"Шахматы как модель жизни" - читать интересную книгу автора (Каспаров Гарри)

Глава 17 ПОВОРОТНЫЙ МОМЕНТ

Трудный поиск и легкий выбор

Какое задание для вас труднее: «реши эту проблему» или «выясни, есть ли здесь проблема»? Решение проблемы можно назвать довольно простым делом по сравнению с попыткой выяснить, существует ли проблема как таковая. Когда мы сталкиваемся с кризисной ситуацией, назвать это удачей не поворачивается язык, но по крайней мере мы понимаем, что нужно что-то предпринять, и это уже утешительно. Настоящее же испытание нашего мастерства и интуиции наступает в момент, когда всё выглядит тихо и мирно, когда мы не представляем, что нужно делать и нужно ли вообще что-то делать.

Каждый, кто проходил тестирование, знает, что самый неприятный тест тот, в котором среди вариантов ответа содержится и такой: «ничего из вышеперечисленного». Положение вдруг становится неопределенным. Кто знает, а вдруг правильный ответ вообще не указан? Вот простой арифметический тест, для которого не понадобится калькулятор.

Укажите правильный ответ:

13 х 63 = ?

а) 109

б) 819

в) 8109

Разумеется, всё очень просто. Мы отбрасываем два наименее вероятных варианта и получаем ответ. Интуиция мгновенно подсказывает, что нам не нужно ничего считать. Но если добавить пункт «г) ничего из вышеперечисленного», придется перемножать одно число на другое, какими бы неправильными ни казались ответы а) и в) и правдоподобным — ответ б).

Ранее мы касались этой темы, говоря о решении шахматных задач и этюдов. В задаче представлена позиция и сформулировано задание, скажем, «белые начинают и дают мат в три хода» — это пример строгого условия. В этюде начальное условие «белые начинают и выигрывают» ближе к практической партии. Но в обоих случаях мы знаем заранее, к чему нужно стремиться. Включая для решения задачи логическую функцию мышления, мы можем без опаски отключить функции бдительности и стратегической оценки.

В таких случаях человек чувствует себя более уверенно и может показывать замечательные результаты. В 1987 году меня пригласили на специальный прием во Франкфурте, проводившийся компанией Atari. Там присутствовали все менеджеры, а распорядителем церемонии был глава немецкого филиала компании Элвин Штумпф. В неформальной и оживленной обстановке мы говорили не только о шахматах и компьютерах, но и на политические темы. Потом мне много раз напоминали, как в тот вечер я предсказал, что перемены, происходящие в СССР, не позже чем через пять лет приведут к падению Берлинской стены. Большинство собравшихся отнеслись к моему прогнозу с дружеской снисходительностью. Общее мнение можно было выразить фразой: «Конечно, он прекрасный шахматист, но ничего не смыслит в политике». Как оказалось, реальные события даже опередили мой прогноз на три года.

По окончании банкета герр Штумпф взял микрофон и объявил, что сейчас мы увидим нечто необычное. Я не имел представления, о чем идет речь, пока он не сказал, что видел по телевизору, как я исполняю один поразительный номер, и теперь предлагает повторить его для присутствующих. Он указал на длинный стол в другом конце банкетного зала, мимо которого мы прошли в начале вечера. Там виднелись шахматные доски с расставленными фигурами. Штумпф объяснил, что на этих десяти досках воспроизведены позиции из знаменитых партий, сыгранных за последние 150 лет. Перед каждой доской лежала карточка, на оборотной стороне которой были указаны имена соперников, место и дата встречи. Мне предстояло всё это «отгадать», глядя лишь на позиции. Штумпф подошел к шахматным доскам и пригласил меня присоединиться к нему, чтобы приступить к испытанию.

Увидев, что я не последовал за ним и остался сидеть, он был обескуражен. Видимо, он подумал, что я рассержен этим маленьким сюрпризом, поскольку меня не предупредили заранее. Я сказал: «Мне очень приятно, что вы интересуетесь возможностями моей памяти, но я, с вашего позволения, останусь здесь». У Штумпфа вытянулось лицо. Его представление вдруг оказалось под угрозой срыва! Но тут я пояснил, что еще в начале вечера не смог удержаться от искушения взглянуть на шахматные доски и теперь готов попытаться «отгадать» все партии, не вставая со своего места. И последовательно назвал имена шахматистов, турниры, даты и даже следующие ходы в каждой из десяти позиций.

Многие из присутствующих разинули рты от изумления. Оглядываясь назад, я пытаюсь найти оправдание этой юношеской выходке. Тогда я не объяснил, а возможно, и сам не вполне сознавал, как это было для меня легко. Все позиции были взяты из всемирно известных шахматных партий, и каждая из позиций представляла переломный момент данной партии. Без таких моментов шахматные поединки не становятся широко известными. Ни один уважающий себя любитель шахмат не выберет скучную позицию из заслуженно забытой партии, когда есть так много знаменитых партий и по-настоящему захватывающих позиций.

Мне достаточно было понять: раз первая позиция отражает критический момент в известной исторической партии, то этому принципу должны отвечать и остальные. Если бы позиции выглядели неинтересными или банальными, я бы предположил, что кто-то просто играл здесь в шахматы до моего прихода Но, посмотрев на доски, я сразу увидел, что мне не нужно оценивать позиции — достаточно было их вспомнить.

Знание того, что решение существует, дает огромное преимущество. Это всё равно, что вычеркнуть из экзаменационного теста пункт «ничего из вышеперечисленного». Любой человек, обладающий достаточным опытом и навыками, может решить головоломку, если она представлена таким образом. В этом случае мы можем пропустить этап глубокой оценки и перейти непосредственно к выбору возможных па риантов решения, пока не найдем самый подходящий неоп ределенность ситуации делает поиск решения трудным ис пытанием.

Предметное исследование: кризис в Севилье

После завоевания мировой короны (19Н5) у меня было очень мало времени, чтобы насладиться вкусом победы.

По правилам ФИДЕ чемпион был обязан защищать титул каждые три года. За это время претендент проходил через сито многочисленных отборочных турниров и матчей. И когда он достигал финала, уже не оставалось сомнений в его способности составить чемпиону серьезную конкуренцию. С начала действия квалификационной системы (1948) лишь двум шахматистам, игравшим матч за корону, не удалось стать чемпионами мира.

Однако в моем случае этот процесс был нарушен. Еще в 1977 году ФИДЕ, в угоду Карпову, вернула в правила пункт о матче-реванше, отмененный в начале 60-х. В случае поражения чемпион автоматически, без какого-либо отбора, получал право сыграть через год матч-реванш. Этим правом с большой пользой для себя воспользовался Ботвинник, победив Смыслова (1958) и Таля (1961). Он проиграл им матчи на первенство мира, но в матчах-реваншах был несокрушим и дважды вернулся на трон, ограничив срок царствования своих «обидчиков» одним годом.

Чтобы избежать такой участи, я должен был победить Карпова и в 1986 году. При том, что мы уже сыграли и самый продолжительный матч в истории (1984/85), и второй матч (1985), в котором я отобрал у Карпова титул… Собравшись, я выиграл матч-реванш (1986), но и на этом испытания не закончились! Несмотря на все наши матчи, трехлетний отборочный цикл ФИДЕ остался неизменным, и уже в 1987 году я должен был встретиться в матче с очередным претендентом.

Догадываетесь, кто стал моим соперником? Конечно же, снова Карпов! ФИДЕ освободила его от обязанности играть в серии матчей претендентов и допустила сразу в «суперфинал», где экс-чемпион учинил показательный разгром победителю отборочного цикла Андрею Соколову.

В октябре 1987-го я прибыл в испанскую Севилью на свой четвертый матч на первенство мира за последние три года. Если в 1984-м я чувствовал, что устал смотреть на Карпова, то теперь лицезреть его ежедневно стало уже просто пыткой. Но по крайней мере на этот раз не ожидалось никаких новых махинаций: в случае победы или ничьей я на три года освобождался от необходимости видеть перед собой каждый день этого или любого другого претендента на титул.

Как распознать приближение кризиса

Предвидение кризиса — особое искусство. Говоря о кризисе, я не имею в виду катастрофу. Не нужно большого мастерства или глубокой проницательности, чтобы осознать несчастье, когда оно уже произошло или вот-вот произойдет. В своей речи 1959 года в Индианаполисе Джон Ф. Кеннеди заметил, что китайское слово «перемена» состоит из двух иероглифов, один из которых означает «опасность», а другой «возможность». На самом деле это не совсем верно, но выглядит поэтично, хорошо запоминается и иллюстрирует очень полезную концепцию.

В повседневной жизни мы всё чаще склонны употреблять слово «кризис» как синоним «катастрофы», не требующий дальнейшего разъяснения. Я был несколько удивлен, что в толковом словаре оно подразумевает поворотную точку или критический момент, когда ставки высоки, а исход дела неопределен. Кризис — это момент, когда развитие событий приобретает необратимый характер. Иными словами, в значении этого слова присутствует и опасность, и возможность, так что по сути дела Кеннеди был прав.

Самая большая опасность таится в попытке избежать кризиса. Как правило, это означает, что кризис просто откладывается на более позднее время. Большой успех и минимальный риск поражения — цель, которую преследуют многие люди, особенно в современной политической и деловой среде. Такое вполне возможно при хороших стартовых условиях (например, когда наследник состояния входит в бизнес своего предшественника). Но для подавляющего большинства успех зависит от умения определять, оценивать и контролировать степень риска. Из этих трех факторов определение степени риска является наиболее важным и всегда самым трудным. Важным, так как без этого в случае кризиса мы сможем лишь бороться за выживание, вместо того чтобы контролировать степень риска. Трудным, поскольку это требует внимания к самым незначительным переменам.

Десятый чемпион мира Борис Спасский однажды заметил, что «лучший показатель спортивной формы шахматиста — это способность чувствовать кульминационный момент игры». Практически невозможно всегда делать лучшие ходы, поскольку точность достигается за счет времени, и наоборот. Но если мы можем распознавать решающие моменты, то способны принимать лучшие решения именно тогда, когда они нужны больше всего. Различные моменты игры далеко не равноценны, и приходится полагаться на интуицию, подсказывающую нам, что настал момент, требующий более продолжительного размышления, потому что наше решение может определить исход партии.

Кроме указания на хорошую или плохую форму, способность определять критические моменты служит мерилом общей силы шахматиста и вообще человека, принимающего решения. Лучших мастеров отличает умение распознавать как общие, так и конкретные признаки критических ситуаций. Анализ партий прошлых лет хорошо иллюстрирует эти закономерности. Шахматы очень полезны как модель при изучении когнитивных способностей человека. Мы не можем быть твердо уверены, что Ласкер знал о критических моментах игры, когда делал тот или иной ход, но можем судить об этом косвенно на основе анализа его партий. Как правило, мы также знаем, сколько времени потратили соперники на тот или иной ход.

Стратегия обязательной победы

Вероятно, осознание того факта, что следующий поединок за корону будет лишь через три года, привело к бурному старту нашего матча в Севилье. В первых восьми партиях мы одержали по две победы при четырех ничьих. Я был удручен своей неровной игрой и неспособностью оторваться в счете от соперника. Моя нервная система была не готова к той перегрузке, какой является матч на первенство мира. Если опыт и интуиция подсказывали подчас верное решение, то какая-то общая заторможенность организма, вялость мысли, а главное — полное отсутствие вдохновения делали игру тяжеловесной и невнятной, заставляли меня вновь и вновь перепроверять варианты и попадать в цейтноты. Аве партии были проиграны мной именно в цейтноте, так как на два хода в них я затратил в сумме два с половиной часа! Такая «задумчивость», конечно, непозволительна, и она лучше всего характеризовала мое состояние, ту странную апатию, с которой я подошел к матчу.

В 11-й партии я серией нерешительных маневров поставил себя в тяжелое положение, но после грубого зевка Карпова одержал победу и впервые повел в счете. Думаю, это было для меня плохим подарком: я окончательно «заснул», решив, что дальнейшее — дело техники и можно просто стоять на месте. За это, разумеется, судьба меня наказала: в 16-й партии я вдруг бросился в неподготовленную атаку и проиграл. Счет в матче сравнялся. Я уже думал лишь о ничьей, поскольку итоговый счет 12:12 сохранял за мной чемпионский титул. Последовала серия из шести ничьих, и теперь всё решали последние две партии.

Конечно, ничейный исход матча — это не убедительная победа, которой я надеялся завершить наш марафон. У меня не было моральных сил бороться за победу в оставшихся партиях, а по игре Карпова не было видно, за счет чего он может переломить характер борьбы. И две ничьи на финише казались мне закономерным результатом. Как потом выяснилось, так думали и члены моей аналитической команды. Гроссмейстеры Зураб Азмайпарашвили и Иосиф Дорфман заключили между собой пари относительно исхода этих партий, и при любом ином результате, кроме двух ничьих, Дорфман получал солидный выигрыш.

Мне было бы неизмеримо легче, если бы Дорфман проиграл пари, но, как оказалось, лимит ничьих в этом матче был уже исчерпан. В 23-й партии, после долгой и упорной обороны, у меня вдруг случилась одна из самых кошмарных галлюцинаций в карьере, и я допустил промах, приведший к немедленному поражению. Неожиданно Карпов опередил меня на очко, и теперь от вожделенной короны его отделяла лишь одна ничья. На следующий день после катастрофы мне предстояло играть белыми фигурами в заключительной 24-й партии, и меня устраивала только победа! Богиня шахмат Каисса покарала меня за чересчур осторожную игру, противоречившую моему характеру. Теперь я не мог удержать титул, не выиграв ни одной партии во второй половине матча.

Ранее в шахматной истории чемпиону лишь однажды удалось одержать победу в последней, решающей партии и сохранить титул. Это случилось в матче Эммануила Ласкера с Карлом Шлехтером (1910). Победа позволила Ласкеру свести матч вничью и затем удерживать титул еще одиннадцать лет. Австриец Шлехтер, как и Карпов, имел репутацию непревзойденного мастера обороны. И его необычно агрессивная игра против Ласкера в последней партии даже утвердила некоторых историков в мысли, что по условиям матча претендент, чтобы завоевать титул, должен был победить с разрывом в два очка.

Финишная ситуация в Севилье была зеркальным отражением концовки матча 1985 года. Тогда перед последней партией перевес в очко был у меня, и для сохранения титула победа требовалась Карпову. Он тоже играл белыми, но, как уже говорилось, в критический момент избрал по привычке более осторожную линию, затем ошибся и в итоге потерпел поражение.

Готовясь к решающей битве, я вспоминал тот переломный момент. Какую стратегию следует выбрать за белых, когда нужна только победа? Речь шла не просто о 24-й партии — в нашем общем зачете это был уже 120-й поединок! Немыслимое число шахматных поединков всего за три года и три месяца! Возникало ощущение одного невероятно длинного матча, начавшегося в сентябре 1984-го и лишь теперь, в декабре 1987-го, приблизившегося к своей кульминации и развязке. План на последнюю партию должен был не только учесть мои собственные предпочтения, но и поставить перед соперником самые трудные проблемы. А что могло быть для Карпова более неприятным, чем игра в его собственном стиле?

Момент кризиса

Почти в любом начинании, кроме шахмат, историческая оценка становится вопросом личного мнения. Современную историю пишут и обсуждают сторонники разных взглядов, а древняя история представляет собой паутину мифов, лишь изредка основанную на достоверных фактах. Легенды переходят из одного учебника в другой, пока мы не начинаем принимать их за чистую правду. Еще более вредное заблуждение — уверенность в том, что существует лишь один объективный ответ на большие и сложные вопросы (скажем, причину начала Первой мировой войны часто связывают лишь с убийством эрцгерцога Фердинанда), как будто историю и саму жизнь можно представить в виде теста с несколькими вариантами ответов на вопросы.

Альфред де Виньи полагал, что история — это роман, написанный людьми. Как можно представить себе роман без кризисов и конфликтов? История размечена кризисными моментами, как дорога верстовыми столбами. Мне нравится лаконичное определение кризиса как «момента, когда невозможно ответить на поставленные вопросы». Кризисы представляют собой периоды неопределенности и сопровождаются неизбежными жертвами. Со временем наш опыт и интуиция позволяют точнее определять их приближение. Мы также можем сформулировать аналитические принципы, позволяющие распознавать критические ситуации как для шахматной партии, так и для коммерческой сделки или мирных переговоров.

Мы инстинктивно чувствуем наступление кризиса, но обычно не осознаем его и не предпринимаем рациональных действий. Но если мы сохраняем бдительность, то можем распознать тревожные признаки и принять меры для сокращения ущерба от кризиса или даже использования его с выгодой.

Сложность ситуации можно оценить по количеству элементов и, что более важно, по количеству возможных взаимодействий между ними. В начале шахматной партии на доске всегда находятся 32 фигуры, но никто не назовет начальную позицию сложной. Фигуры противоборствующих сторон разведены и не взаимодействуют друг с другом. О сложности можно говорить лишь тогда, когда силы сторон вступают во взаимодействие. Когда напряжение этого взаимодействия достигает максимума, а осложнения нарастают лавинообразно, наступает момент кризиса.

Мы должны следить за возрастанием напряжения и оценивать последствия принимаемых решений. Другой важный объект наблюдения — развилки, возникающие на нашем пути. Людям свойственно придерживаться выбранного мнения так долго, как только возможно, и эта склонность не всегда бывает нездоровой. Трудности наступают тогда, когда ради сохранения нескольких возможностей мы оттягиваем неизбежное принятие решения. В развитии любой ситуации наступает момент, после которого мы только потеряем, если будем и дальше медлить с выбором.

Очень редко необходимость выбора возникает неожиданно; обычно у нас есть достаточно времени, чтобы заранее обдумать возможные варианты. Откладывая решение до последнего момента, мы лишаем себя стратегического преимущества. Если мы предвидим наступление кризиса задолго до его начала, то успеваем правильно распределить свои силы.

Каждый кризис имеет фактор времени — по определению. Даже предупреждение о глобальной опасности, приближающейся со скоростью снежной лавины, оставляет человечеству хотя бы крайне сжатые сроки для принятия необходимых мер. Но обратное верно не всегда; можно испытывать острую нехватку времени, не находясь в критической ситуации. Если ставки низки или отрицательный результат не предвидится, всё сводится к элементарному беспокойству.

Шахматист в цейтноте передвигает фигуры и переключает часы с предельной скоростью. В эти моменты шахматы напоминают скорее детскую компьютерную стрелялку. Очень важно не превращать время в столь исключительный фактор, что все остальные факторы утрачивали бы значение.

Гоночный автомобиль движется по замкнутому маршруту, что не требует особых навыков предвидения, в отличие от управления обычным автомобилем в городских условиях. В реальной жизни мы мчимся по автостраде с бесчисленными развязками на разных уровнях. Лишь немногие из них снабжены четкими указателями, и каждая требует от нас принятия очередного решения. Когда «указатели» начинают расплываться или совсем исчезают — это признаки наступления очередного кризиса.

Иными словами, чем труднее определить качественное различие между альтернативами, тем вероятнее, что положение выйдет из-под контроля. В отличие от осложнений, о которых говорилось выше, такая ситуация может возникнуть даже при наличии всего лишь двух или трех возможностей для выбора. Франклин Рузвельт заметил, что во время Второй мировой войны самым трудным решением для него был выбор командующего высадкой союзных войск в Европе. Многие полагали, что этот пост должен был достаться Джорджу Маршаллу — командиру, который пользовался особым доверием американского президента. Но он достался Дуайту Эйзенхауэру, и по весьма трогательной причине: Рузвельт не мог допустить, чтобы его ближайший помощник (и лучший стратег) покинул его в критический момент войны. Высадка в Нормандии была кризисным моментом не только в силу исключительной сложности и необратимого характера операции, но и в силу самой очевидной причины — огромного вложения ресурсов. При таких высоких ставках и тяжелых последствиях в случае неудачи ситуация является критической независимо от того, насколько велики шансы на успех.

Психологи, специалисты по логике и этике любят составлять головоломки, вынуждающие нас уравновешивать кризисные факторы. Представьте, что вы командуете подразделением в тысячу солдат и находитесь в очень опасной ситуации. Существует два выхода в безопасное место: длинный путь через заснеженную долину и короткий по опасной горной тропе. Если вы пойдете через долину, то потеряете 40% своих людей, а если рискнете пойти через горный перевал, то с вероятностью «пятьдесят на пятьдесят» либо спасете всех солдат, либо они все погибнут. Что вы выберете? Насколько должно измениться процентное соотношение в условиях задачи, чтобы вы изменили свой первоначальный выбор?

Исполнительному директору компании приходится решать, следует ли уволить 407 сотрудников или же обойтись без увольнений, но с риском полного краха компании. Во всех делах, от вложения наших сбережений до планирования отпуска, нам приходится решать, стоит ли идти на риск или избрать наиболее безопасный путь. В конечном счете, решение зависит от нашего характера и предрасположенности к риску. Но если вы будете постоянно следовать первому побуждению вместо того, чтобы проводить хотя бы элементарный анализ ситуации, то постепенно ваше интуитивное мышление превратится в умственную косность.

В русских народных сказках мы не раз встречаем героя, который останавливается на распутье перед камнем с тремя надписями, каждая из которых сулит ему тяжкие испытания. Опасность неустранима, вопрос лишь в том, чем рискнуть. В реальной жизни варианты выбора редко бывают такими ясными. Наши решения всегда представляют собой компромисс между желанными приобретениями и неизбежными потерями. Увлекшись тем, что можешь приобрести, упустишь из виду то, что можешь потерять.

Как следует поступать в подобных ситуациях? Часто возникает желание разрубить узел, вместо того чтобы его развязать. По преданию, такой метод сослужил хорошую службу Александру Македонскому в Гордии, но нет смысла подходить с мечом к шахматной доске, балансовому отчету или бизнес-плану. Иногда простого и однозначного решения не существует. В некоторых случаях приходится развязывать узел, чтобы сохранить веревку для других целей. Уклонение от принятия мелких и на первый взгляд незначительных решений в пользу одного «всеобъемлющего» решения кажется очень привлекательным, но в результате мы часто сжигаем за собой мосты, которые могли бы пригодиться нам в будущем.

Ошибки с обеих сторон

Если бы я не сыграл с Карповым 119 партий, то не смог бы выиграть решающую 120-ю. Поражение в 23-й партии севильского матча слишком травмировало бы психику, и я не успел бы собраться на последнюю схватку за чемпионский титул, до которой оставалось менее суток. В чем заключался мой «секрет подготовки»? Я просто расслабился, поиграв в карты с товарищами по команде, и получил добрых пять-шесть часов предутреннего сна.

Общий счет нашего чемпионского марафона был тогда 16:16 при 87 ничьих, и выигрыш 120-й партии означал победу не только в матче, но и во всем безлимитном поединке. Так почему же я играл в карты и отсыпался, вместо того чтобы заниматься дебютной подготовкой? Дело в том, что после 119 партий с Карповым мы за оставшиеся несколько часов уже не могли обнаружить ничего нового. Поэтому мы наметили лишь общую стратегию — и на этом остановились: важнее было восстановить нервы и силы. Это выглядит странным, учитывая мое обычное усердие в чисто шахматной подготовке, но в данном случае речь шла о правильном распределении ограниченных ресурсов. Отказавшись от форсирования событий в дебюте, я выбрал стратегию, предусматривающую не взрывной выброс энергии, а постепенное горение.

В день заключительной партии великолепный зал Театра Копе де Вега был заполнен до отказа. Приглушенный шум голосов, обычно предшествовавший началу поединка, сменился громким гулом. Ход игры транслировался по радио и в прямом эфире испанского телевидения. Потом мне рассказывали, что возбужденные испанские комментаторы, кричали так, словно вели репортаж с последнею раунда матча на первенство мира среди боксеров-тяжеловесов… Что ж, в каком-то смысле так оно и было.

Арбитр включил мои часы, и я восьмой раз в этом матче передвинул пешку с2 на два поля вперед. Новый план проявился через несколько ходов: я начал сдерживать свои центральные пешки и потихоньку активизироваться на флангах, стремясь избежать лобовой стычки в самом начале партии и сохранить на доске как можно больше фигур. Эта стратегия оказывала на Карпова психологическое давление, несмотря на его опыт в маневренном ведении боя. При отсутствии очевидных форсированных продолжений у него постоянно возникало искушение упростить игру разменами фигур, даже за счет некоторого ухудшения позиции. Понятно, что при этом снижался бы уровень ее сложности, но пока я мог компенсировать размены достаточно высокой ценой качественного преимущества в расположении фигур, на доске сохранялась неопределенная ситуация.

Мой метод «варки на медленном огне» имел еще один плюс — подталкивал Карпова к цейтноту. В столь важной партии он соблюдал особую осторожность и тратил драгоценные минуты на перепроверку тех ходов, которые обычно делал очень быстро. Карпов был вынужден мучительно выбирать, что же лучше: делать сильнейшие ходы или самые надежные? По ходу игры он сумел разменять половину фигур, но его позиция по-прежнему находилась под неприятным давлением. Он изо всех сил старался уравнять шансы, но это ему никак не удавалось, а между тем всё более важным фактором становилось время на часах.

Увидев тактическую возможность сыграть на атаку, я ходом коня на центральное поле е5 предложил жертву крайней пешки. Карпов, поддавшись искушению, взял пешку — и оказался на грани катастрофы. Времени у него оставалось мало, и ему приходилось играть быстро, так как до контрольного 40~го хода было еще далеко. Я разменял ладьи и остался с ферзем, конем и слоном против его ферзя и двух коней. Карпов имел лишнюю пешку, но я чувствовал, что могу развить опасную атаку: фигурам Карпова не хватало координации, а его король находился в уязвимом положении. И если бы мой ферзь проник в его лагерь, я смог бы использовать оба этих фактора. Вопрос был в том, куда пойти ферзем на 33-м ходу. Карпов напряженно ждал моего хода, готовясь к почти мгновенному ответу: иначе бы он попросту не успел сделать оставшиеся до контроля восемь ходов и проиграл по времени.

Я погрузился в глубокое раздумье, из которого меня вывело легкое похлопывание по плечу. Голландский арбитр наклонился ко мне и сказал: «Мистер Каспаров, вы должны записывать ходы». И впрямь, увлекшись игрой, я забыл записать на бланк партии последние два хода. Конечно, арбитр справедливо напомнил мне о необходимости соблюдения правил, но в какой момент это произошло! Сложись всё иначе, этот хлопок по плечу мог стать ударом судьбы…

Сделанный мной ход ферзем оказался неудачным. Я упустил из виду хитроумный защитный ресурс и не успел понять, почему с той же идеей был бы сильнее другой ход ферзем. Карпов получил шанс отразить атаку и внезапно оказался в одном шаге от возвращения чемпионского титула. Но поспешный ответ тут же лишил его этого шанса (факт взаимного обмена ошибками был установлен лишь по окончании партии).

После этого мои войска окружили черного короля, и после 40-го хода у меня была уже лишняя пешка и лучшая позиция. В этот момент партия была отложена, и доигрывание должно было состояться на следующий день. Судьба чемпионского титула оставалась неясной. Нам предстояла долгая ночь.

Уроки кризиса

Кризисы — это поворотные моменты в жизни, испытание наших сил и возможностей. Не только чистая бравада заставляет некоторых людей всё время подталкивать себя и окрркающих к точке кипения в поисках конфликта. Шатоб-риан писал, что «кризисные моменты удваивают жизненную силу человека». Мы должны рассматривать такие моменты как вызов нашим способностям и возможность переоценки нашего отношения к непростым ситуациям. Если вы не можете вспомнить последний кризис в своей жизни, даже удачно предотвращенный, вы либо счастливчик, либо давно устали от жизни.

Тот, кто провоцирует кризис, должен точно рассчитать момент, если хочет пережить последствия. Можно иметь на своей стороне все остальные факторы — материал, время и качество — и тем не менее потерпеть крах из-за неправильной оценки ситуации.

Симон Боливар был великим освободителем Южной Америки. Он освободил от испанского колониального режима Венесуэлу, Колумбию, Перу и Боливию, названную так позже в его честь. Его успехи, к которым вскоре добавились победы аргентинского генерала Сан-Мартина на юге континента, были тесно связаны с событиями на другом конце земного шара. В 1808 году Наполеон вторгся в Испанию, заключил в тюрьму короля Карла и его сына Фердинанда и тем самым подорвал власть испанской короны в ее заморских колониях. Используя благоприятный момент, Боливар и его сторонники выступили против испанцев в Новом Свете и начали освободительную войну за независимость, которая вскоре распространилась на весь континент. Всего лишь за пятнадцать лет Испания была вынуждена уйти из Южной Америки, несмотря на предпринятую ею военную экспедицию, — самую большую из пересекавших до того Атлантический океан.

Но картина была бы неполной, если бы мы не рассмотрели последствия наполеоновского вторжения в Испанию для самой Франции. Испания стала самым слабым звеном наполеоновской империи из-за партизанской войны, поддерживаемой экспедиционным корпусом британского герцога Веллингтона. Наполеон не сумел правильно оценить последствия вторжения в Испанию, превратившего ее из ненадежного союзника Франции в территорию, открытую для действий противника. Те самые британские полки, которые успешно противостояли французской армии в Испании, позже привели Веллингтона к победе в битве при Ватерлоо.

Оглядываясь назад, нам легко говорить об объективности исторических процессов и неизбежности завершения колониальной эпохи. Однако ход исторического процесса определяется не судьбой, а реальными людьми, принимающими рискованные решения и разрешающими кризисные ситуации. Если не считать природных катаклизмов, не бывает совершенно неожиданных потрясений. В выигрышном положении тот, кто берет на себя инициативу и предпринимает решительные действия, становится победителем и пишет учебники по истории. Проиграть, но остаться в истории защитником правого дела — это лишь утешение для наследников, если они остаются. Фактор времени имеет особо важное значение еще и потому, что действие может быть как преждевременным, так и запоздалым. Нельзя просто завершить подготовку и ждать благоприятного момента. Окно возможностей закрывается так же быстро, как и открывается, поэтому всегда нужно быть готовым к решительному броску.

Мы учимся на таких ситуациях, потому что кризис требует нестандартных решений. Выясняется, что обычные приемы работают плохо, а легких ответов не существует. Ситуация настолько усложняется и разворачивается так быстро, что оставляет время лишь для догадок. В таком положении в игру вступают более абстрактные и субъективные факторы оценки: в условиях отсутствия точных сведений у нас нет времени для более конкретного анализа. Именно в такие моменты можно понять, чем великий политический лидер отличается от хорошею и какой полководец может обрести бессмертие.

Из всех многочисленных причин Первой мировой войны, наверное, самой важной была недооценка ее последствий. К тому времени Русско-турецкая война (1877—1878), которая привела к Берлинскому конгрессу и попыткам великих держав установить в Европе прочный мир, уже стала туманным воспоминанием. Огромные потери в той войне (по некоторым оценкам, около двухсот тысяч человек только с российской стороны) привели некоторых государственных деятелей к убеждению, что в будущем войны между мировыми державами станут невозможными: современное орркие слишком смертоносно и потери будут неприемлемыми для всех.

Тем не менее жестокие уроки 1878 года были забыты, как это произошло снова после окончания Первой мировой войны и пагубного Версальского мира. Никто не мог представить, что война продлится так долго и приведет к краху четырех великих держав. Если Оттоманская империя уже начинала разваливаться, то Россия, Германия и Австро-Венгрия до войны не обнаруживали признаков грядущей катастрофы. Но вместо быстрого окончания, ожидаемого большинством участников, война стала катализатором для множества кризисов и нестабильных ситуаций на континенте.

Неспособность европейских лидеров предвидеть разрушительные последствия войны сочеталась и с другими факторами. Сложная система мирных договоров в Европе стала настолько запутанной, что акт агрессии почти в любом месте мог вызвать цепную реакцию и привести к большой войне. К примеру, Англия вступила в войну из-за мирного договора, обязывавшего ее выступить на защиту не Франции — своего могущественного союзника, а крошечной Бельгии.

Мы можем, конечно, убеждать себя в том, что такая неразбериха и отсутствие стратегического видения остались в прошлом. В наши дни мгновенная международная связь обеспечивает нас текущей информацией со всего мира. Тем не менее средства массовой информации сами по себе не могут ни создать, ни предотвратить кризис. Как известно, через 20 лет после завершения в 1919 году «войны, покончившей со всеми войнами», разразилась еще более кровавая мировая война. В попытке прийти к долгосрочному миру великие державы провели много новых границ, но посмотрите на результаты! Практически каждое решение, последовавшее за Первой мировой войной, стало причиной будущего хаоса и конфликтов. Германия и Польша, Ирак и Кувейт, Балканы, большая часть Африки — Версальские мирные соглашения заложили основу для кризисов по всему земному шару. Конфликт на Балканском полуострове вспыхнул с новой силой 75 лет спустя. Американскую оккупацию Ирака 2003 года можно считать наглядным примером того, как сосредоточенность на текущем кризисе мешает увидеть очертания еще более глубокого кризиса, стоящего за ним.

Итак, чему же мы учимся? Всякий кризис допускает много вариантов выхода из него. И каждый человек предлагает тот вариант, который согласуется с его личным опытом и навыками. В кризисные моменты мы не можем использовать в качестве руководства к действию привычные образцы поведения.

Обладая мужеством и достаточным опытом, мы можем научиться действовать в кризисных ситуациях и даже провоцировать кризисы, чтобы справляться с ними в более благоприятных условиях. Вместо того чтобы бояться рискованных и напряженных моментов, мы должны рассматривать их как неизбежность и совершенствовать свою способность предсказывать их и бороться с их последствиями.

Защита титула

Если перед началом решающей партии я хоть немного выспался, то перед ее доигрыванием мне было не до сна: предстояла большая аналитическая работа. На доске оставалось тринадцать фигур, включая ферзей, — слишком много материала для всеобъемлющего анализа этого сложного эндшпиля. Я имел лишнюю пешку, но все пешки были на одном фланге и Карпов сохранял весомые шансы построить крепость. Мы целую ночь изучали различные возможности атаки и обороны, но точного диагноза так и не поставили. Шансы на выигрыш и на ничью представлялись мне примерно равными.

Больше всего меня обнадеживала возможность длительного маневрирования с целью спровоцировать соперника на какую-нибудь ошибку. Перспектива мучительной обороны давила на Карпова: я прочел это в его глазах, когда он вскоре после меня вышел на сцену. Обреченное выражение его лица говорило о том, что психологически он уже проиграл партию. Это укрепило мою уверенность в успехе.

Началось маневрирование. Помню, я очень удивился, когда через несколько ходов Карпов сделал ход пешкой, который, на наш взгляд, серьезно ослаблял оборонительные устои черных. Теперь структура его позиции утратила гибкость и в ней появилось больше мишеней. То ли Карпов и его команда были не согласны с нашими выводами, то ли он допустил психологическую ошибку. Его ход понизил уровень неопределенности, сделав позицию более конкретной. Иногда самая трудная задача в напряженной ситуации — это поддерживать напряжение! У игрока, находящегося под позиционным прессом, возникает рефлекторное желание принять любое решение, даже отнюдь не лучшее, лишь бы «сбросить груз». Убежденный в высоком качестве нашего анализа, я воспринял уклонение Карпова от «главных путей» как ошибку, и это еще больше укрепило мою уверенность.

Понадобилось еще десять ходов, неуклонно усиливавших давление, пока я не почувствовал, что победа не за горами. Фигуры Карпова были прижаты к задней линии, и небольшое позиционное маневрирование белых должно было привести к решающему материальному преимуществу. Позже я узнал, что президент ФИДЕ Флоренсио Кампоманес устроил тогда специальное совещание, чтобы обсудить детали церемонии закрытия матча, которая должна была состояться тем же вечером. Но что можно было поделать, если казалось, что последняя партия будет продолжаться вечно? Оба кризиса разрешились в один миг, когда кто-то вбежал в комнату, где проходило совещание, и воскликнул: «Карпов сдался!»

Несомненно, это была самая громкая и продолжительная овация, которой я когда-либо удостаивался за пределами своей родины. Стены театра содрогались, а испанское телевидение прервало показ футбольного матча, чтобы переключиться на финал нашего противостояния. Я сделал то, чего не удалось сделать Карпову в 1985 году: выиграл последнюю партию, свел матч вничью и сохранил титул. Теперь у меня было три года спокойного пребывания на вершине шахматного Олимпа.

Я сошел со сцены и, тут же попав в объятия одного из своих помощников, крикнул; «Три года! У меня есть три года!» Увы, в такие минуты время не останавливается, как бы сильно нам этого ни хотелось. Три года пролетели быстрее, чем я ожидал, и нам с Карповым довелось сыграть пятый, наш последний матч за мировую корону (Нью-Йорк — Лион, 1990). Наши драматичные поединки стали частью шахматной истории — на них выросли современные поколения шахматистов.

После пятого матча, выигранного мной с минимальным перевесом, общий счет наших встреч остался почти равным. Тем не менее в каждом из матчей — в Москве ли, Лондоне и Ленинграде, Севилье или Нью-Йорке и Лионе, когда наступал решающий момент, я всегда одерживал победы. Для меня это значит больше, чем любая статистика побед и поражений. Я показывал свои лучшие результаты, когда это было важнее всего.