"Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По" - читать интересную книгу автора (Шехтер Гарольд)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Расположенный примерно в полумиле от центра городка, Хиллсайд – так называлась усадьба Элкоттов – был одной из старейших построек Конкорда. Его отличительные архитектурные черты – остроконечные фронтоны, двускатная крыша, массивная каменная труба – свидетельствовали о древности, центральная часть деревянного здания была возведена в конце семнадцатого века. Последовавшие улучшения превратили изначальный загородный дом из четырех комнат в существенно более просторную, хотя и ни в коей мере не в горделивую усадьбу. Укрытый великолепными вязами, ветви которых блистали славными красками новоанглийской осени, дом, выкрашенный в приглушенный оливковый цвет, выглядел очаровательно. Место это казалось зачарованным, и мирный, чрезвычайно уютный дух с первого же взгляда преисполнил мою душу чувством великого покоя.

Средоточием и олицетворением безмятежности, овевавшей это живописное жилище, была сама миссис Элкотт. Мамуля, если использовать ласковое детское прозвище, бывшее в ходу у ее дочерей, оказалась дородной, несколько простоватой на вид женщиной средних лет. Хотя внешне она мало походила на мою дражайшую Путаницу, ее роднила с ней материнская доброжелательность, наделявшая миссис Элкотт неподражаемым обаянием.

Из благоговейного тона, в каком ее дочери неизменно говорили о ней, я уже сделал вывод, что девочек соединяют с матерью необычайные узы внутренней близости, даже более прочные, чем, как правило, возникают при подобных отношениях. Теперь, прибыв в Хиллсайд, я мог убедиться в этом воочию.

Хотя Луи и ее сестер не было дома всего неделю, они бросились в объятия мамули так, словно не виделись уже очень и очень давно. Слезы блестели на глазах у всех, воздух оглашался криками радости. Пыл, с каким миссис Элкотт обнимала своих малюток, несомненно, подогревался и тем обстоятельством, что они наконец-то воссоединились. Вести о трагических событиях в Бостоне уже дошли до нее, и с тем большим облегчением она приветствовала своих крошек, вернувшихся в святилище материнского лона.

Ко мне с Сестричкой она отнеслась куда более сдержанно. Удивляться тут было нечему. Приглашение, приведшее нас к дверям ее дома, в конце концов, исходило не от нее. Мы виделись в первый раз. Конечно, она знала меня, но лишь как писателя, на которого неоднократно и открыто изливались потоки литературной критики ее отсутствовавшего мужа.

Впрочем, как только она прочитала письмо брата (переданное Анной, которой это было доверено), поведение миссис Элкотт ощутимо изменилось – от простой учтивости до искреннего расположения, – и нас пригласили в дом со всей теплотой и гостеприимством, на какие только можно было рассчитывать.

Девочек разместили в двух спальнях, нам с Сестричкой отвели комнату Луи и Лиззи, которые на время перебрались к сестрам. Распаковавшись, мы присоединились к семье за незатейливой, но вкусной трапезой, состоявшей из холодных цыплят, бисквитов и вареной картошки. Затем, поскольку моя дорогая жена была чрезвычайно утомлена поездкой, мы удалились в свои покои, оставив миссис Элкотт в мягком кресле возле камина: Луи примостилась у ее ног, Лиззи и Мэй приютились по обе стороны кресла, Анна прислонилась сзади. Когда мы поднимались по лестнице, я расслышал, как Луи умоляюще сказала:

– Мама, расскажи нам что-нибудь, прежде чем мы пойдем спать. Ну, ту историю про путешествие в Град Небесный, борьбу с Аполлионом и долину, где живут лешие!

Я проснулся от солнечного света, цедившегося сквозь муслиновые занавески. Несколько минут я лежал в постели, не вполне понимая, где нахожусь. И, только оглядевшись, я обнаружил безошибочные признаки того, что здесь живет маленькая девочка: изображения щенков и котят, вырванные из общедоступных журналов и прикнопленные к стенам, полки с набором игрушек, включая полдюжины тряпичных кукол (некоторые из которых срочно нуждались в ремонте), деревянные крючки, на которых были развешаны шляпки, шали и прочие предметы дамского туалета, – и осознание того, где я, тут же нахлынуло на меня.

Выпрыгнув из кровати, я быстренько умылся и оделся. Затем прошел в противоположный конец комнаты, где спала Сестричка. Ласково разбудив ее, я вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Пока я ждал жену, до меня донеслись приглушенные голоса снизу.

Через пять минут мой ангел явился предо мной; вид у жены был посвежевший, хотя все еще, на мой взгляд, нездорово осунувшийся, лицо ее утратило свойственную ему пухлость, и скулы резко обозначились. Однако я ничем не выказал своей озабоченности, напротив, сказал несколько комплиментов по поводу ее ослепительной красоты, затем, взяв под руку, предложил сойти вниз.

Спустившись в столовую, мы застали девочек и их мать уже за завтраком, стол был уставлен большими блюдами с разной вкуснятиной: гречишными оладьями, яичницей, бисквитами, сосисками и ветчиной. Это пиршество, как я понял, представляло собой радикальный отход от обычной диеты семьи, которая, придерживаясь исключительно спартанского образа жизни, основанного на вегетарианских принципах мистера Элкотта, редко когда завтракала чем-либо кроме яблок, холодной воды и черствого хлеба. Однако, учитывая, что мистер Элкотт уехал с лекциями, жена решила приготовить для дочерей специальный, «домашний» стол. Когда появились мы с Сестричкой, они уже практически расправились с едой.

Тепло встреченные Луи и ее сестрами, мы заняли места за столом, после чего миссис Элкотт тут же поставила перед нами тарелки с большими порциями разных лакомств.

– Жаль, что не могу составить вам компанию, мистер По, – сказала Луи, когда я затыкал салфетку за воротник, и, пристально глядя на мою вилку, продолжала: – но нам с Анной надо идти.

– Жду не дождусь следующего года, когда стану взрослой, пойду в школу, буду носить красивые платья и играть с другими девочками на переменках, – заметила маленькая Мэй.

– Видели вы когда-нибудь ребенка, которой бы так хотел повзрослеть? – сказала Луи. – Еще скажи спасибо, Мэй, что тебе не надо день-деньской корпеть над классными заданиями. Уроки мистера Хомстера могут показаться скучнее, чем пустыня Сахара. А некоторые девчонки жуткие снобихи, которые смотрят на тебя как на чумную, если ты не знаешь урока, или дразнятся, если ты не богатый, или подымают на смех, если платье у тебя не модное.

– Вот почему я сижу дома и занимаюсь с папой, – вмешалась Лиззи, чья необычайная застенчивость явно мешала ей появляться на людях.

– Счастливая, – сказала Луи, – уж лучше бы я тоже сидела дома и работала над своей новой пьесой «Проклятие ведьмы», музыкальная трагедия. Симпатичная вещица – лучшая из всего мной написанного, хотя мне никак не удавалось подобрать развязку поэффектнее.

– Я больше не собираюсь играть ни в каких пьесах, – сказала Анна, складывая свой прибор. – Старая я уже для таких развлечений.

– Чушь! – выкрикнула Луи. – Ты у нас лучшая актриса, и всему придет конец, если ты уйдешь со сцены.

– А вы знаете, что мать мистера По была знаменитой актрисой? – вмешалась Сестричка, которая – я не мог этого не заметить – едва прикоснулась к еде, между тем как я успел почти целиком опустошить свою тарелку.

– Правда? – вскрикнула Луи, глядя на меня горящими глазами.

Да, это так, – ответил я, запивая кусок блинчика с сосиской большим глотком крепкого кофе. – Моя праведная матушка, Элизабет Арнольд По, украшала американскую сцену. Ее игра в роли инженю Бидди Блэйра в пьесе Дэвида Гаррика «Барышня-девица» вызвала бурю оваций у большинства наиболее знаменитых театральных критиков того времени, а то, как она представляла обреченную Корделию в «Короле Лире», приветствовалось как чудо драматического искусства.

– Изумительно! – воскликнула Луи. – Я тоже хочу когда-нибудь взяться за Шекспира. Больше всего мне нравится «Макбет». А в нем – все, связанное с убийством. «Что вижу я перед собой – кинжал?» – И тут девочка выпятила глаза, потрясая руками в воздухе на манер классических трагедийных актеров. Тем не менее, исполненное с совершенной искренностью, это показалось таким забавным, что я лишь ценой величайших усилий удержался от улыбки.

– Итак, мои дорогие, – сказала миссис Элкотт, – не мешкайте. Еще успеешь наговориться с мистером По, Луи, заняться сочинительством твоих шедевров, и вообще завтра делай все, что твоей душе угодно.

– Да здравствует суббота! – вскричала Луи, вскакивая со стула. – Великий праздник всех лентяев и бездельников!

– Разумеется, только когда закончишь все дела по дому, – добавила миссис Элкотт. – Помнишь, дорогая? Надо принести дров, когда будешь возвращаться из школы. У нас почти ничего не осталось.

– Буду только рада, мамуля, – ответила Луи, целуя мать в щеку. – Вообще-то это папина работа, но раз уж я в доме за мужчину, когда его нет, то все правильно.

Анна тоже встала. Внезапно безмятежность нашего завтрака нарушил поразительный случай. Не успела хорошенькая барышня шагнуть к матери, как неожиданно резко покачнулась, словно потеряв равновесие, одновременно пронзительно вскрикнув полным муки голосом. Только быстрым, инстинктивным движением ухватившись за край стола, она избежала падения.

Все дружно вскрикнули от удивления, миссис Элкотт, вскочив со стула, поспешила к дочери.

– О Господи, дорогая, с тобой все в порядке? – воскликнула она. – Что происходит?

Вся зардевшись от гнева и смущения, Анна быстро наклонилась. Когда она снова выпрямилась, мы увидели, что в одной руке она сжимает маленький красный предмет, в котором я сразу же узнал яркий резиновый мячик.

Обвиняюще размахивая им перед младшей сестрой, Лиззи, барышня воскликнула:

– Все это дурацкая кошачья игрушка. Я уже сто раз просила тебя, Лиззи, держи ее у себя в спальне!

Затем в приступе раздражения она занесла руку и швырнула мяч в гостиную. Мячик несколько раз подпрыгнул на дощатом полу, прежде чем закатиться на прикаминныи коврик, где его одним прыжком настиг красавец кот, свернувшийся на сиденье кресла миссис Элкотт.

– Ладно, Анна, – сказала Луи, – нечего злыдничать. Подумаешь.

– Тебе легко говорить, – ответила сестра. – Посмотрела бы я на тебя, подверни ты так ногу.

– Ну, иди сюда, бедняжка, – сказала Луи, подходя к сестре и беря ее за руку. – Можешь облокотиться на меня. Всем до свидания. Сегодня утром, что правда, то правда, мы разбрюзжались на пару, зато вернемся сущими ангелочками.

Не успели девочки выйти, как миссис Элкотт явно взяла сторону Лиззи, чье обычное мирное выражение лица сменилось мучительно-болезненным – несомненно, из-за того, что старшая сестра на нее накричала. Хотя она сидела понурясь, я видел, что на глаза ее навернулись слезы.

– Ну-ну, успокойся, милая, – сказала миссис Элкотт, наклоняясь, чтобы обнять малютку за плечи. – Не принимай грубый тон Анны близко к сердцу. Все мы иногда говорим что-нибудь сгоряча.

– Но ты никогда так не делаешь, мама, – ответило дитя дрожащим голосом.

– Конечно же делаю, доченька. Просто я научилась контролировать себя и слишком поспешные высказывания. Твоя сестра любит тебя так же крепко, как и мы все. А теперь вытри глазки. Смотри, как ужасно огорчилась бедная Порция из-за того, что ты так расстроилась. Нет, правда, посмотри… по-моему, она все еще хочет есть и не откажется от сосиски.

Последнее замечание относилось к кукле, которая – оборванка-оборванкой – сидела на коленях у девочки. На протяжении всего завтрака Лиззи то и дело подносила вилку к прошитому стежками рту своей излохмаченной игрушки, словно предлагая ей подкрепиться.

– Порция, – сказала Сестричка, пока Лиззи утирала глаза салфеткой, – какое интересное имя для куклы.

– Раньше это была кукла Луи, – вступила в разговор маленькая Мэй. – Она назвала ее так в честь героини одной шекспировской пьесы. «Венецинианский купец», кажется.

– Венецианский, милочка, – сказала миссис Элкотт, вновь севшая на место и мелкими глоточками прихлебывавшая чай.

– Иногда Луи страшно обращается со своими игрушками, – негромко сказала Лиззи. Для наглядности она развернула клетчатое одеяльце, в которое была завернута кукла, и показала две обмахрившиеся культи там, где были руки.

– Они оторвались однажды, когда Луи крутила ее вокруг себя, – объяснила Лиззи. – А потом Луи стало с ней скучно, и она досталась мне. У меня в комнате целая коллекция раненых кукол. Я подбираю их и ухаживаю за ними, когда они уже больше никому не нужны.

– Да, твой лазарет бросился мне в глаза сегодня утром, – заявил я. – Не побоюсь сказать, мисс Элкотт, что вы проявляете чрезвычайную доброту, так щедро одаривая нежностью эти бедные, осиротевшие игрушки. Говоря как человек, который с малолетства был лишен родительской заботы, я могу свидетельствовать…

Продолжить монолог мне не удалось, поскольку в этот момент мое внимание – впрочем, как и внимание моих слушателей – привлек очень громкий и настойчивый стук, исходивший с задней половины дома.

– Кто бы это мог быть в такой ранний час? – недоуменно спросила миссис Элкотт, ставя чашку на стол.

– Я пойду посмотрю, мама! – крикнула маленькая Мэй, спрыгивая со стула и стремглав бросаясь на кухню.

Минуту спустя, пока мы молча прислушивались к тому, что происходит, я услышал, как задняя дверь открылась и низкий, явно мужской, голос произнес несколько слов, впрочем слишком приглушенных, а потому неразличимых. В следующее мгновение Мэй вбежала в столовую, вид у нее был крайне возбужденный.

– Господи Боже, детка! – воскликнула миссис Элкотт, взглянув на дочь. – Что случилось?

– Ах, мама, там какой-то дядя в дверях, – сказала девочка. – Он ужасно странно выглядит и чуть не испугал меня, когда я на него в первый раз посмотрела. Он просит чего-нибудь поесть.

– Просто бездомный бродяга, – сказала миссис Элкотт, вставая. – Пойду поговорю с ним.

Когда наша хозяйка удалилась на кухню, Лиззи, побледневшая после слов сестры, повернулась к ней и спросила дрожащим голосом:

– Как он выглядит, Мэй? Правда такой страшный?

– Я таких еще не видала, – ответила малютка, снова заняв место за столом и буквально захлебываясь словами от волнения. – Шляпа у него надвинута низко, на самые глаза, а сами глаза маленькие и странные – просто ужас! Только одни брови и видно. А брови темные, черные почти, особенно по сравнению с лицом, которое белое, как тесто, белее даже, чем сейчас у тебя, Лиззи. Но главное – борода. Оттого и вид такой чудной. Густая, длинная, почти до живота, и престранного цвета – рыжая, как апельсин ! Брр, – добавила она, преувеличенно передергивая плечами. – Как вспомню, мурашки по коже.

– Господи помилуй, – тяжело дыша, ответила старшая сестра, еще крепче прижимая к себе искалеченную Порцию. В следующий момент вошла миссис Элкотт.

– Он ушел, мама? – спросила Лиззи.

Да, милочка, – ответила наша хозяйка, занимая свое место. – Не волнуйся. Я думаю, он всего лишь бродяга, нищий. Я отдала ему остатки вчерашнего цыпленка, и он так радовался.

– Ах, мама, зачем ты это сделала, – сказала Мэй. – Я собиралась его доесть.

– Успокойся, дитя мое, – мягко произнесла мать. – Мы не богаты, но у нас более чем достаточно еды, питья и прочих удобств и развлечений, которых лишены остальные. Это благодать, когда ты можешь протянуть руку помощи тем, кому не так повезло.

– Да, мамуля, – несколько пристыженно ответила девочка. – Спасибо, что напомнила. Постараюсь больше не быть такой эгоисткой.

– Если ты все еще голодна, Мэй, – вмешалась Сестричка, – то возьми остаток моего завтрака. – Затем, бросив извиняющийся взгляд на хозяйку, добавила: – Все очень вкусно, миссис Элкотт, но, похоже, мне совсем не хочется есть.

– Ничего страшного, дорогая, – ответила хозяйка. – Просто жаль, что у вас пропал аппетит. Хорошо, что вы сегодня идете к доктору Фаррагуту. Вы договорились на какое-то определенное время?

– Да, по сути дела, мы уже должны быть в пути, – ответил я на вопрос.

Получив от миссис Элкотт наставления, как добраться до доктора, мы с Сестричкой встали из-за стола, попрощались с хозяйкой и ее двумя дочерьми, надели плащи и вышли.

Согласно инструкциям, которые предоставила нам миссис Элкотт, до доктора можно было добраться двумя способами. Если бы мы ехали верхом, ближайший путь лежал бы через Лексингтон-роуд. Однако поскольку мы шли пешком, то выбрали другую дорогу – узкую лесную тропу, которая наикратчайшим образом вела туда, куда мы направлялись.

Утро выдалось на редкость красивым, ослепительно яркое солнце и безоблачное небо придавали всему кристальную ясность и чистоту. Когда, рука в руке, мы ступили на тропу, я бросил быстрый взгляд на свою дорогую жену, которую, казалось, уже в немалой степени взбодрил свежий осенний воздух. Непривычное чувство обнадеженное™ преисполнило меня. Если уже сама атмосфера Конкорда служила подобным эликсиром, то, возможно, природные целительные средства знаменитого доктора Фаррагута действительно окажутся такими эффективными, как о них гласит молва.

Мы почти не разговаривали, идя по очаровательной лесной тропе, окаймленной березами и устланной ковром золотых листьев. Постепенно в голову мне закралась странная мысль. Мне представилось, что мы с Сестричкой – персонажи сказки одного из ее любимых европейских собраний: брат с сестрой, выгнанные из дома бессердечной мачехой, которые блуждают по зачарованному лесу, пока не набредают на волшебную избушку, выстроенную из разных сладостей.

– Искренне верю, что ты ошибаешься, Эдди, – с улыбкой заметила Сестричка, когда я поделился с ней своей фантазией. – Ради твоего же блага. Если ты помнишь, красавица, что живет в пряничном домике, превращается в людоеда, который собирается сожрать маленького мальчика, откормив его.

– Я и вправду позабыл, как заканчивается эта история, – сказал я. – Жуть какая! По ничем не смягченному ужасу лишь немногие творения фантазии могут сравниться с безыскусными, на первый взгляд, преданиями европейского крестьянства.

– А мне кажется, некоторые могут, – с озорным видом сказала Сестричка. – Ну например, сочинения одного американского писателя… моего самого-самого любимого!

И эти милые слова, и ощущение чистейшей любви пронизали каждую частицу моего существа. Только шляпка Сестрички помешала мне запечатлеть страстный поцелуй на ее щеке. Поскольку никакие слова не могли передать силу моих чувств в тот миг, я просто пылко пожал ее руку, обтянутую перчаткой. Мы молча продолжали идти дальше.

Прошло еще немало времени, прежде чем тропа привела нас на поляну, посреди которой стояла отнюдь не избушка из пряников и карамелек, а большой, прочно выстроенный деревянный дом блекло-серого цвета. Позади раскинулся просторный сад: пышные кусты и аккуратные грядки со всевозможными растениями, казалось, нежатся в потоках щедрого солнечного света. Небрежно привязанная за повод к коновязи рядом с домом чалая кобылка лениво пощипывала траву.

Когда мы с Сестричкой подходили к этому внушительному жилищу, входная дверь со скрипом отворилась. Из дома вышел человек, чуть помедлил на крыльце, спустился и не спеша направился к жующей лошади. Заметив наше присутствие, он приподнял шляпу, открыв лицо, которое было затенено полями.

Я почувствовал, как стоявшая рядом Сестричка напряглась, и услышал непроизвольно вырвавшийся у нее приглушенный вздох. Ее реакция была более чем понятна, так как представшее нам лицо было одним из наиболее тревожащих, какие мне доводилось видеть, помимо кунсткамеры Ф. Т. Барнума. И вовсе не черты этого человека, определить возраст которого было невозможно, приводили в такое беспокойство. Нос у него был не больше и не меньше, чем у всякого, правильной формы рот дополняли два совершенно нормальных глаза. Отличало его то, что каждый дюйм его лица был усыпан налитыми багровыми прыщами. С точки зрения неприглядности, скажем прямее – уродливости, его превосходил только барнумовский «Мальчик-аллигатор», чья гротескная дерматологическая патология придавала ему сходство с одной из разновидностей крокодилов.

Невзирая на обезображивающий недуг, который предположительно мог вызвать у незнакомых людей некоторую робость, мужчина держался абсолютно непринужденно. Действительно, представившись как мистер Эзра Уинслоу, он положительно стремился привлечь наше внимание к своему отмеченному печатью болезни лицу.

– Чертова экзема, – сказал он, указывая на прыщи, словно мы могли не заметить рассыпанные по всей коже пламенно-красные чирьи. – Чешется жутко. Ходил ко всем этим шарлатанам в Бостоне. Потом услышал о старом доке Фаррагуте. Дал мне вот эту самую мазь. – Сунув руку в карман плаща, он вытащил небольшой, цилиндрической формы пузырек. – Бальзам Фаррагута на основе природных компонентов. Против злокачественных кожных высыпаний, – продолжал он, читая надпись на этикетке. – Изготовлен из бальзамической пихты, смолы мирриса, полынного корня и еще бог весть чего. Док клянется, что он меня в два счета вылечит.

– По своему опыту могу сказать, что растительные мази доктора Фаррагута годятся в любых случаях, – сказал я. – Не сомневаюсь, что и этот бальзам окажется крайне эффективным.

– Надеюсь, вы правы, мистер. Дошло до того, что собственная жена не хочет со мной за один стол садиться. Ладно, удачи вам обоим.

Отвязав поводья, он сел на своего скакуна и, снова приподняв шляпу, рысцой поскакал по Лексингтон-роуд.

Не успел он скрыться из виду, как нас оглушил рокочущий голос, раздавшийся где-то неподалеку:

– Известно ли вам, что самые первые составленные мною лекарства предназначались для лечения укусов насекомых и сыпи? Так что, можно сказать, начинал я на голом месте.

Обернувшись к дому, мы увидели в обрамлении окна человека, в котором я признал самого доктора Фаррагута. Сидя рядом с открытой створкой, через которую явно был слышен наш разговор с мистером Уинслоу, он был виден только до плеч.

– Прошу в дом, друзья мои, – сказал он, вставая с кресла. – Я вам открою.

Взяв Сестричку за руку, я подвел ее к дому. Когда мы поднимались по ступеням крыльца, зеленого цвета дверь широко распахнулась и в дверном проеме возникла особа, с которой теперь были связаны все мои надежды на выздоровление жены.

При первом же взгляде на доктора я значительно приободрился. По всему, что я слышал о докторе Фаррагуте, я знал, что ему уже к семидесяти. Однако стоявший перед нами мужчина был крепок как дуб, на вид ему можно было дать на двадцать – да куда там, на тридцать! – лет меньше. Ростом он был примерно пять футов десять дюймов, широкоплечий, с прямой осанкой и исключительно пропорционально сложенный. Густые и блестящие, белые как снег волосы львиной гривой ниспадали на плечи. Широкий лоб мыслителя и тяжелый, выступающий подбородок – все указывало на недюжинные умственные способности. Лицо его положительно светилось здоровьем, а ясные голубые глаза излучали ум и душевную теплоту. Одним словом, он являл собой пример столь неувядаемого здоровья, что вполне мог бы служить ходячей рекламой своих ботанических снадобий.

– Мистер и миссис По, я полагаю, – сказал он с улыбкой, которая заставила морщинки разбежаться от уголков глаз. – Очень рад. Входите, входите.

Проведя нас в гостиную, доктор Фаррагут предложил нам сесть на набитый конским волосом диван, а сам опустился в стоявшее напротив кресло с высокой спинкой. Аккуратно и просто обставленная комната была очень светлой – солнце беспрепятственно лилось в окна, на подоконниках рядком стояли глиняные горшочки с цветущими растениями. Гравюры в рамках, изображавшие сцены из Святого писания, однако преимущественно – на ботанические темы, висели на трех стенах. Четвертую полностью занимал книжный шкаф красного дерева. На полках теснились тома, многие из которых, судя по потемневшим от времени корешкам, были весьма почтенного возраста.

– Так, так, так, сколь же приятно видеть вас обоих, – сказал доктор Фаррагут, громко хлопнув в ладоши. – Я ждал вас вчера, но, конечно, услышав об ужасных событиях в Бостоне, понял, что вы задержитесь. Чудовищно! Слава Богу, мистер По, вы оказались здесь и помогли раскрыть дело. Думаю, ваш мсье Дюпен не справился бы лучше.

– Признателен за ваше явное знакомство с моими рассказами-рассуждениями, – ответил я, – однако я не претендую на более важную роль в раскрытии этого трагического дела, чем того заслуживаю. – Это утверждение было продиктовано не столько ложной скромностью, сколько жгучими сомнениями, которые я продолжал испытывать относительно виновности Мак-Магона.

– Вздор! – воскликнул доктор. – Убийца бедной девушки до сих пор разгуливал бы на свободе, если бы не вы. Я знаю, какую роль вы сыграли, мистер По, читал в газетах. Образцовое расследование. И учтите, я говорю как человек, которому тоже не чужда следовательская жилка, врач должен сам быть чуточку детективом, понимаете, ведь речь идет о мельчайших деталях, поиске ключей к разгадке, правильных выводах.

Тут он обратил ясные голубые глаза на Сестричку и, окинув мгновенным изучающим взглядом ее лицо, сказал:

– Возьмем хотя бы вас, дорогая. Для наметанного глаза признаки вашего состояния налицо.

– О доктор Фаррагут! – воскликнула моя дорогая жена. – Неужели дела обстоят так плохо?

Не совсем, дитя мое, не совсем. Напротив. Я весьма ободрен тем, что вижу. Конечно, я смогу сказать куда больше после осмотра. Тем не менее одно могу сказать наверняка: вы правильно сделали, что обратились ко мне за помощью. А теперь прошу, – продолжил он, вставая.

Взяв протянутую ей руку доктора, Сестричка поднялась с дивана, я встал рядом с ней.

– Сидите, сидите, мистер По, – сказал доктор. – Вам лучше побыть здесь. Осмотр займет не более двадцати, двадцати пяти минут. Самое большее – полчаса. Если угодно, можете пока почитать. Вы найдете здесь для себя массу интересного.

Когда доктор выводил Сестричку из гостиной, взгляд его задержался на одном из домашних растений, заполонивших подоконники. Остановившись, он взял горшочек и, внимательно его изучив, заключил:

– Бедняга… похоже, ты слегка зачах. Боюсь, это по моей небрежности. Напомните обязательно, чтобы я полил его, когда закончу с вашей женой. Надеюсь, нет ничего странного в том, что доктор ботанических наук не надышится на свои растения?

Я уже заподозрил – по предыдущему двусмысленному замечанию насчет «голого места», – что доктор Фаррагут принадлежит к тому типу людей, которые видят в подобных вымученных каламбурах верх остроумия. Вот и теперь он выжидательно глядел на меня – какова будет моя реакция. Не желая разочаровывать его, я изобразил более или менее убедительную ухмылку.

Добродушно мне подмигнув, словно чтобы сказать: «Я знаю, мои шутки не очень смешны, но я обожаю шутить и ценю ваши усилия сделать мне приятное», – доктор исчез с Сестричкой в главном коридоре дома.

Когда они скрылись из виду, я подвел итог своего отношения к доктору. В общем он произвел на меня в высшей степени благоприятное впечатление. Помимо бросающегося в глаза физического здоровья, столь необычного для человека его лет, он излучал осязаемую ауру отеческой заботы, умственной прозорливости и профессиональной компетентности. Даже его каламбуры, гораздо более достойные понимающего перемигивания, чем улыбки, свидетельствовали о необычайной интеллектуальной гибкости. Приободрила меня и его оптимистическая оценка состояния Сестрички.

Однако я понимал, что эта оценка основывалась на крайне беглом осмотре моей дорогой жены и окончательный диагноз будет зависеть от предстоящего обследования. Теперь мне оставалось только ждать – обстоятельство, которое не могло не повергнуть меня в состояние невообразимого беспокойства, сходного с тем, какое должен испытывать обвиняемый, пока суд выносит приговор, который решит его судьбу.

Чтобы отвлечься и как-то скоротать мучительное ожидание, я решил воспользоваться советом доктора и полистать одну из его книг. Подойдя к массивному шкафу, я обвел взглядом расставленные на полках тома. Большинство из них, как можно было предположить, касалось медицины и анатомии, тут были и «Англосаксонское знахарство» Ганна, и «Домашний врач» Эвалла, и «Научный метод рационального исцеления» Ханеманна, и «Систематический трактат о заболеваниях Северной Америки» Дрейка. Многие книги были посвящены теме лекарственных растений. В их число, разумеется, входило и несколько монографий, принадлежавших перу самого доктора Сэмюеля Томсона, на чьих теориях основывалась практика доктора Фаррагута, равно как и прочие редкие и любопытные книги. Среди последних были небольшое издание ин-октаво «Гербария» Апулея Платоника и экземпляр ин-кварто «Cause et Curae»10 и средневекового духовника Хильдегарда фон Бингена.

Из всех книг, однако, наибольшее развлечение сулила тонкая книжица «Медицинские заблуждения старины» неизвестного мне автора по фамилии Палмер. Достав ее с полки, я снова уселся на диван и через несколько минут с головой ушел в чтение.

Стиль Палмера оставлял желать лучшего в отношении изящества, ясности, а порой и элементарной связности. Тем не менее ему удалось отобрать из самых разнообразных источников такие странные, такие причудливые, такие невероятные примеры древних верований и обрядов, что, несмотря на вопиющие стилистические погрешности, от книги невозможно было оторваться.

Листая ее, я дивился средствам, к которым прибегали средневековые врачи, прописывавшие питье из крови гончих и меда при расстройстве желудка, глазные капли из заячьего мозга и растопленного лисьего филея, дабы восстановить ухудшающееся зрение, и мазь, в которой козий помет смешивался с уксусом, для удаления пятен с лица. В шекспировские времена врачи рекомендовали амулеты со смесью высушенной жабьей кожи, толченого мышьяка и кораллов для защиты от заболеваний сердца, тогда как известный врач семнадцатого века Джон Гросс утверждал, что, стоит снять петлю с шеи висельника и обвязать ею голову, как ваша мигрень тут же пройдет. Еще в середине восемнадцатого столетия некоторые сельские врачи в Британии верили, что эпилепсию можно вылечить, выкопав на кладбище гроб, вытащив из крышки гвозди, а затем согнуть из трех гвоздей кольцо и носить это мрачное украшение на среднем пальце правой руки.

Прочесть об этих и дюжинах других, сходных примеров, отысканных Палмером, означало волей-неволей убедиться в том, что на протяжении большей части человеческой истории так называемое «целительство» мало чем отличалось от разновидности первобытного шаманства. Нигде в книге это не было столь очевидно, как там, где автор рассуждал о так называемой «трупной» медицине, иными словами, лекарствах, приготовленных (невероятно, но факт) из внутренних органов мертвых тел! Не только на Древнем Востоке, где подобного варварства можно было ожидать, но и в Европе больным привычно прописывали эти неописуемые средства от множества недугов: разжиженные мозги от головокружения, толченые берцовые кости от ревматизма, процеженный нутряной жир от ушибов, желчный камень от икоты и другие подобные снадобья, слишком отвратительные, чтобы их упоминать.

Хотя повествование в книге мистера Палмера велось в свойственном ему напыщенном духе, одно лишь описание этих омерзительных эликсиров вызывало во мне целую бурю чувств: трепет, недоверие, дурноту. Однако прежде всего я чувствовал неизъяснимую благодарность, что живу в век, когда наука наконец-то освободила медицину от тысячелетиями сковывавших ее пут невежественного суеверия.

Я настолько углубился в книгу, что потерял счет времени. Вдруг до моего слуха донесся звук шагов, приближавшихся из глубины дома. Быстро положив книгу на стоявший рядом столик, я встал как раз в тот момент, когда в дверях появились доктор Фаррагут с Сестричкой.

С первого взгляда я понял, что все прошло хорошо. Сестричка, которая вполне естественно выглядела несколько взволнованной, когда уходила с пожилым врачом, теперь, казалось, испытывала явное облегчение, в то время как у последнего был спокойный, довольный вид, как если бы осмотр подтвердил его первое, оптимистичное мнение о здоровье моей дорогой жены.

Подойдя к Сестричке, я взял ее за руку и пожал на манер приветствия. Затем мы сели рядышком на диван, а доктор Фаррагут занял свое место в кресле.

– Итак, друг мой, – сказал он мне, – все обстоит именно так, как я и думал. Жена ваша, как вам известно, страдает от туберкулеза легких. Серьезно ли ее состояние? Да, отрицать не стану. Не зря этот недуг величают Царем Болезней. Но даже царям иногда приходится склонять свои стяги и признавать поражение на поле битвы. С этим врагом можно бороться, приостановить его продвижение и даже изгнать насовсем. Я могу применить против него верное оружие. Однако именно вам, – сказал он, переводя взгляд на Сестричку, – впредь надлежит быть сильной и упорной, чтобы правильно им распорядиться.

– Если надо, я буду Жанной д'Арк, – с улыбкой ответила Сестричка.

– Так держать, – сказал доктор Фаррагут. – С моей точки зрения, нет никаких сомнений, что исцеление возможно, если вы будете строго следовать прописанному мною курсу.

– Вряд ли стоит говорить, доктор Фаррагут, насколько я обнадежен вашими словами, – сказал я. – И все же хотелось бы знать, в чем именно состоит ваше лечение?

– Теплые ванны, поднимающие температуру тела, – один из основных компонентов метода Томсона, наряду с массажем, при котором используются специальные стимулирующие мази. Соблюдение диеты, упражнения и прогулки на свежем воздухе также существенно важны. Но важнее всего – специальные пилюли, которые я составлю для вас, миссис По. Их надо принимать строго регулярно каждые четыре часа на протяжении трех недель.

– Разрешите поинтересоваться, из чего состоит это лекарство? – спросил я.

– Из коры американской лиственницы, корня одуванчика, посконника и нескольких других ингредиентов – все, разумеется, натуральное. Мне потребуется какое-то время, чтобы приготовить его. Может, заедете завтра утречком, мистер По, и я его вам передам.

– Мне тоже приехать, доктор Фаррагут? – спросила Сестричка.

– Незачем, моя дорогая, хотя, конечно же, я всегда буду рад видеть ваше прелестное личико.

От всей души поблагодарив доктора, мы с Сестричкой встали с дивана и приготовились идти.

– Вижу, вы заглядывали в Палмера? – сказал доктор Фаррагут, который, встав, явно заметил книжку, оставленную мной на столике. – Забавно, не так ли?

Несмотря на многие стилистические недочеты, это действительно в высшей степени поучительная книга, – ответил я. – По крайней мере, ее следовало бы рекомендовать всем тем, кто сетует на грубость и вульгарность нынешнего века и тоскует по якобы идиллическому прошлому. В свое время я сам был склонен к такой ностальгии. Однако, прочитав, что средство, предписываемое при анемии, состоит в том, чтобы залпом выпить кубок еще теплой крови из шеи только что зарезанного гладиатора, я больше не испытываю томления ни по греческой славе, ни по римскому величию.

– Да, полагаю, мы должны быть рады, что живем в новое время, – сказал доктор Фаррагут. – И все же кое-какую мединскую мудрость у древних почерпнуть можно. Они кое-что знали о целительных свойствах растений и прочих естественных субстанций.

– Не сомневаюсь в правоте вашего утверждения, – сказал я. – Так, например, известно, что целебные травы, применявшиеся племенами наших аборигенов, были очень действенны при определенных расстройствах.

– Совершенно верно, мистер По, – сказал доктор. – У старых целителей есть чему поучиться. Конечно, не все здесь так думают. Возьмите хотя бы моего юного друга Генри. Он утверждает, что ни разу не слышал ни единого полезного совета от своих стариков. Да ладно, вздорный он парень, этот Генри.

Когда мы с Сестричкой оделись, доктор Фаррагут провел нас к входным дверям. Выйдя на крыльцо, я обернулся к врачу и спросил:

– Когда именно завтра утром мне заехать?

– Хотите, можно и пораньше, – сказал он, лукаво на меня глядя. – Большинство моих соседей полагаются на своих петухов, которые их будят. Я же для этой Цели держу парочку уток.

Последнее замечание было столь необычно, что какое-то время я просто молчал, ошеломленно глядя на доктора. И вдруг меня осенило.

– То есть вы хотите сказать, – заметил я, – что обычно поднимаетесь с первым кряком?

Полнокровное лицо доктора Фаррагута расплылось в довольной улыбке.

– Отлично, мистер По! Вы, я вижу, человек умный. Жду не дождусь завтрашнего утра.

Пожав мне на прощанье руку, он стоял в дверях, пока мы с Сестричкой не спустились по ступеням крыльца и не направились к лесной тропе.

Как только мы ступили на красивую, устланную листьями тропинку, сердце мое преисполнилось чувством надежды, более сильным, чем мне случалось испытывать за последние годы. Конечно, я слишком глубоко сознавал, что недуг, от которого страдает моя бедная жена, упрямо противился всем прежним попыткам лечения. Тем не менее в пожилом враче было нечто внушавшее мне доверие, и не только в нем самом, но и в нетрадиционном методе природной медицины, который он практиковал.

Я поделился своими чувствами с Сестричкой, которая заявила, что и у нее тоже сложилось исключительно высокое мнение о докторе Фаррагуте.

– Хотя шутит он, конечно, ужасно, – добавила она.

– Его очевидная склонность к извращенной paronomasia действительно одна из достойных сожаления черт его во всех прочих отношениях приятной личности, – ответил я.

– Парономазия? – откликнулась Сестричка. – Это что – такой термин для неуклюжих каламбуров?

– Да, это действительно означает каламбур, хотя и не обязательно плохой, – сказал я. – В то время как неимоверные потуги таких шутников, как добрейший доктор Фаррагут, сделали этот термин синонимом тяжеловесного юмора, на самом деле игра слов имеет долгую и почтенную историю. Легендарный оратор Цицерон питал глубокое уважение к этой лингвистической игре, равно как и Аристотель, который даже занялся классификацией каламбуров. В позднейшие века и доктор Джонсон, и великий сатирик Джонатан Свифт отстаивали словесную игру. Последний опубликовал книгу под названием «Ars Punica», или «Искусство каламбура», где предлагал двадцать девять правил для начинающего остряка. Равным образом и произведения Шекспира пестрят примерами такого рода остроумия. К примеру…

Идя рука об руку со своей ненаглядной, я продолжал рассуждать, вкратце анализируя шекспировскую словесную игру. Я уже заканчивал подробное перечисление тридцати девяти каламбуров, обнаруженных исследователями в «Виндзорских проказницах», когда мы пришли.

Подходя к жилищу Элкоттов и бросив быстрый взгляд на жену, я, к своему великому испугу, увидел, что ее глаза подернулись тусклой пеленой. Приписав это физическому напряжению, которое она перенесла за время дороги к доктору Фаррагуту и обратно, я предложил, чтобы она на часок прилегла, как только мы окажемся на месте.

– Да, что-то я подустала, – сказала Сестричка.

Войдя в дом, мы услышали доносившиеся из гостиной нежные переливы детского голоса:

Пела, как тут же обнаружилось, юная Лиззи. Вооружившись метелкой из перьев, она была занята уборкой комнаты. Когда мы вошли, она густо покраснела, словно крайне смущенная тем, что ее услышали.

Заметив растерянность девочки, Сестричка воскликнула:

– Да ведь это моя любимая песенка, Лиззи. И ты так красиво поешь. В следующий раз я с огромным удовольствием послушаю и другие песни.

Хотя на щеках ее все еще полыхал румянец, девочка выглядела невероятно довольной.

– Если вам и вправду понравилось, я буду только рада, – негромко сказала она, объяснив, что одна в доме, поскольку мать с младшей сестрой пошли в городок по делам.

– Как прошел ваш визит к доктору, миссис По? – спросило участливое дитя.

– Спасибо, дорогая, весьма успешно, – ответила Сестричка. – Он думает, что я скоро поправлюсь. Зови меня просто Вирджиния. – Затем, повернувшись ко мне, сказала: – Пожалуй, я теперь пойду наверх и немного отдохну, Эдди.

Спросив, не хочет ли она, чтобы я принес ей чашку крепкого чая или чего-нибудь перекусить – от чего она отказалась, – я остался внизу лестницы глядя, как она поднимается на второй этаж.

Лиззи между тем снова принялась смахивать пыль. Я оказался не у дел. Желая найти себе какое-нибудь полезное занятие, я вспомнил, что миссис Элкотт просила сделать Луи перед тем, как та отправилась в школу, а именно принести немного дров.

Решив отплатить за гостеприимство хозяйки выполнением этого поручения, я объявил о своем намерении Лиззи. Сняв плащ, я вышел, обогнул дом и направился к поленнице.

Закатав рукава, я приступил к работе. Несмотря на ясное утро, погода переменилась, стало пасмурно, и задул ветер. Я слышал, как за моей спиной жухлые осенние листья шелестят в лесу, подступившем к самому краю просторного заднего двора.

И вдруг необычное ощущение овладело мной. Науке еще предстоит разобраться с явлением, которое обычно называют «шестым чувством». Эта, на первый взгляд, сверхъестественная способность, рано или поздно проявляющаяся у всех людей, действует как своего рода врожденный механизм, предупреждающий об опасности. Именно он дает нам почувствовать, что за нами пристально наблюдают, если не шпионят, молча и скрыто.

Как раз это чувство овладело мной, когда я стоял спиной к деревьям, прижимая к груди дюжину наколотых и успевших хорошо просохнуть поленьев. Кто-то – я был уверен – впился взглядом мне в спину. Надо было только обернуться, чтобы лицом к лицу увидеть неизвестного наблюдателя. От абсолютной уверенности в том, что кто-то следит за малейшим моим движением, холодок пробежал у меня по спине и волосы на затылке встали дыбом.

Напряжение становилось все более невыносимым. Глубоко вдохнув, я медленно обернулся.

Хотя и готовился к потрясению, зрелище, представшее моим глазам, оказалось и того ошеломительнее, ибо внешность человека, стоявшего на краю леса, была точно такой беспокойно-тревожащей, как описала ее нам крошка Мэй сегодня утром. И все-таки детское описание бродяги – буравящий взгляд, бесцветное лицо и огненно-рыжая борода – не смогло в полной мере передать до чрезвычайности странный вид этого человека. Зачем он вернулся во владения Элкоттов, оставалось загадкой, хотя я невольно чувствовал, что в его вторичном появлении есть нечто явно зловещее.

Несколько мгновений мы стояли друг против друга, причем бродяга так и сверлил меня дотошным взглядом. Наконец я решил окликнуть его и настоятельно потребовать, чтобы он объяснил, зачем вернулся. Собрав необходимое количество слюны (ибо во рту у меня пересохло, как только я его увидел), я открыл рот, готовясь произнести свой вопрос.

Но, прежде чем я успел вымолвить хотя бы слово, бродяга резко повернулся и скрылся в лесном сумраке.