"НАСЛЕДИЕ АРКОНЫ" - читать интересную книгу автора (Гаврилов Дмитрий, Егоров. Владимир)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ В АРКОНУ

Снова и снова возвращался Игорь в мыслях к тем дням, когда мудрый Олег еще бродил по Матушке-Земле. Теперь-то он совершенно по-новому, по-другому осмысливал скупые прощальные слова старого волхва, отпечатавшиеся в Памяти… Как наяву, вставала пред глазами Игоря-Ингвара картина их недолгого расставания с дедом на берегу таинственных вод под названием Время. Теперь он догадался, кто таков этот Влас на самом деле, но толку-то…

«Не токмо против недругов своих отстаивалися крепко, но и около острова многие грады под свою державу подвели, потому всем окрестным государствам грозны и противны были», – вспоминал Игорь рассказ старика. Впрочем, уже, конечно, не Игорь, а именно, Ингвар – так называл его дед Олег, под этим именем знали его побрательнички, Ратич и Сев, дружинники да гридни, князь со княжною.

Даже жрец Свентовита, Любомудр, и тот не заметил, не заподозрил подмены. А минуло почти два дня с тех пор, как лодка Власа ткнулась носом в прибрежный песок неподалеку от Арконы – строптивого града язычников. И никто не удивился чудесному появлению Игоря, будто только что вернулся из дальнего похода за море…

А Холодное море было жестоким. Оно убивало страшными ударами валов, заглатывало бездной глубин и отнимало жизнь пронизывающим холодом. Оно заманивало корабли в туманы и бросало их на скалы. Оно притворялось тихим и умиротворённым, но стоило поверить ему, как море коварно обманывало ожидания, относя утлые людские посудины вдаль от родных берегов, перебрасывая их с течения на течение и отдавая в конце концов на растерзание подводным чудищам.

Холодное море было и справедливым. Оно покорялось сильным и отважным, лучшим воинам и умелым мореходам. Никогда не лишая надежды, оно всегда оставляло шанс на спасение. Неохотно, но подчинялось оно и воле волхвов, смиряясь по их призыву или наоборот, вскипая безудержной яростью.

Холодное море было добрым. Оно щедро делилось с людьми своими богатствами – рыбой и перламутром, янтарём и горькой морской солью. Оно поило мореходов дождями и отводило глаза безжалостной погоне. Оно защищало жителей острова от врагов, живущих на других берегах, и носило на себе быстрые варяжские корабли.

Холодное море было… Оно было везде, во все стороны от острова, но и здесь, на суше, никуда нельзя спрятаться ни от его мощного дыхания, ни от вольного морского духа, что пронизывал всю жизнь свободолюбивых островитян…

Триста лет минуло с тех пор, как здешний князь Рюрик [22] взял в жены Ефанду – дочь северного конунга и, наверное, из желания порадовать тестя, а может – позлить мать Умилу, нарек первенца своего в честь Ингви, сына Одина [23]. Имя Ингвар прижилось, равно, как и еще одно свейское прозвище – хелги. Младший брат Ефанды, Одр, был еще весьма юн, а прошел таки девять пещер Одина, за что получил титул – хелги Одр – священного. Он, как Игорь догадывался, стал известен потомкам под именем Вещего Олега. Ольгой или Хелгой звали всякую женщину-воительницу, сведущую в ворожбе, ведьму, а вовсе не «святую», так переводили на свой манер это варяжское звание христианские проповедники.

Игорь не мог уловить тот момент, когда произошло его чудесное превращение в руга Ингвара. Да и свершилось ли оно на самом деле? Не ведал он и о том, какие чувства испытывает это «второе я» по поводу его внезапного появления. Но рано или поздно, а может, в самый неподходящий момент, они бы снова перестали быть целым по воле Велеса.

– Теперь-то я хорошо знаю, что такое шизофрения! – думал он.

К удивлению Игоря, многое вокруг казалось давно и хорошо знакомым, точно было впитано с материнским молоком, будто он здесь родился и рос. Как если бы после восьми веков беспамятства Игорь вспомнил абсолютно все, целую жизнь, целую эпоху и себя в ней до мельчайших подробностей.

Он знал, что могучий Сев – потомок того самого Боя, сына Рынды, который в кровавой сече со свеями одолел Готера Годбродсона. А предки Ратича, молочного брата, еще шесть веков назад морем ходили на Адриатику, где основали Рагузу, нынешний Дубровник. Со времен Вандала [24] так повелось – куда бы ни пришли русы – непременно оставят по себе память. Одних Руянов по Средиземью с десяток будет. Ругеланд, Ругия, Рутения, Русь, Руйя – эти названия неоднократно возникали на географических картах Европы и Малой Азии то здесь, то там.

"Воля, мудрость, слава, борьба вечная между рассудком и чувством – не об этом ли говорят имена словенские да венедские: Гостомысл, Годослав, Буривой, Всеволод, Светозар, Боричь, Борислав…

…Вкусно! – думал Игорь, наслаждаясь редким для его слуха звучанием. – Да и Лютобор, походный князь ругов, в чьих жилах по отцовской линии кровь самого Рюрика…"

Игорь, то есть, конечно, Ингвар сразу узнал князя. Хотя тот почти ничем не выделялся среди окружавших его воинов. Был он среднего роста, белокурый, волосы и борода с легким рыжим оттенком коротко подстрижены.

Лютобор заслужил звание Учителя десять лет назад, – теперь и Игорь это знал. – Сейчас ему тридцать девять, почти сорок. Немалый жизненный срок.

Опытный воин звуки, как дорогу читает, а ночью непроглядной даже шорох – это тот же след. «Не иначе, как Всеслав гоняет молодежь!» – решил Ингвар, прислушавшись. За мощным частоколом вои отводили душу.

Расторопные служивые отверзли створки врат, князь первым въехал во двор, за ним и остальные.

– Плечо, локоть, запястье! – отрывисто говорил воевода. – Крути-верти, пока рука не разогреется – быстрее, резче, туда-сюда. Редкий хороший боец поединок холодным начинает.

– Добро, – молвил Лютобор и знаком дал понять, чтобы вои продолжали работать.

– Наручи ослабь – руде ходу нет! – поправил Всеслав еще одного дружинничка.

Лютобор спешился и быстро двинулся вдоль двора, оглядывая пары бойцов.

– Ты можешь быть слаб руками и ногами, но если сдает спина – лучше не прикасаться к мечам вовсе. А совсем плохо, коли голова пуста, – внушал Всеслав молодому.

– Обступай, а не отступай, – подсказал теперь уже сам Лютобор другому, еще безусому, вою. – Ходить спиной назад, все одно, что слепым вперед. Обтекай противника сбоку. Обшагивай… Понял? И лупи крепче!

– Все понял княже, – согласился вой.

– Старательный парень. Добрый боец вырастет, – молвил приблизившийся Всеслав.

– Ты вот что, воевода… – тихо, но достаточно отчетливо произнес Лютобор, так что Ингвар, стоявший поодаль тоже услышал. – Идем-ка! Пусть тебя кто из старших подменит… Ты мне сейчас нужнее будешь…

Да-да, это был вроде бы тот самый Всеслав, хорошо знакомый, почти родной. Его – Игоря – тренер, убитый много столетий спустя. Неотмщенный, лежащий в кургане, его учитель.

…– Ну хорошо, хорошо! – сказал Всеслав. – Будет тебе Изнанка… Вот скажи, в чём, по-твоему, основа техники каратэ?

Игорь задумался. Действительно, в чём?

– Основа их техники, пожалуй, в искусстве концентрации силы… Волнообразные удары, что начинаются от «моря дыхания Хара» и всё такое прочее…

Всеслав прищурившись смотрел на него.

– И много тебе попадалось каратэистов, которые в реальной схватке бьют «волной»?

– Да нет, пожалуй… То есть, пытаются, конечно… Понимаешь, с настоящими мастерами я всё же не знаком… Конечно, почти все рано или поздно либо в кикбоксинг скатываются, либо заморачиваются «энергией Ци» и прочей ерундой, ничего на практике не представляя… Но нормальные бойцы среди каратэистов тоже есть, причём достаточно сильные, это ты зря…

Всеслав помолчал.

– Ты пойми, мы не против «восточников»… Если они настоящие. Но ведь они что делают?… Они берут совершенно чуждую систему, учат от неё вершки, быстро получают какой-то результат и начинают этим результатом бравировать. Дескать, смотрите, как я могу! Да, действительно, что-то такой боец может. Но только к настоящему каратэ это не имеет никакого отношения. С тем же успехом этот мнимый каратэист мог бы изучать бокс или французскую «саватэ».

– Что за зверь такой? – спросил Игорь. – У меня пробел…и в словаре такого не встречал.

– Сават – это такая обувь портовых грузчиков, – пояснил Всеслав. – Борьба же «саватэ» – это смесь из приемов уличной драки и действительного кунг-фу, которое проникало тем или иным путем в Европу из колоний еще в девятнадцатом веке. Смотрел старый фильм «Парижские тайны» с Жаном Маре – он там как раз в грузчика переодевается. И между прочим ногами кое-что показывает. Советским мальчишкам в шестидесятых это в новинку было – подражали, конечно.

– Правда, смотрел, – отозвался Игорь.

– Так вот, я и говорю, пусти такого мнимого бойца против самурая с мечом, на которых безоружные окинавские каратэисты ходили, как охотники на зверей… На настоящего самурая, не на сегодняшних, они такие же самураи, как те – каратэисты… Много ли такой сможет?

– А мы что – больше?

– Мы – больше, – усмехнулся Всеслав. – Однако для этого надо не только на тренировках выкладываться, но и духом Горянки проникнуться, исконными принципами, так сказать. Вот это и есть Изнанка, а не какие-то там секретные приёмы… Изнанка – это настроение духа, понимаешь?

– Не понимаю, – честно сознался Игорь. – Можно поближе к практике?

– Вот сейчас и начнём. Как выполняется брык?

Игорь чуть отступил от Всеслава, сосредоточился… и резко бросил правую ногу вперёд. Всеслав без труда уклонился от удара.

– Неправильно!

– Неправильно?… Почему?!… – возмутился Игорь. – Всё так, как ты учил!

– Да потому, что брык – это не удар. Это стиль. Техника. Способ, метод, подход. Вздрогни!

– Что?

– Вздрогни, говорю! Так, как будто ты о чём-то задумался, а тебя неожиданно по плечу хлопнули.

Игорь попытался выполнить указание Всеслава и неуверенно дёрнул плечом. Но его учитель опять покачал головой.

– Вот, погляди…

Всеслав действительно вздрогнул. Всем телом, резко и неожиданно.

– Игорь, ну, не знаю, как тебе ещё объяснить… Когда ты хватаешься за чайник, не подозревая, что он горячий, ты ведь быстро руку отдёргиваешь, верно?

– Ещё бы! Но какое отношение…

– А такое! Ты сам не знаешь, что через мгновение руку отдёрнешь, так ведь? А отдёргиваешь ой как шустро! Вот в этом весь брык. Брыком не бьют, брыком вздрагивают. А уж ударить можно чем угодно, хоть задницей, смотри…

И Всеслав сделал несколько странных движений, очень стремительных и каких-то рваных, непредсказуемых. Игорь был достаточно опытен, чтобы понять – перехватить атаку в таком стиле будет крайне сложно.

– Если ты боишься противника и тебе как-то не по себе, – продолжал Всеслав, – То самое уместное будет от него отбрыкаться. Страх, он здорово помогает вздрагивать. Очень способствует брыкам. Шевельнулся противник, напугал тебя – вот ты ему и врезал брыком… Кстати, именно так лошадка бьёт задними ногами. Вроде бы стоит себе смирно, и вдруг – рр-раззз! – получи копытом в лоб!

Игорь принуждённо засмеялся. Всеслав тоже улыбнулся.

– Новичков мы этому, конечно, не учим. Они думают, что брык – это такой хлёсткий удар ногой. Действительно, истинный брык часто так и выглядит со стороны, ну, или очень похоже. Но суть, Изнанка брыка состоит не в каком-то конкретном движении, а в подходе, принципе. Надеюсь, теперь-то ты это понял… Понял, или как?

– Понял, понял! Буду учиться вздрагивать! Если в психушку не засадят с диагнозом «мания преследования» и «навязчивые страхи», за месяц-другой освою!

– Месяц-другой!… Люди брык годами учат… – проворчал Всеслав. – Не так-то просто свой же испуг на себя заставить работать… Кстати, брыкаться можно и оружием. Как ты думаешь, каким?

Игорь чуть подумал.

– Так… Кнутом, скорее всего, или плетью… Верно?

– Верно! А ещё шпагой или лёгким ножом… можно метательным, а можно и просто камнем засадить. Кистнем тоже можно брыкнуть. А вот мечом и топором не получится, тяжеловаты они. Зато можно брыкнуть всем телом – отшатнуться, уйти от атаки, или наоборот, толкнуть противника, сбить его с ног. Хочешь посмотреть на настоящий, самый что ни на есть доподлинный брык – напугай кота. Вот уж кто по брыкам непревзойдённый мастер! Ладно, пойдём дальше…

– Всеслав… Лютобор… Всеволод… Какие имена! А что сейчас? – спрашивал себя Игорь, по привычке мысля с точки зрения беспокойного и пыльного двадцатого века, – Иван да Петр, Михаил да Семен?!

Где вы, корни русские? Ужели выкорчевали? Где ж имена наши древние славянские? Нет им места в святцах! Святостью не вышли. Врете, церковники!

Любомудра, старшего волхва, пытали отроки, выспрашивали: «Ты скажи нам, неразумным малым дитяткам? Издеваются попы да монахи – говорят, не хватает любви, мол, вашим идолам! А Христос – он во имя справедливости за грехи людские на кресте принял муки страшные!?»

Отвечал им мудрый жрец:

– Неужели Сварожич во имя Правды не висел, прикован, на Алатырь – скале, Марой преданный на поругание? Не распят ли был Прометей елинский за любовь свою к людям великую? И не Один ли сам пригвоздил себя к Мировому дереву, дабы Тьма невежества отступила пред Светом знания? Нет, дети мои! Христиане не открыли ничего нового. Страдание возвысит лишь сильного, а вот раб, раб навсегда останется рабом, признавая над собой власть кесаря, папы и бога.

– А разве мы не славим Рода-Свентовита, разве не возносим молитвы Триглаву, разве не чтим Сварога да Велеса?

– Мы – внуки Даждьбожи, да не холопы, не рабы – ответствовал Любомудр и продолжал свою речь, превосходно зная, на какие поповские уловки могут пойматься отроки. – Говорят, что кровожадны наши Боги, что приносим в жертву пленных христиан. Нет! Не христиан, не иудеев, не сарацин, а врагов и неприятелей своих доблестных – пусть узрит великий Радегаст, что жива Аркона, хоть сильны, алчны и многочисленны ее гости-супротивники. Бык иль буйный тур – дань Велесу. Ниспошлет нам здравие и земное плодоносие, он не даст Морене лютовать, да и сыну Яриле баловать не позволит. Лада-Матушка – вот наша богородица.

Боги-родители зачали человека, но и люди создают Богов. Герои обретают бессмертие. А ведь ни один христианин не сравнится со своим Христом, не станет ровней ни Творцу, ни апостолу. Наши Боги дружны и едины, и племена наши от одного корня. Даждьбог [25] ли, Радегаст ли – имен солнышку красному много. Сильный Стриба, коему поставлен кумир напротив Северных врат Великого Храма – и тот зовется Посвистом, коли повеет с севера холодом.

В самом деле, – рассуждал Игорь, уловив волховские слова – христианская цивилизация, в отличие языческой культуры не только не подняла человека до высот бога, но и принизила Единого до уровня смертного. Кто видел Христа – тот узрел Иегову. Христианство не сумело, да и не могло хранить равенство, по мере того, как обретало богатых сторонников среди купцов и феодалов. Выйдя из недр иудаизма, созданное как духовное оружие угнетенных, бедных и рабов против засилья римского образа жизни, оно так и не ушло от яростного противопоставления собственного бога всем прочим. Христианство объявило языческих кумиров бесами и падшими ангелами. Именно в нём каста священнослужителей, как ни в одной другой религии мира, возносится над божьими рабами, стараясь при этом внешне выглядеть благообразной. И в той же мере, как некоторая часть иудеев считает себя единственным избранным народом на земле, точно так же есть немало «добрых» христиан, которые попирают чужую веру, а вместе с ней и право на жизнь. Мол, и ныне слышим мы, что не русский де тот, кто не православный. Ну, не чушь ли – веру чуждую-южную родной называть? Мы – северяне, гипербореи мы!

Человеку нельзя без веры, но особенно тягостно с верой чужой. Разве, крещение – одно из основных таинств христианства – не «новое обрезание»? Только удаляют здесь не частицу плоти, а всю «телесность», и как нельзя дважды повторить обрезание – так и крещение выполняется жрецом над рабом Христовым всего лишь раз.

Войны уносят жизни людей, тела сгорают в атомном огне Нагасаки, их разрывает на куски под ударами системы «Смерч». Но война, чума, разбушевавшиеся стихии одинаково исключают из списка живых добрых и злых, глупых и гениальных, последних пьяниц, распутников и необратимых аскетов.

Цивилизация в лице духовной и светской власти избирает для уничтожения наиболее талантливых, неординарных, лучших людей – еретиков. И вред такого цивилизованного общества неизмерим по сравнению со средней статистической смертностью от несчастных случаев.

Игорь понимал рассудком, что он – посланец Власов и скоро покинет пращуров навсегда, однако, всем сердцем, всей душой останется с ними. Он стал сомневаться, не навеяна ли та, прежняя жизнь, подобно дрёме, какой-нибудь ведьмой. Более того, он почти сознательно культивировал в себе это сомнение. Мир будущего казался ему призрачным, обманчивым, фальшивым.

На Руяне – его народ! Здесь его мир! Сбежать, исчезнуть, кануть в Лету – означало бы предать, а прослыть вторым Иудой не хотел даже язычник. Так, самым странным, непостижимым образом в нем уживались наследник волхвов – Ингвар, и наивный историк конца двадцатого века – Игорь. Ингвару самое время бы спеть: «А тот, который во мне сидит, считает, что он – истребитель…» Да, мурлыкал он под нос совсем иные мелодии, и Игорь подпевал «второму Я», как умел.

Отец Ингвара – Святобор, жрец Стрибога, не желал, чтобы сын пошел по его стопам. Он видел отпрыска только воином, тогда как мальчик с детства мечтал прочитать много-много книг, а потом написать свою – большую и толстую. Витязям не пристала тайная миссия – их удел – бой открытый, честный, справедливый.

В священных рощах бог Прове [26] вершил праведный суд, а Стрибог воздавал за злодеяние, настигая преступника всюду с неумолимостью рока и суда божьего. Наверное, Святобор и сам не раз от имени своего кумира наказывал убийц, согласно древнему обычаю – око за око. Латинская вера не признавала кровной мести. Она отрицала противление злу. Удобный принцип с точки зрения волков и пастырей, но не овец.

Мать Ингвар не помнил, да и не мог помнить – умерла она при родах, а вскормила мальчика Любава, благо, Ратич не жадничал, молока хватало обоим. Отец любил Ратича, как собственного сына и заменил ему родителя, погибшего от германской стрелы, так и Люба стала Ингвару второй матерью.

И навек запомнил он тот торжественный день, когда получил это звучное имя взамен первого – детского прозвища, даденного отцом…

Поздней ночью в дверь тихо постучали. Святобор, против обыкновения, удержал Любаву и сказал, чтобы кто-то из отроков отворил. Ингвар был проворнее братьев. Отведя щеколду, от приоткрыл створки.

У порога высился худой и седой, как лунь, слепец, одетый во все черное. Все в Арконе знали этого служителя Чернобога и побаивались, словно догадываясь о тайнах темной стороны.

Жрец молча протянул отроку руку…

Парень оглянулся – отец и Любава стояли в глубине комнаты, и были они одеты, значит, приход такого гостя не застал родичей врасплох.

Тогда он доверился «слепцу». Рука оказалась холодна и безжизненна. Потом долго шагали высокими травами и густым лесом, и он всё недоумевал, как же это черный волхв выбирает путь.

– Каким таким чутьем, скажи, Ингвар!? – вопрошал Игорь свое «второе я». – Но ты молчишь – не знаешь друг. Может быть тем, что и дед мой, Олег? Где-то он теперь? – вспоминал Игорь незрячие Олеговы очи.

Наконец, они пришли. Луна обелила высокий голый утес. И там никого не было, только старик и отрок. Все также, ничего не объясняя, чернец принялся чертить вкруг застывшего имянарекаемого ножом. А он стоял и вслушивался в этот скрежет железа, карябающего каменистую твердь, в древние заклятья и заговоры.

Жрец не хотел, чтобы навьи добрались до бездыханного тела. Да-да! Почти что бездыханного, потому как, воздев клинок к Луне, старик вдруг ударил им молодого.

Он понимал, что умирает, но боли не было, и ничего не было, ибо холодное железо не достало плоти… Потом для верности «слепец» нанес еще три таких же неотразимых удара, сопровождая каждый непонятными словами.

При последнем – силы оставили отрока, и он рухнул внутрь очерченного круга, и уже слышал он, как волхв темной стороны просил Богов забрать у нарекаемого все плохое, что было у него в прежней детской жизни, оставить только то, что принадлежит ему от самого Рода.

И не чуял отрок, убитый столь странным образом, как жрец Чернобога, проникнув сквозь защитный круг, снял с него все одежды.

И не мог видеть будущий Ингвар, как жег старик отроческое платье, а потом оставил его, готового к новому рождению…

Он очнулся, когда кожу сковал озноб, грозя добраться к самому сердцу – стало не просто холодно, но и страшно. Но открыв на миг глаза, ему удалось застать те первые лучи восходящего светила, что высветили на утреннем небе причудливые узоры облаков.

Прикрыв веки, сквозь ресницы, он попытался рассмотреть – где лежит и кто тут есть рядом. А рядом кто-то был, потому что, еще неразборчивые, к нему устремились чьи-то радостные голоса. Один – низкий и грубый, второй – певучий, теплый, родной.

Пятеро, силуэты были едва различимы, приближались к нему, но отрок понял, что не должен вставать, как раз напротив, он сжался, скукожился и оставался недвижим.

Белый жрец Свентовита – Любомудр – славил Рода, просил он даровать отцу и матери взрослого сына, не дитя – а человека. Чего сквозь неприкрытые веки не было видно, так это, как легла где-то рядом на землю женщина – но будущий Ингвар кожей ощутил ее близкое присутствие. Не видел он и того, как повитухи набросили на Любаву покрывало, но услышал он ее крик, и вторил ее крику.

Потом его облили водой, и струйки заскользили по камню, убегая в разные стороны. А Святобор протянул сыну руку и помог встать на ноги. Любава бережно завернула теперь уже своего сына в ткань, которая моментально впитала в себя влагу. Одна из повитух поднесла к губам нарекаемого рог, в котором теплилось молоко, а вторая с руки дала отведать вкусного творога.

– Славен будь, Любомудр! – обратился отец к жрецу Свентовита. – Дай пришедшему вновь имя верное на время долгое.

– Пусть с молоком моим пребудет с ним вечно любовь к земле родной! – добавила Любава.

– Следуйте за мной! – сказал жрец и начал восхождение по тропе, ведущей к самому Храму.

И рожденный вновь продолжил свой путь, с которого просто так не свернуть, на котором нельзя остановиться…

Но впитал Ингвар с соками родной земли да молоком Любавиным не только любовь, но и лютую ненависть к поработителям. Нет страшнее рабства, чем рабство духовное. Мальчишками Ингвар да Ратич поклялись костьми, что в руянских могильниках, не знать покоя, пока мир остается несправедливым. Мог ли ребенок подумать, скольких сил и знаний требует мироустройство? Вряд ли.

«Отец, почему лютичи и бодричи сжигают мертвых, а мы хороним?» – спросил Ингвар отца.

– В священном дереве, как в человеке или звере, заключен дух. И срубая ствол, ты разрушаешь чей-то дом. Если бы мы сжигали тела, духи рощи оставались бы без жилища. На ляшском берегу леса много – на острове мало.

– Не случайно Любомудр учит – проси прощения у цветка, если поломал, посади новый росток – если срубил. Но я никак не пойму – мы строим лодьи, ты вот недавно избу Любаве справил…?

– Верно, справил! – усмехнулся Святобор, – Был дух лесовик – стал домовик! И у корабля своя душа имеется – от дерева да от соли морской. Даже в берестяной записке, не говоря уж о книге, буковой доске, в самой маленькой руне на них есть душа! Погоди, вырастешь – всему научу.

– И волховать научишь?

– Волхвом, сынок, родиться надо… – и видя на глазах у Ингвара слезинки, примирительно добавил. – Научу! Всему, что сам знаю, что сам чур поведал, до чего своим умом дошел.

Князь верил Святобору, как самому себе. Поэтому на материк ушли втроем – отец, Редон – опытный мореход, и сам Ингвар… Святобор, не раздумывая, выбрал провожатых.

Проснувшись на рассвете в лодке Власа, которую прибило к берегу неподалеку от Арконы, Игорь-Ингвар уже знал, что Редон погиб. Епископ Абсалон приказал казнить ругенского пирата.

Так некогда те же германцы [27] расправились с сыном Рюрика. Этим они подсобили кровавой княгине Ольге, которая затем побила и древлян, стоящих за несчастного Игоря.

Вот и подручные епископа привязали Редона к верхушкам двух согнутых сосен, которые через мгновение разорвали тело пленника на части.

Отец остался проследить за врагом, а сына Ингвара, того, в ком «сидел» ныне Игорь, направил обратно. Святобор уже не сомневался, что предстоящая схватка с данами для Арконы станет последней.

– Спасайте женщин и детей – они возродят племя ругов! Спасайте память нашу – летописи, «дощки», книги! Передай это, Ингвар, князю на словах. Расскажи, что видел – что слышал. Многочисленны и умелы вороги наши… Они сами викинги и потомки викингов. На месте Вальдемара [28] я бы высадил воинов и на Западном берегу, и на Восточном сразу, обложил бы остров с моря… И еще знай – нет былого единства славянского, те, кто поклонились Распятому и под данами ходят, вместе с ворогом на нас идут, предатели. Смертная битва будет. Так что, прощай, коли не свидимся!

Мужчины крепко обнялись.

Все это Игорь вспомнил, чуть его нога ступила брег родного острова. Так происходит озарение недоступное человеческому пониманию.

Чтобы стереть с лица земли народ – надо лишить его исторической памяти и культуры. Просветитель Русской Земли, тоже Владимир, начал свое богоугодное дело с того, что за пару годков уничтожил почти всех грамотных и мудрейших людей Киевской стороны. Он и прочие ревнители новой веры, здесь нельзя не упомянуть того же дядю князя, Добрыню [29] Малховича, не остановились на достигнутом. Во славу Господа, для несомненной пользы просвещения жгли древние манускрипты, дощечки, бересту, рукописи, летописи и книги, а вместе с тем и укрывателей бесовского письма в их же собственных избах.

Еще за десять лет до этого с усердием одержимого внебрачный сын Великого Святослава насаждал культ Перуна, возвысив Громовика над прочими Богами. Но соблазненный идеей абсолютной власти он вскоре тайно крестился, чтобы потом просвещать наш «вечно темный» народ.

С тех пор, как Красно Солнышко вернулся из Корсуни в Киев с кучей попов и мощами святого Климента – на Русь потекли и прочие священные принадлежности. Одними гвоздями с печально знаменитого креста можно было бы пришпилить, точно насекомых, половину населения киевской Скифии. А если бы слезы Богородицы, проданные доверчивым русичам, слить воедино, географы нанесли бы на карту Европы второе Мертвое море.

– Прежде – думал Игорь, – Богов было много, славь, каких хочешь, верь в кого пожелаешь, но и другому не мешай – делать то же самое.

Владимир! За всю многострадальную историю славянских народов не найдется, пожалуй, более неоднозначной и противоречивой фигуры, чем этот князь. Предавал ли он, меняя убеждения, как рукавицы? Или предательство сидело у него в крови, и всякий раз, предавая, он слепо следовал зову этой крови? Игорь ведал, что нарек себя Красно Солнышко великим каганом на хазарский лад. Братоубийца, лицемер и клятвопреступник – устроитель градов и державы. Лес рубят – щепки летят? Талейран русской земли.

Аскольд и Дир еще давали хазарам дань, платил не только Киев – даже гордые вятичи, и те покорялись каганату. Лишь походы ильменских словен да дружин Вещего Олега, а затем и Святослава, положили этому конец.

И на тебе! Снова – здорово! Хазары, засев в Тьмутаракани, не мытьем, так катаньем планомерно брали свое, чему немало способствовал и Владимир, прозванный за все свои благодеяния Святым. Историки оправдывают его деятельность на поприще ростовщичества развитием товарно-денежной системы, но даже государственник Карамзин, – это Игорь хорошо помнил еще по институту, – не сумел умолчать о «всех смертных грехах» Красна Солнышка.

Новгород и до Владимира прекрасно обходился без засилья иноземных менял, великий город и за сто лет до него процветал, свободный от всяческой дани и унижений. Деятельность же этого «святого» – думал Игорь – сводилась, в основном, к смене одной формы ига другой. Изощренной, гибкой и еще более жестокой, потому что желтый дьявол шел рука об руку с властью божьих рабов!

Предупреждал Варяжко Ярополка Святославича – не ходи к змию в пасть. Не послушал тот слугу верного, а внял совету слуги скверного, Блуда. Владимир зарезал родного брата, изменника наградил по-свойски. Беременную невестку брата своего, Ярополка, гречанку, изнасиловал и упрятал в гарем. И рек летописец: «От греховного бо корне злые плоды бывают, от двоих отцов – от Ярополка и от Володимера».

Ненасытный в страсти Красно Солнышко не терпел, чтоб ему перечили. И не он ли пожег несчастный Полоцк, где добывал в жены себе еще и Рогнеду. Та не желала идти за «робича». Прежде чем возлечь на нее, Владимир убил отца Рогнеды, варяга [30] Рогволода, а затем и братьев своей младой жертвы.

Любят князья наши не узнанными приходить на казнь непримиримых супротивников. Позже выясняется, князь сильно недужил, а бояре радивые да заплечных дел мастера, дескать, перестарались. Простаки умиляются, кесарю сходит с рук. И не перечислить, не упомнить всего того, что творили и творят супостаты разные княжьим именем.

Не мог устоять Владимир. Сам поглядеть пришел, как по приказу княжьему вчерашнего громового кумира протащили по дорогам пыльным Киева, избили палками и скинули в Днепр.

На севере ж боярин Путята крестил новгородцев мечом, а Добрыня – огнем. Сомнительно было при этом ожидать совершенной покорности славян уготованной им участи.

… Завидев густую толпу горожан на мосту, Добрыня махнул рукой – по этой команде ратники теснее сомкнули щиты, изготовили копья. Словене попятились, загудели.

– Расходитесь? Мы за делом княжеским прибыли! Выдайте Владимиру супостатов, а зла никому не будет! – крикнул вельможа новгородцам.

– А это вот видел! Не дураки – нас на мякине не проведешь! – отозвались те вразнобой. – Не может быть веры предателю! Ты по что, гад, кумирни наши осквернил!

– Врут волхвы новгородские, потому не умильны они князю киевскому! Только он на Руси хозяин да судья – Володимир Святославлич! Расступитесь, негодники! – помогал вельможе Путята.

В ответ полетели камни, проверяя щиты да шеломы киян на прочность.

– Не желаете лада – будет вам брань! – пригрозил кулачищем Добрыня.

Дружина тронулась вперед, постепенно тесня толпу. Новгородцы скопом подались назад, и их враги оказались перед завалом из толстенных бревен.

– Придите и возьмите, псы позорные!

– Не бывать такому, чтобы отца мать поимела! – раздался голос волхва Богумила. – Мы не рабы распятому! Мы не слуги Володимиру! Так и передай слово наше, новгородское.

– Погоди! Еще сквитаемся! – пообещал Добрыня, поворачивая коня.

Град камней усилился. То тут, то там падали ратники. Иной, под дружное улюлюканье новгородцев, срывался в Волхов и, оглушенный, шел ко дну – Ящеру на прокорм.

– Станем, други, за Богов наших! Не дадим на поругание! – воодушевлял новгородцев тысяцкий Угоняй.

– Как один, станем, батюшка! – вторили ему.

Но вышло совсем иначе. По ночи ворога не устерегли. Добрынины конные отряды ворвались в город, разя направо и налево. На одной из улиц дорогу им преградила стена огня. По дощатому настилу расползалась пламенеющая смола.

– За Владимира! За князя! – проорал Путята.

– Вперед!

Всадники яростно ринулись сквозь языки пламени, прорвав неплотный строй словен… Звенели тетивы. Бились в муках израненные, обожженные кони, калеча и сминая пеших.

Многие враги были сражены меткими выстрелами, но, раскидав последних защитников, Добрынина конница лавиной стекла по улице вниз, прямо к вечевой площади. За всадниками бросились и остальные…

Народ бушевал. Друг друга никто не слушал и не слышал.

– Тише, громадяне! – взывал Богумил к землякам. – За тысяцким послано уж.

– Сбежал твой тысяцкий! – орала громада.

– Пусть выйдет к нам Угоняй! Небось, сбежал!

– Подать сюда Угоняя!

Богумил в бессилии воздел посох к небесам, но вышние Боги не слышали своего служителя.

К помосту, на котором стоял волхв, протиснулся малец, весь перемазанный кровью и сажей.

– Дедушко Богумил! Дедушко! Добрынины вои по всей стороне уж дворы жгут. Угоняя порешили… Твоих тоже…

– Ах, сучий потрох! – воскликнул жрец, и добавил, – Покарай их Боги: и выкормыша, и вуя его!

Договорить не пришлось – в тот же миг на площадь вытекла конная лава ростовцев, с коими Путята затемно перебрался через Волхов. На всем скаку всадники врезались в толпу, расчленили ее, немилосердно раздавая секущие удары. А за конными двинулись и ратники, закрепляя успех новой веры копьем.

– Пожар! Пожар! – заорали со всех концов людского моря на разные голоса.

И казавшееся великим словенское озеро стыдливо утекло, просачиваясь сквозь свободные улицы. Добрыня приказал не мешать, площадь быстро пустела.

Новгородцы отправились спасать пожитки, дружинники волочили по кровавой осенней грязюке Перунов столп, привязав его к хвостам лошадей. Столп застревал среди раздавленных и посеченных тел. Стонали раненые. Вои невозмутимо волокли Перуна к реке.

– Вот он, твой народ! Срам, да и только? – засмеялся вельможа, поглядывая из-под черных густых бровей на старика Богумила.

– Каждому воздастся по вере его и делам его! – хрипло отвечал Богумил, бросив на княжьего дядю взор, исполненный ненависти.

Над городом повисла серая дымная пелена.

Услужливый стремянной придержал Добрыниного коня. Вельможа слез на землю, теплую от пепла и ржавую от славянской крови.

Шагнув к волхву, за плечами которого уж высились каты, он схватил Богумила за бороду:

– И что, козел старый, помогли ль тебе твои бесы?

В это время к ним подъехал и Путята.

– Как? Взяли тысяцкого? – повернулся к нему Добрыня.

– Не серчай, перестарались вои! Силен оказался, гори он в пекле! – выругался Путята, и подкрепил свои слова, вытащив за волосы из мешка мертвую Угоняеву голову, хранящую зловещий оскал.

– Проклятье тебе, боярин! Будь проклято семя твое, предатель! – замахнулся на вельможу Богумил, но ударить не успел. Каты заломили руки.

Добрыня, вытащив нож, ухмыльнулся, попробовал пальцем – остер ли… И с неожиданной яростью всадил его старику в живот по самую рукоять.

Даже заплечники отшатнулись, оставили волхва. Тот скрипнул зубами, потом вдохнул полной грудью… выронил свой корявый посох и рухнул на колени, успев схватить мертвеющими перстами платье убийцы. Добрыня неловко пихнул волхва коленом. Богумил захрипел и повалился на бок, но уже на земле, скрючившись, все ж таки успел указать в сторону вельможи трясущимся пальцем:

– Ни хитру, ни горазду… Велесова суда никому не избежать!

…Ничто, даже новая вера, не могла умерить княжьего сладострастия. Владимир обрюхатил всю округу близ Киева, имея несколько сот наложниц, согласно возложенному на себя званию – так просветитель Руси улучшал породу… По всему видать еще тот кобель был, хотя и трусоват. В народе долго вспоминали ночку, что провел княже под мостом, сберегаясь от степняков. Не случайно, видать, былинный Владимир «лижет пятки» Идолищу, воссевшему во Киеве? И лизал бы до скончания веку, кабы не старый Муромец!

Отцову кровь Ярослава Мудрого охладила его супруга, шведская княгиня Ингигерд, внучка князя бодричей. По приезде на Хольмградскую землю вместе со своими викингами она обосновалась в родовом гнезде Рюриковичей – Ладоге. Отсюда на мечах словен и варягов сын Владимира совершил восхождение к вершинам власти, перешагнув через трупы братьев, весьма кстати зарезанных Святополком.

Когда волхвы возглавили голодные людские толпы в Суздале. Захватив языческих жрецов, Ярослав одних отправил в изгнание, прочих казнил, дав суздальцам благочестиво-христианское объяснение постигшего их мора: «Пути Господа неисповедимы!»

На дыбу послали скоморохов, а пели то всего лишь -

А ничего и не «осталось». Добро пожаловать в самую бездну!

Истребляя носителей традиции, – прозревал Игорь, – целому народу стирали историческую память. Последний ли раз? Все вернется на круги свои – будут взлеты, их сменят падения. Мы уж иные русы, иное племя.