– Что… вы… с ним… сделали… Максим? – сквозь рыдания донеслись Сонины слова. – Что вы с ним сделали?….

– У вас есть алиби? – мстительно спросил Пьер.

– Какое алиби?

– Что вы в ту ночь не выходили из дома? После того, как вы вернулись от Вадима?

– Почему у меня должно быть алиби? Почему я должен был выходить ночью из дома?

– Чтобы тело спрятать. Так у вас есть алиби? Бред. Снова бред.

– Нет, – сухо ответил Максим. – У меня нет алиби, что я не выходил из дома. Но я не выходил. И тело не прятал.

Зависло молчание, в котором лишь слышались затихающие рыдания Сони.

– И вообще, – добавил Максим, – с чего вы взяли, что Арно нет в живых, собственно?

Эффект был сильным. Присутствующие загудели. Соня перестала плакать и одарила Максима взглядом, в котором затеплилась надежда. Реми одобрительно кивнул Максиму, словно критик, присутствующий на просмотре премьеры.

– Не стоит играть в обвинителей, – поучительно сообщил детектив. – Из-за наследства убивают, случается; но случается, что и не убивают, это совсем не обязательно, – шутил он. Соня вытирала глаза и кивала ему согласно. – Не будем впадать в панику! У нас пока еще нет никакого следа, а все, что мы можем предположить, – только домыслы, – успокаивающе гудел его голос. – Я разговаривал с Мари, девушкой, которая убирает у месье Дора: она убеждена, что Арно не переодевался и не снимал грим дома. Если верить Максиму – а у нас пока нет оснований ему не верить, не так ли? – а также всем этим деталям, то получается, что месье Дор не заходил домой после съемок. Будем пока считать, что он куда-то уехал прямиком со съемочной площадки. Возможно, у него было дело, которое оказалось важнее, чем предстоящая беседа с Пьером, которую он обещал вам, Соня. Может быть, это как раз связано с завещанием… Вы не знаете, к какому нотариусу он мог обратиться?

– Ни малейшей идеи.

– Квартира вашего отца – в его собственности?

– Да.

– Вам известно, у какого нотариуса оформлена купчая?

– Нет, к сожалению. Это случилось еще до моего рождения.

– Не страшно, я этим займусь. Очень бы хотелось найти кого-то, кто видел его после того, как он уехал со съемок. Да, это неплохая мысль – насчет нотариуса. Что еще могло оказаться столь важным, чтобы Арно пожертвовал своим визитом к Соне и даже своим вечером с Максимом?

– Зачем Арно мог понадобиться нотариус, если он уже написал завещание?

– спросил Пьер.

– Понимаете ли, Пьер, вы человек, как мне кажется, пунктуальный и обязательный и все делаете именно так и тогда, как и когда обещаете. Но представьте себе, что существует масса людей, которые заверяют вас, что дело сделано, тогда как они еще только собираются это дело сделать… Возможно, что Арно Дор относится именно к этой породе.

– Я думаю, вы правы! – с надеждой воскликнула Соня.

– Похоже, – рассудил Пьер. – Очень похоже на Арно. Сказать вам правду?

– Конечно! – быстро согласился Реми.

– Я думаю, Арно не хотел столик отдавать. Собирался, но не хотел. Это было против сердца, знаете ли, такие вещи чувствуются. Так что вполне вероятно, что он тянул до последней секунды. И когда Максим уже приехал, он все-таки помчался исполнять свой долг чести – отступать ему уже было некуда.

– Тем более.

– Ваша гипотеза насчет нотариуса, по-моему, очень удачна, – произнес уныло Вадим, – но только это никак не объясняет исчезновение Арно. Уже три дня, как его нет.

– Не объясняет, вы правы, но может дать нам какой-то след… Кроме того, я жду из полиции сообщений насчет машины. По поводу же таинственной незнакомки, посещавшей вашего отца, у меня есть кое-какие соображения, и я принял кое-какие меры…

Все как-то отошли от пережитого шока взаимных обвинений и оживились.

Пьер предложил пожаловать к столу, Реми долго отказывался; его дружно уговаривали и наконец уговорили.

За столом шла беседа о семейной истории Дориных, которую Реми рассказывали наперебой и в подробностях – все присутствующие знали ее наизусть и в деталях. Мишели вклинивались с разговорами о политике, о Горбачеве, о Ельцине, о демократии и свободе слова, о русской культурной традиции и русско-французских связях, и Максим с удивлением обнаружил немалую образованность супружеской пары в этих вопросах. Реми ненавязчиво задавал вопросы и быстро узнал, что Мишель-муж работает в крупной парижской газете, где и познакомился когда-то со своей женой, тоже журналисткой, которая впоследствии оставила работу из-за детей; что жена Жерара – и, соответственно, мать Этьена, – красавица-вьетнамка, сбежала много лет назад с богатым латиноамериканцом, оставив малолетнего сына своему мужу, у которого не было за душой ничего, кроме аристократического происхождения, унаследованного дома и его коллекции, в которую вкладывались последние средства; что Маргерит, богатая вдова, пыталась писать детективные романы, чтобы развеять скуку, но не очень афишировала свое хобби, не будучи уверена, что подобное занятие пристойно для настоящей «старой ветви» аристократического рода, и что у нее есть взрослый сын, который учится в Америке.

Максим наблюдал за Реми и слушал краем уха обильно стекавшуюся к детективу информацию, поражаясь легкости, с которой Реми получал ее от людей, и скорости, с которой он эту информацию переваривал. «Это и есть профессионализм, – думал Максим. – Мне подобные вопросы даже в голову не пришли. А Реми прочесывает всю местность, ничего не оставляя без внимания…»

Если Максим и вел свои собственные наблюдения, то лишь в весьма ограниченной сфере: его интересовали траектории взглядов, пересекавшиеся в точке нахождения Сони. Исходные пункты были все те же: папаша де Вильпре с его полуазиатским сыночком да еще Пьер. Мишель-муж, к счастью, казался вполне мужем своей Мишель-жены и был полностью погружен в разговоры, которые вел не без блеска. Дамы распределяли свое внимание между всеми присутствующими.

Мишель-жена отпускала остроумные шутки в адрес обоих правительств, над которыми смеялся весь стол, ее муж утирал слезы от смеха, и даже Соня несколько раз улыбнулась. Маргерит все больше поддакивала всем понемножку, ухитряясь при этом демонстрировать чувство собственного достоинства… Хотя, пожалуй, ее взгляд несколько излишне часто обращался в сторону черноглазого Этьена. Или Максиму только показалось?

Впрочем, его это трогало и интересовало мало. Так бывало часто: в новой компании он довольно быстро различал невидимые ниточки, связывающие присутствующих любовью, ревностью, соперничеством, завистью и прочими разнообразными чувствами, свойственными человеческим особям; и что с того? Ну, люди; ну, между ними отношения, что нормально; двое мужчин влюблены в одну и ту же женщину – эка невидаль; отец и сын одновременно – читайте Тургенева; стареющая дама – в красивого мальчика – читайте Мопассана, и так далее…

Главное, что он во всем этом не участвует и отношения ко всему этому не имеет.

Он просто ведет наблюдения… Режиссерские.

Вечер принимал все более светский оборот, и всем стало постепенно казаться, что все не так уж страшно, что Арно появится не сегодня-завтра, и тогда – вот уж тогда ему дружно намылят шею, этому старому проказнику! Вадим поделился с присутствующими творческими планами на совместный с Максимом фильм по вышеизложенной истории, и все нашли этот проект чрезвычайно интересным.

Вдохновленный, Вадим тут же условился с Максимом начать работу завтра же вечером, у него дома: раз в его фильме все равно простой, так надо же этим временем воспользоваться! Да-да, кивал Максим, завтра же вечером, действительно, что время терять…

Звонок застал всех врасплох, сбив слегка эйфорию и напомнив о реальности.

– Меня, может быть, – сказал Реми, вытирая белоснежной салфеткой рот, – я ваш телефон оставил, ничего?

– Вас. – Соня протянула ему трубку. Все перестали есть и устремили взгляды на детектива.

– Нашлась машина месье Дора, – сказал тот, положив трубку. – В трех кварталах от дома, в котором проживает Ксавье.