"Ричард Длинные Руки – гроссграф" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

Глава 4

За деревьями блеснула красным крыша, я насторожился: черепичная, откуда в такой глуши, да и домик слишком ухоженный, таких не бывает в лесу. Здесь либо охотничьи избушки, либо хитро запрятанные жилища колдунов, мимо них проедешь рядом и не заметишь, а эта как будто зазывает…

Я вскинул руку, останавливая отряд. Двое из рыцарей вроде бы сунулись мимо, игнорируя предупреждение, но сэр Смит засопел грозно, вытащил меч и встал у них на пути. Граф Эбергард сердито крикнул сзади, рыцари посверкали глазами на Смита, дескать, хоть ты и победитель турнира, но и мы чего-то стоим, и если бы не приказ нашего лорда…

Нет никакого хозяйства, отметил я, ни коровы, ни коз, ни даже свиней. Правда, в лесу с живностью пришлось бы непросто, но нет и огорода, грядок… Вообще нет вокруг дома утоптанной земли, как бывает всегда в обжитом месте! Более того, нет ни единой тропки, что вела бы к ручью или роднику. Не дождевой же водой живет хозяин?

Я обернулся, велел коротко:

– Пойду один. Если надо, позову. Сэр Смит, остаетесь за старшего. Если кто-то сунется в нарушение моего приказа, рубите без колебаний. Даже если это будут графы Эбергард и Мемель.

Сэр Смит вытащил меч, зловеще оскалился и пообещал с нажимом:

– С превеликим удовольствием, монсеньор!

Я подошел к дому, держа руку на рукояти меча. От стен пахнет свежим деревом, будто дом только что собрали, окна раскрыты, но с той стороны задернуты занавесками. Простыми, с незатейливым рисунком, изображены не то петушки, не то гуси, я не орнитолог, вижу только, что птицы.

– Есть кто-нибудь? – спросил я громко.

Изнутри как будто донесся шорох. Я начал обходить домик, дверь с небольшим крылечком обнаружилась с другой стороны. Смутная тревога заставила встопорщиться волосы на руках и загривке: крылечко упирается последней ступенькой в ствол молоденькой березки. Не ахти какое препятствие, но никто не поставит избу вот так нелепо.

Я поднялся сбоку по ступенькам, постучал в дверь, ответа не дождался, толкнул. Отворилась с тем характерным скрипом, который оставляют нарочито, чтобы предупреждал хозяина о вторжении.

Вся внутренность избушки состоит из одной комнаты, где узкая кровать, большой стол, заваленный книгами, два кресла и еще шкафы, заполненные старинными книгами. На кровати лежит прикрытый одеялом очень худой человек. Я не сразу его вычленил взглядом из общей картины, настолько он сух, недвижим, а седая борода сливается по цвету с белоснежностью толстого одеяла.

Я подошел ближе, набрякшие веки с трудом приподнялись. Человек стар, безумно стар, это видно сразу, хотя обычно старики где-то лет в семьдесят как бы останавливаются и остаются такими и в восемьдесят, и в девяносто, и в сто. Но этот, видно, что старше намного, очень намного. Вроде бы тот же старческий вид, что у семидесятилетнего, но что-то есть еще…

– Могу чем-то помочь? – спросил я.

Он некоторое время смотрел немигающим взором.

– Да, – ответил шелестящим голосом. – Послушай, а потом решишь…

– Минутку, – сказал я. Подошел к окну, отодвинул занавеску и крикнул громко: – Я пока разговариваю с хозяином! Если не появлюсь через час, жгите избу и уходите.

Когда я вернулся, на безжизненных губах старца проступила улыбка.

– Предусмотрительно. Садитесь, юный рыцарь… хотя вы не совсем рыцарь.

Я придвинул кресло, поинтересовался:

– Это из-за лука?

Он чуть качнул головой.

– Нет, просто я чувствую, вы не из этого мира.

Меня бросило в жар, я спросил торопливо:

– Вы это знаете? Вы знаете о моем мире? Вы сможете помочь…

Я осекся, этот человек не может помочь даже себе. Он понял по моему лицу, что мне стало стыдно и горько, сказал успокаивающе:

– Я не знаю, я чувствую. Что за мир, из которого вы прибыли… не могу представить. Просто… я чувствую весь наш мир, вижу его связи… а вас в этой картине нет. Те ваши спутники есть, а вас нет. Я могу назвать их имена, рассказать про них все… мне открыто то, что они со стыдом скрывают даже от себя, но вас… вас нет.

Я поинтересовался на всякий случай:

– Вы знаете только то, что существует сейчас?

– Хороший вопрос, – похвалил старик. – Осторожный, в то же время сразу быка за рога. Нет, я знаю и то, что случится. Не знаю только про себя, но это удел всех колдунов, магов, чародеев и даже волшебников. Правда, теперь вот не знаю и про тебя, что очень странно… Ладно-ладно, скажу сразу: вы сумеете добраться до графства Пуатье, где вы поедете в одну сторону, а графья с рыцарями – в другую. Если, конечно, не наделаете глупостей…

Я сказал осторожно:

– Это понятно, что если вести себя мудро, то можно добиться всего. Но что в этом случае мудрость?

– Страх перед глупостью, – произнес старик внятно, – есть начало мудрости. Там, где для глупца – тупик, для мудреца – лабиринт. Помни это… и уцелеешь… А вот теперь тебе придется отплатить мне услугой за услугу…

Я насторожился.

– Какой?

– Я умираю, – ответил старик с гордостью. – Но я, покидая тело человека, хочу остаться на этой земле… и продолжать…

Он закашлялся, я оглянулся в беспомощности, в таких случаях надо давать вроде бы валидол или капать валокордин, но старик кое-как умолк, только тело еще вздрагивало, я сказал еще осторожнее:

– Но чем могу я…

– Я все подготовил, – прервал он. – Надо было раньше, но я страшился… потому что шанс один из десяти… Но сейчас уже все равно, мне остались минуты… Возьми вон те чаши… и вон тот кувшин… а теперь эту большую чашу… нужно слить все воедино… но сперва из оранжевой, затем из черной…

Я торопливо смешивал, жидкость в чаше стала зловеще красной, в глубине заблистали крошечные молнии. Когда проходил мимо окна, крикнул, что все в порядке, пусть подождут, но в дом пока не заходят. Старик уже дышал хрипло, часто, на губах показалась розовая пена.

– Что теперь? – спросил я торопливо.

– Давай…

Он сделал движение, словно хотел взять чашу в руки, но лишь слабо шевельнул пальцами. Я поднес к его губам, он сделал глоток, поперхнулся, но огромным усилием заставил себя пить, пить и пить, пока не выпил, к моему изумлению, почти все содержимое чаши.

Я ждал, что будет дальше, старик перевел дыхание и сказал неожиданно:

– Теперь сожги здесь все…

Я покачал головой:

– А вас куда?

– Вместе со мной, – ответил он просто.

– Вы огнепоклонник? – спросил я. – Все-таки нельзя живого человека. Вы же не жена индийского раджи, что в огонь за мужем…

– Надо… сжечь, – прохрипел он. Кровавая пена запузырилась в уголках рта, затем брызнула струйка крови. Глаза тоже налились кровью, он проговорил страшным шепотом: – Жги… немедленно! Иначе я превращусь… в чудовище… Жги, здесь все подготовлено.

Я отступил к распахнутой двери, создал искру и метнул ее на роскошное одеяло. Огонь вспыхнул жаркий, яркий, я отшатнулся, ослепленный, едва не вывалился на ступеньки.

В комнате словно взорвалась бочка с бензином: в окна и дверь вырвались ревущие струи пламени, словно из сопла взлетающего истребителя. В доме раздался жуткий крик, затем треск, шум падающих стропил, обрушилась крыша, взметнулись искры.

Меня ждали на дальнем краю поляны, где и оставил, кони храпели и пробовали пятиться. Я медленно побрел к ним, как вдруг сэр Смит испуганно вскрикнул:

– Сэр Ричард! Я торопливо обернулся, одновременно выхватывая меч. В мою сторону летел плотный сгусток огня, похожий на раскаленное докрасна пушечное ядро. Я уклонился, но огонь завис над моей головой, в треске и шуме я услышал явственно:

– Получилось!.. Получилось!.. Теперь я вечен!.. Я буду жить в огне!.. Спасибо, сэр Ричард…

– Да не за что, – пробормотал я.

– Есть, – донеслось из огня. – Теперь я знаю, нужна была не простая искра, а вот такая… созданная вами… созданная тоже из чистого огня!

Он унесся, безумно хохоча и подпрыгивая на незримых силовых волнах. Я ошалело смотрел вслед, сэр Смит подъехал, тоже посмотрел в ту сторону.

– Что это было, сэр Ричард?

– Пока еще не знаю, – задумчиво проговорил я.

Лес закончился, мы выехали на пугающе укатанную равнину. Ни единого холмика, даже трава прижимается к земле, а ближайший массив леса темнеет чуть ли не у края горизонта. Дилан и его двое рыцарей смотрят в небо, даже сэр Смит рядом со мной задрал голову. Я не сразу разглядел птицу, похожую на орла, очень высоко в небе, крылья неподвижные, как у хробойла, только по этой птахе в лучах заходящего солнца постоянно бегают искорки, словно огни святого Эльма.

Смит указал глазами ввысь и сказал со значением:

– Все еще пару ищет.

– Почему пару? – не понял я. – Это что, Левиафан с крыльями?

Смит задрал голову и ехал так, подставляя лицо солнечным лучам и от удовольствия шевеля драчливыми усами. Потом как-то вдруг погрустнел, будто вспомнил нечто, опустил глаза и упорно смотрел только на дорогу.

– А вы не знали эту историю?

– Нет.

– Ее знают все от мала до велика. Когда-то давным-давно появилась дивная птица в золотой чешуе и вообще похожая на рыбу, которая прошла над селением и схватила самую красивую девушку. Никто не успел опомниться, как птица унесла ее, а потом на вершине горы обнаружили растерзанное тело. Через три дня возникла снова, не прилетела, а именно возникла сразу прямо над селением, ухватила другую девушку и унесла на вершину горы.

– И ее не пробовали подстрелить? – поинтересовался я.

– Не у всех такие луки, – отпарировал Смит. – Но когда она явилась в третий раз, в нее стреляли из луков, даже успели выпустить пару болтов из арбалета. Стрелы отскакивали от чешуи, не причиняя вреда, а птица унесла девушку на вершину и снова оставила только обглоданные кости. Только великий маг Кириен, который прибыл из города на просьбы жителей, пытался организовать оборону, однако никто не знал, где внезапно появится птица, а она появлялась каждые три дня, и всякий раз хватала самую красивую девушку…

Он рассказывал и рассказывал, все звучало привычно, хоть такую легенду слышу впервые, подумалось, что насчет девушек, да еще самых красивых – вряд ли, птице ли разбираться в канонах людской красоты, сомнительно и что разделяла жертв по половому признаку. Скорее всего, хватала то, что попадется, но, во-первых, женщины чаще слоняются посреди улицы, а во-вторых, все барды – мужчины. Нам других мужчин не жалко, меньше соперников, мужчины должны сами о себе позаботиться, а вот женщин жаль, тоже понятно почему. А что похищенные оказываются еще и самыми красивыми – так ведь самая крупная на свете та рыба, что сорвалась с крючка…

– И тогда великий маг Кириен, – продолжал сэр Смит, – решился подняться на гору, где находили останки похищенных. Он рассуждал так, что если птица умеет появляться из ниоткуда, то с добычей у нее не хватает силы туда улететь. Или, когда несет в когтях такую тяжесть, она становится уязвимой…

– Разумно, – согласился я.

Краем глаза заметил, что граф Мемель прислушивается к рассказу, только граф Эбергард даже отъехал, словно не желая слушать глупости.

– С ним на гору, – рассказывал Смит, – поднялись трое отважных охотников. Маг не ошибся: птица с добычей в когтях оказалась неповоротливой, летела медленно, и ее убили, попав стрелами и копьями в глаза, единственно уязвимое место. Убили и сожгли, а пепел развеяли. Но вскоре появилась другая дивная птица, что на людей не нападала, а только носилась всюду и жалобно кричала, звала, как догадались, убитую подругу.

Я прислушался.

– Не слышно вроде. Или я туг на ухо?

– Уже не кричит, – объяснил сэр Смит. – Это она первые сто лет кричала, звала. Ну, может двести. Или триста. А теперь только летает в высях, не может покинуть место, где исчезла подруга.

– Жалко птичку, – согласился я.

Граф Мемель посмотрел на меня с интересом.

– А людей?

– Людей тоже, – ответил я. – Хоть и меньше. Убили ее правильно, жизнь человека священна. Хотя, конечно, не любого. Есть демократы…

Дни становились все жарче, словно за сутки мы проходили не по двадцать-тридцать миль, а по тысяче. Дыхание юга чувствуется даже в том, что полностью исчезли суровые сосны и ели, деревья выглядят легкомысленно, чересчур ярко, словно попугаи, и все чаще прерываются ровными долинами, заросшими короткой травой.

Однажды мы проскочили такой кудряво-пестрый лесок и, вырвавшись на простор, оторопело остановили коней. Дальше во все стороны раскинулась ровная, как бильярдный стол, ширь: ни спрятаться, ни укрыться, ни убежать, если за нами пустятся в погоню, скажем, быстроногие волки. А судя по обилию птиц в небе: и застывших в дальней выси орлов, и хищно кружащих на средних высотах соколов, и стремительно проносящихся над верхушками трав кобчиков и ястребов – эта степь обитаема. Еще как обитаема.

Брат Кадфаэль сказал торжественно:

– Еще два дня пути – и мы вступим на границу Багровых Песков.

Холод коснулся моего спинного мозга.

– А подробнее?

Он двинул плечами.

– Известно, что край тот богат. Но часто поднимается буря, приносит багровый песок, что засыпает всех и все. Гибнут поля, пересыхают ручьи. Люди и скот, правда, уцелевают, но земля становится мертвой на несколько лет. Затем через песок пробиваются первые ростки трав, кустарника… и все начинается сначала. Известно еще, что в эти первые годы травы особенно густые, сочные и целебные. Скот в тех местах никогда не болеет и приносит по два теленка, женщины рожают без мук здоровых детей, а мужчины отличаются здоровьем и долго не стареют.

Я прислушивался краем уха, дорога тянется и тянется, счет дням потерял, едем уже почти третью неделю… если не больше, одежда истрепалась, даже на кожаных брюках и сапогах появились не простые потертости, а уже откровенные дыры, оставленные то ли сучьями, то ли острыми камнями. Я научился дремать в седле, а если начинал крениться на гриву или сползать с седла, вздрагивал и успевал выровняться.

По велению многоопытного графа Эбергарда, этого у него не отнять, мы не только большей частью передвигаемся ночью, но при каждой возможности едем по руслу ручьев, где вода смоет оттиски копыт, стараемся держаться каменистой почвы с той же целью, иногда делаем неожиданные рывки в сторону.

К великому негодованию Смита, двигаемся как распоследние трусы, прячемся от любого прохожего и проезжего, затаиваемся при виде обозов и пережидаем в кустах, объезжаем стороной лесорубов и даже баб, собирающих грибы или ягоды.

Наконец Смит взъярился, воскликнул патетически:

– Дорогой граф, а вам не кажется, что такое поведение хуже, чем трусость?

Эбергард взглянул мрачно, процедил холодно сквозь зубы:

– Объяснитесь.

Он не добавил «сэр Смит», в свою очередь, ответив оскорблением, но Смит то ли не обратил внимания, то ли по своей бастардности толстокож к таким нарушениям этикета, сказал с жаром:

– Это ведет к провалу всей миссии! Ведь цель была навести на ложный след? А теперь мы этот след старательно прячем?

Другие начали прислушиваться, я видел, что Смита поддерживают многие, если не все, Эбергард тоже понял, вынужденно ответил более развернуто, чем хотелось бы отвечать этому плебею:

– Вы опасаетесь, что враг нападет на след отряда его светлости Легольса? Это напрасные опасения, ибо его светлость двигается по юго-восточной дороге, что отстоит от нашей юго-западной на триста миль!

– А наш след? – спросил Смит сварливо.

Эбергард посмотрел на него свысока с таким пренебрежением, что сэр Смит на моих глазах превратился даже не в бастарда, а в дураковатого простолюдина.

– Похоже, вы никогда не знали благородного искусства охоты. И не догадываетесь, что те следы, которые оставляем, расскажут о нас все. Отыскать их очень легко. Разница лишь в том, что враг отыскивает их с некоторым запозданием… что всякий раз дает нам время уходить вперед.

Граф Мемель кашлянул, привлекая внимание.

– Давая нам некоторое время, – заметил он суховато. – Увы, враг способен обучаться. Чего не скажешь о некоторых… друзьях.

Он так посмотрел на сэра Смита, что тот съежился до размеров гнома вместе с его блестящими доспехами. И даже боевой жеребец стал вроде бы ростом с пони.

А граф Мемель уже смотрел на зеленую долину, открывающуюся за деревьями. Далеко-далеко по дороге мчится крупный отряд. Ветер относит пыль в сторону, солнце блестит на выпуклостях доспехов, на шлемах, щитах и конской сбруе.

Граф Эбергард взглянул на прячущееся за ветвями солнце.

– Нас им не видно, мы в тени и за деревьями. Идут уже не по следу. Это значит, что нас выслеживают с воздуха?

– Или просчитали общее направление, – сказал граф Мемель. – В конце концов понимают, что по этой дороге мы обязательно должны пройти через Ворота Гильфия.

Кони скачут медленно, здесь все словно двигаются в тягучем клее, я успел продумать тысячу мыслей, прежде чем отряд продвинулся в нашем направлении еще на сотню ярдов.

– Значит, – сказал я, – если пропустим их вперед, они могут добраться до этих Ворот, убедиться, что мы еще их не миновали и… устроить засаду?

– Верно, – ответил граф Эбергард. Он смотрел на меня испытующе. – Но если обнаружим себя сейчас, то они в любом случае успеют передать другим, где мы есть.

– Жаль, – заметил я, – что ваших рыцарей не обучали стрельбе из лука. И вы не знаете, что при Гастингсе лучники положили все саксонское рыцарство, не потеряв ни человека… К бою!

Рыцари вскакивали в седла, звякали опускаемые забрала. Передние взяли в руки копья, остальные обнажили мечи. Я встал за деревом и наблюдал за приближающимися всадниками.

Их около полусотни, на этот раз не сборный отряд разбойников и любителей легкой наживы, а закованная в железо панцирная конница, только что без копий, правильно, лишняя тяжесть, даже сейчас на узкой дороге держат строй…

Мелькнула трусливенькая мысль пропустить мимо, как уже делали раньше, но руки уже наложили стрелу на тетиву, я поднял лук, выждал, пока передние всадники окажутся на расстоянии выстрела, отпустил стрелу, быстро выхватил новую.

Мне кажется, никогда я не стрелял с такой скоростью. Граф Эбергард сдавленным голосом орал на сэра Смита, не позволяя высовываться, атакуем когда нужно, а не когда хочется отдельным бравым дуракам. На дороге звенело железо, кричали люди и кони, образовалась дикая свалка из упавших всадников, что потянули за собой коней, те мешают смельчакам, пытающимся перепрыгнуть или как-то прорваться к сволочи, что бьет из-за укрытия стрелами.

Я с силой выпускал стрелы в первую очередь по самым догадливым, что первыми додумались объехать завал, тем самым превратив его в длинный вал из раненых и убитых. За спиной уже оба графа орали на рыцарей, удерживая от страстного желания атаковать, руки мои устали, а исхлестанные тетивой, несмотря на защитные перчатки, пальцы стонут от боли.

Задние рыцари остановили коней, пустили их по обочине и, рассмотрев, откуда бьют стрелы, понеслись галопом, склонившись к гривам и блестя мечами. Еще с десяток рыцарей сумели наконец выбраться из завала и тоже ринулись вторым потоком.

Я успел выпустить еще с дюжину стрел, затем ухватил молот и бросил в голову летящего на меня рыцаря. Почти в тот же миг за спиной раздался мощный рев, загремело железо, и стальная лава наших отважных дураков ринулась навстречу оторопевшему противнику. Я поймал молот, бросил еще дважды, выбирая самых могучих, снова ухватил лук, это оружие менее убойное, но более скорострельное, вышел из-за дерева и начал стрелять в открытую.

Железо на поле схватки звенит так, словно сотня молотобойцев с силой бьют по листам металла. Сухой стук, с каким мечи бьют по щитам, почти не слышен, зато удары по шлемам, панцирям, плечевым пластинам разносятся по всему лесу, пугая зверей человеческой яростью, что куда более темная и звериная, чем нехитрая зверячья. Почти никто не вскрикивал от боли, получая даже смертельную рану, а все кричали от ярости, от злобы, от жажды рассечь голову, увидеть, как острое железо раскалывает мозг, взрезает грудную клетку, как в страхе трепыхается обнаженное сердце, как бессильно вываливается скользкая печень.

Один на моих глазах сумел добраться до горла противника и впился зубами. Я едва не всадил стрелу в спину, но в последний миг сообразил, что это свой. Ему можно, ну куда мы без двойных стандартов…

Лишь трое всадников повернули коней и мчались прочь от схватки по той же дороге. Двое в темных монашеских сутанах, третий в дорогой одежде вельможи, но я отчетливо видел вокруг него темное облачко, словно роится плотная туча мошкары.

На дороге наши рыцари под руководством графа Эбергарда умело ломают сопротивление оставшихся, сэр Смит ворвался в гущу вражеских рядов, его меч сверкает как молния и с нечеловеческой силой обрушивается на закованные в железо головы.

Я сцепил зубы, не успеваю заживлять ссадины на пальцах, стрелы срываются с тетивы одна за другой, сбоку появился бледный Кадфаэль, ухватился за столб дерева и сполз на землю.

– Сейчас закончится, – крикнул я подбадривающее.

Мои стрелы били всех, кто имел неосторожность повернуться ко мне боком или опустить щит, рыцари Эбергарда чаще всего добивали раненых, железо звенело все тише, победные крики все громче, наконец последние уцелевшие побросали мечи и вскинули руки.

– Сдаемся, сдаемся!

– Прекратить бой! – прокричал граф Эбергард. – Прекратить бой!..

Рыцари опускали мечи и отступали, но я видел, как зло сверкают глаза, а пальцы сжимают оружие. Впервые дрогнуло и начало рассыпаться рыцарское братство, когда все рыцари – единая общность, почти народ со своей отдельной культурой, обычаями и даже языком куртуазности.

Я убрал лук, сделал несколько шагов. Брат Кадфаэль сказал в спину слабо:

– Ричард… я удерживал тех… сколько мог. Но не дать им уйти не сумел…

Он слабо улыбался, я с острым чувством вины сообразил наконец, что бледный Кадфаэль вовсе не потому, что увидел, как одни христиане режут других христиан. Он вел свой бой с двумя сильными колдунами, что явно пытались что-то сделать с нами, выиграть бой еще до начала, но не удалось, и лишь тогда пустились удирать…

– Спасибо, – сказал я. – И этой победой мы обязаны тебе.

Когда я подошел ближе, один из пленных рыцарей, что сидел на земле, посмотрел на меня злобно и сказал громко:

– Этот трус, что прятался за деревом, и есть ваш Легольс?

Блеснула сталь, острый меч ударил в основание шеи. Голова скатилась, из обрубка хлынул багровый поток крови. Сэр Смит, сам багровый от ярости, показал острие меча остальным, что застыли, не веря глазам, и сказал дрожащим от ярости голосом:

– Наш монсеньор в который раз приносит нам победу!.. Кто еще посмеет назвать его трусом? Пусть берет меч, у нас будет честный бой!

Я сказал резко:

– Меч в ножны, сэр Смит! Честный бой только с честными рыцарями, а не с этой наемной швалью. Мы подумаем, что с ними делать. Возможно, повесим в этом лесу, здесь свободных сучьев хватит… Сэр Эбергард, что с нашими людьми?

Граф покачал головой. Грудь вздымается, а когда он поднял забрало, я увидел покрытое капельками пота бледное, изнуренное лицо.

– Плохо, – ответил он хрипло. – Четверо тяжело ранены, остальные легко.

– А вы?

Он отмахнулся.

– Только доспехи помяты. Да пара ссадин.

Я поспешил к раненым, их усадили, а кого и уложили в тени деревьев. Я трогал каждому лоб, благодарил за службу, и, когда обошел всех, у самого звенело в ушах, сердце замерзло, зубы стучат, в глазах плавают темные пятна. На этот раз, контролируя себя, я двух особо тяжело раненных вытащил почти с порога смерти, двух чуть-чуть подлечил, легкораненых не стал трогать, на таких молодых заживет, как на дворнягах.

Кадфаэль, поглядывая на меня с тревогой, кое-как развел костер, вытащил сумку с продуктами. Я сел так, что почти влез в огонь, обеими руками ухватил огромный ломоть ветчины и пожирал его, как умирающий с голоду волк.

На меня посматривали странно, но никто ничего не сказал, устраивали раненых, обирали побежденных, кто-то громко жалел, кто среди пленных нет женщин, а то бы по праву войны… Я смолчал, что на Юге, где вроде бы более продвинутые нравы, в смысле, общечеловеческие, это соображение не остановило бы, равноправие полов в действии…

Граф подошел, навис как статуя на острове Пасхи над островитянином, лицо такое же вытянутое и уже снова окаменевшее.

– Здесь вблизи небольшой городок, – сообщил он. – Граф Мемель предложил оставить раненых там.

– Светлая голова у этого Мемеля, – промычал я с набитым ртом. – Нам сейчас нужна скорость, а количество мечей роли не играет.

– Почему? – спросил он, глядя сверху с оскорбительным состраданием, как смотрят на юродивого.

– Враг всегда может выставить больше мечей, – пояснил я. – Воюют не числом, а умением.

Он кивнул.

– Хорошо подмечено. Кто такое сказал?

– Неважно, – буркнул я. – Можете считать себя автором.

Плечи крупно трясло, ледяная глыба во внутренностях замораживает сердце, кровь разносит кристаллики льда. Я стучал зубами и поворачивался к огню то одним, то другим боком, протягивал руки.

Эбергард вновь окинул меня задумчивым взглядом и удалился.