"Добрый ангел" - читать интересную книгу автора (Гарвуд Джулия)

Глава 12

Клэр Мак-Кей не приходила в себя до утра. Джоанна тоже всю ночь провела возле нее, пока за нею не пришел Габриэль, чтобы буквально вытащить ее из комнаты. Хильда была счастлива сменить хозяйку на этой вахте.

Утром Джоанна вернулась, и едва она успела присесть на стул возле постели Клэр, как та открыла глаза и заговорила:

— Я слышала, что вы шептали мне.

Джоанна подскочила на стуле. Она резко поднялась и подошла к Клэр.

— Вы проснулись, — прошептала она. Ее облегчению не было границ.

Клэр кивнула.

— Как вы себя чувствуете?

— У меня все ноет, с головы до пят. Джоанна кивнула.

— Вы вся, с головы до пят, в кровоподтеках. Неужели они повредили вам и горло? Вы говорите очень хрипло.

— Это оттого, что я много кричала, — пояснила Клэр. — Можно мне выпить воды?

Джоанна поспешила подать Клэр кубок и помогла ей сесть. Бедная женщина морщилась от боли. Ее руки дрожали.

— Есть ли здесь священник? По-моему, я слышала молитвы.

— Отец Мак-Кечни причастил вас, — объяснила Джоанна. Она поставила кубок на сундук и снова спустилась на стул. — Мы не знали, выживете ли вы. Это была простая предосторожность, — поспешно прибавила она.

Клэр улыбнулась. У нее были прекрасные белые зубы и темно-карие глаза. Конечно, ее лицо ужасно опухло, и можно было по ее осторожным движениям догадаться, какую ужасную боль она испытывает.

— Кто так надругался над вами?

Клэр закрыла глаза. Не ответив на вопрос, она, в свою очередь, спросила:

— Прошлой ночью… вы сказали, что я в безопасности. Я помню, я слышала, как вы шептали мне эти слова. Вы сказали правду? Здесь я в безопасности?

— Ну да, конечно.

— Где я?

Джоанна поспешила представиться, а затем объяснила, что здесь произошло. Она не упомянула о стреле, подавшей в зад Роберта Мак-Иннса, и о той, которую ее муж пустил ему же в плечо. Когда она заканчивала рассказ, Клэр снова заснула.

— Мы поговорим позднее, — пообещала Джоанна. — А сейчас спите, Клэр. Вы можете оставаться у нас столько, сколько пожелаете. Немного погодя Хильда принесет вам чего-нибудь поесть. Вы…

Джоанна оборвала себя на полуслове, поняв, что Клэр Мак-Кей погрузилась в глубокий сон. Она поправила одеяло, отодвинула свой стул и покинула комнату.

Габриэль как раз тянулся за своими башмаками, когда Джоанна вошла в спальню.

— Доброе утре, милорд, — приветствовала она мужа. — Хорошо ли вы спали?

В ответ он только нахмурился. Джоанна подошла к окну и откинула с него меха. Заря едва занималась, и небо на востоке было золотистым.

— Вам было велено оставаться в постели. — Габриэль был сильно недоволен. — Или вы подождали, пока я засну, чтобы снова уйти?

— Да.

Он нахмурился еще сильнее. Она решила задобрить его.

— Я подумала, что успею немного отдохнуть перед тем, как спуститься вниз. Я устала.

— Вы выглядите полуживой.

— Это неважно, — произнесла она и, подняв руки к полосам, принялась поправлять выбившиеся локоны.

— Подойдите сюда, Джоанна.

Она прошла через комнату и остановилась перед ним. Он нагнулся, чтобы развязать ремешок, придерживающий ее плед.

— Вы должны быть там, где вам положено быть, — заявил он.

Она попыталась оттолкнуть его руку.

— Я не драгоценность и не ценная безделушка, которую можно упрятать на полку. До того момента, когда вас, милорд, посетит соответствующее настроение.

Габриэль взял рукой ее подбородок и наклонился поцеловать ее. Он хотел только, чтобы она перестала хмуриться, по ее губы были так мягки и так соблазнительны, что он забыл свои скромные намерения и обвил жену руками, притягивая ее к себе.

От его поцелуев у нее задрожали колени, закружилась голова. Она обняла мужа и теснее прижалась к нему. Она решила, что будет совершенно правильно, если он вытеснит из ее головы все мысли, до единой. В конце концов, это ее муж. Кроме того, когда он целовал ее, он не хмурился… и не читал нотаций.

Она не помнила, как оказалась без платья в постели. Должно быть, Габриэль отнес ее туда. Он тоже был обнажен и покрыл ее своим телом. Обхватив руками ее голову, он приник к ее губам долгим поцелуем.

Она любила прикасаться к нему, чувствовать пальцами его горячую кожу, ласкать выступающие бугры его сильных мускулов. Когда она обнимала его, ей казалось, что к ней переходят его сила и власть.

Для нее он был чудом. Сильный, как лучший из воинов, и невероятно нежный в своих прикосновениях к ней.

Ей нравилось, что она могла заставить его потерять голову, Габриэль сам говорил ей об этом, и ей не надо было гадать, так это или нет. Она чувствовала себя с ним свободной и совершенно несдержанной, ибо ее мужу было по душе все, чего бы она ни пожелала.

Конечно, и он заставлял ее забыть обо всем на свете, хотя она была склонна высказывать свои пожелания, но, когда он передвинулся, чтобы овладеть ею, она пришла в неистовство, заставляя его завершить сладостную пытку.

Она закричала, когда он вошел в нее, и он тут же замер.

— Господи, Джоанна, я не хотел…

— О Господи, я надеюсь, что вы хотели, — прошептала она. Ее острые ногти впились в его плечо. Она обвила ноги вокруг его бедер, понуждая его глубже войти в нее. — Габриэль, я не желаю, чтобы вы сейчас останавливались. Я желаю, чтобы вы продолжали.

Он решил, что он умер и вознесся на небеса. Не подчинившись требованию, он приподнялся на локтях и заглянул в ее глаза. Он увидел в них страсть и почти обезумел. Великий Боже, она была красива… и так чертовски податлива.

— Вы похотливая распутница. — Он хотел поддразнить ее, но его голос звучал хрипло. — Мне нравится это, — прибавил он со станом, когда она нетерпеливо придвинулась к нему.

— Супруг мой, прошу вас, не останавливайтесь! — крикнула она, потеряв способность рассуждать.

— По-моему, я первый довел вас до безумия, — сказал он ей хриплым шепотом.

Однако это оказалось пустым бахвальством, ибо Габриэлю показалось, что он сам лишился рассудка, когда она увлекла его вниз долгим страстным поцелуем и придвинулись к нему. Его движения стали сильными и требовательными, хотя и тут жена не уступала ему.

Они вместе достигли апогея. Джоанна вцепилась в мужа, когда экстаз волна за волной нахлынул на нее. В его сильных руках она чувствовала себя в безопасности, совершенно удовлетворенной и почти любимой. Это было больше, чем она имела когда-нибудь раньше или даже грезила о возможности иметь.

Она уснула, вздыхая.

Габриэль подумал, что в его руках она была совершенно безвольной. Он перевернулся на бок и прошептал ее имя. Она не ответила ему. Он прислушался — она дышала. Кажется, страсть довела ее до глубокого обморока. Габриэль улыбнулся — такая возможность была ему приятна. Конечно, он знал настоящую причину такого неодолимого сна. Джоанна слишком устала, ведь почти всю ночь она провела у постели их неожиданной гостьи.

Он наклонился над ней и поцеловал ее в лоб.

— Вы должны отдыхать, — прошептал он и улыбнулся. Теперь-то эта маленькая женщина послушается его. Правда, она не слышала его приказа; она уже глубоко спит, но все же он чувствовал себя чертовски счастливым оттого, что его распоряжение будет выполнено.

Габриэль укутал жену, оделся и тихо вышел из комнаты.

День, начавшийся так приятно, вскоре испортился. Колум ждал своего лаэрда в большой зале с объявлением, что прибыло новое прошение от барона Гуда о встрече с леди Джоанной. Посланец, доставивший прошение, опять прибыл от лаэрда Гиллеври и ждал ответа Габриэля, стоя рядом с Колумом.

— Разве барон все еще на наших границах? ~ спросил Габриэль солдата.

— Нет, милорд. Он послал своего представителя, который должен убедить леди Джоанну встретиться с бароном Гудом недалеко от английских границ.

Габриэль покачал головой:

— Моя жена никуда не поедет. Она не желает говорить с бароном Гудом. Англия теперь — лишь часть ее прошлого, а здесь она смотрит только в будущее. Передайте вашему лаэрду, что я благодарю его за посредничество. Я сожалею, что этот англичанин побеспокоил его. Я найду способ воздать лаэрду за его попытки удержать барона и его вассалов подальше от моих границ.

— Что именно вы соблаговолите передать представителю барона? — спросил солдат. — Я запомню в точности каждое слово, милорд, и передам их так, как вы их произнесете.

— Скажите ему, что моя жена не станет говорить ни с одним бароном и с их стороны будет глупостью и дальше докучать ей.

Посланец поклонился и оставил залу. Габриэль повернулся к Колуму:

— Не упоминайте об этом моей жене. Ей не следует знать, что этот барон опять пытался встретиться с ней.

— Как вам будет угодно, милорд.

Габриэль попытался подавить раздражение, вызванное английским бароном, но все равно день был испорчен. Маклоринцы никак не могли толком выполнять свои обязанности, и еще до полудня произошло три несчастных случая. Солдаты вели себя так, словно никак не могли стерпеть необходимость работать бок о бок с макбейнцами. Очевидно, они винили солдат Мак-Бейна в случившейся неприятности, полагая, что тут был замешан кто-то из них.

Странно, но маклоринцам не слишком нравилось воевать. Габриэль дивился этому. Ему казалось, что они утратили свой боевой пыл после того, как потеряли почти все, чем владели, когда их осадили англичане. И все же Габриэль считал такое отношение просто позорным. Нагорцы не питают отвращения к войне.

Слияние двух кланов оказалось сложнее, чем он предполагал. Габриэль намеревался предоставить каждому время, чтобы свыкнуться со всеми переменами, но теперь ему пришло в голову, что он был слишком мягок. Этому пора положить конец. Стены возводились черепашьими темпами. В обычный день один макбейнец мог сделать работу троих маклоринцев. Однако сегодняшний день нельзя было считать обыкновенным. Маклоринцы же копошились, не слишком потея на своей работе, и ничего особенного не было сделано.

Терпение Габриэля иссякло. Он был уже готов подозвать к себе нескольких наглых лентяев, когда подоспел Колум с сообщением, что прибыл еще один посланец.

Габриэлю не хотелось отвлекаться. К тому же его не особенно интересовала доставленная новость. Однако он решил, что эта новость наверняка порадует его жену.

Ему хотелось, чтобы Джоанна была счастлива. Он не задумывался о том, почему это имеет значение для него, но он был достаточно честен, чтобы признать: ее счастье для него очень важно. Проклятье! Он становится мягкосердечным.

Посланец дрожал от страха перед ним, покуда Габриэль не позволил ему удалиться. Однако прежде он заставил его повторить послание, которое ему хотелось передать в Англию. Он не был уверен, что посыльный хорошо все запомнил, ибо внимание его отвлек вбежавший в зал Дамфрис. Пес зарычал, посланец бросился наутек, и Габриэль улыбнулся в первый раз с самого утра.

Реакция Джоанны на новость была не такой, какую он ожидал. Он собирался подождать с рассказом до обеда, но она спустилась вниз по лестнице как раз тогда, когда посланец рвался в закрытую дверь, и пожелала узнать, что нужно этому незнакомцу.

Дамфрис пытался ухватить его за пятки. Джоанна пришла в ужас от такого поведения пса. Она оттолкнула его в сторону и открыла двери. Она даже пожелала незнакомцу доброго дня, но он, как видно, не расслышал ее. Он уже был во дворе и мчался как сумасшедший, а хохот Габриэля наверняка заглушил ее слова.

Она захлопнула дверь и пошла обратно к лестнице. Ее муж стоял у камина, улыбаясь, словно ребенок, получивший замечательный подарок на Рождество.

— Не очень-то вежливо запугивать гостей, милорд, — попрекнула она мужа.

— Он англичанин, Джоанна, — сообщил Габриэль, полагая, что этим вполне объяснит свое поведение.

Она встревожилась и, торопливо спустившись со ступенек, подошла к мужу.

— Это был посланец, не так ли? От кого он привез новости? От короля Джона? Или барон Гуд прислал новое письмо?

Ее тревога успела перейти в ужас, но Габриэль успокоил ее.

— Он привез хорошие новости, жена. Он привез послание от вашей матери.

Она схватила Габриэля за руку:

— Мама больна?

Он не любил, когда она пугалась, и поспешил все объяснить.

— Нет. По крайней мере, об этом ничего не известно. Но ведь она не могла бы приехать сюда, если бы была нездорова, не так ли?

— Так мама едет сюда?! — закричала Джоанна.

Он был поражен. Его жена была близка к обмороку.

— Разве эта новость не радует вас?

— Мне нужно присесть.

Она бессильно опустилась на стул. Габриэль подошел к ней.

— Отвечайте мне, жена. Если эта новость не радует вас, то я пошлю Колума догнать посланца и передать ему наш отказ.

Она вскочила.

— Вы этого не сделаете. Я хочу повидаться с мамой.

— Тогда, ради Бога, скажите, что с вами такое происходит? Почему вы ведете себя так, словно получили скверные новости?

Она не обратила на слова мужа ни малейшего внимания. Мысли вихрем проносились у нее в голове. Ей необходимо привести в порядок свои домашние дела. Прежде всего нужно вымыть Дамфриса. Остается ли у нее время, чтобы хоть как-то выдрессировать волкодава? Джоанна не собиралась позволять псу рычать на ее маму.

Габриэль схватил жену за плечи и потребовал, чтобы она ответила ему. Она попросила его повторить вопрос.

— Так почему же вы вели себя так, словно это плохая новость, жена?

— Это замечательная новость, — возразила она и посмотрела на него так, словно сомневалась, в своем ли он уме. — Я не видела маму больше четырех лет, Габриэль. Это будет радостная встреча.

— Тогда что же вас так встревожило?

Она сняла его руки со своих плеч и начала вышагивать перед камином.

— Прежде чем она приедет сюда, нужно слишком многое сделать, — объявила она. — Дамфриса следует вымыть. А башню вычистить от чердака до погреба. К тому же я не хочу, чтобы ваш любимчик рычал на мою маму, Габриэль. Я выучу его кое-каким манерам. О Господи, манеры! — Она повернулась кругом и посмотрела на мужа. — Маклоринцы вообще не имеют понятия о манерах.

При последних словах она едва не заплакала. Габриэль не знал, смеяться ему или огорчаться. Все же он улыбнулся. В ответ нахмурилась она.

— Я не позволю, чтобы мою маму обижали.

— Никто и не собирается обижать ее, жена. Она недоверчиво фыркнула.

— И я не хочу ее разочаровать. Она учила меня быть доброй женой. — Уперев руки в бока, она ждала, но ее муж медлил. — Ну? — требовательно спросила она.

Он вздохнул:

— Что «ну»?

— Я ждала, что вы назовете меня доброй женой! — В ее словах звучала сильная обида.

— Правда, правда, — успокоил ее он. — Вы добрая жена.

Она покачала головой.

— Нет, не добрая, — призналась она.

Он поднял глаза к потолку. Он не понимал, чего она хочет от него. Однако догадывался, что она скажет ему об этом, когда придет в себя, и терпеливо ждал.

— Я не слишком хорошо выполняла свой долг. Однако все это в прошлом. Я начну учить ваших людей надлежащим манерам сегодня же за обедом.

— Но Джоанна, — начал он предостерегающе. — Мои люди…

— Не вмешивайтесь, Габриэль. Вам не следует тревожиться. Ваши солдаты послушают меня. Вы будете дома к обеду?

Этот вопрос удивил его. Ведь он дома, черт возьми, а обед должен был быть подан уже через несколько минут. Возможно, она не понимает, сколько сейчас времени из-за того, что слишком взволнована.

— Сегодня я дома, — сказал он ей. — А обед… Она не дала ему закончить.

— Вы должны уехать.

— Что?

— Чтобы привезти Алекса, супруг мой. Я была очень терпелива с вами, — прибавила она, видя, что он начал хмуриться. — Но ваш сын должен быть дома, когда сюда приедет мама. Вероятно, Алекса тоже нужно выкупать. Я вымою его в ручье, как Дамфриса. Один Бог знает, какие манеры у вашего сына. Вероятно, никаких. — Она вздохнула. — Поезжайте и привезите его.

Она попыталась уйти из залы, отдав ему это последнее распоряжение. Но он вовремя перехватил ее и заставил повернуться, чтобы посмотреть на него.

— Вы не должны приказывать мне, жена.

— Не могу поверить, что вы воспользовались этим удобным случаем для того, чтобы сказать грубость, супруг мой. Сегодня у меня нет времени задабривать вас. У меня есть более важные дела. Я хочу, чтобы Алекс был дома. Или вы желаете опозорить меня перед мамой?

Казалось, она пришла в ужас от этой мысли. Габриэль громко вздохнул. Он едва помнил собственную мать и поэтому не мог понять, почему Джоанна пришла в такое волнение из-за предстоящего визита. Но он хотел, чтобы его жена была счастлива. И решил откровенно сказать ей, в чем дело.

— Алекс останется со своей родней до тех пор…

— Об укреплении стены я уже слышала, — прервала она его.

— Есть и другая причина, жена.

— Какая же?

— Я не хочу брать его сюда, пока маклоринцы и макбейнцы не покончат со своими противоречиями. Я не хочу, чтобы Алекс страдал от какого-нибудь… пренебрежения.

Она замерла и поглядела на него с недоверием.

— Почему же кто-то может пренебрежительно отнестись к Алексу? Ведь он ваш сын, не так ли?

— Возможно.

— Но вы признали его своим сыном и вы не можете изменить своего слова. Алекс верит, что вы его отец, Габриэль…

Он зажал ей рот рукой, чтобы она не поучала его. Он был полон нежности к ней, ибо ему стало ясно, что его доброй жене никогда не придет в голову отказать Алексу в праве занимать место среди их домашних. Да, с ней требовалось ласковое обращение.

Она отказалась понимать, почему он держал мальчика подальше отсюда. Габриэль сел на стул и посадил ее к себе на колени.

Она тут же заробела. Она не привыкла сидеть у мужа на коленях. Кто угодно мог войти и увидеть их вместе. Но тут же отбросила эту тревогу. Почему ее должно заботить то, что могут подумать остальные? Ведь Габриэль ее муж, и он был вправе посадить ее к себе на колени. И ей это нравилось.

Правду сказать, она привязалась к нему, а ведь совсем недавно она не могла вообразить, что такое возможно.

— Перестаньте грезить наяву, — приказал Габриэль, заметив выражение ее лица: она словно дремала, уставившись широко открытыми глазами в пространство. — Я хочу кое-что вам объяснить.

— Да, супруг мой?

Она обвила руки вокруг его шеи и начала поглаживать его кожу. Он велел ей остановиться, но она не послушалась. Нахмурившись, он продолжал.

— Когда маклоринцы попали в отчаянное положение из-за того, что у них не было вождя в битве с англичанами, они послали своих воинов ко мне.

Она кивнула, хотя не могла понять, почему Габриэль рассказывает ей о том, что она уже знала. Но она продолжала слушать, не могла же она заявить ему, что уже знает, каким образом он стал лаэрдом. Николас объяснил ей здешнюю ситуацию, а отец Мак-Кечни с удовольствием дополнил картину многими подробностями.

Габриэль впервые сам решил поделиться с нею своими заботами. Понимал он это или нет, но таким образом он вовлекал ее в свою жизнь.

— Пожалуйста, продолжайте, — попросила она.

— Когда бой был окончен и англичане больше не представляли собой угрозы, маклоринцы были рады провозгласить меня своим вождем. Конечно, у них не было выбора, — прибавил он. — Но моих людей они не приняли так же легко, как меня.

— Разве макбейнцы не воевали вместе с маклоринцами против англичан?

— Воевали.

— Тогда почему же маклоринцы так неблагодарны? Разве они забыли об этом?

Габриэль покачал головой.

— Не все макбейнцы могли воевать. Например, Огги. Он уже стар для сражений. Я думал, пройдет время, и маклоринцы приноровятся жить рядом с макбейнцами, но теперь я понимаю, что этого не произойдет. Мое терпение иссякло, жена. Мои люди должны выучиться ладить друг с другом и работать вместе. В противном случае они узнают, что значит, когда я недоволен.

К тому моменту, когда он заканчивал свои объяснения, он уже рычал точь-в-точь как Дамфрис. Она погладила его шею.

— А что происходит, когда вы бываете недовольны? Он пожал плечами.

— Обычно я кого-нибудь убиваю.

Она была уверена, что он шутит, и улыбнулась:

— Я не позволю затевать драку в своем доме, супруг мой. Вы должны будете совершать убийства где-нибудь в другом месте.

Он был ошеломлен тем, что Джоанна только что назвала башню своим домом. Это было впервые. До этого момента она всегда называла башню его владением. И такая отчужденность смутно беспокоила его.

— Так это ваш дом?

— Да, — ответила она. — А разве нет?

— Ваш, — согласился он. — Я хочу, Джоанна, чтобы вы были счастливы здесь.

Он удивлялся своему собственному признанию, и это слышалось в его голосе. Она же не могла сдержаться, ей было не по себе от этого.

— В вашем голосе звучит удивление, — сказала она и подумала: «Господи, какие же у него прекрасные глаза». Она поняла, что могла бы любоваться мужем весь день и ей бы это не наскучило.

— Я и вправду удивлен, — признался он.

В тот же миг ему захотелось поцеловать ее. Ее губы были чертовски соблазнительны. И глаза. Глаза самого чистого голубого цвета, какой он когда-либо видел. Черт возьми, ему нравилось, когда она сердилась на него. Он покачал головой, дивясь своему открытию, ведь он знал, что жены никогда не должны выказывать мужьям свое недовольство… Разве не так?

— Бывает, что мужьям хочется видеть своих жен счастливыми, — вслух размышляла Джоанна. — Мой отец наверняка хотел, чтобы мама была счастлива.

— А чего хотела ваша мать?

— Любить отца, — ответила она.

— А чего хотите вы?

Она покачала головой. Она не собиралась говорить ему, что хочет любить его. Такое заявление сделало бы ее уязвимой… Разве не так?

— Я знаю, чего вы хотите. — Она попыталась отвлечь его внимание от ее чувств. — Чтобы я вечерами, сидя у огня, шила, а днем отдыхала. Вот чего вы хотите.

Он почувствовал, что она напряглась. И теперь она не гладила его шею. Она дергала его за волосы. Он потянулся, завладел ее рукой и положил ее на колени.

— О, я ведь забыла еще одно, — сорвалось у нее с языка. — Вы бы хотели, чтобы я знала свое место. Ведь так?

— Не шутите со мной, жена. Я в неподходящем настроении.

Она не шутила с ним. Но ей не хотелось разжигать его гнев. Ей хотелось, чтобы он оставался в хорошем настроении и позволил бы ей идти своей дорогой.

— Есть много способов чистить рыбу, — произнесла она.

Он не понял, при чем здесь рыба. К тому же он думал, что она и сама не понимает этого. И не стал ничего спрашивать.

— Полагаю, пройдет время, и мы привыкнем друг к другу, — сказал он.

— Вы говорите о нас с вами точь-в-точь как о маклоринцах и макбейнцах, — возразила она. — Разве вы уже не привыкаете ко мне?

— Это требует больше времени, чем я надеялся.

Он поддразнивал ее. Джоанна попыталась не показать, как она расстроилась. Но ее выдали глаза, они стали цвета синего огня.

— У меня нет большого опыта по части брака, — напомнил он ей.

— А у меня есть! — выпалила она. Он покачал головой:

— Вы не были замужем. Вас держали в рабстве. А это не одно и то же.

Она не стала спорить. Ее и впрямь держали в рабстве. Однако она не собиралась задерживаться на своем прошлом.

— И какое же отношение имеет мой первый брак к тому вопросу, который мы обсуждаем?

— А что мы обсуждаем?

— Вопрос об Алексе, — запинаясь, сказала она. — Я же объяснила вам, что всегда найдется много способов почистить рыбу. Разве вы не поняли?

— Как, Бога ради, я могу это понять? Здесь никто не чистит рыбу.

Она поначалу решила, что он просто делает вид, что не понял этой мудрой пословицы. Но он и в самом деле ничего не уяснил.

— Я хотела сказать, что можно по-разному добиваться цели, — пояснила она. — Я, например, не могу силой заставить маклоринцев изменить свое поведение. Я найду для этого другие способы.

Наконец-то до него дошла ее мысль, и она тут же ринулась вперед.

— Вы просили меня доверять вам. Помнится, вы даже приказали мне это. А теперь я обращаюсь к вам с тем же требованием. Доверьте мне заботу об Алексе. Пожалуйста, привезите ею домой.

Он не мог отказать ей.

— Ну хорошо, — согласился он со вздохом. — Я привезу его послезавтра, но он приедет сюда ненадолго. Если все пойдет хорошо, он останется. В противном случае…

— Все пойдет хорошо.

— Я не позволю подвергать его опасности.

— Нет, конечно нет.

Она попыталась соскользнуть с его колен. Он задержал ее, прижав к себе.

— Джоанна?

— Да?

— Так вы доверяете мне?

Она целую минуту смотрела ему в глаза, и Габриэлю показалось, что она раздумывает над его вопросом, прежде чем ответить. Это раздражало его. Ведь они женаты уже больше трех месяцев, разве этого недостаточно, чтобы выучиться доверять ему?

— Мне не нравятся ваши колебания, — буркнул он.

Казалось, ее нисколько не потревожило это замечание. Она коснулась рукой его лица.

— Пожалуй доверяю, — прошептала она. — Да, Габриэль, я доверяю вам.

Она подалась к нему и поцеловала его. Удивление, прозвучавшее в ее голосе, вкупе с этим знаком нежности вызвало его улыбку.

— А вы доверяете мне?

Он едва не расхохотался, но вовремя спохватился, сообразив, что она спрашивает совершенно серьезно.

— Воин никому не доверяет, Джоанна. Кроме как своему лаэрду, конечно.

— Но мужья должны доверять женам, не так ли?

— Я не думаю, что это необходимо. — Он потер подбородок. — Пожалуй, это было бы глупо.

— Габриэль?

— Да?

— Вы приводите меня в отчаяние.

— Извините, миледи, — сказала появившаяся в дверях Хильда. — Не уделите ли вы мне минутку?

Джоанна соскочила с колен мужа. Ее щеки пылали, когда она повернулась к кухарке, приглашая ее войти в зал.

— А кто остался с Клэр? — спросила она.

— С ней сейчас отец Мак-Кечни, — ответила Хильда. — Она пожелала поговорить с ним.

Джоанна кивнула. Габриэль поднялся:

— Почему вы не сказали мне, что она очнулась? Не выслушав ее ответа, он пошел вверх по лестнице.

Джоанна поспешила следом.

— Я обещала ей, что она может остаться здесь! — прокричала она вслед мужу.

Но он не ответил. Оттолкнув с дороги Дамфриса, она бросилась за ним.

— Что вы собираетесь предпринять? — Она требовала ответа.

— Я только хочу поговорить с ней, Джоанна. Вам не следует беспокоиться.

— Она еще слаба идя длинных разговоров, супруг мой, и, возможно, исповедуется отцу Мак-Кечни. Вы не должны мешать исповеди.

Священник открывал дверь комнаты как раз в тот момент, когда Габриэль подошел к ней. Габриэль кивнул отцу Мак-Кечни и вошел. Джоанна не отставала от мужа.

— Подождите здесь, — велел ей Габриэль.

— Но она может испугаться вас, супруг мой.

— Значит, она будет испуганной.

Он захлопнул дверь перед носом у жены. Джоанна не успела даже возмутиться в ответ на эту грубость. К тому же она слишком тревожилась о Клэр Мак-Кей.

Приложив ухо к двери, она попыталась подслушать. Отец Мак-Кечни покачал головой и увел ее прочь.

— Позвольте мужу поговорить с ней с глазу на глаз, — посоветовал он. — Ведь вы уже знаете, что милорд никогда не причинит вреда женщине.

— О, я-то знаю! — вырвалось у нее. — Но ведь Клэр Мак-Кей не знает об этом, не правда ли?

Священник промолчал, и она переменила тему.

— Клэр, должно быть, исповедовалась вам?

— Да.

У Джоанны поникли плечи. Отца Мак-Кечни удивила такая реакция.

— Исповедь — это таинство, — напомнил он своей хозяйке. — Клэр нуждалась в отпущении грехов.

— Но какой ценой? — шепотом спросила Джоанна.

— Я не понимаю вашего вопроса, дитя мое.

— Покаяние за грехи, — пояснила она, — должно быть, оно сурово, не так ли?

— Вам известно, что я не могу обсуждать этого, — ответил он.

— А епископ Холвик любит хвастать тем, какие он налагал покаяния, — вырвалось у Джоанны.

Священник спросил, какие же. Она привела несколько примеров и напоследок самый отвратительный.

— Например, сломать ногу за разбитое яйцо. Епископ засмеялся, когда предложил моему первому мужу так наказать одну служанку за неосторожность.

Отец Мак-Кечни стал расспрашивать се дальше. И, услышав ответы, покачал головой.

— Мне стыдно это слышать, — признался он. — Мне нравилось верить, что все священники — добрые люди, которые трудятся на важной ниве Божьей. Епископа Холвика ждет Судный день, когда он предстанет перед своим Создателем и должен будет объяснить Ему свою вопиющую жестокость.

— Но, отец мой, вся Церковь встанет за епископа. Он черпал указания относительно покаяний из доброй книги. Там даже указана длина палки.

— О чем вы говорите? Какой палки? — Священник был в крайнем замешательстве.

Она не понимала, как он может не знать об этой книге.

— Церковь предписывает жене и мужу определенные правила поведения, — пояснила она. — Покорная жена — это жена добрая и благочестивая. Церковь разрешает бить женщину и даже рекомендует наказывать таким образом строптивых, потому что жены могут попытаться управлять своими мужьями, если не держать их в повиновении.

Она перевела дыхание. Обсуждать этот вопрос было для нее тяжким делом, и ей не хотелось, чтобы священник понял это. Он мог бы спросить ее, отчего она так взволнована, и тогда ей бы пришлось признаться в своем черном и наверняка смертном грехе.

— Церковь, конечно, не одобряет убийства. Муж не должен бить свою жену до смерти. Палка предпочтительнее кулаков. Она должна быть деревянной, а не железной и не длиннее вот такого размера.

Она развела руки в стороны, показывая ему нужную длину.

— И от кого же вы набрались таких премудростей?

— От епископа Холвика.

— Но не все служители церкви думают…

— Но считается, что они думает именно так, — прервала его она; теперь ее возбуждение было очевидно.

Она скрестила руки и постаралась, чтобы священник не заметил, как близка она была к полной потере самообладания.

— Почему же так считается, дитя мое?

Как он мог этого не понимать? В конце концов, он же священник и должен знать, как церковь предписывает обходиться с женщинами.

— Потому что женщины менее всех на земле любимы Господом, — прошептала она.

Лицо Мак-Кечни не выразило ничего, но он взял Джоанну за руку и вывел ее в коридор. Ему не хотелось, чтобы его лаэрд, выйдя из комнаты, увидел свою жену в таком смятенном состоянии.

Прямо возле стены, упираясь в лестницу, стояла скамья. Священник опустился на скамью и пригласил ее сесть рядом. Джоанна тут же села со склоненной головой и делала вид, что чрезвычайно поглощена разглаживанием складок на своем пледе.

Отец Мак-Кечни подождал немного, давая Джоанне прийти в себя, а затем попросил объяснить ему ее последнее замечание.

— Откуда вы можете знать, что женщины менее всех любимы Господом?

— Иерархия, — выдохнула она. И, глядя на свой плед, повторила по памяти то, что когда-то заучила, а закончив, так и осталась сидеть со склоненной головой.

Он прислонился к стене.

— Ну что ж, — начал он, — вы дали мне достаточную информацию, чтобы я мог обдумать ее. Скажите-ка мне вот что, Джоанна. Вы и впрямь полагаете, что малоумные волы…

— Скудоумные, отец мой, — поправила она.

— Хорошо, пусть так, — согласился он. — Так вы полагаете, что скудоумные волы в глазах Господа занимают более высокое место, чем женщины?

Джоанне не хотелось разочаровывать Мак-Кечни, он был к ней так добр. Однако она не собиралась обманывать его. Она сделает свое правдивое признание, каковы бы ни были его последствия.

— Нет, — прошептала она и подняла глаза, чтобы увидеть, как подействовали ее слова на священника. Казалось, он не испытывал никакого ужаса. Она перевела дыхание, а затем у нее вырвалось:

— Я не верю в этой иерархии ни одному слову! Я еретичка, отец мой, и наверняка буду гореть в аду.

Священник покачал головой:

— Я тоже не верю в это, — сказал он ей. — Ведь этот вздор сочинили запуганные люди.

Она отшатнулась от него, пораженная его реакцией.

— Но учение Церкви…

— Учение церкви истолковывают люди, Джоанна. Не забывайте об этом важном обстоятельстве. — Он взял ее за руку: — Вы не еретичка, — произнес он. — А теперь выслушайте то, что я вам скажу. Бог один, Джоанна, но есть два способа смотреть на Него: способ англичан и способ нагорцев.

— Чем же они различаются?

— Некоторые англичане молятся Богу Гнева, — пояснил отец Мак-Кечни. — Детей воспитывают в страхе перед Ним. Их учат не грешить из-за ужасного возмездия в будущей жизни, как вы знаете. Нагорцы смотрят на Него иначе, хотя они наверняка любимы Им не меньше. Знаете ли вы, что означает слово клан!

— Дети, — ответила она. Священник кивнул.

— Мы учим своих детей любить Бога, а не бояться Его. Мы говорим, что Он добрый и милосердный Отец.

— А если нагорец согрешит?

— Если он раскаялся, он будет прощен.

Она долго обдумывала его слова, прежде чем снова заговорила:

— Тогда, значит, и я не проклята из-за того, что не верю, будто Бог любит женщин меньше всех на свете?

— Нет, вы не прокляты. — Священник улыбнулся. — Вы не менее значимы, чем мужчина. Сказать вам правду, дитя мое, я не верю, что у Господа вообще есть на сей счет какая-то иерархия.

Она почувствовала громадное облегчение, услышав, что кто-то думает так же, как и она, что она не еретичка, если отказалась верить словам епископа Холвика. Ей захотелось плакать.

— Я не верила, что Господу угодно, чтобы женщин били, внушая им покорность, — прошептала она. — И все же я не понимаю, почему есть так много жестоких церковных правил насчет женщин.

— Эти правила придуманы запуганными людьми, — повторил со вздохом отец Мак-Кечни.

— Но кого же они боялись, отец мой?

— Женщин, кого же еще? Только не повторяйте никому, Джоанна, того, что сейчас услышите. Есть такие служители Божьи, которые считают женщин существами высшего порядка. И им не хотелось бы позволить женщинам занять главенствующее положение. К тому же они полагают, что женщины, добиваясь желаемого, используют свое тело.

— Некоторые женщины, вероятно, так и поступают, — согласилась Джоанна. — Но не все.

— Прибавьте к этому, что женщины наверняка выносливее, — продолжал священник. — Никто не может оспаривать это.

— Мы не выносливее, — запротестовала Джоанна, улыбаясь: она была уверена, что священник пошутил.

— Нет, выносливее, — возразил отец Мак-Кечни. Ее улыбка была заразительной, и он тоже заулыбался. — Подумайте сами, сколько мужчин решились бы иметь больше одного ребенка, если бы это им приходилось страдать от родов?

Джоанна засмеялась. Священник нарисовал слишком смелую картину.

— Женщинам определена в этой жизни худшая доля, — продолжал отец Мак-Кечни. — Но все же они выживают. Да еще и умудряются радовать глаз. Они наверняка должны быть много умнее мужчин, чтобы их голос мог быть услышан.

Дверь в комнату Клэр Мак-Кей отворилась. Габриэль, выйдя, плотно прикрыл ее за собой.

Джоанна и отец Мак-Кечни встали.

— Благодарю вас, отец мой, — проговорила она. — Вы помогли мне разобраться в очень трудной проблеме.

— Судя по выражению лица вашего супруга, он не столь хорошо разобрался, — прошептал ей на ухо священник и, обращаясь к лаэрду, возвысил голос: — Хорошо ли прошла ваша беседа, милорд?

Нахмуренное лицо Габриэля говорило о том, что беседа не прошла хорошо. Джоанна решила, что отец Мак-Кечни просто пытается быть дипломатичным.

Габриэль покачал головой:

— Она отказалась назвать виновника.

— Возможно, она сама не знает его имени, — предположила Джоанна, инстинктивно становясь на защиту Клэр Мак-Кей.

— Она сказала мне, что провела с солдатом всю ночь, Джоанна. Неужели вы и впрямь полагаете, что она не потрудилась узнать его имя?!

— Габриэль, не повышайте на меня голос.

Обидевшись, Джоанна попыталась обойти мужа, чтобы войти в комнату Клэр. Он схватил ее за руку.

— Дайте ей отдохнуть. Она уснула, не успев ответить на все мои вопросы.

Затем он обратился к священнику.

— Если бы ее лицо не было так обезображено, я бы велел каждому из своих людей войти сюда и взглянуть на нее. Возможно, ее вид освежил бы их память.

— Так вы полагаете, что макбейнец…

— Нет, я не думаю, чтобы виновником оказался один из моих людей, — ответил Габриэль. — Мои воины честны.

— Разве Клэр сказала, что виновник — макбейнец? — спросила Джоанна.

Он покачал головой.

— Она не ответила и на этот вопрос, — сказал он. Колум крикнул что-то от самого входа. Габриэль кивнул священнику, выпустил руку жены и отправился вниз. Он едва не сорвал двери с петель, когда выходил наружу. Колум поспешил следом за своим лаэрдом. Дверь за ними обоими с шумом захлопнулась.

Весь следующий час Джоанна была занята борьбой с Дамфрисом, она снимала ему швы. Он ерзал на полу, словно ребенок, а когда она наконец закончила свою работу, ей пришлось потратить еще довольно много времени, чтобы успокоить его. Она сидела на полу, а Дамфрис, не понимая, как он огромен, пытался вскарабкаться ей на колени.

Она была уверена, что вся пропитана запахом псины, и тут же решила, что самое время вымыть Дамфриса. Мэган принесла ей веревку. Джоанна завязала ее на шее собаки, захватила свою коробку с розовым мылом и, выведя волкодава, за дверь, начала спускаться с холма.

У источника за башней они столкнулись с Глинис. Джоанна была не в лучшем настроении. Она тревожилась о Клэр Мак-Кей, а позорное поведение Дамфриса заставляло ее напрягать все свои силы, чтобы удержать его на поводке. Наверное, в другой момент Джоанна сдержала бы свой гнев.

Глинис была достаточно учтива, чтобы надлежащим образом приветствовать свою хозяйку, прежде чем спросить о Клэр Мак-Кей.

— Но ведь вы, конечно, не позволите этой потаскухе ночевать под одной крышей с милордом, не так ли?

Джоанна замерла. Медленно повернувшись, она взглянула на маклоринку.

— Клэр Мак-Кей не потаскушка! — крикнула она и собиралась прибавить одно-два сильных выражения относительно той награды, какую Глинис получит в будущей жизни, если не будет сострадательной, но передумала. Глинис заслуживала просто хорошего пинка под зад. Сопротивляясь желанию именно так воздать ей по заслугам, Джоанна решила взамен наградить маклоринку хорошим пинком по самолюбию.

— Я не хотела повышать на вас голос, Глинис, ибо не ваша вина, что вы были введены в заблуждение и поверили, будто Клэр Мак-Кей потаскушка. Все же, принимая во внимание прозвище, которое вам здесь дали, я думала, что вы более всех других удержитесь от высказывания какого-нибудь осуждения, покуда вам не станут известны все факты. Маклоринки не дали бы вам такого прозвища, если бы вы не заслужили его, не так ли? — спросила она, кивая на других женщин, выстроившихся в очередь у источника.

Глинис в замешательстве покачала головой. Джоанна, сладко улыбаясь, продолжала:

— Ведь мы располагаем только рассказом лаэрда Мак-Иннса, будто бы Клэр вела себя бесчестно, но ведь мы не должны верить всему, что скажет нам этот человек, не так ли? Клэр — желанная гостья в моем доме. Я хочу, чтобы с ней обходились достойно и уважительно. А| теперь извините меня. Мы с Дамфрисом направляемся к Стремительному ручью. До свидания, Глинис.

Джоанна еще крепче сжала поводок и пошла прочь. Она слышала, как женщины шепчутся у нее за спиной. Сомнительно, чтобы Глинис была в состоянии обуздать свое любопытство более чем на минуту-две.

Она ошиблась. Маклоринка окликнула Джоанну сразу же.

— И какое же прозвище вы слышали, миледи? Джоанна медленно повернулась к ней:

— Что ж, Глинис, я думала, что вы знаете. Вас называют Непорочной.

Глинис побледнела. Джоанна, удивляясь сама себе, нисколько не чувствовала себя виноватой за эту ложь. Эта маклоринка считала себя чертовски умной, когда оскорбляла людей за их спиной. Она не догадывалась, что Джоанне известно, как в действительности следует понимать смысл подобных прозвищ: не прямо, а наоборот, противоположно их смыслу.

— Дамфрис, — прошептала она, — мы дадим ей кипеть до завтра. К тому времени Глинис поймет, до чего она жестока. Тогда я скажу ей, что все это придумала, с прозвищем.

Но Джоанна не смогла ждать так долго. К тому времени, когда она вымыла собаку, чувство вины не давало ей покоя. Если бы в эту минуту в нее ударила молния, она была бы совершенно уверена, что загремит прямиком в ад.

Она решила пойти в дом Глинис и покаяться.

Дамфрис затащил ее в ручей, чтобы она купалась вместе с ним, и вот теперь, когда она, мокрая с головы до пят, шла мимо источника, все смотрели на нее с удивлением.

— Миледи, что с вами случилось?!

Этот вопрос задала Лила. Она с опаской косилась на собаку, ожидая, пока хозяйка ответит ей.

— Я купала Дамфриса. Он затащил меня в ручей, — пояснила Джоанна. — И, правду сказать, даже дважды. А где живет Глинис? Я бы хотела перекинуться с ней словечком.

Лила указала на один из домиков. Джоанна потащила за собой собаку, тихо проклиная собачье упрямство. Добравшись до жилища Глинис, она поколебалась немного — ровно столько, чтобы отбросить волосы с лица, — и постучалась в дверь.

Глинис открыла. Ее глаза расширились от удивления, когда она увидела свою госпожу. Джоанна заметила, что глаза у нее заплаканы. Господи, неужели ее жестокое замечание заставило маклоринку плакать? Чувство вины усилилось. К тому же она слегка удивилась. Глинис была такой рослой и дюжей женщиной, почти мужеподобного сложения, просто не верилось, что маклоринка была из тех, кто умеет плакать.

Тут она заметила и мужа Глинис, сидевшего за столом. Ей не хотелось вести беседу при нем.

— Не могли бы вы уделить мне минутку времени, Глинис? Я бы хотела поговорить с вами наедине.

— Да, конечно. — Глинис посмотрела через плечо на мужа, затем снова обернулась к своей хозяйке. Она явно беспокоилась, ей тоже не хотелось, чтобы ее муж слушал их разговор.

Муж Глинис оказался на голову ниже жены. У него были рыжие волосы, веснушки иа лице и руках и прекрасные белые зубы. Улыбка его казалась искренней.

Джоанну пригласили войти. Она отклонила приглашение так любезно, как только могла, извиняя это своим неподходящим случаю видом, и попросила Глинис выйти с нею на свежий воздух. Когда маклоринка закрыла за собой дверь, Джоанна знаком велела подойти поближе.

Глинис было двинулась вперед, но тут же остановилась. Низкое рычание Дамфриса испугало ее.

Джоанна приказала псу уняться.

— Я пришла сюда сказать вам, что это я сама выдумала вам прозвище. Никто не называет вас Непорочной, — произнесла она. — Я сказала это со зла, Глинис, я сожалею о своем поступке. Я причинила вам огорчение, но себе в оправдание скажу, что я хотела только дать вам урок. Когда жало повернуто против вас, оно больно жалит, ведь правда?

Глинис не ответила. Лицо ее стало совсем белым. Джоанна продолжала:

— Я знаю, что это вы придумали мне прозвище. Я также знаю, что когда вы называете меня Храбрецом-Удальцом, то в действительности хотите сказать, что я трусишка.

— Это было раньше, миледи, — сказала Глинис с запинкой.

— Раньше чего?

— Раньше, когда мы еще не поняли, что вы вовсе не трусишка.

Но Джоанна не собиралась чувствовать себя польщенной из-за этой крошечной похвалы. Она была уверена, что Глинис только пытается облегчить ей возможность выпутаться из неловкого положения.

— Меня не заботят ваши глупые игры, — сухо произнесла она. — Но отец Мак-Кечни хвалился, будто нагорцы никогда не прячут своих истинных чувств, что они не прибегают к уловкам.

Тут ей пришлось потратить время на объяснение, что означает это слово. Затем она продолжала:

— Я нахожу, что это прекрасная черта, Глинис, Если вы считаете мня трусишкой, тогда имейте смелость сказать мне это в лицо. Без всех этих глупых игр. Они оскорбительны… и очень напоминают уловки, которые применяют англичане.

Глинис закивала головой так неистово, что Джоанна испугалась за ее шею.

— Вы рассказывали об этом милорду? — спросила Глинис.

— Это не имеет к нему отношения.

— Я не буду больше давать прозвища, миледи, — тихо произнесла Глинис. — Извините меня, если я обидела вас своей грубостью.

— А я обидела вас своей? Глинис ответила не сразу.

— Да, — прошептала ока, помедлив.

— Тогда мы квиты. И Огги, кстати, не полоумный, — прибавила Джоанна. — Он, напротив, очень умный человек. Если бы вы провели с ним какое-то время, вы бы поняли это.

— Да, миледи.

— Ну вот, — сказала Джоанна, — мы и разрешили эту проблему. До свидания, Глинис.

Она сделала реверанс и повернулась, чтобы уйти. Глинис провожала ее, шагая по краю тропинки.

— Мы называли вас Храбрецом-Удальцом только до тех пор, пока вы не зашили Дамфрису его рану, миледи. А после этого мы дали вам новое прозвище.

Джоанна не хотела спрашивать, какое именно, но любопытство взяло верх.

— И какое же новое прозвище вы мне дали?

Она собралась с силами, чтобы пережить обиду, кото-рая, как она думала, будет ей сейчас нанесена.

— Трусишка.

— Трусишка?

— Да, миледи. Мы зовем вас Трусишкой.

К Джоанне вернулось ее хорошее настроение. Всю дорогу домой она улыбалась.

Они прозвали ее Трусишкой. Хорошее начало.