Вместо предисловия

Не ищите на карте Москвы Синяевский район – его нет, так же как нет и прилепившегося к кольцевой дороге поселка Рузаевка с его знаменитым магазинчиком № 666, надежно прикрытым со всех сторон – как ментами, так и бандитами.

В то же время подобные события могли происходить, и, возможно, даже происходят сейчас в любом из криминально-спальных районов российской столицы.

«Любое совпадение имен и событий этого произведения с реальными именами и событиями является случайным» – этой стандартной формулировкой авторы обычно снимают с себя ответственность за причудливые выверты своей разыгравшейся фантазии.

Фантазии, как, впрочем, и сны, в той или иной степени неизменно основываются на действительности. Это общеизвестный факт. Паразитируя на реальности, писатели, как стервятники падалью, кормятся сомнительными плодами своего воображения, которое, несмотря на все их старания, до реальности все же катастрофически не дотягивает.

Именно поэтому мне бы хотелось принести свою глубокую и искреннюю признательность всем, кто в ответе за бурную российскую действительность, а именно реально существующим продажно-честным ментам, «отмороженным», но принципиальным бандитам, генералам российской армии, втихаря толкающим оружие чеченским боевикам, воинствующим лесбиянкам шоу-бизнеса и прочим «борющимся за место под солнцем» достойным россиянам. Благодарю вас за то, что вы есть, потому что без вас не могла бы появиться на свет эта книга.

Лолита бесшумно двигалась вдоль почти незаметной в темноте кромки тротуара. Иногда она замирала, прислушиваясь к доносящимся со всех сторон шорохам ночи. Под покровом ночного мрака самые обычные звуки приобретали некую мистическую таинственность. Щеки коснулся мягкий порыв теплого летнего ветра. Он принес с собой негромкий перестук колес ненадолго затормозившей на платформе Рузаевка электрички. Призрачный зов далекого гудка. Собачий лай, доносящийся с озера. И – совсем рядом – соловьиное пение.

Тело Лолиты напряглось. Она повернула голову, четко локализуя источник звука. Соловей сидел на невысокой березе, растущей на заднем дворе магазина.

Так же бесшумно Лолита свернула в сторону, скользнула вдоль недавно оштукатуренной стены и остановилась под освещенным тусклой лампочкой номером 666. Число Антихриста. Три шестерки – универсальный символ мрака и зла, символ греха и погибели.

Лолита понятия не имела о том, что шестерка была единственным совершенным четным числом, то есть числом, равняющимся сумме своих простых делителей. Она равнодушно скользнула взглядом по зловещему сочетанию цифр.

Прислушиваясь к самозабвенным трелям невзрачной серой птички, Лолита сделала несколько осторожных шагов вперед и замерла, изогнув тело в грациозно-хищной позе. Ее бедра напряглись, сердце забилось сильнее, а дыхание стало легким, поверхностным и почти неощутимым.

Греховно-сексуальный призыв соловья, в течение веков и тысячелетий вдохновлявший влюбленных и поэтов, вызывал у нее совсем другие чувства. Лолита думала о смерти. Думала? Наверное, нет. Картины, возникающие в ее голове, сложно было назвать мыслями. Ее сознание генерировало некие иногда смутные, а иногда сладострастно-мучительные образы, от которых кровь пульсировала в висках, надпочечники выбрасывали предельные дозы адреналина, а молодые упругие мышцы напрягались до судорог.

Кровь… Лолита обожала вкус и запах свежей крови. Кровь и предсмертная агония. Песнь соловья – символ торжества жизни – напоминала ей о крови и о смерти. Ее захлестнуло нестерпимое желание прямо сейчас ощутить последний трепет еще живой плоти, услышать предсмертный крик, исполненный невыразимого ужаса и боли.

Крик жертвы неизменно наполнял Лолиту ликованием, исходящим из самых темных и потаенных глубин ее существа. На несколько секунд она словно сливалась с умирающим в безумном смертельном оргазме. Потом ликование оставляло ее, сменяясь расслабленной умиротворенностью, вкрадчиво-обманчивым благодушием хищницы.

Захваченная вспыхивающими в ее сознании образами, Лолита отключилась от внешнего мира, позабыв о главной заповеди как охотника, так и жертвы. Она забыла о том, что бдительность нельзя терять даже на мгновение. Это может стоить жизни.

Лолита не почувствовала взмаха топора у себя за спиной, поэтому ее короткий предсмертный крик был исполнен лишь недоумения. Темно-золотистые глаза на миг распахнулись, и зрачки в последний раз сузились от ударившего в них тусклого света лампочки. Лолита не увидела лица убийцы. Последним образом стремительного ускользающего мира для нее стали три строгие черные шестерки – число Антихриста, символ всемогущества зла, число, ставшее для нее роковым.

Затянутая в облегающее черное трико фигура склонилась над неподвижным телом Лолиты. Длинные, до ягодиц, распущенные угольно-черные волосы упали вниз, театральным занавесом заслоняя неподвижное тело.

– Черт, – выругалась женщина.

Она не рассчитала удар. Он пришелся ниже, в основание шеи, перерубив шейные позвонки. Кровь темной струйкой стекала на грязный растрескавшийся асфальт. Жаль. Придется ударить еще раз.

Удерживая топор двумя руками, убийца подняла его над головой Лолиты и пару раз подвигала вверх и вниз, примериваясь. Лезвие взметнулось к ночному небу и опустилось, дробя кости черепа. Часть затылочной кости отлетела в сторону и, приземлившись под номером 666, закачалась, как скорлупка кокосового ореха.

Женщина выпрямилась, привычным движением левой руки и головы резко откидывая за спину жесткую копну волос. Обычно от этого жеста до отказа наполненный зрительный зал на миг замирал, а поклонники-подростки, мучительно краснея и содрогаясь, кончали в штаны.

– Какая гадость, – брезгливо произнесла убийца.

Отойдя на несколько шагов в сторону, она открыла лежащий на газоне футляр от скрипки. Сегодня ночью скрипку заменило орудие убийства. Женщина уже собиралась уложить топор на место, но, взглянув на застывшую на лезвии кровавую массу, передумала. Бросив топор на землю, она вытащила из футляра закрепленную в углублении для смычка изящную серебряную ложку с отделанной эмалью ручкой. Ручка была выполнена в форме обвившейся вокруг дерева изумрудно-зеленой змеи с маленькими и злыми рубиново-красными глазами.

Вернувшись к телу Лолиты, убийца наклонилась над ней и, неразборчиво бормоча какие-то слова, ложечкой отковырнула сероватую мякоть мозга.

Ненадолго замолкший соловей снова запел, самозабвенно призывая неведомую подругу.

Женщина с демонстративной медлительностью прикоснулась губами к ложке, словно целуя невидимого возлюбленного. Кусочек мозга скользнул ей в рот, как горячий мужской язык. Зажмурившись, она тихо застонала от удовольствия и проглотила его.

Футляр от скрипки вновь оказался в ее руках. Серебряная ложечка с ручкой в форме змеи заняла свое место в отделении для смычка. Топор женщина решила оставить на месте преступления. Никаких отпечатков на нем, естественно, не обнаружат, даже если кому-либо придет в голову их искать. Грациозно ступая длинными мускулистыми ногами, убийца пересекла задний двор магазина № 666 и растворилась в темноте.

Под застывшими, словно в почетном карауле, равнодушными черными шестерками неподвижно лежала мертвая кошка с раздробленным черепом и красивыми темно-золотистыми глазами.

Покрытые золотистым средиземноморским загаром пальцы с тщательно отполированными ногтями расстегнули застежки футляра и бережно вынули из него скрипку работы Гварнери. Подбородок привычным движением лег на деку. Подушечки пальцев ощутили тугое сопротивление струн. Смычок на мгновение замер в воздухе, а потом опустился вниз, рождая первый, неопределенно-пронзительный звук.

Мелодия выплывала в открытое окно, уносясь далеко в ночь, накрывшую воспетый еще Булгаковым дачный поселок Перелыгино. Лет тридцать-сорок назад за Перелыгинские дачи рвали друг другу глотки признанные официальной властью маститые советские писатели и поэты. Сейчас дачи обнищавших деятелей пера скупали бандиты, политики и бизнесмены. Деревянные домики с аккуратными резными ставнями шли под снос, уступая место крытым металлочерепицей особнякам из дорогого финского кирпича.

– Ну, блин, началось, – вздохнул Крот.

– Ты, блин, лучше не возникай, – покосился на него начальник охраны.

– У меня от этой музыки кишки наружу выворачиваются. Вроде за стеной играет, а все равно до пяток пробирает. Уж лучше пулю схлопотать, чем каждый день так мучиться.

Начальник охраны недовольно покосился на Крота.

– Будешь продолжать в таком роде – и впрямь пулю схлопочешь.

– Молчу, – понурился Крот. – Кстати, слышал, какая была фамилия у самого крутого скрипача? Я сам недавно узнал. Паганини!

– Ну и что? – покосился на него начальник охраны.

– То самое, – поморщился от звуков скрипки Крот. – Ты только вслушайся. Погань – и ни-ни! Сечешь? Думаешь, зря ему такую фамилию дали?

– Подумаешь, Паганини, – усмехнулся начальник охраны. Тоже мне кликуха. Вот Психоз – это действительно круто звучит.

Напряженно закусив губу, Психоз выдал заключительный аккорд и замер, прислушиваясь к затихающей вибрации струн. Звук уже угас, но его призрак все еще витал в воздухе, затягивая второго по значению авторитета синяевской мафии в призрачные мечты, невидимым сиамским близнецом сопровождавшие его на протяжении большей части его сознательной жизни.

Уложив скрипку в футляр, Психоз опустился в антикварное кресло, некогда украшавшее собой интерьеры Эрмитажа, закинул ноги на нефритовый журнальный столик, – подарок тайваньского партнера по наркобизнесу, – откинулся на спинку и, заложив руки за голову, прикрыл глаза. Это была его любимая поза.

«В Вербное воскресенье, через год после окончания Большой Войны против клана Сантадио, дон Доменико Клеркуцио праздновал крестины двух младенцев, в жилах которых текла его кровь, – наизусть, как заклинание, проговаривал он про себя начало романа «Последний дон» Марио Пьюзо, знаменитого автора «Крестного отца». – Приняв самое важное решение в своей жизни, он пригласил на торжество глав крупнейших Семей мафии, а также Альфреда Гронвельта, владельца отеля «Занаду» в Лас-Вегасе, и Дэвида Редфеллоу, создавшего крупнейшую в Соединенных Штатах империю наркобизнеса. Все они в той или иной степени являлись его партнерами».

Психоз был лично знаком с большинством современных мафиозных итальянских «донов» и «крестных отцов». Он вел с ними кое-какие дела, хотя и в меньшей степени, чем Банан, лидер синяевской группировки. Итальянские «капо» разочаровали Психоза. Они стали слишком вялыми, зажравшимися и расчетливыми. В них не было страсти, элегантности и романтизма героев Марио Пьюзо.

«Крестный отец», которого Психоз прочитал в самиздатовском варианте еще в застойные времена, стал для него своеобразной Библией. Уже связанный с синяевской мафией, но, под давлением отца, подумывающий о карьере мента, Психоз, очарованный эпохальной фигурой дона Вито, неожиданно понял, в чем состояло его высшее предназначение. Он станет российским доном Корлеоне и когда-нибудь русский Марио Пьюзо напишет бестселлер о его жизни. Так Психоз сделал выбор, о котором он впоследствии никогда не жалел.

«Кей было видно, как Майкл принимал от них почести. Ей вспомнились при взгляде на него статуи, изваянные в Риме, – античные статуи римских императоров, наделенных священным правом распоряжаться жизнью и смертью своих сограждан. Подбоченясь одной рукой, выставив ногу вперед, он стоял в небрежной и надменной позе; лицо его, повернутое в профиль, выражало холодную и властную силу. Caporegimes почтительно стояли перед ним»,– теперь синяевский авторитет мысленно цитировал свой любимый абзац из «Крестного отца».

Психоз уже давно не был простодушно-хулиганистым подростком, очарованным сильными и притягательными образами, созданными итало-американским писателем. Он прекрасно понимал, что жизнь не похожа на роман. Литературные мафиози Марио Пьюзо отличались от реальных итальянских бандитов, как мраморное изваяние непорочно-беременной девы Марии от непонятно от кого залетевшей смазливой еврейской Машки. Психоз не обманывал себя на этот счет, но для него это уже не имело значения.

«Не сотвори себе кумира» – учила Библия.

«Разве жизнь без кумиров имеет смысл?» – думали люди, и на протяжении веков и тысячелетий вырезали идолов из дерева и камня, лепили их из глины, отливали из бронзы, рисовали на обструганных деревянных досках. Двадцатый век принес своих кумиров – актеров, спортсменов, бандитов, политиков, эстрадных звезд.

Разве имеет значение, что девятнадцатилетний певец напрочь сжег свою носоглотку кокаином, подгнивает изнутри от СПИДа, трахает все что движется – от дешевых путан до волосатых мужиков и резиновых кукол, блюет после пьянок и не может произнести связную фразу во время интервью? Кумирам дозволено все.

Когда кумир, кольнувшись для взвода, конвульсивно дергается на сцене в фальшивой имитации сексуального экстаза и заливистым тенорком поет нечто крутое, улетное и интеллектуально недосягаемое вроде:

гормоны у зрителей выпрыгивают из ушей, а переполнившие зал подростки ревут в экстазе и мечтают быть такими же мужественными, отвязанными, прикинутыми и крутыми, как этот, вырвавшийся на вершину жизни секс-символ-однодневка.

Новость, что кумир нацепил еще пару колечек на соски и пупок волнует значительно больше, чем попытка государственного переворота или кризис на Ближнем Востоке. Какой, к чертовой матери, Ближний Восток, если прошел слух, что у кумира (тут голос обычно таинственно понижается, а сердце начинает биться быстрее) аж три золотых колечка на члене и по одному на яичках. Информация – из самых достоверных источников.

Жизнь обретает высший смысл по крайней мере на ближайшую пару недель. Необходимо срочно выяснить, какие именно колечки украшают мужские достоинства кумира, раздобыть денег и вставить себе в точности такие же. То, что при этом приходится выдержать схватку с тупыми и отсталыми предками, делает заветный акт членовредительства еще более сладким. В жизни появляется цель.

Борьба за свои идеалы, отстаивание своей яркой и уникальной индивидуальности в серой безликой толпе посредственностей придает существованию восхитительную осмысленность и мучительно-сладостную остроту почти религиозного экстаза. Как прекрасно иметь убеждения, за которые ты готов умереть!

С такими же восторженно-религиозными чувствами рабочие Петрограда когда-то шли за картавым лысым сифилитиком на штурм Зимнего Дворца. Им еще повезло, что Ленин не носил колечек в носу и в пупке.

С такими же восторженно-религиозными чувствами крестоносцы во имя освобождения гроба Господня рубили мечами сарацинов среди раскаленных солнцем песков Палестины.

С такими же восторженно-религиозными чувствами Психоз рвался на Олимп криминальной власти. Он хотел стать русским «крестным отцом». Сначала «крестным отцом», а потом «капо ди тутти капи».

В отличие он подавляющего большинства российских быков, братков, «спортсменов» и отморозков, в душе Психоз был романтиком. Деньги для него были чем-то второстепенным, скорее средством, чем целью. Проблема заключалась в том, что Психоз до конца еще так и не понял, к чему на самом деле он стремился. Конечно, его целью было стать «капо ди тутти каппи». С этим все было ясно. Но для чего? Допустим, станет он самым крутым мафиозным боссом. И что тогда? Времени на глубокое исследование этого вопроса у Психоза попросту не оставалось, так что он отложил его на потом.

Нескончаемая погоня за неопределенно-абстрактным миражом универсальной власти отчасти была связана с тем, что, обладая сильной личностью с выраженными задатками лидера, Психоз был просто не способен с бараньей покорностью следовать за каким-либо реально существующим кумиром. Ему требовалось нечто большее. Книги Марио Пьюзо зажгли в душе Синяевского авторитета фанатический огонь религиозного подвижника. Этот огонь когда-то питал и согревал изнутри щуплого плохо одетого подростка. Этот огонь превратил его в сильного и опасного мужчину. Огонь горел ровно и сильно. Он не собирался угасать…

Следование четко не определенному абстрактному идеалу имеет несомненное преимущество перед поклонением кумирам-однодневкам. Обкуренный певец рано или поздно загнется от передозировки, и его место займет новый торчок с татуировками вместо колечек в ноздрях. Абстрактные идеалы не умирают никогда. Их невозможно развенчать или опровергнуть – для этого они слишком неопределенны и бестелесны. Развенчивать их – все равно что разгонять вилкой густой английский туман. Иногда они видоизменяются, обретая новые формы, а иногда уходят глубоко в подсознание, трансформируясь в некую «внутреннюю силу», помимо воли направляющую человека по его извилистому и скользкому пути.

«О, как же порочен этот мир, ввергающий человечество во грех» — цитировал про себя Психоз.

Какая-то часть его сознания зацепилась за слово «порочен». Психоз любил импровизировать и пробовать себя в новых сферах деятельности. Он занимался практически всеми видами преступного бизнеса. Пожалуй, единственной областью, которую он пока не охватил, был Интернет.

В последнее время передовые ребята из русской мафии, образования которых уже хватало на то, чтобы не путать Интернет с отказом интердевочки вступить в интимную связь, начали заколачивать крутые бабки на «гасилках» – порнухе, включающей акты убийства, в том числе детей и даже младенцев. С помощью Интернета видеокассеты за бешенные деньги продавались за границей шизанутым богачам-импотентам и прочим любителям «черной клубнички». Все было обставлено так хитро, что выйти на продавцов не было никакой возможности.

Психозу не нравилось, когда конкуренты хоть в чем-то его опережали. Это было неправильно. Если мир нуждается в крутой порнухе, он, Психоз, эту порнуху миру обеспечит, причем по сходной цене, более низкой, чем у конкурентов.

Сам Психоз относился к порнухе спокойно. Ему, как и любому нормальному мужчине, нравилось смотреть на гладких, грудастых телок, прикидывающихся перед камерой, что им нравится то, что они делают. Проглядев десяток-другой кассет, Психоз к порнофильмам охладел. Действительно, чего ради пускать слюну, глядя, как девки фальшиво корячатся на экране, если он может устроить такое же порно у себя на дому с живыми и горячими элитными путанками.

Порнуху с участием детей, как, впрочем, насильников и растлителей малолетних, Психоз не переносил. К «гасилкам» душа у него тоже как-то не лежала – он их в жизни достаточно насмотрелся. Но терять инициативу нельзя. Если братва из других группировок полезла в Интернет, Синяевцам просто необходимо заявить о себе. Нужно только придумать что-то новенькое. «Гасилки» и секс с малолетками он снимать принципиально не будет – не псих же он в конце концов. Обычной порнухой уже никого не удивишь. Садизм и мазохизм давно всем надоели, не говоря уже о копрофилии. Что, в таком случае, остается?

Через открытое окно донесся исполненный глубокой тоски проникновенный собачий вой. Психоз встрепенулся, встал с антикварного кресла и, опершись о подоконник, выглянул наружу. Сложив губы трубочкой, он задрал голову к темному безлунному небу и тоже завыл. Незнакомый пес вдалеке ответил ему. Психоз понизил тембр голоса, стараясь выть с собакой в унисон. Это ему удалось. К их дуэту присоединился пес с соседнего участка. Там, в слегка покосившемся двухэтажном деревянном домике доживал свой век хозяин пса – бездарный, но в свое время обласканный советской властью поэт Лизоженов.

В безмятежные застойные времена коллеги по Союзу писателей называли Фридриха Лизоженова не иначе, как Лизожоповым. Поэт злился и строчил на обидчиков длинные нудные анонимки. Но все это было давно, задолго до перестройки, а сейчас никому не нужный и всеми позабытый Лизоженов напивался с утра пораньше, садился в саду в плетеное кресло-качалку, укрывал ноги траченным молью клетчатым пледом и, плача то ли от пьяного умиления, то ли от жалости к самому себе, читал свои стихи растущим на участке грушам, яблонькам и березкам.

В стихах говорилась о бодро колосящихся посевах на целине, о бравых ребятах-стахановцах и о выполнении пятилетнего плана в три года.

Березки чахли и засыхали, яблони переставали плодоносить, а грушевые деревья принципиально отказывались даже цвести.

Лизоженов объяснял это общим ухудшением экологической ситуации в регионе, но у соседей-садоводов на этот счет было другое мнение. Их плодовые деревья, не приобщенные к высокой Лизожоповской поэзии, продолжали радовать хозяев сочными спелыми плодами, точно так же, как десять и двадцать лет назад.

Сын Лизоженова Максим подвизался в шоу-бизнесе, попутно приторговывая героином и кокаином, как оптом, так и в розницу. Максим ходил под Психозом.

Вдохновенно воющее трио разбередило душу остальных Перелыгинских псов, томящихся в заключении за заборами старых деревянных дач и роскошных особняков. Некоторые тоже завыли, остальные, не разобравшись в ситуации, истерически залаяли.

– Ну вот, теперь воет, – тяжело вздохнул Крот.

Начальник охраны недовольно покосился на него. Отставной подполковник КГБ, он был помешан на субординации, порядке и дисциплине. Обсуждать пристрастия VIPа телохранителям не подобало.

– Пусть лучше воет, чем играет на скрипке, – задумчиво продолжал охранник. – Душевнее как-то получается.

– Еще одно слово – и ты уволен, – скрипнул зубами отставной комитетчик, прекрасно зная, что уволить Крота он не сможет. Высокий и сильный, но малость придурковатый Крот когда-то учился с Психозом в одном классе.

– Ладно, молчу, молчу, – вздохнул охранник. – А может, и мы с ним повоем? Делать-то все равно нечего.

Рука экс-кагэбэшника обхватила рукоятку «макарова».

– Сейчас я тебе повою.

– Да ладно, не кипятись. Я ведь только предложил, – пожал плечами Крот.

Прислушиваясь к постепенно затихающему где-то на окраине Перелыгино собачьему лаю, Психоз с довольным видом щелкнул пальцами. Теперь он знал, что делать. Синяевская группировка займет достойное место в сфере преступлений, совершаемых с помощью Интернета.

Криминальный авторитет подошел к телефону, снял трубку и набрал номер Максима Лизоженова.

Четырехуровневый особняк с мезонином, бассейном, кегельбаном, тренажерным залом и сауной в подвальном этаже жители поселка Рузаевка, уровень дохода которых безнадежно и, похоже, навсегда, завяз в промежутке между прожиточным минимумом и минимальной зарплатой, с ласковой завистью называли «Генеральским Красномырдником».

Зависть была вызвана тем, что их пожизненных доходов не хватило бы даже на оплату облицованного грубо отесанным красным гранитом забора особняка, а с лаской потому, что рузаевцы гордились своим недавно ушедшим в отставку и в политику героем чеченской войны – отставным генерал-лейтенантом Романом Анатольевичем Красномырдиковым.

Бравый пятидесятилетний генерал с мужественным, хотя и несколько грубоватым лицом, с по-военному коротким «ежиком» над высоким благородным лбом, выйдя в отставку, в рекордно короткий срок возглавил одну из политических фракций и прочно занял место в кресле депутата Государственной Думы.

Средства массовой информации рассуждали о шансах Красномырдикова победить на ближайших президентских выборах, а уставший от бредово-пьяных выкрутасов и насквозь фальшивых обещаний Ельцина народ с замиранием сердца слушал зажигательные, но в то же время вроде бы разумные и продуманные речи отставного генерала, и в очередной раз наивно верил в то, что нашелся наконец человек, способный обеспечить порядок в стране, порядок, при котором выражение «малоимущий пенсионер отравился ветчиной» вновь обретет былой смысл.

Мобильник генерала запищал.

– Красномырдиков на связи, – по-военному четко отрапортовал отставной генерал.

– Ублюдок, – женским голосом произнесла трубка.

Роман Анатольевич обреченно вздохнул.

– Никак не можешь успокоиться?

– Нам двоим нет места на этой земле! – с напыщенной торжественностью проинформировала генерала трубка. – Или ты, или я.

– Тогда лучше я, – рассудительно заметил генерал.

– Ты не понял. Я не сдамся.

– Опять шлея под хвост попала?

Трубка разразилась презрительным хохотом.

– Ошибаешься, дорогой. На этот раз все более, чем серьезно.

– Ты звонишь среди ночи только для того, чтобы сообщить мне об этом?

– Ты опять не понял. Я заказала тебя. Тебя уже убивают.

– Заказала? – забеспокоился Красномырдиков. – Как это, на хрен, заказала? Кому?

– Всем! – гордо сообщила женщина. – Всем честным людям России. И знаешь, что с тобой сделают? Тебя изваляют в канцелярских кнопках, кастрируют, пинцетом выщиплют волосы на интимных местах, надуют через вставленную в задний проход соломинку, натрут на мелкой терке, натянут глаз на задницу и заставят моргать, оскальпируют отбойным молотком, отгрызут тебе ногти до локтей и колен, подвергнут поверхностному обгрызу, тебя обольют кислотой, привяжут к муравейнику, вставят в анус ершик для очистки пробирок и будут крутить с помощью дрели…

– Ты пьяна? – не выдержав, перебил генерал.

В ответ раздался гомерический смех.

– Тебе известно, что мысль материальна и при случае может убивать? Святая месть осуществится!

– Может, лучше пойдешь и проспишься? – предложил Роман Анатольевич. – Увидишь во сне, что я подвергаюсь поверхностному обгрызу. Надеюсь, это сделает тебя счастливой. Спокойной ночи.

– Подожди!!! – взвыла женщина.

– Ну что еще? – недовольно поморщился генерал.

– Подключись к серверу «страшная месть. ру».

В трубке раздалось мерзкое хихиканье, сменившееся короткими гудками.

– «Страшнаяместь. ру», – недоуменно повторил Роман Анатольевич. – Это еще что за хренатень?

Сунув мобильник в карман, он подошел к компьютеру, включил его и, раздраженно стуча пальцами по клавиатуре, загрузил нужную электронную страницу.

– Ё-моё! – сдавленным голосом прохрипел Красномырдиков, с ужасом вчитываясь в ярко-синие строчки текста на светящемся белом экране.

«СТРИПТИЗЕРШИ ЧУЮТ ДОЛЛАРЫ ЗАДНИЦАМИ» – заглавными буквами набрал на компьютере Денис Зыков.

Откинувшись на спинку вращающегося кресла, молодой выпускник факультета журналистики с отвращением посмотрел на дело своих рук. Разве об этом он мечтал, поступая в университет?

Денис с детства презирал «желтую прессу», беззастенчивых и наглых папарацци, гоняющихся за сенсациями, как моряк за пьяной шлюхой, и более продажных, чем тайский бордель.

«Я никогда не буду таким», – с гордостью думал Денис.

Такой, как он, не станет заискивать перед блядоватыми актрисульками в надежде разжиться интервью об их очередном бойфренде, сексуальных предпочтениях или планах на будущее. Никаких досужих сплетен, никакого тошнотворного копания в чужом грязном белье. Это не для него.

Денис Зыков непременно сделается одной из ключевых фигур российской журналистики. Он будет видным политическим обозревателем, а то и ведущим серьезной, но необычайно популярной телепрограммы, и знаменитостям придется занимать к нему очередь и сражаться друг с другом за право дать ему интервью. Когда именно это случится, Денис не знал, но не сомневался, что так оно и будет.

Поскольку на данный момент знаменитости даже не подозревали о его существовании, а просторный рабочий кабинет с видом на Кремль и набережную Москва-реки существовал только в его воображении, Денис зарабатывал себе на хлеб, пописывая похабные статейки в «Мега-СПИД-Экспресс».

Зыков тяжело вздохнул и снова склонился над клавиатурой компьютера.

На хрен сдался России этот День национального суверенитета, то бишь День независимости? – написал он. – От кого это мы вдруг стали независимыми? От колониального гнета или от самих себя?

Новые времена требуют новых праздников. В соответствии с веяниями времени владельцы казино «Господи, помилуй!» составили перечень возможных новорусских праздников и даже начали планомерно внедрять их в жизнь.

Искупавшись в шампанском в День Нового Русского и от души постреляв в тире казино в День Бандитских Группировок, обозреватель «М-С-Э» стал свидетелем уникальных достижений отечественных стриптизерш.

До вчерашнего дня единственной дамой, способной попой угадывать номиналы купюр, заткнутых поклонниками сзади под резиночку мини-трусиков, считалась японская стриптизерша Пизидочи Никомуси из Осакского стрипбара «Мудохоси-дохреноси».

Гордость российского стриптиза – золотые девочки Мадонна-плюс и Маша-булочка не только угадывали своими попками достоинства купюр, но и отличали фальшивые доллары от настоящих.

Мастерство есть мастерство. Как говорится, его не пропьешь…

Денис немного подумал, и наконец поставил под статьей свой литературный псевдоним: Жора Турецкий.

Затем он снова перечитал заметку и покачал головой.

– Нет, – твердо сказал Зыков. – Больше так жить нельзя.

Телефонный звонок, раздавшийся по закону подлости в самый неподходящий момент, выдернул Максима Лизоженова из объятий несовершеннолетней Сусанны Потебенько, путанки из Запорожья, неожиданно вообразившей себя певицей, а его, то есть Максима, – трамплином, с которого она совершит головокружительный прыжок к славе, деньгам и успеху.

Услышав голос синяевского авторитета, Лизоженов вспотел от страха. Психоз не имел обыкновения беспокоить его по ночам.

«Мало ли что могло ему понадобиться», – мысленно успокаивал себя Максим.

«А что, если он узнал?» – гнусно нашептывал ему на ухо внутренний голос.

«Заткнись! – грубо приказал внутреннему голосу Лизоженов. – Ничего конкретного ведь не было сказано. Просто Психоз приказал немедленно явиться к нему в особняк. Это ничего не значит. Может, ему нужны билеты на концерт!»

– Ты куда? – подозрительно поинтересовалась Сусанна.

– Дела, – коротко пояснил Максим.

– В юбке? – спросила девушка.

– Что «в юбке»? – не понял Лизоженов.

– Они в юбке, твои дела? – уточнила Потебенько, цепко хватая Максима за обмякший член. – Балдырка звонила?

– Чего? – опешил тот. – Какая еще балдырка?

– Ну-у… балдырка. Женщина, значит. У тебя что, есть другая? Тоже в артистки метит, бикса бановая?

– Какая, к чертовой матери, другая женщина, – разозлился Лизоженов, осторожно высвобождая свое мужское достоинство из острых перламутрово-красных коготков. – Это начальство. По работе. И что еще за бикса? На каком языке ты, мать твою, объясняешься?

Сусанна разочаровано посмотрела на Максима. Такого вопиющего невежества от деятеля шоу-бизнеса она не ожидала.

– Бановая бикса – это вокзальная проститутка, – пояснила девушка. – А чего это вдруг ты понадобился начальству посреди ночи?

– Вот это уже не твое дело! – натягивая брюки, отрезал Лизоженов. – И вообще, будешь возникать – не поведу на прослушивание.

Психоз внимательно и нарочито медленно оглядел Максима с головы до ног. Сын поэта явно нервничал. Интересно, с чего бы? Кажется, он догадывается, с чего. Нервничает – значит совесть нечиста.

– Ширинку застегни, – посоветовал синяевский авторитет.

Лизоженов вздрогнул и схватился за молнию, лихорадочно дергая ее вверх.

– С бабой был? – поинтересовался Психоз.

– Ага, – кивнул Максим. – С балдыркой.

Психоз удивленно вскинул брови.

– С каких это пор ты на блатном жаргоне заговорил?

– Учиться никогда не поздно, – пожал плечами Лизоженов. – Феня нынче в моде. Молодежь больше не хочет в космонавты. Согласно последнему опросу в московских школах, 48 % подростков мечтают стать бандитами, и лишь 26 % подумывают о карьере бизнесмена. Надо приспосабливаться к требованиям времени. У меня тут даже идейка насчет шлягера возникла в духе Шуфутинского. Как тебе:

– Ничего, – кивнул головой Психоз. – За душу цепляет. А дальше как?

– Не знаю, – пожал плечами Лизоженов. – Пока не придумал.

– Хорошо, но малость вяловато, – задумчиво произнес синяевский авторитет. – Лирики много. Я бы начал покруче. Нечто вроде:

– Да, это будет подинамичней, – согласился Максим. А если еще и музычку сделать – смесь Рикки Мартина с Майклом Джексоном, полный отпад получится – и в плагиате никто не обвинит. Так зачем ты меня звал?

Психоз снова внимательно посмотрел на Лизоженова. До него уже доходили слухи о том, что парень химичит с наркотиками – разбавляет товар сахарной пудрой, а наваренные денежки кладет себе в карман. Если слух подтвердится, придется принимать меры. Очень неприятные меры.

«Жаль придурка, – подумал Психоз. – Идиот, но забавный. Знает же, что мафию нельзя обманывать – а все равно ворует. До чего человека жадность доводит. Впрочем, в России все крадут. Это как национальная болезнь. Если всех воров убивать, в Москве останутся одни иностранные посольства. Ну, шлепну я кретина, а что толку? На его место другой придет, еще больше воровать будет».

Несмотря на ходившие о нем страшные слухи, в глубине души Психоз был человеком мягким и незлобивым. В нем словно уживались два разных существа. Для общения с темной, опасной и агрессивной стороной внешнего мира, представленной ментами, фээсбэшниками, бандитами конкурирующих группировок и не по делу борзеющими синяевскими братками, Психоз пускал в ход свое «отмороженное» «альтер эго», при необходимости полностью «съезжая с катушек», за что, собственно говоря, он и получил свою кличку.

Психоз обладал уникальной способностью мгновенно переключаться от расслабленной мягкости и благодушия к маниакальной жестокости психопата, а потом почти без перехода становиться вдруг трезвым и рассудительным.

Подавляя оппонентов симуляцией временного помешательства, изображая безжалостного холодного убийцу или трезвого расчетливого бизнесмена, Психоз ни на минуту не забывал, что он играет. Он словно наблюдал себя со стороны и оценивал свою игру, иногда рукоплеща самому себе, а иногда подмечая собственные ошибки и погрешности.

Лишь оставаясь наедине с собой, Психоз позволял себе расслабиться, переключаясь на личность, которую он считал своим истинным «Я», и которую он никогда не показывал ни друзьям, ни врагам, ни даже любимым женщинам. Корни такой странной, почти шизофренической двойственности уходили в глубокое прошлое.

В розовом социалистическом детстве Миша Губанов еще не был Психозом. Мама величала его Зайчиком и Пусиком, а папа – Засранцем и Лизуном. «Лизунами» на блатном жаргоне называлась шпана и мелкие воришки.

Бесцветная, серая и незаметная, как мышка, Мишина мама работала приемщицей в химчистке, а отец был участковым милиционером. Мама скрепками пришпиливала к грязной одежде миниатюрные идентификационные бирочки и выписывала бесконечные квитанции, а отец пил и крутил роман с проживающей на подведомственной ему территории самогонщицей Анфисой.

В короткие промежутки между стиркой, готовкой, уборкой и бесконечным штопаньем мужниных носков, Людмила Губанова запоем читала истории о любви и жизни высшего общества, перевоплощаясь в графинь, королев, куртизанок и роковых дам полусвета. Она настолько глубоко погружалась в свою внутреннюю жизнь, что переставала замечать царящее вокруг убожество.

Волоча неподъемные авоськи по вязкой, как тина, грязи, Губанова слышала звуки клавесина и уносилась в запряженной шестеркой лошадей золоченой карете к воротам своего замка. Она была герцогиней Альба, в обнаженном виде позирующей молодому Гойя, Клеопатрой, ожидающей возвращения Марка Антония, Эдит Пиаф, внимающей рукоплесканиям зрительного зала, она была звездой подиумов и балериной, целомудренной белокурой девственницей и сводящей мужчин с ума хищной роковой брюнеткой.

Людмила мечтала, чтобы роскошная жизнь, о которой она могла только грезить, стала реальностью для ее сына. По ночам перед сном, склонившись над кроваткой маленького Миши, Губанова повторяла, как заклинание, что ее сын обязательно станет великим музыкантом, великим художником, великим актером, великим писателем или поэтом – не важно кем, но главное – великим.

Мишины фотографии будут печатать во всех газетах и журналах, его будут показывать по телевизору, и тысячи поклонниц будут слать ему восторженные письма и умирать от неразделенной любви.

Как всякий великий человек, мамин Зайчик должен был вырасти благородным, щедрым и великодушным, обладая, помимо этого, всеми остальными мыслимыми и немыслимыми достоинствами положительных героев столь обожаемых Людмилой Губановой любовных романов.

Артем Губанов, отец Психоза, по вечерам напивался, лежа на диване перед телевизором. Подзатыльником выгнав на кухню жену, он начинал воспитывать сына, ковать из него «настоящего мужика с яйцами», растолковывая ему по-мужски, что к чему и что почем в этом поганом мире.

Одной из излюбленных тем участкового инспектора были пытки, с помощью которых бравые менты лихо раскручивали сидящих в несознанке подозреваемых. Именно за непомерное пристрастие к истязаниям чересчур ретивого опера с Петровки в свое время низвели до уровня простого синяевского участкового.

– В-все начальники – с-суки, – изливал наболевшее пьяненький Губанов-старший. – Он-ни тебе никогда не скажут – в-выбей, м-мать твою так, из этой п-падлы чистосердечное п-признание. Н-нет. Т-тебе лишь велят в т-такие-то сроки получить нужные показания от гр-ражданина такого-то. Н-не получишь показаний – ты п-по уши в дерьме.

Шмыгая носом, Зайчик-Засранчик слушал откровения родителя. В методах не оставляющих следов истязаний советская милиция не придумала ничего нового и оригинального. Да и к чему было изобретать велосипед, если к ее услугам был обширный многолетний опыт царской охранки и НКВД, гестапо и КГБ, иранского САВАКа и польской дефензивы. Менялись лишь названия приемов, но не сами приемы. Главная заповедь мента – пытай, не оставляя следов. Не оставляя следов и, естественно, не попадаясь. Попался – значит дурак, а глупости начальство не прощает.

«Парашют». Человека поднимают за руки и за ноги и плашмя кидают на пол. Следов никаких, зато ощущения – словно ты стал отбивной котлетой.

«Слоник». На голову подозреваемого одевают противогаз и пережимают трубку до тех пор, пока глаза не полезут на лоб. Короткий вдох – и по новой.

«Марьванна» или «Попугай» – когда голову засовывают между колен, руки и ноги сковывают наручниками и катают получившийся обруч по полу, пиная по согнутому позвоночнику. Еще эффективнее – колотить резиновой палкой по голым пяткам – нервных окончаний полно, а синяков не остается.

«Карандашик» – сдавливание пальцев подследственного с зажатым между ними карандашом.

Миша слушал истории о том, как иногда кретины подследственные умирали под пытками. Заключение медиков всегда было одним и тем же – смерть от естественных причин, судмедэксперты ведь свои в доску, что надо, то и напишут. Хреново, конечно, когда подследственный на допросе загибается, но ничего не поделаешь – во всяком деле бывают издержки производства.

– Власть не может без насилия, – поучал мальчика бывший опер. – Власть лицемерна. Ни для кого не секрет, что во многих случаях лишь жестокие пытки в соединении с другими приемами оперативной работы позволяют изобличить преступника. Власть дает на пытки свое молчаливое согласие. Главное условие – не попадаться. Когда ты идешь на захват, нет времени разбираться, кто виновен, кто невиновен. Лучше я сто раз в полную силу ударю сотню людей, чем кто-то один воткнет в меня перо. Пусть это жестоко, но справедливо. Мент не может быть добрым и вежливым.

Приходишь, например, к свидетельнице, а она ни в какую без повестки идти в отделение не хочет. А у нас нет времени писать повестки, иначе задержанного придется отпустить. Сориентируешься по ситуации, если сама с криминалом связана и ясно, что вонять не будет, то припугнешь, а то и врежешь ей пару раз, пообещаешь по стенке размазать – как миленькая пойдет!

Миша слушал отца, и ему становилось страшно, но еще больше он боялся показать свой страх. Ведь мама говорила ему, что он будем самым храбрым, самым сильным, самым умным, самым великим, самым знаменитым. Он не имел права разочаровывать маму, ведь он так любил ее. Разочарование могло ее убить. Она сама однажды так сказала. Миша поклялся себе, что никто никогда не увидит его страха.

Когда мальчику исполнилось восемь лет, Людмила, несмотря на протесты мужа, купила ему крошечную скрипку и отдала в музыкальную школу. Преподаватели выдержали ровно полгода, а потом тактично объяснили Мишиной маме, что при всем желании сделать из ее ребенка второго Паганини ну никак не удастся. Не то, чтобы мальчик не старался, но для игры на скрипке необходим музыкальный слух и хоть какое-то чувство ритма. Ни того, ни другого у ее сына не обнаружилось.

Людмила была в отчаянии, хотя всеми силами это скрывала. Миша был готов убить себя. Он так старался не разочаровать мать, но у него ничего не получилось.

Потом он последовательно ходил в кружок рисования, в кружок скульптуры, в кружок литературного творчества, в хор, на фигурное катание. Мальчик старался изо всех сил, но над ним словно висело проклятие. Раз за разом он разочаровывал Людмилу. Когда Мише было тринадцать лет, Губанова умерла. Врач сказал, что у нее было слабое сердце.

«Это не так, – подумал Миша. – Это я разбил сердце своей матери».

Перед ним оставался открытым только один путь. Артем Губанов хотел, чтобы сын пошел по его стопам. Он учил мальчика драться и стрелять. Напиваясь, он избивал его, обучая переносить боль. Однажды Миша сам попросил отца пытать его так, как он пытал подследственных. Когда Артем изо всей силы сжал его руку с зажатым между пальцами карандашом, мальчик истерически расхохотался. Боль возбуждала его, а тщательно скрываемая ненависть к отцу придавала ему силы. Неожиданно Миша понял, что выдержит все. Он больше не боялся боли, не боялся смерти. Он словно наблюдал со стороны за самим собой, играющим роль. В этот момент Миша Губанов превратился в Психоза.

На экране компьютера нарисовалась грубо сколоченная деревянная виселица. Вдоль ее горизонтальной перекладины тянулась выполненная витиеватым шрифтом надпись: «Скажи мне, кто твой враг, остальное – моя забота».

К перекладине была подвешена табличка, гласящая:

Генерал Красномырдиков нервно щелкнул мышью, переключаясь на следующую электронную страницу.

«Сервер „Страшная_месть.ру“ дает вам уникальную возможность по своему усмотрению расправиться с давними и заклятыми врагами», – прочитал он. «Вы сможете виртуально осуществить любые, самые сокровенные желания. Совершенно безнаказанно вы сможете измываться над своими врагами, мучить и терзать их самыми изощренными способами – и, заметьте, никакой уголовной ответственности! Более того, вместе с вами осуществить святую месть смогут все остальные посетители нашего сервера!

Разместите на сайте имя своего врага, его фотографию и список его прегрешений – и сотни людей ежедневно будут желать ему того же, что и вы.

Как утверждает Генри Каттнер, мысль материальна и может при случае убивать. Ваше пожелание наберет в виртуальном мире поистине убойную силу.

Подтверждением этого может служить смерть завуча школы № 3 города Ухлюпинска, попавшего в список наших жертв в связи с тем, что он назвал троих учеников из восьмого «А», неосмотрительно куривших марихуану в школьном туалете, «ошметками цивилизации» и «ушлепками обдолбанными».

Через неделю после помещения на наш сайт сорокадвухлетний завуч Стрекодоев погиб, раздавленный стапятидесятикилограммовой тушей гражданки Н., в состоянии алкогольного опьянения выбросившейся с балкона девятого этажа.

Как выяснилось из предсмертной записки, таким странным образом гражданка Н. собиралась отомстить своему мужу, подцепившему сифилис от живущей в соседнем подъезде продавщицы П., которая, помимо того, что увела у покойницы мужа, злостно и регулярно ее обвешивала в мясном отделе магазина № 17.

Гражданка Н. рассчитывала подгадать момент, когда неверный супруг будет проходить под балконом и свалиться, как снег на голову коварного изменщика, покончив одновременно и с ним, и с собой, но слегка не рассчитала и прицельно врубилась в случайно оказавшегося рядом с ее мужем завуча Стрекодоева.

Роковое совпадение заключается в том, что именно такой смерти за день до трагедии пожелал завучу один из мстителей нашего сервера.

«Чтоб его раздавила старая жирная задница», написал он.

Подобные отнюдь не единичные явления четко подпадают под категорию виртуальной компьютеризированной магии.

Изучив длинный и более чем впечатляющий список предлагаемых виртуальных пыток и казней, Красномырдиков, помимо упомянутых сердитой телефонной дамой вариантов мщения, обнаружил много других оригинальных идей типа утопить врага в унитазе, вставить в задницу горящую петарду, заразить кариесом, перхотью и СПИДом и так далее и тому подобное.

Поежившись от нехорошего предчувствия, Роман Анатольевич переключился на список врагов и почти сразу обнаружил в нем свою фамилию. Генерал щелкнул по ней мышью, и на экране возникла его фотография в парадном мундире. Справа от фотографии помещался список Красномырдиковских прегрешений, за которые его следовало покарать.

«Старый похотливый кобель, занимающийся растлением малолеток», – наливаясь от ярости краской, прочитал генерал.

– Каких, к черту, малолеток, – возмутился Красномырдиков. – Во-первых, ей было девятнадцать, а, во-вторых, еще неизвестно, кто кого совратил.

«Врун, мерзавец, подлец и вор, – продолжил читать он. – Этот засранец распродал налево половину вооружений Российской армии, не говоря уже об обмундировании и стратегических материалах с военных заводов. Проститутка в генеральских погонах, он беззастенчиво торговал честью и достоинством офицера…»

– Дура! – прорычал генерал. – Ах ты, сука лживая! Скажешь тоже – половину вооружений! Да в армии оружием не торгует только тот, кто до него добраться не может! Вором меня обзывает, паразитка! А кто, интересно, у меня на норковую шубу три месяца деньги клянчил? Всю плешь переела, чертова пила с атомным реактором. Мне эта гребаная шуба в пять ракетных установок «земля-воздух» с полуактивной радиолокационной системой наведения встала. Ты ведь знала об этом, прекрасно знала! Небось тогда о чести и достоинстве офицера не рассуждала. А кольцо с бриллиантами? А долбаный пеньюар от Кардена? Три гранатомета «Аглень» и в придачу очки ночного видения М972! Думаешь, я забыл? На хрен тебе сдался этот пеньюар? Да твою сморщенную старую задницу только гроб украсит!

Красномырдиков яростно щелкнул мышью, переключаясь на высказанные в его адрес изуверские пожелания посетителей сервера.

Список «доброжелателей» оказался большим. Некоторые из них подписывались в стиле советских анонимщиков: «честный и порядочный гражданин», «неизвестный друг», «человек, не имеющий права молчать» и так далее.

Под пожеланием «напоить до посинения, а потом не дать опохмелиться» стояла подпись «Анонимный алкоголик».

Большинство виртуальных мстителей предпочло обойтись аббревиатурами, и под уродливыми порождениями их извращенной фантазии красовались одна или несколько букв, типа У.О. или З.К. из У-К.

– Идиоты, – процедил сквозь зубы Роман Анатольевич. – В стране полный бардак, а вам лишь бы дурью маяться, стервятники Интернетные!

Взгляд генерала зацепился за единственное послание, подписанное полным именем. Вовочка Мусин девяти лет из села Большие Мячики предлагал зарубить генерала летящим томагавком.

Вовочка не поленился и даже прислал собственноручно нарисованную и отсканированную картинку, на которой генерал стоит у могильной плиты, а в спину ему, вращаясь, летит украшенный орлиными перьями боевой индейский топорик.

– Вот ведь гаденыш! От горшка два вершка, а туда же! Мститель сопливый нашелся!

Повинуясь внезапному импульсу, Красномырдиков вернулся на несколько страничек назад и ввел в список личных врагов Вову Мусина из Больших Мячиков. Для затравки генерал предложил, как ежика, утыкать малолетнего засранца заточенными орлиными перьями, облить винным уксусом, раздавить его асфальтовым катком, а на закуску долбануть по расплющенным останкам крылатой ракетой для поражения наземных целей.

«Радетель о благе человечества» – подписался генерал и с удивлением почувствовал, что у него немного отлегло от сердца.

Выключив компьютер, Роман Анатольевич понял, что слишком возбужден для того, чтобы лечь в кровать и уснуть. Пожалуй, имеет смысл немного прогуляться. Прогулка его успокоит. Кроме того, надо срочно решать, что делать с этой паскудной сучкой, его бывшей женой. То, что она устроила на сервере «страшнаяместь. ру» – это еще цветочки. Если ее немедленно не остановить, можно будет поставить крест на блестящей политической карьере. Проблема состояла лишь в том, что остановить гадюку можно было только пулей или в крайнем случае индейским томагавком.

Красномырдиков вздохнул и, вынув из ящика стола пистолет, сунул его в карман. Сегодня он решил не брать с собой телохранителей. Чтобы собраться с мыслями и успокоиться, ему было просто необходимо некоторое время побыть в одиночестве.

– Аргентинский дог и пара эстрадных певиц? – переспросил Лизоженов. – Тебе они срочно нужны? С певицами, допустим, проблем не будет. Но аргентинский дог… Где я его возьму? Может, щенка купить?

– Щенок не пойдет, – покачал головой Психоз. – Это должен быть сильный молодой пес. Кобель.

– Кобель? Почему именно кобель?

– Мне необходимо крутое зооэстрадное порно. Нечто совершенно забойное. Я собираюсь толкать его по Интернету.

– Зооэстрадное порно? – оторопел Максим. – Что это за хреновина? В жизни про такое не слышал.

– Естественно, ты про это не слышал, – усмехнулся Психоз. – Это я сам изобрел. Только что. Как тебе идейка? Не слабо, да?

– Не слабо, – согласился Лизоженов. – Так все-таки, что ты имеешь в виду?

– Обычным примитивным траханьем с псами, баранами, гусями и утками уже никого не удивишь, верно?

Лизоженов согласно кивнул.

– Так вот, я хочу создать новый жанр. Я назову его эстрадно-постмодернистская зооэротика. Это будет соединение авангардистского эстрадного представления с утонченным сексом. Животные не станут примитивно и вульгарно набрасываться на певиц и дрючить их, как какие-нибудь дикие рыночные грузины. Сначала они должны будут раскрыть свой характер, свою специфическую индивидуальность, особенности своего уникального и неповторимого мировосприятия. Секс будет только после этого.

– Говоря об уникальном и неповторимом мировосприятии, ты имеешь в виду аргентинских догов? – на всякий случай уточнил Максим.

– Ну не певиц же! Видишь ли, каждая собака – это особый микрокосм.

– Особый – что? – не понял Лизоженов.

Психоз с сожалением посмотрел на него. Тесное общение с экстрасенсом, которому Психоза заказали конкуренты из Люберецкой группировки, здорово обогатило словарь криминального авторитета. Внедренный синяевцами в Люберецкую группировку секретный агент исправно донес о готовящемся магическом покушении на их лидера, и Психоз решил лично и незамедлительно принять превентивные меры.

Глядя в нацеленное ему в лоб черное дуло пистолета, экстрасенс плакал, сморкался и орал что-то об уникальности и неповторимости мировосприятия, о карме и о том, что каждый человек представляет собой совершенно особый, единственный и неповторимый микрокосм.

– В следующей жизни ты, микрокосм тупой, двадцать раз подумаешь, прежде чем наводить порчу на синяевскую мафию, – подытожил Психоз и нажал на курок.

Криминальному авторитету было лень объяснять все это Лизоженову. Психоз вздохнул.

– Ладно, не важно. Ну, в общем, ты понял меня?

– Тебе нужна эстрадно-постмодернистская зооэротика, – кивнул Максим.

– И ты мне ее обеспечишь.

– Но я же не режиссер, – растерянно возразил Лизоженов. – Я никогда в жизни не снимал фильмов.

– Но ты знаком с режиссерами, операторами и певицами, а собаку ты уж как-нибудь, да раздобудешь. Главное – не разочаруй меня. Ты же знаешь, как вредно для здоровья разочаровывать меня.

– Но я не уверен… – заныл Лизоженов.

– Я расскажу тебе одну короткую и очень грустную сказку, – злобно ощерившись, произнес Психоз. Его ноздри раздулись и задрожали, в глазах полыхало безумие. – Это сказка об одном маленьком и очень глупом мальчике, который баловался тем, что разбавлял кокаин сахарной пудрой.

Кровь отхлынула от лица Максима. Голова стала пустой и тяжелой. Свет люстры неожиданно померк. Глаза застилала темная пелена.

Лизоженов до крови закусил губу. Не хватало еще, чтобы он сейчас хлопнулся на пол без сознания. Это было бы равносильно признанию своей вины. Признанию вины и подписанию себе смертного приговора.

Теперь глаза Психоза были пусты и безжизненны, как матово-белесые раковины мертвой устрицы.

– У этой сказки очень, очень плохой конец, – монотонно, словно в трансе, шептал синяевский авторитет.

– Я понял, – неслушающимися губами, запинаясь, пробормотал Максим. – Я сделаю фильм. Это будет действительно хороший фильм. А что, если вместо аргентинского дога я использую мастино неаполитано?

Психоз широко улыбнулся и дружественно похлопал Лизоженова по спине. Этот неожиданный переход от ярости к дружелюбию испугал Максима еще больше.

– Мастино неаполитано? – повторил синяевский авторитет. – Я видел их рекламу. Это такие здоровенные морщинистые зверюги с широкой грудью. Говорят, они обладают врожденными инстинктами защитника и настолько умны, что им даже не требуется дрессировка. Думаю, это нам подойдет.

– У меня есть на примете один такой пес, – подобострастно сообщил Лизоженов.

– Вот и отлично, – кивнул Психоз.

Звуки скрипки снова уносились вдаль из широко открытого окна. Несмотря на то что за полгода, проведенные в музыкальной школе, Психоз толком не научился играть даже гаммы, тревожно-надрывные созвучия, рождающиеся под его смычком, казались ему прекраснейшей из мелодий, когда-либо создаваемых человеком.

Эта музыка шла из глубины души, отвечая присущему лишь одному Психозу причудливому и непостижимому, как вселенная, внутреннему ритму. Синяевского авторитета не волновало, что посторонние люди при звуках его скрипки вздрагивали и морщились, как от зубной боли. Для него самого композиции, которые Крот про себя называл «психозной пыткой года», были наполнены глубоким символизмом, смыслом и гармонией.

В такие моменты Психозу казалось, что он, как и мечтала его мать, стал выдающимся композитором и музыкантом. Каждую ночь он играл для нее и только для нее. Гуляя по бескрайним райским просторам, мать смотрела на него с невидимых смертным небес и тихо плакала от переполняющего ее счастья.

Психоз всхлипнул. На красно-коричневую сверкающую лаком деку упала прозрачная капля и застыла, подрагивая, подсвеченная изнутри отражающимся в полировке огнем тяжелой хрустальной люстры. С окраины Перелыгино снова донесся надрывающий душу протяжный собачий вой.

Роман Анатольевич Красномырдиков нервно шагал по асфальтовой дорожке, удлиненным овалом огибающей разлившееся широким полумесяцем рузаевское озеро, знаменитое своим пляжем и лодочной станцией. Он обошел вокруг озера уже трижды, но ожидаемое успокоение так и не наступило.

Сколько же крови выпила у него эта мерзавка, пока была его супругой! Сколько денег она из него выкачала! Вот уже четыре года они не были женаты, но злобная стареющая паскуда с яростным остервенением осенней мухи продолжала пачками тянуть из генерала хрустящие долларовые купюры и с каждым разом жаждала все большей крови. Если так пойдет и дальше, Красномырдикову придется распроститься с мечтами о головокружительной политической карьере, а этого ему ой как не хотелось.

До сих пор, хоть и с трудом, удавалось затыкать ей рот деньгами, но проклятая стерва, осознавая свою власть над ним, становилась все злее и несноснее.

Роман Анатольевич прекрасно понимал, что дело было вовсе не в деньгах. Он, еще относительно молодой для политики, энергичный, видный и моложавый мужчина, шел на очередной взлет, в то время, как его жена медленно, но неуклонно скатывалась вниз.

Стареющая домохозяйка с неоконченным высшим образованием и полным отсутствием каких-либо перспектив на будущее. Сколько бы денег он ей ни дал, она не сможет купить на них молодость, престижную работу и социальное положение. Этого она не забудет и никогда ему не простит.

«Да что я всю бегаю и бегаю по кругу, как жук на ниточке?» – неожиданно рассердился на самого себя генерал и решительно свернул на Дачный проспект – главную улицу поселка.

По-военному четко печатая шаг, Красномырдиков шел по застывшей в свете фонарей пустой, как заброшенное кладбище, улице. Время было слишком поздним даже для снимающих в Рузаевке дачи отдыхающих. За заборами, разомлев от жары, дремали здоровенные сторожевые псы и мелкие беспородные шавки. Лишь камеры внешнего наблюдения особняков новых русских продолжая выполнять свою работу, бессмысленно таращились на генерала круглыми линзами безразличных стеклянных глаз.

Дома расступились, сменившись широким, как миниатюрная площадь, аккуратно постриженным газоном. За ним виднелся вытянутый прямоугольник торгового павильона под плоской, крытой рубероидом крышей. Тусклая лампочка под козырьком высвечивала три аккуратные черные шестерки. Единственный в Рузаевке магазин с апокалиптическим номером 666 располагался точно в центре поселка.

В световом пятне на асфальте неясно очерчивался выпуклый темный контур, напоминающий то ли выброшенную тряпку, то ли спящее животное. Повинуясь внезапному порыву любопытства, Красномырдиков свернул в сторону и, подойдя поближе, наклонился над заинтересовавшим его предметом. Это была дохлая кошка с раскроенным пополам черепом.

– Вот ведь ублюдки, – в сердцах ругнулся Роман Анатольевич. – Шпана синяевская. Нет, в этой стране давно пора навести порядок.

Генерал перевел взгляд на осколок затылочной кости, лежащий сантиметрах в восьмидесяти от трупа, и, совершенно неожиданно, воображение нарисовало ему другую голову – с затянутым на затылке отвратительно пегим хвостиком, точно так же разрубленную пополам.

С легким удивлением Красномырдиков понял, что понятия не имеет, каким именно был натуральный цвет волос его жены. Когда они познакомились, эта стерва была пергидрольной блондинкой в стиле Мерилин Монро. С тех пор она перепробовала на своих волосах всю гамму существующих цветов, тонов и оттенков, кроме, разве что, лазоревого, оранжевого и ядовито-зеленого.

Следуя естественному потоку ассоциаций, генерал перевел взгляд на газон, на углу которого, метрах в трех от перекрестка Дачного проспекта и Яблоневой улицы высился небольшой гранитный обелиск, укрепленный на напоминающем могильную плиту бетонном основании.

Синяевский исполком установил его несколько лет назад по случаю круглого юбилея победы над фашистской Германией. Это был памятник не вернувшимся с войны жителям поселка Рузаевка.

Роман Анатольевич широкими шагами пересек газон и, склонив голову, встал перед памятником. Со стороны можно было подумать, что отставной генерал скорбит по оставшимся на полях сражений второй мировой солдатам. Это было не так.

«Значит, ты меня заказала, – думал Роман Анатольевич. – Пусть виртуально, но все же заказала. Ты, выдра облезлая, выхухоль крашеная, осмелилась заявить на весь мир, что я, Роман Красномырдиков, генерал-лейтенант, герой чеченской войны, видный политический деятель, имеющий реальные шансы занять пост президента России – на самом деле совратитель малолеток, врун, мерзавец, подлец и вор. Уничтожить меня решила. Ну что ж, ты заказала меня виртуально, я закажу тебя по-настоящему. Око за око, зуб за зуб. Допрыгалась, швабра престарелая».

Генерал представил, как он скорбно стоит над гробом своей бывшей половины. Как бросает в могилу первую горсть земли. Говоря о том, что они расстались друзьями, и вспоминая, каким прекрасным и душевно щедрым человеком была его жена, незаметно смахивает со щеки скупую мужскую слезу. Это понравится и журналистам, и его будущим избирателям.

Толкая речь, он непременно повернется к объективам правым профилем. Шрам над правой бровью придает его лицу оттенок суровой мужественности, напоминая о боевых действиях в Чечне и Афганистане. Естественно, Роман Анатольевич не станет упоминать о том, что этот шрам не был результатом осколочного ранения. Шальная пуля тоже никогда не задевала генерала. Его не пронзал штык врага, его не кололи ножом, не пыряли заточкой и даже не долбили по голове кастетом.

Шрам был получен во время очередного семейного скандала. В те времена Красномырдиков был молодым, но подающим большие надежды подполковником ракетных войск. Однажды, расписывая пульку с друзьями, Роман Анатольевич так увлекся, что потерял счет времени и вернулся домой только под утро.

Проклятая мымра, непонятно с чего, вбила себе в голову, что он провел ночь с женой прапорщика Иванькова-Берберидзе, спьяну решившего поиграть в футбол противотанковой миной, и в результате оказавшегося в госпитале. Клятвам генерала она не поверила. Разразившись сатанинским хохотом, жаждущая мщения супруга попыталась вонзить ему в глаз консервный нож, но промахнулась и всего лишь рассекла кожу над бровью. Это очень ее расстроило.

Рука генерала невольно потянулась к шраму. Сколько крови было, ужас! Пришлось в больницу ехать, швы накладывать… Впрочем, бог с ней. Как говорится «De mortuis nil nisi bene» – «О мертвых или ничего, или хорошо».

«Пожалуй, я поставлю ей такой же обелиск из серого гранита. Все-таки столько лет прожили вместе, – расчувствовавшись, решил Роман Анатольевич. – А что, неплохо смотрится…»

Ни с того, ни с сего ему вспомнилась картинка, помещенная на сайте «страшнаяместь. ру» девятилетним Вовой Мусиным. Генерал стоит над могильной плитой, прямо как сейчас, а в спину ему, вращаясь, летит томагавк.

Красномырдина передернуло. Вот ведь придумал, гаденыш малолетний. Зарубить его летящим томагавком! Хорошо хоть, что он не верит во всю эту чушь о компьютерно-виртуальной магии.

Генералу почудилось, что он слышит свистящий звук вращающегося в воздухе топорика.

«Ерунда, – подумал Красномырдиков. – Томагавк летит бесшумно».

Это была его последняя мысль.

Несколько раз провернувшись вокруг своей оси, топор вонзился ему в спину между четвертым и пятым грудными позвонками, перерубая спинной мозг.

Роман Анатольевич умер, так и не успев понять, что страшное пожелание девятилетнего Вовы Мусина исполнилось.

Денис Зыков проспал почти до полудня, а проснувшись, понял, что принятое этой ночью решение раз и навсегда покончить с грязной журналистикой следует немедленно воплотить в жизнь. Это означало, что ему необходимо в срочном порядке найти новый источник постоянных доходов, то есть устроиться на работу.

Легко сказать – устроиться на работу! Приличной и более или менее нормально оплачиваемой работы днем с огнем не сыщешь, а вкалывать по восемь часов в день в какой-нибудь шарашкиной конторе за вшивые тридцать-сорок долларов в месяц страшно не хотелось.

Денис вздохнул, сполз с кровати и, шлепая босыми пятками по полу, направился на кухню.

Холодильник порадовал его сиротливо лежащим на полке куриным яйцом, пустым пакетом из-под апельсинового сока и трупиком выпотрошенной ящерицы, расслабленно плавающим в пузатой бутылке китайской водки с загадочным названием «Во йао чжу у тхиень».

Как объяснил Денису китаец Жу, подаривший ему водку в благодарность за опубликованную в «Мега-СПИД-Экспрессе» статью «Желтомордые хунвейбины наезжают на подмосковных тараканов», косвенно рекламирующую продаваемые китайцем товары, в переводе это название означало «Я буду жить пять дней».

– Почему только пять? – озабоченно поинтересовался Денис.

Китаец закатил глаза и многозначительно поднял вверх указательный палец.

– Это ессь глюбокий сьмисель, – сообщил он. – Только сьтобы его поняти, надо выпити бутилка до дна.

Водка была желтая, как моча, а чешуйчатая бледно-зеленая ящерица со вспоротым брюхом, а зависимости от настроения ассоциировалась у Зыкова то с заспиртованным инопланетянином, то с расчлененным мутантом из фильма «Вязкая бесконечность ужаса».

Выпить водку Денис так и не решился, отчасти из-за плавающего в ней трупа, отчасти из-за названия, но расстаться со столь экзотическим подарком было жаль, и он на всякий случай держал бутылку в холодильнике, чтобы ящерица лучше сохранялась.

Повторно обведя взглядом скудные съестные припасы и убедившись, что ни в морозилке, ни в отделении для овощей не завалялся кусочек сыра или колбасы, Зыков вздохнул. Выбор был невелик. На завтрак он мог съесть яйцо, ящерицу, или же яичницу с ящерицей. При мысли о яичнице его передернуло.

Впрочем, оставался еще один вариант – сходить в магазин. Поспешно натянув джинсы и майку, Денис выбежал на улицу.

– Ты хочешь, чтобы я трахалась с собакой? – прозрачные голубые глаза несовершеннолетней Сусанны Потебенько, не мигая, смотрели на Максима Лизоженова.

На всякий случай сын советского поэта, словно бы невзначай, переместился в другой конец комнаты, подальше от темпераментной путаны.

– Но ведь ты мечтала стать актрисой, – напомнил он.

– Певицей, – поправила его Сусанна. – Я мечтала стать певицей. Как Наташа Королева.

– Да-да, я знаю, – кивнул головой Лизоженов. – Но ведь ты можешь быть поющей актрисой. Поющая актриса – это нечто большее, чем просто певица.

фальшивя, запела Потебенько. – Кстати, почему именно с собакой? Тебе не кажется, что с дельфином было бы романтичнее? Я могла бы надеть резиновый хвост. Ты не в курсе, у дельфина большой дырокол?

– Что? – недоуменно встряхнулся Максим. – Дырокол? У дельфина? Какой еще дырокол?

– Господи! – Сусанна вздохнула и с сожалением посмотрела на Лизоженова. – Ну, дырокол… Вафля, банан, болт, костыль, палка, пистон, аппарат, подсердечник, свайка, штуцер, щекотунчик, водопровод, мотороллер… Не въезжаешь, что ли?

– Мотороллер? – поморщился Лизоженов. У него перед глазами все еще стояло искаженное безумием лицо Психоза, рассказывающего сказку о мальчике, разбавляющем кокаин сахарной пудрой, и он никак не мог сосредоточиться на разговоре. – Что ты несешь? Какой, к чертовой матери, мотороллер?

– Ну, ты даешь! – возмутилась Потебенько. – Я имею в виду член. У дельфина большой член?

– Понятия не имею! Ты спрашиваешь меня так, словно я только тем и занимаюсь, что трахаюсь с дельфинами. И вообще, причем тут дельфин?

– С собаками оттягиваются все, кому не лень, – объяснила Сусанна. – Если ты решил снимать порнуху с животными, надо придумать что-либо пооригинальней. Секс с дельфином, например. До такого даже Голливуд пока не додумался. Ты только представь: мы могли бы надеть на рыбку парик а ля Николаев, а я бы под черноволосую русалку загримировалась. Лицо у меня круглое, подштукатурить как следует – от Королевой не отличишь. Да и пою я не хуже. А если у дельфина нет дырокола – тоже не страшно. Присобачим к нему черный силиконовый штуцер из секс-шопа, никто и не разберется.

– То есть в принципе ты не возражаешь? – уточнил Лизоженов, решив на всякий случай не развивать тему дельфинов, русалок, штуцеров и дыроколов.

– А с чего мне вдруг возражать, – пожала плечами девушка. – Как сказал кто-то из великих: «Чем больше я узнаю мужчин, тем больше люблю животных». От дельфина уж точно триппер не подцепишь. Сниматься я согласна, но только при условии, что по роли я буду петь. И вообще, это должно быть настоящее кино, а не халтура какая-нибудь. Ты обещал сделать меня звездой.

– Вот и умница, – с облегчением вздохнул Максим. – Главное – звездной болезнью не заразись, русалка ты моя Запорожская.

– Позолоти ручку, серебряный!

Темные костлявые пальцы цепко схватили Дениса за локоть.

Голова старой цыганки была повязана закрывающим лоб грязным цветастым платком, мочки темно-коричневых ушей оттягивали здоровенные позолоченные кольца. В глубокой паутине морщин прятались поблекшие и словно выцветшие глаза.

– Простите, я не верю в гадание. – Зыков попытался высвободить руку, но цыганка держала его так крепко, словно вместо пальцев у нее были пассатижи.

– Потому и не веришь, что не гадали тебе правильно, яхонтовый. Позолоти ручку – чистую правду тебе скажу. Я ведь не обманщица какая-нибудь, не думай. У меня и диплом есть магистра оккультных наук. Хочешь, покажу?

Свободной рукой цыганка начала задирать вверх длинные и засаленные ситцевые юбки, надетые одна поверх другой.

– Нет, спасибо, я вам верю, – поспешно ответил Денис, сделав еще одну безуспешную попытку высвободиться.

– Ты не смотри, что вид у меня такой, – между тем продолжала старуха. – Смотреть надо не на вид, а на суть. Перед тобой потомственная колдунья, академик высшей алтарной магии, Реализованный Мастер и Прогрессор Космоэнергетики, имеющий непосредственный доступ к Всеобщему информационному полю через энергоинформационные каналы лемуро-атлантов.

«Во дает, старая! – восхитился Денис. – Не иначе, как объявлений из „Мега-СПИД-Экспресс“ начиталась. Шпарит прямо как по писанному. За одно это червонца не жалко. Слова-то какие запомнила: „энергоинформационные каналы лемуро-атлантов“. А я-то думал, что цыганки неграмотные».

– Ладно, – сдался Зыков, вытягивая из кармана смятую десятку. – Подключайтесь к Всеобщему энергоинформационному полю.

Бумажка быстро исчезла в складках засаленного одеяния.

– Ай, хорошая у тебя судьба, – довольно запричитала гадалка. – Есть у тебя заветное желание, и исполнится оно, скоро исполнится. А еще ты встретишь девушку-блондинку, красавицу, женишься на ней, детей нарожаешь, и будете вы жить долго и счастливо.

Денис вздохнул. От реализованного Мастера и Прогрессора Космоэнергетики он ожидал чего-либо более оригинального. Испокон веку цыганки предсказывают своим клиентам любовь красавиц и исполнение желаний.

– И когда я встречу блондинку? – поинтересовался Зыков.

– Сейчас, бриллиантовый, сейчас… – гадалка повернула его ладонь к свету, внимательно вглядываясь в нее. – Вот прямо сегодня и встретишь.

– Прямо-таки сегодня? – не поверил журналист.

– Говорю, сегодня – значит сегодня. Зарина никогда не ошибается.

– А как насчет исполнения заветного желания? Когда оно сбудется?

Цыганка провела грязным сломанным ногтем по его ладони.

– Сначала будет смерть. Я вижу красную смерть. Через эту смерть все и начнется.

– Что начнется?

– Слава, – хихикнула старуха. – Богатство, счастье, любовь. Но сначала смерть. Красная смерть.

– Какая еще смерть? Чья? Надеюсь, не моя?

– Больше ничего не вижу. Глаза старые, больные. Позолоти ручку, может тогда и в глазах прояснится.

– Я бы позолотил, да денег больше нет, – покачал головой Денис.

– На нет и суда нет, – вздохнула гадалка, мигом теряя к Зыкову интерес.

– Скажет тоже – красная смерть, – усмехнулся, глядя ей вслед, журналист.

Лада Воронец провела по лицу розовым ватным шариком, смоченной маслом жожобы и, резким движением головы откинув назад длинные черные волосы, раздраженно поморщилась. Она не выносила мучительные утренне-дневные пробуждения с тяжестью в голове и отвратительным металлическим привкусом во рту. Сегодня, как назло, голова была особенно тяжелой, а металлический вкус во рту казался на удивление мерзким.

Лада с ужасом подумала, что ей всего двадцать шесть лет. Если так будет продолжаться, во что она превратится годам к сорока?

С улицы донеслись визгливые детские крики. Голая мексиканская собачка по кличке Алла Борисовна, которую два года назад подарил Ладе атташе посольства Нидерландов, навострила лысые грязновато-серые ушки и истерически залаяла. Тонкий пронзительный голос Аллы Борисовны терзал Воронец, как скрип железа по стеклу.

Схватив с журнального столика сделанную из керамики и металла странного вида абстрактную скульптуру, Лада запустила ею в собачку. Юркая Алла Борисовна вовремя отскочила в сторону, и скульптура ударилась о стену. По комнате веером разлетелись осколки.

Алла Борисовна возмущенно фыркнула и, демонстративно удалившись в соседнюю комнату, спряталась там под тахту.

– Проклятье! – выругалась Воронец. – Черт бы побрал эту мерзкую лысую сучку.

Невинно пострадавшая скульптура с малоаппетитным названием «Нейтрализатор выхлопных газов» была премией Лады за победу в конкурсе «Платиновая калоша». Несмотря на то что призы этого конкурса давались за самые сомнительные достижения в отечественном шоу-бизнесе, конкурс производился с необычайным размахом. На церемонию награждения, проходившую в Сочи, в гостинице «Рэдисон-Славянская», валом валили знаменитости и иностранные гости.

Дизайн сцены составляли два огромных сверкающих унитаза. Из одного из них появился одетый в дырявые розовые кальсоны и черный смокинг ведущий, а другой использовался в качестве трибуны, с которой удостоенные награды номинанты произносили свою благодарственную речь.

Конкурс проводился в номинациях «Куй года» – для быстро раскрученных исполнителей, «Они едят наше сало» – для исполнителей из бывших советских республик, «Без Баха в голове» – за плагиат года, «Оральная певица года» – для наиболее скандальных исполнителей и «Звезда без мандата» – для деятелей культуры, которые хотели стать публичными политиками, но так и остались просто публичными.

Лада Воронец победила в номинации «Оральная певица года», обойдя хриплоголосую Машу Распутину и одетого в женское платье Шуру, за что и получила на трибуне-унитазе свой приз «Нейтрализатор выхлопных газов».

После того как Лада стала лауреатом «Платиновой калоши», обойденные фортуной завистники пустили про нее полную яда «утку»: «Лада Воронец собирается дать бесплатный концерт для голодающих детей Африки. Правильно! Пусть дети Африки узнают, что есть вещи, пострашнее голода!»

Певице было глубоко плевать на происки завистников и недоброжелателей. Она была великой и скандальной Ладой Воронец. Этим было сказано все.

Лада задумчиво посмотрела на осколки «Нейтрализатора», прикидывая, стоит ли их убирать. Подметать ей было лень, пылесосить – тем более.

«Домработница придет – уберет», – решила Воронец.

Больше всего на свете ей сейчас хотелось нюхнуть кокаина.

«Я не наркоманка, – сказала себе Лада. – Я прекрасно могу обойтись без наркотиков. У меня железная воля. Если я только захочу…»

Порывшись в стопочке дисков, она выбрала «Dismember» и включила музыкальный центр. Первая песня называлась «Отвратительное ремесло». Подпевая, она автоматически переводила про себя английский текст на русский язык.

В голове прояснилось. Нервная система автоматически откликнулась на завораживающе-ритмичную, бьющую по ушам музыку эмоциональным всплеском. Жар, зарождающийся в груди и животе, растекался по телу, наполняя его возбуждающей агрессивной силой. Ощущение силы и всемогущества. До чего же оно прекрасно!

Певице казалось, что это она чувствует на своих руках горячую сладковатую кровь расчленяемого человеческого тела, что это она обладает божественной властью над жизнью и смертью, над страданиями и блаженством.

Подпевая все громче, накручивая себя все сильнее и сильнее, Воронец стремительно уносилась ввысь на крыльях экстатических ощущений. Именно так она любила чувствовать себя на сцене. Изливающиеся из нее в зал раскаленные докрасна эмоции заражали зрителей, заставляя их вслед за певицей взрываться изнутри, вибрируя и задыхаясь от неконтролируемых всплесков мучительной и сладостной сексуально-чувственной агрессии.

Лада начинала с лирических любовных песен в стиле приторно-сладкого, как липкая сахарная вата, «Ласкового мая». Вовремя и удачно переспав с нужными людьми, она протолкнула на телевидение пару клипов. О ней заговорили. У нее появились фанаты, но фанатов было немного, да и средства массовой информации упоминали о ней далеко не так часто, как ей хотелось бы.

Воронец поняла, что ей необходимо радикально сменить имидж, стать более яркой, скандальной и раскованной, настолько яркой, скандальной и раскованной, чтобы ее было просто невозможно не заметить. Менять имидж следовало не резко, а постепенно, иначе она рисковала оттолкнуть от себя поклонников застенчивой и романтичной рыжеволосой девочки, наивно-тоненьким голоском поющей о любви.

Лада покрасила волосы в угольно-черный цвет, начала петь на октаву ниже, а в ее голосе появилась то вкрадчивая, то истеричная развратно-сексуальная хрипотца. Тексты песен тоже изменились. На место слащавой лирики пришли полные эмоционального накала песни о страсти, сексуальном томлении, мести, ненависти, агрессии и тоске. Искусно расширяя палитру эмоционального воздействия на зрителей, Воронец буквально завораживала подростков, не представляющих, что делать с напором бурлящих в крови гормонов, в какое русло направить кипучую энергию полового созревания. Сотрясаясь от перевозбуждения, крича, плача, размахивая руками, срывая с себя одежду, подростки спускали пар на ее концертах, как английские болельщики на стадионах.

Карьера Лады набирала обороты стремительно, как «феррари» на гоночном треке. Она моталась по стране, иногда давая по два концерта в день. Казалось, ничто не может помешать ей стать звездой номер один российской эстрады. Сильная и здоровая, как молодая шпалоукладчица, Воронец вдохновенно работала на износ и даже не подозревала, что в природе существует такая малоприятная вещь, как эффект маятника. Не подозревала до тех пор, пока не столкнулась с ним лицом к лицу.

Однажды, выбежав на сцену под восторженные вопли зрителей, и услышав звуки заводившей ее с полоборота музыки, певица вдруг с ужасом поняла, что не чувствует ничего, то есть совсем ничего.

Эффект маятника заключался в том, что после предельного эмоционального возбуждения непременно наступает эмоциональный спад. Молодость и увлеченность работой в течение нескольких лет помогали Ладе быстро и без особых затруднений преодолевать эмоциональные спады. Искусственно накручивая себя на концертах до нужной кондиции, певица не догадывалась, что собственными руками подталкивает себя к грани, за которой начинается нервное истощение.

Теряя контроль над собой, Воронец провоцировала скандалы уже не в рекламных целях, а потому, что была не в силах сдерживать себя. Сначала помогал алкоголь, но его эффекта хватало ненадолго, а утренние похмелья становились все более затяжными и мучительными. Состояние эмоционального спада плавно переросло в депрессию, выбраться из которой Ладе удавалось лишь с помощью кокаина и героина. Именно тогда она и познакомилась с Максином Лизоженовым.

Певица подошла к музыкальному центру и нажала клавишу замены диска. Расчлененка ей надоела. Хотелось чего-либо покруче. Место «Dismember» занял «Dark Throne». Теперь из динамиков зазвучала песня «Восход солнца».

Теперь ее начало тошнить. Только этого не хватало. Через два часа – репетиция, надо готовиться к записи нового альбома. Одна маленькая понюшка марафета – и все неприятности позади. Проблема состояла в том, что вчера она использовала последнюю дозу и сдуру не заказала новую порцию товара. Завязать, видите ли, решила. А как же репетиция? А альбом? Главное сейчас – выпустить новый альбом. Ни в коем случае нельзя сбавлять темп. На ее место рвутся сотни юных и голосистых провинциальных девочек, готовых лечь хоть под самого черта, лишь бы пробиться наверх. Стоит «выпасть из обоймы» хоть на месяц – и тебя забудут. Она не позволит забыть о себе. Уж лучше смерть.

«Последний раз. Это будет последний раз», – подумала Лада, и, сняв телефонную трубку, набрала номер Максима Лизоженова.

Выгрузив купленные продукты в холодильник, Денис поставил чайник на огонь, бросил в кастрюлю четыре кампомосовских сосиски и в предвкушении долгожданного завтрака, плавно переходящего в обед, блаженно вздохнул и сглотнул заполнившую рот слюну.

Как всегда бывает в таких случаях, вода в кастрюле закипала на редкость медленно, словно издеваясь над изголодавшимся журналистом.

В надежде ненадолго отвлечься от голодных спазмов в желудке, Зыков включил радио, настроенное на волну «Эха Москвы».

– Сегодня ночью неподалеку от платформы Рузаевка был обнаружен труп члена Государственной Думы генерала Романа Анатольевича Красномырдикова, – донесся из динамиков голос диктора. – Генерал был убит ударом топора в верхнюю часть спины, перерубившим ему позвоночник. Убийство известного военного и политического деятеля поставило в тупик как милицию, так и сотрудников ФСБ. Официально никаких версий пока не выдвинуто. Стандартное предположение о заказном убийстве в данном случае вызывает обоснованные сомнения. До сих пор топоры не входили в арсенал профессиональных киллеров.

Генерал был вооружен пистолетом Макарова, но не воспользовался им. По предварительным данным не было обнаружено никаких следов борьбы. Преступник просто ударил генерала топором. Сомнительно, чтобы Роман Красномырдиков подпустил к себе незнакомого человека, да еще спокойно повернулся к нему спиной.

Изголодавшийся Денис слушал вполуха, ожидая, когда зазвучит музыка.

Пятиминутный выпуск новостей закончился, и комнату заполнили бодрые звуки рок-н-ролла. Музыку кантри и рок-н-ролл Денис не переносил. Он поморщился и переключился на «Радио Ностальжи», транслирующее французский шансон.

От дна кастрюли отлепились первые робкие пузырьки. Их становилось все больше. Сосиски закружились в бурлящей воде, как бревна разбитого на каменистом пороге плота.

Поглощенный созерцанием предсмертного танца сосисок, голодный Денис не сразу врубился в только что услышанную новость.

Генерала Красномырдикова убили! Вот это да!

– Пять, четыре, три, два, один, – повел Зыков обратный отсчет.

При слове «ноль» он выключил кастрюлю и, цепляя сосиски вилкой, переложил их на тарелку.

Черный хлебушек, немного горчички, потеющий на срезах свежий хрустящий огурец, разрезанный вдоль и слегка присыпанный мелкой солью, зеленый лучок… Вот это называется блаженство!

Сосущее чувство голода отступало, сменяясь ленивым расслабленным благодушием сытого и довольного жизнью человека. В состоянии сладостной послеобеденной прострации Денис любил представлять ожидающее его блестящее будущее. В такие моменты его мечты были окрашены в мягкие розовые тона. Однако сегодня думать о будущем Зыкову почему-то не хотелось. Его мыслительный процесс снова переключился на погибшего генерала.

Значит, Красномырдикова убрали, как, впрочем, и многих других умников, пытавшихся урвать сладкий и денежный кусок российского политического пирога. Что там они говорили про топор? Кажется, генерал был вооружен, и тем не менее спокойно повернулся спиной к убийце. Темная история. Роман Анатольевич был не из тех, кто беззаботно подставляет спину вооруженному топором человеку. Или убийца прятал топор под пальто, как Раскольников? Сомнительно. Лето. Тридцатиградусная жара, лишь слегка спадающая к ночи. Нет, раскольниковский вариант отпадает. Любопытная история. Из этого дела мог бы получиться сенсационный материал, если, конечно, удастся отыскать убийцу.

Зыков вздохнул, представив, как он, оставив в дураках милицию и ФСБ, в одиночку раскрывает преступление, докапываясь до ужасной правды. Его имя становится известным всей стране. Он дает интервью толстым глянцевым журналам и выступает по телевидению. Он держится скромно, но в то же время с достоинством знающего себе цену профессионала. Вживаясь в созданный воображением образ, журналист все больше вдохновлялся.

Пересилив послеобеденную лень, Денис встал из-за стола, подошел к зеркалу и, слегка приподняв подбородок, придал своему лицу выражение загадочной мужественности. Этакий одинокий волк, неподкупный рыцарь пера, отказавшийся разменивать свой талант на тошнотворные заметки для «желтой прессы».

«А я бы неплохо смотрелся на экране», – подумал Зыков.

Высокий лоб, выразительные темно-карие глаза, правильные черты лица, коротко подстриженные блестящие черные волосы… Возможно, ему даже предложили бы стать ведущим своей собственной программы, посвященной глубокому и тонкому анализу российских криминальных структур.

Зыкову показалось, что он чувствует на своем лице обжигающий свет софитов. «Три, два, один…» – считал оператор. Камера включена. Он в прямом эфире. Многомиллионная аудитория смотрит на него и с замиранием сердца ждет его слов…

За стеной послышался грохот и звон разбитой посуды. Муж с женой, живущие в квартире слева, с завидной регулярностью радовали Зыкова бурными семейными разборками.

– Молодость мою загубил, вошь ты небритая! – Голос соседки алмазным сверлом прорывался сквозь железобетон. – Всю душу вымотал, живоглот, буратина безглазая!

Денис вздрогнул, возвращаясь к действительности, и с отвращением покосился на оклеенную старыми рыжеватыми обоями стену своей маленькой однокомнатной квартиры, за которой бушевал набирающий силу скандал.

О чем он только думает? Какие софиты, какой прямой эфир! Такие мечты не может себе позволить никому не нужный и даже не имеющий постоянной работы выпускник факультета журналистики с жалкими двумя сотнями в кармане. Это были его последние деньги.

Если он и впрямь больше не собирается писать статьи для «Мега-СПИД-Экспресса», надо срочно искать другую работу. Только где он ее найдет? А что, если он начнет продавать с рук газеты в переходе метро? В некотором роде это занятие косвенно связано с журналистикой, к тому же он будет сам себе хозяин. Свободный предприниматель. Полная независимость и самодостаточность. Гордый одинокий волк, не желающий заискивать перед тупыми обрюзгшими редакторами…

«Если бы мне действительно удалось распутать дело о смерти Красномырдикова…» – с тоской подумал Зыков и вдруг замер, затаив дыхание.

– Смерть Красномырдикова… – одними губами еле слышно произнес он. – Красная смерть… Смерть, которая принесет мне славу, богатство, удачу… Так вот что имела в виду цыганка!

Денис ожил и взволнованным ураганом заметался по квартире. Хотя на публике он смеялся над наводнившими Россию наглыми и жуликоватыми астрологами, гадалками и ворожеями, и утверждал, что не верит в их дурацкие предсказания, в потаенном уголке души прогрессивного журналиста, как и у большинства людей, дремала атавистично-первобытная вера в существовании чего-то, превосходящего человеческое понимание. Странное совпадение предсказания цыганки со смертью генерала пробудило ее от спячки.

«Это не может быть простым совпадением» – назойливо кричал в ухо Зыкову внутренний голос.

«Ерунда, – презрительно возражал ему трезвый аналитик. – Этому есть простое и очевидное объяснение. Цыганка случайно услышала об убийстве генерала, по радио или в разговоре прохожих, ее подсознание зарегистрировало эту информацию и автоматически вплело в сделанное мне предсказание словосочетание „красная смерть“».

Гадалки просто гонят пургу, несут все, что им взбредет в голову, лишь бы выманить деньги у клиента. Вот и про блондинку она мне нагадала. Прямо-таки сегодня я ее встречу, женюсь и заведу кучу детей. Цыганки всем мужикам обещают сексапильных блондинок, а женщинам – богатых красавцев-бизнесменов. Какой дурак станет платить им деньги за плохие предсказания?»

Все, вроде бы, ясно, логично и объяснимо, но в то же время в самой этой ясности и логичности крылось что-то отвратительное.

«Если бы Колумб действовал логично, он не открыл бы Америку», – подумал Денис.

При чем тут Колумб, ему было не совсем понятно, но сама по себе мысль вдохновляла.

– Поздно пить боржоми, когда печень растворилась! – снова донесся из-за стены отвратительно-визгливый, как бормашина дантиста, голос соседки.

Нервно покосившись на стену, Зыков вздохнул и неожиданно понял, что он должен делать. Поспешно запихнув в сумку фотоаппарат, ручку и блокнот, журналист выбежал из квартиры и с шумом захлопнул за собой дверь.

«Цыганка тут ни при чем, – мысленно уговаривал он себя. – Все равно сегодня мне нечего делать».

Он просто съездит в Рузаевку, осмотрит место убийства, а дальше будет ориентироваться по обстоятельствам. Сделает он это исключительно для очистки совести, чтобы навязчивый внутренний голос наконец замолк и оставил его в покое. Это даже можно рассматривать как развлечение. Погуляет по поселку, убедится, что у него нет никаких шансов раскрыть убийство – не сыщик же он в конце концов, а потом спокойно вернется домой, и с завтрашнего дня целенаправленно займется поисками работы.

Денис бежал к метро, чувствуя как теплый летний ветер шевелит его волосы, и, помимо воли, снова погружался в мечты о своем блестящем профессиональном будущем. Вот он стоит перед телекамерой. На него снова направлен свет софитов. На его губах играет легкая полуулыбка. Красиво уложенные черные волосы матово блестят.

Три, два, один… Он в прямом эфире.

– Все началось с цыганки… – скажет он.

– Взять, – сказала Катя Серова.

Адам фон Штрассен удивленно посмотрел на нее.

«Я убью его», – подумала Катя.

Кого именно она собирается убить – Адама фон Штрассена или стоящего чуть поодаль от нее хозяина Адама, бизнесмена Сергея Ясина, Серова еще не решила.

– Взять, – зверским голосом повторила девушка, указывая на одетого в защитный костюм инструктора.

Боря Фридман подпрыгнул и угрожающе взмахнул руками.

В глазах Адама отразилось недоумение. Он вильнул хвостом, сел и, заискивающе взглянув в глаза Кати, подал ей лапу. Элитный мастино неаполитано с мощной грудью, печальными карими глазами и глубокими красивыми складками на морде не понимал, зачем этой симпатичной и в общем-то неплохой блондинке потребовалось, чтобы он нападал на наряженного в шутовской наряд Борю. Лучше бы она почесала его за ушком. Фон Штрассен обожал, когда красивые девушки чесали его за ушком.

Сергей с отвращением посмотрел на Катю.

– За что, интересно, я плачу вам деньги? – поинтересовался он.

– За мучения, – вздохнула Катя. – Между прочим, я вас предупреждала.

Бизнесмен полез в карман и достал оттуда журнальную вырезку.

– «Элитные щенки неаполитанского мастифа, – прочитал он. – Мастино неаполитано относится к группе молосских догообразных собак. Собаки этой породы участвовали в сражениях и травлях на аренах Древнего Рима. Эта обладающая врожденными инстинктами защитника энергичная, могучая и отважная служебно-караульная собака даже не требует дрессировки. Интеллект собаки настолько высок, что она не нуждается в обучении. Она сама знает, как вести себя с нарушителями границ частной собственности и с теми, кто посмеет посягнуть на вашу безопасность. Покупая мастино, вы приобретаете абсолютное оружие, экономя при этом время и деньги».

– Хрюша, – сказала Катя. – Вы купили себе поросенка Хрюшу.

Уловив ласковые интонации в ее голосе, Адам фон Штрассен приободрился и лизнул девушке руку.

– Поросенка Хрюшу? – недоуменно переспросил Ясин.

– Я имею в виду, что вам впарили туфту, – пояснила Серова. – Мне неприятно говорить вам об этом, но вместо хладнокровного убийцы вы приобрели окультуренного интеллигента.

– Интеллигента? – вытаращился Сергей. – Какого, на хрен, интеллигента?

– Это декоративный пес. Неаполитанский мастиф моден, его щенки стоят очень дорого, и заводчикам глубоко плевать на рабочие качества собаки. Они пачками плодят мощных псов с красивыми глубокими складками на морде и хорошей родословной. Эти собаки полностью соответствуют стандарту за исключением одной маленькой детали: у них совершенно отсутствуют качества, требующиеся для защитно-караульной службы. У заводчиков нет ни времени, ни желания закладывать в породу необходимые для этого навыки.

С тех пор, как мастино сражались на аренах Древнего Рима, прошло почти две тысячи лет. За две тысячи лет хорошей жизни не мудрено было слегка расслабиться и из боевых собак перейти в разряд декоративных. Ну зачем, скажите, культурному породистому животному кусать Борю Фридмана? Вот вы бы Борю укусили?

Бизнесмен окинул дразнилу оценивающим взглядом.

Боря без особого энтузиазма подпрыгнул и снова взмахнул руками.

– Нет, – покачал головой Ясин. – Лично я бы Борю не укусил. Для того, чтобы кусать Борю, я купил Адама фон Штрассена.

– Похоже, у Адама на этот счет другое мнение.

– Но какого хрена тогда в рекламе пишут, что мастино обладают врожденными инстинктами защитника, и их интеллект настолько высок, что они даже не нуждаются в дрессировке? – Сергей помахал журнальной вырезкой под носом у Кати.

– Наивный вопрос, – пожала плечами девушка. – Заводчики утверждают, что собаки не нуждаются в дрессировке именно потому, что как только хозяева приведут мастифа на площадку, сразу станет ясно, что он вообще ни на что не годится.

– То есть они намеренно врут, – опешил от подобного коварства бизнесмен.

– Можно подумать, что вы никогда не врете в своей рекламе. Какой новый русский купит за полторы штуки баксов щенка неаполитанского мастифа, если в рекламе напишут, что это здоровенная морщинистая болонка, категорически отказывающаяся кого-либо кусать и пожирающая в день по два с половиной стандартных рациона?

– И что же мне с ним теперь делать? – Ясин тоскливо посмотрел на Адама. – Выходит, я сам должен свой особняк сторожить?

– Сигнализацию поставьте, – посоветовала Катя.

– Может усыпить паразита? – задумчиво произнес Сергей.

В карих глазах фон Штрассена отразилось беспокойство. Морщины на лбу зашевелись. Вывалив широкий розовый язык, пес неторопливо и с чувством лизнул руку хозяина.

– Он что, понимает, о чем мы говорим? – изумился бизнесмен.

– Адам пацифист, но не идиот, – пожала плечами Серова. – Он понимает гораздо больше, чем вы думаете.

– Хрюша, – с омерзением произнес Ясин. – Я его переименую в Хрюшу. А вы уверены, что с этим ленивым пожирателем бифштексов ничего нельзя сделать? Должны же существовать какие-то особые методы дрессировки для подобных случаев.

– Можно попробовать, но нет гарантий, что это сработает. Не кормите собаку два дня, а потом приходите ко мне на урок и принесите с собой большую говяжью кость с остатками мяса, лучше бедренную.

– Два дня не кормить, – оживился Сергей. – А знаете, это мысль. Если бы меня не покормили пару дней, я, пожалуй, сам бы укусил Борю Фридмана.

– Но я ничего не обещаю, – предупредила девушка.

– Я понял, – кивнул бизнесмен. – Пойдем, Хрюша.

Новый русский потянул за поводок.

Бросив на Катю укоризненный взгляд, Адам фон Штрассен лениво поплелся за хозяином.

Девушка посмотрела на часы. До следующего частного урока с синяевскими ментами оставалось пятнадцать минут. Тренировка мастино-пацифиста изрядно вымотала ее. Надо было немного расслабиться.

Катя отошла в угол площадки и села на траву под деревом. Подобрав тонкий прутик, она стала механически вычерчивать прячущиеся под тонкими навесами горизонтальных линий санскритские письмена.

«Забавно. Каждое слово как будто укрывается под крышей, – подумала Серова. – Интересно только, под какой – бандитской или ментовской?»

Пять лет назад, когда Катя с азартом изучала санскрит на истфаке МГУ, подобная ассоциация не пришла бы ей в голову даже в состоянии опьянения, во-первых, потому, что она не пила, а во-вторых, потому что в те времена Серова, считающаяся одной из наиболее способных студенток факультета, даже не подозревала о существовании подобных крыш.

Получив красный диплом, Катя довольно быстро убедилась, что санскрит, несомненно, полезная вещь, но только не в России. Спешно переквалифицировавшись из санскритолога в инструктора по подготовке служебных собак, девушка начала работать на собачьей площадке вошедшего в состав Москвы поселка Рузаевка, а заодно давать частные уроки.

Прибегающих к Катиным услугам собаковладельцев условно можно было разделить на три категории: менты, бандиты и новые русские.

Граница между этими категориями была достаточно размытой и неопределенной, поскольку среди бандитов нередко попадались бывшие менты, да и отличить бандита от нового русского не всегда представлялось возможным. Впрочем, разница все же была. Заключалась она в поведении владельцев животных. Любимыми учениками Кати были собаки бандитов.

В отличие от жмотистых и постоянно качающих права ментов, бандиты платили исправно, к тому же четко, как в армии, выполняли инструкции дрессировщика. Менты же, в очередной раз не сделав домашнее задание, находили для этого тысячи отговорок, а потом жаловались на некомпетентность инструкторов и требовали понизить плату за обучение.

Новые русские занимали промежуточное положение между ментами и бандитами: они платили вовремя и не скупясь, как бандиты, но капризничали при этом почти как менты.

Проведя две последние вертикальные палочки, обозначившие конец фразы, Серова, чтобы не терять квалификацию, вслух прочитала начертанное ею классическое изречение:

Художественный перевод этой мантры казался Кате глубоко символичным:

Чистота, возникающая из грязи. Интересно, где больше грязи – в Индии или в России? На родине Будды по священному Гангу плывут тысячи гниющих обугленных трупов. В последние годы Россия тоже усеяна трупами. Для них уже не хватает места в моргах. Может, стоит сплавлять трупы по Москва-реке?

Прутик снова задвигался в Катиной руке. Она рисовала цветок лотоса – символ чистоты, расцветающей в грязи. Чистоты и духовного самосовершенствования.

Незапятнанные бело-розовые цветы безмолвно и незаметно распускаются над затхлыми, стоячими, полными заразы водоемами. Лотос – чистая и совершенная духовность в безумии этого страшного и такого несовершенного мира…

– Лотос! Предлагаю выпить за лотос! – воздев в воздух стакан с водкой, грохнула кулаком по столу Регина.

– Верно, Регинка, за лотос! – поддержала подругу Лариса.

– За лотос! – дружно гаркнули сидящие за длинным покрытым клетчатой клеенкой столом мужчины.

Водка с бульканьем устремилась вниз по пищеводам. Дружно захрустели соленые огурцы. Вилки безжалостно пронзали маринованные грибочки, накручивали на себя прозрачные ломтики белужьего балычка.

– Регинка… – прослезилась от умиления Лариса. – А помнишь, как все начиналось?

– Как не помнить, помню, – пьяно умилилась Регина. – Так, словно это было вчера. Даже не верится, что прошло четыре года…

– Лотос! – четыре года назад торжествующе воскликнула Регина Костина. – Назовем его «Лотос»!

Как и для сотен миллионов индусов, для Регины Костиной лотос был символом счастья, благосостояния и процветания. В несколько меньшей степени он был для нее символом чистоты.

– Лотос… Гениально! – захлопала в ладоши Лариса Сушко. – Ты молодец, Регинка! Как же я сама до этого не додумалась?

Подобно Регине, Лариса относилась к лотосу со священным трепетом. Без него она не состоялась бы, как личность, не поднялась бы на новую, намного более высокую ступень социальной лестницы – от продавщицы пива в баре «Космос» до учредителя товарищества с ограниченной ответственностью.

Стиральный порошок «Лотос» бойкие работницы пивбара Регина и Лариса добавляли в разбавленное на две трети пиво еще в те времена, когда Синяево не входило в состав Москвы.

Пиво вскипало в кружках Гималаями снежно-белой пены и пробирало потных и неопрятных синяевских мужичков до дрожи, до самых печенок. Популярный в советское время стиральный порошок придавал напитку совершенно особый вкус и ни с чем несравнимую пенистость. Особо забористым «лотосное» пиво оказывалось в сочетании с водкой. Покинув окрестные бары, где пиво вульгарно и незатейливо разводили обычной водой, синяевские пиволюбы переместились в «Космос».

Мужики крякали и закусывали сухой и твердой, как камень, таранкой. Лариса и Регина энергично подсчитывали «черную» дневную выручку, от которой им следовало большую часть отстегнуть сутенерам, то есть дирекции бара, сотрудникам ОБХСС и СЭС, работникам исполкома и прочим вышестоящим паразитам, намертво присосавшимся к сытной кормушке «Космоса».

Порошком «Лотоса», как первым ноябрьским снежком, была запорошена грязно-серая подсобка бара, больше напоминающая каземат. В подсобке воняло, как в прачечной. Сотрудники санэпидемстанции не рисковали даже заглядывать в святая святых пивбара «Космос», поскольку от рассеянного в воздухе стирального порошка у них начинались мучительные приступы аллергического кашля.

В отличие от хлипких СЭСовцев, Регина и Лариса реагировали на запах «Лотоса», как токсикоман на флакон с дихлофосом. Его запах символизировал для них деньги, деньги и еще раз деньги, а деньги являлись синонимом счастья и надежд на блистательную, переливающуюся всеми цветами радуги жизнь.

И вот наконец будущее, о котором молодые продавщицы мечтали в припорошенной стиральным порошком подсобке «Космоса», стало реальностью. Арендовав у государства небольшой продовольственный магазин, расположенный в бывшем поселке Рузаевка, Регина и Лариса стали соучредителями товарищества с ограниченной ответственностью. Регина была директором, Лариса – бухгалтером.

Третьим соучредителем и заместителем директора стала Зоя Козлодемьянская – в прошлом учительница математики, перешедшая в торговлю. Торгового образования у Зои не было, но зато она умела хорошо считать и обладала на редкость пробивным характером и столь неукротимым взрывным темпераментом, что самые крутые отморозки синяевской группировки рядом с ней показались бы учениками начальных классов.

Преподавание в школе закалило дух и нервную систему Козлодемьянской, а свойственная школьным педагогам несокрушимая носорожья уверенность в собственной правоте, изливающаяся из нее во внешний мир, как эктоплазма из возбужденного общением с духами медиума, создавала вокруг Зои некий зловеще-мистический ореол.

Итак, собравшиеся четыре года назад в квартире незамужней Ларисы Сушко соучредители обсуждали, как им назвать свое товарищество.

– Лотос? А что, неплохое название, – кивнула Зоя. – ТОО «Лотос». Это звучит.

Подруги звонко чокнулись высокими чешскими фужерами для шампанского и дружно опрокинули в глотки налитый в фужеры армянский коньяк.

На следующий день на фронтоне Рузаевского магазина с апокалиптическим номером 666 появилась небольшая дощечка с надписью: «ТОО „ЛОТОС“».

Лотос для буддистов был не только символом чистоты, возникающей из грязи, но и эмблемой всеединства, поскольку семя лотоса содержало миниатюрное подобие целого растения.

Первоначальные представления о всеединстве были сформулированы еще философами-досократиками – Гераклитом, Ксенофаном, Анаксагором.

Понятие всеединства было центральным в неоплатонизме и русской религиозной философии, немецком классическом идеализме и в гносеологии, в большинстве систем мистики и оккультизма.

Концепцию всеединства Анаксагор сформулировал как «Во всем есть часть всего». Из этой концепции вытекало, что капля воды является миниатюрным подобием океана, что человек является отражением всей вселенной и прочие забористые умозаключения, свидетельствующие о неистребимой тяге человечества к преувеличениям, иногда переходящим в манию величия.

Философы продолжали спорить о правомерности концепции всеединства, в то время, как созданное двумя продавщицами пива и бывшей учительницей математики ТОО «Лотос» экспериментально полностью ее подтверждало.

Небольшой Рузаевский магазинчик с апокалиптическим номером 666 не только являлся миниатюрным отражением бурлящей, как котел, послеперестроечной России, но при некотором абстрагировании восприятия вполне мог рассматриваться в качестве слегка упрощенной модели столь обожаемого буддистами Космоса, для начала хотя бы потому, что именно «Космосом» по иронии судьбы назывался пивбар, в котором начинали свою карьеру тогда еще стройные, как тростинки, Регина и Лариса.

Бурная жизнь ТОО «Лотос» была непостижима и мистична, как Космическое Сознание и непредсказуема, как биржевые сводки или падение палочек в гадании по Книге Перемен.

Расцвет магазина № 666 совпал с расцветом демократии. Соскучившийся за время застоя по бурной политической активности народ строил баррикады и самозабвенно ложился под танки. Коммунисты матерно крыли демократов, а заодно и всех остальных предателей Родины, уклонистов и отщепенцев.

Ультралевые, как всегда, призывали бить жидов и спасать Россию. Газеты писали о том, что в стране нет мяса, потому что его съели собаки, а перебои с электричеством связаны с тем, что хозяева тех же собак по несколько раз в день возят на лифте своих питомцев, расходуя ценную электроэнергию.

Обеспокоенный участившимися перебоями с горячей и холодной водой Жириновский, потрясая кулаками, настаивал на том, что русский солдат непременно должен мыть сапоги не где-нибудь, а в Индийском океане.

«Если в кране нет воды, значит, выпили жиды» – дружно сканировали на демонстрациях молодые неофашисты. Чернели напоминающие ножи электробритвы свастики. Никто уже не вспоминал, что свастика является архаическим символом благоденствия и процветания, в переводе с древнеиндийского означая «связанное с благом». Впрочем, благо – понятие относительное.

Главное было – найти виноватого. С этим проблем не возникало. Виноватых было много, даже слишком много. Жидомасоны, в семнадцатом году устроившие Октябрьскую заварушку и расстрелявшие хорошего царя; евреи-заговорщики, развалившие в начале девяностых Советский Союз; собаки, сожравшие все мясо в стране и поездками на лифте спровоцировавшие энергетический кризис; демократы – предатели и прихвостни капитализма; коммунисты – тираны и палачи; как тараканы, лезущие из всех щелей, коричневые фанаты Адольфа Гитлера…

В магазинчике № 666 так же, как и по всей стране, кипели страсти. Внутри ТОО «Лотос» тоже существовала долгожданная и немыслимая при унылом совковом социализме многопартийная система. Многопартийность, как и следовало ожидать, приводила к расколу, бунту и иногда даже к военным действиям.

Директор «Лотоса» Регина Костина была чистой воды демократкой. К ней примыкала часть грузчиков, продавцов и лоточников.

Бывшая учительница математики, неукротимая Зоя Козлодемьянская в противоположность Регине была ярой коммунисткой. За ней шла прокоммунистически настроенная часть грузчиков, лоточников и продавцов.

Неофашистов представлял сторож Хрум – вздорный и потасканный пожилой алкаш.

Двое лоточников-жириновцев были сторонниками ЛДПР, а уборщица Шайба, высохшая алкоголичка постбальзаковского возраста, была до самозабвенния влюблена в Баркашова.

Единственным представителем апокалиптического магазинчика, не примкнувшим ни к одному политическому течению, был всеобщий любимец – подовчаристый пес Чук, которого продавцы за бутылку водки когда-то выкупили у местной «шерсти», то есть у пары пьяных бомжей, собиравшихся щенка утопить. Ненавидел пса только неофашист Хрум.

С трудом окончивший начальную школу сторож полагал, что Чук «шибко умный», а «шибко умных давить надо». Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Фашисты никогда не жаловали интеллектуалов, особенно если эти интеллектуалы являлись представителями другой расы, не говоря уж о другом виде.

Ум собаки казался поистине мистическим. Хотя бомжи, собиравшиеся утопить Чука, так и не донесли его до озера, пес по необъяснимой причине панически боялся воды. Еще более удивительной оказалась способность Чука различать ментов, бандитов и обыкновенных, ничем не примечательных граждан.

На ментов Чук лаял, перед бандитами заискивал, а к остальной части человечества относился индифферентно до тех пор, пока они не вторгались на охраняемую им территорию заднего двора.

Если около магазина начинали ошиваться непонятные жлобы, по поведению пса дирекция и продавцы могли безошибочно определить, кто нарушает их покой: одетые в штатское опера или пришлые братки.

Средний вес учредителей ТОО «Лотос» колебался в районе ста тринадцати килограммов. Самой толстой была Регина. Она весила 125 кг. Замдиректора Зоя тянула где-то на 110, а бухгалтер Лариса после трехмесячных занятий аэробикой ухитрилась скинуть вес аж до ста трех килограммов, чем необычайно гордилась.

Продавцы, а, особенно, продавщицы, тоже не могли похвастаться излишней худобой. Каждый день после закрытия магазина его работники сдвигали столы в подсобке и в изобилии выставляли на них блюда и деликатесы, которым запросто мог позавидовать самый шикарный ресторан. С деликатесами соседствовали спиртные напитки самого широкого спектра – от мартини и шартреза до мексиканской текилы. Но, несмотря на все эти заграничные изыски, любимым напитком работников «Лотоса» все же оставалась родная, чистая, как слеза, отечественная водка. Второе по популярности место занимала ностальгическая совковая «бормотуха».

Во время вечерних застолий, под водочку и крутой деликатесный закусон, работники магазина шумно и азартно делились сплетнями о последних похождениях знакомых ментов, обэхаэсэсников и бандитов, спорили о политической ситуации в стране, ссорились, мирились, смачно обсуждали любовные приключения учредителей, продавцов и лоточников, и прочие животрепещущие темы.

Дискуссии были жаркими, как разгоряченные водкой тела работников магазина. Иногда они заканчивались потасовками и даже травмами средней тяжести, но потом враждующие стороны неизменно заключали мир, за который единодушно выпивали.

Основной доход магазин получал с торговли на лотках. В самом магазине летом торговля еще как-то шла, благодаря притоку снимающих комнаты дачников и загорающих на озере отдыхающих. Зимой магазин посещали преимущественно местные старики, доживающие свой век в старых деревянных избах. Новые русские предпочитали запасаться всем необходимым в крупных московских супермаркетах.

В отличие от магазина, на лотках, выставляемых в самых выгодных точках Синяевского района, торговля шла на удивление бойко. За один день торговли лоточники зарабатывали среднюю месячную зарплату, и это не считая доходов, полученных на обвесе покупателей.

Деньги, заработанные за день в магазине и на двадцати лотках, шли в общак. Половина общака пропивалась и проедалась в тот же вечер во время традиционного застолья, а оставшаяся половина, прямо как при утопическом коммунизме, делилась поровну между учредителями, продавцами и лоточниками. Водители, уборщица и сторож были вынуждены довольствоваться зарплатой, премиальными и участием в общих застольях.

Бандитскую крышу ТОО «Лотос» обеспечивали Лариса Сушко и продавец Глеб Бычков, по совместительству бригадир и смотрящий синяевской мафии.

Сушко знала Психоза с раннего детства. Квартиры их родителей находились на одной лестничной клетке, и в сопливом дошкольном возрасте Ларочка и Миша Губанов любили на пару порезвиться в песочнице, с помощью жестяного ведерка, формочек для теста и пластмассовых совочков создавая абстрактные песочные скульптуры.

Если песок был слишком сухой и не годился для творчества, Миша, как истинный джентльмен, брал на себя разрешение возникшей проблемы. Стягивая штанишки, он с серьезным видом равномерно увлажнял песочницу при помощи соответствующего мужского инструмента. Ларочка страшно завидовала Мише, потому что у нее не было такой удобной, полезной и интересной штуки, а будущий криминальный авторитет чувствовал себя важным и незаменимым и очень гордился собой.

Как и Людмила Губанова, Лариса величала Психоза Зайчиком, а Миша, с трогательной нежностью произнося каждый звук, звал пухленькую девочку «Бувочкой». Букву «л» он в то время не выговаривал.

Глеб Бычков с руководством синяевской мафии тоже был «за копыто и на ты». С подросткового возраста он был близко знаком аж с самим Бананом, фамильярно называя главаря мафии «Папулей».

По старой дружбе с Сушко Психоз разрешил магазину свободно торговать по всему Синяевскому району, и взимал с учредителей чисто символическую дань. Если же возникали какие-то проблемы с пришлыми бандитами или стихийно возникающими неподконтрольными мафии группами безбашенных отморозков, Бычков вызывал на помощь синяевскую бригаду, а то и отправлялся на разборку сам, прихватив с собой для страховки пару лоточников и несколько гранат.

Ментовской крышей магазин был обязан Зое Козлодемьянской. Зоя, помимо роковой мистической ауры, обладала уникальной способностью принимать внутрь почти неограниченное количество спиртного, почти не пьянея. Однажды на спор она ухитрилась перепить самого майора Зюзина из ГИБДД, превзойти которого доселе не удавалось ни одному работнику УВД или дорожной милиции.

Зоя щедрой рукой выставляла выпивку и неутомимо пьянствовала со всеми нужными и полезными магазину людьми – с операми, с участковыми, с сотрудниками ОБХСС и СЭС, с инспекторами пожарной безопасности, с чиновниками, ответственными за выдачу лицензий и разрешений, с работниками исполкома и так далее, и тому подобное.

Под водочку и закуску Козлодемьянская быстро и легко разрешала любые возникающие проблемы, незаметно и необидно передавала взятки, а то по пьянке еще и крутила шальную, страстную, по-цыгански бурную любовь, стремительно вспыхивающую и столь же стремительно угасающую.

Пьяную Зою боялись все. Даже в трезвом виде она была быстра и тяжела на руку. Пару раз за воровство она проламывала работниками ТОО «Лотос» забор, или врезала им так, что расхитители магазинной собственности, описав дугу, закапывались в пустые ящики от овощей или стеклотары, почти как в старых американских вестернах.

Когда Козлодемьянская зверела и входила в раж, от нее, как от безумного воина-берсерка, разбегались и прятались все работники магазина, даже неустрашимый бригадир синяевской мафии Глеб Бычков.

Казалось, от Зои исходит некая злая и беспощадная магическая сила. С ее врагами постоянно случались несчастья. Оба Зоиных мужа отправились в мир иной вскоре после развода. Один отравился угарным газом, заводя машину в гараже при закрытых дверях, а другой уснул с зажженной сигаретой и сгорел в собственной постели.

После того, как Зоя поутру после умопомрачительной ночной гулянки лихо подкатывала к магазину на частнике, машина частника обычно или ломалась, или просто не желала заводиться. Козлодемьянская приглашала очередного расстроенного водилу в подсобку и в качестве утешительного приза наливала ему стаканчик-другой водки. Работники магазина даже начали заключать пари – заведется машина или нет.

Помимо продовольственного магазина, ТОО «Лотос» принадлежало расположенное за магазином еще одно вытянутое одноэтажное строение, в котором учредители открыли приемку посуды и уютный бар с длинной полированной стойкой цвета мореного дуба, благородными темно-вишневыми паласами на полу, красивыми деревянными столами и музыкой. В память о бурной пивной молодости бар учредители назвали «Космос-2».

Укрытый за зданием продовольственного отдела, с главной артерии поселка – Дачного проспекта бар был незаметен, так что случайные посетители туда почти не забредали. В «Космосе-2» преимущественно тусовались менты и бандиты.

Облюбовавшие бар бандиты принадлежали к банде Моджахеда, бывшего опера с Петровки, вовремя сообразившего, что переметнувшись на другую сторону баррикад, при том же риске зарабатывать он станет несравнимо больше, да и на работу не надо будет ходить.

Отмороженный опер некоторое время конфликтовал с Психозом, пытаясь отвоевать у того часть территории, но вынужден был заключить перемирие, и, хотя и с неохотой, стал ходить под синяевским авторитетом.

Колоссальным преимуществом «Космоса-2» было то, что находился он на отшибе и на заднем дворе, часть которого была огорожена бетонным забором, можно было всласть пострелять по пустым бутылкам. Огневая подготовка у облюбовавших бар бандитов, если, конечно, не считать их главаря Моджахеда, была, мягко говоря, слабовата, да и прицел после избыточного приема спиртного дрожал, как наркоман во время ломки. Пули плющились о бетон, братки изощренно матерились, а бутылки, словно насмехаясь над незадачливыми бандитами, стояли торжественной шеренгой, загадочно поблескивая стеклянными боками.

На звуки ружейной канонады из подсобки белокурым воздушным шаром выплывала восьмипудовая Регина, отнимала у одного из братков обрез и недрогнувшей рукой прицельно отстреливала горлышки у бутылок. Бандиты краснели и стыдливо отводили глаза.

– Вот так надо, ребятки! – подмигивала братве любящая поохотиться на крупного зверя Костина и, довольная собой, уплывала обратно в магазин.

Вдосталь настрелявшись, братки отправлялись обратно в бар, где, под пивко и закусь, играли на деньги в «девятку».

«Пойду бандитов грабить», говорила работникам магазина Регина, боком протискивалась в дверь бара, присоединялась к теплой компании и выигрывала у братков все до последнего доллара.

Ментам, с которыми по долгу службы выпивала Зоя, тоже пришелся по душе уютный рузаевский бар, и они начали оттягиваться там после работы, праздновать в «Космосе-2» дни рождения и юбилеи.

Поначалу бандиты настороженно смотрели на ментов и садились подальше от них, но однажды, на дне рождения майора Вилочкина, Моджахед подошел к сдвинутым ментовским столам с пустым стаканом и спросил именинника: «Нальешь мне?»

Вилочкин подумал и налил. Моджахед выпил и подарил имениннику сто баксов и бутылку французского коньяка.

– Ну что, давайте мировую? – предложил ментам бывший опер.

– Ты у нас пока по делу не проходишь, так зачем нам воевать? – подал голос один из ментов.

– За мир во всем мире! – поднял тост майор.

– И пусть враги повесятся! – добавил Моджахед.

Тост за тостом, менты и бандиты сдвинули столы, и началась общая гулянка.

Приглашенные из магазина лоточницы и продавщицы азартно, со взвизгами, отбивали «цыганочку», бандиты, не считая, швыряли под ноги танцующим долларовые купюры.

Майор Зюзин из ГИБДД отплясывал с Региной, Моджахед, обняв дородное тело Ларисы Сушко, стремительно закружил ее в танце. Зоя Козлодемьянская, злорадно хохоча, поливала из шланга пьяную компанию весело пенящимся пивом…

Где-то далеко, в нищей голодной Индии, над кишащими заразой и паразитами затхлыми заводями раскрывались под солнцем прекрасные бело-розовые цветы лотоса – символ чистоты, расцветающей в грязи.

В России бурлили политические страсти, над океанами проносились торнадо и ураганы, мир содрогался от кризисов, войн и землетрясений; голод, малярия и СПИД косили черное население Африки; Папа Римский просил прощения за преступления, совершенные церковью; главари религиозных сект в преддверии конца света травили, резали и жгли своих последователей, а маленький Рузаевский магазинчик № 666, прилепившейся к несущейся в черной бесконечности Космоса песчинке под названием планета Земля, жил своей собственной, веселой и бесшабашной, неповторимой и прекрасной, бурной и непредсказуемой жизнью.

До платформы Рузаевка Денис доехал на автобусе. Пройдя по подземному переходу на противоположную сторону железной дороги, он словно попал в другой мир: из пыли, асфальта и высотных домов большого города он перенесся в утопающий в зелени безмятежный и пасторальный дачный поселок.

Среди черных и гнилых покосившихся заборов, как мухоморы в пожухлой осенней траве, то тут, то там гордо вздымались на максимально дозволенную нормами строительства высоту прячущиеся за кирпичными оградами шикарные особняки новых русских.

Старая и согбенная, как баба-яга, старуха в черном платке, размахивая клюкой, кричала на крупного белого козла, пытающегося через щель в заборе прорваться на чужую территорию. Тощие козы – гарем рогатого бандита – энергично ощипывали траву вдоль дороги, косясь на бабку черными и круглыми бусинками глаз.

Справа доносился многоголосый собачий лай. Там, за березовой аллеей, виднелась окруженная забором из проволочной сетки собачья площадка.

Денис остановился и задумался, прикидывая, как действовать дальше. Он даже не знал, где именно произошло преступление. У генерала Красномырдикова в Рузаевке был особняк. Может быть, убийство произошло в самом особняке? Хотя вряд ли. В выпуске новостей об этом обязательно бы упомянули. Для начала надо расспросить обо всем какую-либо старушку из местных.

Зыков задумчиво посмотрел на бабу-ягу с козлом. Слишком дряхлая. Из такой много не вытянешь. Идущие от электрички пешеходы скорее напоминали дачников или отдыхающих, отправляющихся на рузаевское озеро. От них тоже толка не будет.

Денис знал, что сразу за поселком начиналась зона отдыха. Несколько лет назад он бывал в этих местах. Большое озеро, окруженное лесом, в котором росли грибы и земляника. Туристы валом валили на рузаевские пляжи. К сожалению, туристы в качестве источника информации не годились. Надо было отыскать кого-либо из местных.

Лай собак на площадке становился все громче и истеричней. Доносились и людские голоса. Крики усиливались. На площадке явно что-то происходило.

Заинтересованный Денис сошел с асфальтовой дорожки и по выщипанной козами траве направился к сетчатой ограде.

Человек тридцать собаковладельцев бестолково метались по площадке, отчаянно дергая за поводки своих возбужденных питомцев. Доги, «кавказцы», ризены, боксеры, овчарки и черные терьеры рычали и лаяли, то норовя вцепиться друг в друга, то задирая морды к небу, словно изливая ему свое возмущение.

Бегающие по площадке люди тоже смотрели наверх. Денис сообразил, что источником переполоха оказался человек с громадной восточно-европейской овчаркой, стоящий на верхней площадке высокой и крутой тренировочной лестницы. Сложившись пополам и боком привалившись к деревянному ограждению, мужчина одной рукой держался за поясницу, а другой с трудом удерживал яростно лающего на толпу пса.

– Тихо! – перекрыл всеобщий гвалт звучный женский голос.

Над площадкой мгновенно воцарилась тишина. Молчали все – и люди и собаки.

– Сидеть! – раздалась новая команда.

Псы послушно опустили на землю пушистые разномастные задницы. Пожилая дама, по ошибке принявшая команду на свой счет, с готовностью уселась рядом со своим криволапым английским бульдогом. Теперь она не заслоняла от Зыкова женщину, которой с помощью двух четких коротких команд удалось навести порядок на площадке.

Освещенная солнцем, под лестницей стояла молодая блондинка с нежной, как взбитые сливки, молочно-белой кожей. У девушки было сильное тело с развитой грудью и бедрами и крепкая широкая кость, придающая ей сходство с воспетыми в древне-германском и скандинавском эпосе белокурыми женщинами-воительницами.

Как известно, каждый мужчина тащится от своего типа женщин. Одни западают на длинные жеребячьи ноги манекенщиц, другие сходят с ума от презрительного прищура черных миндалевидных глаз восточных красавиц, третьи теряют голову от аромата длинных, густых и жестких, как лошадиная грива, волос смуглых латиноамериканок.

Денису никогда не нравились тонкие, как кобры, и длинные, как пожарные каланчи, манекенщицы, от которых еще несколько десятилетий назад нормальные здоровые мужчины шарахались бы, как от чумы. В университете сокурсницы Зыкова до хрипоты обсуждали преимущества разных диет и безжалостно морили себя голодом, вгоняя измученное молодое тело в непонятно каким идиотом придуманное прокрустово ложе 90-60-90. Впрочем, придумал это далеко не идиот.

Искусно запущенная средствами массовой информации тенденция к повальному абсурдному похуданию приносила миллиарды долларов компаниям, выпускающим «чудодейственные» таблетки и препараты, гарантирующие быструю и эффективную потерю веса. Не меньшие прибыли получали производители тренажеров, пищевых добавок и диетпродуктов.

Препараты и добавки худеть не помогали, а если и помогали, то вызывали вредные для здоровья побочные эффекты. Об этом газеты, купленные на корню мультинациональными компаниями, писали редко, и то лишь в тех случаях, когда не удавалось замять скандал, возникший вокруг очередного чудо-препарата.

Будучи журналистом, Денис слишком хорошо знал, насколько легко управлять массовым сознанием, систематически и целенаправленно «промывая» людям мозги. Он и сам этим занимался. С помощью искусной пропаганды толпу можно было заставить худеть, толстеть, краситься в оранжевый или зеленый цвет, молиться или убивать, голосовать за того или иного политика, а то и страховаться от похищения инопланетянами.

Специалист по мифотворчеству, он научился ценить в людях редко встречающуюся индивидуальность, способность противостоять навязываемым извне бессмысленным, нелепым или фальшивым ценностям и идеалам. Сам не понимая почему, Зыков был уверен, что блондинка на площадке была именно такой – сильной, умной и независимой личностью.

Всего пару дней назад утверждавший в компании друзей, что любовь – это торжество воображения над интеллектом, Денис, так и не успев понять, что с ним происходит, пал жертвой въедливого и беспощадного, как голодный хорек, вируса любви с первого взгляда. Цыганка оказалась права. Зыков встретил свою блондинку и по уши влюбился в нее.

– Я вас предупреждала, – сказала Катя. – Не стоило вам лезть на вышку.

Василий Федорович попробовал распрямить скрученную ревматизмом поясницу и болезненно застонал. Его мощный овчар по кличке Феликс, решив, что хозяина незаслуженно обижают, яростно залаял на Катю.

Семидесятилетний пенсионер, в прошлом полковник КГБ, назвал свою собаку в честь «железного наркома» – Феликса Эдмундовича Дзержинского. Воспитать пса полковник решил так, чтобы верному соратнику Ленина не было стыдно за своего мохнатого тезку.

Бодрый подтянутый пенсионер и его овчарка выполняли все задания Кати на «отлично», с радостным азартом юных пионеров. Несмотря на предостережения Серовой, страдающий приступами радикулита Василий Федорович решил непременно взобраться наверх по крутой узкой лестнице вместе со своим питомцем.

По закону подлости радикулит скрутил отставного полковника именно на верхней площадке, а возбудившийся от болезненных стонов хозяина Феликс рвался на поводке, истерически лаял и кусал всех, кто пытался взобраться наверх и помочь Василию Федоровичу.

– Сейчас Боря наденет защитный костюм, заберется на лестницу и отвлечет вашу собаку, – сказала Катя. – Пока Феликс будет выяснять отношения с Борей, я поднимусь с другой стороны и помогу вам спуститься.

Хозяева собак с любопытством наблюдали, как Боря Фридман надевает поверх телогрейки и штанов защитные щитки. Вооружившись куском вареной колбасы на случай, если Феликс предпочтет пойти на мировую, дразнила полез на вышку.

Операция спасения началась.

Дождавшись конца занятий, Денис подошел к калитке. Пропустив вперед двух игриво покусывающих друг друга ризеншнауцеров, он опасливо обошел стороной напоминающего огромный мрачный валенок коммодора и направился к Кате.

– Здравствуйте.

Девушка с вежливым интересом посмотрела на Зыкова.

– Меня зовут Денис, – краснея, представился он.

– Какая порода? – равнодушно поинтересовалась блондинка.

– Порода? – растерялся Зыков. – Э-ээ… журналист.

– Журналист? – вскинула брови девушка. – Теперь это порода?

– Скорее, профессия, – уточнил Денис.

Со свойственным влюбленным максимализмом он готов был убить себя за глупость.

Серова вздохнула.

– Я спрашиваю, какой породы ваша собака.

Денис тупо посмотрел на нее.

– У вас есть собака? – Катя начинала терять терпение.

Собаки у Дениса не было. Он лихорадочно соображал, где бы ее позаимствовать. Разве что одолжить у мамы карликового пинчера Сухарика? Маленькое дрожащее существо, без труда умещающееся в обувную коробку. Будет выглядеть немного неуместно на площадке для служебных собак, но ничего более путного в голову, как назло, не приходило.

Серые глаза девушки с легким раздражением смотрели на Зыкова. Еще немного, и она решит, что он «тормоз».

– Собака у вас есть? – повторила вопрос Катя.

– Есть, – ответил Денис. – Сухарик.

– Сухарик?

– Карликовый пинчер, – торопливо пояснил Зыков. – Он такой легенький и сухощавый, что его назвали Сухариком.

– Вы хотите тренировать у нас на площадке карликового пинчера? – на всякий случай уточнила Серова.

Денис нервно сглотнул и кивнул головой.

– Какой именно курс вас интересует? Общий курс дрессировки, защитно-караульная служба, задержание преступников, следовая работа, поиск наркотиков или взрывчатых веществ?

– Не издевайтесь, – попросил Зыков. – Вообще-то у меня нет собаки. Но я завтра же ее заведу, если у меня не окажется другой возможности познакомиться с вами. Какую породу вы предпочитаете?

– Вы действительно журналист?

Денис кивнул.

– И каким ветром вас занесло в Рузаевку? Интересуетесь убийством генерала Красномырдикова?

– Это все цыганка, – объяснил Зыков.

– Цыганка?

– Вы не поверите, но сегодня утром цыганка нагадала мне, что я найду убийцу генерала и стану знаменитым. И еще…

– Что «еще»? – усмехнулась Катя.

Денис вздохнул.

– Еще я встречу красавицу блондинку, которая станет моей женой, – краснея, выпалил он. – Причем встречу сегодня. Вот я и встретил вас.

– Вы что, делаете мне предложение? Я правильно поняла?

– Ну-у… в общем-то да.

– Что значит «в общем-то»?

Разговор становился все более абсурдным, но отступать было некуда.

– Я прошу вас стать моей женой, – ужасаясь самому себе, решительно произнес Зыков.

– Я согласна, – спокойно сказала девушка и насмешливо посмотрела на испуганное лицо журналиста. – Но только при одном условии.

– П-ри каком условии? – заикаясь, пробормотал Денис.

– При условии, что вы раскроете убийство генерала и станете знаменитым. Кстати, меня зовут Катя. Рада познакомиться со своим будущим мужем.

– Омоновец опоздал на службу, – сказал Колюня. – Начальство, естественно, психует. Он объясняется с шефом: «Готовлюсь к выходу строго по графику. Натянул камуфлягу „город“, налокотники, наколенники, прицепил к поясу резиновую дубинку-„демократизатор“, рацию в карман всунул, пистолет в кобуру, гранаты по „разгрузке“ распихал, нож в ножны. Надел каску-сферу, автомат на шею повесил, взглянул в зеркало… и от страха усрался».

Майор Зюзин из ГИБДД хлопнул себя руками по бедрам и раскатисто захохотал.

– На тебя, Колюня, и камуфлягу с гранатами цеплять не надо – и так любой усрется. Сам-то не боишься в зеркало смотреть?

– Не, у меня желудок крепкий, – усмехнулся опер УВД Николай Чупрун. – Так что, поспособствуешь моему корешу с техосмотром?

– Какие проблемы, – усмехнулся майор. – С тебя бутылка.

– Договорились, – протянул ему руку Колюня. – Ну, бывай.

– Счастливо, – пожал ему руку Зюзин.

– Пистолеты, финки на снег. Выходи по одному! – хриплым голосом Глеба Жеглова гаркнул Колюня и двинулся, «разгребая» по Страстному бульвару.

Испуганные прохожие шарахнулись в сторону.

– Бандит, бесовское отродье! – охнула сгорбленная бабка с авоськой и испуганно перекрестилась. – Куда только милиция смотрит!

Колюня довольно хохотнул и прибавил шагу. У него было прекрасное настроение. Сегодня у него был выходной. Утренняя тренировка в спортзале, потом плановое посещение любовницы – культуристки плюс самбистки-тяжеловеса «в одном флаконе». Плотный обед и еще более плотный секс. Сто пять килограммов мускулистой и горячей девичьей плоти – это покруче, чем штангу потягать.

В довершение всего – стопочка водки и четыре кружечки пивка в компании дружка-«гиббона», то есть ГИБДДиста Паши Зюзина, законченного алкаша, но своего в доску парня, работающего в отделе «на правах», и прославившегося тем, что однажды он чуть не протаранил машину самого Ельцина.

Эта история сделала Пашу знаменитым. С тех пор коллеги по работе называли Зюзина не иначе, как Трезвым Террористом, или сокращенно ТТ.

Наклюкавшийся в доску майор твердо решил пересечь на своем «вольво» перекрытый в связи с проездом президентского кортежа Ленинский проспект. Он же майор ГИБДД, мать вашу так, а не какой-нибудь «чайник», с бараньей обреченностью ожидающий разрешения на проезд!

Нетвердой ногой Паша Зюзин врезал по газам, миновал череду застывших вдоль тротуара машин и на глазах изумленного патруля вылетел с улицы Миклухо-Маклая на перекресток как раз в тот момент, когда по нему уже двигался президентский кортеж.

– Банзай! – заорал майор, вихрем проносясь в пяти сантиметрах от знаменитого Ельцинского бронированного ЗИМа с потайными люками, предназначенными для снятия десанта с крыши. Водитель ЗИМа ударил по тормозам, выворачивая руль в сторону.

– Террорист! – взвыл начальник службы охраны президента.

Истерически завывая сиренами, бронированные черные «мерседесы» охраны помчались вдогонку.

Зюзин не стал убегать. Послушно затормозив у тротуара на улице Двадцати шести бакинских комиссаров, он высунул в окно голову и удостоверение майора милиции.

– Ша, ребята! Я св-вой! – дружески улыбнулся Паша сотрудникам ФСБ и службы безопасности.

– Ах ты… еж педрильный! – задохнулся от возмущения охранник. – Что ты мне ксиву свою в морду тычешь? Ты ж президента чуть не укокошил, террорист мудохнутый! Ты же пьян в зюзю!

– Не в зюзю, а Зюзин, – поправил его майор. – З-зюзин я. З-зачем сгущать краски? Жив твой президент. Пусть дальше Россию гробит. Св-вой я, говорю, свой! Вникаете? Майор ГИБДД. Вы ж у своего права не отнимите?

– Отнимем. Еще как отнимем, – ласково пообещал сотрудник ФСБ. – А удостоверением своим можешь подтереться. Нам ГИБДД по фигу. Мы из другого ведомства.

Сотрудник ФСБ ошибался. Права у майора Зюзина остались, так же как и его обязанности.

Получив заключение экспертизы о проверке майора на алкоголь, фээсбэшник недоуменно потряс головой, а потом, наклонившись к Паше, нюхнул забористого запаха перегара и брезгливо поморщился. После этого он снова посмотрел на листок, где черным по белому было написано, что содержание алкоголя в крови майора ГИБДД П.Н. Зюзина не превышает допустимой нормы.

– Как это не превышает? – сдавленным голосом поинтересовался фээсбэшник. – От него же несет за версту! Сделайте повторный анализ!

Паша вздохнул и незаметно сунул лаборантке Леночке еще одну пятидесятидолларовую купюру.

– Содержание алкоголя в крови не превышает допустимой нормы, – зверея, прочитал сотрудник ФСБ новое заключение. – Как это, мать вашу, не превышает? Да от него же разит!

Леночка подмигнула майору и с явным удовольствием посмотрела на «чекиста». Фээсбэшников она не любила.

– Раз анализ подтверждает, что майор Зюзин трезв, это значит, что он трезв, – отчеканила лаборантка. – Не знаю, как делают экспертизу у вас в ФСБ, а у нас он трезвый, хоть сто экспертиз проведите.

Фээсбэшник сдался, хотя и накатал рапорт в соответствующие инстанции. В ответ пришла бумага из центрального управления ГИБДД, в котором майор Зюзин характеризовался как ценный кадр и офицер безупречной репутации. В результате майора временно перевели на патрульную машину и за ним закрепилось прозвище ТТ – Трезвый Террорист.

Итак, расставшийся с майором Зюзиным Колюня разгребал по Страстному бульвару в направлении Петровки. Термином «разгребать» или «раздвигать» обозначалась весьма специфическая походка, напоминающая нечто среднее между движениями раскованных американских негров-рэпперов и конькобежцев на длинную дистанцию.

Синяевский опер в такт шагам ритмично разворачивал туловище то в одну, то в другую сторону, и широко, со вкусом размахивал локтями, словно разбрасывая в сторону всех и вся. Этой крутой походочкой Колюня показывал окружающим, что у него все о’кей, что он пребывает в кайфе и чувствует себя на вершине мира.

В огромном, нависающем над штанами животе опера при каждом движении приятно побулькивало пиво. Маленькие прищуренные близко поставленные глазки помещались в аккурат между загорелой приплюснутой лысиной с торчащими над ушами последними островками жестких курчавых волос и причудливо змеящимся вниз многократно переломанным носом, под которым презрительно и угрожающе кривились узкие плотно сжатые губы.

Заправленная в джинсы грязноватая, некогда белая маечка открывала густую поросль растительности на груди и массивных квадратных плечах.

Даже пребывая в хорошем настроении, стадвадцатикилограммовый Колюня наводил на окружающих суеверный ужас, когда же он зверел и «съезжал с катушек», от него шарахался даже ОМОН.

К родимому зданию Петровки, 38, Колюня шел просто так, от нечего делать. Раз все равно проходит мимо, отчего бы не узнать, как дела у ребят?

Перед входом в здание УВД стоял крытый грузовичок ОМОНа. На грязном, запыленном крыле какой-то шутник, прямо по анекдоту, пальцем написал «цэ-менто-воз».

Сами омоновцы в полном боевом прикиде – масках, камуфляге, бронежилетах, с автоматами готовились погрузиться в грузовик.

– Колюня! – распахнув объятия, к Чупруну бросился полковник Обрыдлов, его непосредственный начальник. – Ты вовремя! Мы едем на задержание Пасюка. Давай с нами!

– Пасюка? – ухмыльнулся опер. – Такого я не пропущу. У меня с этим гадом свои счеты.

Богдан Пасюк по прозвищу Удмурт, основной торговец оружием синяевской группировки, грубо подмял под себя инспектора налоговой службы Агнессу Деникину, не подозревая о том, что к двери ее квартиры стягивается подразделение ОМОНа.

Агнесса застонала и выгнулась дугой, почувствовав шеей жесткие очертания спрятанного под подушкой автоматического пистолета «Кедр». Это прикосновение возбуждало ее даже сильнее, чем пронзающая ее насквозь твердая, как оружейная сталь, плоть Богдана.

Омоновцы переглядывались, прикидывая, кто первый ворвется внутрь.

– Давай! – шепнул Колюне полковник Обрыдлов и протянул ему свой пистолет.

Крепко обхватив ладонью рукоять оружия, опер жестом предложил омоновцам расступиться. Задумчиво почесав через маечку волосатую грудь, Чупрун с яростным фырканьем встряхнулся всем телом, как кикбоксер перед решающей схваткой, вызывая прилив внутренней агрессии.

Глаза Колюни устрашающе выпучились, верхняя губа приподнялась, обнажив неровный звериный оскал желтоватых прокуренных зубов.

Сто двадцать килограммов яростной Колюниной плоти врезались в обитую рыжим дерматином дверь налогового инспектора. Дверь жалобно хрустнула и сорвалась с петель. Ведомый скорее чутьем, чем рассудком, опер безошибочно завернул в спальню и, сильно оттолкнувшись ногами от порога, как прыгун в длину, потной торпедой пролетел разделяющее дверь и кровать расстояние и всей своей тушей плюхнулся на не успевшего понять, что происходит, бандита.

Вдавленная вглубь дорогого ортопедического матраса, Агнесса Деникина тихо вякнула, с ужасом почувствовав, как под двумя центнерами живого веса прогнулись и хрустнули ребра, безжалостно выдавливая из легких резервные запасы воздуха. Агнесса хотела крикнуть или прошептать хоть слово, умоляя освободить ее, но не смогла издать не звука.

Рука распластанного на налоговом инспекторе Удмурта скользнула под подушку. Перехватив кисть Богдана, Витя злобно подпрыгнул на нем, и, следуя примеру неукротимого Майкла Тайсона, тяпнул Пасюка зубами за ухо.

Ворвавшийся в спальню вслед за бравым опером ОМОН бодро защелкнул наручники на запястьях Богдана. Витя с сожалением выпустил из зубов недоеденное бандитское ухо, и, вытащив из-под подушки «Кедр», сполз с Удмурта.

Пара дюжих ребят в камуфляге и защитных шлемах рывком поставила Пасюка на ноги, и красная как рак полумертвая Агнесса со свистом и хрипом втянула воздух в спрессованные легкие.

Полковник Обрыдлов одобрительно хмыкнул, с интересом изучая ядреные формы Деникиной.

– Налоговый инспектор и два мужчины сверху. Кажется, в групповухе такая позиция называется «гамбургер», – задумчиво заметил он.

– Ты шутишь, – сказал Сергей Ясин.

– Я не шучу, – возразил Максим Лизоженов.

– На наркотики подсел? – осторожно поинтересовался бизнесмен.

– Придумаешь тоже – наркотики! Я торгую, а не употребляю, – обиделся сын советского поэта.

– Решил разыграть меня, да?

– Какие, к черту, розыгрыши! – разозлился Максим. – От этого зависит моя жизнь.

– Твоя жизнь зависит от того, сумеет ли Адам фон Штрассен оттрахать перед камерой Ладу Воронец?

Лизоженов болезненно поморщился.

– Не трави душу.

– Извини за нескромный вопрос. А что, если у Адама не встанет?

– Не встанет? На Ладу Воронец – и не встанет?

– Но ведь он все-таки пес, – заметил Сергей.

– Да хоть кот. Главное, что Адам – мужик. На Ладу у всех встает. На съемках последнего клипа при виде Лады в нижнем белье у нас слон цирковой возбудился. Чуть всю съемочную площадку не разнес. К тому же Адам твой – крутой парень. Он же мастино неаполитано! Зверь, а не пес! Врожденные инстинкты защитника. Высочайший интеллект. Адаму даже обучение не требуется.

– Ты что, рекламу читал? – мрачно поинтересовался Ясин.

– Читал.

– Послушай! – Сергей с надеждой взглянул на приятеля. – А может быть, я вместо Адама…

– Что – ты? – не понял Лизоженов.

– Ну… это… оттрахаю Ладу. У меня точно встанет. Гарантирую.

– Только если ты загримируешься под аргентинского дога, – вздохнул Максим. – Я бы и сам мог Ладу трахнуть, да проблема в том, что Психозу вынь да положь эстрадно-постмодернистскую зооэротику.

– Так это нужно Психозу? – удивленно вскинул брови бизнесмен. К синяевскому авторитету он относился с уважением. Психоз уже в течение пяти лет обеспечивал надежную крышу его фирме. – Он что, извращенцем заделался?

– При чем тут извращения? Это бизнес, – объяснил Максим. – Психоз собирается толкать порнушку зарубежным лохам по Интернету, вот ему и потребовалось нечто оригинальное, чтобы товар был конкурентоспособным.

– Да, Лада Воронец, совращающая Адама фон Штрассена – это действительно нечто оригинальное, – согласился Ясин. – Кстати, как Воронец отнеслась к этой затее? Говорят, в последнее время она переключилась на женщин, мотивируя это тем, что все современные мужики – козлы и педерасты.

– Лада пока ничего не знает.

– Не знает? И как, интересно, ты надеешься ее уговорить?

– С Воронец я разберусь. Кроме того, фон Штрассен – не козел и не педераст. Это же крутой мужик. Зверь. Женщины таких любят.

– Ты уверен?

– Уверен, – подтвердил Максим. – Вообще-то кроме Лады, там будет еще одна певица, начинающая. Поет хреново, зато тело – полный улет. Натуральная блондинка, между прочим.

– И все это счастье – Адаму?

Лизоженов кивнул.

– Сейчас я тебе кое-что покажу, – сказал Ясин. – Сделай вид, что нападаешь на меня, только бей не сильно, не увлекайся.

– Это еще зачем? – удивился Максим.

– Давай, начинай. Адам, Адам! – позвал бизнесмен.

Дверь комнаты медленно приоткрылась, и в нее просунулась здоровенная складчатая морда со скорбными и выразительными темно-карими глазами.

Опасливо косясь на фон Штрассена, Лизоженов размахнулся и несильно ударил приятеля по плечу. Пес повернул голову на бок. В скорбных глазах зажглась искорка неподдельного интереса.

– Бей! Кричи, угрожай мне! – подбодрил товарища Сергей.

Лизоженов, постепенно входя во вкус, принялся осыпать Ясина ударами и оскорблениями.

– Спасите! Помогите! Убивают! – притворно корчился от боли бизнесмен. – Адам! Взять его! Взять! Фас!

Мастино неаполитано неспешно пропихнул могучее мускулистое тело в дверной проем, сел на пол и, время от времени поворачивая голову из стороны в сторону, с ленивым любопытством наблюдал за ходом поединка.

– Взять его! Взять! – надрывался Сергей.

Фон Штрассен тряхнул щеками и шумно сглотнул слюну.

– Все! Больше не могу! Устал! – задыхаясь, выпрямился Максим.

Пес встал и, неторопливо приблизившись к Лизоженову, задумчиво понюхал его ботинок. Еще немного подумав, он задрал ему носом штанину и нежно лизнул в щиколотку, словно благодаря за доставленное удовольствие.

– Что это с ним? – недоуменно спросил Максим. – Я боялся, что он меня загрызет. А как же врожденные инстинкты защитника?

– Туфта. Рекламный трюк для таких идиотов, как я. Как подумаю, что это бродячее кладбище собачьего корма будет трахать Ладу Воронец и роскошную натуральную блондинку – прямо выть хочется. Разве это справедливо?

– Жизнь вообще несправедливая штука, – сочувственно вздохнул Лизоженов.

– Тело генерала обнаружили здесь, у памятника Зое с кислотой, – сказала Катя, указывая на скромный гранитный обелиск, стоящий на газоне перед небольшим одноэтажным магазином.

– Памятник Зое с кислотой? – недоуменно повторил Денис, скользя взглядом по строчкам, высеченным на сером граните: «Жителям поселка Рузаевка, погибшим на фронте в годы Великой Отечественной войны».

– Его все так называют, – пояснила Серова. – Зоя Козлодемьянская – это замдиректора магазина. Она коммунистка, а Регина, директор магазина – демократка. Они все время ругаются из-за политики. Однажды они в очередной раз поссорились, и Зоя сказала: «Сейчас я вылью серную кислоту на твой поганый язык».

Кислота для автомобильных аккумуляторов стояла в туалете, так что Зоя побежала за ней, а Регина, спасая свою шкуру, выскочила из магазина. Козлодемьянская погналась за Региной. Зрелище было то еще, если учесть, что обе дамы весят далеко за центнер, а кричат так, что запросто заглушают пароходную сирену. Все покупатели и сотрудники магазина высыпали наружу, чтобы посмотреть.

Магазинное начальство побегало вокруг памятника, а потом замдиректора споткнулась о плиту в его основании, упала и пролила кислоту. Видишь, здесь даже пятно осталось. С тех пор рузаевцы называют этот обелиск памятником Зое с кислотой.

– Веселая у вас здесь жизнь, – заметил Денис. – И часто у вас случаются такие представления?

– По несколько раз на дню, – пожала плечами Катя. – Замдиректора всегда гоняется за директором.

– Странно это как-то, – удивился Зыков. – Почему же тогда директор ее не уволит?

– Потому что Зоя обеспечивает ментовскую крышу. Вусмерть упаивает ментов в сауне. Ты не поверишь, но она запросто может перепить целый взвод омоновцев, не говоря уже о хиляках из ОБХСС. Она недавно одному обэхаэсэснику голову проломила, насилу спасли. Роковая женщина. И магазин роковой. Знаешь, какой у него номер? 666. Число Антихриста.

– И ее не посадили? – удивился Денис.

– Кого? Зою? Ты что! Такую не посадят. И вообще, она не нарочно. ОБХСС пришло делать контрольную закупку. Ну, как водится, напились все вдребадан – и дирекция, и продавцы, и обэхаэсэсники. Сначала в баре при магазине пили, а потом в подсобку перешли. Тут в Зое бес и взыграл. Она крикнула: «Держите бабочку» – и прыгнула на руки тому парню. Обэхаэсэсник высокий был и тощий, а Козлодемьянская как-никак центнер с гаком. Парень сдуру ее подхватил, да вместе с Зоей и рухнул. Ей ничего, она сверху была, а он о напольные весы голову раскроил. Череп треснул, швы пришлось накладывать, но ничего, обошлось, потом они с Зоей даже любовь крутили.

– С ума сойти, – восхитился Денис. – А откуда ты все это знаешь?

– У меня на площадке их продавец собаку тренировал. Сенбернара-эпилептика. Я потом ему частные уроки давала, а заодно и отоваривалась в магазинчике по блату. Он по совместительству бандит синяевской мафии.

– Кто бандит? – опешил Денис. – Сенбернар-эпилептик?

– Да нет. Бандит – продавец. А сенбернар так ничему и не научился. Он все время лежит, как тряпка, когда не ест, а потом у него начинается припадок, и он выскакивает в окно, высаживая оконную раму. Поэтому у Глеба на всякий случай всегда несколько запасных рам со стеклами припасено. Пес одну высадит, он другую вставит.

– Глеб – это бандит-продавец? – на всякий случай уточнил Зыков.

– Продавец, – кивнула Серова. – А пса-эпилептика зовут Маузер. Полный идиот, но Глеб его обожает. Говорит, что Маузер чем-то напоминает ему Психоза.

– Ты имеешь в виду авторитета синяевской мафии?

– А кого же еще? Магазин под Психозом торгует. Идеальная крыша. И менты, и бандиты.

Денис потряс головой. На него свалилось слишком много информации.

– Наверняка эти ребята из магазина много чего знают про генерала, – задумчиво сказал он. – Как-никак, Красномырдиков был их соседом. Наверняка и в магазин заходил. Ему перед выборами необходимо общаться с народом. Раз у вас с Глебом хорошие отношения, может, расспросишь его? Вдруг удастся что-либо выведать?

– Не получится. И не мечтай, – покачала головой Катя.

– Почему? Это опасно? Глеб не любит лишних расспросов?

– Опасно для здоровья, – усмехнулась девушка. – Чтобы что-то выведать у Глеба, мне придется с ним выпить, иначе душевного разговора не получится, а я, к сожалению, непьющая.

– А без выпивки нельзя? – жалобно поинтересовался Денис.

– Исключено. Кстати, в какой газете ты работаешь?

Зыков замялся.

– Вообще-то я внештатный корреспондент «Мега-СПИД-Экспресс».

– Да ты что! Серьезно? И под какой фамилией ты пишешь?

– Жора Турецкий, – смущенно потупился Денис.

– Вот это да! А ведь я тебя читала! Это же ты написал статью «Старушки-лесбиянки ведут учет вологодских собачек»?

– Господи! Неужели ты читаешь эту муру? – сморщился Зыков.

– Ты что! Это же здорово! Уж лучше читать про вологодских собачек, чем про нудные разборки между думскими фракциями. А постоянное место работы у тебя есть?

– К сожалению, нет, – вздохнул Денис. – Не представляешь, как мне надоело строчить похабные статейки для «Мега-СПИД-Экспресса». Если я раскрою убийство Красномырдикова, это откроет мне дорогу в большую журналистику. Я хочу заниматься глубокими и серьезными социальными исследованиями. Взять тех же синяевских бандитов. Написаны уже десятки книг об их преступлениях, но это – лишь внешняя сторона их деятельности. Все убеждены, что это безжалостные звери и подонки, но ни один журналист еще не показал их изнутри, их настоящее, человеческое лицо. Они ведь тоже люди, такие же, как мы, но по какой-то причине выбравшие криминальный путь. Знаешь, мне бы хотелось внедриться в их среду, понять их и написать нечто более глубокое и убедительное, чем «Синяевская братва» Вениамина Сукина или «Щупальца синяевского спрута» Арнольда Блатоватого.

А менты! Представляешь, какая это благодатная тема? С легкой руки писателей и киношников менты в сознании россиян ассоциируются или с образцово-показательной Анастасией Каменской, или с честно живущими на одну зарплату сусально-бравыми операми из сериала «Улицы разбитых фонарей». Разве настоящие менты такие?

– Нет, – покачала головой Серова. – Не такие. Уж я на них насмотрелась. Воруют и продаются – но в разумных пределах. По-своему милые люди. Они же не виноваты, что у них такая жизнь. Нервотрепка и риск – как у бандитов, а материальных стимулов – никаких. Явная несправедливость. Вот бедняги и крутятся, чтобы выжить. Кстати, я бы на твоем месте на территории Рузаевки не упоминала, что бандиты – это безжалостные звери и подонки. Я с ними на площадке общаюсь. Когда они не на работе, это вполне нормальные ребята, и собак дрессируют ответственно – не то, что менты. Вообще-то между ментами и бандитами есть что-то общее, только пока не могу понять что.

– Вероятно то, что и те, и другие имели несчастье родиться в России, – пожал плечами Денис.

– А знаешь, у меня идея! – неожиданно встрепенулась Катя. – Это разом решит все твои проблемы. Ты выведаешь все, что возможно, о смерти генерала, а заодно близко пообщаешься с ментами и бандитами. Но учти – придется пить. И возможно, много пить.

– Какая идея?

– В магазин требуются лоточники. Я могу порекомендовать тебя Глебу. Деньги платят хорошие. За день торговли выходит где-то средняя месячная зарплата, плюс деньги от обвеса. Только имей в виду – половина денег идет в общак, и ее каждый день пропивают. Так что пить придется обязательно.

– А если язвенником сказаться? – жалобно спросил Зыков.

– Не стоит. Доверять не будут, – покачала головой Катя. – Непьющему – какое доверие? Ничего, как-нибудь выкрутишься. Прикинешься, что пьешь, а сам потихоньку выльешь куда-то. Спьяну они ничего не заметят.

Денис задумался. Предложение было заманчивым. Работы у него не было, деньги на исходе.

– Я раскрою убийство генерала и опубликую книгу о ментах и синяевской мафии, – произнес он, убеждая самого себя в неизбежности этого шага.

– Ты станешь российским Марио Пьюзо, – подмигнула ему Серова. – Напишешь книгу «Любимый мент синяевского пахана». В любом случае игра стоит свеч. Даже если с убийством Красномырдикова у тебя ничего не выйдет, незабываемые впечатления тебе гарантированы. «Мега-СПИД-Экспресс», да и любая другая газета удавится за подобный материал.

– Ладно. Я согласен, – вздохнул Зыков. – Веди меня к своему бандиту с сенбернаром-эпилептиком.

– Несмотря на то что женщина уже много лет живет рядом с человеком, в ее поведении и образе жизни остается еще много загадочного и непонятного, – изрек полковник Обрыдлов, подливая Колюне в стакан водку из заначеной в сейфе его кабинета бутылки.

В данном случае слова Ивана Евсеевича были камнем в огород сотрудницы его отдела старшего оперуполномоченного уголовного розыска Марины Александровны Червячук.

– Есть женщины, а есть суки, – глубокомысленно заметил Колюня. – И вообще, принципиальный мужик в юбке – это не женщина. Женщина – это… – Чупрун задумался, подбирая подходящее определение. Ему вспомнились жаркие объятия Верочки – стапятикилограммовой самбистки-культуристки. – Ну… в общем…

– Я тебя понимаю, – кивнул начальник и отпил из своего стакана.

– Она узнала про Уголовный Кодекс, – пожаловался Колюня.

– Я в курсе, – вздохнул полковник. – Она ко мне приходила. Червячук подозревает, что я был в сговоре с тобой.

– Нержавеющая Маня на тебя наезжает? – ужаснулся Чупрун. – Она что, собирается телегу на нас накатать?

– Телегу не накатает, – покачал головой Обрыдлов. – Знает, что ябед у нас не терпят. Зато смотрит на меня своими очками, как солдат на вошь, словно она в управлении одна такая честная. Ей плевать, что с раскрываемостью преступлений в городе полные кранты. Сначала ей пытки, видишь ли, не нравились. Ладно, пошли ей навстречу, воздействуем теперь на задержанных Уголовным Кодексом – а она опять недовольна. Аналитик, мать ее так, со всяческими идеями насчет психологического подхода. А нам что теперь делать? Ты и Уголовный Кодекс были гордостью нашего отдела. Подозреваемые кололись – на раз, только так. А что теперь? Из-за убийства Красномырдикова пресса словно с цепи сорвалась. Вынь да положь им этого убийцу. Теперь из-за нержавеющей Мани Кодекс использовать нельзя, а как без него работать?

– Сука, – повторил Колюня и снова выпил. – До самого Кодекса-то она пока не добралась?

– Нет, – покачал головой Иван Евсеевич. – Хоть тут повезло. Кодекс у меня в сейфе припрятан. Нержавеющая Маня в глаза его не видела. Догадалась, зараза. Умная. Аналитик, туды ее в качель. Сложила два и два.

Пару месяцев назад, когда Колюня и полковник Обрыдлов обмывали арест обвиняемого в производстве фальшивой ликеро-водочной продукции гражданина Климовича, распивая за запертыми дверями кабинета конфискованную у вышеозначенного гражданина водку «Серый орел», задумчивый взгляд полковника остановился на изъятом у задержанного Климовича цветном лазерном принтере, на котором преступник распечатывал образцы этикеток.

– Ты умеешь обращаться с этой штукой? – поинтересовался полковник.

Чупрун кивнул.

Начальник выдвинул ящик письменного стола, достал из него новый Уголовно-процессуальный кодекс и, полистав его, вырвал несколько страниц.

– Пора подкорректировать наше законодательство, – объяснил он. – Достанешь точно такую же бумагу, отпечатаешь тем же шрифтом страницы со слегка подправленным текстом и аккуратно подклеишь их на место старых.

Так в УПК появилось несколько новых статей:

Статья об ограничениях на использование психотропных препаратов: при допросе подозреваемых не допускается вводить их несовершеннолетним и беременным женщинам.

Статья о доказательном значении аудио– и видеозаписей, фотоснимков, магнитных цифровых записей, а также изображений, зафиксированных в зрачке трупа.

Статья о недопустимости применения к подозреваемым пыток иначе, чем с санкции прокурора и под наблюдением врача, и так далее.

Родившаяся под влиянием конфискованной бражки «законодательная инициатива» имела неожиданный успех.

Если раньше Обрыдлов и Колюня вынимали во время допросов УПК лишь в случае крайней необходимости, предпочитая более действенные методы убеждения, то теперь они использовали Уголовный Кодекс даже чаще, чем резиновую палку и пытки «Марьванна» и «Карандашик».

Доносящиеся из окон душераздирающие вопли подозреваемых перестали тревожить прохожих, ранее иногда даже заглядывавших в отделение и спрашивавших у дежурного, что у них там происходит.

Особенно безотказно на подозреваемых воздействовало сочетание зверского выражения на покрытом боевыми шрамами Колюнином лице со статьей подновленного Уголовного кодекса, касающейся недопустимости применения к подозреваемым пыток иначе, чем с санкции прокурора.

Для особо крутых, твердо решивших уйти в несознанку, Чупрун, не желая понапрасну растрачивать силушку, приберегал статью, налагающую ограничения на использование психотропных препаратов при допросе несовершеннолетних и беременных женщин.

Достав из сейфа наполненный чаем ветеринарный шприц, рассчитанный на коров и лошадей, объемом с добрую клизму и с иглой, толстой, как вязальная спица, Колюня, грозно поигрывая желваками на скулах, разражался следующий монологом:

– Ну что, гвоздь пидальный, тля соленая, молчать будешь? Ладно, сейчас вколю тебе сыворотку правды – кенарем запоешь. Все, как на духу, выложишь. Только имей в виду: от этой хреновины уже через пятнадцать минут наступают необратимые изменения в организме. Побочные явления, мать твою, слышал о таких? Ты можешь ослепнуть, оглохнуть, стать придурком или пеньком парализованным, а уж что член у тебя больше никогда не встанет – это с гарантией. Так что? Колоть иль не колоть? Прямо Гамлетовский вопрос. Я ведь тебе не медсестра, с первого раза в вену не попадаю, а уж если промахнусь и в мышцу влуплю, боль будет такая, что тебя наизнанку вывернет, а уж парализует стопроцентно.

При виде неотвратимо приближающейся к их вене толстой ветеринарной иглы, несущей боль, слепоту, импотенцию и паралич, ломались самые крутые рецидивисты и разливались соловьем, послушно рассказывая, где они спрятали трупы, оружие, награбленное добро, и даже со слезами на глазах закладывая своих подельников.

И вот теперь про подправленный Уголовный кодекс пронюхала эта чертова Червячук, Нержавеющая Маня, упертая, как бульдог и принципиальная, как манифест Коммунистической партии. Такая баба в отделе – хуже, чем чиряк на заднице. А ведь до майора дослужилась! Вероятно, чин ей дали, чтобы отвязаться. Убить такую нельзя – засудят, сосуществовать с ней невозможно, вот Марину и переводили на повышение куда угодно, лишь бы подальше…

– Что будем делать? – спросил Колюня.

Полковник Обрыдлов вздохнул и плеснул ему в стакан еще водочки.

– Вернемся к старым методам работы, – вздохнул он. – С кодексом лучше на время завязать.

– По-твоему, пытки лучше? – удивился Чупрун.

– К истязаниям все давно уже привыкли. Это мера нежелательная, но в работе необходимая. Бороться с пытками – все равно, что идти против Системы. Наржавеющая Маня это прекрасно понимает и не рыпается, а от нового трактования кодекса она почему-то звереет, как феминистка при виде чадры. Не пойму я этих женщин. По мне уж лучше так, чем пытать.

– А может ей нравится, когда пытают? – предположил Колюня. – Она же мужиков ненавидит. А бандиты – преимущественно мужики.

– Точно, – кивнул головой Обрыдлов. – Мужиков она действительно на дух не переносит, хоть я и не понимаю за что. На днях бедняга Вилочкин при виде Нержавеющей Мани под стол спрятался. В последний раз, когда они случайно встретились в коридоре, Червячук назвала его фатальным последствием первородного греха, вечным жидом в милицейских погонах и грязным распоясавшимся торгашом.

– Как? – изумился Чупрун.

– Грязным распоясавшимся торгашом, – повторил Иван Евсеевич.

– Да нет, я про то, что было вначале. Какое там еще последствие?

– Фатальное последствие первородного греха, – вздохнул полковник. – После этого майор три дня пил не просыхая.

– Плохо, – покачал головой Колюня. – Майор Вилочкин – это прочная материальная основа благосостояния ГУВД. За счет него все органы кормятся. С Вилочкина пылинки сдувать надо, а не оскорблять его непонятными словами.

– Вот и я о том же, – согласился Иван Евсеевич. – Предлагаю выпить за Вилочкина.

– Хорошая мысль, – согласился Чупрун.

С тех пор, как родоначальник народничества и утопический социалист Чернышевский впервые начертал на бумаге впоследствии набивший оскомину миллионам советских школьников вопрос: «Что делать?», люди задавали множество еще более идиотских и бессмысленных вопросов, на которые давали столь же дурацкие и бессмысленные ответы, но лишь немногие из этих вопросов намертво впечатывались в память неблагодарных поколений подобно сакраментальному «Что делать?» Чернышевского.

Однажды, несколько лет назад, в исторический промежуток времени, когда денежная единица под названием «копейка» временно прекратила свое существование, а майор Вилочкин был юным и энергичным лейтенантом Вилочкиным, молодой опер с Петровки достал из кармана потертый кошелек, открыл его и, заглянув в него с робкой надеждой, обнаружил там сиротливо забившийся в угол металлический рубль. Опер достал рубль из кошелька, повертел его в пальцах, зачем-то понюхал, а затем, размахнувшись, в сердцах швырнул монету в окно убойного отдела УВД.

Именно после этого Вавила Варфоломеевич Вилочкин и задал свой исторический вопрос.

– Чем мы хуже бандитов? – поинтересовался молодой опер.

– Ничем, – ответил Вилочкину заглянувший в гости к ментам тогда еще лейтенант ГАИ Паша Зюзин. – Мы лучше бандитов. Гораздо лучше.

– А почему нам тогда не дают денег на бензин для отделовского «газика»? – Опер с редким сирийским именем грустно посмотрел в недра пустого кошелька.

– Ну, ты даешь! – усмехнулся Николай Чупрун. – Ты еще спроси, почему у нас такая зарплата, и почему нам эту зарплату по несколько месяцев не выплачивают.

– Толковые сыщики расползаются, как тараканы, по частным предприятиям и службам безопасности, – задумчиво продолжал Вавила Вилочкин. – Менты, способные без единой орфографической ошибки написать в протоколе задержания фразу «…и долго бился головой о сапоги участкового», подаются в писатели и врут на всю страну о том, как наши бравые органы на корню изничтожают преступность. А как, ее, на хрен, изничтожать, если нет денег на бензин?

Лейтенант Зюзин довольно хмыкнул.

– Вот у нас таких проблем не возникает.

– Еще бы! – завистливо прокомментировал Иван Евсеевич Обрыдлов. – Недаром вас называют «ГАИ с большой дороги».

– Единственный выход – это устранить социальную несправедливость, – изрек Вавила Варфоломеевич.

– Как, интересно? – безнадежно пожал плечами Обрыдлов.

– Надо подумать, – многозначительно произнес лейтенант Вилочкин.

Вавила Вилочкин был далеко не первым работником органов, которого посетила здравая мысль об устранении социальной несправедливости. От прочих ментов, занимающихся мелким вымогательством и поборами с торговцев и предпринимателей, лейтенант отличался обилием плодотворных идей, широтой размаха и, главное, искренним радением о благе общего дела.

Районные отделы УВД с головой окунулись в коммерческую деятельность намного раньше несколько отсталой в этом смысле Петровки, 38, приобретая контроль над продовольственными рынками и успешно деля рынки сбыта с бандитами. В результате этого раздела из государственных палаток на рынках и около метро остались лишь киоски, торгующие билетами «Спортлото». Остальные палатки, примерно пятьдесят на пятьдесят, торговали либо под ментами, либо под бандитами, а то и под теми, и под другими, как Рузаевский магазинчик № 666.

Конфискуя у торговцев недокументированный или несертифицированный товар, менты тут же толкали его через своих торговцев и свои палатки, а то и не гнушались сами торгануть с машины конфискованным мясом, яйцами или шампиньонами.

Более «честная» Петровка, 38, продержалась дольше всех. Поглощенные ловлей преступников менты из ГУВД долго и упрямо не занимались коммерцией. И если бы не инициатива лейтенанта Вилочкина, кто знает, что сталось бы с Главным Управлением. Разбежались бы с голодухи все сотрудники – и кто бы тогда стал преступников ловить?

Деньги, заработанные под чутким руководством лейтенанта, в основном шли на общественные нужды и способствовали успешной работе Управления. Посредственный опер неожиданно оказался блестящим коммерсантом. Словно по мановению волшебной палочки, появились и деньги на бензин, и на прием проверяющих товарищей из МВД и прокуратуры, и на помощь семьям погибших при исполнении служебных обязанностей милиционеров и так далее, и тому подобное.

Вокруг здания Петровки, 38, а потом и по окрестным с Петровкой улицам начали пачками открываться принадлежащие милицейскому начальству торговые палатки, киоски и рестораны. Оформлено все было со знанием дела – так что не подкопаешься, и никакую коммерческую деятельность в вину работникам органов не поставишь. Дружественные ментам и щедро откусывающие от коммерческого ментовского пирога налоговая служба и ОБХСС молчали в тряпочку, внося, таким образом, свой ощутимый вклад в борьбу с преступностью.

Благосостояние сотрудников милиции росло на глазах. Свидетельством тому мог служить типичный казус, когда к соседнему с Петровкой, 38, зданию, в котором располагался ОМСН – отдел милиции специального назначения, подрулил на собственном «линкольне» сотрудник – молодой лейтенант милиции.

Завидев из окна служебного кабинета тормозящее у входа чудо заморского автомобилестроения, начальник, как ошпаренный, выскочил за дверь и помчался вниз.

– Спятил, кретин! – орал он на присмиревшего лейтенанта. – На хрена ж ты, урод, выставляешься? Ты на какой, мать твою, тачке на работу ездишь? А если комиссия какая появится? Под статью меня хочешь подвести?

– Все понял, – отрапортовал лейтенант, и с тех пор приезжал на работу исключительно на новенькой отечественной «девятке».

Впрочем, счастливыми обладателями «линкольнов», «кадиллаков» и «БМВ» были далеко не все менты. Подавляющее большинство работников нижнего звена довольствовалось более или менее разумной прибавкой к зарплате, позволяющей без особого напряга прокормить себя и семью. Встречались, правда, и отдельные индивиды-идеалисты вроде Нержавеющей Мани, не желающие хлебать из общей кормушки, но таких опасались и не любили, и с каждым годом их становилось все меньше и меньше, так что впору было заводить для них, как для исчезающих видов животных, собственную Красную книгу.

С легкой руки гениального Вилочкина менты начали приторговывать золотом и прочими драгметаллами.

В самых людных точках столицы – около вокзалов, рынков и станций метро появились дорогие иномарки, в окнах которых красовались картонки со сделанной от руки надписью: «Куплю золото, драгметаллы и т. д.». Иногда к списку добавлялись медали, радиоаппаратура, а то и иконы.

Служебные иномарки ментам обеспечивало начальство, которое впоследствии и реализовало по своим каналам добытое золотишко, медали, а то и антиквариат.

В автомобилях сидели заросшие щетиной мужички с золотыми цепями на шеях и здоровенными перстнями на пальцах. При виде их у российского обывателя не зарождалось даже тени подозрения, что под спекулянтов канают переодетые опера. Мысль о том, что даже отмороженные братки не могут быть настолько сумасшедшими, чтобы ставить машину с подобной надписью в непосредственной близости от обязательно наличествующего в подобных «горячих» точках СПМ – служебного пункта милиции – небольшой будочки или комнаты, в которой тусуются патрульные менты и опера, – наивным россиянам в большинстве случаев почему-то в голову не приходила.

Сидящий в иномарке опер исправно скупал драгметаллы у населения, до тех пор, пока ему не попадались вещи или украшения, проходящие по какому-либо делу. Тут уж опер или сам задерживал преступника, или ему на помощь приходили крутящиеся поблизости коллеги-менты. Граждан, регулярно толкающих золото, опера брали на заметку и тоже рано или поздно задерживали, отводили в СПМ и там «опускали почки», выясняя, откуда исходит неисчерпаемый источник драгметаллов. Иногда операм даже предлагали купить оружие. В подобных случаях, помимо «опускания почек» в ход шли нежно любимые ментами пытки «Марьванна» и «Парашют».

Итак, благодаря блестящей идее майора Вилочкина, и менты были сыты, и преступники ловились, то есть все происходило именно так, как и должно быть в любой нормальной цивилизованной стране.

– За Вилочкина! – сказал Николай Чупрун, и залпом выпил водку.

Полковник Обрыдлов, тоже опустошив свой стакан, крякнул и заел выпивку кусочком колбаски.

– Черт бы побрал это убийство Красномырдикова, – вздохнул Колюня.

– Черт бы побрал эту Червячук, – покачал головой Иван Евсеевич.

– А может, все-таки снять сучку с расследования? – без особой надежды предложил Чупрун. – Я ее и раньше с трудом переносил, а теперь, когда узнал, до чего она довела беднягу Вилочкина, прямо придушить заразу хочется. Как же мне с ней работать?

– Стиснув зубы, – вздохнул полковник. – От Мани просто так не избавишься. Стерва, конечно, та еще, но работать умеет, этого у нее не отнимешь. Аналитик, мать ее так. Маня – как застарелая язва – и вырезать нельзя, и житья не дает. Лучше ее не бередить, а то так тебя скрутит – не разогнешься. Делай что хочешь, но найди с Червячук общий язык. Убийство Красномырдикова необходимо раскрыть, и как можно быстрее.

Как и Психоз, Глеб Бычков по кличке Бык, тоже был сыном милиционера. В этом просматривалась определенная ирония судьбы. Менты и преступники чередовались в поколениях, как циклы оледенения и глобального потепления Земли. Наиболее четко эта любопытная тенденция прослеживалась именно в Синяевском районе.

Один синяевский наркоман-интеллектуал по прозвищу Нюхарик, проучившийся аж два семестра на философском факультете МГУ даже написал серьезное научное исследование под названием «Круговорот ментов в природе». Нюхарик рассчитывал предоставить это исследование в качестве курсовой работы, но не успел. Его выперли с факультета за употребление наркотиков. К счастью для Нюхарика, пришить ему еще и распространение так и не удалось.

Ментов и преступников Нюхарик рассматривал, как два агрегатных состояния одного и того же вещества, сравнивая ментов со льдом, а преступников – с паром. К категории воды, относились граждане, с легаво-стукачески-криминальными задатками. В зависимости от состояния социума и окружающей среды «водяные» граждане плавно переходили в одно из соответствующих агрегатных состояний.

Физическому явлению, описанному в учебниках физики под названием «возгонка», то есть прямому переходу из агрегатного состояния льда в агрегатное состояние пара соответствовала повальная криминализация ментов, то есть непосредственный переход сотрудников правоохранительных органов на противоположную сторону баррикад.

Нюхарик даже создал шкалу переходных состояний от ментов к бандитам и обратно, дав определение таким категориям, как «ментобандит» (сокращенно: ментоб) и бандитомент (сокращенно: бандом), а также ПКМ (примкнувший к ментам) и ПКБ (примкнувший к бандитам). Ближе всего к нулю с двух сторон от него располагались категории СМ (сочувствующий ментам) и СБ (сочувствующий бандитам).

Согласно созданной Нюхариком теории, криминальные проблемы Синяевского района уходили своими корнями в далекие и малоприятные сталинские времена. Возвращающиеся из лагерей уголовные и политические заключенные для начала отправлялись на поселение за сто первый километр от столицы. Лишь прожив там положенное число лет, они могли переместиться поближе к сердцу нашей Родины. В связи с невозможностью получить московскую прописку, бывшие зэки унылым ручейком тянулись в расположенный в двух километрах от Кольцевой дороги уютный и зеленый городок Синяево.

Перенесшие ужас лагерей люди не хотели, чтобы их дети когда-либо прошли через подобный ад. Они усвоили и выстрадали одну простую истину: если люди в погонах сажают людей без погон, уж лучше носить погоны и сажать, чем жить без погон и быть посаженными. Так думали не все, но многие. Думающие так породили поколение ментов.

пели про своих детей дети заключенных сталинского ГУЛАГа.

Более стойкие зэки, наоборот, вынесли из зоны устойчивую ненависть к погонам. Они не хотели батрачить на подлую и постыдную власть. Они выкалывали на плечах фразы: «Бей коммунистов, режь активистов», «Нас татары гнули – хрен согнули, а коммунисты так согнули – хрен разогнешь», «КПСС – злейший враг народа». Они украшали спины и ягодицы портретами Генсеков КПСС. Под портретом Ленина было вытаировано «ВОР» (вождь Октябрьской революции). Под Сталиным писали «Вождь большой зоны», Брежнев определялся, как «Пахан Политбюро ЦК КПСС», а многострадальный Горбачев стал «Сиротинушкой Совка».

Согласно инструкциям ГПУ, НКВД и МВД, татуировки антисоветского характера подлежали уничтожению. О пластической хирургии в советских лагерях не могло быть и речи. Зубной врач бормашиной сдирал с заключенного кожу вместе с нательной компрой, татуировки выжигали раскаленным железом, но железо и бормашины не могли уничтожить черную, как втираемая в наколки сажа, ненависть к советскому строю, к погонам, к власти, к трусливым и подлым доносчикам и покорным, как стадо баранов, обывателям. От этих людей пошло поколение бандитов.

Блатная жизнь и лагерные будни в общественном сознании были пронизаны романтизмом и сентиментальностью. Ни в одной стране мира профессиональные уголовники не были столь привлекательны для общества, как в СССР. Ни в одной стране мира люди не пускали слезу под блатные песни, не раскупали, как горячие пирожки, кассеты лагерного песенного фольклора, да и вообще такой жанр в других странах в принципе отсутствовал.

Романтизируя блатную жизнь, народ выражал внутренний протест против коммунистической диктатуры, и само понятие «уголовник» стало весьма расплывчатым после того, как рабочая, военная и интеллектуальная элита страны была брошена за колючую проволоку, превратившись в изменников родины, предателей и уголовников. Честные люди сидели за колючей проволокой и вкалывали на лесоповале, в то время как палачи и доносчики оставались на свободе.

Синяевская мафия подняла голову при Хрущеве и расцвела пышным маковым цветом в застойно-болотный Брежневский период. В силу специфики советского государства, в те времена мафия ездила на скромных голубых «волгах», а не на «мерседесах» и «кадиллаках», а «ликвидации» канали под несчастный случай и проходили тихо, «без пыли и без шума».

Преступления совершались по большей части в сфере экономики, и суммы, которыми ворочали советские «теневики», не уступали доходам послеперестроечных братков в кожаных куртках и новых русских в малиновых пиджаках.

Синяевские менты несмотря на то, что носили погоны, в глубине души не забывали, почему именно они их носят. Они ишачили на лживое прогнившее государство, произнося красивые слова о долге, чести и достоинстве, о выпавшем им счастье жить в самой прекрасной и справедливой стране, а потом напивались и блевали от отвращения к самим себе и ко лжи, которой была пропитана их жизнь. Они брали взятки от мафии и закрывали глаза на экономические и уголовные преступления, на коррупцию насквозь прогнившего чиновничьего аппарата.

Дети синяевских ментов росли, не зная об ужасах, через которые пришлось пройти поколению их дедов, а если и слышали об этом, Сталинские лагеря были для них столь же далеки, нереальны и чужеродны, как кровавые представления, разыгрывавшиеся две тысячи лет назад на аренах Древнего Рима. В новом поколении не было инстинктивного животного страха перед погонами, у них не сжимался спазматическим ужасом желудок от ночного стука в дверь. Они не хотели служить, прячась за тканью мундира, они хотели владеть миром.

В одиннадцать лет сын синяевского мента Глеб Бычков начал заниматься боксом.

В тринадцать лет у него был нокаутирующий удар, которым он мог свалить с ног взрослого спортсмена.

В пятнадцать лет Глеб стал полноправным членом синяевской мафии. Он выбивал деньги из должников и выполнял другие поручения боссов в первую очередь связанные с применением физического насилия.

В девятнадцать лет его арестовали.

Дважды ему удавалось бежать. Второй раз Глеб сбежал прямо из зала суда. Пока менты стояли на ушах, матеря друг друга и гадая, где его искать, Бык спокойно сходил в ближайший магазин, купил пива и сигарет, а потом вернулся обратно в суд. Он не хотел прятаться всю свою жизнь. Глеб решил отсидеть, но сделать это на своих условиях.

Прокурор запросил семь лет строгого режима, но папа-мент по своим МУРовским каналам дал взятку судье, и Глеб отделался тремя с половиной годами.

На зоне Бычкова пытались опустить, но он дрался насмерть, из последних сил. Блатные били его каждый день, и каждый день он что-нибудь кому-нибудь ломал, пока, наконец от него не отстали.

Глеб так ослабел от побоев, что не мог поднять бензопилу на лесоповале. Его перевели на сучки, но долгое время ему было трудно даже махать топором.

В тюрьме характер Бычкова закаменел и выковался окончательно. Он понял, что не хочет никем командовать, но и никому не позволит командовать собой. Именно поэтому, вернувшись из зоны, Бык решил частично отойти от синяевской мафии и начать зарабатывать деньги относительно безопасными путями. Так Глеб устроился продавцом в ТОО «Лотос».

В то же время порвать старые связи Бычков не мог, да и не хотел. Ему нравился риск, нравилось чувствовать свою силу, мощь своей организации. Работая на мафию по совместительству, он приторговывал оружием, ездил на стрелки, проворачивал кое-какие операции и даже возглавлял собственную бригаду – своеобразный мафиозный отряд быстрого реагирования.

Через год после выхода из тюрьмы Глеб купил небольшой домик в Рузаевке, женился на симпатичной белокурой продавщице магазинчика № 666, завел сенбернара-эпилептика по кличке Маузер и зажил счастливой, интересной и наполненной жизнью.

Старший оперуполномоченный Червячук с раздражением захлопнула тоненькую папку с материалами дела Богдана Пасюка. Фотографий в деле не было. Фотолаборатория, как всегда, в своем амплуа. Не пройдет и года, как они наконец проявят пленку, а то и сподобятся напечатать снимки. Ну почему в этой стране такой бардак?

Задав себе этот риторический вопрос, Марина Александровна расстроилась еще больше. Она во всем любила ясность, порядок и полноту информации. С тем фактом, что в России вообще и в УВД, в частности, порядка нет, никогда не было, и в принципе быть не может, она так и не пожелала смириться. Червячук относилась к породе людей, желающих изменить мир.

Мир, невзирая на все их усилия, продолжал вести себя как прыщавый малолетний правонарушитель, упорно не желая меняться и втискиваться в образцово-правильные рамки. Это раздражало, озлобляло и разочаровывало, и со временем пламенные борцы за торжество порядка и справедливости превращались в желчных и унылых потрепанных жизнью мизантропов.

Червячук посмотрела на часы. Она плохо себя чувствовала, и это нервировало ее. Ноги гудели, ныл позвоночник, затылок заливала тяжелая вязкая боль. Утро Марина Александровна провела в Рузаевке, изучая место преступления. Убили генерала Красномырдикова. Сбор информации, допросы свидетелей. Обычная рабочая рутина.

Богдан Пасюк проходил по другому делу об убийстве, и это дело требовалось закрыть как можно скорее. Привести к ней на допрос Удмурта должны были пять минут назад. И где же, спрашивается, Пасюк? Разве можно работать в таких условия?

Убивая время, Марина Александровна подошла к зеркальной дверце шкафа и, выпятив губы, подправила их контур темной вишнево-коричневой помадой. Она не любила краситься, но губы были слишком вялыми, бесцветными и невыразительными. Помада придавала ее мужеподобному облику намек на присутствие в ней женского начала.

Червячук равнодушно оглядела отражающееся в зеркальном стекле грушевидное лицо с толстыми, начинающими обвисать щеками. Синеватые мешки под глазами, морщины, начинающие седеть темно-каштановые волосы туго стянуты на затылке в конский хвост. Тяжелая роговая оправа очков придает лицу совиное выражение. Напоминающее школьную форму советских времен льняное темно-коричневое платье обтягивает грузное, лишенное талии тело. Сутулые плечи, выпирающий живот, покрытые сеточкой варикозных вен, тяжелые и толстые, как деревянные сваи, ноги обуты в грубые коричневые ботинки на низком каблуке. Жуть! Прямо злодейка-учительница из кошмарных снов старшеклассника. А ведь ей всего тридцать шесть, возраст самого женского расцвета. Тридцать шесть, а выглядит на все сорок пять. Почему?

«Я такая, какая я есть, – подумала Марина Александровна. – И я нравлюсь себе такой, какая я есть. Я обладаю ярко выраженными аналитическими способностями. Я умна, порядочна, честна и трудолюбива. Я приношу людям пользу своей тяжелой и грязной, но такой необходимой работой. Я вполне довольна собой, а те, кого я не устраиваю, могут идти к черту».

Изображение в зеркале вздрогнуло и начало расплываться, сменяясь образом стройной молодой красавицы с задорным овалом лица, небольшим, слегка вздернутым носиком, смеющимися губами и мягко вьющейся копной распущенных каштановых волос.

«Перестань, – мысленно одернула себя Червячук. – Сколько можно терзать себя? Ты не должна ни о чем вспоминать. Прошлое осталось в прошлом. Там оно и похоронено. Забудь наконец обо всем. Забудь!»

«Забудь!» – твердила она себе в течение пятнадцати лет, но злодейка-память издевалась над ней, словно нарочно подсовывая ей картины прошлого в самые неподходящие моменты, и жестокая боль, которую, теоретически, должно было излечить время, возвращалась, не ослабевая и не смягчаясь.

Прошлое безжалостно настигало ее не только наяву, но и во сне, и тогда Марина кричала и металась по кровати, просыпалась в холодном поту, задавая себе один и тот же вопрос: «Почему?», вопрос, на который она так никогда и не получит ответа.

Пятнадцать лет назад полная радужных надежд студентка-отличница юридического института, посмотрев фильм «Вертикаль», решила, что ей просто необходимо немедленно заняться альпинизмом, и купила путевку в Приэльбрусье. Так она оказалась в альплагере «Шхельда».

В горах Марина была впервые в жизни. Ее очаровывало все – неповторимое сочетание прозрачной синевы неба с зловещей чернотой скал и слепящей белизной вечных снегов, зеленоватый, как бутылочное стекло, лед ледников, терпкий смолистый запах сосен, свисающие с веток деревьев длинные и зеленые, как космы водяного, «бороды» лишайников.

Вокруг было столько красоты, что Марина даже не расстроилась от того, что ей так и не удалось заняться альпинизмом. Сдавая нормативы по физической подготовке, она сильно потянула мышцы спины, и врач запретил ей поднимать тяжести и ходить на восхождения вместе с группой.

Будущим альпинистам не разрешалось покидать пределы лагеря без специального разрешения, и категорически запрещалось гулять в одиночестве по горам, но Марина, как, впрочем, большинство новичков, не обращала внимания на запреты. Засунув в рюкзак пару бутербродов, флягу с водой, бинокль и фотоаппарат, она незаметно ускользала с территории лагеря и без устали исследовала ущелье Адыл-Су, с каждым разом забираясь все дальше и дальше в горы.

Горы и добровольно выбранное одиночество оказывали на нее странное воздействие. Иногда Марине казалось, что она растворяется в окружающей красоте и исчезает, перерождаясь, превращаясь в некое не знающее забот и тревог мифическое существо, в сильфиду или в горную фею.

Родившаяся в семье военного, Марина с детства привыкла к порядку. Ей нравилось четко планировать свои действия, все рассчитывать и предвидеть. Выше всего она ставила логику и ясность мысли. С раннего детства Марине, как маленькому исполнительному роботу, родители с настойчивой старательностью вводили в подсознание типичный для того времени набор установок, соответствующих моральному облику строителя светлого коммунистического будущего: она должна вырасти трудолюбивым и порядочным человеком; она должна быть искренней и честной, умной, справедливой и неподкупной; она должна приносить пользу людям, бескорыстно трудясь на благо человечества; она должна быть горда и независима; она никому не должна позволять вить из себя веревки и вытирать о себя ноги и так далее, и тому подобное.

Исправно следуя заложенной в нее программе, Марина училась на пятерки в престижной математической школе, была председателем пионерской дружины и комсоргом, окончила школу с золотой медалью, поступила в юридический институт, где опять-таки, была отличницей, общественницей и активисткой.

Будущее было так же четко распланировано. Она будет работать в милиции и станет следователем, раскрывая самые сложные и запутанные преступления. Она поможет очистить страну от скверных правонарушений. Коллеги будут любить и уважать ее за ум, неподкупность и принципиальность.

В мечтах и планах Марины было все, за исключением любимого мужчины, семьи и детей. Не то, чтобы она не хотела влюбиться или была против брака. Ей просто было некогда об этом думать.

В школе, пока ее подруги обклеивали стены своих комнат портретами киноартистов и влюблялись в ребят из параллельных классов, Марина увлеченно решала задачки по теории графов и рисовала изображения четырехмерных шаров и кубов.

В институте студенты мужского пола за глаза называли Марину ледышкой, искусственным интеллектом, а то и бродячим компьютером. До отвращения правильная, интеллектуальная и логически предсказуемая, как свод Гражданского Законодательства, Червячук, несмотря на свою внешнюю привлекательность, вызывала в сокурсниках уважение, зависть, восхищение и прочие всевозможные чувства, за исключением романтической любви и несколько менее романтического сексуального влечения.

Подавленные строгими моральными принципами и избыточной интеллектуальной деятельностью половые инстинкты Марины робко попытались заявить о себе лет эдак в шестнадцать, но без особого успеха. С головой погрузившись в изучение теории Галуа, псевдоэллиптических интегралов и полиномов Лежандра, девушка с обманчивой легкостью усмирила настойчивый зов плоти. Это не для нее. Секс – это так вульгарно и примитивно. Ей требовалось нечто большее.

Надо быть полной идиоткой, чтобы, подобно своим сверстницам, вздыхать над фотографиями красавцев-актеров или лить слезы от любви к прыщавым инфантильным одноклассникам. Да и вообще она еще слишком молода, чтобы думать о любви. Когда-нибудь придет и ее время – не останется же она старой девой в конце концов. Когда это время придет, и что тогда будет, Марину не волновало. Занятая решением интеллектуальных задач, она просто не успевала задумываться об этом.

В тот день Марина ушла от лагеря особенно далеко. Перевалив через две невысокие скалистые гряды, она оказалась в живописной долине, по дну которой, капризно извиваясь среди облепиховых деревьев с изящными и длинными, как ногти фотомоделей, серебристыми листьями, спешила вниз узкая молочно-белая речка.

Червячук спустилась вниз и ополоснула водой разгоряченное лицо. По контрасту с раскаленным солнцем воздухом вода казалась ледяной.

Река была неглубокой – сантиметров двадцать-тридцать, и выглядела совершенно безобидной, но это было обманчивое впечатление. Инструктора в лагере не уставали повторять, что именно такие узкие и неглубокие речки могут стать смертельными ловушками даже для сильных и опытных спортсменов. Их дно усеяно острыми скользкими камнями, а вода несется вниз с горных склонов с головокружительной скоростью. Стоит поскользнуться и потерять равновесие – и безжалостный ледяной поток поволочет тебя по каменистому ложу, не давая возможности подняться или за что-либо зацепиться. Удар головой о камень, потеря сознания – и ты труп.

Поборов искушение перейти через речку и продолжить исследование окрестностей, Марина присела на крупный нагретый солнцем валун, достала из рюкзака бинокль и фотоаппарат, сделала несколько снимков, отложила камеру в сторону и, взяв бинокль, навела его на привлекшее ее внимание странное светлое пятно среди буровато-черных базальтовых скал.

На скале, раскинув руки и ноги, лежал обнаженный мужчина – молодой и бесстыдно-прекрасный, как античное божество. Полувозбужденный член мужчины слегка приподнимался над черным треугольником волос. На фоне загорелых мускулистых бедер он казался совсем белым и невероятно большим.

Впрочем, был он на самом деле большим или нет, Червячук не представляла. Ни разу в жизни она не видела живую мужскую наготу. Ее образование в этом вопросе ограничивалось изучением музейных скульптур и картин старых мастеров. Порнушка и эротические журналы в золотые советские времена встречались так же редко, как золотые самородки в колымских реках, но даже если бы Марине случайно попался в руки похабный журнальчик – уродливое порождение загнивающего капитализма, – она принципиально не стала бы смотреть подобную пакость – этого еще не хватало.

В то же время в наготе незнакомца не было ничего гадкого, пошлого или вульгарного, и девушка замерла с биноклем в руках, не в силах отвести взгляд от смуглого мускулистого тела.

Мужчина пошевелился, чуть изменив позу, и у Марины перехватило дыхание. Руки задрожали, изображение потеряло четкость, но призрачная расплывчатость мужской наготы, лишая разума и воли, притягивала девушку с неодолимой силой. Марина казалась себе кометой, случайно залетевшей в смертельный и беспощадный гравитационный водоворот черной дыры, водоворот, из которого нет возврата.

Поле сознания стремительно сужалось. Исчезло все – и окружающий мир, и ее собственное тело, и горячая тяжесть в груди, и даже оглушительное биение сердца. Остались лишь дрожащие, как в лихорадке, окуляры бинокля с неясными контурами светлого пятна на темном фоне. Непроизвольно девушка оперлась руками о колени, придавая изображению устойчивость.

Годами сдерживаемые и подавляемые инстинкты вырвались из-под контроля, как воды разрушившей ненавистную дамбу мощной многоводной реки.

Не понимая, что с ней происходит, на гребне острого, как лезвие отравленного дротика, эмоционально-чувственного взлета Марина неожиданно пережила нечто подобное тому, что цзен-буддисты называют сатори, индусы – самадхи, нирваной или ниббаной, а даосы – сокровенным единением или долинным оргазмом, – экстатический транс, уникальный мистический опыт, непостижимый сознанием и неописуемый словами.

Она качалась на волнах невыразимого покоя и блаженства, вне пространства и времени, вне страстей и эмоций, вне непостоянства эмпирического бытия с его мелкими и бессмысленными желаниями и стремлениями.

Марина не имела понятия о том, что подобные экстатические состояния возникают спонтанно в мгновения, когда накопившееся сексуально-эмоциональное напряжение как бы «взрывается» под действием случайного детонатора. Этот «взрыв», который даосы определяют, как «всплеск сексуальной энергии», а индусы – как «подъем Кундалини», сопровождается резким и интенсивным выбросом гормонов, выделением так называемых «естественных наркотиков» – наркоподобных веществ, погружающих человека в состояние неописуемо прекрасного «божественного экстаза».

Пережив подобный опыт, человек не забывал его никогда. Художники, композиторы и поэты называли его «божественным вдохновением». Буддисты и индуисты, суфии и христианские мистики затрачивали годы на то, чтобы испытать состояние «слияния с Абсолютом», «универсального единения» или «божественного откровения».

Не знала Марина и того, что блаженно-дьявольская сила спонтанных экстатических переживаний иногда превращает нормальных людей в религиозных фанатиков, серийных убийц и маньяков.

Один из наиболее жестоких русских серийных убийц, насиловавший и убивавший мальчиков, испытал экстатический транс, случайно увидев на улице сбитого машиной пионера в ярко начищенных черных ботинках, отглаженных форменных брюках, белоснежной накрахмаленной рубашке и ярко-красном галстуке.

Сочетание безмятежности ясного солнечного дня с внезапной неотвратимостью смерти, утонченность невинно-прекрасного лица ребенка и алые узоры горячей крови на хрустящей крахмальной белизне полотна настолько потрясли будущего убийцу, что он пережил нечто похожее на «состояние просветления» или «духовный оргазм».

Непередаваемо блаженное переживание создавало иллюзию мгновенного постижения некой недоступной простым смертным высшей истины, иллюзию чувственного проникновения в суть вещей, иллюзию соприкосновения с божественным таинством жизни и смерти. Чувство было настолько острым, мучительно-сладостным и прекрасным, что скромный законопослушный гражданин готов был отдать все на свете за то, чтобы вновь испытать хотя бы слабый его отголосок.

Вскрывая нежным, одетым в белые накрахмаленные рубашки мальчикам, пах и живот остро отточенным ножом, блаженно вгрызаясь зубами в их гениталии, простату и почки, маньяк не задумывался о страданиях, которые он им причинял. Уносясь в безбрежную космическую даль на крыльях вдохновенно-кровавого духовного экстаза, он безумно любил своих жертв, он наслаждался их свежестью и красотой, алостью их крови и губ, непорочностью рубашечной белизны, загадочным присутствием смерти в безмятежном спокойствии будней.

Если бы Марина все это знала, возможно, ее жизнь сложилась бы иначе. Но правильно воспитанная девушка в глубине души подсознательно лелеяла свойственное многим незнакомым с реальной жизнью идеалистам убеждение в том, что судьба непременно вознаграждает хороших людей и рано или поздно наказывает плохих. Она, как и тысячи людей до нее, спутала спонтанный взрыв случайного вдохновенно-экстатического чувства с высшим предначертанием судьбы.

Марина была правильной и хорошей. В этом она не сомневалась, как не сомневалась и в том, что судьба решила вознаградить ее, послав ей сказочного принца, самого прекрасного мужчину на земле, с которым она будет жить долго и счастливо, и с которым умрет в один день.

На самом деле оцепеневшая от любви Червячук не думала об этом, поскольку на некоторое время она вообще утратила способность думать. Столь вредное и совершенно необоснованное умозаключение за Марину сделало ее подсознание.

Сама же Марина, вернувшись через энный промежуток времени обратно в бренное тело, очнулась, дрожа от переполняющих ее противоречивых эмоций. Восторг был так велик, что неожиданно он сменился страхом. Боясь сойти с ума, потерять контроль, боясь умереть, захлебнувшись в безумном водовороте затопивших ее чувств, девушка лихорадочно запихала бинокль в рюкзак и, позабыв фотоаппарат у реки, вспугнутой ланью помчалась вверх по склону холма, убегая от загорающего на противоположном берегу мужчины, убегая от судьбы, убегая от самой себя.

К страху прибавились угрызения совести. Модный на загнивающем капиталистическом западе нудизм вызывал у родителей Марины устойчивое отвращение. Если хочешь ходить голым – делай это у себя дома, но зачем же выставлять свой срам на всеобщее обозрение? Порядочные люди так не поступают.

Подглядывать за голым мужчиной порядочной девушке тоже, естественно, не полагалось. Так поступали только… Нет, лучше об этом не думать.

Взбегая вверх под аккомпанемент бешено колотящегося сердца, Марина чувствовала мучительный стыд. Она, отличница, интеллектуалка и активистка, безнадежно влюбилась в тело совершенно незнакомого ей нудиста. Как такое могло произойти? Он ведь может оказаться кем угодно – иностранным шпионом, преступником, убийцей, маньяком, насильником, или, еще хуже, полным идиотом! Она же, не отрываясь, смотрела на… Господи, она даже произнести это слово не может… на эту штуку. Как это пошло! Это же чистой воды сексуальное влечение! А как же общность интересов, душевное родство?

Неожиданно Марина поняла, что совершенно не знает саму себя. Она и не подозревала, что способна испытывать такие чувства, сметающие все на своем пути, возносящие ее в небеса и одновременно низвергающие в пучины ада.

Споткнувшись о корень, девушка без сил упала на каменистый склон, перевернулась на спину и распласталась на земле, разбросав руки и ноги, бессознательно копируя позу загоравшего на скале незнакомца. Она лежала, отрешенно глядя в ослепительно голубое небо, не чувствуя впивающихся в тело острых камешков и жесткую колючую траву. Отдающийся в ушах оглушительный стук сердца постепенно затихал, дыхание успокаивалось, а вместе с ним успокаивались и мысли.

Ну и что с того, что он загорал голышом? Здесь нет ни туристских троп, ни лагерей, так что он никому не мешал. И она вовсе не подглядывала за голым мужчиной, она любовалась им, как любуются Давидом Микеланджело. Она даже не представляла, что мужское тело может быть настолько совершенным. Незнакомец словно был частью этих прекрасных, опасных и загадочных гор. Он был даром судьбы, сказочным принцем, предназначенным ей еще задолго до ее рождения.

Недаром она не расстроилась, когда потянула спину и не смогла ходить с другими альпинистами на восхождения и в тренировочные походы. Недаром ее как магнитом тянуло за перевал к этой затерявшейся в складках гор маленькой безымянной речке… Судьба привела ее к нему, а что сделала она? Убежала прочь, как глупый испуганный ребенок. И это она – взрослая, сильная, интеллектуальная, самостоятельная женщина. Даже фотоаппарат позабыла. Вот дурочка!

Когда-нибудь она расскажет ему об этом, и они будут вместе смеяться, а потом он обнимет ее и… Но для того, чтобы это сбылось, для начала они должны, как минимум, познакомиться.

Марина весело рассмеялась, вскочила на ноги и, подхватив рюкзак, побежала обратно к реке.

Фотоаппарат лежал на том же самом месте, где она его оставила. Дрожа от возбуждения, Марина перевела взгляд на скалы, но не увидела там светлого пятна.

Возбуждение мгновенно сменилось страхом. Выхватив из рюкзака бинокль, девушка стала лихорадочно сканировать противоположный склон, но обнаружила только пару белок, вдохновенно гоняющихся друг за другом по стволу сосны.

«Все. Я его потеряла. Потеряла навсегда», – подумала Червячук, в немом отчаянии опускаясь на камни.

Так она просидела пару минут, показавшихся ей вечностью, тяжело и глубоко дыша и пытаясь собраться с мыслями.

«Надо что-то делать. Что-то придумать. Думай, Марина, думай! Он ушел, но куда? В свой лагерь? На турбазу? Где она может находиться? Я же будущий сыщик. Я должна его найти. Скорее всего его лагерь находится за хребтом на той стороне долины. Вряд ли он перешел на этот берег. Это ведь очень рискованно.

Девушка посмотрела на речку.

Беззаботно вскипающая бурунчиками молочно-белой пены вода совсем не казалась опасной. Разве можно утонуть в двадцати сантиметрах глубины? И ширина совсем небольшая – метра три, не больше…

Марина встала и сделала два осторожных шага, ступив в воду прямо в спортивных тапочках. Вода весело забурлила вокруг ее щиколоток, толкаясь в них, как пушистый разыгравшийся щенок.

И только-то? Где же тот безумный напор, который уносит прочь и не позволяет подняться на ноги? Наверняка, это относилось к другим речкам – более быстрым, широким, глубоким. Если идти медленно и осторожно, шаг за шагом, то ничего не случится. Надо только не поскользнуться и не упасть. Несколько шагов – и она на том берегу.

Останется только взбежать на гребень противоположного склона – и она наверняка увидит его, он не мог уйти далеко. Потом она его догонит – и что тогда? Можно сказать, что она заблудилась в горах. Это будет выглядеть вполне правдоподобно. Господи, о чем она думает? Главное – догнать, а там она уж сообразит, что сказать.

Шагнув обратно на берег, Червячук надела рюкзак и осторожно ступила в бурлящую реку.

«Не спеши. Только не спеши, – подбадривала она себя. – Нужно старательно выбирать опору».

На середине реки вода доходила ей уже до колен. Теперь пенистые бурунчики не напоминали игривых пушистых щенков. Они грубо пихали ее под колени, как сердитые молодые барашки.

Острый склизкий камень перевернулся у нее под ногой, и, издав короткий испуганный вскрик, девушка упала в воду. С довольным насмешливым рокотом река накрыла ее с головой и, бросая из стороны в сторону, стремительно поволокла по камням.

Марина пыталась встать или за что-либо уцепиться, но река, зловеще хохоча, хлестала ее по бокам, животу и спине, в корне пресекая любую попытку.

«Нет, только не это, – молилась Марина. – Я не могу так умереть, я не могу умереть сейчас. Если я продержусь еще немного, на повороте меня выбросит на берег. Главное – не удариться головой, не потерять сознание».

Течение грубо толкнуло ее в бок, и острый обломок базальта врезался Марине в висок. В глазах у нее вспыхнул ослепительный свет, сменившийся непроглядной чернотой.

– Ты… – слабым голосом прошептала Марина и улыбнулась. – Я знала…

– Что, интересно, ты знала? – с легким раздражением поинтересовался высокий загорелый парень с прилипшими ко лбу намокшими прядями жестких черных волос.

– Ничего, – улыбнулась девушка. – Это я так.

– Зачем ты полезла в реку? Разве ты не знаешь, что это опасно?

– Знаю.

Марина снова улыбнулась, понимая, что выглядит, наверное, как последняя идиотка.

– Как ты? Вроде ничего не сломано, только ссадины и ушибы.

Червячук подвигала руками и ногами, потом приподнялась. Тело саднило и ныло, в виске застыла тупая боль, но это не имело значения в сравнении с переполнявшим ее счастьем. Она тонула, а он ее спас. Господи, так бывает только в книгах. Теперь она не сомневалась, что их свела судьба. Они были предназначены друг для друга, и вот они встретились. Когда-нибудь они будут рассказывать об этом своим внукам, а может даже и правнукам.

– Ты в порядке? Сможешь идти?

– Я потеряла туфли. Наверное, водой унесло.

– У меня есть запасные кеды. Конечно, они будут тебе великоваты, но до лагеря доберешься.

«Я не хочу в лагерь. Я хочу к тебе», – хотела крикнуть Марина, но промолчала.

– Откуда ты?

– Из Шхельды.

– Так далеко? И ты пришла сюда одна?

– Одна.

– Тебя не предупреждали, что это опасно? В горы нельзя ходить одной, неужели тебе этого не говорили?

– Но ведь ты тоже один.

– Это другое дело.

– Почему? Потому что я женщина, а ты – мужчина? – В Марине неожиданно взыграло феминистское начало.

Спаситель посмотрел на нее, как на идиотку, и предпочел не вступать в дискуссию.

– Подожди меня здесь. Я сбегаю за запасными кедами, а потом провожу тебя до дороги на Шхельду. Выше по течению есть мост.

– Куда ты сбегаешь?

– У меня здесь неподалеку палатка.

– Ты живешь один?

– Тебе не кажется, что ты задаешь слишком много вопросов?

Марина смотрела, как он легко и красиво бежал вверх по склону и думала о том, что до сих пор не знает, как зовут ее будущего мужа.

– Я обязательно верну тебе кеды, – пообещала Марина.

– Не стоит ради этого тащиться в такую даль. Можешь их выбросить. Все равно они уже старые.

Окутанные начинающимися сумерками, они стояли на широкой грунтовой дороге, ведущей к Шхельде.

– Ты спас мне жизнь. Я просто обязана тебя отблагодарить.

– Ты мне ничем не обязана. Мы не в Японии.

– При чем тут Япония? – удивилась Марина.

– Там существует свой кодекс благодарности. Если японец, проходя по улице, увидит, что прохожий уронил кошелек, он не скажет ему об этом, иначе этот прохожий станет его должником, и над ним будет довлеть долг благодарности, а это значительно хуже, чем потеря кошелька. Если же один японец спасет другому жизнь, то по кодексу чести жизнь спасенного будет принадлежать спасителю, так что не всегда понятно, что лучше – умереть, или до конца дней чувствовать себя рабом своего долга.

«Я согласна навеки быть твоей рабой», – подумала Марина.

– Все равно, я верну тебе кеды.

– Как хочешь, – пожал плечами мужчина, имени которого она до сих пор не знала. – Если не найдешь меня, можешь оставить их на том месте, где я вытащил тебя из реки.

«Я найду тебя, – мысленно пообещала Марина. – Обязательно найду».

В коридоре послышались шаги, затем стук в дверь. Червячук встрепенулась, провела руками по лицу, словно отбрасывая прочь навязчивые воспоминания, и заняла место за столом.

Дверь распахнулась.

– Богдан Антонович Пасюк, собственной персоной, – бодро отрапортовал один из конвоирующих заключенного милиционеров.

Усадив Удмурта на привинченный к полу крепкий металлический стул, милиционер приковал его правую руку наручниками к спинке стула, и конвойные ушли, оставив Марину Александровну наедине с подозреваемым.

Стук захлопнувшейся за ними двери орудийной канонадой отозвался в ушах побледневшей, как смерть, Червячук.

Он почти не изменился за эти пятнадцать лет. Хотя нет, изменился. Он стал еще привлекательнее. Юношеское очарование сменилась зрелой красотой уверенного в себе, полного сил и энергии мужчины. Ни одной сединки в жестких и густых черных волосах. Ни единой морщинки на лбу. Разве что кожа чуть погрубела, чуть сильнее обтягивает высокие скулы и гладко выбритый волевой подбородок.

Человек, которого она любила.

Человек, который обвиняется в убийстве.

Человек, имя которого она узнала только сейчас.

Удмурт смотрел на нее со спокойной насмешкой. О, как хорошо она помнила этот взгляд!

«Он не узнал меня, – подумала Марина. – Не удивительно. Иногда я сама себя не узнаю».

Томительная пауза висела в воздухе, затягиваясь до бесконечности, мучительно, как итальянская удавка на шее приговоренного к казни через медленное многочасовое удушение.

На лице Пасюка появилось выражение легкого недоумения. Баба-мент решила поиграть в молчанку? Пожалуйста. У него достаточно времени. Хотя нет. Что-то здесь не так. Слишком уж она бледна. И смотрит на него таким взглядом, словно он живьем слопал ее любимую бабушку. Откуда такая ненависть? Ненависть? Это не только ненависть…

– Почему? – глухо спросила Червячук.

Богдан недоуменно нахмурил брови. Странная форма вести допрос. Что же все-таки происходит с этой бабой?

– Почему?

Голос Марины сорвался и зазвенел.

Какие знакомые интонации! Когда-то он слышал их. Но когда? И где?

Неужели…

– Маруська? Не может быть! Маруська – это ты?

Узнал! Все-таки узнал! Боже, как изменилось его лицо! Он словно стал на пятнадцать лет моложе. Теперь он был в точности таким, каким она запомнила его во время последней встречи.

Странно. В его голосе звучит радость, словно ничего не произошло, словно он не изуродовал ее жизнь, не вырвал сердце у нее из груди, не превратил ее в старое, жирное и уродливое, обозленное на весь мир чудовище… Подлец!

– Подлец, – заорала Червячук.

Бросившись к двери, она ударилась о нее всем телом, потом еще и еще. Вспомнив, что дверь открывается внутрь, она дернула за ручку, пошатнулась, чуть не потеряв равновесие, вылетела в коридор и судорожно, мучительно всхлипывая, помчалась по лестнице вниз, к выходу из Управления, на улицу, на край света, к чертовой матери… Куда угодно, лишь бы подальше от настигающего ее прошлого, от прикованного наручниками к стулу почти не изменившегося за прошедшие пятнадцать лет преступника и убийцы Богдана Пасюка… От человека, имя которого она наконец узнала…

Маузер вяло лежал на крыльце, полностью блокируя входную дверь. Его расслабленная стотридцатикилограммовая туша напоминала выброшенное на помойку желто-рыже-белое шерстяное покрывало.

– Маузер, лапушка, пусти нас, – потрясла собаку Катя.

Сенбернар-эпилептик вяло приподнял красноватое веко и слегка пошевелил носом, втягивая воздух. Он знал эту девушку, к сожалению, слишком хорошо. Если сейчас он ее послушается, она начнет требовать, чтобы он сидел, лежал, стоял, давал лапу, подавал голос, а то и – ужас какой-то! – кусал одетого в телогрейку Борю Фридмана. Ну уж, нет! Что он, лысый? Надо ей, чтобы он поднялся, пусть сама и поднимает. Это они уже проходили.

Веко опустилось. Пес сонно засопел, снова превратившись в бесформенную груду шерсти.

– Бесполезно. Он не сдвинется, – констатировала Катя. – Наверное, недавно поел. Глеб кормит его как на убой.

Окно рядом с дверью скрипнуло и распахнулось. В нем появилось веселое широкоскулое лицо, украшенное парой шрамов и переломанным носом.

– Не встает? – сочувственно поинтересовался Бычков.

– Не встает, – вздохнула Серова.

– И не встанет. Нажрался, паразит. Лезьте в окно.

– Это Денис, – представила журналиста Катя, когда они оказались в комнате. – Работу ищет. Может, возьмете лоточником?

Глеб критически осмотрел Зыкова.

– Считать умеешь? – поинтересовался он.

– Умею, – с легкой растерянностью ответил Денис.

– В тюрьме сидел?

– Нет.

– В армии служил?

– Тоже нет.

– Плохо, – вздохнул Бычков.

– Что плохо? Что в тюрьме не сидел?

– Что в армии не служил. Андреичу это не понравится. Он у нас Афган прошел. Привык к дедовщине. Не выдержишь, раз армии не нюхал.

– Кто это – Андреич?

– Продавец. Крутой мужик. Салаг и лохов не любит. У нас в магазине все мужики или сидели, или служили в армии.

– Ну, Глебушка, миленький, – взмолилась Катя. – Я же знаю, вам лоточники позарез нужны. Ты же круче Андреича. Возьми Дениса. Если Андреич начнет наезжать, прикроешь его. Он хороший парень, честный.

– Честный? В торговле? По-твоему, это хорошо? – удивился Бычков.

– Я не это имею в виду. Он вообще честный, а не в торговле, – несколько туманно объяснила Катя. – В смысле, что на него можно положиться.

– Ладно, – согласился Глеб. – Загадаю ему загадку. Отгадает – возьму в лоточники.

– Согласен, – кивнул Денис.

– С когтями, но не птица. Летит и матерится. Что это такое?

– Десантник с парашютом?

Бык укоризненно покачал головой.

– Откуда же у десантника когти? Он ведь не мутант чернобыльский. Сразу видно, что в армии не служил. Это монтер со столба упал. Не повезло тебе, парень. Не прошел экзамен.

– Подожди! – вмешалась Катя. – Давай теперь я тебе загадку загадаю. Про собаку. Не отгадаешь – возьмешь Дениса в лоточники.

– Про собаку? – заинтересовался Глеб. – Ну, давай.

– Что женщина делает сидя, мужчина – стоя, а собака – поднимая лапу?

– Элементарно, Ватсон, – усмехнулся Бычков. – Писает.

– Ошибаетесь, Холмс, – подмигнула ему Серова. – Здоровается.

Психоз критически оглядел висящую над белым кожаным диваном картину «Иван Грозный делает контрольный выстрел». Ему показалось, что картина висит чуть-чуть кривовато. Опершись коленом о диван, он слегка передвинул нижний край рамы. Теперь все было в порядке.

Психоз любил это полотно, своеобразный римейк знаменитой картины Репина, написанный в порыве вдохновения после крутой пьянки с девочками и травкой Мишаней Блинковым, одним из лучших киллеров синяевской группировки.

Картина вызывала у криминального авторитета сентиментальные воспоминания. Два месяца назад козлы из армянской мафии расплющили Мишаню асфальтовым катком. Ну ничего, с армянами он еще разберется. Будет им и асфальтовый каток, и горячий утюг, и контрольный выстрел в яйца. У Психоза богатое воображение.

Сегодня все шло наперекосяк. Сначала он услышал по радио сообщение о смерти генерала Красномырдикова, а теперь вот менты арестовали Удмурта. Психоз почти не сомневался, что эти события должны иметь между собой какую-то связь.

Генерал Красномырдиков был крупнейшим поставщиком оружия. Пасюк перепродавал полученный от генерала товар, наваривая на этом хорошие бабки, а заодно обеспечивал синяевскую группировку незасвеченными «стволами» и самыми современными видами вооружений.

Банан, лидер синяевской мафии, толкал генеральский товар за рубеж, братским народам Аравийского полуострова, Африки и Латинской Америки. Многие зарубежные контакты также осуществлялись через Пасюка.

В данный момент Банан, обеспокоенный чересчур активной деятельностью УБОПа, отсиживается на своей вилле в горах Коста-Рики. Пока он, развалившись в шезлонге у бассейна, потягивает холодное пиво и размышляет о перспективах вторжения синяевской братвы на принадлежащие колумбийской наркомафии рынки сбыта, Психоз тут вынужден крутиться как белка в колесе, решая локальные российские проблемы.

Смерть генерала и арест Пасюка стали тяжелым ударом по группировке. Богдану предъявили обвинение в умышленном убийстве. Ловко придумали. На торговле оружием его взять так и не смогли. Теперь легавые попытаются раскрутить Удмурта на полную катушку. Ничего, с этим мы как-нибудь разберемся.

Хуже всего то, что в связи со смертью генерала может сорваться намеченная на начало июля крупная поставка оружия за рубеж. Срыв этой сделки равносилен потере лица. Это недопустимо. Если синяевская группировка что-то обещает, она выполняет свое обещание, иначе не будет доверия, иначе покупатели обратятся к конкурентам. Кроме того, придется выплатить неустойку. Очень большую неустойку.

Надо срочно спасать положение. В первую очередь следует освободить Удмурта. Кое-какие шаги для этого Психоз уже предпринял. Он связался по сотовому телефону с Александром Гаковым, заместителем мэра Москвы и, не называя своего имени, произнес несколько ни к чему не обязывающих фраз, между делом упомянув о том, что слышал об аресте некоего Богдана Пасюка, обвиняемого в предумышленном убийстве, и чрезвычайно гордится тем фактом, что московская милиция работает так четко и оперативно.

Итак, с Удмуртом все ясно. Теперь генерал. Кто же, все-таки его заказал?

«Съезжу-ка я завтра в Рузаевку, – подумал синяевский авторитет. – Пожалуй, стоит поговорить с Глебом Бычковым».

Ровно в девять утра Денис взволнованно прохаживался перед памятником Зое с кислотой. Сонный после ночной попойки с Моджахедом в недавно открывшемся под ментовской крышей ресторане со странным названием «Всеобщая ответственность», Глеб Бычков появился у исторического обелиска только в двадцать минут десятого. И вот теперь бригадир синяевской мафии и смотрящий по Рузаевке давал Денису последние наставления.

– Врать, что ты был в армии не имеет смысла. Припечатать бороду Андреичу тебе все равно не удастся.

– Бороду? – недоуменно повторил Зыков. – Какую бороду?

– Вот посадил лоха на свою голову, – вздохнул Бычков. – Бороду припечатывать – это то же самое, что уши шлифовать – обманывать значит. Я говорю, что обмануть тебе Андреича не удастся. Он фуфло за милю чует. Имей в виду: бить будет – не возникай, крылья не растопыривай.

– Бить? – забеспокоился Денис. – За что?

– Не за что, а зачем. Для уважения. Андреич у нас к дедовщине привык. Да ты особо не беспокойся. Мы если бьем, так с толком. Вот когда Гляделкину фанеру пробиваем, не шибко усердствуем, помним, что у него позвоночник травмирован.

– Фанеру? Какую фанеру? – окончательно потерял нить разговора Денис.

– Ты откуда вообще такой взялся? – жалостливо поинтересовался Бык. – Не знаешь, что означает «фанеру пробивать»?

– Не знаю, – покаялся Зыков.

– Это когда двое бьют третьего одновременно с двух сторон – в грудь и в спину. Гляделкин – это наш лоточник. Вообще-то он Шурик, а Гляделкиным его прозвали за то, что когда мы ему пробиваем фанеру, он краснеет, и у него глаза вылезают на лоб. Красивые такие гляделки делаются.

– А за что вы его бьете-то? – поинтересовался слегка побледневший Денис.

– Ворует, – пожал плечами Глеб. – Мы же не звери, без дела фанеру пробивать не будем.

– Вы его бьете, а он все равно ворует? – удивился Зыков.

– В этом-то и состоит неразрешимая загадка русского народа, – глубокомысленно изрек Бык. – Сколько его ни бей, а он все равно ворует. Кто ж в торговле не ворует? Без этого нельзя.

– И ты воруешь?

– А что я, на марсианина похож? – удивился Бык. – Я – как все.

– Но если все воруют, то зачем вы бьете Гляделкина?

– Как зачем? Чтоб не попадался. И еще – чтоб не скучно было. В жизни должен быть интерес, понимаешь? Менты воруют? Воруют! Политики воруют? Воруют! Бизнесмены и предприниматели, мать их так, воруют? Воруют! Военные воруют? Воруют! Служители зоопарка воруют у зверей мясо. Работники детских домов воруют у детей масло и крупу. Украинцы воруют российскую нефть. Чеченцы воруют заложников и вообще все, что плохо лежит. И все при этом друг за другом гоняются, все друг друга бьют, все друг друга мочат. Менты бандитов, бандиты бизнесменов, бизнесмены политиков, военные – чеченцев, чеченцы – вообще всех подряд. В этом-то и состоит высший смысл, неужели не ясно? Воровать, но не попадаться, бить самому, а не быть битым. Усек?

– Усек, – растерянно кивнул Денис. Столь исчерпывающе логичной и ясной концепции смысла человеческого существования он до сих пор не встречал ни в одном учебнике философии или психологии.

– У нас в магазине даже свой собственный суд есть, – похвастался Бык. – За мелкое воровство мы просто бьем, а за хищения в особо крупных размерах судим. Андреич всегда за прокурора: у него теща прокурором работает. Судья у нас Дубыч, лоточник. Вот это зверь. В армии служил в дисбате – дисциплинарном батальоне, в психушке отдыхал, четыре ходки на зону – отморозок конкретный. Я, как самый гуманный – за адвоката. Суд организуем в приемке посуды, подальше от начальства. Подсудимого сажают на ящик, и судья зачитывает наказание. Наказание всегда одно – смертная казнь. Прокурор, как правило, предлагает электрический стул, а я требую заменить его на повешение. Судья соглашается, потому что Зоя пообещала, что за электрический стул руки-ноги нам повырывает, а Зою даже Дубыч боится. Приходится вешать.

– Как это – вешать? – сдавленным голосом спросил Денис.

– Как? Да как обычно! За трубу у потолка цепляем кусок провода, ставим приговоренного на ящик, одеваем на шею петлю, ящик выбиваем.

– И-и… что?

– Да ничего. Как посинеет – снимаем, потом все вместе водку пьем. Магазину живые кадры нужны, а не жмурики. Вчера вот Шайбу вешали, это уборщица наша. Деньги из общака тырила, а Дубыч застукал. Пока судебное заседание тянулось, все в стельку упились. Шайба сама лыка не вяжет. Она как напьется, у нее один глаз закрывается, а второй открыт. Стоит она, значит, на табурете, таращится одним глазом, к стенке ее прислонили, чтобы не упала, а Дубыч сам пьяный – никак петлю на шею накинуть не может. Андреичу пришлось ему помогать. Только петлю надели, как Зоя вломилась со скалкой. Совсем озверела. Разогнала суд, и в наказание заставила нас посуду мыть. Да ты не дрейфь, парень! Жизнь штука суровая, но веселая. Выпивку-то Андреичу принес?

– Принес, – кивнул Зыков, указывая на сумку. – Водка. Импортная. Редкая марка.

– Вот и хорошо, – отечески кивнул Бык. – Водка русскому человеку душу греет. Понравишься Андреичу, может он тебя и не тронет, если, конечно, по крупному воровать не будешь.

– Не буду. Ей-богу, не буду! – торжественно поклялся Денис.

Прокурор Алексей Михайлович Чернов был неглуп и в меру образован, но не кичился своей интеллигентностью, памятуя о том, что таких в системе правосудия не любят. Как и подавляющее большинство работников прокуратуры и правоохранительных органов, он химичил с отчетностью, без особых душевных терзаний шел на неизбежные компромиссы, при необходимости вступал в контакт с сильными мира сего, и, вследствие всего вышесказанного, относился к закону гибко, взвешенно и с пониманием реалий сегодняшнего дня.

Чернов умел правильно оценивать ситуацию, подмечать и учитывать множество противоположных факторов, у него были хорошие связи и перспективы на выдвижение, его тянули, но делали это лишь потому, что он не нарушал правил игры.

Вчера вечером Алексею Михайловичу позвонил заместитель мэра Александр Андреевич Гаков и пригласил на ужин в ресторан «Белое солнце пустыни» на Неглинной.

В ресторане, под ярками кумачовыми лозунгами «Свободу женщинам Востока!» прокурора, весело щебеча, встретил гарем Абдуллы, волей судьбы доставшийся во временное пользование отважному красноармейцу Сухову. Миниатюрные восточные красавицы в тюбетейках, шелковых шароварах и платьицах напевали, как соловьи, про мясо молодого барашка, которого Саид пригнал с сухого ручья, про черную икру в ложке по рецепту Верещагина, про рассыпчатую картошечку с укропчиком и дымком по-узбекски.

В искусственном арыке плескались молодые осетры, вместо потолка над головой нависала тростниковая крыша, на крыше макета пустого нефтехранилища замер Сухов с пулеметом, по узкой металлической лестнице лез зловеще улыбающийся за миг до смерти нехороший басмач Абдулла.

Заместитель мэра пригласил Чернова на низкий полукруглый диванчик «для абреков», и для затравки заказал салат «Ташкент»: тончайшую соломку зеленой редьки, приправленную мясом молодого барашка, зеленью, перцем и белым соусом. Затем были бухарские манты, румяный шашлычок, фрукты, азиатские сладости и, естественно, беседа. Милая, приятная беседа двух интеллигентных благополучных людей.

Порассуждав о преимуществах свежевыжатого гранатового сока перед алкоголем, Гаков опрокинул стопочку коньяка и перешел к делу.

– Я слышал об аресте Богдана Пасюка. Кажется, речь идет об убийстве?

Прокурор кивнул. У прокуратуры были основания полагать, что Пасюк застрелил коммерсанта Давида Шнейдермана, скаредного барыгу-ростовщика, по жадности и глупости решившего показать фигу рэкетирам синяевской мафии. Фактов против Пасюка, правда, было немного, с гулькин нос, с вещдоками тоже была напряженка, но при желании и с меньшими доказательствами под вышак отправляли.

Пока Чернов объяснял это, заместитель мэра задумчиво кивал.

– Правоохранительные органы должны стоять на страже законности и правопорядка, – дослушав до конца, изрек Александр Андреевич. Необходимо быстро и объективно разобраться с делом Пасюка. Если Богдан действительно виноват – тогда никаких разговоров – придется ответить по всей строгости закона, но если честно, то не верится… Говорят, это хороший парень из приличной семьи. Ну какой из него убийца?

Куснув крепкими зубами ароматного шашлыка, прокурор громко (на случай, если в ресторане были установлены микрофоны) заверил заместителя мэра, что разбирательство по делу Пасюка будет проведено в строгом соответствии с законом и с максимальной объективностью.

И вот теперь, сидя в своем служебном кабинете, Алексей Михайлович, с удовольствием вспоминая прозрачные шелковые шаровары «свободных женщин Востока» и душистый аромат жареной баранины, продумывал тактику разговора со следователем, ведущим дело Богдана.

К счастью, следователь Наврузов не полный даун и намеки начальства ловит на лету. Достаточно будет просто высказать свое личное мнение: слабовато с доказательствами, хлипкие вещдоки, свидетели путаются, обвиняемый тоже не дурак, вину свою не признает… Это означает, что дело не имеет судебной перспективы, то есть, если довести его до суда, приговор почти наверняка будет оправдательным.

Следователь, конечно, фигура процессуально независимая, приказывать ему прокурор не вправе. Другое дело – высказать свое мнение, дать дружеский совет… Наврузов не дурак. Пара бумажек, звонок – и Пасюк на свободе за недостаточностью улик. Легко и просто. Зато если завтра Наврузов схимичит в каким-нибудь деле и засветится не по-крупному, прокурор, памятуя о сделанном одолжении, в свою очередь, закроет на это глаза.

Все-таки хорошо, когда люди понимают друг друга и могут договориться. И никаких денег, никаких взяток, никакого нарушения законности. Услуга за услугу. Ты мне – я тебе. Просто месяца эдак через два прокурорскую супругу по мягкому ненавязчивому ходатайству заместителя мэра вполне законно оформят соучредителем в какую-нибудь процветающую фирму, и ежемесячно, на совершенно легальных основаниях из кассы фирмы в бюджет прокурорской семьи потекут кругленькие суммы. И никакой, заметьте, коррупции.

Усмехнувшись, прокурор протянул руку к кнопке селекторной связи.

– Верочка, пригласи ко мне, пожалуйста, следователя Наврузова, – попросил он.

– Нет? Как это – нет? – изумленно вытаращилась на Максима Лизоженова Лада Воронец. – Я названивала тебе вчера весь день. Я оставила шестьсот сообщений на твоем гребаном автоответчике. И теперь ты заявляешь, что ничего не принес?

– Я этого не говорил.

– Как это – не говорил? Ты же сказал, что у тебя нет…

– Я имел в виду, что сначала нам надо кое о чем договориться. Я хочу тебе кое-что предложить.

– Иди к черту! – взорвалась певица. – Нам с тобой не о чем договариваться! Все, что мне нужно – это доза. Доза, понимаешь? Или ты хочешь, чтобы я поменяла поставщика?

– Ты не поменяешь поставщика. Во-первых, это не так просто, а, во-вторых, ты тщательно скрываешь, что ты наркоманка. Певица-наркоманка – это бракованный товар. В нее не выгодно вкладывать деньги, ее уже не имеет смысла раскручивать. Вокруг так много молодых восходящих звездочек. Ты – уже отработанный материал.

– Подонок!

Максим ловко увернулся от летящей ему в голову вазы.

– Ну, зачем ты так? – с ласковым увещеванием произнес он.

– Я не наркоманка, – прошипела Воронец. – И я не отработанный материал! Меня не надо раскручивать. Я уже раскрученная.

– Сегодня раскрученная, завтра закрученная, – философски заметил Лизоженов. – Зачем нам ссориться? Просто выслушай меня и согласись, и тогда каждый получит то, что ему нужно. Разве не прекрасно, когда мы получаем то, что нам нужно?

– Ладно, – скрипнула зубами Лада. – Так что тебе нужно?

– Эстрадно-постмодернистская зооэротика, – лучезарно улыбнулся певице Максим.

– Борьба за мир – это как секс за девственность, – изрек Андреич, поднимая стакан с водкой и задумчиво созерцая прозрачную жидкость. – Так выпьем же за борьбу.

Собравшиеся за столом в подсобке лоточники, продавцы и сторож дружно подняли стаканы, празднуя начало нового рабочего дня.

– Москва, Москва, бандитская столица, – сиплым басом затянул песню лоточник-рецидивист Дубыч.

– Весь криминальный мир твой чтит авторитет, – нестройным хором подхватили остальные…

Первыми в магазин обычно приходили лоточники. В половину десятого утра продавцы открывали дверь, и вся компания собиралась в подсобке. До открытия магазина оставалось полчаса. За эти полчаса работники ТОО «Лотос» выпивали для бодрости по сто грамм, и начинался «разбор полетов». Сторож Хрум рассказывал, что произошло ночью, лоточники сплетничали о том, кто чем занимался вечером, и что нового произошло в столице.

Лоточник Демьян Дрызкин по кличке «Лох в законе», глотнул водочки и с наслаждением потянулся, сжав руки в кулаки и вытягивая их таким образом, чтобы всем собравшимся за столом были хорошо видны костяшки его пальцев.

Теща Демьяна была замужем за участковым милиционером, а сам Демьян с раннего детства мечтал быть бандитом.

– Парень добрый, но с бзиком, – заметил однажды Бычков, после того, как пьяный Дема, стоя на коленях, полчаса умолял Глеба захватить его на стрелку синяевцев с азербайджанской группировкой. – Стрелка – серьезное дело. Не хватало еще, чтобы по милости этого сдвинутого на блатной романтике придурка стрелка превратилась в цирк. Психоз бы мне этого не простил.

Ирония судьбы заключалась в том, что в силу трусоватости характера и граничащего со слабоумием легкомыслия, бандитом Дрызкин так и не стал. Чувствительная душа Демьяна не смогла смириться с фактом, что ему не суждено вести полную риска и опасности жизнь крутых, в натуре, мужиков, и Дема стал лихорадочно косить под бандита, за что и получил гордое прозвище Лох в законе.

Демьян специально разбивал о стену костяшки пальцев, обдирал их напильником, а под кожу шприцом закачивал глицерин, так что покрасневшие, ободранные костяшки распухали, и, глядя на них, Лох в законе умилялся на самого себя, представляя себя то непобедимым Брюсом Ли, то самим лидером синяевской группировки Бананом.

Стоя перед зеркалом, Дрызкин подолгу маршировал на месте, отрабатывая крутую разгребающую бандитскую походочку, презрительно сплевывал на пол и проделывал прочие подобные телодвижения. У изголовья кровати, как священник Библию, Дема хранил словарь уголовного жаргона, который регулярно штудировал перед сном.

Сидя за столом в компании Демьян ел и пил только одной рукой, а вторая, разбухшими костяшками вверх, лежала на столе, чтобы все присутствующие могли полюбоваться на его мощные боевые кулаки.

– Теща такой прикол рассказала, – сообщил Лох в законе. – Пару дней назад в ресторане на Пушкинской драка была. Орехово-Зуевский бандит сцепился с грузином. Никак их растащить не могли, вызвали наряд на задержание. Менты обычно в таких случаях с собой злобную розыскную собаку брали, чтобы самим не надрываться, а тут, как на грех, розыскная заболела, так вместо нее прихватили овчарку, которая по наркотикам работает.

Приехали, значит, менты в ресторан, грузин с братком продолжают с кайфом морды друг другу квасить, легавые пускают собаку, орут ей – «фас», «фас» а собака-то добрая, кусаться не хочет, хвостом виляет и между столиками бегает, еду выпрашивают. Ну, ее, естественно, все подряд кормить начали. Но самое смешное – у грузина оказалась природная боязнь собак. Как овчарку увидел, у него с сердцем плохо стало. Посерел весь, на пол свалился. Менты его без всяких проблем и повязали.

– Кого это менты повязали? – распахивая дверь в подсобку, – поинтересовался Глеб.

– Грузина одного в ресторане, – пояснил Андреич и потянулся к бутылке, чтобы налить опоздавшему Бычкову штрафную.

– Проходи, – предложил Глеб.

– Здравствуйте, – вежливо сказал Денис, обводя веселую компанию настороженным взглядом. На пару секунд его глаза задержались на раздувшихся от глицерина кулаках Лоха в законе. Журналист слегка побледнел.

– Кто это? – поинтересовался Андреич.

– Денис Зыков. Новый лоточник, – пояснил Бычков.

Андреич приосанился и демонстративно потер рукавом приколотый к белому халату продавца орден Красной Звезды, полученный в славные времена, когда он был разведчиком в Афганистане.

– В армии служил?

– Нет, – покачал головой Денис.

– Понятно. Значит, ты у нас срок мотал.

– Не мотал, – покаялся Зыков.

– Не мотал? Как это – не мотал? И в армии не был?

Денис вздохнул и покаянно развел руками.

– Чем же ты тогда, мать твою, в этой жизни занимался? – изумился Андреич.

– Да так… То одним, то другим.

– Не пойдет, – покачал головой Андреич. – На хрен нам сдался в нашем образцово-показательном магазине фраер без образования?

– Погоди, Андреич, не кипятись, – успокоил его Глеб. – Сядем, выпьем, поговорим… Доставай, – подмигнул он Зыкову.

Денис поспешно расстегнул молнию спортивной сумки и, вытащив из нее бутылку водки «Во йао чжу у тхиень», гордо водрузил ее на стол.

Чешуйчатый труп выпотрошенной ящерицы мягко покачивался в желтой, как моча, жидкости.

– Вот, – сказал Зыков.

В подсобке воцарилось гнетущее молчание.

Сторож Хрум нервно икнул и неожиданно для себя перекрестился.

– Что это? – спросил Глеб.

– «Я буду жить пять дней», – ответил Денис.

– Почему так долго? – удивился Андреич.

– Это не я буду жить, – уточнил Зыков. – Это водка…

– Что – «водка»?

– Водка будет жить пять дней, – совсем запутался журналист.

– Слишком долго, – покачал головой бывший разведчик.

– Я не это имел в виду. Эта водка называется «Я буду жить пять дней» – «Во йао чжу у тхиень».

– Вьетнамская? – спросил Бычков.

– Нет. Китайская.

– Значит это водка! – сообразил наконец лоточник-рецидивист Дубыч. – Что ж ты нам голову морочишь? Так бы сразу и сказал! А то заладил – «пять дней, пять дней»! Кстати, с чего вдруг она так называется? В нее что – яд замедленного действия подмешан?

– Да нет, с водкой все в порядке. Это просто китайская аллегория.

– Че? – недоумевающе вытаращился на Зыкова неофашист Хрум.

– Аллергия? – забеспокоился Лох в законе. – От этой хреновины бывает аллергия?

– Да нет, никакой аллергии, – успокоил Денис. – Самая обычная водка.

– А ящер в ней зачем? – поинтересовался Дубыч.

– Как зачем? Чтобы круче забирала! Есть зубровка, есть охотничья, есть кориандровая, а это – ящеровка! – бодро объяснил Зыков. – Я подумал, что такого вы еще не пробовали.

– А еще есть водка «Жириновский», – вмешался Пеле, небольшого роста лоточник, у которого одна нога была короче другой, что не мешало ему играть в футбол лучше всех в магазине. – С первой рюмки съезжает крыша, от второй рвешься в Ирак, а после третьей идешь в юридическую фирму искать своего папу.

– Пробирает, говоришь? – потянулся к водке лоточник Глист – тощий и наглый молодой шпаненок лет семнадцати, способный, подобно Зое Козлодемьянской, пить водку, почти не пьянея.

– Значит, если в водку зверюгу потрошеную подпустить, пробирать круче будет? – задумчиво произнес Хрум. – Эх, жаль, я вчера Лолиту в помойку выкинул. Мог бы кишки вынуть, а ее, родимую, в водку, – настаиваться. Чем мы, в конце концов, хуже китайцев?

– Что это значит – Лолиту в помойку? – забеспокоился Лох в законе. – Мою Лолиту? Как это?

– Твою, чью же еще, – злорадно усмехнулся сторож. – Больше не будет у нас сосиски воровать.

– Кто эта Лолита? – тихо спросил у Глеба Денис. – Работница магазина? Тоже воровала?

– Да нет, это кошка приблудная, – успокоил Зыкова Бычков. – Демьян ее Лолитой прозвал. Маленькая была, изящная. Я таких не признаю. Я вообще котов не терплю, в магазин пускаю только Бугра. Вот это настоящий мужик. Весь в шрамах. Даже молока не пьет, жрет только мышей. Прямо фанат естественного питания. Никогда не мяукает, только хрипит. За это я его и полюбил. Чем-то он меня напоминает. Однажды торгую, а мне из очереди говорят, что мышь на витрине колбасу жрет. Взял я Бугра, посадил на колбасу, тот колбасу не тронул, а мышь сожрал. Очередь даже аплодировала.

– Что ты сделал с моей Лолитой? – демонстрируя собравшимся накачанные глицерином кулаки, с грозным видом поинтересовался Лох в законе.

– Говорю, в помойку выбросил. Сдохла твоя Лолита.

– Ты что, убил ее, морда неофашистская? – вскипел Дрызкин.

– Делать мне больше нечего, – обиделся Хрум. – По-твоему, как фашист, так сразу и убийца. Мы просто порядка хотим.

– Да в задницу твой порядок! С Лолитой-то что случилось?

– Порешил кто-то, – пожал плечами сторож. – Башку пополам перерубил. Около магазина валялась. Я проснулся на рассвете, вышел ноги размять, смотрю, она валяется. Ну, завернул я ее в ветошь, да и выбросил в помойку.

– Проснулся? – вскинул брови Глеб. – Что значит, проснулся? Ты ж сторожить должен, а не спать.

– Да не спал я, не спал. Так, кемарил, – отмахнулся Хрум.

– А когда вы Лолиту нашли? – заинтересовался Денис.

– Вчера, на заре. Часа за два до того, как генерала убитого обнаружили. Хорошо еще, что я за магазин не пошел, а то первый бы на трупешник наткнулся.

– Вы говорите, у нее голова была пополам разрублена? Чем? – спросил Зыков.

– А я почем знаю? – пожал плечами сторож. – Топором али тесаком.

«Топором. Ее убили топором. Так же, как генерала», – взволнованно подумал журналист.

– Оф-фициант! Пр-ринесите дверь! Я х-хочу войти! – донесся из коридора зычный женский голос.

Дверь подсобки распахнулась от мощного удара, и в нее, слегка покачиваясь, боком протиснулась широкая, как воздушный шар, женщина с чернеющими на корнях обесцвеченными перекисью волосами. За ее спиной колыхались щедрые телеса еще двух раскрасневшихся крашенных блондинок.

– А вот и наши учредители, – с усмешкой пояснил Глеб Бычков.

– Трахаться с собакой? Я? Ты в своем уме? – опешила Лада Воронец.

– В маске, – примирительно заметил Максим Лизоженов. – В изящной бархатной маске, парике, сетчатых чулках и туфлях на высоком каблуке. Лицо твое никому не нужно. Только тело и голос.

– Ну уж нет! – злобно прошипела певица. – Ах ты, урод! Я и не подозревала, что ты извращенец.

– Я? Извращенец? – обиделся Максим. – Ошибаешься, дорогая. Это ты у нас извращенка. Или лесбиянство уже стало общепринятой нормой? Баба, способная переспать с другой бабой, без проблем трахнет и собаку, тем более что Адам фон Штрассен – просто красавец мужчина.

– Адам фон Штрассен? Это еще кто?

– Возможно вы даже знакомы. Это мастино неаполитано, пес твоего соседа по поселку. Вы вполне могли встречаться. Морщинистый такой, рыжевато-коричневый, мощный, как Зевс.

– Морщинистый? – переспросила певица. – И вдобавок рыжевато-коричневый? Знаешь, лучше я поищу себе другого поставщика. Сам можешь спать со своим Зевсом.

– Я еще не все тебе сказал, – заметил Лизоженов. – Этот фильм нужен Психозу.

– Психозу?!!

Максим кивнул.

– Твою мать! – выругалась Воронец.

– Я сказал то же самое, когда Психоз изложил мне свою идею, – вздохнул Лизоженов. – Естественно, я сказал это про себя.

– Значит, это надо Психозу, – закусила губу Лада.

Максим достал из кармана пакетик с кокаином и призывно помахал им в воздухе.

– Как видишь, у нас обоих не остается выбора. Ну так как, договорились?

– Ублюдок.

– Это означает «да»?

– Черт с тобой. Договорились. Давай сюда кокаин.

– С ума сойти! – сказал Денис, с возрастающим интересом перелистывая страницы Книги жалоб и предложений. Предложение было только одно: уволить всех, зато жалоб было более чем достаточно.

На выездную торговлю Зыкову предстояло ехать только завтра, а пока он активно знакомился с жизнью апокалиптического магазинчика. Время в теплой компании летело незаметно, покупателей было немного, и создавалось впечатление, что утренняя попойка плавно завершилась обеденным перерывом.

– А! Ты Книгу читаешь, – усмехнулся Глеб. – Шедевр эпистолярного жанра русского народа. Здесь такие перлы попадаются – ни один юморист не додумается.

– Да ее издавать можно! – заметил Денис. – Ты только послушай: «На мою просьбу перевесить товар, продавец повернулся ко мне спиной и так стоял десять минут». Или вот это: «На мой вопрос: „У вас совесть есть?“ продавец ответил: „Есть, только мы ее не используем“. Это ты сказанул?

– Нет. Андреич.

– А это: «После обеденного перерыва магазин открыли на пятнадцать минут позже, чем положено. Когда я спросила: „Почему я стучу, стучу, а вы не открываете?“, продавец косо посмотрел на меня, непристойно рыгнул и ответил: „Стучите! И вас откопают“. Я так и не поняла, что он имел в виду».

– А вот это уже я, – похвастался Бычков.

На подъездной дорожке послышался скрип тормозов, красное пятно мелькнуло за стеклами и, прочертив крутую дугу, замерло на площадке перед магазином.

– «Феррари» – уважительно произнес Денис.

– Психоз, – пояснил Глеб.

Приоткрыв дверь в подсобку, он крикнул:

– Эй! Лара! Зоя! Регинка! Психоз приехал!

– Зайчик! Какими судьбами? – с распростертыми объятиями бросилась навстречу другу детства Лариса Сушко.

– Булочка! – сжал в объятиях широкие телеса Ларисы Психоз.

Затем криминальный авторитет обменялся крепким рукопожатием с Глебом Бычковым.

– Не надоело тебе еще в магазине вкалывать? – поинтересовался Психоз. – Возвращался бы к нам на полную ставку – такие бабки мог бы делать, что на всю жизнь бы себя за год обеспечил.

– Что-то не видел я, чтобы кто-то из братвы через год на пенсию ушел, – заметил Бык.

– А чем заниматься на пенсии-то? – пожал плечами авторитет. – Семечки что ли, щелкать, да в потолок плевать? Скучно!

– Скучно, – согласился Глеб. – А в магазине я и не скучаю, и бабки имею.

– Ну, смотри, тебе решать. Я вот зачем приехал. У вас тут вчера ночью генерала Красномырдикова замочили.

– Ой, не говори! – всплеснула руками Лариса. – Жуть, что творится. Кругом одно зверье. По улицам страшно ходить.

– Кто убил, не знаете?

Глеб отрицательно покачал головой.

– Мне нужен убийца.

– Понимаю, – кивнул Бычков. – Могу кое-что узнать через ментов.

– Через ментов и я могу, – махнул рукой Психоз. – Проблема в том, что толку от легавых, как с козла молока. Они только в кино да в книгах такие умные. Если и ловят кого, так по чистой случайности. Говорят же, что дуракам везет. Сорвутся по пьянке с бодуна опера в рейд по притонам, надыбают там ненароком какую-либо особо опасную личность, числящуюся в розыске, а потом гордо сообщают в газеты, что операция «Рейд», оказывается, кропотливо готовилась чуть ли не месяц и удалась лишь благодаря умелому руководству полковника такого-то и майора такого-то, хотя вышеупомянутые мудаки узнали об операции лишь после ее завершения. Все это мы уже проходили. Раскрыли легавые хоть одно заказное убийство известного лица? Нет. И тут ничего не раскроют.

– Это не похоже на заказное убийство, – подал голос Денис.

Психоз резко повернулся к нему.

– Это еще кто?

– Лоточник. Новенький, – пояснил Глеб.

– В тюрьме сидел?

– Не сидел. В армии и мафии не служил, – четко отрапортовал Зыков.

– Значит, не служил, – усмехнулся Психоз. – Зря. Чем же ты тогда занимался?

– Учился. На факультете журналистики. На работу так и не смог устроиться, а жить на что-то надо, вот и попросился сюда лоточником.

– На факультете журналистики, значит. – Синяевский авторитет задумчиво пожевал губами. – Не люблю журналистов. Падлы продажные, лезут куда не надо, врут напропалую, но и от них иногда польза бывает.

– Я не падла. Скорее я полезный, – заметил Денис.

– Да ладно, не обижайся. Значит, тебя убийство генерала интересует.

– Я вообще от природы любознателен.

– Опасное качество. Особенно для журналиста.

– Мое любопытство не переходит разумных пределов.

– А где они – разумные пределы?

– Я не болтлив, и понимаю, что можно, а что нельзя.

– И это говорит журналист?

– В данном случае я не журналист, а всего лишь нищий лоточник с высшим образованием.

– Ошибаешься. Если ты лоточник, особенно в магазине с синяевской крышей, то ты уже не нищий. Это бесхозные журналисты нищие.

– Бесхозные? Странное определение.

– Не странное, а грустное. – Психоз внимательно посмотрел на Дениса. – Ладно, допустим, ты любознателен и хочешь раскрыть убийство генерала. Только одного любопытства для этого мало. Нужна еще и наблюдательность. Наблюдательность-то у тебя есть?

– Хотелось бы в это верить. У меня уже появились кое-какие идеи. В ночь, когда умер генерал, рядом с магазином была убита Лолита, кошка, которую подкармливали лоточники. Кто-то разрубил ей голову пополам. Скорее всего кошку зарубили топором, не исключено, что тем же самым, которым убили генерала.

– Так. Занятно, – протянул Психоз. – Значит, одним и тем же топором убили и кошку и генерала. Зачем, спрашивается?

– Понятия не имею, – пожал плечами Денис. – Может, это был какой-то псих, маньяк. Прикончил кошку, а тут вдруг появился генерал. Поздно, на улицах никого нет. Вот он и генерала порешил. Непонятно только, почему генерал подпустил маньяка к себе, да еще повернулся к нему спиной. Правда, можно предположить, что в темноте убийца незаметно подкрался к генералу и метнул в него топор с большого расстояния. К сожалению, у меня слишком мало информации, чтобы строить предположения. Я даже не знаю точного времени убийства.

– В любом случае, насчет кошки – это любопытно. А еще какие-нибудь соображения у тебя есть?

– В поселке полно особняков с камерами слежения. Наверняка, они записывали все, что происходит на улице. На кадрах проставлено время. Можно увидеть, кто поздно ночью ходил по поселку.

– Дельная мысль, – кивнул Психоз. – Кстати, куда делась эта дохлая кошка?

– Сторож ее в помойку выбросил.

– В какую помойку?

– Не знаю, – ответил Денис. – Наверное, в ту, что ближе всего к магазину.

– Жаль. Почти два дня прошло. Наверное, мусор уже вывезли.

– Не вывезли, – покачал головой Глеб. – Забыл, в какой стране живешь? Здесь мусор раз в неделю вывозят, и то если повезет.

– Тебе что, эта кошка нужна? – поморщилась Лариса. – Она уж небось разложилась вся при такой жаре.

– Эта кошка может оказаться важной уликой, – сказал Психоз. – Ну-ка, пошлите кого-либо пошарить в помойке. Может, найдем ее.

Зная, что полагаться на работников магазина в таком тонком деле, как охота за разложившимся кошачьим трупом, нельзя, Психоз решил лично проконтролировать процесс поисков. Прислонившись к стене магазина, он, в компании Дениса и Глеба, внимательно наблюдал, как уборщица Шайба и грузчик Биомицин, прозванный так за нездоровое пристрастие к хохляцкому вину «Бiле мiцне», ворча и вяло переругиваясь, роются в мусоре.

С возгласом отвращения, Шайба отшатнулась и зажала нос. Биомицин вытащил из контейнера небольшой сверток, и, держа его на вытянутых руках, понес Психозу.

– Положи на землю и разверни, – поморщился синяевский авторитет.

Золотистые глаза Лолиты потускнели, шерсть слиплась от крови.

– Действительно, похоже на топор, – задумчиво произнес Психоз. – Убийца нанес два удара. Один – в основание шеи, другой – в голову. Не знаю, какой из ударов был первым, но оба были смертельными. Спрашивается: почему два удара, если одного было более чем достаточно?

– Что взять с психа? – пожал плечами Глеб. – Захотелось ему ударить дважды – он и ударил. Мог ударить и двадцать раз.

Денис наклонился и аккуратно, двумя пальцами что-то снял с шеи Лолиты.

– Что ты делаешь? – нахмурил брови Психоз.

– Смотрите! Это волос. Женский волос.

Волос был длинный и черный как смоль.

– Похоже, убийца – женщина, – заметил Бычков. – Может, Лолита у нее ужин стащила?

– Длинные волосы бывают и у мужчин, – покачал головой синяевский авторитет. – Сейчас вообще не разберешь, где мужик, а где баба. Недавно в Тайланде победительница национального конкурса красоты оказалась мужиком. Тот еще скандал был.

Зыков протягивал волос между пальцами, внимательно рассматривая его.

– Это женский волос, – сказал он. – Видите, вот здесь, у самого корня он не черный, а каштановый. Эта женщина красит волосы в черный цвет. Мужчина не стал бы этим заниматься.

– А ведь верно. – Психоз забрал волос у Дениса и внимательно осмотрел его корень. – Молодец, парень. В наблюдательности тебе не откажешь. Я вот думаю – что с трупом делать.

– Может, закопать? – предложил Биомицин. – Уж больно, падла, воняет.

– Есть у меня свой патологоанатом, – размышлял вслух авторитет. – Он мог бы провести вскрытие, но без трупа Красномырдикова не удастся определить, были ли оба убийства совершены одним и тем же оружием. Может, отдадим кошку ментам?

– Ментам? – усомнился Бычков. – Стоит ли связываться с ментами?

– Стоит, если это удобно. По своим каналам я смогу получить результаты экспертизы.

– Что же нам, звонить в милицию?

– Зачем звонить? Много чести, – поморщился Психоз. – Заморозьте зверюгу. Не сомневайтесь, менты сами к вам прибегут, может даже сегодня. Из-за генерала на них начальство так насядет, что они копытами землю будут рыть, лишь бы убийцу найти.

– Сделаем, – кивнул Глеб. – Эй, Биомицин, – обратился он к грузчику. – Найди какую-нибудь коробку, засунь в нее трупешник и запихни поглубже в морозилку, только смотри, чтоб Зоя не увидела, а то она с нас обоих шкуру спустит.

– А волос тоже милиции отдать? – спросил Денис.

– Отдай, – кивнул Психоз. – Только сначала на всякий случай померяй длину, мало ли что, может и пригодится.

Некоторое время синяевский авторитет молчал, внимательно разглядывая Зыкова.

– А ты, журналист, писать-то умеешь? – неожиданно поинтересовался Психоз.

– Писать? – удивился Зыков. – В каком смысле?

– В смысле – хорошо писать.

– Я этому в университете учился, – пожал плечами Денис.

– Мог бы ты, например, написать «Крестного отца»?

– Как Марио Пьюзо?

– Как Марио Пьюзо, – кивнул авторитет.

– Даже не знаю. Я пока книг не писал, только статьи. Тут главное – информация. Если бы мне было известно о жизни итальянской мафии столько же, сколько автору «Крестного отца», может и я бы что-либо подобное сочинил.

– Ты читал «Синяевскую братву» Вениамина Сукина?

Денис кивнул.

– А «Щупальца синяевского спрута» этого кретина, Арнольда Блатоватого?

– Читал.

– Ну и как?

– Это явно не «Крестный отец».

– Вот и я о том же. Надо писать так, чтоб до печенок пробирало, чтобы душа сворачивалась и разворачивалась, а от их суконно-канцелярского языка скулы сводит.

– Так что ж вы хотите! Арнольд Блатоватый – бывший мент, а Вениамин Сукин – вообще воспитатель детского сада, канающий под секретного агента.

– Ладно, журналист, – подытожил синяевский авторитет. – Ты пока иди, поработай. Мне с Быком потолковать нужно.

– С ума сойти! – воскликнула Червячук. – Поверить не могу!

– Во что это ты не можешь поверить? – мрачно поинтересовался Николай Чупрун.

Они работали в просторном кабинете Красномырдикова, расположенном на втором этаже украшенного башенками, витражами и мозаиками генеральского особняка, напоминающего то ли замок Золушки, то ли католический собор. Из широкого светлого окна открывался вид на рузаевское озеро и лес. Вдоль забора на аккуратно постриженном газоне росли усыпанные крупными красными цветами розовые кусты. Два дня назад Роман Анатольевич любовался из окна всей этой красотой. Теперь его распотрошенное патологоанатомом тело покоится в холодильнике морга. Через два дня адское пламя печей крематория превратит останки генерала в прах. Через два месяца люди забудут о том, что он существовал.

Колюня рылся в бумагах, а Нержавеющая Маня бодро щелкала по клавиатуре генеральского компьютера.

– Незадолго до смерти, а именно в ноль часов восемь минут Роман Анатольевич соединился с сервером «страшнаяместь. ру», – сообщила Червячук.

– Страшнаяместь. ру? – повторил Колюня. – Это еще что такое?

– Если верить тому, что здесь написано, этот сервер позволяет расправляться с врагами при помощи виртуальной компьютеризированной магии.

– Полный маразм, – фыркнул опер.

– Маразм, – согласилась Червячук, щелкая мышью и открывая следующую электронную страницу.

– Никогда бы не подумал, что Роман Красномырдиков мог поверить в такую чушь, как компьютерная магия.

– Может, он в нее и не верил, а вот ты сейчас поверишь.

– Что ты имеешь в виду? – заинтересовался Чупрун.

– На этот сервер можно поместить имя своего врага, – пояснила Марина. – Тогда все посетители сервера будут желать ему всякие пакости, придумывать способы смерти и так далее. Знаешь, что пожелал генералу некий девятилетний Вова Мусин из села Большие Мячики?

– Понятия не имею, – пожал плечами Колюня.

– Он предложил зарубить генерала летящим томагавком, – пояснила Червячук.

– Томагавком? – недоверчиво вскинул брови опер.

– Вот именно.

– Но ведь томагавк – это же топор, а генерала убили топором! – повернулся к Марине Чупрун. – Если предположить, что топор в генерала метнули с расстояния в несколько метров, становится понятно, почему Роман Анатольевич повернулся к убийце спиной. Он мог вообще не увидеть убийцу. Стоял себе у памятника, думал о своем, а киллер незаметно подкрался и бросил топор. Тут явно поработал профессионал. Топор – это тебе не нож. Чтобы метать его с такой точностью, надо не один год тренироваться. Эй, что с тобой?

Лицо Червячук покрывала смертельная бледность, посиневшие губы были сжаты с такой силой, что превратились в узкую ассиметрично изогнутую линию.

«Приступ», – мелькнуло в голове у опера.

Подскочив к Марине Александровне, он схватил ее за плечи и потряс.

– Эй! Ты слышишь меня? Что с тобой? Тебе плохо? Может, скорую вызвать?

Лицо Червячук исказилось гримасой, в которой яростная, животная ненависть соседствовала с невыразимым отвращением. Большой некрасивый рот распахнулся, выбрасывая наружу дикий, нечеловеческий крик.

– Не трогай меня! Нет! Уйди! Ненавижу! Ненавижу! – Марина забилась в руках Чупруна, отталкивая его и яростно лягая ногами.

Опер отпустил ее плечи и на всякий случай отскочил в сторону.

Червячук судорожно всхлипнула и вдруг замерла, затихла, непонимающим взглядом уставившись на злого Колюню.

– Ты что, совсем спятила? – взорвался опер. – Вчера ни с того ни с сего убежала с работы, бросив в своем кабинете прикованного к стулу подозреваемого, теперь на меня орешь. Да что на тебя накатило, дура ненормальная? К тебе что, и прикоснуться нельзя? Я думал, тебе плохо, помочь хотел, а ты вопишь, будто я тебя изнасиловал.

– Прости, – прошептала Марина. – Мне показалось…

– Что тебе показалось?

– Да так, ничего. Просто что-то нашло. Не знаю. Я не понимаю, что со мной.

– Зато я понимаю, – проворчал Чупрун. – Это называется синдром старой девы. Слышала о таком? Трахаться тебе надо, мужика завести, как любой нормальной бабе, может тогда бросаться на людей перестанешь.

– Я сейчас вернусь.

Марина поднялась и, пошатываясь, двинулась в ванную.

– Психопатка, – проворчал ей вслед Колюня, усаживаясь за компьютер.

«Старый похотливый кобель, занимающийся растлением малолеток», – с нарастающим интересом прочитал он данную Красномырдикову характеристику. «Врун, мерзавец, подлец и вор. Этот засранец распродал налево половину вооружений Российской армии, не говоря уже об обмундировании и стратегических материалах с военных заводов. Проститутка в генеральских погонах, он беззастенчиво торговал честью и достоинством офицера…»

– Любопытно. Очень любопытно, – пробормотал Чупрун.

лился из колонок музыкального центра приятный баритон.

Психоз сделал знак официантке Леночке, и она, кокетливо повиливая бедрами, подскочила к столу с двумя новыми кружками пива.

– Налоги, – усмехнулся синяевский авторитет. – Вот ведь придумали, мать их так. При нашей системе налогообложения добровольно платить налоги способен только псих или самоубийца.

– Придурки, что с них взять, – адресуясь к российским политикам, – кивнул головой Глеб Бычков. – Мы и то с бизнесменов берем меньше, чем они не платят государству, да еще и крышу обеспечиваем, шкурой своей рискуем, их защищая. И после этого падлы-воспитатели детского сада типа Вениамина Сукина строчат книги о том, что в мафии одни звери. Ничего в нас человеческого, видите ли нет.

– Деньги, паразит, зарабатывает, – вздохнул Психоз. – Надо бы узнать его адресок. И вообще, каждая страна имеет такую мафию, которую заслуживает. Кто мы такие? Граждане России. Что, менты лучше нас? Фигушки! Мы по крайней мере не получаем зарплату за то, что нарушаем закон. Бизнесмены ведь тоже в милицию не идут на нас жаловаться – а почему? Потому что деньги от налогообложения утаивают. Нам-то они платят черным налом. Было бы государство поумнее, сделало бы нормальные налоги, как в Америке, например, платило бы ментам по совести, – оно бы денежки гребло, а не мафия. Все от жадности идет. Хотят побольше хапнуть – а народ, естественно, сопротивляется. Тут и появляемся мы.

– Верно говоришь, – согласился Глеб.

– А ты бы судью смог? – поинтересовался Психоз.

– Мне из судей пока одни мужики попадались, – хмыкнул Глеб. – Судьи ведь тоже разные бывают. Если б симпатичная подвернулась – отчего б не смочь.

– А этот паренек, Денис, – смышленый, мне понравился, – неожиданно переменил тему синяевский авторитет.

– Да, приятный парень, неиспорченный. Идеализм из дурака, мать его, так и прет. Прямо экземпляр из Красной книги. Такого даже бить жалко.

– За что бить-то?

– В том то и дело, что не за что. Этот блаженный, похоже, даже воровать не будет.

– А ведь когда-то и я таким был, – вздохнул Психоз. – Приятно быть идеалистом, когда есть где жить, что жрать, и никакая падла на тебя не наезжает. Ну что, давай еще по кружечке?

– Давай, – кивнул Бычков.

– Знаешь что, – задумчиво произнес Психоз. – Ты с ментами особо не контачь – не к лицу тебе это. Подпусти к ним Дениса. Вдруг что-то да получится у парня с этим чертовым убийством Красномырдикова. Может, станет тогда журналистом при хозяине.

– Понял. Будет сделано, – поднося к губам третью кружку темного английского пива, кивнул головой Глеб.

В генеральской ванной, склонившись над вырезанной из цельного куска оникса раковиной, Червячук яростно плескала себе в лицо холодную воду.

– Я схожу с ума, – бормотала она. – Больше так продолжаться не может. Я действительно схожу с ума.

Видение пришло к ней неожиданно, после того, как она произнесла фразу «он предложил зарубить генерала летящим томагавком».

Она словно провалилась в дыру во времени и пространстве, вернувшись в ущелье, по дну которого, извиваясь среди облепиховых деревьев, бежала чуть не убившая ее молочно-белая речка.

– Потрясающе! Как ты это делаешь? – воскликнула Марина.

Он подошел к сосне и, покачав, выдернул глубоко вонзившийся в древесину топорик.

– Очень просто. Смотри.

Он отсчитал от дерева десять шагов, резко развернулся и мощным взмахом руки послал топор в цель. Несколько раз провернувшись в воздухе, топорик вонзился на пару сантиметров выше предыдущей отметки.

– Индейцы так метали томагавки.

– Научишь меня?

– Почему бы и нет? Тут вся хитрость в том, чтобы рассчитать количество оборотов. Топор должен удариться о дерево именно лезвием, а не обухом или топорищем.

– А как это рассчитать?

– Не знаю. Я это чувствую.

Марина тренировалась несколько дней, но топор вонзился в дерево всего пару раз, да и то по чистой случайности…

Червячук плеснула себе в лицо еще пригоршню воды, подняла голову и посмотрела в зеркало.

Это действительно было похоже на сумасшествие. Она настолько глубоко погрузилась в воспоминания, что когда Колюня схватил ее за плечи, на миг ей показалось, что это он держит ее, что это он, сбежав из камеры предварительного заключения, непостижимым образом отыскал ее и настиг в кабинете убитого генерала.

– Это ведь ты убил генерала, – почти беззвучно, одними губами произнесла Марина Александровна. – Я знаю, что это ты…

– Лючия, девочка моя, – бормотал Андреич. – Кушай, моя маленькая, кушай, сладенькая.

Бодрый округлый крысеныш, привстав в стеклянной банке на задние лапы, тянулся к кусочку ветчины.

Андрей опустил ветчину пониже, и крысеныш, обхватив кусок лапками, впился в него острыми белыми зубами.

– Ах ты, моя прелесть, – умилился Андреич. – Как же ты хорошо кушаешь. А как насчет печеньица?

– Симпатичная мышка, – заметил Денис.

– Крыса, – поправил его Андреич. – Молодая.

– Любишь крыс?

– Не, – помотал головой Печников. – Откармливаю. Как девственницу для дракона. Сожрут Лючию.

– Кто сожрет? Кот? – заинтересовался Зыков. – Или, может, у тебя дома питон есть?

– Какой, на хрен, питон, – поморщился Андрей. – Железный Дровосек сожрет.

– Железный Дровосек? Из «Волшебника Изумрудного города?»

– Из зоны строгого режима, – усмехнулся продавец. – Железный Дровосек – это Егор. Грузчиком у нас работает.

– Он что, ест мышей?

– Мы поспорили на бутылку водки, что он живьем проглотит мышь. Я вместо мыши крысеныша отловил, он покрупнее будет, уже неделю Лючию откармливаю, чтобы вес набрала. Кому охота проигрывать?

– Проглотит живьем? – усомнился Денис. – А не подавится?

– Говорит, что нет. У них на зоне один парень был, раньше служил во Вьетнаме, – маскируясь под косоглазого, американцев мочил, – так он рассказывал, что телки из вьетнамского спецназа, обучаясь выживанию, глотали живых ящериц. Главное было пошире открыть рот и направить тварюгу прямо в горло. Ящерица думает, что там норка и сама лезет вперед, чтобы спрятаться. Так и ползет по пищеводу аж до самого желудка, пока не сдохнет.

– Ужас какой! – сморщился Денис, представив, как острые коготки ящерицы впиваются ему в гортань.

Андреич с усмешкой посмотрел на него.

– Эк тебя перекосило! Нервный ты какой-то. Сразу видно, что в армии не служил.

– Я бы не смог, – честно признался Зыков.

– Не сможешь – в джунглях не выживешь, – пожал плечами продавец. – Мотай на ус, Маугли: не сожрешь ты – сожрут тебя. Закон джунглей, мать его так.

– Ты едешь в Управление? – изумился Колюня. – Сейчас? С чего это вдруг? У нас в Рузаевке работы невпроворот.

– Мне надо допросить Пасюка, – объяснила Червячук.

– Так срочно?

– У меня есть для этого серьезные основания.

Чупрун с интересом изучал странные трансформации, происходящие с лицом Нержавеющей Мани. Марина Александровна то краснела, то бледнела, то покрывалась красными пятнами. Впервые за пять лет сотрудничества на лице майора Червячук отражалось нечто похожее на нормальные человеческие чувства.

– А что ж ты вчера от него сбежала? – спросил Колюня.

– Я что, обязана давать тебе отчет?

– Да в общем-то нет. Просто интересно.

– Ничего интересного. Почувствовала себя нехорошо – вот и все. Видно, съела что-то не то. Так ты справишься без меня?

– Я-то справлюсь, – хмыкнул Колюня. – А ты, часом, не влюбилась? Вот была бы катастрофа! Майор милиции сходит с ума по уголовнику. По торговцу оружием, убийце и бабнику. Кстати, знаешь, где мы его взяли? В постели Агнессы Деникиной, налоговой инспекторши. Тепленьким с нее сняли. Ты ведь, кажется, знакома с Агнессой?

– Прекрати! Как ты смеешь! – Марина изо всех сил грохнула кулаком по красному дереву генеральского письменного стола и, болезненно сморщившись, схватилась за ушибленную руку. Ее лицо приобрело цвет перезревшего помидора.

«Твою мать, а ведь и вправду влюбилась, – изумленно подумал Чупрун. – Вот это номер! Полковнику расскажу – не поверит! И главное в кого – в убийцу из синяевской мафии. Сам черт не разберет этих баб!»

– Так я пойду? – сказала Червячук.

В голосе Нержавеющей Мани впервые в жизни звучали жалобно-просительные нотки.

– Иди, конечно, иди, – понимающе усмехнулся Колюня. – Допрос подозреваемого – дело святое. Я уж как-нибудь справлюсь без тебя.

– Вы что, мужики, там же очередь! – ворвавшись в подсобку, возмущенно воскликнула Регина. – Кто-то ведь должен торговать. Глеб, вернись в торговый зал.

– И пропустить такое зрелище? – отмахнулся от директорши Бычков. – Пусть Шайба торгует.

– Она считать не умеет, – возразила Регина.

– Вот заодно и поучится.

– Почему я? – заныла Шайба. – Я тоже хочу посмотреть.

– А кто деньги из общака воровал? Тебя вообще к смерти приговорили.

– Не пойду, – упрямо заявила уборщица.

– А если в морду? – вскинул брови Глеб.

– Да ладно, черт с ней. – Регина поняла, что спорить бесполезно. – Пусть он глотает поскорей эту чертову крысу, а то возмущенные покупатели магазин разнесут.

Андреич услужливо пододвинул Железному Дровосеку банку с Лючией.

– Ну-ка покажи нам вьетнамский спецназ, – подбодрил он грузчика.

Столпившиеся в подсобке работники ТОО «Лотос» затаили дыхание.

Толстые пожелтевшие от табака пальцы грузчика ловко зацепили Лючию за хвост и подняли высоко в воздух. Крысеныш трепыхался и попискивал, бестолково перебирая лапами.

«Неужели действительно сожрет?» – с ужасом подумал Денис.

Ему было до боли жаль симпатичную юную крыску с романтичным итальянским именем.

Железный Дровосек задрал голову и широко разинул рот. В этот момент Зыков понял, почему ему дали это прозвище.

Во рту прошедшего через зону строгого режима грузчика осталось всего три зуба – железных зуба. Два закованных в нержавеющую сталь резца располагались по бокам верхней челюсти, а третий зуб гордо торчал в середине нижней челюсти, одинокий и загадочный, как дольмен на скошенном пшеничном поле.

Вьетнамский спецназ не соврал. Испуганный крысеныш, спутав луженую глотку Железного Дровосека с уютной спасительной норой рванулся было внутрь, отчаянно цепляясь когтями за небо и язык, но то ли Лючия почувствовала подвох, то ли застряло в «норе» раскормленное Андреичем туловище, – как часто бывает с идеально продуманными планами, что-то не сработало. Крыска попыталась дать задний ход, но было уже поздно.

Стальные челюсти сомкнулись с холодной безжалостностью взбесившегося гидравлического пресса. Между серебристо сверкающими зубами, как бьющийся в агонии уж, судорожно извивался голый крысиный хвостик.

Крысеныш в глотке истошно орал, Железный Дровосек, давясь и задыхаясь, судорожно дергал нижней челюстью, пытаясь перекусить Лючию центральным зубом, но это ему не удавалось. Грузчик вцепился руками себе в горло, дергался и хрипел, как обвитый змеями Лаокоон.[1]

Зрелище было настолько ужасающим, что Денис, стыдясь себя самого, закрыл глаза, чувствуя, как к горлу подкатывают рвотные спазмы.

«Нет, только не это, – мысленно уговаривал он себя. – Я должен держаться. Я должен доказать, что я настоящий мужчина, несмотря на то что я не служил в армии и не сидел в тюрьме. Если меня сейчас вывернет наизнанку, я стану всеобщим посмешищем».

Рядом послышался тихий стон, сопровождаемый звуком падающего тела. Зыков приоткрыл один глаз. Грузчик Биомицин с лицом зеленым, как долларовая купюра, расслабленно лежал на полу.

Уборщица Шайба, вытаращив глаза, зажимала себе рот рукой.

Издав горлом странный хлюпающий звук, Лариса Сушко стремглав выскочила из комнаты. За ней последовала побледневшая Регина.

Лица Зои, Глеба и Андреича выражали живую заинтересованность. Писк крысенка становился все глуше и слабее. Тонкий голый хвостик содрогнулся в последний раз и затих. Железный Дровосек дернул кадыком и с громким чмокающим звуком пропихнул вниз по пищеводу бренные останки Лючии. Затем грузчик выпрямился и гордым взглядом обвел зрителей.

– Я выиграл, – на всякий случай напомнил он.

Андреич молча вынул из стоящего у стены ящика бутылку водки и протянул ее Железному Дровосеку.

– А спорим на ящик коньяка, что я совковую лопату цемента сожру? – предложил грузчик.

– Совковую лопату? Целиком? Да в ней же килограммов пять цемента будет!

– Подумаешь, пять килограммов! Спорим, сожру! – гордо выпятил грудь Железный Дровосек.

– Помрешь, – сказал Глеб. – Как цемент у тебя в кишках застынет, так и помрешь.

– Не помру, – помотал головой грузчик. – Спорим, не помру?

– Нет, – твердо сказал Бычков. – На цемент мы спорить не будем. В наше время не просто найти грузчика на такую зарплату. Мы не можем бросаться кадрами.

– У вас всегда так весело? – наклоняясь к Глебу, тихо спросил Денис.

– Это еще цветочки, – ухмыльнулся Бык. – Ягодки еще впереди.

– Пасюка освободили? – Марина Александровна недоумевающе посмотрела на полковника Обрыдлова. – Как это – освободили? Он же преступник! Убийца!

– Распоряжение прокуратуры, – пожал плечами полковник. – «Освободить за недостаточностью улик».

– За недостаточностью улик? – повторила Червячук. – Как это – за недостаточностью улик? Какая, к чертовой матери, недостаточность?

– Прошу вас не забываться, майор.

– Простите. Что вообще здесь происходит?

– Я должен объяснить? – удивился Иван Евсеевич. – Вы что, сами не понимаете?

– Прокурора подкупили, – прошипела сквозь зубы Марина Александровна. – Вы все здесь продаетесь и покупаетесь, как дешевые вокзальные шлюхи. Вся ваша система правосудия…

– Это и ваша система правосудия, – матюгнувшись про себя, с нажимом произнес полковник. – Вы – часть этой системы, и, смею, вам напомнить, эта система плохо ли, хорошо ли, но работает. Пасюк не первый и не последний, кого отпускают за недостаточностью улик. Странно, что вас это задевает до такой степени, что вы позволяете себя столь оскорбительные высказывания в мой адрес и в адрес наших правоохранительных органов. Если вас что-то не устраивает – никто вас здесь не держит. В любой момент вы можете подать рапорт об отставке. Жизнь такова, что вы или играете по правилам, или оказываетесь вне игры.

Червячук закусила губу и, сжав кулаки, с силой вонзила ногти в ладони. Боль немного отрезвила ее. Если она потеряет работу – что у нее останется? Работа была единственным смыслом ее пустой и бессмысленной жизни. Работа поглощала все ее силы, и на какое-то время отвлекала ее от мучительных, как гнойная рана, воспоминаний.

– Простите. Кажется, я немного переутомилась. Не очень хорошо себя чувствую.

– Вы уже закончили работу в Рузаевке? Так быстро?

– Там остался Чупрун. Кое-что нам уже удалось выяснить. Выстраиваются кое-какие версии. Мне нужно поработать с информацией.

– Хорошо, – согласился полковник, радуясь в душе, что Нержавеющая Маня решила не затевать скандал. До чего же все-таки паскудная баба! Чего она вдруг так завелась из-за Пасюка? И вчера вот тоже убежала, даже не начав допроса. Странно все это.

– Можете идти, – кивнул Иван Евсеевич. – Завтра доложите мне о результатах.

Полтора десятка собаковладельцев, как зэки на прогулке, чинно вышагивали по кругу, соблюдая необходимую дистанцию. Их питомцы, отпущенные на всю длину трехметровых поводков, с живым интересом обследовали окрестности.

Когда Катя хлопала в ладоши, владельцы собак должны были остановиться и, дав команду «рядом», дернуть собаку за поводок, а потом, когда она сядет у ноги, похвалить ее, а то и угостить чем-нибудь вкусненьким.

Уже полчаса Серова с любопытством наблюдала за владельцем крупного, энергичного ротвейлера. Виктор Тепцов был охранником, но, следуя веяньям моды, «канал» под бандита. Бурлящая внутри охранника энергия не позволяла ему ни минуты оставаться спокойным. Даже размеренно двигаясь по кругу, он нервно подергивался, гримасничал и смачно сплевывал сквозь зубы, демонстрируя свою приблатненность и крутизну.

Катя много раз объясняла Тепцову, что тренировка собак – дело требующее терпения и спокойствия, но темпераментный охранник успокаиваться не желал и дрессировал беднягу ротвейлера не иначе, как «на психозе».

Вот и сейчас, гуляя с собакой по кругу, охранник что-то неразборчиво бормотал, подтягивая к себе пса за поводок прежде, чем тот успевал сообразить, что получил какую-то команду.

Серова находилась слишком далеко, чтобы понять, что именно шепчет ротвейлеру Виктор. Судя по тому, как шевелились его губы, это могло было что угодно, но только не команда «рядом».

Дав знак собаковладельцам продолжать движение, Катя, неспешно прогуливаясь по площадке, словно невзначай приблизилась к шеренге и, оказавшись рядом с Виктором, хлопнула в ладоши.

Хозяева собак замерли и, дернув за поводки, дружно скомандовали «рядом».

Сделав зверские глаза, приблатненный охранник резко потянул к себе за поводок упирающегося всеми лапами ротвейлера и, наклонившись, угрожающе прошипел ему в ухо: «Что, у тебя здоровья много?»

– Простите, – обратилась к нему оторопевшая девушка. – Вы не могли бы повторить вслух то, что вы только что сказали вашей собаке?

Охранник выпрямился и с удивлением посмотрел на Серову.

– Повторить?

– Да, пожалуйста. Только громко, чтобы все слышали.

– Что, у тебя здоровья много? – сделав зверское лицо, рявкнул охранник.

Хозяева собак испуганно вздрогнули, а их питомцы истерично залаяли.

– Но ведь вы должны по сигналу дергать за поводок и давать команду «рядом», а потом поощрять подошедшую к вам собаку, – заметила Катя. – Только это, и больше ничего.

– А я че делаю? – удивился Виктор. – Че я ей, в натуре, говорю? Я ей, гамле[2] криволапой, русским языком, в натуре, объясняю: не будет слушаться, ваще, – клыки повышибаю и когти, в натуре, выдерну.

– Гав, – возмутился ротвейлер, мрачно косясь на хозяина налитым кровью глазом.

– Нишкни, хавка опущенная, – цыкнул на собаку Тепцов. – Не хрен тут фраериться. Мне звонок завязать – раз плюнуть.

– Звонок завязать? – с недоумением переспросила Катя. – Какой еще звонок?

– Вот этот, – указал охранник на ротвейлера. – Звонок завязать – это псину замочить. Будет и дальше в непонятку играть – завалю в натуре.

– Вы всерьез полагаете, что собака понимает человеческий язык?

– А че, не понимает, что ли? Ты че, в натуре, «Ко мне, Мухтар», не смотрела?

– О Господи, – вздохнула Катя и обернулась, почувствовав прикосновение руки к своему плечу.

Ей смущенно улыбался Сергей Ясин. Рядом с ним стоял незнакомый мужчина.

– Простите, что отрываю от занятий, – сказал бизнесмен. – Можно вас на пару слов?

– Подождите меня у выхода с площадки. Я сейчас.

Девушка вновь повернулась к охраннику.

– Значит, так. Слушайте меня внимательно и запоминайте. Во-первых, собака не понимает человеческий язык. Она знает только те команды, которым ее научат. Во-вторых, чтобы научить собаку одной команде, например, «рядом», нужно много раз, спокойно и терпеливо, говоря «рядом», подтягивать собаку за поводок, а, когда она подойдет, поощрять лакомством и лаской. Представьте себя на месте своего ротвейлера. Если вас резко дергать за шею, а потом орать на вас угрожающим тоном, захотите вы подходить к хозяину?

– Не, не захочу, – помотал головой Виктор. – Я бы такого хозяина замочил, в натуре.

– Так вот, если не хотите превратить пса в неуправляемого психопата, который однажды озвереет настолько, что вцепится вам в горло, спокойно и без нервов обучайте собаку командам, и не пудрите ей мозги уголовным жаргоном. Понятно?

– Понятно, – кивнул охранник.

– Рада это слышать, – сказала Серова.

Охранник с жалостью посмотрел на ротвейлера.

– Ну, ты, брат, тупой, в натуре, – русского языка не сечешь, – укорил он собаку. – Тоже мне – друг человека. Ну ничего, я тебе мозги вправлю – Ломоносовым заделаешься. По фене,[3] мать твою, лаять будешь.

Предложив владельцам собак самостоятельно продолжить отработку команды «рядом», Катя подошла к поджидающему ее у калитки Ясину.

– Это мой приятель, Максим, – представил Лизоженова бизнесмен. – Занимается шоу-бизнесом.

– Очень приятно, – протянула ему руку Катя. – Вы хотите дрессировать свою собаку?

– Не совсем, – уклончиво ответил Лизоженов.

– Речь идет об Адаме фон Штрассене, – вмешался Сергей. – Я хотел спросить вас, не могли бы вы дать Адаму несколько частных уроков?

– Но я и так даю Адаму частные уроки, – удивилась Серова. – Или вы об этом забыли?

– Нет, я не забыл. Тут вот какое дело. Адаму предложили сниматься в кино.

– В кино? Адаму?

Лизоженов кивнул:

– Вот именно. Нам нужен опытный дрессировщик. Вы знаете Адама, Сергей рекомендовал вас, как прекрасного специалиста, да и за деньгами мы не постоим. Сто долларов за занятие вас устроит? Готовить Адама вы сможете дома у Сергея. У него особняк в Рузаевке.

– Да, я знаю, – кивнула Катя. – Сто доларов – это, конечно, неплохо. А что за фильм? Заранее предупреждаю – роль служебно-розыскной собаки Адам не потянет, даже если вы озолотите меня с головы до ног.

– Да нет, Адаму никого не придется кусать, – успокоил девушку Ясин. – Скорее наоборот.

– Наоборот? Как это – наоборот?

– Вы слышали о Ладе Воронец?

– Естественно. Кто же о ней не слышал! Она ведь тоже живет в Рузаевке.

– Так вот, в этом фильме будут сниматься Лада Воронец, еще одна, менее известная певица и Адам фон Штрассен.

– То есть это будет видеоклип?

– Не совсем. Это будет своеобразный переворот в киноискусстве. Принципиально новый жанр. Эстрадно-постмодернистская зооэротика.

– Эстрадно-постмодернистская – что?

– Зооэротика, – услужливо подсказал Лизоженов.

– И что это означает? – осторожно поинтересовалась Серова.

– То, что Адам должен будет трахнуть обеих певиц, – решил взять быка за рога Максим.

– Порнушка?

Ясин кивнул головой и смущенно пожал плечами.

– О Господи! – выдохнула Катя.

Рузаевский магазинчик и его продавцов Колюня хорошо знал. Он неоднократно сиживал с майором Зюзиным в баре «Космос-2», потягивая пенистое пивко и обсуждая последние приколы бурной милицейской жизни.

И, хотя вчера оперативники опросили работников магазина, Чупрун решил заскочить туда еще раз – вдруг повезет. Сами продавцы, конечно, ничего не могли видеть, генерала убили поздно ночью, когда в магазине оставался лишь вдребезги пьяный сторож, а обнаружили тело генерала где-то около семи утра, когда магазин был еще закрыт.

Чем черт не шутит – вдруг сторож что-либо вспомнит или до продавцов дойдут какие-то слухи.

Магазин, по обыкновению, был почти пустым. Пара заезжих отдыхающих покупала спрайт и кока-колу. За прилавком стояли Глеб Бычков и молодой незнакомый Колюне парень.

– Привет легавым! – бодро поприветствовал опера Глеб. – Ты как – расслабиться или по работе?

– По работе, – вздохнул Чупрун. – Дай бутылку минералочки. Жара.

– В такую жару плохо работается, – посочувствовал продавец. – Ну, как идет следствие?

– Помаленьку.

– То есть никак, – усмехнулся Глеб.

– Мне нужно поговорить со сторожем и с сотрудниками магазина.

– Поговорить-то ты, конечно, можешь, – пожал плечами Бычков, – только толку не будет. – Хрум, зараза, всю ночь проспал, а больше никого в магазине не было.

– А собака? У вас же вроде собака была. Неужто не залаяла, когда генерала убивали?

– В том-то и дело, что в ту ночь собаки не было. Чук накануне вдребадан напился. Сначала выл, а потом блевать начал. Алкогольное отравление. Чуть не подох, бедняга. Лоточница Любаша его к себе домой взяла. Молоком отпаивала.

– Чук – это кто? – не врубился опер.

– Как кто? Пес. Я же объясняю, что собаки в ту ночь в магазине не было. Чук у Любаши спал, в вытрезвителе.

– Пес был пьян?

– А я что говорю? Чук в день перед убийством генерала у Моджахеда сто баксов выиграл, вот Биомицин и напоил его на радостях бормотухой.

– Пес обыграл Моджахеда? – изумился Колюня. – Как обыграл? В очко? В девятку?

– Ну, ты, опер, даешь, – покачал головой Бычков. – Собаки в очко даже у нас в магазине не играют. Лапы у них не приспособлены карты держать. Чук пари выиграл. Биомицин поспорил с Моджахедом на сто баксов, что если тот забросит палку на крышу магазина, Чук ее принесет.

– И что? Принес? – вскинул брови Колюня.

– Принес. Моджахед стольник Биомицину как миленький выложил.

– Не верю, – покачал головой опер.

– Спорим? – вдохновился Глеб. – На сотню баксов. Чук уже вернулся. Немного шатается с похмелья, но соображает.

– Вот еще! – отмахнулся Чупрун. – Не стану я спорить.

– Ты ж не веришь, что принесет. Отчего ж не споришь?

– Дурак я что ли – на сто баксов спорить. Может, это мошенничество какое.

– Какое мошеничество? Все по честному. Все-таки вы, менты, жмоты. Нет в вас широты душевной. Шел бы в бандиты, как твой коллега Моджахед, и спорил бы в свое удовольствие хоть на стольник, хоть на штуку баксов.

– У вас что, за магазином лестница есть? Собака по лестнице на крышу взбирается?

– Нет никакой лестницы – сам можешь в этом убедиться. Обойди магазин кругом.

Чупрун глотнул минеральной воды, повернулся и вышел на улицу.

– Это правда? – спросил Денис. – Собака может достать палку с крыши?

– Чистая правда, – подмигнул ему Глеб. – Ты номер магазина видел? 666! Дьявольское число. Здесь и не такое творится.

Дверь скрипнула, пропуская внутрь озадаченного Колюню.

– Ну как, нашел лестницу? – поинтересовался Бычков.

Опер покачал головой. Под плоской блестящей лысиной милицейские мозги напряженно работали над неожиданно возникшей задачей.

– Какой породы ваша псина? – наконец поинтересовался Чупрун.

– Двортерьер, – пожал плечами Бычков. – Помесь овчарки непонятно с кем. А ты что подумал?

– Я слышал, в Австралии летучие собаки есть, – выдал версию Колюня. – Думал, может уже и в России ими торгуют. Чем черт не шутит.

– Летучие собаки? – вскинул брови Глеб. – Без базара? Мутанты что ли?

– Летучие собаки только называются собаками, а на самом деле это здоровенные летучие мыши, – вмешался Зыков. – Размером с кошку, плодами питаются. У нас в магазине таких нет. Они, бедняги климата русского не выдерживают, так что Чук – самый обычный пес, отечественный.

– А посмотреть на него можно?

– Можно, почему нет, – усмехнулся Бык. – Денис, сбегай за Чуком.

Чупрун, держась на почтительном расстоянии, внимательно оглядел истерично лающего Чука. Серовато-бежевая с подпалинами шерсть, уши висят, размером с небольшую овчарку, и ни малейшего намека на крылья.

– Чего он лает-то?

– Он всегда лает на ментов, – объяснил Глеб. – Нутром их чует даже в штатском. Так что, спорим на стольник?

– Палку он не достанет, но на стольник спорить не буду.

– Ладно. – Бычков был на удивление покладист. – Предлагаю другой вариант. Если я проспорю, то плачу тебе сотню баксов, а если проспоришь ты, то возьмешь себе в напарники этого парнишку для расследования убийства генерала. – Глеб указал на Дениса.

– А кто он такой? – удивился Колюня.

– Безработный журналист. Подрабатывает у нас лоточником. Парень башковитый. Уже накопал кое-что по делу Красномырдикова.

– Накопал?

– Накопал. Но тебе не скажет, пока не возьмешь его в напарники.

– А тебе-то что от этого?

– Синяевская братва расстроена смертью генерала. Мы, конечно, можем заняться этим делом самостоятельно, но эффективность будет ниже. А парнишка хочет сделать карьеру в журналистике. Эксклюзивный материал о расследовании подобного убийства – прекрасный старт. Каждый имеет право на мечту. В данном случае все мы выигрываем от сотрудничества.

– Тебе известно, что такое тайна следствия? – Чупрун мрачно посмотрел на Быка.

– Еще мне известно, что собаки не летают.

– Ладно! – сдался опер. – Давай проверим, на что способна твоя псина.

Нервно сжимая и разжимая кулаки, Червячук сидела за письменным столом своего кабинета, невидящим взглядом уставившись в раскрытую папку дела Богдана Пасюка. Фотографий в деле по-прежнему не было. Впрочем, это даже и к лучшему. Марине казалось, что если она увидит сейчас его лицо, то не выдержит и совершит какое-либо безумство.

«Так нельзя, – подумала она. – Я должна успокоиться, иначе я доведу себя до психушки».

Хуже всего, что она понятия не имела, где искать Богдана. У него не было постоянного адреса. Он исчезал и внезапно появлялся, жил на съемных квартирах, меняя их. То, что его по наводке осведомителя удалось взять на квартире Агнессы Деникиной, граничило с чудом.

Агнесса Деникина! Эта вульгарная грудастая блондинка с вкрадчивым бархатным голоском куклы Барби и без единой извилины в голове! Господи, что же он в ней нашел? Пошлый, грязный, отвратительный, примитивный, вульгарный секс – что же еще?

Но почему Агнесса Деникина, почему она? Почему Богдан предпочел ее влюбленной в него до безумия, умной, утонченной, красивой и не менее сексуальной, чем чертова налоговая инспекторша Марине?

Почему?

Чтобы получить ответ на этот вопрос, следовало как минимум отыскать Богдана Пасюка. Только где его теперь искать?

Червячук зажмурила глаза и сосредоточилась, поверив на мгновение в то, что ясновидение существует. Ясновидение или интуиция сыщика. Марина была хорошим сыщиком. Это признавали все, даже недолюбливающий ее полковник Обрыдлов. Она найдет Пасюка, чего бы это ни стоило, с помощью ясновидения или без него. Сначала найдет, а потом решит, что с ним делать.

Видение пришло к ней неожиданно, застигнув Марину врасплох. Вначале оно было неясным и расплывчатым. Неведомым шестым чувством Червячук поняла, что Пасюк сейчас с Агнессой Деникиной. Затем что-то вспыхнуло у нее перед глазами, и неожиданно Марина оказалась в спальне налоговой инспекторши. Она видела лежащих в постели Агнессу и Богдана так близко, что, казалось, могла пощупать любовников руками. Она слышала тяжелое дыхание Пасюка и протяжные стоны Агнессы, видела выступивший на их телах пот.

Сердце Нержавеющей Мани колотилось так сильно, словно это ее, а не ненавистную налоговую инспекторшу сжимал в объятиях Богдан.

«Я схожу с ума, – подумала Марина, открывая глаза и встряхивая головой. – У меня начинаются галлюцинации. Нет, с этим надо кончать!»

Видение потеряло четкость, но не исчезло, наслаиваясь на реальность. Теперь Богдан обнимал Агнессу прямо на ее рабочем столе.

Червячук обхватила голову руками и крепко сжала ее, словно пытаясь выдавить из черепной коробки терзающую ее картину слившихся в экстазе обнаженных тел.

– С этим надо кончать, – бормотала Марина Александровна, засовывая в сумочку служебный пистолет и универсальную отмычку, изъятую пару лет назад у одного из подозреваемых.

– С этим надо кончать, – шептала Червячук, поворачивая ключ в замке зажигания своих «Жигулей».

– С этим надо кончать, – выдохнула она, бесшумно отпирая универсальной отмычкой дверь Агнессы.

Из спальни раздался исполненный сладострастия протяжный стон. От этого стона у Марины заныло в паху, и горячая волна, прокатившись по груди и животу, ударила в голову, лишая ее остатков контроля.

Дрожащей рукой Червячук вынула из сумочки оружие, и, оставив сумку на полу, пошатываясь на ставших вдруг ватными ногах, вошла в спальню.

Глухо щелкнул снимаемый с предохранителя пистолет. Увидев нацеленное на нее дуло, Деникина испуганно вскрикнула и вжалась в матрас.

Богдан обернулся. На его лице не было страха, только насмешливое недоумение.

– Маруська! Что ты здесь делаешь?

– Маруська? – возмущенно переспросила Агнесса. – Ты называешь следователя Червячук Маруськой? Ты что, спал с ней? С этой жирной старой коровой?

– Пошла вон, – коротко приказала Марина.

– Что?

– Вали отсюда, овца клонированная! – удивляясь самой себе, рявкнула Червячук. Никогда в жизни она не позволяла себе подобных выражений. – Еще раз вякнешь – матку прострелю!

Пискнув от ужаса, Агнесса вывернулась из-под Богдана и, прикрывая руками грудь и каштановый холмик между ног, ужом выскользнула из комнаты.

Пасюк перевернулся на спину и заложил руки за голову. У него все еще продолжалась эрекция. Марина не могла отвести глаз от его огромного, налитого силой пениса. Единственного, к которому она прикасалась, которому она пятнадцать лет назад позволила проникнуть в ее тело.

– Нравится? – усмехнулся Пасюк. – Ты еще не забыла?

– Почему? – спросила Червячук.

– О чем ты? – Богдан сделал движение, собираясь встать.

– Нет, – приказала Марина. – Не шевелись.

– Ладно. Если тебе так хочется.

– Почему ты так поступил со мной?

– Как?

– Ты прекрасно знаешь!

– Послушай…

– Отвечай! – Голос Марины сорвался, палец напрягся на курке.

– Прошло столько лет. Разве теперь это имеет значение?

– Почему?!!

– Не помню, – пожал плечами Пасюк. – Правда, не помню. Все это было так давно.

Первая пуля вошла в его тело над левым соском, пробив верхушку легкого. Вторая вонзилась в мышцы упругого плоского живота, который когда-то так любила целовать влюбленная студентка юридического института.

– Три, четыре, пять, – бесцветным голосом вслух подсчитывала выстрелы Марина Александровна.

Последний, двенадцатый патрон своего модернизированного ПММ, она оставит для себя.

В соседней комнате надрывно и протяжно, как потерявшая детенышей волчица, завыла Агнесса Деникина.

– Десять, одиннадцать, – досчитала до конца Червячук.

Затем она тоже закричала. Так, крича, она всунула в широко распахнутый рот короткое, холодное и равнодушное, как вечность, дуло пистолета.

«Двенадцать», – подумала Марина, нажимая на курок.

Ее пронзила невыносимая багрово-черная боль.

– Эй! Майор Червячук! Что с вами? – тряс за плечи Марину полковник Обрыдлов.

– Не-е-ет! – продолжая кричать, Марина Александровна конвульсивно забилась в руках начальника.

– Простите! Я вас что, напугал? – опасливо отскочил в сторону Иван Евсеевич.

– А? Что? Где я? Что со мной? – Встрепанная и раскрасневшаяся Червячук безумным взглядом обвела стены своего кабинета.

Обрыдлов смущенно кашлянул в кулак.

– Кажется, вы заснули за столом. Вы так кричали во сне, что перепугали всех сотрудников. У нас даже подследственные на допросах так не орут. Вот я и решил вас разбудить. Что, кошмар приснился?

– Я убила его, – хрипло прошептала Червячук, все еще находясь на зыбкой грани, отделяющей сон от реальности.

– Убили? Кого? – заинтересовался полковник.

Марина Александровна глубоко вздохнула и потрясла головой, возвращаясь к действительности. Так это был только кошмар! Неужели такое возможно?

– Никого. Простите. Кажется, я действительно заснула.

– Наверное, пообедали плотно, – предположил Иван Евсеевич. – Я вот если на ночь переем, так всегда кошмарами мучаюсь. Возраст, знаете ли, дает о себе знать.

– Подожди, – сказал Колюня. – Я ее помечу.

– Кого? – удивился Глеб.

– Палку, – объяснил опер. – А то твой пес сжульничает и принесет другую.

– Ты льстишь ему, – заметил Бычков.

– Знаю я вас. Все вы здесь жулики, – проворчал Чупрун, рисуя на палке шариковой ручкой корявую букву «к».

– Ну, что, готов? Бросай!

Широко размахнувшись, опер забросил палку на крышу магазина.

– Чук! Апорт! – скомандовал Глеб, выпуская из рук ошейник собаки.

Пес сорвался с места и огромными прыжками понесся вдоль магазинной стены, завернул за угол, и несколько секунд спустя потрясенный Колюня увидел на крыше Чука с палкой в зубах.

Опер взвыл и помчался за магазин, следуя по пути, проделанному собакой. Он столкнулся с Чуком сразу за углом. Увидев Чупруна, пес резко затормозил всеми четырьмя лапами и, словно издеваясь, насильно всунул ему в руки палку, помеченную синей буквой «к». Колюня машинально сжал палку в руках, а пес отступил на пару шагов назад и залаял. Ментов он не любил.

Чупрун оглядел заднюю стену магазина, снова обошел его кругом. Лестницы не было. Поверить в то, что пес способен прыгнуть вверх на три метра с гаком было сложновато. Хотя чем черт не шутит. Вот Бубка с шестом на все шесть прыгает. Впрочем, откуда у собаки шест? Мистика чистой воды.

– Ну что? Убедился? – Глеб торжествующе ухмылялся.

– Как он это делает?

– Летает, – пожал плечами продавец. – Проиграл ты, брат. Ладно, мне пора за прилавок, а ты с Денисом посиди пока в баре, попей пивка, приди в себя. Летучую собаку увидеть – такое не каждый день случается. Заодно обсудишь со своим новым напарником программу вашего дальнейшего сотрудничества.

– Это неправда. Собаки не летают, – твердо сказал Колюня.

– Конечно не летают, – подмигнул ему Глеб. – Они левитируют.

– Можно? – предварительно постучав, Марина Александровна приоткрыла дверь кабинета полковника Обрыдлова.

Иван Евсеевич приподнял голову от бумаг и мрачно посмотрел на Нержавеющую Маню.

– Заходите.

– Мне нужны материалы по Пасюку. Он проходил по делам в других отделах, в частности, в отделе по борьбе с организованной преступностью. Просто так я досье не получу, но если вы пошлете соответствующий запрос…

– Какого черта?

– Не поняла.

– Какого черта я буду рассылать запросы по Пасюку, если его дело закрыто? Пасюк выпущен на свободу в связи с недостаточностью улик. Зачем, интересно, он вам понадобился?

Лицо Нержавеющей Мани сначала побледнело, а потом покрылось красными пятнами. Полковник с внезапно пробудившимся интересом наблюдал за странными метаморфозами, происходящими с физиономией майора Червячук.

– Есть основания предполагать, что Богдан Пасюк убил генерала Красномырдикова, – с усилием выдавила из себя Марина Александровна.

– Пасюк? Убил Красномырдикова? Чего ради? Какие еще основания?

Теперь лицо Червячук было багрово-красным.

– Я нашла в компьютере генерала предсказание о том, что генерала зарубят летящим томагавком. Топор – это тот же томагавк. Генерал стоял спиной к убийце потому, что не видел его. Убийца метнул топор. Метать топор с большого расстояния очень трудно. Это мог сделать только профессионал. Богдан Пасюк метал топор, с десяти шагов попадая точно в цель.

– Откуда вы это знаете? – быстро спросил Иван Евсеевич.

– Что я знаю?

– То, что Пасюк с десяти шагов точно попадал топором в цель.

– Я… Я… – замялась Марина Александровна.

– Да не мямлите вы!

– Я была знакома с Пасюком.

Кровь отхлынула от лица Марины.

«А ведь ты не такая уж и Нержавеющая, – ухмыльнулся про себя полковник, зафиксировав очередную перемену оттенка. – Мужененавистница Червячук и Пасюк. Вот это номер! Она же из-за него с ума сходит, это даже ежу понятно. Сама не поймет, то ли трахнуть его хочет, то ли убить, а скорее и то и другое одновременно. Поверить не могу!»

– Близко знакомы?

– В каком смысле?

– В этом самом, – безжалостно ухмыльнулся Иван Евсеевич. – Хотелось бы знать, насколько близко. Вы спали с ним?

– Товарищ полковник!

Губы Марины Александровны задрожали.

– Я уже сто лет товарищ полковник. Так вы спали с Богданом Пасюком или нет?

– Вы… вы…

Резко развернувшись, Червячук выбежала из кабинета.

– Интересно, что еще за предсказание она нашла в генеральском компьютере? – пробормотал себе под нос полковник Обрыдлов.

Богдан Пасюк задумчиво посмотрел на картину «Иван Грозный делает контрольный выстрел».

– Тебе не хватает только скульптурной группы «Геракл разрывает пасть писающему мальчику», – заметил он.

– А что, неплохая идея, – ухмыльнулся Психоз. – Есть у нас один спортсмен, так ваяет, что дрожь пробирает. Закажу ему мраморную скульптуру. Так как же тебя угораздило ментам подставиться?

– От сумы да от тюрьмы не зарекайся, – пожал плечами Богдан.

– Ну, из тюрьмы, допустим, я тебя вытащил.

– Я этого не забуду.

– Конечно, не забудешь. Слышал уже об убийстве Красномырдикова?

Пасюк кивнул.

– Не вовремя. Очень не вовремя. Мы не можем сорвать сроки поставок, – покачал головой синяевский авторитет.

– Я все улажу. У меня есть выход на каналы генерала.

– Это хорошо. А что ты думаешь по поводу убийства?

– Нестандартное выполнение.

– Это уж точно. Я вот думаю, было ли это ударом по генералу или по нашей группировке?

– Обух? – Богдан, как всегда, схватывал все налету.

Ефим Обухоев, глава Боровской преступной группировки, в последнее время наезжал на синяевцев, пытаясь потеснить их с рынка сбыта оружия. Подкатывал он со своими предложениями и к Красномырдикову, но генерал крепко сидел на крючке у Психоза, поэтому вежливо послал Обуха куда подальше.

– Это не боровцы, – покачал головой синяевский авторитет.

– Кто же тогда?

– Если скажу, ты подумаешь, что я свихнулся.

– На то ты и Психоз, – усмехнулся Пасюк.

– «Ангбинхоай».

– Ты свихнулся.

– Вот видишь: я предупреждал.

– Но это – почти миф. Ходят слухи, что «Анбинхоай» проникла в Россию, но, насколько мне известно, достойной доверия информации об этой организации пока нет ни у ментов, ни у российской мафии, ни у федералов. Китайцы вообще не любят светиться. Они занимаются своими делами, стараясь сводить к минимуму контакты с представителями белой расы. Да, они торгуют оружием, но у них свои каналы сбыта. Они ведут некоторые дела с русскими, но все законспирировано до такой степени, что вообще непонятно, кто и с кем имеет дело.

Красномырдиков китайцам не мешал. Сомнительно, чтобы он имел с ними какие-то дела. К тому же, если покопаться, можно будет без труда найти пару десятков человек, имеющих желание и возможность прикончить генерала. Так при чем тут китайские Триады?

– Ты еще не все знаешь. Генерала убили, метнув в него топор. Около магазина, рядом с которым был убит генерал, сторож обнаружил дохлую кошку с разрубленным пополам черепом. Он выбросил кошку в помойку, так что менты ее не нашли. Я видел ее труп. Похоже на ритуальное убийство – как раз в стиле косоглазых. На кошке мы нашли длинный черный волос, каштановый у корня. Метать топор китайцы умеют – боевики Триад владеют всеми видами холодного оружия. Не исключено, что китаезы придумали, как выманить Красномырдикова из дома к памятнику Зое с кислотой, и там прикончили его, а заодно и кошку. Русский киллер никогда в жизни не воспользовался бы топором, обычный человек так точно метнуть топор с большого расстояния просто неспособен, – а расстояние было большим, потому что генерал, почти наверняка, не видел убийцу.

– Если волос у корня был каштановым, это означает, что он покрашен, то есть это не мог быть волос китайца, – возразил Богдан. – Нестыковочка получается.

– Наоборот, все совершенно логично. Член «Ангбинхоай» никогда не оставил бы свой волос на месте преступления. Его специально подбросили, чтобы направить ментов по ложному следу.

– Может, ты и прав. – Пасюк решил не вступать в спор. – Объясни мне только одно: на хрена козе баян. Если китаезам приспичило убрать генерала, зачем потребовалось устраивать весь этот цирк с ритуальным убийством кошки, с крашеным волосом?

– Китайцы, – пожал плечами Психоз. – Маленькие желтенькие человечки с манией величия и сдвинутыми набекрень мозгами. Они и не на такое способны.

– Я все-таки склоняюсь к версии о маньяке. Генерал подвернулся под руку чисто случайно.

– Может, это был и маньяк, – кивнул синяевский авторитет. – Тем не менее китайская версия мне кажется интересной. Я хочу, чтобы ты ее проверил.

– Я? Почему я?

– А что мне, своих братков на это дело посылать, чтобы они пальцами «козу» китайцам показали? Они же дубоголовые, как менты, а тут дипломатия нужна. Восток – дело тонкое. Надо разнюхать обстановку, не привлекая к себе внимания. Если китайцы замочили Красномырдикова, не исключено, что на этом они не остановятся. В этом случае нужно будет выяснить, в чем заключается их интерес и принять соответствующие меры. Если же Триады не причастны к убийству, следует выяснить это, не вызывая подозрений у косоглазых.

– Хорошо, я попробую поработать в этом направлении, – вздохнул Богдан.

– Знаешь. – Психоз бросил задумчивый взгляд на «Ивана Грозного, делающего контрольный выстрел». – Я уже подумываю том, чтобы заказать себе картину «Чеченцы пишут письмо китайским Триадам».

– Я тоже люблю искусство, – усмехнулся Пасюк.

– Хреново, – сказал Колюня, задумчиво созерцая лежащий в коробке замороженный трупик Лолиты. – Очень хреново.

– Действительно. Бедное животное, – сочувственно вздохнул Денис и отхлебнул пива.

– Да я не о том, – поморщился опер. – Хреново, что мы вчера в помойку не заглянули. Как теперь эту улику оформлять, непонятно. И волос тоже. А вдруг это вы с Глебом его подкинули, чтобы направить следствие по ложному пути?

– Зачем? – удивился Зыков. – Я не меньше вашего хочу это убийство раскрыть.

– Мало ли зачем, – пожал плечами Чупрун. – Может вы сами генерала замочили, а теперь заметаете следы.

– Глупости, – возразил Денис. – Я вообще здесь только после смерти Красномырдикова появился, а работникам магазина чего ради генерала убивать? Насколько я понял, генерал работал на синяевскую группировку.

– По пьяни, – объяснил опер. – Знаешь анекдот про Илью Муромца? Приходит Илья в лес, а там деревья повыдерганы, у Змея Горыныча крылья переломаны, избушка Бабы Яги по бревнышку рассыпана, сама Баба Яга грустно так на пеньке сидит с подбитым глазом.

Илья Муромец спрашивает ее: «Кто ж, бабуля, здесь такое безобразие учинил, вас с Горынычем изобидел?», а Баба Яга вздыхает и говорит: «Какой же ты, Илюша, добрый, когда трезвый!»

– Вряд ли, – возразил Зыков. – По пьяни так топор не бросишь. Тут твердая рука нужна.

– Как раз по пьяни и бросишь. Пьяные еще не такие чудеса творят. Везет им, заразам.

– Так как насчет кошки? – спросил Денис. – Проведете экспертизу?

– Проведем, обязательно проведем, только надо придумать, как теперь эту чертову улику оформить.

– А вы обратили внимание на камеры слежения у особняков новых русских? Убийца ведь мог попасть в поле зрения камеры, и тогда его изображение есть на видеокассете.

– Не считай нас за дураков, – почему-то обиделся Колюня. – Естественно, мы изъяли и просмотрели пленки, заснятые в ночь убийства.

– И что?

– А ничего. В некоторых особняках камеры так, для отвода глаз стоят, чтобы воров пугать, в других видеокассету по второму кругу успели использовать, суки экономные, на кассетах, полученных у хозяев находящихся поодаль от Дачного проспекта особняков, вообще после полуночи никто не заснят, в итоге есть только одна пленка, которая может оказаться полезной, да и от нее толку немного.

– А что на ней? – оживился Зыков.

– Силуэт мужчины, который проходил по Дачному проспекту незадолго до смерти генерала.

– Так это же здорово! – обрадовался журналист. – А опознать не удалось?

– Какой там опознать! – расстроено махнул рукой опер. – Он в тени шел, далеко от фонарей, шапочка на нем с длинным таким козырьком, так что лица не видно. Промелькнул в темноте, как привидение. Разве такого опознаешь?

– Жалко, – вздохнул Денис.

– Жалко, – согласился Чупрун.

– Значит, мы договорились? Будем сотрудничать?

– Слушай. – Колюня доверительно наклонился к журналисту. – Скажи мне только одну вещь: как он это делает?

– Кто? Что делает? – не сразу сообразил Зыков.

– Да пес этот, будь он неладен! Как он палку-то с крыши достает?

– Понятия не имею, – пожал плечами Денис. – Я здесь работаю только с сегодняшнего утра. По правде говоря, мне и самому до смерти интересно.

– Но ведь собаки не летают. Так? – Колюня испытующе посмотрел на журналиста.

– Не летают, – подтвердил тот. – Если верить Глебу, они только левитируют.

– Вот что, парень, – решительно произнес опер. – Хочешь работать со мной – разбейся в лепешку, но узнай, в чем тут трюк.

– Узнаю. Обязательно узнаю, – честно глядя в глаза Колюне, пообещал Денис.

Марина Александровна Червячук включила телевизор и вставила кассету в видеомагнитофон. Эту четырехчасовую кассету, на которой были зафиксированы люди, проходящие в ночь убийства генерала перед камерой слежения с десяти часов вечера до двух часов ночи, дал оперативникам предприниматель, особняк которого стоял на пересечении Дачного проспекта и Лесной улицы, примерно на полпути между памятником Зое с кислотой и железной дорогой.

На экране телевизора возникло чуть затемненное изображение погружающейся в сумерки улицы. Червячук нажала на перемотку с одновременным просмотром кадров. Люди с комично-лихорадочной поспешностью сновали взад-вперед по тротуару. В правом нижнем углу высвечивались яркие белые цифры, указывающие дату и время съемки с точностью до секунды.

Экран становился все темнее и темнее. На Дачном проспекте зажегся фонарь, золотистым полукругом выхватывая из ночного мрака часть тротуара. Время перевалило за полночь. Теперь улица была пуста.

Темная фигура утрированно торопливыми шагами пронеслась по экрану и растворилась в темноте.

Марина нажала на «плей», на обратную перемотку и снова на «плей».

Неясный размытый силуэт теперь уже с нормальной скоростью двигался по неосвещенной стороне дороги, подальше от фонарей.

Раз за разом прокручивая эту сцену, Червячук до рези в глазах вглядывалась в туманную фигуру. Прежде чем исчезнуть с экрана, идущий по дороге человек делал своеобразное движение головой, поднимая и поворачивая ее. Похожим жестом мужчина, в которого она была влюблена, иногда разминал на ходу мышцы шеи.

«Я схожу с ума, – подумала Марина. – Это уже превращается в наваждение. Я не должна больше думать о нем, иначе скоро я начну видеть его в каждом пятне на стене».

Червячук снова отмотала пленку назад и включила воспроизведение. Призрак прошлого, повернув голову до боли знакомым жестом, растаял за кадром. Марине хотелось вцепиться в него руками, не позволяя ускользнуть, развернуть лицом к свету, сорвать с его головы идиотскую шапочку с закрывающим лицо козырьком и, заглянув в глаза, задать наконец вопрос, неотступно терзающий ее на протяжении пятнадцати лет. Только после этого она спросила бы у Богдана Пасюка, почему он убил генерала Красномырдикова.

Каждый новый повтор навязчивого эпизода словно забивал гвоздь в ее израненное сердце, но Червячук, уже не в силах остановиться, продолжала жать на кнопки дистанционного управления, истязая себя с отчаянной одержимостью мазохиста.

В видеомагнитофоне что-то щелкнуло. Вместо темного силуэта на экране под аккомпанемент неприятного скрипа заметались черно-белые зигзаги.

«Зажевывает пленку! – мелькнуло в голове у Марины. – Проклятье!»

Червячук сорвалась с места и бросилась к видику, в приступе паники не сразу сообразив нажать на «стоп». Когда сообразила, было уже поздно. Богдан опять обманул ее. Он снова ускользнул, как и пятнадцать лет назад.

Глотая скатывающиеся по щекам слезы ярости и отчаяния, Марина нажала «эджект» и, не сдержавшись, яростно дернула на себя кассету, корежа и разрывая застрявшую в механизме пленку. Швырнув на пол безнадежно испорченную улику, она выскочила из кабинета, чуть не сбив с ног идущего по коридору полковника Обрыдлова.

Иван Евсеевич озадаченно наблюдал, как рыдающая Червячук, громко топоча по паркету каблуками своих не по-женски грубых ботинок, неуклюже бежит к выходу из Управления.

– Елки зеленые, с какими кадрами приходится работать, – укоризненно покачал головой полковник.

подвизгивая в стиле «русская деревня», напевала Сусанна Потебенько.

– Кого ты там полюбила? – изумился Максим Лизоженов.

– Дога! – гордо откликнулась несовершеннолетняя путанка.

– Дога полюби-ила на свою беду…

– Мастино неаполитано, – поправил Максим.

– Кого? – не поняла девушка.

– Неаполитанского мастифа. Это порода такая. На дога похож, только чуть пониже и морщинистый.

– А что, с дельфином глухо?

– Увы, – развел руками Лизоженов. – С дельфинами в Москве напряженка.

– Жаль, – вздохнула Сусанна. – А я уже представляла себя в костюме русалки. Хочется побыстрее стать звездой. Кстати, знаешь, у меня тут несколько отличных идеек возникло. Я вообще натура творческая.

– Кто бы сомневался, – язвительно хмыкнул сын поэта.

– Почему бы нам не снять настоящее, большое кино? – не обращая внимания на звучащую в его голосе издевку, вдохновенно продолжала путанка. – Нечто вроде эротических римейков шедевров советского киноискусства. Порноверсию «Белого солнца пустыни» можно было бы назвать «Белое солнце постели». Только представь: Абдулла на поверку оказался бы бородатой активной лесбиянкой, а закопанному по горло в песок Саиду Сухов засовывал бы в рот не носик чайника, а сам понимаешь что. Другой вариант – «Джентльмены у дачи» – о том, как чувиха, дочь барыги-спекулянта, на даче занимается сексом с беглыми уголовниками, изображающими из себя археологов, ищущих золотой фаллос Александра Македонского. Еще можно сделать картину «Операция „Х“ или Новые приключения Шурика», или «Трах-тористы» – о вспашке целинных земель новаторскими методами. Я могла бы играть передовую доярку Фросю…

– Хватит! – не выдержал Лизоженов. – Ты, случайно, не ошиблась в выборе профессии? Может, тебе в сценаристы податься?

– Вот еще, – фыркнула Потебенько. – Делать мне больше нечего – сценарии писать. Я родилась, чтобы быть звездой мировой величины. У Мадонны вот вокальных данных – кот наплакал – а посмотри, чего она добилась. Мужикам что надо? Сиськами перед ними потряси, задницей покрути, пару нот для вида возьми – вот ты уже и звезда. Только трясти и крутить надо умеючи – «с психом» – как Мадонна, например. Главное – чтобы никаких комплексов. Кому надо – давай, кого надо – дави – и ты на вершине мира. Простенько и со вкусом.

Максим посмотрел на лучащуюся самоуверенностью девушку с суеверным ужасом.

«А ведь это бесстыжее малолетнее чудовище и впрямь может пробиться в звезды, – подумал он. – Русская Мадонна, мать твою. Хорошо хоть, пока ни один поющий пидор не додумался взять псевдоним „Иисус Христос“. Черт бы побрал этот гребаный шоу-бизнес. Куда только катится этот мир?»

В здании Петровки, 38, дежурный милиционер покрепче прижал к уху телефонную трубку и быстрым движением пальца нажал кнопку записи разговора на магнитофон.

– Вы не ошиблись? Вы в этом совершенно уверены?

– Вы что, за дуру меня принимаете? – возмущенно произнес голос в трубке. – Я что, по-вашему, глухая, слепая или ненормальная?

– Да нет, что вы! – В голосе дежурного прозвучали заискивающие нотки. – Это был чисто формальный вопрос. Видите ли, мы просто обязаны уточнять полученную информацию. Лично я ни на секунду не усомнился, что вы на редкость проницательны, умны и наблюдательны. Будьте так любезны, назовите ваше имя и фамилию.

– Вот еще! – презрительно фыркнула трубка. – Так я вам прямо и назвалась. Чтобы вы меня потом свидетельницей по судам затаскали?

– А как же гражданский долг? – тоскливо произнес милиционер.

В трубке язвительно затренькали короткие гудки.

– Вот ведь зараза! – выругался дежурный, торопливо набирая номер полковника Обрыдлова.

Глеб Бычков, явно наслаждаясь ситуацией, насмешливо смотрел на взволнованного Дениса.

– Здесь должен быть какой-то трюк, – убежденно заявил журналист. – Чука что, кто-то закидывает на крышу? Кто-нибудь из грузчиков?

– Говоришь, в университете учился? – ухмыльнулся продавец. – А толку-то? Как не просекаешь чего-то, так сразу – трюк, трюк! По-твоему, у нас в магазине даже собаки мошенничают?

Журналист растерянно пожал плечами.

– Никто его никуда не закидывает, поверь. И трюка никакого нет. Просто пес достает палку с крыши – вот и все. Сам. Без всякой помощи.

– Я вижу, что достает. Но как?

– А вот так, – пожал плечами Глеб. – Чук, ко мне, – позвал он.

Бычков размахнулся и швырнул палку на крышу. Пес стрелой сорвался с места, и минуту спустя радостно всовывал ее в руки продавца.

– Ты поиграй пока с собачкой, – подмигнул Денису Глеб. – Может, что умное в голову и придет, интеллектуал ты наш дипломированный. А мне торговать надо.

– Ты что, и вправду летаешь? – наклонясь к собаке, доверительно поинтересовался Денис.

Чук растянул губы в улыбке и радостно завилял хвостом.

– Ладно, посмотрим, как ты это делаешь.

Зыков обогнул магазин, отошел к забору заднего двора и с возгласом: «Чук! Апорт!» – метнул палку.

– С ума сойти! – восторженно хлопнул себя ладонью по лбу журналист, наблюдая за стремительно взлетающим на крышу псом. – Вот это да! Прямо чудеса, да и только. Ну все, теперь этот опер у меня в руках.

Полковник Обрыдлов сердито нажал на карандаш, и остро заточенный грифель обломился, прочертив на изображаемой Иваном Евсеевичем схеме жирную некрасивую галочку. С отвращением взглянув на карандаш, Обрыдлов, немного подумав, сунул его в рот и с ненавистью тяпнул зубами.

Оглядев появившиеся на провинившемся предмете канцелярского обихода глубокие вмятины, полковник, к своему удивлению, почувствовал себя немного лучше.

Где только черти носят эту треклятую Червячук с ее шекспировскими страстями? Час назад Нержавеющая Маня убежала из Управления вся в слезах и в соплях, и, мать ее так, до сих пор не вернулась. Вот ведь выбрала момент, чтобы влюбиться в убийцу. Удачнее просто не могла подгадать. Начальство рвет и мечет, требуя результатов по убийству Красномырдикова, журналисты проходу не дают, вопя на всех углах о том, что от милиции толка, как с козла молока. Колюни тоже, как на зло, нет на месте. Ну, с Чупруном, положим, все ясно, он в Рузаевке работает, но Червячук… Она-то должна сейчас заниматься делом генерала. И где, спрашивается, обретается Нержавеющая Маня?

Задав себе этот риторический вопрос, полковник вздохнул и, чувствуя, как внутри поднимается новая волна раздражения, снова выместил ярость на ни в чем не повинном карандаше. Интуиция старого опытного сыщика подсказывала, что майор Червячук сейчас, как ненормальная, мотается по Москве, пытаясь разыскать своего криминального Ромео.

При других обстоятельствах ситуация с по уши влюбленной в преступника Нержавеющей Маней даже позабавила бы Ивана Евсеевича, но только не сейчас. Пару минут назад ему позвонил дежурный и доложил о звонке, поступившем от не пожелавшей назваться женщины. Если свидетельница не врала, полученная от нее информация могла оказаться исключительно важной для хода следствия. Кроме того, полчаса назад полковнику принесли весьма любопытные данные экспертизы…

За годы совместной работы нудная, как таблица логарифмов, и принципиально-твердолобая, как упертый сектант-пятидесятник, Марина Александровна попортила полковнику немало крови, так что Иван Евсеевич, наблюдая за любовными терзаниями Нержавеющей Мани, испытывал злорадное удовлетворение. Даже хорошо, что эта сверхпринципиальная стерва немного помучается. Ей будет только полезно для разнообразия испытать нормальные человеческие чувства.

«Жалко, Колюни нет, – подумал полковник. – Вот он обалдеет, когда я ему расскажу, что майор Червячук спала с Богданом Пасюком!»

Однажды они с Чупруном даже поспорили на бутылку пива о том, девственница Нержавеющая Маня или нет. Колюня утверждал, что женщина с таким характером наверняка должна быть старой девой. Обладавший большим жизненным опытом Иван Евсеевич не соглашался, полагая, что подобная ненависть к мужчинам скорее всего основывается на каком-то печальном опыте в прошлом.

Задавать Марине щекотливый вопрос о состоянии ее девственной плевы ни один из них, естественно, не решился бы. Идея переспать с Нержавеющей Маней и таким образом разрешить спор была отброшена сразу, как технически неосуществимая. Колюня, правда, предлагал, переодевшись, сымитировать изнасилование майора Червячук, разумеется, не доведя дело до конца, а потом провести медицинскую экспертизу, которая развеяла бы их сомнения, но Иван Евсеевич возразил, что бутылка пива не стоит таких жертв, да и вообще шутить с Нержавеющей Маней опасно – не дай Бог узнает, тогда лучше сразу гроб заказывать, причем пуленепробиваемый. И вот теперь все разрешилось само собой. Колюня проиграл, полковник победил.

При мысли о выигранной бутылке пива у Ивана Евсеевича потеплело на душе. Не то, чтобы он не мог купить себе бутылку пива. Купить, положим, он мог бы и ящик, но купленное пиво совсем не то, что пиво трофейное, тем более добытое в результате победы над таким серьезным противником, как Колюня Чупрун.

Вынув из ящика керамическую точилку в форме тыквы с прилепившимся к ней жуком-скарабеем, Обрыдлов принялся неторопливо затачивать многострадальный карандаш.

От этого занятия его отвлек громкий стук в дверь.

– Привет начальству! – вваливаясь в кабинет, энергично пробасил Колюня. – Сюрприз!

Сунув под нос полковнику картонную коробку, опер театральным жестом откинул крышку, и глазам Ивана Евсеевича предстал уже успевший оттаять труп Лолиты.

Полковник отшатнулся, с отвращением зажимая нос.

– Эта кошка… – начал было Чупрун.

– Догадываюсь, – махнул рукой Иван Евсеевич. – Была убита тем же оружием, что и генерал. Где ты ее нашел?

– Откуда вы знаете? – оторопел Колюня.

Обрыдлов помахал у него перед носом папкой с заключением экспертизы.

– На лезвии топора обнаружена кровь и следы серого мозгового вещества кошки. Судя по всему, она была зарублена незадолго до смерти генерала.

– Есть что-нибудь еще?

– Есть, – сказал полковник. – На топорище обнаружены следы канифоли, которую обычно используют для натирания смычка и несколько коротких красных волокон. Специальный велюр с такими волокнами применяется для внутренней отделки скрипичных футляров.

– То есть убийца или хранил топор в скрипичном футляре, или, что более вероятно, принес его в футляре на место преступления.

Иван Евсеевич кивнул.

– Но и это еще не все. Четверть часа назад в Управление позвонила женщина, отказавшаяся назвать свое имя, и сообщила, что около полуночи в день убийства находящаяся в подпитии бывшая жена генерала Оксана Макаровна Красномырдикова угрожала генералу смертью. Похоже, она заявила, что заказала его.

– А вот это уже любопытно, – вдохновился Колюня, – если, конечно, свидетельница не врет. Удалось определить номер, с которого она звонила?

– Удалось, – без особого энтузиазма ответил полковник. – Из телефона-автомата в районе метро «Беляево».

– Хреново, – вздохнул Колюня.

– Не так уж и хреново, – заметил Иван Евсеевич. – Свидетельница заявила, что Оксана Красномырдикова разговаривала по мобильному телефону из расположенного в Перелыгино бара «Пещера Дракулы». Генеральша ушла из бара почти сразу после разговора. Эти факты нетрудно проверить.

– Но ведь Перелыгино – это следующая за Рузаевкой станция!

Обрыдлов кивнул.

– Неплохо, – взволнованно щелкнул пальцами опер. – Пожалуй я съезжу в «Пещеру Дракулы», поговорю с барменом. Если информация подтвердится, имеет смысл всерьез потрясти генеральшу на предмет алиби. Если верить слухам, Красномырдикова – дама пьющая, горячая, скандальная и неуправляемая. Такая может и убить.

– Но ведь, если верить свидетельнице, Оксана говорила, что заказала генерала. Раз заказала – зачем ей самой убивать?

– Баба – она и есть баба, – что с нее взять, – фыркнул Колюня. – Бабы, как известно, логике не подчиняются. Сначала заказала, а потом ей вдруг приспичило, ждать не захотелось, вот и рванула по пьяной лавочке в Рузаевку. Наверняка она знала, что генерал любил в одиночку гулять по ночам – это и охрана подтвердила. Подвернулся он ей случайно под горячую руку – вот и прикончила беднягу. Женщина вообще непредсказуема, а уж пьяная женщина – тем более. Возьми хоть Нержавеющую Маню.

– Да, кстати о Нержавеющей Мане! – встрепенулся полковник. – Ты можешь себе представить…

– Можешь не продолжать, – небрежным жестом руки остановил его Чупрун. – Дай, я догадаюсь. Наш оплот нравственности и принципиальности до потери пульса втрескался в Богдана Пасюка.

– Ты-то откуда знаешь? – изумился Иван Евсеевич.

– Я же все-таки сыщик, – ухмыльнулся Колюня.

– Кстати, ты проспорил мне бутылку пива, – заметил Обрыдлов. – С прискорбием вынужден сообщить, что майор Червячук уже давно не девственница.

– То есть она и Богдан… – Опер сделал недвусмысленный жест руками.

– Представь себе, – лукаво подмигнул ему полковник. – Она мне сама подтвердила. Не прямо, конечно, но все было более, чем очевидно.

– С ума сойти, – восхитился Чупрун. – Вот это действительно новость. За такую новость и дюжину бутылок отдать не жалко. Значит я сейчас отправлюсь в Перелыгино, а потом к Оксане Красномырдиковой. Времени в обрез, а я еще собирался послать запрос в село Большие Мячики, чтобы узнать адрес Вовочки Мусина, так удачно предсказавшего убийство генерала. Хотелось бы потолковать с пареньком. Попросите кого-нибудь из ребят заняться этим?

– Попрошу, – кивнул Обрыдлов. – Я и сам подумывал о запросе, только не кажется мне перспективным это направление. Девятилетний мальчик, насмотревшийся фильмов про индейцев явно не тянет на роль подозреваемого. Что с него взять? Дурацкое совпадение.

– Я не верю в совпадения, – покачал головой Колюня.

– И правильно делаешь, – согласился полковник.

Прокурор Чернов посмотрел на майора Червячук с плохо скрываемым отвращением.

– На вашем месте я бы не осмелился делать подобные заявления, – прилагая неимоверные усилия, чтобы держать себя в руках, дипломатично заметил он. Прямого конфликта с Нержавеющей Маней следовало избежать любой ценой. – Успокойтесь, придите в себя. Может, водички вам налить? Вы вообще нормально себя чувствуете? А то вы бледная какая-то и глаза красные, опухшие. Вы что, плакали? Какие-то личные проблемы? Откуда вдруг такой неожиданный интерес к Богдану Пасюку?

– Не заговаривайте мне зубы, – злобно окрысилась на прокурора Марина Александровна. – И не стоит проявлять лицемерную заботу о моем здоровье. Со мной-то как раз все в порядке. Это у вас проблемы, а не у меня. Это вы, как и вся наша система правосудия, прогнили до самой сердцевины. Я хочу знать, кто и сколько вам заплатил за то, чтобы вы сняли с Богдана Пасюка обвинение в убийстве.

– Никто ничего мне не платил, – с расстановкой произнес прокурор. – Дело не имело судебной перспективы. Оно было закрыто за недостаточностью улик.

– Знаю я вашу… – начала было Червячук.

– Хватит! – не сдержавшись, хватил кулаком по столу Чернов. – Я пытаюсь быть с вами вежливым, но и моему терпению может прийти конец. Ни для кого не секрет, что вы как кость в горле всего Управления. Интересно, как это так получается, что вы одна хорошая, а все остальные плохие? Вы одна ловите преступников, остальные их отпускают. Вы одна честная, все остальные насквозь прогнили. Вам еще не надоело размахивать у всех перед носом флагом своей честности, непорочности и принципиальности? Вы у нас прямо как Орлеанская девственница. Знаете, я с детства задавался вопросом, стала бы она лезть в герои, если бы знала, что ее за это сожгут на костре? Только разница между вами и Жанной д’Арк заключается в том, что героиней вы в любом случае не станете и в историю не войдете.

– Вы что, угрожаете мне?

– Делать мне больше нечего! – презрительно фыркнул прокурор. – Буду с вами откровенным. Представляете себе, что такое заноза в заднице? Это вы. Вы мешаете мне работать, и я просто стараюсь от вас отделаться. Я пытался быть вежливым – но безрезультатно. Нормальную человеческую речь вы попросту отказываетесь понимать. Могу повторить еще раз, если пожелаете, по слогам. Никто мне за освобождение Пасюка не платил, да и вообще этим делом, как вам хорошо известно, занимался следователь Наврузов. Я сделал лишь то, что должен был сделать в свете представленных мне фактов. А теперь, будьте добры, объясните наконец с чего вдруг у вас возник столь неожиданный и горячий интерес к Богдану Пасюку?

– Значит, я заноза в заднице? – мрачно повторила Марина.

– Увы, – покаянно развел руками Чернов. – Извините за излишнюю прямоту. Я просто пытаюсь называть вещи своими именами.

– Ладно, – кивнула Червячук. – Считайте, что вы добились своего. Я ухожу. Но, поверьте, наш разговор еще не закончен.

– Сука, – мрачно сказал прокурор в закрывшуюся за Мариной дверь.

Подождав пять минут, он вышел из здания городской прокуратуры, прошел несколько кварталов, купил в газетном ларьке телефонный жетон, и, сунув его в щель уличного автомата, набрал номер.

– В-вы что, подозреваете меня? – нетвердо держащаяся на ногах Оксана Макаровна Красномырдикова возмущенно вперила в Колюню слегка расфокусированный взгляд.

Опер задумчиво смотрел на покрытое толстым слоем косметики злое некрасивое лицо. Он пытался решить для себя сложный вопрос: как следует называть бывшую жену усопшего генерала – бывшей вдовой или просто вдовой. Просто вдовой вроде бы нельзя – они же разведены. «Бывшая вдова» звучит еще глупее – можно подумать, что раньше она была вдовой, а теперь нет, то есть что генерал вроде бы как воскрес. Да, действительно проблема.

Неправильно истолковав молчание и пристальный взгляд милиционера, сорокадевятилетняя то ли вдова, то ли бывшая вдова кокетливым жестом поправила волосы и растянула в улыбке неровно накрашенные кармином губы.

– Н-не смотрите на меня так. Я смущаюсь, – игриво-призывным тоном произнесла она.

– Смущаетесь? Почему? – не сразу уловил ход ее мыслей очнувшийся от размышлений Колюня.

Генеральша закатила глаза и, томно поведя плечами, придвинулась поближе к оперу.

«Да что она, совсем спятила? – ужаснулся про себя Чупрун. – Соблазнить меня, что ли, решила, старая вешалка?»

– Скажите, пожалуйста, где вы находились в ночь убийства вашего бывшего мужа с половины первого до половины второго ночи?

– Где я находилась? Т-точно не помню.

– Вы уж постарайтесь припомнить, пожалуйста. – Колюня предусмотрительно отодвинулся от наступающей на него Оксаны Макаровны.

– А! Вспомнила! В баре. «Пещера Дракулы». Можете проверить.

– Уже проверили. Вы ушли в начале первого. Куда вы отправились?

– Как куда? Домой. Спать.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

– Увы. Я сплю одна. Я оч-чень, оч-чень одинокая женщина.

«Кошмар какой-то, – подумал Колюня, отодвигаясь от наступающей на него генеральши еще на пару шагов. – Такую надо допрашивать в Управлении, приковав наручниками к стулу, как Нержавеющая Маня Пасюка».

– Есть свидетели, что около полуночи вы разговаривали с Романом Анатольевичем по телефону, угрожали ему и утверждали, что заказали его. Заказали его убийство.

– Т-так в чем вы меня обвиняете? – Убедившись, что милиционер категорически отказывается понимать ее более чем прозрачные намеки, Красномырдикова снова разозлилась. – В том, что я убила своего бывшего мужа, или в том, что я заказала его убийство?

– Ни в чем я вас пока не обвиняю, – с трудом подавляя желание свернуть проклятой бабе шею, терпеливо объяснил Чупрун. – Я всего лишь пытаюсь прояснить ситуацию.

– Да не убивала я Романа. И убийства никакого не заказывала. Так просто болтала, – с кем не бывает. Увидела как-то вечером по телевизору, как он в Госдуме с трибуны вещает – такое зло взяло. На таких, как он, клейма негде ставить – воры, убийцы, предатели, – и ведь не куда-нибудь, а в президенты метит. Вот я взяла и со злости поместила его имя на сайт «страшнаяместь. ру» в список врагов. Там что-то было написано о виртуально-компьютеризованной магии, но кто ж поверит в такую ерунду? За помещение имени на страницу Интернета ведь не судят.

– Не судят, – согласился Колюня. – Но алиби у вас все-таки нет.

– А какой мне смысл его убивать? – вскинулась Оксана Макаровна. – Из наследства его мне ни копейки не достанется. Роман меня содержал и, прямо скажем, щедро содержал. Теперь все – иссяк источник. Что, спрашивается, я буду делать без денег на старости лет? У меня даже профессии никакой нет. Институт так и не закончила, не работала никогда. Всю жизнь женой военного была, по гарнизонам с Романом моталась. Вы можете себе представить, что означает в наше время голодная нищая старость? Так какой у меня может быть мотив? Надо быть совершенно ненормальной, чтобы собственными руками прирезать единственную дойную корову. Разве я похожа на ненормальную?

– Но ведь вы его ненавидели?

– Подумаешь, ненавидела, – пожала плечами Красномырдикова. – Я, может, полстраны ненавижу. Что же, меня теперь обвинят в массовом геноциде?

– Ладно, – вздохнул опер. – Оставим пока вопрос о вашем алиби. Как вы считаете, у кого еще могли быть мотивы избавиться от вашего мужа?

– У кого? Да у кого угодно. У конкурентов. У других таких же воров и паразитов, как он. Вы хоть знаете, чем он занимался?

– Не знаю, – покачал головой Чупрун. – Но с большим удовольствием послушаю.

Вернувшись домой, Денис первым делом позвонил Кате.

– Как прошел первый рабочий день? – поинтересовалась Серова. – Вписался в коллектив?

– Кажется, вписался. Своеобразные ребята. Никогда раньше с такими не стакивался.

– Рада за тебя. Они, конечно, немного с придурью, но симпатичные.

– А ты знаешь, что у них собака палку с крыши достает?

– Знаю, – рассмеялась девушка. – Глеб мне показывал.

– А еще я познакомился с Психозом, – похвастался Денис.

– Да ты что? С самим Психозом? И как он тебе?

Журналист красочно описал события истекшего дня.

– У меня тоже не обошлось без приключений, – в свою очередь, похвалилась Катя. – Представляешь, мне предложили тренировать одного мастино неаполитано для того, чтобы он занимался сексом с самой Ладой Воронец. Можешь в такое поверить? Теперь это называется эстрадно-посмодернистская зооэротика.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно серьезно.

– С ума сойти! Вот это был бы материал для статьи! – воодушевился Денис. – Ты согласилась?

– Конечно, нет, – возмущенно фыркнула девушка. – За кого ты меня принимаешь? И, по-моему, это ты не далее как вчера вечером утверждал, что не собираешься больше писать похабные статейки.

– Похабные статейки – это одно, а Воронец, развлекающаяся с мастино неаполитано – это уже сенсация. Это был бы убойный материал. До сих пор Лада ограничивалась групповушками и женщинами.

– Даже не надейся, что я приму участие во всей этой мерзости ради того, чтобы добыть для тебя информацию.

– Что ты, мне бы и в голову такое не пришло, – поспешно заверил Катю журналист.

Сусанна Потебенько прислушалась к доносящемуся из ванной шуму льющейся воды и вздохнула. Женька обладал удивительной способностью стоять под душем по полчаса, а то и больше. Его преувеличенная страсть к чистоте была несколько странной для лимитчика с восьмью классами образования, приехавшего в столицу из поселка Хромые Жеребцы Воронежской области и в течение пяти лет проработавшего за квартиру и прописку на Московском шинном заводе. Возможно подобная почти патологическая тяга с льющейся горячей воде была связана с тем, что в Хромых Жеребцах Женьке приходилось довольствоваться холодной водой, за которой он бегал к расположенному на соседней улице колодцу.

Сусанна познакомилась с Женькой на площади около Киевского вокзала в день, когда она приехала в Москву из Запорожья, полная непреклонной решимости в самом ближайшем будущем стать восходящей звездой российской эстрады. Поскольку на момент прибытия в столицу в кошельке у будущей звезды наличествовала одна потертая украинская гривна, а знакомые, у которых можно было бы переночевать и стрельнуть сотню-другую российских рублей, в принципе отсутствовали, Сусанна приняла мудрое решение быстренько подцепить на улице подходящего лоха и на первое время обосноваться в его квартире.

Женька, заскочивший на привокзальный рынок, чтобы купить новый никелированный смеситель для душа, со снисходительной усмешкой оглядел аппетитную фигурку сдобной, как свежевыпеченная булочка, круглолицей блондинки в застиранном ситцевом платьице, словно сошедшей с рекламы экспортного украинского сала.

У ног девушки скромно притулился старый облупленный на углах чемоданчик. Прикусив хищными белыми зубками указательный палец, провинциальная красотка деловито вглядывалась в лица проходящих мимо мужчин, а на ее лице застыло плутоватое выражение лисы, расточающей комплименты толстому глупому колобку.

Женька еще раз усмехнулся и, самоуверенно помахивая полиэтиленовым пакетом со смесителем, отвязанной разгребающей походкой приблизился к блондинке.

– Что, из провинции приехала? Денег нет и остановиться негде? – для понта смачно цыкнув зубом, поинтересовался он.

Цепкий взгляд белобрысой лисички скользнул по его одежде, ненадолго зафиксировавшись на круглом веснушчатом Женькином лице. Губы девушки приоткрылись, образовав букву «о», и острый, как жало, розовый язычок пробежал по ним дразнящим призывным жестом.

– А тебе-то что? – снисходительно бросила Сусанна.

– Да, в общем, ничего, – насмешливо подмигнул ей лимитчик.

Она прожила у Женьки три месяца, обрастая связями и клиентурой, преимущественно из богатеньких старичков. На улицах Потебенько принципиально не работала, не желая попадать в лапы какого-нибудь сутенера – она ведь будущая звезда, а не шлюха, так что вначале дела шли так себе – ни шатко, ни валко.

В конце концов Сусанна сняла себе уютную однокомнатную квартирку в районе метро «Черемушки» и даже стала брать уроки пения у одного несостоявшегося оперного певца, по обыкновению расплачиваясь с ним цветущим девичьим телом.

Они с Женькой расстались друзьями, и примерно раз в месяц Сусанна забегала к своему старому приятелю потрепаться и перепихнуться. Вот и сейчас, воспользовавшись тем, что Максим Лизоженов отправился куда-то по своим делам, путанка направилась к Женьке, собираясь похвастаться тем, что скоро она станет звездой кинематографа и эстрады и будет сниматься не с кем-нибудь, а с самой Ладой Воронец.

Выражая подобающее восхищение открывающимися перед Сусанной столь блестящими перспективами, Женька быстро и деловито стянул с хихикающей девушки трусики, усадил ее голыми ягодицами на прохладную полированную поверхность письменного стола, расстегнул ширинку, прицелился и резким толчком вонзился в ее влажную теплоту.

Пока Сусанна, хихикая и повизгивая, продолжала щебетать что-то о дельфинах, русалках и порносценариях, привычно лаская руками свои круглые полные груди и налившийся возбуждением клитор, Женька честно трудился, двигая бедрами взад-вперед во все ускоряющемся темпе. Они кончили почти одновременно. Сначала забилась в сладких судорогах Сусанна, а вслед за ней и Женька со сдавленным мычанием взорвался фонтанчиком горячей спермы.

Одобрительно потрепав девушку по заду, довольный Женька отправился принимать душ, а Потебенько со скучающим видом растянулась на кровати. Она еще не выговорилась до конца, но идти с Женькой в ванную в надежде поболтать было бессмысленно: он настолько самозабвенно погружался в процесс омовения, что общаться с ним в этот момент было столь же абсурдно, как поверять свои самые сокровенные мечты статуе «Рабочий и колхозница».

Из ванной послышались громкие нечленораздельные звуки.

«Ну вот, теперь петь начал, – вздохнула Сусанна. – Это еще на полчаса».

От нечего делать девушка взяла с тумбочки пульт дистанционного управления телевизора и принялась переключать каналы. По телеку, как всегда, не шло ничего интересного. Навязший в зубах пустопорожний треп народных депутатов, репортаж о забастовке школьных учителей, проблемы северных регионов и тому подобная муть.

Лениво зевнув, Сусанна потянулась к пульту управления видеомагнитофоном, в надежде, что в видик вставлена пленка с каким-нибудь фильмом, и нажала на кнопку воспроизведения. На экране возникла белая стена, подсвечиваемая сверху лампочкой.

«Странная какая-то запись, – подумала Потебенько. – Бракованная, что ли?»

Световое пятно к краям экрана плавно сменялось темнотой. Похоже, запись была сделана ночью. На висящей под лампочкой табличкой девушка, внимательно присмотревшись, различила три черные шестерки. Магазин № 666.

Сусанна нахмурила лоб. Это число ей о чем-то напоминало. Ну да, конечно! Максим вчера рассказывал, что генерала Красномырдикова зарубили топором около магазина № 666. Кажется, он нес какую-то чушь насчет того, что это число то ли сатаны, то ли Антихриста.

Прогрессивно настроенная путанка принципиально не верила ни в Бога, ни в черта, ни в Антихриста, ни в сатану. На протяжении всей сознательной жизни ее кумиром был всемогущий и капризный шоу-бизнес, возносящий тех, кто преданно служит ему, на головокружительную вершину успеха – к славе, власти и деньгам.

В отличие от выдуманных человечеством демонов и богов великий идол шоу-бизнеса реально существовал. Его можно было увидеть, услышать, почувствовать, к нему можно было прикоснуться. Принеся ему необходимые жертвы, ты имел шанс получить взамен долгожданную и выстраданную награду. А что толку от молитв придуманным богам?

Разве намалеванный на иконах дядя с бородой дает хлеб голодным, справедливость обиженным, разве молитвы матерей уберегают посланных под чеченские пули солдат? Нет, нет и еще раз нет. Так куда же, спрашивается, смотрит этот Бог? Нету его – это даже ежу понятно, а если он где-то и существует, толку от такого Бога все равно как с козла молока.

Антиклерикально-философские размышления несовершеннолетней путанки неожиданно прервались. В мерцающее на экране телевизора световое пятно под стеной грациозно вступила кошка и замерла, повернув голову и насторожив уши, словно прислушиваясь к чему-то. Звука не было. Лишь с тихим шелестом перематывал пленку спрятанный внутри черной коробки видеомагнитофона механизм.

«Это документальная запись», – сообразила Потебенько, неожиданно для себя замирая в неопределенно-тревожном предчувствии.

Затаив дыхание, она наблюдала, как затянутая в черное трико женская фигура занесла топор над кошачьей головой. Когда женщина на экране движением головы и левой руки откинула назад волосы, Сусанна ахнула и прижала руки к стремительно забившемуся сердцу. Этот жест она знала слишком хорошо. Она часами изучала по записям видеоклипов стремительно-взрывную пластику Лады Воронец, самой скандальной российской звезды, имитируя ее затем перед зеркалом.

Женщина повернула голову, и свет упал на ее лицо. Так и есть! Она не ошиблась. Это действительно была Лада.

Когда Воронец, отковырнув серебряной ложечкой кусочек кошачьего мозга, засунула его себе в рот, Потебенько восторженно присвистнула. Боги, в которых она не верила, решили исполнить ее мечту. С этой пленкой она добьется всего, чего пожелает, а желала она многого.

Сусанна вскочила с постели и заметалась по комнате. Ей повезло, что Женька был фанатом видео. Экономя деньги, он переписывал кассеты у знакомых, а иногда и приторговывал записями, так что у него было несколько видеомагнитофонов. Пару недель назад Женька похвастался ей своим последним приобретением – жутко дорогим японским видиком с функцией скоростной перезаписи, копирующим трехчасовую кассету всего за пятнадцать минут.

Достав из шкафа чистую кассету, Потебенько дрожащими от возбуждения руками проделала все необходимые манипуляции и включила скоростную запись. Интересно, как Женька заполучил эту пленку, и что он собирается с ней делать? На всякий случай ему лучше не знать о том, что у Сусанны есть копия. Они, конечно, друзья, но осторожность никогда не помешает.

Девушка спрятала кассету в свою сумочку за несколько секунд до того, как благоухающий туалетной водой Женька вышел из ванной.

– Прости, но мне срочно надо бежать. Я только что вспомнила об одном очень важном деле, – прощебетала Потебенько и, чмокнув любовника в щеку, выскользнула за дверь.

Вернувшись домой после встречи с генеральской то ли вдовой, то ли бывшей вдовой, Колюня на скорую руку соорудил себе яичницу с сыром и ветчиной, щедро посыпал ее петрушкой и зеленым лучком, быстро проглотил, запил кружкой крепкого чая и улегся на диван, размышляя над тем, что услышал от Оксаны Красномырдиковой.

Некоторые детали были новыми и достаточно любопытными, но, в принципе, ее рассказ о коррупции, воровстве и злоупотреблениях в армии Чупруна ничуть не удивил и не поразил. Он и сам когда-то честно оттрубил два года в десантных войсках, и мог такого порассказать, что журналисты бы со стульев попадали. Только что толку гнать волну? От его слов все равно ничего не переменится, а население уже настолько привыкло к разоблачительным статьям, что почти не обращает на них внимания. Сенсацией могла бы стать, скорее, информация о том, что кто-то, имея возможность воровать, этого не делает, но вряд ли бы народ в такое поверил.

Как ни странно, сотрясающие воздух разоблачительные статьи нисколько не мешали творящим беззаконие военным, политикам и ментам, а наоборот, даже играли им на руку. Подобные публикации помогали спускать пар общественного негодования, снижая тем самым агрессивность возмущенного злоупотреблениями населения. Действительно, зачем идти на баррикады и бить морду прячущимся под погонами или депутатскими мандатами ворам, преступникам и негодяям, если статьями о творимых ими безобразиях и без того заполнены все газеты. Да здравствует демократия! Да здравствует свободная пресса!

Повальное общенародное заблуждение заключалось в ошибочной уверенности, что раз газета напечатала разоблачительную статью, компетентные органы непременно примут соответствующие меры, воздав негодяям по заслугам. Тем не менее шум затихал, а уличенные журналистами нехорошие дяди, выждав положенный срок, снова принимались за свое.

Журналисты-правдоборцы в подавляющем большинстве прекрасно понимали неписаные правила игры, и в разоблачениях своих избегали выходить за некие невидимые, но четко ощутимые рамки. Те же немногие, кто по глупости или нахальству в рамках удерживаться не желали, попадали в тюрьмы по ложным обвинениям, незаметно исчезали, а то и эффектно взлетали на воздух на глазах изумленных и испуганных коллег. К счастью, подобных камикадзе было немного, и, – опять-таки, да здравствует демократия! – среднестатистическая продолжительность жизни журналистов весьма незначительно отличалась от средней продолжительности жизни по стране.

Как в советской, так и в российской армии воровали все, или почти все, кто имел такую возможность: прапорщики, солдаты, писари, офицеры, командиры и генералы. Система повального расхищения в отличие от боеспособности и материального обеспечения войск была отлажена до безупречности часового механизма. Если для подавляющего большинства солдат и офицеров служба в армии, как и свобода, являлась осознанной необходимостью, то воровство было скорее призванием, хобби, отрадой сердца и души.

Прапорщик живет, пока руки носят, – гласила мудрая армейская пословица. Воровство и злоупотребления в армии, как, впрочем, и в правоохранительных структурах, начинались с низов, по ступенчатой системе отчисляющих львиную долю прибылей вышестоящему начальству.

Относительно небольшим, но зато надежным, регулярным и неиссякаемым источником дохода были махинации с сухими пайками. Сухой паек, в который входили сахар, сгущенка, тушенка и хлеб в изголодавшейся армии ценился на вес золота и выдавался лишь отправляющимся на учения и командировочным.

Ежедневно прапорщик роты, насчитывающей около сорока человек, при посредстве писарей штаба, заведующих распределением продовольственных пайков, выписывал и получал на руки, в зависимости от собственной наглости и жадности, от шести до десяти сухпаев. Эти сухие пайки прапорщик тут же сдавал в магазин за приятно похрустывающую милую сердцу наличность.

За вычетом выданного прапору сухого пайка, на роту по разнарядке выдавались продукты уже из расчета на 30–34 человека, опять-таки в зависимости от наглости и жадности прапора. Часть этих продуктов разворовывали повара и работники кухни, а приготовленная из того, что осталось, пища распределялась по тарелкам на 40 человек.

Тут в дело вступали «деды» и отбирали у молодых солдат их порции масла и вообще все, что им понравится.

Отчисления от продажи сухих пайков шли писарям штаба, командирам роты, вышестоящему начальству и так далее, вплоть до самого конца крутой служебной лестницы.

Следующий неиссякаемый ручеек доходов обеспечивали армейскому начальству солдаты, вкалывающие на многочисленных фабриках и стройках нашей необъятной родины.

Захочется, например, армейскому начальству откушать дармовых шоколадных конфет, и оно, договорившись предварительно с дирекцией, отправляет доблестных защитников родины трудиться на конфетную фабрику. Чуть-чуть подкорректировав технологию производства, фабричное руководство, затрачивая ту же сумму на исходные продукты, а заодно используя на всю катушку бесплатный солдатский труд, совершает маленькое чудо, ухитряясь выпускать вдвое больше конфет, чем полагается по плану и указывается в отчете. Половина лишних конфет идет дирекции, вторая половина – армейским генералам.

Оказавшись у благоухающего шоколадом конвейера, изголодавшиеся бойцы чувствовали себя примерно так же, как измученный длительным половым воздержанием мусульманин, попавший в наполненный прекрасными гуриями рай. Не отрываясь от производственного процесса, солдатики нажирались конфетами до тошноты, под завязку, до состояния «здравствуй, диабет», а счастье их было настолько велико, что (медицинский парадокс) после этого они даже не болели.

Заработанные солдатами конфеты генералы толкали через магазин или занимались бартерным обменом с коллегами, чьи бойцы дружно вкалывали на других объектах.

При отправке солдат на фабрики стройматериалов или на строительные предприятия, начальство получало уже живые деньги или же лес, кирпич и цемент. Генеральские дачи росли, как на дрожжах. Возвести трехэтажную дачку не было проблемой, сложнее было выбить землю под постройку, но и это затруднение легко разрешалась.

Нужных чиновников на военной технике отвозили в недоступные для простых смертных заповедные места, в край непуганых, нестреляных зверей, организовывая для них так называемую «солдатскую охоту». Всласть настрелявшись с безопасных вышек по сохатым, медведям и кабанам, которых к стрелкам подгоняли солдаты, чиновники вместе с армейским начальством расслаблялись в сауне, где, под водочку и закуску можно было уже и о деле потолковать. Чиновник выделяет генералам землю, а солдаты за это отстраивают чиновнику бесплатную дачу. Всем хорошо, все довольны, а солдатам в любом случае два года служить – так какая им разница, чем заниматься – дачу кому-либо строить или с винтовкой по полигону носиться.

После перестройки мудрые прапорщики и ротные командиры слегка подкорректировали свою экономическую политику в соответствиями с веяниями времени. Их осенила новая на редкость плодотворная идея – и бойцов стали отправлять нищенствовать.

При виде жалких голодных солдат, сердобольные граждане вспоминали о молодых ребятах, сотнями гибнущих в Чечне, и их рука сама тянулась к кошельку. Солдатам подавали деньги, еду, сигареты. Каждый день, возвращаясь из увольнительной, солдат, как проститутка с сутенером, делился с прапорщиком, отдавая ему львиную долю добычи. Часть этой суммы отчислялась командиру роты и прочему вышестоящему начальству.

Еще одной золотой жилой стала конфискация погранвойсками на границах контрабандных товаров и техники. Понадобился, допустим, генералу джип, тут же по армейским каналам он выясняет, что есть конфискованный джип на такой-то границе. Машину без промедления грузят в самолет, – самолеты ведь тоже свои, – и через несколько часов сверкающий фарами подарочек красуется в гараже генеральской дачи.

Чеченская война как для наших, так и для чеченских военных, стала поистине золотой жилой. Чеченцы наживали на этом политический капитал, становясь символом борьбы за независимость. Свободолюбивую кавказскую республику начали щедро финансировать мусульманские страны и экстремистские исламские группировки. Доллары потекли в Грозный рекой. Воевать оказалось гораздо выгоднее и интереснее, чем работать.

Красивые слова о независимости и истерично-патриотические речи в сочетании с религиозным промыванием мозгов заставляли чеченских подростков и мужчин хвататься за оружие. Табунами наивных баранов они шли умирать за идею, в то время, как организаторы прибыльной кавказской заварушки клали в карман кругленькие суммы.

Ирония судьбы заключалась в том, что по обе стороны баррикад воевали бывшие друзья, учившиеся когда-то в одних и тех же академиях, сидевшие за одним столом, воспитанные на одних и тех же идеалах, встречавшихся на учениях и во время дружеских вечеринок. И те, и другие прекрасно понимали выгоды своего противостояния и, пожимая друг другу руки во время неофициальных дружеских встреч, извлекали из него максимальную пользу.

Русские военные, прикрываясь чеченской войной получили уникальную возможность практически неподконтрольно распродавать оружие, в основном, тем же чеченцам. Новейшие разработки экспериментальных вооружений уходили в Чечню за бешеные деньги. Как правило, бракованные экземпляры оставались в части, рабочие шли противнику.

Патроны для российской армии изготовлялись по знаменитой технологии возникающих из пустоты конфет, то есть из одного и того же количества исходных материалов волшебники оружейного производства ухитрялись клепать вдвое больше патронов. Гильзы стали такими тонкими, что солдат запросто мог расплющить патрон, сдавив его между пальцами, но это никого не волновало – никто, кроме умирающих под пулями солдат и членов их семей не был заинтересован в окончании войны.

Более качественные патроны тут же продавались за живые деньги чеченской стороне. Оголодавшие в связи с кражами пайков солдаты тут же выменивали свои патроны на хлеб, сигареты и водку у сидящих в противоположном окопе чеченцев.

Политики вкупе с предпринимателями переводили на свои заграничные банковские счета деньги, предназначенные для восстановления Чечни. Отчитываясь за украденные средства, они отстраивали на бумаге несуществующие школы и больницы, которые тут же, опять-таки на бумаге, разрушали во время очередных военных действий.

Генералы тоже не теряли времени даром и с кайфом распихивали по карманам львиную долю выделяемых государством на войну финансов, прилагая все усилия для затягивания военного конфликта.

Допустим, победят они чеченцев, заключат мир – и что тогда? Кому они, на фиг, нужны будут в этой стране? Холодная война давно позади, американской угрозой теперь даже детей не испугаешь. Нет угрозы – нет власти и денег, а жизнь без власти и денег для тех, кто к ним привык – это уже не жизнь.

Генералы категорически запрещали солдатам стрелять в чеченских лидеров. Шамилю Басаеву с его бандой раз за разом позволяли уйти из окружения. Хоттаба неоднократно брали на мушку российские спецназовцы, но никто не решался нажать на курок, боясь ослушаться приказа.

Когда недовольство народа достигло наконец высшей точки, назрела необходимость показать видимость активной деятельности. Следствием стала операция по взятию Радуева. Ему выстрелили в голову разрывной пулей, но изготовленная по знаменитой конфетной технологии пуля, как и следовало ожидать, не разорвалась, и чеченский полевой командир выжил.

Почти столько же денег, сколько чеченская кормушка, приносила продажа похищенных на военных заводах стратегических материалов, махинации со средствами, выделяемыми на сокращение ядерных ракет и так далее и тому подобное.

Большие деньги, как известно, приносят большие проблемы. Как бы много их не было, на всех все равно не хватает. Борьба армейских чинов за близость к кормушке протекала менее зрелищно и драматично, чем мафиозный дележ сфер влияния, но при этом была не менее напряженной и жестокой. Средства массовой информации периодически сообщали об убийстве очередного армейского офицера. Эти убийства, как, впрочем, подавляющее большинство заказных убийств, так и оставались нераскрытыми.

Красномырдиков слишком глубоко запустил руку в сытную армейскую кормушку и продолжал черпать из нее, несмотря на то что сам уже не служил в армии. Это могло вызвать недовольство других пираний в погонах, не желающих делиться с новоявленным народным депутатом. Вот вам и мотив. А уж возможностей у армии более чем достаточно.

Колюня вздохнул и потянулся.

«Плохо, если убийство связано с армейскими махинациями, – подумал он. – В такую грязь лучше не соваться. Увязнешь, как в болоте, а то и захлебнешься, вернее, тебе аккуратно и ненавязчиво помогут захлебнуться. Вообще-то, если как следует поразмыслить, убийцу, может, еще и наградить нужно. В некотором роде он взял на себя функции нашей беспомощной системы правосудия. Такие, как Красномырдиков, не попадают на скамью подсудимых, а если случайно и попадут, то, потратив энную сумму, быстренько выйдут на свободу, вопя о происках завистников и заговоре политических противников. Так что, можно считать, что справедливость в конце концов восторжествовала».

Усталость накатывала незаметно и как-то исподволь. Разморенный теплом, уютной мягкостью диванных подушек и ощущением сытости, опер чувствовал, как его мышцы расслабляются и наливаются приятной тяжестью, а полузакрытые глаза заволакивает мягкая туманная дымка. Он не хотел больше думать ни о чеченской войне, ни о грязных и продажных генералах, ни об умирающих в окопах голодных отчаявшихся солдатах.

Прежде чем окончательно провалиться в сон, Колюня с удивлением осознал, что уже давно не понимает, что такое справедливость, и почему вдруг все вокруг решили, что она непременно должна торжествовать.

– Реальность – это иллюзия, вызываемая недостатком содержания алкоголя в крови, – поднимая в воздух стакан с водкой, изрек Андреич. – Так выпьем же за отсутствие иллюзий!

– Чего-чего? – хлопнул глазами неофашист Хрум.

– Он предлагает выпить за то, чтобы водки было много, – пояснил Глеб Бычков.

– А-аа! Это хорошее дело, – кивнул сторож. – А то завернул что-то непонятное – алюзия какая-то, реальность. Так бы и говорил прямо: за водку.

– За водку! – гаркнул Дубыч, опрокидывая в глотку содержимое стакана.

– А ты чего не пьешь-то? – обратился к Денису Железный Дровосек.

Денис ждал этого вопроса и боялся его.

– Язвенник я, – жалобно произнес он. – Не могу.

– Язвенник? – удивился Железный Дровосек. – Оттого и язвенник, что водку не пьешь. Спирт, он, родной, всех бактерий убивает.

– Да ладно, оставьте его, – махнул рукой Глеб. – Все, веселье закончено, пора на лотки ехать.

Денис втиснулся на переднее сиденье грузовика рядом с толстой и веселой лоточницей Лидой. За руль, к его ужасу, влез только что выпивший за общим столом стакан водки тощий длинноносый водитель по кличке Зомби.

Весело крякнув, Лида нажала на клавишу магнитофона.

оглушительно загрохотало в кабине.

Грузовик рыкнул, заурчал и затрясся, дребезжа какими-то металлическими частями. Машина вырулила на Дачный проспект и, набирая скорость, помчалась к выезду на шоссе.

надрывался магнитофон.

Лоточница Лида, с чувством подпевая, приплясывала на сиденье, толкая Дениса жарким мясистым бедром.

– А что, если ГИБДД остановит? – пытаясь перекричать музыку, спросил журналист. – От водителя же водкой пахнет.

– Подумаешь, водкой пахнет, – беспечно махнула рукой лоточница. – Водкой от всех пахнет. Лишь бы его колотить перед постом не начало.

– Колотить? Как это колотить? – не понял Зыков.

– Как? Обыкновенно. Колотит его, понимаешь? Припадочный он. Эпилептик.

– Эпилептик? Что значит – эпилептик? – не веря своим ушам, переспросил Денис. – Эпилептикам ведь категорически запрещается водить машину. Им даже права не выдают.

– Скажешь тоже – права не выдают! – хохотнула Лида. – А майор Зюзин на что? Он тебе за четыреста долларов права не что эпилептику – крокодилу выпишет. Водила – это тебе не лоточник. Зарплата у них маленькая. На такую работу одни алкоголики и эпилептики идут.

– О Господи, – вжимаясь в спинку сиденья, с ужасом пробормотал Зыков.

– Да ты не дрейфь, парень! Расслабься! – обняла его за шею лоточница.

– Ну вот, накаркала, – сдавленным голосом прохрипел Зомби.

Руки водителя заплясали на руле, плечи затряслись, голова заходила ходуном, с дрожащей отвисшей челюсти капала слюна.

Грузовик, дребезжа и скрипя, мотался из стороны в сторону, периодически заезжая на полосу встречного движения. Зомби, трясясь и конвульсивно содрогаясь, продолжал крутить руль, непостижимым образом удерживая машину на дороге.

Денис лихорадочно оглядывал кабину, прикидывая, за что бы уцепиться в момент аварии. Ремней безопасности в грузовике не было. В голове мелькали сумбурные обрывки мыслей о предсказании цыганки, о Кате, на которой он уже никогда не женится, о маме, об отце, о карликовом пинчере Сухарике, которому он собирался подарить на день рождения сахарную косточку, о том, что он так и не успел стать знаменитым журналистом, и как нелепо погибать в столь молодом возрасте и в самом расцвете сил…

– Ну вот! Вечно ты так! – накинулась на водителя Лида. – Выбрал время для припадка! Сейчас же пост ГИБДД будет через триста метров!

заливался магнитофон.

– Наливай, – страшным голосом прохрипел Зомби.

Яростно матерясь, лоточница выхватила из бардачка граненый стакан, сунула руку под сиденье, достала оттуда бутылку «Столичной», отвернула крышку, плеснула водку в стакан и поднесла его к губам водителя.

– Пей быстрей, ирод! – закричала она. – Сто метров до поста осталось!

Желтые прокуренные зубы Зомби выбивали чечетку на толстых стеклянных гранях, водка ручейком лилась по подбородку, булькала в глотке.

К удивлению Дениса, конвульсии стихали, руки водителя, хоть и продолжали мелко дрожать, но уже крепко держали руль, нижняя челюсть вернулась на место, а голова приняла вертикальное положение.

– Уф-ф! – с облегчением вздохнула Лида. – Успели-таки.

Возле поста ГИБДД стоял темно-синий «вольво» Паши Зюзина. Сам майор беседовал о чем-то с дежурящим у будки «гиббоном».

Узнав знакомый грузовичок апокалиптического магазинчика, Зюзин помахал ему рукой.

Навалившись на Дениса пышной тяжелой грудью, лоточница высунула в окно голову и руку.

– Привет родной милиции! – махая майору в ответ, радостно заорала она.

Вдыхая исходящий от Лидиных подмышек ядреный запах пота, приправленный пряным ароматом дорогих французских духов, Зыков блаженно вытянул ноги и расслабился, наслаждаясь ни с чем не сравнимым ощущением возвращения к жизни.

– Ну что, журналист, сдрейфил? – подмигнула ему лоточница, усаживаясь на место.

– И часто с ним такое бывает? – поинтересовался Денис.

– Да нет, не часто. Пару раз в неделю, не больше, – успокоила его Лида. Главное – не бери в голову. Это как с парашютом прыгать: в первый раз страшно, а потом вроде и в кайф. Ты с парашютом-то прыгал?

– Нет, – покачал головой Зыков. – Я в армии не служил.

– Совсем жизни не нюхал, бедняжка, – пожалела его лоточница. – Ну ничего. У тебя еще все впереди.

– Твою мать! – внимательно осмотревшись вокруг, выругалась лоточница Лида. – Вот ведь влипли!

– А что случилось? – не понял Денис.

Он покрутил головой, оглядывая бурлящие просторы Новоперелыгинского рынка, но ничего странного или подозрительного не заметил.

– Накрылась торговля, вот что! Надо линять отсюда, пока не поздно.

– А может, пронесет? – понадеялся Зомби.

– Не пронесет, – покачала головой лоточница. – Менты две машины пригнали и вид у них больно довольный. Деньги, падлы, чуют.

– А что, менты проверку на рынке будут устраивать? – заинтересовался Зыков. – У нас же вроде все в порядке с документами.

Водитель-эпилептик жалостно посмотрел на него.

– Откуда только ты такой взялся? Из инкубатора, что ли? – удивился он.

– С факультета журналистики, – ухмыльнулась Лида. – Ничего, скоро наберется опыта. Может, отъедем в сторонку от греха подальше и дадим парнишке посмотреть, как легавые деньги зарабатывают?

– А че, я против что ли? Пусть жизни поучится, а мы пока расслабимся, пивка попьем. Ты оставайся с ним, а я за угол машину отгоню.

– Так что все-таки происходит? – спросил Денис.

– Охота на черных готовится. Знаешь, как загонщики работают? Окружают зверя и гонят его стрелков. Только в данном случае загонщикам больше, чем стрелкам достается.

– Черные – это кавказцы? – уточнил Зыков. – А загонщики – менты?

– В основном кавказцы, кто ж еще. У них нет регистрации, то есть торгуют они на рынке незаконно, давая на лапу дирекции, мафии и местным легавым. Периодически ОМОН устраивает татаро-монгольское нашествие – шерстит рынки, собирая дань, и вот тогда черным приходится туго. Менты обычно заранее знают, когда приедет ОМОН, но не предупреждают об этом продавцов. Во время облавы легавые превращаются в стрелков, на которых гонят черных загонщики-омоновцы. А вот и ОМОН пожаловал. Ай да я! Прямо как в воду глядела. Смотри.

У выходов с рынка, перекрывая их, одновременно затормозили три крытых грузовика, из кузовов которых посыпались упакованные в маски и камуфлягу бойцы ОМОНа, безликие, как головастики и похожие друг на друга, как однояйцовые близнецы. Их было не меньше сотни. В мгновение ока окружив рынок и перекрыв все возможные пути к бегству, омоновцы двинулись по рядам.

Денис с любопытством наблюдал, как напоминающие вспугнутых ворон кавказцы, тревожно горланя, в панике несутся к машинам ментов.

– Что они делают? – спросил журналист.

– Умоляют легавых, чтобы те их арестовали. За арест черные платят по двадцать долларов.

– Умоляют, чтобы их арестовали? – изумился Зыков. – Да еще платят за это? Но почему?

– Да потому что эти менты – свои. Они не будут бить. Подержат для вида пару часов в отделении – и отпустят дальше торговать. С ОМОНом же не договоришься.

Надежно скрытые под своей устрашающей униформой бойцы ОМОНа не носили даже наручных часов. У черных не должно быть ни единого шанса опознать их. После того, как одного члена отряда кавказская мафия вычислила по часам и зверски убила после мучительных многочасовых пыток, омоновцы стали особенно осторожны. Обращаясь к кому-либо из своих, они никогда не использовали настоящие имена, называя друг друга «Степанами», вероятно в честь любимца советских детей дяди Степы-милиционера.

Впереди стремительно двигались более рослые и крупные бойцы. Они отбирали у не успевших добежать до ментов черных торговцев деньги, вырывая пачки купюр вместе с карманами. Деньги они швыряли на пол, чтобы не тратить драгоценные секунды, пряча их. Более мелкие и хлипкие омоновцы ловко подхватывали деньги с пола и складывали их в мешки.

После быстрого предварительного шмона черных, подгоняя дубинками, согнали к подогнанному к рынку автобусу с зашторенными окнами и выстроили в очередь. Бойцы ОМОНа вталкивали в переднюю дверь очередного кавказца, шторки колыхались от ударов, слышались приглушенные крики и мат, и наконец черный, на сей раз тщательнейшим образом обысканный и теперь уж точно обобранный до нитки, получив смачный пинок под зад, пулей вылетал в заднюю дверь.

– Кошмар какой-то, – пробормотал слегка побледневший Денис. – Это же настоящее зверство. Как же так можно?

Лоточница Лида снисходительно потрепала его по щеке.

– Ты, мальчик, зверства еще не видел, – усмехнулась она. – Это, дорогой мой, не зверство, это жизнь. В природе как устроено? Все друг друга едят, все за жратву, территорию и баб дерутся. Сильные бьют морду слабым, хилые не выдерживают и подыхают. Так Бог устроил, не мы. Эта кавказская шушера прекрасно знает, на что идет, но ведь лезет на наши рынки, да еще незаконно, без регистрации. Никто не заставляет черных это делать, но так они зарабатывают на жизнь. Кушать-то все хотят. Идеями о добре и справедливости сыт не будешь.

ОМОН по-своему деньги зашибает. Он ведь тоже кушать хочет. Хотят кушать все – менты, бандиты, политики, народ, но на всех не хватает, манна небесная сверху не сыплется, вот люди и рвут глотку ближнему своему, чтобы намазывать каждый день свой большой и вкусный бутерброд толстым слоем масла.

Это вы, умники университетские, напридумывали теорий о том, как все должно быть по честности и справедливости. Рыночная экономика, видите ли, вам потребовалась, гласность, свобода, демократия. Только теории хорошо было изобретать до тех пор, пока государство, которое вы крыли матом за отсутствие свободы, вас поило, кормило и обеспечивало бесплатными квартирами, образованием и медициной.

Пришла перестройка – и вот вам, пожалуйста, вожделенная свобода, но лафа-то кончилась. Больше за пустой треп и просиживание штанов на стуле деньги не платят. И где теперь твоя интеллигенция с ее теориями, годящимися только на то, чтобы подтереть ими зад? Спекулирует на рынках, бензин ворует на бензоколонках, а то и бежит за границу, чтобы в Израиле улицы подметать или, пуская сопли от разочарования, трахаться на улицах в Америке с незнакомыми бандюганами-неграми, как Эдичка Лимонов.

Ты-то сам чем занимаешься? С лотка торгуешь. А почему? Потому что кушать хочешь. Только тебе повезло, что ходишь под Психозом и под ментами, иначе сейчас, может быть, тебя бы обрабатывали эти парни в автобусе. А так – смотри что получается: ты, интеллигент яйцеголовый, не имеющий понятия о жизни, торгуешь, хорошие бабки получаешь, и никто тебя пальцем тронуть не смеет, а заодно, зарабатывая сам, ты помогаешь намазать маслом бутерброд ментам и Психозу. Все довольны, все счастливы. Чем тебе не утопический социализм?

– Да уж, действительно утопический, – вздохнул журналист. – От слова утопиться.

– Что-то ты, парень, совсем скис, – сочувственно посмотрела на него Лида. – Черных, что ли, пожалел? Зря. Не стоят они того. Попадись ты им в лапы, уж они-то тебя не пожалеют. Слышал, небось, что они вытворяют с заложниками? Крадут людей и в рабство их обращают. У нас лоточник был, Чечню прошел, так он такое рассказывал – волосы дыбом вставали. Ладно. Посмотрели – и хватит. Здесь теперь нормальной торговли до вечера не будет. Вернемся обратно в магазин, спросим Регинку, на какую точку ехать.

Развалившийся на водительском сиденье Зомби, поджидая их, с наслаждением потягивал пиво.

Лида и Денис заняли свои места, шофер выбросил пустую бутылку в окно и завел мотор.

Лоточница, порывшись в бардачке, вытащила кассету с изображением хищной сексуальной брюнетки. Взметнувшиеся вверх под порывом ветра волосы певицы были угольно-черными, длинными и блестящими, как вороново крыло.

Заменив запись в магнитофоне, Лида нажала на кнопку воспроизведения. Кабину заполнил хрипловатый и страстный голос Лады Воронец.

– Дай-ка посмотреть! – попросил Зыков, забирая у лоточницы футляр от кассеты.

– Что, нравится? – усмехнулась Лида.

– Красивая, – рассеянно кивнул головой журналист, впившийся взглядом в волосы певицы. Они были примерно такой же длины, как волос, обнаруженный на трупе Лолиты.

– У нее дом в Рузаевке, – сообщила лоточница с таким видом, словно в этом была ее личная заслуга. – На Голубиной улице. Пару раз даже к нам в магазин заходила. Может, как-нибудь познакомишься с ней, а то и автограф попросишь.

– Серьезно? Воронец живет в Рузаевке?

– А ты не знал? Странно. Я-то думала, что журналисты все знают о знаменитостях.

– Не обязательно. Это зависит от специализации. Меня, например, больше интересует политика, чем шоу-бизнес. Кроме того, я никогда не был поклонником Лады Воронец. Так, видел несколько клипов по телевидению – вот и все.

– А я вот от нее просто балдею, – восторженно сообщила Лида. – Хотя раньше она лучше была. До того, как начала петь всю эту муру о пытках, крови и смерти. Милая такая была девочка из провинции, волосики рыженькие, голосок тоненький, песни лирические, о первой любви. Романтичная была, нежная. А во что превратилась? Волосы перекрасила, хрипит, как неопохмелившийся алкаш, но что-то в ней есть, душу своими песнями наружу выворачивает, до кишок пробирает, прямо как хорошая самогонка.

– Значит, она красит волосы? – задумчиво пробормотал Зыков.

– Конечно, красит, – рассмеялась лоточница. – А кто их сейчас не красит? А еще говорят, сектантка она какая-то. Сначала лесбиянкой заделалась, а потом еще и в секту подалась. Наркотики нюхает. Обидно. Такой талант, слава, денег некуда девать, а чем занимается. Угробит она себя, как пить дать.

Грузовик съехал с кольцевой дороги, завернул под арку и оказался на территории Рузаевки.

– Затормози-ка здесь, – попросил шофера Денис. – Я на пару минут заскочу на собачью площадку, а потом сразу побегу в магазин.

– Да ты особо не торопись, – подмигнула ему Лида. – Глеб говорил, невеста у тебя там. Любовь – это дело святое.

– Ты все-таки хочешь, чтобы я принимала участие в съемке порнофильма? – возмущенно произнесла Катя. – Даже не надейся! К твоему сведению, я дрессирую собак, а не организую им оргии с певицами-лесбиянками.

– Ты не понимаешь. – Денис понизил голос, и, взяв девушку за локоть, отвел ее подальше от группы. – Мне необходимо получить волос Лады Воронец.

– Волос? Ты что, приворожить ее решил? Может, обойдешься автографом?

– Мне не до шуток, – покачал головой Денис. – Не исключено, что это Воронец убила генерала Красномырдикова.

– Воронец? С чего ты взял? Зачем ей это делать?

Зыков огляделся вокруг и, убедившись, что их никто не подслушивает, изложил ей свою версию.

– И ты подозреваешь Ладу только потому, что на кошке был обнаружен длинный черный волос, коричневый у корня? Но это же бред!

– Не бред, а интуиция, – возразил Денис. – Ходят слухи, что Лада – наркоманка и вдобавок состоит в какой-то секте. Убийство кошки – как раз в духе сектантов. Все совпадает. Генерал мог просто случайно подвернуться под руку во время выполнения ритуала.

– Я тоже слышала, что Воронец вступила в какую-то секту, – сказала Катя. – Вроде бы в ней состоят феминистки-лесбиянки, поклоняющиеся крысе, как символу сатаны. Если это действительно был ритуал сатанистов, то не удивительно, что его решили провести около магазина с номером 666. Только странно как-то все это. Одно дело – кошку прикончить, а совсем другое – зарубить топором генерала Красномырдикова.

– Конечно, для тебя это странно. Ты же нормальная. Не гоняешься по ночам за кошками с топором. Если бы только я смог достать волос Лады Воронец, можно было бы провести экспертизу и сравнить оба волоса. Тебе нужно только пойти к этому бизнесмену с собакой и встретиться с Ладой, а дрессировать пса вовсе не обязательно. Незаметно выдернешь у певицы один волосок, потом притворишься, что тебе стало плохо и сбежишь. Вот и все. Ну, что тебе стоит?

Серова ненадолго задумалась.

– Надо же, на ловца и зверь бежит, – заметила она, указывая на появившегося в воротах площадки Сергея Ясина. – Это хозяин Адама фон Штрассена. Наверняка пришел, чтобы еще раз попробовать уговорить меня принять участие в съемках. Ладно, так и быть, на этот раз я соглашусь.

– Ты просто замечательная, – обрадовался Зыков.

– Никогда в этом не сомневалась, – усмехнулась Катя.

Когда журналист вернулся в магазин, за прилавком, подменяя Бычкова, стоял Андреич, отпускающий бутылку водки местному пьянице. Пьяница деловито сопел, выгребая из кармана мелочь.

– А где Глеб? – взволнованно спросил Денис.

Ему не терпелось поделиться с продавцом своими соображениями по поводу Лады Воронец.

– В баре, – ответил Андреич. – Моджахед с ребятами заехали пивка попить. Иди, познакомишься с ним. Бандитов, как и ментов, надо знать в лицо.

В «Космосе-2» за сдвинутыми вместе столами сидели крепкие коротко постриженные мужчины. Их было человек десять. Зыков с любопытством разглядывал настоящих живых бандитов. Впрочем, ничего особо бандитского, если не считать татуировок, в их внешности не было. Парни как парни.

– А вот и наш журналист! – помахал ему рукой Глеб. – Присоединяйся к нам. Пивка выпьешь.

Рядом с Бычковым сидел крупный рыжеволосый парень с грубыми чертами лица. В презрительном асимметричном изгибе рта чувствовалась властная жестокость. Глаза смотрели холодно и настороженно.

– Это Моджахед, бывший коллега Колюни Чупруна, – представил бандита Бычков. – Ты о нем уже слышал.

– Здравствуйте. Очень приятно познакомиться, – вежливо сказал Денис.

Бандиты громко расхохотались. Зыков так и не понял, что именно их рассмешило.

– Ну, ты, брат, комик, – изрек Моджахед, поднимаясь из-за стола и хлопая Дениса по плечу. – Бык как раз рассказывал, как ты в магазин водку с ящерицей принес. Как она там называлась? «Я буду жить пять дней»? Дубыч решил, что в ней яд замедленного действия, а все равно выпил. Не пропадать же добру, в самом деле.

Дверь бара распахнулась от резкого толчка. Через порог решительно шагнула толстая и, судя по всему, очень сердитая дама. Ее собранные в пучок волосы были растрепаны, тяжелые роговые очки съехали на нос, тонкие бесцветные губы были крепко сжаты. В руках женщина сжимала пистолет, нацеленный точно в грудь Моджахеду.

– Стоять на месте! Руки на затылок. Ни кому не шевелиться! При малейшем движении стреляю на поражение, – скомандовала вооруженная мадам.

Моджахед, недоуменно пожав плечами, с нарочитой неторопливостью выполнил ее требование. Его примеру последовали Глеб, Денис и бандиты.

– Майор Червячук, – усмехнулся бывший опер, – с каких это пор вы совершаете вооруженные налеты на коммерческие заведения?

– Молчать! Здесь вопросы задаю я! – рявкнула женщина.

– Кто это? – шепотом спросил у Глеба Денис. – Бандитка или мент?

– Легавая, – пояснил Бычков. – Только со сдвигом по фазе. Говорят, у нее крыша поехала на почве сексуального воздержания.

– Я же сказала – молчать, – гаркнула Марина.

– Молчу, молчу, – усмехнулся продавец.

– Мне нужен Богдан Пасюк, – проинформировала собравшихся Червячук.

На лицах бандитов появились похабные ухмылочки. Новость о том, что старшая оперуполномоченная с Петровки по уши втрескалась в Богдана Пасюка и, как ненормальная, гоняется за ним по всей Москве, уже достигла ушей Психоза и мгновенно распространилась среди членов московских мафиозных группировок.

Эту историю, стремительно обрастающую новыми пикантными подробностями, братки с наслаждением поверяли друг другу по телефону, на все лады пересказывали на бандитских малинах, в барах и ресторанах.

Моджахед прекрасно понимал, что стрелять Марина не станет, не настолько же она свихнулась в конце концов. На пушку решила их взять – вдруг что получится. Хотя, с другой стороны, кто ее знает. От влюбленной бабы, особенно с внешностью майора Червячук всего можно ожидать. В любом случае, он и его люди затеять перестрелку не смогли бы, даже если бы захотели, по той простой причине, что ни у кого из банды не было при себе огнестрельного оружия. В последнее время в связи с угрозой чеченского терроризма на дорогах то и дело проводились милицейские проверки, и люди Моджахеда брали с собой оружие лишь отправляясь на дело или в случае крайней необходимости.

«Да нет, не станет она стрелять, – мысленно успокоил себя Моджахед. – Похоже, нам предстоит то еще развлечение. Повеселю вечером Психоза».

Денис с любопытством наблюдал за странным противостоянием.

– Повторяю: мне нужен Богдан Пасюк, – угрожающе повторила Марина Александровна.

Ответом ей было гробовое молчание.

– Но ведь вы сами только что велели нам молчать, – вежливо напомнил Зыков. – Как же они могут ответить?

Глеб Бычков сдавленно хихикнул.

– Так, – процедила сквозь зубы Червячук. – Значит, вы полагаете, что я не нажму на курок. Ошибаетесь. Возможно, я и не стану стрелять на поражение, но жить с простреленными коленками тоже не слишком приятно. И, поверьте, даже если я всех вас сейчас продырявлю, ничего мне за это не будет. Менты своих и не от такого дерьма отмазывали. Итак, считаю до трех. Если я не получу ответа на свой вопрос, то начну с Моджахеда.

Глаза бандита недобро блеснули. Так нагло угрожать ему, да еще перед его людьми? Эта баба зашла слишком далеко.

Быстрым движением бывший опер с Петровки юркнул за спину Дениса, обхватив его горло сгибом локтя.

– Мои люди понятия не имеют, где находится Пасюк, – в голосе Моджахеда звучала с трудом сдерживаемая ярость, – а я если что-то и знаю, то в любом случае ничего не скажу. Давай, стреляй, только имей в виду, что парень, которого ты продырявишь вместе со мной – журналист, подрабатывающий в магазине лоточником. К нам он никакого отношения не имеет. Так сказать, невинная овечка. Гражданское лицо. А теперь или жми на курок или катись отсюда подобру-поздорову, не нарываясь на неприятности. Даже если менты тебя и отмажут, поверь, уж мы о тебе не забудем.

– Я ни при чем. Я и в самом деле лоточник, – испуганно подтвердил Денис. – Не стреляйте в меня, пожалуйста.

– Что здесь происходит?

Червячук резко обернулась.

За ее спиной, недоуменно нахмурив брови, Колюня вытягивал из кобуры пистолет.

– В первый раз милиция появляется кстати, – усмехнулся Моджахед. – Может, образумишь свою коллегу? Мы мирно сидели в баре, пили пиво, никого не трогали, а тут врывается эта сумасшедшая баба, угрожает нас всех перестрелять, а мы, отметь, совершенно безоружные.

– В чем дело? – нетерпеливо повторил Чупрун.

– Она ищет Богдана Пасюка, – объяснил Бычков.

Сняв руки с затылка, бандиты громко и глумливо расхохотались.

– Ты что, совсем спятила? – крутя пальцем у виска, прошипел разъяренный Колюня. – Это ж надо – до такого дойти! Да найди ты себе нормального мужика, если тебе так приспичило, и оставь наконец Пасюка в покое!

Щеки Марины полыхнули красными пятнами. Несколько секунд она пристально смотрела на Чупруна, словно пытаясь принять какое-то важное решение. Лицо майора Червячук отражало сложную гамму чувств. Это была причудливая смесь отчаянной решимости, ярости, стыда и отвращения к себе самой.

На мгновение Колюне показалось, что Марина сейчас или пристрелит его, или истерически разрыдается. Червячук не сделала ни того, ни другого.

Оттолкнув Чупруна в сторону, она выскочила за дверь и обогнув бар, побежала к Дачному проспекту. Один из бандитов, увлекающийся фотографией, выхватив из кармана миниатюрную камеру, успел через оконное стекло сделать несколько снимков, запечатлев для потомства искаженное яростью и отчаянием лицо Нержавеющей Мани.

– Знаете, чем собака лучше женщины? – спросил Сергей Ясин.

Лада Воронец без особого интереса вопросительно посмотрела на него.

– Тем, что у собаки десять сисек, – хохотнул Максим Лизоженов.

– И еще тем, что родители собаки никогда не приходят тебя навестить, – сообщил Сергей.

– И тем, что собака находит тебя забавным, если ты в стельку пьян, – добавил Максим. – Тем, что ей нравится, когда приходят твои друзья, и когда ты оставляешь кучу вещей на полу.

– Тем, что собака не ходит по магазинам, не плачет, не скандалит, не интересуется твоими любовными похождениями и прекрасно понимает, что ты ее хозяин, – сказал Ясин.

– Когда собака состарится и начнет на тебя огрызаться, ее можно усыпить, – усмехнулся Лизоженов. – И еще собаку законно держать дома привязанной.

– Собака не станет возражать, если ты отдашь кому-нибудь ее щенка. И еще чем позже ты приходишь домой, тем больше радуется собака.

– Гав, – решил внести свой вклад в разговор Адам фон Штрассен.

– Хорошая собачка. Умная собачка. Суперексуальная собачка, – настраиваясь на роль порнозвезды, польстила Адаму Сусанна Потебенько.

– А чем, интересно, женщина лучше собаки? – язвительно поинтересовалась Лада.

– Вероятно, тем, что в обществе принято иметь половые отношения с женщиной, а не с собакой, – пожал плечами Максим.

Певица презрительно фыркнула.

– Когда же мы наконец начнем? – с раздражением спросила она.

– Сейчас должна подойти дрессировщица, – ответил Лизоженов. – Она объяснит, как подготовить Адама.

– А знаете, чем женщины и собаки похожи? – пытаясь разрядить напряжение, встрял Сергей.

– Тем, что могут лаять часами и кусаются без всякой видимой причины? – предположила Сусанна.

– И те, и другие глупо выглядят в шляпках, – сказал Ясин. – И еще, и те, и другие никогда не поймут футбол.

В прихожей громко, со скрипучим дребезжанием зазвучала мелодия «Интернационала».

Воронец вздрогнула.

– Что это еще за чертовщина? – поинтересовалась она.

– Дверной звонок. Он у меня с юмором, – направляясь к входной двери, пояснил Сергей.

– Скорее с бзиком, – проворчала Лада.

– Наверняка это дрессировщица, – с облегчением произнес Максим.

– Здравствуйте, – входя в гостиную, поприветствовала собравшихся Катя. – Извините, что немного задержалась. У меня был урок.

Адам фон Штрассен, радостно виляя хвостом, подбежал к ней.

– Привет, Адам.

Серова ласково потрепала мастино по загривку.

– Значит, так, – деловито начал Максим. – Над окончательным вариантом сценария в данный момент трудится один маститый драматург, проигравшийся в пух и прах в казино Психоза. Эскизы костюмов разрабатывает модельное агентство «Зайкин, Юндяшкин и Ко».

– Зайкин и Юндяшкин что, тоже проигрались в казино Психоза? – поинтересовалась Воронец.

– Нет, но у Психоза есть видеозапись, на которой Зайкин и Юндяшкин развлекаются игрой в строгую мать-настоятельницу с большой кожаной плеткой и похотливого монаха-эксгибициониста.

– Во, дают! – восхищенно присвистнула Сусанна. – Так может Психозу лучше их толкать по Интернету? Народ имеет право знать, кто его одевает. Кстати, кто у них был матерью-настоятельницей – Зайкин или Юндяшкин?

– Зайкин, – пояснил Лизоженов. – Юндяшкин мелковат для этой роли. А по Интернету толкать эту пленку нельзя. Благодаря ей вся верхушка синяевской мафии бесплатно одевается у Зайкина и Юндяшкина.

– Надеюсь, Юндяшкин не собирается нарядить Адама фон Штрассена пасхальным яйцом Фаберже, – проворчала певица.

– Яйцом Фаберже, – возводя глаза к потолку, задумчиво повторил Максим. – А ведь это блестящая идея. Только нарядить Адама надо не одним яйцом Фаберже, а двумя. Это было бы весьма символично, как раз в стиле постмодернистской зооэротики.

«Боже, куда я попала! Бедный Адам! – с ужасом подумала Катя. – Нужно побыстрее выдрать у Лады волос и сматываться отсюда».

– Нельзя ли поближе к делу? – Воронец нетерпеливо постукивала пальцами по подлокотнику кресла. – У меня мало времени.

– Поскольку окончательный вариант сценария пока еще не готов, так же как и костюмы, мы начнем с репетиции сексуальных сцен, – заявил Максим. – Катя, что, по-вашему, нужно сделать, чтобы Адам начал с крайне возбужденным видом обнюхивать груди и половые органы певиц?

– Все очень просто, – пожала плечами Серова. – Нужно засунуть им в трусики и бюстгальтеры по куску колбасы.

– Колбасы! – возмущенно вскочила на ноги Лада. – Ты что, совсем спятила? Ты всерьез полагаешь, что я стану расхаживать по дому с колбасой в трусах?!

– Если вам не нравится колбаса, можно обойтись кусочком сыра, – с невинным видом предложила Катя. Она начинала входить во вкус событий, уже представляя, как будет в красках описывать все это Денису. – Хотя пахучесть сыра несколько ниже, чем у колбасы, поэтому степень возбуждения Адама тоже будет слегка понижена. Хорошим возбуждающим действием обладают также сырое мясо, требуха, копченая рыба.

– Ну, все, с меня хватит! – прошипела Воронец. – Требуха! Это порнуха, в конце концов, или фильм о трудовых буднях мясной лавки?

– Спокойно, только не надо ссориться! – вмещался Максим. – Лада совершенно права. Колбаса в трусах – это действительно несколько негигиенично, не говоря уж о требухе. Нужно просто прийти к компромиссному решению, например, намазать соответствующие места медом или вареньем. Варенье и мужчины любят полизать, не то, что собаки. Возможно, Адаму понравится варенье.

– Варенье ему нельзя, – подал голос Сергей. – У него от сладкого диатез.

– А если взять варенье для диабетиков? – предложил Лизоженов.

– А разве такое есть? – удивился Ясин.

Мастино неаполитано, понимая, что речь идет о нем, с заинтересованным видом поворачивал голову с боку на бок, прислушиваясь к разговору. Складывающаяся ситуация все больше его беспокоила.

Из находящихся в комнате людей Адаму больше всего нравилась Катя. Уж она-то его понимает, как никто другой. Хозяин был тоже ничего, хотя, конечно, с придурью. Сначала требовал, чтобы фон Штрассен кусал дразнилу в нелепом шутовском костюме, потом устроил фальшивую драку, в надежде, что Адам цапнет его друга. И почему только людям так хочется, чтобы их собаки кого-то кусали? Укусить любой дурак может, были бы зубы. Мозгов для этого не требуется. Ум нормальной собаке для того и дан, чтобы не кусаться без надобности.

Похоже, собравшиеся в комнате люди каким-то образом решают его судьбу. Катя посматривает на него с явным сожалением. Это означает, что против него что-то замышляют.

Черноволосая – явная стерва, это по интонациям в ее голосе чувствуется, блондинка немного получше, но смотрит на него как-то странно, с подтекстом, словно имеет на него какие-то тайные виды. И что, интересно, означает «суперсексуальная собачка»? Слова «хорошая собачка» и «умная собачка» Адам слышал не раз и прекрасно понимал. Но суперсексуальная? Это нечто новенькое. На всякий случай надо быть настороже. Что-то тут не так.

– Да о чем вы говорите, – не выдержала Потебенько. – Какое варенье, какая требуха? Адам же зверь, настоящий мужик! Возьмешь его за яйца – он и возбудится, не импотент же он, в конце концов!

Прежде, чем Серова успела возразить, энергичная путанка подскочила к фон Штрассену, смачно чмокнула его в нос и, сунув руку псу под брюхо, цепко ухватила его за мужские достоинства.

Такого вопиющего надругательства над своей личностью элитный мастино неаполитано вынести уже не мог. Наглость этой девицы превышала всякие пределы. Что она только себе вообразила? Думает, если он хорошо воспитан, так с ним можно делать все, что угодно? Яйца можно ему оторвать? Так она ошибается!

Верхняя губа пса-пацифиста резко вздернулась вверх, обнажая мощные клыки. С глухим угрожающим рычанием Адам повернул голову и впился зубами в руку Сусанны. Он сжал челюсти лишь вполсилы, поскольку, будучи умным и миролюбивым животным, вовсе не собирался откусывать руку этой бесстыжей девице. Она просто должна была понять, что существуют определенные границы, которые никому не следует переступать.

Потебенько испуганно взвизгнула, и разжала пальцы. Адам, в свою очередь, разжал челюсти и, на всякий случай продолжая рычать, отступил на пару шагов назад.

– Он укусил меня! Укусил! – взвыла Сусанна, с ужасом таращась на выступившие из прокушенной кожи капельки крови.

Сергей Ясин, не веря своим глазам, замер, с благоговейным ужасом глядя на мастино.

– Укусил! Это же надо, Адам, ты ее укусил! – выйдя из ступора, восторженно заорал бизнесмен. – Укусил, сукин ты сын, мать твоя собака! Я всегда говорил, что ты настоящий зверь! Укусил – значит можешь! Можешь ведь, если захочешь! А то надо же – окультуренным интеллигентом тебя обозвали. Поросенком Хрюшей. Больше никто не посмеет бросить тебе в лицо подобное оскорбление.

– Господи! Только этого не хватало! – хватаясь за голову, в бессильном отчаянии простонал Максим.

Адам с легким недоумением смотрел на захлебывающегося от радости хозяина. Присев на пол рядом с псом, Сергей ласкал его, обещая этим же вечером угостить лучшим куском телячьей вырезки, бутербродом с черной икрой и запеченной с грибами осетриной.

«Странные все-таки существа люди, – с философским спокойствием принимая ласки хозяина, думал мастино. – Даже удивительно, как мало им надо для счастья».

– Он что, полный псих? Совсем с катушек съехал? – недоверчиво вытаращившись на бизнесмена, взревела возмущенная Потебенько. – Этот урод морщинистый чуть всю руку мне не отхватил, а он осетриной его за это собирается кормить?

– Не обращай внимания, – попытался успокоить разъяренную путанку Максим. – Вообще-то Серега симпатичный парень, только немного со странностями.

– Ну все, хватит с меня этого цирка, я ухожу! – решительно заявила Воронец.

– Подождите! – подскочила к ней Катя. – Я хотела попросить у вас автограф.

– Пусть Адам вам автографы дает, – возмущенно фыркнула Лада и, резко развернувшись на каблуках, стремительно направилась к выходу.

Катя едва успела ухватить за кончики несколько взметнувшихся в воздух волосков.

Воронец возмущенно повернула голову.

– Это еще что? Какого дьявола вы меня за волосы дергаете?

– Простите. Я нечаянно, – смущенно улыбнулась Серова.

Яростно фыркнув, певица выскочила в прихожую и с грохотом захлопнула за собой входную дверь.

Довольная собой Катя незаметно сунула волосы в карман.

– Похоже, на сегодня тренировка отменяется, – со вздохом констатировал Лизоженов.

– У меня тоже создалось такое впечатление, – с трудом сохраняя серьезный вид, согласилась дрессировщица.

Братки Моджахеда, возбужденно обсуждая любовные терзания майора Червячук и отпуская в адрес Марины Александровны сальные шуточки, дружно вывалились из бара. Представляя, как они будут пересказывать историю о нападении Нержавеющей Мани на «Космос-2» своим подружкам и корешам, бандиты громко хохотали и причмокивали губами от удовольствия. Наконец веселая компания расселась по иномаркам и, взревев моторами, братки укатили.

– Надо же, как все обернулось, – мрачно произнес Колюня, глядя, как бандитские «джипы», «мерседесы» и «ауди», набирая скорость, несутся по Дачному проспекту. – Как говорится, если не везет, на родной сестре триппер схватишь.

– О чем это вы? – не понял Денис.

– Да о Червячук этой, о ком же еще. Совсем задвинулась на своем Пасюке. На нас убийство генерала висит, начальство икру мечет, а лучший аналитик отдела вместо того, чтобы делом заниматься, носится с пистолетом по Москве, нападая на невинных бандитов.

– А кто этот Пасюк? – поинтересовался Зыков. – Зачем он ей так нужен?

– Торговец оружием. Похоже, у них с Нержавеющей Маней когда-то давно был роман. Уж не знаю, что у них там произошло, судя по всему, Богдан вовремя заломил рога, что, впрочем, не удивительно, – даже у преступников развит инстинкт самосохранения. Так вот теперь Червячук гоняется за ним, как ненормальная, а то, что работа стоит, ее ни капельки не волнует.

– Рога заломил? Что это значит? Любовницу, что ли, завел?

– Да нет, – поморщился Чупрун. – Это означает: сбежал от греха подальше. Что же я теперь, как папа Карло, один за двоих должен вкалывать?

– Почему же один? – возразил Денис. – Лично я всегда готов помочь родной милиции. У меня тут как раз наклюнулась одна любопытная версия.

– Ты погоди насчет версий, – отмахнулся опер. – Уговор наш помнишь? Узнаешь, как собака палку с крыши достает – будем работать вместе.

– Так я уже знаю. Даже показать могу.

– Ты что, серьезно? – воодушевился Чупрун.

– Абсолютно серьезно. Вы идите за магазин, а я сейчас приведу Чука.

Увидев мента, пес по привычке залаял.

– Спокойно, Чук, спокойно, – погладил его Денис. – Это свой мент. Аппорт!

Милиционер, затаив дыхание, наблюдал за тем, как собака стремительно взлетает на крышу.

– И это все? Так просто? – разочарованно протянул опер.

– Просто, как все гениальное, – пожал плечами Зыков. – Некоторые преступления, если, конечно судить по книгам, тоже сначала кажутся невероятно запутанными, а решение оказывается таким простым, что даже обидно становится.

– Давай, брось палку еще раз, – попросил Колюня.

Денис взмахнул рукой, и пес сорвался с места.

Метрах в двух от задней стены магазина был припаркован здоровенный КРАЗ. Его высокий металлический кузов поднимался почти до уровня крыши магазина.

Царапая лапами по металлу, Чук запрыгнул на крыло грузовика, перебрался с него на капот, оттуда – на крышу кабины и наконец на кузов. Разбежавшись, пес легко перемахнул на крышу, схватил палку и, вернувшись обратно тем же путем, гордо всунул ее в руки Дениса.

– Это его Биомицин научил, – объяснил Чупруну журналист. – Он на пари уже кучу денег заработал.

– И как же я сразу не догадался? – сокрушенно покачал головой опер. – Что бандиты не просекли, в чем тут трюк, это понятно, мозги у них не на ту волну настроены. Но я-то сыщик, мне по штату положено. Это Глеб, зараза, с толку меня сбил со своей левитацией. Ладно, пойдем в бар, потолкуем, напарник.

Сусанна Потебенько потрогала завязанный на руке бинт и возмущенно наморщила свой маленький вздернутый носик. Как только этот безмозглый мастино посмел укусить ее, будущую звезду шоу-бизнеса? Вот всегда они так. Делаешь мужику одолжение, и где, спрашивается, благодарность? Впрочем, кобель, он и есть кобель, что с него взять. Не удивительно, что в последние годы лесбийская любовь все больше входит в моду.

Лада Воронец, например, уже давно послала мужиков куда подальше. И правильно сделала. Когда Сусанна станет звездой, то, возможно, сама поступит точно так же, а пока, увы, путь на эстрадный Олимп приходится прокладывать сами понимаете каким местом. К счастью теперь, когда благодаря Женьке у нее в руках оказалась кассета, ей не придется особенно надрываться.

Потебенько успела просмотреть запись уже два раза. На каждом кадре пленки были обозначены дата и время съемки. Судя по всему, Лада зарубила кошку незадолго до убийства Красномырдикова. Более того, кошка была убита совсем недалеко от памятника, около которого прикончили генерала.

Когда они с Максимом вышли из дома Сергея Ясина, Сусанна упросила Лизоженова отвезти ее на место, где был убит генерал, благо это было всего в паре улиц от особняка бизнесмена. Путанка внимательно осмотрела памятник Зое с кислотой, а затем обошла вокруг магазина, обнаружив зафиксированную на пленке табличку с номером 666, под которой Воронец лишила жизни ни в чем не повинное животное.

К сожалению, на кассете оказалась заснята только сцена убийства кошки. Интересно, как у Женьки оказалась эта запись? Кто ее сделал? Если снимал сам Женька, то не исключено, что он видел и того, кто убил Красномырдикова. А вдруг у Женьки есть еще одна запись – запись убийства генерала? Хотя, если снимал он сам, вряд ли бы он стал бы менять кассету. Записал бы на ту же самую – свободного места на пленке хватило бы на десяток убийств. Красномырдикова, как и кошку, зарубили топором. Логично предположить, что топор был один и тот же. Кто же совершил убийство? Лада? Или, может быть, сам Женька? Но ему-то это зачем?

Путанка поскребла наманикюренными пальчиками в затылке, стимулируя работу мысли. Прием сработал, и на нее неожиданно снизошло озарение.

«Так вот как все было! – задохнулась от возбуждения Сусанна. – Сначала Женька заснял, как Лада убила кошку. Скорее всего певица бросила топор неподалеку от магазина, хотя на пленке этого и не видно. Женька подобрал топор, и тут неожиданно появился генерал. Женька сообразил, что если он зарубит генерала тем же самым топором, то, имея на руках подобную запись, он сможет подставить Воронец. То есть подставлять ее он на самом деле не станет, но зато обеспечит себя на всю жизнь, шантажируя Ладу. Бабок у Воронец, как известно, куры не клюют».

Потебенько снова почесала затылок и вздохнула. Версия, конечно, хорошая, но уж больно сомнительная. Вот если бы это был не Женька, а кто-то другой – умный, коварный, решительный, беспощадный…

На Женьку это как-то не похоже. Не хватило бы у него на такое дело ни пороху, ни мозгов. Уж она-то его знает, как облупленного. Может, это все-таки был не Женька? Может, пленка попала к нему случайно?

С другой стороны, изображение на пленке за все время ни разу не вздрогнуло, не качнулось. Камера снимала одно и то же место, и сцена убийства кошки находилась примерно посередине кассеты. До и после была заснята только пустая стена. Зачем бы Женька стал часами снимать пустую стену? Конечно, он закрепил где-то камеру, направив ее объектив на наиболее ярко освещенный участок перед магазином, включил запись и ушел.

Как, интересно, Женька узнал, что Лада Воронец собирается убить кошку именно в ту ночь и на том самом месте? Если бы певица принесла с собой кошку и убила ее под номером 666, все было бы понятно – она выполняла какой-то сатанистский ритуал. Но все было не так. Сначала в кадр вошла кошка и замерла, словно прислушиваясь к чему-то, затем к ней осторожно подкралась Воронец с топором и нанесла удар. Такое заранее не подгадаешь. Зачем же Женька установил включенную камеру около магазина? Может, он думал, что на этом месте собираются убить генерала? Нет, это уже полный бред.

Проще всего, конечно, было спросить обо всем у самого Женьки. Но с этим спешить не стоило. Какое, в конце концов, ей дело до того, кто именно пришил Красномырдикова? Пленка – это ее шанс, это оружие, которым следует воспользоваться как можно скорей, до того, как Женька сам начнет шантажировать Ладу.

Для начала она предложит певице создать дуэт. Они могут назвать его ЛАИС. Лада и Сусанна. Черное и белое. Демон и ангел. Разящее великолепие контраста. Они затмят всех. Не пройдет и года, как Сусанна станет суперзвездой. Да какой там год! Ей будет достаточно и трех месяцев. А с Женькой она потом разберется. С ним-то как раз договориться не проблема. Предложит ему отступного, чтобы Ладу не трогал – и дело в шляпе.

Кроме того, ей на руку, что Воронец, разочаровавшись в мужчинах, подалась в лесбиянки. Они могут стать не только дуэтом, но и очень-очень близкими подругами. Уж лучше резвиться в постели с Ладой, чем с эгоистичными похотливыми мужиками. Один Лизоженов чего стоит. Подумать только – хотел заставить ее трахаться с собакой! В результате она получила производственную травму и никакой, – ну совершенно никакой, – материальной или моральной компенсации.

«Главное – действовать быстро, – подумала Потебенько. – Нужно во что бы то ни стало опередить Женьку. Пожалуй, я навещу Ладу прямо сегодня».

Приняв это решение, путанка торжествующе расхохоталась.

Сегодня вечером она переговорит с Ладой Воронец. Сегодня же вечером они создадут самый знаменитый в мире звездный дуэт, и бедная провинциальная хохлушка подобно Наташе Королевой триумфально вступит в новую, роскошную и блистательную жизнь.

– Так ты полагаешь, что кошку убила Лада Воронец? – искренне изумился Колюня. – Интересно, на каком основании?

– У Лады волосы примерно такой длины, как мы обнаружили на кошке, – пояснил Денис. – Натуральный оттенок ее волос – рыжевато-каштановый. Она красится в черный цвет. Кроме того, Воронец живет в Рузаевке, и, главное, – ходят слухи, что она состоит в какой-то сатанистской секте феминисток-лесбиянок, поклоняющихся крысе. Вы не слышали о такой?

– Крысятница, что ли? – удивленно вскинул брови опер. – Неужто Воронец крысятница? Ну, тогда все понятно.

– Так вы знаете эту секту?

– Знаю, как не знать, – ухмыльнулся Чупрун. – Эти феминистки в последнее время совсем оборзели. Уж не знают, что еще придумать, чтобы доказать, что они круче самого крутого мужика.

– И не говорите, – вздохнул Зыков. – Что стало с нежными, романтичными барышнями? Слышали, какой лозунг у австралийских феминисток?

– Нет, – покачал головой Колюня. – Какой же?

– «Если вы поймали мужчину, дайте ему пинка».

– Надо Моджахеда с бандой на пару недель в Австралию отправить, – ухмыльнулся Чупрун. – Он там живо порядок наведет.

– Что это все-таки за секта?

– Да так, лесбы вольтанутые, – махнул рукой опер. – Ты же знаешь, эти феминистки хотят быть первыми во всем, вплоть до того, что уже искусственные члены себе начинают присобачивать и даже изобрели пластмассовую хреновину с трубочкой, чтобы мочиться стоя, а то, видишь ли, у мужчин в туалетах к стенкам писсуары привинчены, а женщинам приходится по старинке обходиться одними унитазами, – явная социальная несправедливость.

Так вот, крысятницы утверждают, что первым Господь создал не Адама, а некую весьма эмансипированную леди по имени Лилит, феминистку, естественно. Этой первофеминистке они и поклоняются, а заодно поклоняются и сатане. Не исключено, что они считают сатану существом женского пола.

Своим символом сектантки выбрали крысу – как одно из самых живучих существ на земле. Поскольку кошки – злейшие враги крыс, каждая вступившая в секту крысятница должна собственными руками изловить кошку, разбить ей голову и съесть немного кошачьего мозга.

Во время обряда посвящения жрица секты убивает крысу и молится о том, чтобы ее душа вселилась в новую адептку. После этого дамы распивают приправленное наркотиками любовное зелье и устраивают массовую лесбийскую оргию.

– Вот до чего доводит эмансипация, – укоризненно покачал головой Денис. – Поневоле станешь поклонником домостроя. Я уже не понимаю, что творится с нашим шоу-бизнесом. Там и без того было полно голубых, наркоманов, лесбиянок, так теперь еще певицы-феминистки кошек мочить начали.

– Денег много, мозгов мало, – пожал плечами Колюня. – Нынче все оригинальными быть хотят. На нормального человека кто внимание обратит? А так нарядится мужик в женское платье – о нем в «желтой прессе» и упомянут. К лесбиянкам уже все привыкли, теперь в моду сатанизм входит.

– Значит, вы согласны с тем, что Воронец могла убить генерала?

– Насчет генерала не знаю, а вот если она и впрямь заделалась крысятницей, так кошку запросто могла порешить. Это означает, что топор, которым зарубили Красномырдикова, на место преступления принесла именно Лада. Если Воронец и не сама замочила генерала, то вполне могла оказаться свидетельницей убийства. Не исключено, что она была у магазина не одна, а с другими сектантками.

– Значит, вы задержите Ладу?

– Ее, конечно, стоило бы задержать, да только, к сожалению, оснований для задержания у нас пока нет. Допустим, приду я к ней, спрошу ее, она ли убила кошку, так она мне в лицо рассмеется. Сначала надо хоть какую-нибудь улику раздобыть. Если бы удалось, например, достать ее волос, мы могли бы сличить его с тем, что ты обнаружил на кошке, хотя тут тоже возникнут проблемы. Кошку-то с волосом не милиция обнаружила, как улику волос уже не оформишь, да и мало ли, где кошка волос могла зацепить. Может, она по саду Лады шастала.

– Но если волосы совпадут, можно будет предположить с достаточной долей уверенности, что кошку убила Воронец?

Колюня кивнул.

– Тогда бы мы начали всерьез копать под нее. Была бы уверенность, а уж улики найдутся.

– Сегодня вечером у вас будет волос Лады, – гордо сообщил Денис. – Я об этом уже позаботился.

– Серьезно? Как, интересно, тебе удастся его заполучить?

– Это совершенно невероятная история, – сказал Зыков. – Мою девушку пригласили тренировать кобеля, с которым будет заниматься сексом Лада Воронец. Первое занятие у них сегодня. Катя воспользуется возможностью и незаметно выдернет у Лады волос.

– Тренировать кобеля? Ты имеешь в виду собаку? – на всякий случай уточнил Чупрун.

– Мастино неаполитано, – кивнул журналист.

– Значит теперь нашу звезду-кошкоедку на собак потянуло, – изумленно хохотнул Колюня. – Ну-ка, расскажи поподробнее. Повеселю этой историей ребят в Управлении.

В кармане опера затренькал сотовый телефон.

– Только что пришел ответ на наш запрос, – проинформировал Колюню полковник Обрыдлов. – Никакой девятилетний Вова Мусин в селе Большие Мячики не проживает. Но зато там жил некий Владимир Аркадьевич Мусин, погибший два года назад при не совсем ясных обстоятельствах. Он воевал по контракту в Чечне и, согласно свидетельству о смерти, погиб в последний день контракта. Однако родственники утверждают, что свидетельство о смерти было сфальсифицировано, и на самом деле сын был убит на несколько дней позже, причем не чеченцами, а русскими военными. Возможно, тебя заинтересует факт, что в то время войсками в Чечне командовал генерал Красномырдиков. Пожелание зарубить генерала летящим томагавком было направлено на сайт «страшнаяместь. ру» из интернет-кафе, расположенного недалеко от метро «Филевский парк». Выяснить фамилию или адрес отправителя, естественно, не представляется возможным.

– Любопытный получается расклад, – заметил Колюня.

– Очень даже любопытный, – согласился полковник.

– Пожалуй, стоит еще разок навестить жену генерала, – пряча телефон в карман, задумчиво произнес Чупрун.

Узкая асфальтированная дорожка терялась в глубине пронизанного золотыми стрелами солнечных лучей густого смешанного леса, издалека напоминающего узорчатый срез необработанной зеленовато-коричневой яшмы. Опустив стекла своего «шевроле-камаро», Богдан Пасюк ехал на скорости чуть больше двадцати километров в час, наслаждаясь запахами хвои, травы и листвы, спокойствием и одиночеством.

Идея Психоза о причастности «Анбинхоай» к убийству генерала Красномырдикова казалась Богдану полным бредом, но раз он обещал это проверить – он проверит. Конечно, он мог бы и соврать, что проверил, но Психоз обладает фантастической интуицией и чует ложь почище, чем таможенный спаниель марихуану. Богдан предпочитал без излишней необходимости не прибегать ко лжи. Он врал лишь в тех случаях, когда был стопроцентно уверен, что доказать, что он лжет, невозможно. Обычно Пасюк предпочитал зыбкую безопасность полуправды, недосказанности, оставляющей широкий простор для маневра.

В разговоре с синяевским авторитетом Богдан намеренно преуменьшил свою осведомленность в китайском вопросе. Также он не счел нужным информировать Психоза о том, что свободно владеет путунхуа – официальным языком Китая, близким к пекинскому диалекту. Не стал Пасюк упоминать и о своем личном знакомстве с лидерами действующих в Москве трех тайных китайских организаций – харбинской, шанхайской и пекинской.

«Анбинхоай» – наиболее могущественная Триада, имеющая своих эмиссаров и боевые отряды почти во всех странах мира, проникла в Россию сравнительно недавно. Прямых выходов на эту организацию у Богдана не было, но кое-какую необходимую информацию он мог получить у Сы, одного из лидеров шанхайской группировки «Шенсыбан».

Связаться с Сы напрямую не представлялось возможным. В отличие от бесшабашной и отмороженной русской братвы, китайцы трижды перестраховывались и подстраховывались прежде, чем сделать какой-либо шаг.

В затерянном в лесах Подмосковья особняке располагался китайский публичный дом высочайшего класса, куда после сложного предварительного согласования допускались только китайцы, причем исключительно богатые и влиятельные. Иногда, в крайне редких случаях, делалось исключение для некоторых европейцев, владеющих китайским языком и рекомендованных одним из членов Триады. Ночь, проведенная с девушкой из этого особняка, в зависимости от требующихся клиенту услуг, могла стоить от трех до пятнадцати тысяч долларов.

Богдану уже приходилось пару раз здесь бывать. Рекомендацию ему дал один из членов «Шенсыбан». Через проститутку по имени Чен Юэнь Пасюк при необходимости мог связаться с Сы.

«Шевроле-камаро» выехал на площадку перед глухими металлическими воротами. Окружающий особняк кирпичный забор напоминал крепостную стену. Шириной в четыре кирпича, он вздымался на трехметровую высоту и был украшен многочисленными остроконечными башенками, в которых прятались камеры слежения. При попытке перебраться через него немедленно срабатывала система сигнализации.

Богдан затормозил, вышел из машины и, встав перед объективом камеры, нажал на кнопку звонка. Из динамика зазвучал приятный женский голос, говорящий на пекинском диалекте.

Пасюк произнес несколько слов по-китайски. Ворота бесшумно распахнулись. Торговец оружием вернулся обратно к машине. «Шевроле-камаро» въехал внутрь, и железные двери так же бесшумно сомкнулись за ним, отсекая Богдана от внешнего мира.

Забор, окружающий дом Лады Воронец, значительно уступал по размеру крепостному ограждению затерявшегося в подмосковных лесах борделя Шанхайской Триады. Еще одно различие заключалось в том, что на настойчивые звонки в ворота никто не реагировал. Убедившись в этом, Сусанна Потебенько отошла на противоположную сторону дороги и несколько раз подпрыгнула вверх, удостоверившись таким образом, что в окнах особняка горит свет. Следовательно, дома кто-то был. Почему же тогда ей не хотят открывать? Одиннадцать часов вечера – не слишком поздний час, тем более для представительницы артистической богемы. Это означало только одно: зазнавшаяся певица не желает снисходить до разговора с Сусанной.

«Ничего, скоро Лада запоет по-другому», – нащупав кончиками пальцев лежащую в сумочке видеокассету, с удовлетворением подумала путанка.

На самом деле Воронец даже не слышала звонка. Звонок вообще не был подключен. Он украшал ворота лишь для того, чтобы незваные гости, надавив на кнопку энное количество раз и убедившись, что дома никого нет, развернулись и отправились восвояси.

Лада не переносила присутствия посторонних людей в своем доме, поэтому предпочитала обходиться без охраны. Раз в два дня, в то время, когда певица отсутствовала, приходящая домработница убирала комнаты, наполняла холодильник продуктами и готовила кое-какие блюда.

Гости, имеющие с Ладой предварительную договоренность, стоя у ворот, звонили ей на сотовый телефон, и если Воронец была в настроении, она открывала дверь и впускала посетителя. Такой способ избавления от ненужных и докучливых визитеров вполне себя оправдывал.

Оглядевшись вокруг, Потебенько обнаружила на углу улицы помойку, рядом с которой валялось несколько деревянных ящиков.

Выбрав два ящика покрепче, путанка отнесла их к забору певицы и поставила друг на друга. Осторожно взгромоздившись на шаткое сооружение, девушка перекинула ногу через кирпичную ограду и несколько секунд спустя мягко приземлилась на аккуратно постриженный газон.

Одно из освещенных окон нижнего этажа было приоткрыто. Не долго думая, Сусанна пробралась через него в дом и восторженно присвистнула, оглядывая роскошно обставленную гостиную.

«Скоро и у меня будет такой же особняк, даже еще лучше», – подумала она.

Свист восхищенной путанки разбудил мирно дремавшую в спальне Аллу Борисовну.

Заливаясь истерическим лаем, собачка влетела в комнату.

– Ни хрена себе, до чего дошла наука, – пробормотала Потебенько, с изумлением оглядывая маленькое и совершенно лысое существо с серой угреватой кожей и торчащими, как причудливые хрящеватые локаторы, ушами. Ей и в голову не могло прийти, что в природе существуют столь непристойно выглядящие псины.

Алла Борисовна, на всякий случай держась от путанки на приличном расстоянии, распаляясь, тявкала все громче и скандальнее.

– Заткнись, выдра лысая! – донесся из коридора раздраженный голос певицы.

Лада Воронец влетела в гостиную и, на мгновение застыв от неожиданности, уставилась на Сусанну. Ее лицо выражало причудливую смесь брезгливости, высокомерного презрения и возмущения.

– Что ты здесь делаешь? – дрожащим от ярости голосом поинтересовалась Лада.

– Собираюсь предложить вам на редкость выгодную для нас обеих сделку, – снисходительно ухмыляясь, объяснила Потебенько.

Держа в руке только что полученное заключение экспертизы, Колюня лихорадочно набирал номер домашнего телефона полковника Обрыдлова.

Несколько часов тому назад Денис передал ему несколько волосков Лады Воронец. Эксперт к тому времени уже уехал домой, но сгорающий от нетерпения Чупрун дозвонился ему и умолил срочно провести экспертизу, естественно, не бесплатно. Заключение экспертизы было однозначным. Волос, обнаруженный на кошке и волосы певицы были совершенно идентичны.

– Иван Евсеевич, у нас появился подозреваемый по делу Красномырдикова, – услышав в трубке голос полковника, выпалил Колюня.

– Да ты что? И кто же это?

– Ты не поверишь, – ухмыльнулся Чупрун. – Лада Воронец.

Несмотря на ударную дозу кокаина, принятую незадолго до появления в ее доме этой наглой белобрысой хохлушки, Лада чувствовала себя отвратительно. Как только она позволила втянуть себя в этот маразм с зоопорнухой! Ответ был очевиден. За этой бредовой затеей стоял Психоз, а Лада кое-что задолжала синяевскому авторитету. Теперь пришло время возвращать долги, но делать этого страшно не хотелось.

Да и вообще, кто такой этот Психоз? Что он о себе возомнил? Заурядный сын заурядного мента, превратившийся в заурядного бандита. Как же так получилось, что это синяевское быдло осмеливается диктовать свои условия ей, великой звезде эстрады Ладе Воронец? Да пошел он куда подальше!

Но, несмотря на свой звездный гонор, в глубине души певица прекрасно понимала, что Психозу достаточно одного слова, чтобы раз и навсегда поставить крест на ее карьере, если не на могиле. Поэтому она и впредь будет вынуждена выполнять требования криминального авторитета, какими бы унизительными и идиотскими они ни казались.

Факт необходимости подчинения чужой воле приводил Воронец в бешенство. Подхлестываемая действием кокаина ярость стремительно нарастала, становясь почти непереносимой. Певице казалось, что еще мгновенье – и она взорвется от переполняющей ее ненависти, как вышедший из под контроля атомный реактор.

А что, если отделаться от гада? Не так уж это и трудно. Стоит всерьез поразмыслить над этим.

Лада решила слегка спустить пар, послушав расчлененку и представляя, как она, надежно приковав синяевского авторитета наручниками к кровати, с нарочитой неторопливостью вспарывает ему живот. Чтобы продлить удовольствие, она, пожалуй, начнет с самого низа, от лобка, от прикрытого жесткими курчавыми волосами основания пениса.

Вот она медленно-медленно вводит нож в его тело, взрезая еще не тронутую тлением упругую молодую кожу, слизывает первую, тонкую и робкую, как весенний ручеек, струйку крови. Потом, усмехаясь окровавленным ртом, смотрит в его еще живые глаза, наслаждаясь отражающимся в них ужасом. Ужасом и предчувствием смерти…

Жаль, что проделать это она может лишь в своем воображении. Пока в воображении…

Мысленно избавившись от Психоза, певица немного успокоилась и даже почувствовала себя почти счастливой, но тут залаяла эта чертова лысая выдра Алла Борисовна, и Лада обнаружила в гостиной нагло ворвавшуюся в ее дом девицу, решившую ей шантажировать.

Воронец молча смотрела на Сусанну, чувствуя, как в груди вулканической лавой вскипает утихшая было ярость. Это уже становится невыносимым. Сначала ей на психику давит Психоз, вернее, ублюдок Максим Лизоженов от имени Психоза, а теперь еще к ней в дом нагло вламывается безвкусно размалеванная Лизоженовская шлюшка-хохлушка.

Для начала эта малолетняя кретинка размахивает у нее под носом видеопленкой, на которой, якобы, записано, как Лада разрубает голову кошке и ест ее мозг, а затем заявляет, что с помощью этой кассеты, дескать, можно доказать, что именно Воронец зарубила топором генерала Красномырдикова. Чтобы купить ее молчание, Ладе, видите ли, придется петь с этой бездарной дешевой прошмондовкой дуэтом.

Просто невероятно! Да за кого она ее принимает? Что эта девка себе вообразила? Что она может вот так, безнаказанно, вломиться к ней в дом и шантажировать великую Ладу Воронец? Ничего, сейчас она поймет, с кем имеет дело.

Черты певицы неожиданно разгладились, а взгляд приобрел высокомерную отрешенность с легким налетом презрения. Лада полагала, что именно с таким выражением лица Олимпийские боги принимали решение покарать смертью неугодного им земного героя. Затем Воронец расхохоталась.

Путанка озадаченно смотрела на заливающуюся смехом певицу. Странная она какая-то. Сусанна ее шантажирует, а она почему-то веселится. Даже кассету посмотреть не захотела, да и на предложение петь дуэтом толком ничего не ответила. Несмотря на то что юная хохлушка не была экспертом в вопросах шантажа, она чувствовала, что все идет как-то не так.

– Подожди меня здесь, девочка, – вкрадчиво произнесла Лада. – Сейчас я вернусь, и мы с тобой все спокойно обсудим.

Сусанна с легкой тревогой посмотрела вслед удаляющейся певице. А что, если Лада заявит на нее в милицию? Может, это вовсе не она убила генерала. Кошку – да, ну и что с того? Кому какое дело до шелудивой бродячей кошки?

Потебенько не успела как следует поразмыслить на эту тему, поскольку Воронец уже вернулась. Она отсутствовала не больше минуты. Правая рука певицы была спрятана за спиной, глаза как-то странно расширены.

– Значит, ты меня шантажируешь? – пружинящей балетной походкой приближаясь к девушке, вкрадчиво осведомилась Лада.

– Ну, в общем… – пробормотала Сусанна и осеклась, с ужасом уставившись на сверкнувший в руке певицы огромный мясницкий нож.

Описав короткую дугу, стальное лезвие змеиным жалом вонзилось в живот путанки, стремительно продвигаясь вглубь и вверх, прорубая себе путь через спазматически сжавшиеся петли тонкого кишечника, поперечную ободочную кишку и желудок, пока наконец не застряло, вонзившись в нижнюю часть грудины.

Воронец рванула нож на себя. Скрипнув по кости, он с легким чавканьем вынырнул из тела. Не обращая внимания на брызгающую на нее кровь и вываливающиеся из разреза кишки, певица подалась вперед, и, впившись жадным взглядом в лицо Сусанны, алчно ловила последние отзвуки угасающей жизни.

Губы путанки судорожно дернулись, пытаясь что-то произнести. Голубые глаза широко раскрылись и застыли, стекленея, но тело, безвольно осевшее на пол, продолжало жить, кровоточить и содрогаться еще несколько долгих минут.

Несмотря на поздний час, возбужденный Колюня никак не мог заснуть и продолжал ворочаться в постели с боку на бок, прокручивая в памяти свой разговор с полковником Обрыдловым. Похоже, все сходится на Ладе. Прямых улик, правда, нет, зато косвенных – в избытке: и волос, обнаруженный на мертвой кошке, и футляр от скрипки у Лады есть, – она в видеоклипах иногда на скрипке играет, – и сектантка она, крысятница. Принесла в футляре топор для отправления ритуала около апокалиптического магазинчика, кошку порешила, наверняка наркотиков заранее приняла для взвода, а тут генерал, как назло, подвернулся.

Чупрун предпочел бы задержать и допросить Ладу прямо сейчас, но время было слишком позднее, придется подождать до утра, да и утром вряд ли получится: сначала придется выписать ордер на арест, а на это может полдня уйти.

В свете последних событий линия несуществующего Вовы Мусина казалась оперу менее перспективной, но проработать ее тем не менее стоило. Мотив яснее ясного – человек, поместивший на сайт «страшнаяместь. ру» под фамилией мертвого солдата пожелание зарубить генерала летящим томагавком, жаждал отомстить за смерть своего то ли друга, то ли родственника, Владимира Аркадьевича Мусина, погибшего при весьма сомнительных обстоятельствах.

Похоже, вину за смерть Мусина виртуальный мститель взваливает на Красномырдикова. Конечно, эта версия выглядит чересчур уж притянутой за уши: орудие-то убийства принесла на место преступления Лада Воронец. Конечно, нельзя исключить и того, что некий гражданин Икс искусно отрежиссировал убийство таким образом, чтобы подставить Ладу Воронец, но это уже попахивает чем-то из области фантастики. Слишком уж сложно. Ладу он, допустим, мог уговорить явиться с топором к магазинчику, но генерала-то он как заманил к памятнику Зое с кислотой?

Не стоит забывать и об Оксане Красномырдиковой. Алиби на время убийства у нее нет, по телефону она говорила, что заказала генерала. В том, что резону ей нет убивать бывшего мужа, Оксана, конечно, права, но дамочка она пьющая, неуравновешенная, такая по горячке запросто может забыть о доводах рассудка.

Колюня собирался еще разок побеседовать с генеральшей этим вечером в надежде разузнать что-либо о гибели контрактника Владимира Мусина, но Оксана Макаровна на звонки не отвечала.

«Пожалуй, для очистки совести, заеду к ней завтра прямо с утра, пока полковник будет получать ордер на арест Воронец», – решил Колюня.

Лада Воронец перетянула левую руку жгутом выше локтя, чтобы ясней обозначилась вена. На бархатисто-нежной коже предплечья, как русла рек на топографической карте, прочертились извилистые синеватые прожилки. Дрожащей рукой певица поднесла к набухшей вене тонкую иглу шприца. Она понимала, что мешать кокаин и героин не стоит, но сейчас не тот случай, чтобы думать о подобных предосторожностях. Ей необходимо быть в форме любой ценой.

В первую очередь следует избавиться от трупа, от всей этой кровищи на полу, стенах и ковре. Если подумать, это не так уж и сложно. Главное – привести себя в чувство, чтобы не дрожали руки, не бил нервный озноб, не разбегались мысли. Один укол – и она в полном порядке – собранная, энергичная, рассудительная, хладнокровная и деловая.

Игла пронзила кожу и, слегка изменив угол наклона, нащупала путь в вену. Взвинченная до предела певица даже не вспомнила о необходимости избавиться от случайно попавшего в шприц воздуха. Подгоняемый потоком жидкости, крохотный воздушный пузырек, вытянувшись в длину, скользнул в иглу, и снова округлился, выплыв из нее в вену. Темно-красный поток подхватил прозрачный шарик и, подталкивая его, как миниатюрный футбольный мяч, азартно погнал по адским кругам кровеносной системы.

Порывшись в стопке компакт-дисков, Лада выбрала «Autopsy» – «Вскрытие», решив, что эта тема как нельзя лучше подходит для данного момента.

Она решила начать с песни «Разграбленные могилы». Через несколько минут наркотик окажет свое действие, и можно будет заняться трупом. Хотя, с другой стороны – куда спешить? У нее впереди целая ночь. Упоительная летняя ночь.

Разграбленные могилы – это любовь мертвецов, – ударил Ладу по ушам истерично-ритмический речитатив взвинченного наркотиками певца.

Убойная смесь кокаина и героина наполняла Воронец восторженно-агрессивной эйфорией, божественным ощущением собственного всемогущества. Ей казалось, что рвущаяся из динамиков песня, вдохновенный гимн некрофилии, была написана специально для нее и про нее. За свою жизнь Лада испробовала множество греховных и запретных удовольствий. Сейчас она вкусит еще одно.

Застывающая кровь Сусанны казалось певице наброшенным на тело девушки пурпурным плащом тореадора. Ладе хотелось сорвать с нее этот плащ. Но сначала надо избавить ее от одежды.

Взявшись за рассеченные ножом края залитого кровью светло-голубого платья, певица рванула их в стороны. Ткань лопнула, обнажив торчащие вверх все еще теплые холмики высокой белой груди, увенчанные, как миниатюрными куполами, изящными твердыми вишенками сосков.

Окровавленные края вскрывшего живот разреза разошлись в стороны, и рана напоминала источающий зловоние глумливый ухмыляющийся рот. Ладе нравился этот запах. Он символизировал ее могущество, ее власть над жизнью и смертью.

Воронец с любопытством потрогала пальцем белесую петельку разрезанной кишки. Нет, все-таки к коже прикасаться приятнее. Именно сейчас, когда она уже начала холодеть, но еще сохраняет тепло жизни, еще не тронута тлением.

Лада медленно сняла с себя одежду и, оседлав мертвое тело, с силой сжала ладонями пышные груди Сусанны, защемив соски между большими и указательными пальцами. Именно в этот момент продолжающий свой путь по венам и артериям крошечный пузырек воздуха неожиданно наткнулся на непреодолимую преграду, закупорив сосуд мозга.

Лада застонала и поморщилась от боли. Свет стремительно угасал. Глаза застилала качающаяся белесая пелена, сменившаяся чернотой. Голову пулей пронзила невыносимо острая боль. Пуля застряла в виске, вращаясь в нем, как детский волчок, а затем с грохотом взорвалась разноцветным праздничным фейерверком.

Певица покачнулась и упала лицом вперед. Ее нос плавно скользнул по соску Сусанны. Полуоткрытый рот обрел неподвижность в ложбинке между грудей. Губы Лады мягко касались холодеющей кожи девушки, словно мертвая убийца, извиняясь, целовала свою жертву.

Тихонько скрипнула дверь. Просунув мордочку в образовавшуюся щель, голая мексиканская собачка Алла Борисовна некоторое время с настороженным недоумением созерцала свою хозяйку. Осторожно переставляя лапы и брезгливо огибая кровавые пятна, собачка приблизилась к мертвым телам и, наморщив маленький остренький носик, понюхала воздух. После этого Алла Борисовна так же аккуратно отошла, запрыгнула на софу и, задрав морду к потолку, громко и протяжно завыла.

– Курить вредно, пить противно, а умирать здоровым жалко, – изрек Андреич, привычным жестом поднимая вверх стакан с водкой. – Так выпьем же за то, чтобы никогда ни о чем не жалеть.

Утреннее застолье с «разбором полетов» в этот день началось без двадцати десять.

– Учредители-то наши сегодня припозднятся, – хихикнул Дубыч. – Мне Лариса звонила. Регинку с Зоей вчера по пьянке менты в легавку замели. Вроде, дебош они в ресторане устроили. Сидит, значит, наша дирекция в «тигрятнике» перед дежурной частью, а Регинка из-за чего-то повздорила с дежурным. Тут как раз бомжа приводят. Страшный такой, вонючий, бомж одним словом. Регинка бомжу и говорит:

– Хочешь, сто рублей тебе дам, только поцелуй дежурного взасос.

А бомж не дурак оказался, и отвечает ей:

– Давай лучше я тебя поцелую, а деньги пополам разделим.

За столом раздался дружный хохот.

– Так чем дело кончилось? – спросил Глеб. – Посадили наших директоров или отпустили?

– Отпустили. Лариска вовремя подъехала и их у ментов откупила.

– Ну, теперь уж точно Регинка опять свою экстрасенску пригласит, – ухмыльнулся Железный Дровосек. – Она еще вчера, после того как эта трехнутая баба с Петровки с пистолетом на Моджахеда напала, заявила, что магазин сглазили. А уж теперь, после того, как их с Зоей менты загребли, как пить дать решит, что порчу на нас навели конкуренты из Перелыгинского универсама.

– Какую еще экстрасенску? – заинтересовался Денис.

– Да есть тут одна колдунья из совхоза Залесье. Костиной ее один сапожник знакомый порекомендовал. Регинка ведь у нас суеверная до маразма, но ничего с ней не поделаешь – директор. Задолбала она нас совсем с этой магией. Этой зимой экстресенска заприметила, что на крыше магазина среди нормальных сосулек одна кривая затесалась. Так колдунья заявила, что в сосульку эту дьявол вселился, и с тех пор всю зиму и весну Регина заставляла нас каждое утро первым делом все сосульки с крыши сшибать, чтобы от дьявола уберечься.

– А Глебу колдунья сказала, что в прошлой жизни он был одноглазым пиратом, – встрял Лох в законе.

– Зато ты у нас в прошлой жизни был карликом-убийцей, – ехидно усмехнулся Глист. – Поэтому карма у тебя плохая. Из-за кармы бандиты тебя к себе и не берут.

– А ты-то сам! – вскинулся Лох в законе. – Я хоть карликом был, а ты вообще барашком кабардино-балкарским. Пастуха своего рогами в пропасть столкнул, а пастуховы братья тебя за это овчарками затравили.

– А я в прошлой жизни была одной из тех овчарок, – похвасталась уборщица Шайба. – Я Глиста первая за ногу укусила. Поэтому сейчас, в этой жизни мы вместе работаем, карма у нас такая. Глист, паразит, мусорит, а я за ним подметаю, грех свой искупаю.

– И вы верите во всю эту белиберду? – удивился Денис.

– Ты поосторожнее со словами-то, – неожиданно возмутился Гляделкин. – Ты вот можешь, например, доказать, что Лох в законе в прошлой жизни не был карликом-убийцей, а Глист – кабардино-балкарским барашком?

– Доказать? – смутился журналист. – Да нет, как такое можно доказать.

– Вот видишь! – торжествующе подпрыгнул на стуле Гляделкин. Доказать ничего не можешь, так хрен ли брякаешь от фонаря?

– От фонаря? – не понял Зыков. – От какого фонаря?

Глеб тяжело вздохнул.

– Брякать от фонаря означает делать бездоказательные утверждения, – пояснил он. – Ты русский язык-то у себя в университете проходил?

– Проходил, – сказал Денис. – Только не такой.

– В том-то и дело, что не такой, – заметил Бычков.

– Невежество, вот в чем корень зла, – помахал в воздухе указательным пальцем Гляделкин. – Именно невежество когда-нибудь погубит Россию. Колдунья, может, видит то, что сокрыто от взора простых смертных.

– Дьявола в сосульке? – хихикнул Биомицин.

– А почему бы и нет? Дьявол на то и дьявол, что куда захочет, пролезет.

– Дурак он что, ли, в сосульке сидеть, – пожал плечами атеист Биомицин. – Чтобы задницу себе отморозить?

– У дьявола задница не отмораживается, – уверенно заявил Гляделкин. – Она у него имеет астрально-биоэнергетическую структуру.

– Чего? Какая там у дьявола задница? – изумленно вытаращил глаза неофашист Хрум.

– Да хрен с ней, с задницей, – вмешался Андреич. – Главное – у нас у всех карма плохая. А за очистку кармы экстрасенска с каждого по триста рублей берет. А еще за изгнание бесов, за снятие порчи, за отрубание наведенных энергетических хвостов… Знаешь, сколько в итоге набегает?

– И вы платите? – изумился Денис.

– Кто платит, кто не платит, – ответил Андреич. – Гляделкин вот на эту экстрасенску больше чем на любовницу тратит, а Регинка так вообще пачками баксы выкладывает.

– Да, кстати! – повернувшись к Гляделкину, хлопнул ладонью по столу Дубыч. – Ты на венике-то вокруг магазина прыгал?

Лоточник нервно дернулся и покраснел.

– Ну вот еще, – буркнул он. – Стану я такими глупостями заниматься!

– Какие глупости? Для тебя ж это не глупости! – подзуживал Гляделкина рецедивист.

– На венике? Зачем? – заинтересовался Денис.

– Когда в прошлый раз экстрасенска приходила, она Гляделкину сказала, что на него порчу враги навели, и чтобы очиститься, он должен то ли в полнолуние, то ли в новолуние в полночь трижды обскакать на венике вокруг магазина, читая вслух «Отче наш». Биомицин тогда еще хотел где-нибудь с видеокамерой спрятаться, чтобы заснять, как Гляделкин вокруг магазина на венике скачет. Биомицин! Так он скакал или не скакал?

– Понятия не имею, – пожал плечами любитель «Бiле мiцне». – Что я – вольтанутый, по ночам с камерой по кустам шастать? Это я так для понту сказанул.

– Так ты должен был скакать в полнолуние или в новолуние? – с неожиданным интересом посмотрел на Гляделкина Бычков.

– Да не помню я! Не скакал я ни на каком венике! – сердито отмахнулся лоточник.

– А генерала-то нашего при полной луне порешили, – неожиданно брякнул Андреич.

Повисшую над столом тишину прорезал писклявый голос уборщицы Шайбы.

– А я вот позавчера за ящиками во дворе веник какой-то нашла. Точно не мой. Еще подумала – откуда он там взялся?

– Ладно, – подвел итог Глеб Бычков. – Что-то учредители наши задерживаются, а магазин уже пора открывать. Хватит болтать, работать надо.

– Что у тебя было с майором Червячук? – по-кошачьи прищуренные глаза Психоза клещами впились в лицо Богдана Пасюка.

– С майором Червячук? С этой женщиной, которая меня допрашивала? Почему ты вдруг об этом спрашиваешь?

– Потому что до меня со всех сторон доходят странные слухи, – оскалился синяевский авторитет. – Менты на Петровки только тем и занимаются, что с пеной у рта обсуждают невероятную историю о том, что старшая оперуполномоченная уголовного розыска спала с преступником из синяевской мафии. Еще мне сообщили, что вышеупомянутая майор Червячук роет землю копытами в попытке добраться до тебя. Прямо шекспировские страсти. То ли любовь, то ли ненависть, то ли психопатия в чистом виде.

Для начала твоя милицейская пассия чуть не довела до инфаркта прокурора Чернова, обвинив его в коррупции и связях с мафией. Следователь прокуратуры Наврузов вообще липовый бюллетень взял, чтобы дома отсидеться, пока буря не уляжется. С любовницей твоей, налоговой инспекторшей, Червячук подралась, чуть все космы ей не повыдергала, все адрес твой требовала. Хорошо хоть Агнесса понятия не имеет, где тебя искать, иначе точно бы раскололась.

Непосредственный начальник майора Червячук полковник Обрыдлов заключил пари с опером Чупруном на то, кто из вас кого убьет первым: Червячук тебя или ты ее. Обрыдлов поставил на Марину, а Чупрун на тебя.

– На что спорили-то? – поинтересовался Богдан.

– Говорят, на бутылку пива. Но дело не в этом. Дело в том, что я старомоден. Мне не нравятся извращенцы.

– Извращенцы? Что ты имеешь в виду?

Синяевский авторитет вытащил из секретера конверт и, достав из него несколько фотографий, протянул их Пасюку.

На фотографиях была изображена Марина. Выглядела она, прямо скажем, не лучшим образом. Растрепанные волосы, безумный взгляд, плотно сжатые губы конвульсивно изогнулись в угрожающе-горькой гримасе. Прямое платье некрасивого коричневого цвета туго обтягивает отвисший живот и расползшиеся, как тесто, бедра.

– Мои люди сделали эти снимки вчера, – пояснил Психоз. – Майор Червячук ворвалась в бар Рузаевского магазинчика и угрожала пистолетом Моджахеду, пытаясь выяснить у него, где можно тебя найти. Моджахеду повезло, что вовремя появился Чупрун и прекратил это безобразие, а то дело могло плохо кончиться.

– Совсем спятила, – покачал головой Богдан. – Только я не понял, при чем тут извращения?

– При чем? Ты еще спрашиваешь? – возмутился Психоз. – Да ты посмотри на эти фотографии! Твоя пассия выглядит такой коровой, что за связь с ней нужно судить, как за скотоложество. К тому же она мент! Эта баба – самый дурной и долбанутый мент из всех ментов с Петровки. И после этого ты спрашиваешь меня, при чем тут извращения? Я-то думал, ты нормальный мужик. Как тебя только угораздило?

– Все это случилось пятнадцать лет назад, – с легким раздражением произнес Богдан. – Тогда Марина была студенткой юридического института и настоящей красоткой – такая тоненькая, стройная, с вьющимися каштановыми волосами, глаза горят. Я случайно спас ей жизнь, а она ни с того ни с сего взяла и влюбилась в меня, как кот в валерьянку. Ты бы и сам на моем месте не устоял. Это произошло на Кавказе. Короткая случайная связь. Потом я исчез. Марина не знала ни моего имени, ни адреса. Я тоже ничего о ней не знал. Мы потеряли друг друга из виду на пятнадцать лет. Когда меня привели к ней на допрос, я даже не узнал ее до тех пор, пока Марина со мной не заговорила.

– Вот это да! – присвистнул синяевский авторитет. – Прямо невероятная история. Она что же, любила тебя все эти пятнадцать лет?

– Любила? – удивился Богдан. – После того, как я исчез, даже не попрощавшись? Не думаю. Скорее ненавидела. Говорят, от любви до ненависти один шаг. Честно говоря, я и представить себе не мог, что Марина начнет вытворять такое. Думал, она давно забыла о моем существовании.

– Все это очень не вовремя, – покачал головой Психоз. – Как бы из-за этой сумасшедшей бабы не сорвалась сделка с оружием. Может, ликвидировать ее по-тихому? У меня есть один специалист по несчастным случаям – работает так, что комар носа не подточит.

– Нет, – решительно возразил Богдан. – Не трогай ее. Она этого не заслужила.

Синяевский авторитет хлопнул себя руками по бедрам и оглушительно расхохотался.

– Поверить не могу! Ты ее защищаешь? Ты что же, до сих пор любишь ее? Эту жирную психованную бабу-мента?

– Да нет, какая там любовь, – поморщился Пасюк. – Так, воспоминания молодости.

– Я понимаю тебя, но ее надо остановить. Из-за твоих личных дел может быть поставлена под удар вся организация. Этого я допустить не могу.

– Еще есть время. Я сам все улажу. Обещаю.

– Хорошо. Даю тебе два дня. Но при одном условии.

– Каком условии?

– Ты подробно расскажешь мне, что у вас там с ней было, – заговорщицки подмигнул Богдану синяевский авторитет.

Оксана Красномырдикова страдала от мигрени, отягощенной муторным, как квартирная склока, похмельем, поэтому утренний визит Колюни Чупруна ни капельки ее не обрадовал.

– Владимир Аркадьевич Мусин? Контрактник? – болезненно морщась, брезгливо повторила генеральша. – Никогда не слышала про такого, а если и слышала, то не помню. Сколько их было – контрактников, солдат. Я к ним вообще никакого отношения не имела, так с чего вы вдруг решили, что я должна кого-то знать?

– Этот солдат погиб то ли в день окончания контракта, то ли через пару дней после его окончания, – объяснил опер. – Его имя вам ничего не говорит, но, возможно, вы что-то слышали о его гибели?

– Так вот почему вас это интересует, – с многозначительным видом протянула Оксана Красномырдикова. – Это как-то связано с убийством моего бывшего мужа?

– Такая возможность не исключена, – кивнул Колюня. – Речь может идти о мести.

Оксана Макаровна подошла к бару и вытащила из него бутылку коньяка.

– Хотите?

Опер отрицательно покачал головой.

– Я на работе.

– Погибло несколько контрактников, – сказала она. – История была довольно грязной. Хотя напрямую обвинить Романа в их смерти было нельзя, он был в курсе того, что происходит, и даже пальцем не шевельнул, чтобы этому помешать. Эти события отчасти повлияли на мое решение развестись с ним. Я и сама далеко не святая, люблю покупать дорогие красивые вещи, жить хорошо и с размахом, но при этом считаю, что для всего существуют определенные пределы. Одно дело – торговать налево оружием, обмундированием и стратегическими материалами, и совсем другое – из-за жалкой горсточки рублей убивать своих же русских солдат.

– Как это – убивать своих же солдат? – изумился опер.

– Роман не был организатором или инициатором всего этого, – генеральша выпила и мрачно посмотрела в пустую рюмку. – Я не уверена, что он смог бы что-либо изменить, даже если бы попытался. Если бы Роман вмешался и попытался предать дело огласке, он бы только нарваться на крупные неприятности, и уж наверняка поставил бы крест на своих мечтах о политической карьере. Мой муж был не более чем винтиком в огромной армейской машине, пусть даже позолоченным, но винтиком. Любой винтик легко заменить, но сам по себе он – ничто.

– Так что же все-таки произошло?

Красномырдикова поморщилась.

– Речь шла о деньгах контрактников. Офицеры силой заставляли их подписывать бумаги, после чего солдаты вместо зарплаты получали шиш с маслом, а офицеры клали их кровью заработанные рубли себе в карман.

– Какие бумаги?

– Всех солдат, демобилизовавшихся из Чечни, собирали в одно место и на несколько суток бросали в яму, где они, сидя на одной воде, дозревали до нужной кондиции. Потом в яму опускали лестницу. Солдаты по одному поднимались наверх. Их отводили к командиру роты. Командир клал перед дембилем листок бумаги и говорил: пиши, падла, сколько ты продал боевикам оружия, боеприпасов и обмундирования. Не подпишешь то, что от тебя требуется – снова пойдешь в яму, и будешь там задницу отмораживать до тех пор, пока не поумнеешь. Вот контрактники и писали под диктовку: продал боевикам пять шинелей, три шапки, автомат, столько-то гранат, столько-то патронов, из расчета, чтобы стоимость проданного обходилась как раз в заработанную за время контракта сумму. После некоторых махинаций с бумагами невыплаченные солдатам деньги офицеры клали себе в карман. Роман тоже неплохо погрел на этом руки. Ему регулярно отчислялся солидный процент.

– Суки, – процедил сквозь зубы Колюня.

– Не стоит обижать собак, – язвительно фыркнула генеральша. – Они бы до такого не додумались.

– Так как погибли солдаты?

– Разве не понятно? Кое-кто загибался естественным путем – попробуй посиди несколько дней зимой в яме без жратвы. С оформлением этих покойников проблем не возникало. А потом один умник решил устроить восстание. Дело было летом, можно было и яму худо-бедно перетерпеть, вот он и подговорил ребят стоять за свои деньги до последнего. Не могут, мол, они всех нас тут уморить, при демократии, мол, живем. Такого скандала даже армия не прикроет. Обещал шум поднять, журналистам все рассказать. Что было делать командирам? Не идти же всем под трибунал из-за одного упрямого идиота. Вот к нему и нескольким его наиболее рьяным сторонникам и применили усиленные меры убеждения, но блаженный придурок уперся до конца. Все на высшую справедливость уповал. В результате – несколько трупов со следами насильственной смерти. Дело, естественно, удалось замять, но поползли неприятные слухи. Вот и все. Имен погибших солдат я, к сожалению, не знаю.

– Спасибо, – сказал Чупрун. – Вы очень мне помогли.

– Жаль только, этим ребятам уже никто не поможет, – вздохнула Оксана Макаровна.

Марина Александровна, пошатываясь от голода и усталости, брела по Синяевскому проспекту. Она пыталась отыскать Нюхарика, сотрудничающего с ментами наркомана-стукача.

Адрес Нюхарика, скрепя сердце, дал Марине капитан Самарин, сотрудник Управления по борьбе с организованной преступностью. Сделал он это лишь для того, чтобы отвязаться от этой ненормальной Червячук. Марина Александровна не подозревала, что, расставшись с ней, капитан Самарин, пребывающий, как, впрочем, и все остальные сотрудники ГУВД, в курсе любовных страстей старшей оперуполномоченной убойного отдела, немедленно позвонил Нюхарику, описал ему внешность Марины и посоветовал для собственной безопасности держаться от этой женщины подальше, а лучше вообще на недельку-другую слинять из города, отдохнуть где-нибудь на даче.

Не обнаружив Нюхарика дома, Марина методично обследовала все притоны и злачные места, где тусовались синяевские наркоманы, но так и не напала на след вожделенного стукача.

От волнения Марина почти не могла есть. Вместо ужина вчера она выпила стакан апельсинового сока, а на завтрак ограничилась чашкой крепкого черного кофе и сухариком. Ночь Червячук провела без сна, вновь и вновь анализируя скудную информацию о Богдане Пасюке, которую ей удалось вытянуть из сотрудников отдела по борьбе с организованной преступностью.

Информация была отрывистой и противоречивой. Более того, коллеги из УБОПа были убеждены, что Богдан Пасюк – не настоящее имя торговца оружием. Никаких сведений о дате или месте его рождения, о его родителях, о школе, в которой он учился, или о местах его работы у милиции не было. Он не арестовывался, в тюрьме не сидел, а, может быть, арестовывался и сидел, но только под другим именем. Отпечатков его пальцев в картотеке тоже не оказалось.

Кое-какие отрывочные и противоречивые данные о Богдане были получены от стукачей, какие-то – от свидетелей, проходящих по делам, связанным с деятельностью синяевской группировки. Впервые в своей жизни Марина сталкивалась с подобной неопределенностью. Прямо не человек, а фантом какой-то.

«Я должна поесть, даже если мне этого не хочется, – подумала Червячук. – Иначе я окончательно ослабею и свалюсь без сознания прямо на улице. Я не могу себе этого позволить. Во что бы то ни стало необходимо найти его и выяснить, кто он такой. Этот человек – убийца. Я не позволю ему и в этот раз выйти сухим из воды. Он убил коммерсанта и генерала Красномырдикова. Я обязана довести это до конца и раз и навсегда поставить точку в этой истории».

Свернув к ближайшей закусочной, Марина Александровна заказала кофе и три пирожка с грибами.

Кофе подозрительно отдавал запахом цикория, а пирожки были холодными, помятыми и неаппетитными, как сырая лежалая картошка, но погруженная в свои мысли Червячук жевала и глотала машинально, не чувствуя вкуса.

Отхлебнув из чашки глоток сомнительной коричневатой бурды, Марина Александровна откусила кусок пирожка и, позабыв прожевать его, так и застыла с чашкой в руках, погружаясь в засасывающий водоворот времени и пространства, в который раз уносящий ее в далекое, прекрасное и такое мучительное прошлое…

Вернувшись в долину на следующий день после того, как мужчина, по которому она сходила с ума, вытащил ее из реки, Марина отыскала-таки его палатку, хоть это было и нелегко. Палатка оказалась спрятана за нагромождением скал и была почти незаметна снаружи. Чтобы пробраться к ней, приходилось протискиваться по узкому проходу между двумя огромными каменными глыбами.

Ее спасителя в палатке не оказалось. Стыдясь самой себя, Марина быстро обследовала его вещи в надежде обнаружить документы или хоть что-то, могущее дать представление о личности и характере человека, в которого она так жутко и безнадежно влюбилась.

Ничего. Она не нашла абсолютно ничего. Ни документов, ни записной книжки, ни книг, ни заметок, написанных его почерком. Только надувной матрас, спальный мешок, котелок, кружка, миска, одежда. Вещи, типичные для любого туриста.

Заложив руки за голову, девушка растянулась на спальном мешке. Глядя в серебристый потолок палатки, Марина улыбалась типичной для влюбленных глуповато-счастливой улыбкой. Теперь оставалось только ждать. Рано или поздно он вернется сюда. Сейчас для нее только это имело значение. Она была готова ждать его ровно столько, сколько потребуется, – час, месяц, год, а то и целую жизнь.

– Что ты здесь делаешь?

Марина вздрогнула и открыла глаза.

– Ты уже пришел? Извини, я ждала тебя и заснула. Я хотела вернуть твои кеды.

– Ты могла бы просто оставить их здесь. Скоро начнет темнеть. Ты рискуешь не успеть вернуться в лагерь к ужину.

– Я должна была еще раз поблагодарить тебя. Ты все-таки спас мне жизнь.

– Тебе повезло, что я случайно оказался рядом, вот и все, – пожал плечами он.

– Да, мне действительно повезло, – прошептала Марина, чувствуя, как румянец заливает лицо, а сердце бьется все быстрей и быстрей, словно соревнуясь с самим собой.

– Если хочешь, я провожу тебя до дороги на Шхельду.

Девушка покачала головой.

– Нет. Я не хочу уходить. Я хочу остаться с тобой.

– Послушай…

– Нет, это ты послушай. – Марина удивлялась самой себе. Она всегда презирала женщин, вешающихся на шею мужчинам. А сейчас она сама ведет себя, как… Она стеснялась произнести про себя это слово. Жар, разливающийся внизу живота, наполнял ее тело безумной дурманящей истомой, в которой сгорали и таяли все впитанные с детства представления о долге, совести, морали, достойном и недостойном поведения. – Я… Я хочу быть твоей.

– Я понимаю, что ты мне благодарна, но не стоит делать это из-за того, что я тебя спас.

– Нет, ты не понимаешь. Я делаю это не потому, что ты меня спас. Я делаю это, потому что я так хочу. Я не могу иначе.

По его лицу пробежала тень.

– Ты не подумай, я не такая, – словно оправдываясь, быстро забормотала Марина. – Это как наваждение. Наверное, я кажусь тебе сумасшедшей, но это сильнее меня. Клянусь, я никогда и ни с кем себя так не вела. Я даже еще не целовалась ни с кем. Ты будешь у меня первым.

«Ты будешь у меня единственным», – произнесла она про себя.

Не в силах больше сдерживаться, она стремительно приподнялась и обхватила руками его шею. Прикоснувшись к его сильному горячему телу, девушка содрогнулась, как от разряда электрического тока, уплывая в жгучий туман почти непереносимого наслаждения. Уже не помня и не контролируя себя, Марина торопливо и жадно целовала его лицо, губы, судорожно, до боли, прижималась к нему, инстинктивно пытаясь продлить безумие экстаза, сдержать нестерпимый напор прокатывающихся по ее телу ее мучительно-сладостных волн, огнедышащей лавой растревоженного вулкана вздымающихся вверх от пылающего жаром влагалища и разрывающих ее изнутри. Девушка откинулась назад, опрокидывая его на себя, и с восторгом почувствовала, как его тело отвечает ей.

Ее руки нащупали молнию на его шортах, надетых прямо на голое тело, рванули ее вниз. Нетерпеливая ладонь коснулась горячей и твердой пульсирующей плоти, той самой, от которой вчера, сидя на берегу реки, она не могла отвести глаз.

Его стон подхлестнул ее. Не дожидаясь, пока это сделает он, Марина торопливо сдернула вниз свои трусики, и, освободившись от них, судорожно подалась навстречу его устрашающей огромности. Почти теряя контроль над собой под напором вибрирующей в каждой клеточке ее тела страсти, Марина боялась боли и в то же время жаждала ее, жаждала ощутить его, принять его в себя всего целиком и, слившись воедино, больше никогда не расставаться.

Его руки ласкали ее грудь.

– Ты уверена? – услышала она пробившийся к ней словно издалека чуть хрипловатый шепот.

– Да, – выдохнула она. – Да, да, да.

Это было последнее, что она запомнила пред тем, как ее тело взорвалось изнутри, а душа, стремительно взметнувшись вверх, провалилась в бездонную пропасть наслаждения.

Она приходила к нему каждый день. Они гуляли по горам, готовили на костре душистый травяной чай, запекали в золе картошку, шутили, смеялись, занимались любовью.

Марина жила, как во сне. Она словно парила на крыльях счастья, ни о чем не задумываясь, ни о чем не беспокоясь, и даже не строя планов на будущее. Место мыслей заняли чувства. Она наслаждалась каждым мгновением волшебного общения с горами, с безоблачно-синим небом, со скалами, с лесом, со своим сказочным принцем, уверенная, что так будет всегда.

Марина до сих пор не знала настоящего имени своего избранника, но даже это ее не беспокоило.

– Забавно, я все еще не представляю, как тебя зовут, – сказала она, проснувшись в его объятиях на следующее утро.

– А как бы тебе хотелось меня называть?

– Даже не знаю. Ты чем-то неуловимо напоминаешь мне то ли Одиссея, то ли Синдбада-морехода.

– Почему? – удивился он. – Здесь же нет моря.

– Понятия не имею, – пожала плечами Марина. – Просто напоминаешь и все.

– Если так, можешь звать меня Синдбад. Одиссей – это слишком напыщенно.

– Но ведь это же не твое настоящее имя, – запротестовала она.

– Зато так интересней. Ты сама выбрала этот образ.

– Пожалуй, ты прав, – засмеялась девушка. – Синдбад. У меня такое чувство, что мы находимся в сказке. А меня отец называет Маруськой, хотя на самом деле я Марина. Синдбад и Маруська. Забавное сочетание, правда?

– Забавное, – согласился он, покрывая поцелуями ее грудь.

Все кончилось так неожиданно и внезапно, что Марина даже не поняла, что произошло.

Вернувшись в лагерь поздно ночью, она почувствовала голод. Достав из тумбочки баночку шпрот, девушка открыла ее, быстро перекусила и легла спать, предвкушая радость завтрашней встречи.

Проснулась она часа через полтора от резкой боли в животе. Казалось, в ее тело забивают острые раскаленные колья. К горлу подкатывал комок мучительной тошноты. Сердце билось тревожно и неровно, замирая на долгие мучительные мгновения. Глаза застилала темная пелена. Марина успела крикнуть, зовя на помощь, а потом потеряла сознание.

Очнулась она только через три дня, в больнице, слабая как новорожденный котенок, не понимая, что с ней, и где она находится. Над ней нависал белый потолок, вокруг были белые стены. Человек в белом халате щупал ее пульс.

– А вы везучая, – с мягкой усмешкой произнес врач. – Вам удалось выжить только чудом. Сильнейшее пищевое отравление. Если бы вас доставили в больницу на пять минут позже, вас уже не удалось бы спасти.

Девушка обвела глазами комнату.

– А где… – Она хотела сказать «Синдбад», но вовремя сообразила, что вряд ли он назвался в больнице этим именем.

– Что? – спросил врач.

– Ко мне никто не приходил?

– Никто.

– Сколько времени я здесь нахожусь?

– Три дня. Вы были без сознания.

– Три дня?! Господи, целых три дня!

Марина дернулась, пытаясь приподняться.

– Что с вами? – доктор придержал ее за плечи. – Успокойтесь. Вам нельзя волноваться.

– Я не могу здесь оставаться. Мне нужно идти. У меня дела.

– Но вы не можете, – возразил доктор. – Вы еще слишком слабы.

– Со мной все в порядке, – сказала Марина. – Действительно все в порядке.

Со шприцем в руке к ней приближалась медсестра. Девушка поморщилась от боли, когда игла вонзилась ей в руку.

«Сейчас. Сейчас я встану и пойду к нему, – думала она. – Почему так слипаются глаза? Наверное, от слабости. Надо просто собраться с силами и встать. И тогда я пойду к нему. Он наверняка страшно беспокоится. Он же не знает, где я».

– Заснула, – сказал врач, глядя на бледное запрокинутое лицо Марины.

Палатки на месте не оказалось.

«Не может быть, – подумала Марина. – Этого просто не может быть. Наверное, я ошиблась местом».

Она растерянно огляделась вокруг, надеясь, что страшное заблуждение рассеется. Нет. Ошибки быть не могло. Те же сосны, тот же узкий проход в скалах, угли костра, в котором они запекали картошку всего несколько дней назад. Он уехал. Как же он мог уехать, не увидевшись с ней, не сказав ей ни слова, не отыскав ее?

Неожиданно Марина поняла, что не знает ничего о своем возлюбленном – совершенно ничего. Ни имени, ни домашнего адреса, ни даже города, в котором он живет. Играя в волшебную сказку, она совсем забыла о грубой прозе жизни. Ей было так хорошо, что хотелось вообще позабыть о существовании внешнего мира. Уединившись в волшебном ущелье со своим сказочным принцем Синдбадом, Марина не хотела нарушать иллюзию их земного рая разговорами о родителях, учебе, планах на будущее. Зачем? У них впереди была вся жизнь, чтобы обсудить эти прозаические вопросы.

Все еще не веря в реальность происходящего, Марина принялась поспешно обшаривать землю, расщелины в скалах в поисках записки, которую Синдбад непременно должен был оставить ей. Он не мог просто так взять и исчезнуть после всего, что произошло между ними. Они были связаны навек узами чувств, которые невозможно было разорвать. Он уехал, потому что случилось что-то непредвиденное, но он наверняка оставил ей письмо. Просто его сдул ветер, или какой-то зверек утащил его, чтобы сделать подстилку для своей норы.

Обагрив небо кровавой дымкой, солнце закатилось за горный хребет. Захлебываясь солью слез, Марина, не чувствуя боли, ползала в темноте на коленях по колючкам и острым камешкам и ободранными до крови руками лихорадочно шарила по земле, пытаясь нащупать записку, которую оставил ей ее сказочный принц.

Женька Биомицин удачно совмещал профессии грузчика и лоточника. Готовясь отправиться на точку, он бодро загружал в грузовик ящики с товарами.

– Крекеры не трогай, – на всякий случай напомнил Андреич. – В них гранаты.

– Не беспокойся, я помню, – отмахнулся Биомицин.

Эпопея с гранатами длилась уже две недели. Отправляясь на очередную разборку с конкурентами, Глеб, опасаясь милицейских проверок на дорогах, закопал гранаты в здоровенный ящик, наполненный крекерами, а ящик задвинул в самый дальний угол грузовика.

Прибыв на место разборки Бычков пошарил в печенье, но гранат не обнаружил, а, поскольку время поджимало, махнул на них рукой, решив обойтись кулаками и пистолетом.

С тех пор то Глеб, то учредители, то лоточники время от времени наудачу лениво шарили в печенье, но гранаты как в воду канули. Привыкшие к подобным необъяснимым явлениям работники апокалиптического магазинчика отнеслись к ситуации философски, но везти взрывоопасные крекеры на лотки не решались.

– Можно тебя на пару слов? – Бычков пальцем поманил к себе Биомицина.

Заинтригованный Женька последовал за Глебом в дальний угол двора, где никто не мог услышать их разговор.

– Так ты следил или не следил за тем, как Гляделкин на венике вокруг магазина прыгает? – в лоб поинтересовался продавец.

– Да не следил я за ним, делать мне больше нечего! – возмутился Биомицин. – Я же еще вчера об этом сказал.

– Сказать-то ты сказал, да только я тебе не поверил. Вид у тебя был какой-то вороватый, и глаза бегали.

– Скажешь тоже – глаза бегали, – обиделся Женька. – У меня даже алиби на ту ночь есть. Железное.

– Железных алиби не бывает, – усмехнулся Глеб.

– У других, может, и не бывает, а у меня есть. Мне в полночь Регинка позвонила. Ты же знаешь, на нее в полнолуние вечно тоска накатывает. А тут вдобавок полнолуние пришлось на годовщину смерти ее волнистого попугайчика. Выпила она с горя, а потом мне позвонила. Так вот мы с Регинкой часа полтора хором по телефону песни пели. Сначала «Бандитскую столицу», потом «Воровской закон», потом про шалаву, про конвой, про шмон, про вертухая, про Магадан…

– Хватит, – махнул рукой Глеб.

Любимый репертуар директора он знал наизусть. В детстве Костина занималась в хоровом кружке и с тех пор испытывала нездоровую тягу к коллективному пению. Голос у нее бы приятный – низкий, глубокий, и работникам магазина нравилось, сидя за накрытым столом и в удовольствие потягивая водочку, распевать с директором задушевные бандитские песни.

К сожалению, застольными песнями Регина не ограничивалась. Пару раз в неделю, почему-то обязательно среди ночи на нее накатывало неутолимое желание отвести душу. Открыв наугад записную книжку, Костина набирала номер первого попавшегося сотрудника и предлагала ему спеть хором по телефону. Работники магазина не могли ответить начальству отказом, кроме того, все любили добродушную и отзывчивую Регинку и с удовольствием составляли с ней дуэт.

– Да, алиби у тебя действительно железобетонное, – согласился Бычков.

– Я же говорил, – пожал плечами Биомицин. – Что я, вольтанутый – по ночам в засаде у магазина с камерой сидеть.

– Ладно, иди, работай, – отпустил его Глеб.

Колюня без особой надежды в очередной раз нажал на дверной звонок.

– Интересно, куда она подевалась? – задумчиво осведомился полковник Обрыдлов.

Обычно он не ездил на такие, не представляющие особой сложности задержания, но тут был особый случай. Кроме того, Ивану Евсеевичу было любопытно посмотреть, как живет популярная певица. Его пятнадцатилетняя дочь была страстной поклонницей Лады Воронец.

– Странно как-то все это. Ее импресарио понятия не имеет, куда могла подеваться Лада, – заметил Чупрун. – Она должна была приехать в студию для записи нового альбома, но так и не появилась, а, если верить словам импресарио, она еще ни разу не пропускала записи.

– Позвони-ка еще раз, – велел полковник.

– Напрасно жмете на звонок, – послышался голос у них за их спиной.

Милиционеры обернулись.

Опустив на землю тяжелые хозяйственные сумки, полная женщина лет пятидесяти вытаскивала из кармана связку ключей.

– Поклонники, что ли? – поинтересовалась она.

– Милиция, – коротко отрекомендовался Иван Евсеевич и продемонстрировал женщине свое удостоверение личности.

– Милиция? – удивилась та. – За автографом пришли, или Лада натворила что-нибудь?

– Простите, а вы кто будете? – задал встречный вопрос Обрыдлов.

– Домработница я. Нина Васильевна Куземко. А звонить в ворота бесполезно. Во-первых, звонок не работает, а, во-вторых, хозяйки сейчас нет дома. Она новый альбом записывает. Я всегда прихожу убирать, когда ее нет дома, чтобы не мешать.

– Мы звонили импресарио Лады, – сказал Колюня. – Воронец не пришла не запись. Вы позволите войти и осмотреть дом?

– Даже не знаю, – заколебалась домработница. – Хозяйка вообще-то не велит мне никого пускать, но вы все же милиция…

– Уверен, что Лада не станет вас ругать, – обаятельно улыбнулся полковник.

– Ладно, пойдемте, – вздохнула Нина Васильевна, отпирая калитку.

Из открытого окна стоящего в глубине участка дома донесся собачий вой. Он был долгим и пронзительно-печальным, но в то же время на удивление мелодичным.

– Ваша хозяйка часто оставляет открытыми окна, когда уходит? – поинтересовался Колюня.

– Нет, никогда, – удивленно ответила домработница. – Странно все это. Может, она дома? И Алла Борисовна почему-то воет. Раньше она этого не делала.

– Алла Борисовна? – изумился Обрыдлов. – Пугачева? Она что, собаку имитирует?

– Да нет, какая Пугачева, – поморщилась Куземко. – Алла Борисовна – это голая мексиканская собачка.

– Голая? – вскинул брови Колюня. – Почему голая? Ее что, побрили?

– Зачем ее брить? Она от природы лысая. В Мексике жара страшная – так зачем ей шерсть?

Входная дверь оказалась заперта.

– Лада! Вы дома? – заходя в прихожую, крикнула домработница.

На звук ее голоса, заливаясь истерическим лаем, выскочила Алла Борисовна.

– Очень странно, – покачала головой Нина Васильевна. – Что-то тут не так.

– Позвольте, мы посмотрим, – отстранил ее полковник Обрыдлов.

Дверь в гостиную была приоткрыта. Колюня распахнул ее и застыл на пороге.

– Пожалуйста, не заходите сюда, – попросил домработницу Иван Евсеевич.

Первый день работы на лотке оказался для Дениса на редкость плодотворным, как в смысле заработка, так и в плане приобретения жизненного опыта. Лоточница Лида, твердо решив наставить на путь истинный не приспособленного к жизни интеллигента, щедро делилась с ним накопленным и приумноженным поколениями продавцов опытом обвеса покупателей. Зыков даже не подозревал, что в столь, казалось бы, нехитром деле, как завешивание продуктов, существует такое невероятное количество деталей и нюансов.

Чтобы мясо весило больше, в срезы крупных трубчатых костей рекомендовалось забивать молотком очищенные от мяса ребра.

Накладывая в полиэтиленовый пакет селедку, изогнутой чашечкой ладонью следовало незаметно доливать в него рассол.

К предназначенной для продуктов чашке весов на тонкой ниточке подвязывалась пятидесятиграммовая пачка чая. Перед началом завеса она незаметно лежала на прилавке за весами, а стрелка весов, согласно правилам торговли, строго застывала на нуле. Взвешивая товар, продавец легким движением пальца сбрасывал пачку с прилавка, обеспечивая таким образом недовес в пятьдесят граммов. Перед следующим завесом пачка незаметно возвращалась на прилавок.

Чтобы не терять деньги на покупателях, берущих чересчур большое количество какого-либо продукта, продавцы, отговариваясь тем, что у них нет гирь, завешивали товар в несколько приемов, наваривая себе с помощью пачки чая или других не менее хитроумных трюков трюков по 50 граммов на каждом завесе, и так далее, и тому подобное.

Лида называла свой курс «Школой лоточного мастерства».

– Слышал историю о том, как Глеб директора обвешивал? – весело спросила она.

– Нет, – помотал головой Денис. – Расскажи.

– Недавно Регинка попросила Бычкова завесить ей кусок сыра. Глеб завесил, называет цену. Она удивляется – что-то уж слишком дорого получается. Стала сама перевешивать. Получилось еще дороже. Тут Костина начала гири проверять. Гири в порядке оказались. Сняла крышку весов, а под ней болты и гайки навалены. Регинка страшно разозлилась и заставила Глеба написать расписку, что он обязуется больше никогда не обвешивать директора.

– Здорово, – восхитился Зыков. – А это обязательно – обвешивать покупателей? Мы же, вроде, и без того хорошо зарабатываем, а зарплаты у людей сейчас такие, что часто и на еду не хватает. Как же можно у них воровать?

Лоточница с жалостью посмотрела на него.

– Тебя в детстве, случайно, из окна не роняли?

– Да, вроде, нет, – смущенно пожал плечами журналист.

– Ты когда-нибудь слышал про такое понятие – выживание?

Денис кивнул.

– Так вот. Торговля выживает обвешивая. Мы ничего ни у кого не воруем. Мы лишь, как птички, отщипываем крошечные кусочки. Как говорится, с миру по нитке – нагому на рубашку. Каждый выживает своим способом. Кто-то таскает продукцию с предприятия, кто-то уклоняется от уплаты налогов, словом, народ крутится, как может. Никто ничего тебе даром не даст.

Возьми хоть торговлю на лотке. Ты знаешь, сколько взяток нужно заплатить для того, чтобы получить законное право торговать? Не знаешь. А зря. Намного больше, чем ты себе представляешь. А еще, помимо чиновников и бюрократов, надо кормить ментов и бандитов. Хорошо быть честным, когда все вокруг честные, только честных людей даже в кино сейчас не часто увидишь.

И не позволяй вводить себя в заблуждение статистикой средних доходов на душу населения. У нас только по статистике в стране у людей денег нет, потому что ни один дурак не помчится доносить о своих доходах в налоговую инспекцию. У всех работников магазина зарплата около двадцати долларов в месяц, естественно в пересчете на российские рубли, то есть все мы официально находимся за чертой бедности. Учредители, естественно, получают больше, аж по сорок пять долларов. Это официальная статистика, а на самом деле Регинка за ночь в ресторане двести долларов запросто выбрасывает.

Чиновники и менты тоже свои взятки в налоговую декларацию не заносят, и выходит, что живут они на скромную среднюю зарплату, а большинство бандитов вообще безработные – даже могут на пособие претендовать. Так вся страна живет. Так неужели ты хочешь быть на всю Россию единственным честным придурком, действительно живущим на двадцать долларов в месяц?

– Придурком быть не хочу, – вздохнул Зыков. – И на двадцать долларов в месяц тоже не хочу жить. Но быть честным все-таки приятно.

– Вот когда все будут честными, тогда и ты будешь, – подвела итог Лида.

Денис так и не смог пересилить себя и начать обвешивать покупателей. Когда лоточница отворачивалась, он иногда подбрасывал особенно бедно одетым старичкам несколько лишних карамелек, а то и отпускал «с походом» сыр или колбасу.

Его напарница сочувственно вздыхала и качала головой, исподтишка наблюдая за этим симпатичным, но на удивление бестолковым парнишкой. Когда-то давно и она была такой же наивной, верящей в честность, добро и справедливость. Ничего. Жизнь еще расставит все по своим местам.

За десять минут до закрытия магазина вернувшиеся с точек лоточники сложили наличность в общак, и, с азартом пересказывая друг другу случившиеся за день события, принялись накрывать в подсобке стол для традиционных вечерних посиделок. С ужасом окидывая взглядом выставляемые на клеенчатую скатерть бесконечные ряды бутылок с яркими разноцветными этикетками, Денис задавался вопросом, действительно ли в человеческих силах выпить за один вечер такое количество алкоголя и остаться после этого в живых.

– К сожалению, я не смогу к вам присоединиться, – сказал он Глебу. – У меня свидание с Катей.

– Так уж и быть, отпустим тебя, причина уважительная, – подмигнул ему продавец.

– Так я пойду?

– Подожди.

Бычков вынул из общака пачку купюр и, отсчитав три тысячи рублей, протянул их журналисту.

– Так много? За день торговли? – изумился Зыков.

– А мы не бедствуем, – хохотнул Бычков. – Да бери, чего ты ждешь? Сводишь свою дрессировщицу в ресторан. Девушкам нравятся рестораны.

– Спасибо, – сказал Денис.

– Всегда пожалуйста, – усмехнулся продавец.

Богдан Пасюк снял трубку телефона-автомата, и, набрав номер, который ему дала Чен Юэнь, заговорил на путунхуа. Суть разговора сводилась к тому, что Богдан пытался выяснить, где в Москве можно приобрести сделанное из лучших сортов риса Желтое Шаосинское вино.

Из данного ему пространного и несколько туманного объяснения торговец оружием заключил, что встреча с Сы состоится завтра на территории принадлежащего Шанхайской группировке особняка, по иронии судьбы расположенного в Китайском проезде неподалеку от Кремля и набережной Москва-реки.

Большую часть особняка занимал китайский ресторан «Пурпурный дракон», а оставшаяся площадь формально принадлежала «Китайской культурной ассоциации» – организации, не проявляющей излишней общественной активности и существующей в основном на бумаге. Именно там Богдан и должен был встретиться с лидером «Шенсыбана».

Колюня влетел в апокалиптический магазинчик минут через пятнадцать после того, как Денис ушел на свидание с Катей.

– А где журналист? – торопливо спросил он у Глеба Бычкова. – Я заскочил всего на пару минут. Хочу потолковать с ним.

– Уже ушел. Я передам ему, что ты заходил. Так как продвигается расследование?

– Я поэтому и пришел. Расследование закончено. Убийцей оказалась Лада Воронец. Более того, вчера она совершила еще одно убийство – зарезала какую-то девушку, ее личность пока не установлена, да и сама отбросила коньки, вероятнее всего, от передозировки наркотиков. Вскрытие еще не произведено.

– Вот это да! – присвистнул Бычков. – А откуда такая уверенность, что это именно Воронец убила генерала?

– Около тел была обнаружена видеокассета, – объяснил Чупрун. – На ней оказалась полностью заснята сцена того, как Воронец убивает кошку и ест ее мозг. Эти лесбийские сектантки полностью сбрендили. Скорее всего девушка шантажировала певицу этой пленкой, та окончательно съехала с катушек и зарезала ее. Потом приняла ударную дозу наркотиков и сама загнулась, причем прямо над трупом жертвы.

– А убийство генерала тоже заснято на этой кассете?

– Нет, – покачал головой Колюня. – Судя по всему, кто-то установил видеокамеру, наведя ее на наиболее ярко освещенный участок около стены магазина, включил ее около одиннадцати часов ночи и ушел. Поскольку убийство генерала произошло в другом месте, в кадр оно не попало. Хотел бы я знать, кто это заснял. Этот человек должен был заранее знать, что Воронец собирается прикончить кошку около магазина.

– Любопытно, – задумчиво произнес Глеб. – А как выглядела убитая девушка?

– Блондинка, на редкость хорошенькая, длинные волосы, аппетитные формы, круглое лицо, голубые глаза, лет семнадцати-восемнадцати. Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Да нет, я просто так спросил, из любопытства.

– Ну ладно, я побежал, – заторопился опер. – Передай Денису, чтобы завтра мне позвонил и заглянул на Петровку. Будет у него материал для статьи, да еще какой!

– Обязательно передам, – кивнул головой продавец.

Богдан Пасюк аккуратно вел свой золотистый «шевроле-камаро» в плотном потоке иномарок и отечественных машин. Он не пытался, подобно большинству новых русских, продемонстрировать окружающим крутизну своей тачки, и спокойно реагировал на то, что патриотично настроенные владельцы проржавевших «Жигулей», натужено хрипя моторами, время от времени обгоняли его, издевательски сигналя и наслаждаясь восхитительным ощущением того, что на своем отечественном металлоломе они «сделали» этого богатенького фраера.

Богдан вообще не нуждался в том, чтобы что-то кому-то доказывать. Он чувствовал себя настолько самодостаточным и отделенным от остальной человеческой массы, что иногда казался себе кем-то вроде инопланетянина, затерявшегося в орущей, страдающей, смеющейся, пылающей ненавистью или страстью толпе чуждых ему существ.

Мысли Пасюка вновь и вновь возвращались к разговору с Психозом.

«Даю тебе два дня», – сказал синяевский авторитет.

Если за два дня он не убедит Марину оставить его в покое, Психоз уберет ее. Проблема заключалась в том, что Богдан понятия не имел, как подступиться к обезумевшей Маруське.

«А может, оставить все, как есть? – тоскливо подумал он. – С чего вдруг я так забочусь о ней? Я даже не узнал ее, когда увидел. Эта совсем не та женщина, с которой я когда-то был близок. Она стала страшной как смертный грех, да и характер у нее оказался в точности таким, как я и предполагал.

Вместо того чтобы приспосабливаться к миру, такие люди, как Маруська, пытаются изменить и его, и окружающих людей, вгоняя их в рамки своих абсурдных представлений. Выигрывая, они становятся диктаторами, а, проигрывая, они ломаются. Для них не существует такого понятия, как компромисс. К сожалению, с этой женщиной невозможно договориться. Ей невозможно что-либо объяснить, потому что она способна слышать только себя.

Пятнадцать лет назад я исчез, полагая, что так будет лучше для нас обоих, что Марина забудет меня, но, к сожалению, она меня не забыла. Я должен был предвидеть, что ее любовь перерастет в одержимость. Если бы я повел себя иначе, возможно, мы оба не оказались бы сейчас в этой идиотской ситуации».

Богдан вздохнул и с раздражением взъерошил волосы рукой. Как и пятнадцать лет назад, Маруська поставила его перед тяжелой моральной дилеммой.

«Если я ничего не предприму, ее убьют, – думал Пасюк. – Ну и что с того? Каждый день в этом мире умирают тысячи людей. Просто еще один мотылек сгорит в пламени свечи так же, как когда-либо сгорю и я. Так не лучше ли оставить все как есть?»

Богдан считал себя непревзойденным мастером лжи. Вот уже много лет он вел одному ему понятные игры с сильными мира сего, с банкирами и членами правительств, со спецслужбами разных стран и с могущественными мафиозными группировками. Но чем искуснее он лгал другим, тем яснее понимал одну простую истину: ни в коем случае нельзя обманывать самого себя. Несмотря на все свои логические рассуждения, в глубине души Пасюк прекрасно понимал, почему он не может оставить все как есть. Эта растолстевшая, вздорная и никому не нужная баба-мент была единственной женщиной на свете, которую он когда-то любил.

Аккуратно припарковав машину у кромки тротуара, Богдан вынул из кармана сотовый телефон и стал набирать номер Марины, с удивлением чувствуя, как сильно у него забилось сердце. Он не вспоминал о своей юношеской любви почти пятнадцать лет, вернее не позволял себе о ней вспоминать. Воспоминания могли заставить его усомниться в правильности принятого когда-то решения. Прошлое все равно нельзя было изменить. Так стоило ли терзать себя сомнениями и сожалениями?

Сейчас логичность и ясность мысли, которыми Богдан так гордился, подводили его. На мгновение ему даже показалось, что время повернуло вспять, что можно было переиграть прошлое, все исправить и вернуть. Он не должен был просить врача скрыть от Марины его визит. Надо было остаться в больнице рядом с ней, дождаться, пока Маруська придет в себя, все объяснить. Хотя бы попытаться. Возможно, она бы поняла, а если бы и не поняла, то хотя бы простила.

Если бы он тогда не поступил, как трус, возможно, сейчас Маруська была бы совсем другой, красивой, уверенной в себе, счастливой женщиной. Она могла выйти замуж за хорошего человека, родить детей, осуществить все свои мечты. В том, что этого не произошло, есть доля и его вины.

Сжимая в потеющей от волнения ладони телефонную трубку, Пасюк, к своему удивлению, чувствовал себя так же, как пятнадцать лет назад, когда, сидя в отделении реанимации у больничной койки, он держал за руку спящую после промывания желудка Марину.

Трубка выдала несколько длинных гудков, а затем с пленки автоответчика зазвучал жесткий и безжизненный голос женщины, которую он когда-то любил.

«Даже хорошо, что это автоответчик», – с трусливым облегчением подумал Богдан.

– Маруська, – произнес он предательски дрогнувшим голосом, и растерянно замолчал, не зная, что сказать.

«Так нельзя, – мысленно одернул себя Пасюк. – Так будет только хуже».

– Маруська, это я. Я понимаю, что не имею права ни о чем тебя просить, но, ради всего святого, ради того, что когда-то было между нами, перестань меня разыскивать. Сегодня я уезжаю из страны и скорее всего больше никогда сюда не вернусь. Поверь, я забочусь о тебе, а не о себе. Я…

В трубке раздались гудки, означающие, что минута, отпущенная для записи сообщения, истекла.

– Проклятье, – выругался Пасюк, в бессильной ярости откидывая голову на обтянутую желтой кожей спинку сиденья. – Это не сработает. Она не послушается и не остановится. Похоже, я все окончательно испортил.

Вечернее застолье в апокалиптическом магазинчике достигло зенита.

Сотрудники ТОО «Лотос» возбужденно обсуждали убийство генерала Красномырдикова, смерть Лады Воронец, лесбиянок, сектанток, сдвинутых по фазе эстрадных звезд и прочие животрепещущие темы. Глеб намеренно не упоминал о том, что рядом с трупами милиция обнаружила кассету, на которой была записана сцена убийства кошки. Также он не стал описывать внешность зарезанной Ладой девушки.

Бычков внимательно наблюдал за Биомицином, но Женька не проявлял ни малейших признаков озабоченности или беспокойства. Судя по всему, он был не в курсе, что его любовница пыталась шантажировать Ладу. Биомицин, как, впрочем, и все остальные, решил, что последнее убийство, совершенное Ладой, было убийством из ревности – лесбы, они ведь все немного вольтанутые.

«Надо проверить, действительно ли зарезанная девушка была Женькиной подружкой», – решил продавец.

– Биомицин, помнишь, ты рассказывал, что у тебя любовница была, блондинка, тоже хотела певицей стать? Ты еще встречаешься с ней? – забросил пробный шар Глеб.

– А как же, – ухмыльнулся Женька. – Позавчера вечером ко мне забегала. Говорила, скоро станет звездой. Вроде, ей предложили сниматься в каком-то фильме вместе с Ладой Воронец. Жаль, теперь все сорвется. Представляете, если бы она через несколько лет прославилась, я мог бы хвастаться, что трахал звезду эстрады. Даже мемуары мог бы написать.

– А она хорошенькая? – спросил Бычков. – Для шоу-бизнеса ведь одного голоса мало, главное – внешность иметь.

– Ну, с этим у нее все в порядке, – гордо сказал Биомицин. – Такая девочка, что просто пальчики оближешь. На Наташу Королеву похожа. Фигуристая – все при ней. Тоже хохлушка, только светловолосая, глаза голубые, в самом соку – ни один мужик мимо спокойно не пройдет. Такой и петь не надо, лишь бы рот умела открывать.

«Не станет она звездой», – подумал Глеб, но вслух ничего не сказал.

Катя с Денисом лежали на траве около озера под склонившейся над водой плакучей ивой, словно сошедшей с изображенного на шелке китайского пейзажа. К вечеру жара спала, и народу было немного. Отдыхающие в основном кучковались на песчаном пляже, расположенном на противоположном берегу.

– Знаешь, это даже странно, – сказал Денис. – Мне безумно нравятся работники магазина.

– Что же в этом странного? – удивилась Катя. – Мне они тоже нравятся. На редкость милые люди.

– Милые? – недоверчиво посмотрел на нее Зыков. – Ты называешь их милыми?

– А чем, интересно, тебя не устраивает такое определение?

– Да ведь добрая половина сотрудников «Лотоса» – это психи, бандиты, воры, бывшие зэки, алкоголики, или деды, даже убийцы есть. Дерутся, жульничают, тащат все, что плохо лежит, покупателей обвешивают. И развлечения у них те еще – Шайбу вешают, фанеру Гляделкину пробивают, крыс жрут. Ты считаешь, что к ним применимо слово «милые»?

– Но ведь они тебе нравятся?

– В этом-то все и дело. Именно это меня и пугает.

– Пугает? Почему?

– Даже не знаю. Все это как-то неправильно. Эти люди словно выворачивают все наизнанку. У них совершенно другие представления о морали, этике, гуманности. Этот магазин дурно влияет на меня. Я проработал в ТОО «Лотос» всего несколько дней, а у меня уже начался необратимый сдвиг в шкале моральных ценностей. Еще немного – и я вообще перестану понимать, что хорошо, а что плохо.

– Так ведь это апокалиптический магазинчик, – усмехнулась Серова. – Он особенный. Не удивительно, что он меняет тебя. Он ломает сложившийся у тебя стереотип восприятия мира.

– Как это? – удивился журналист.

– Очень просто. Что тебе внушали с детства? Преступники плохие, добропорядочные граждане хорошие. Жулики плохие, честные люди хорошие. Алкоголики плохие, трезвенники хорошие. Бандиты плохие, менты хорошие.

– А разве это не так?

– Теоретически оно, может быть, и так, но посмотри, что происходит на практике. В магазинчике ты проработал всего пару дней, а тебе уже кажутся симпатичными бандиты, алкоголики и бывшие зэки. Ты вырос среди преподавателей и научных работников, заложивших в тебя принятые в этой среде представления о морали и аморальности, об этике и гуманности, но ты понятия не имел о том, как живут и какими правилами руководствуются люди из других слоев общества. Скажи, только честно, разве мир научных работников такой уж честный и моральный?

– Лучше не спрашивай! – вздохнул Денис. – Мой отец возглавляет кафедру в институте. Послушала бы ты его!.. Преподаватели вымогают у студентов деньги за хорошие оценки, научные руководители втихаря толкают кавказцам научные работы своих аспирантов, а потом говорят: «очень жаль, но по аналогичной теме только что прошла защита там-то и там-то, но ничего, вы молоды, у вас все впереди, новую диссертацию напишете». Конечно, и у них в институте, как и везде, есть порядочные люди, но от них, к сожалению, почти ничего не зависит.

– Вот видишь. Представители твоей среды тоже далеко не ангелы. Только, нарушая закон, они попадаются реже, чем бандиты или работники торговли, а если и попадаются, то общество снисходительнее к их проступкам, все-таки это солидные люди с высшим образованием, а не какая-то синяевская шпана.

– Но они по крайней мере не дерутся, не убивают.

– Потому что не умеют. Они выросли в другой среде, и для достижения своих целей используют другое оружие: доносы, клевету, интриги, анонимки. Это оружие не производит столько шума, как гранаты, пистолеты и автоматы, поэтому средства массовой информации, за редкими исключениями, вообще не уделяют внимания разборкам в научной среде.

В Испании во времена Франко Жозе Пла, самый известный каталонский писатель при помощи доносов уничтожил на корню всех своих потенциальных конкурентов. Благодаря его стараниям, писателей, которые могли бы затмить его, сгноили в тюрьме или расстреляли. Расстреливал, конечно, не Пла, но в итоге он стал выдающемся деятелем культуры, а имен уничтоженных им соперников уже никто давно и не помнит. Так чем он лучше Психоза? Чем он лучше Глеба Бычкова? Таких примеров тысячи, но никому до этого нет дела. Вокруг престижных литературных и научных премий разыгрываются такие закулисные игры с шантажом и рэкетом, что даже синяевские бандиты могли бы позавидовать. Так, по-твоему, если человек образован, если он не дерется и не стреляет, значит, он хороший?

– Но если так рассуждать, выходит, что мир полон мерзости.

– А разве лучше считать, что он совершенен? Добро и зло, грязь и красота не могут существовать друг без друга, потому что они познаются только в сравнении. Приняв этот факт, ты поймешь, что существуют два способа восприятия мира: ты можешь выискивать грязь, расстраиваясь от того, как мир несовершенен, или же ты можешь наслаждаться расцветающей в этой грязи красотой. В этом случае даже грязь перестанет вызывать у тебя отвращение, и ты станешь относиться к ней, как к фону, оттеняющему красоту.

Название апокалиптического магазинчика глубоко символично: ТОО «Лотос». Цветок лотоса – это красота, расцветающая в грязи. Тебе хорошо в компании бывших зэков и алкоголиков именно потому, что в среде, которую люди твоего круга относят к категории грязи, ты смог разглядеть красоту. Ты хоть понял, чем именно тебе нравятся работники магазина?

– Даже не знаю, – пожал плечами Денис. – Они какие-то… живые, что ли. Искренние. И отношения у них человечнее. Ссорятся, мирятся, дерутся, матерятся, пьют за дружбу и мир во всем мире, но остаются при этом самими собой, не лгут, не лицемерят, изображая из себя праведников. Рядом с ними я чувствую, что совсем не знаю жизни. Все оказывается совсем не так, как я полагал, учась в университете.

– Ты просто избавляешься от наивности. То, что по идее должно быть хорошим, неожиданно оказывается не таким уж хорошим, а плохое, как ни странно, оказывается не настолько плохим.

– Наверное, ты права.

– Со мной тоже так было. Меня учили верить в определенные истины, а потом я убедилась, что эти истины не соответствуют действительности. С самого рождения членов общества учат во что-то верить. Люди верят в родителей, в друзей, в правительство, в партнера по браку, в систему правосудия, в богов, в справедливость и так далее. Само существование общества подразумевает коллективную веру в некие общепринятые ценности, законы и идеалы. Именно поэтому управляющие обществом структуры стараются выдавать рядовым гражданам лишь ту информацию, которая питает веру, поддерживающую структуру общества, и тщательнейшим образом скрывают факты, которые могут эту веру подорвать.

Тоталитарные режимы для манипуляции человеческим стадом традиционно воздействуют на религиозные и националистические чувства, призывают следовать традициям, искусно разжигают ксенофобию.[4]

Демократические правительства прибегают к тем же самым испытанным рычагам управления, но действуют они более мягко, не навязывая гражданам нужную точку зрения при помощи силы, а мастерски формируя у населения через средства массовой информации так называемое «общественное мнение». Народу не диктуют, как именно он должен думать, его лишь с навязчивой периодичностью информируют о том, как думают наиболее уважаемые граждане, выдающиеся деятели науки или культуры, именующиеся «лидерами общественного мнения».

Верующих учат верить в Бога, атеистов учат в Бога не верить, американцев учат проявлять инициативу и быть предприимчивыми, в Японии, наоборот, предприимчивость и инициатива считаются постыдными, главное там – не выпячивать свои сильные качества, ни в коем случае не проявлять индивидуальности и ничем не выделяться в коллективе.

Когда я начала дрессировать собак, я неожиданно поняла, что люди очень похожи на них. Знаешь, например, в чем разница между собакой, работающей по взрывчатке и собакой, работающей по наркотикам?

– На разные запахи реагируют? – предположил Денис.

– Нет. Собака может искать предмет с любым запахом. Разница заключается в том, что собака, работающая по взрывчатке, ни в коем случае не должна брать в рот и приносить хозяину предметы. Она никогда не играет с палкой или с мячиком, она вообще не имеет права хватать что-либо зубами. Собака, работающая по наркотикам, поступает в точности до наоборот. Для первой собаки жизненное кредо – ни в коем случае не брать ничего в рот, кредо второй собаки – отыскать предмет и принести его хозяину. У пса, сторожащего заключенных, свой набор догм, у собаки-поводыря – свой. Их проблема в том, что этот набор догм ограничен, и они уже не способны выйти за его пределы.

Средства массовой информации искусно манипулируют сознанием людей, закладывая в него выгодные для правящего социума программы. Они могут превратить вора и бандита в героя, а героя представить ничтожеством. Грязь они выдают за красоту, а красоту превращают в грязь. В зависимости от того, что выгодно определенным структурам, они учат людей или приносить палку или не брать ничего в рот. Иногда, когда в обществе назревает кризис, оно может разделиться на два или несколько лагерей, и между теми, кто приносит палку, и теми, кто и не берет ничего в рот, даже может начаться гражданская война. К сожалению, общество не учит своих членов главному искусству – умению сознательно выбирать способ реагирования, то есть действовать разумным и осознанным образом, при необходимости выходя за ограничительный барьер догм.

Адольф Гитлер, гениальный манипулятор общественным мнением, ухитрившийся, эксплуатируя идею сверхчеловека, превратить целую нацию в жестоких и фанатичных убийц, писал в «Майн Кампф»: «Народ с большей легкостью поверит в большую, а не в маленькую ложь. Если эту ложь повторять достаточно часто, рано или поздно люди поверят в нее».

Когда государственная система не удовлетворяет потребности ее членов, когда направленная на создание поддерживающей государство веры ложь перестает воздействовать на определенные группы населения, в обществе начинают возникать замкнутые социумы, живущие по своим собственным законам и удовлетворяющие потребности своих членов лучше, чем это делает официальная власть. Именно такими социумами являются мафия, религиозные общины, секты, тайные кланы и секретные объединения. Это своеобразные «государства в государстве». Некоторые из них становятся настолько могущественными, что даже начинают диктовать свои законы официальной власти.

Социумы чем-то напоминают племена, считающее соплеменников своими, а представителей других племен – чужими. Поэтому беспощадность или непорядочность по отношению к «чужакам» может не ассоциироваться у членов социума с проявлениями аморальности.

Российская милиция по сути своей уже давно сама превратилась в мафию, в общество, живущее по своим законам. Она черпает деньги из тех же источников, что и бандиты, она пытает и убивает чужаков, покрывая пытки и убийства при помощи данной ей власти, но делает это с несравненно меньшим размахом и жестокостью, чем бандиты. В то же время милиция продолжает выполнять свою функцию, она борется с преступностью и плохо ли, хорошо ли, но делает свою работу, очищая страну от мелкой швали, от воров, убийц, насильников и мошенников. Другое дело, что крупную рыбу она упускает, но тут существуют свои правила игры, которые нельзя нарушать.

С другой стороны, крупные преступные кланы, как хорошо известно из истории американской и итальянской мафии, с риском для жизни заработав первоначальный капитал, частично или даже полностью переходят на легальный бизнес, вкладывая деньги в производство и создавая рабочие места для многих тысяч людей. Все это – естественные исторические процессы, в которых, как секретные компоненты в котле средневекового алхимика причудливо перемешиваются добро и зло, грязь и красота, высокие идеалы и низкие страсти, любовь и ненависть, отчаянная борьба за выживание и неукротимое стремление к власти.

Армия – это тоже мафия. На генерале Красномырдикове клейма негде было ставить, и многие об этом знали, – а ведь он стал народным депутатом, мог бы и в президенты пролезть, если б топором не зарубили.

Если внимательно изучить историю человечества, легко убедиться, что государства нередко обращаются со своими гражданами даже более жестоко, чем тайные кланы ведут себя по отношению к чужакам, поэтому нет ничего удивительно в том, что членство в мафиозной организации для многих людей оказывается намного более привлекательными, чем подчинение официальной власти. Каждое официальное или неофициальное сообщество, точно так же, как первобытные племена, так же, как повинующиеся природному инстинкту животные, борется за территорию, влияние и власть. Это – закон выживания.

Менты, сплошь и рядом нарушая уголовное и гражданское законодательство, втихаря мочат принадлежащих к другому племени бандитов, а то и случайных граждан. Племя урок грабит племя фраеров, племя политиков нещадно выдаивает деньги из обнищавшего народа. Тем не менее если ты окажешься внутри какого-то племени, поймешь его структуру, его законы, систему взаимоотношений, нет ничего странного в том, что члены этого стоящего вне государства общества покажутся тебе симпатичными, а их доводы – логичными и обоснованными. Нечто в этом роде произошло у тебя с апокалиптическим магазинчиком. Племя приняло тебя, а ты принял его. Вот и все.

– Ты говоришь так, словно оправдываешь бандитов.

– Я не оправдываю бандитов, я просто стараюсь принимать жизнь какой, какая она есть. Возьми Глеба Бычкова. Несомненно, он бандит, он нарушает закон, он обвешивает покупателей, но, как ни странно, несмотря на все это по своим человеческим качествам он может дать фору многим законопослушным гражданам. Просто он принадлежит к другому племени. Так сложилась его жизнь.

– Ты снова права. Но как-то все это грустно.

– Все зависит от того, с какой точки зрения на это посмотреть. Знаешь, в чем разница между оптимистом и пессимистом? В том, что когда оптимист говорит, что стакан наполовину полон, пессимист полагает, что он наполовину пуст. По мне уж лучше радоваться от того, что бандит оказался симпатичным человеком, чем грустить при мысли, что хороший человек оказался бандитом.

В этом мире все так сложно и запутано, что в нем почти не осталось черных и белых тонов – лишь вариации серого цвета. Я предпочитаю не ломать голову над тем, какой оттенок серого чернее, а какой белее. Когда-то я приняла для себя идею, сформулированную тайным кланом Шоу-Дао. Эта идея звучит примерно так: «Нельзя изменить этот мир, но можно извлечь несказанное удовольствие, удивляясь его многообразию и наслаждаясь его красотой. Нельзя сделать счастливым все человечество, но не так уж и сложно сделать счастливым себя и близких тебе по духу людей. Чем больше вокруг счастливых людей, тем прекраснее кажется мир».

– Похоже, тебе нравятся тайные кланы, – заметил Денис.

– Мне вообще нравятся тайны. Без тайн жизнь была бы слишком скучной.

– А как ты смотришь на то, чтобы пообщаться поближе с одним из мафиозных тайных обществ?

– Что ты имеешь в виду?

– Всего лишь романтический ужин вдвоем в ресторане «Пурпурный дракон». Все китайские рестораны принадлежат мафии, а, значит, обслуживать нас будут члены тайного общества.

– Ты уже получил первую зарплату? – удивилась Серова. – Так быстро?

Журналист кивнул.

– Глеб выдал мне три тысячи. И еще он намекнул, что красивым девушкам очень нравятся рестораны. Это действительно так?

– Воистину, устами бандита глаголет истина, – усмехнулась Катя.

Марина Александровна Червячук с усталым вздохом распахнула дверь своей маленькой однокомнатной квартиры, унылой и запущенной, как убежище старого холостяка, и, топая тяжелыми коричневыми ботинками по растрескавшемуся, давно не циклеванному паркету, прошла в комнату и без сил повалилась на диван.

Привычным взглядом она окинула автоответчик. На экране рядом с цифрой 8 мигал красный огонек сигнала. Это означало, что за сегодняшний день она получила восемь новых сообщений.

Первые семь оказались от полковника Обрыдлова. Судя по голосу, полковник был очень сердит. Он то ругался, то просил, то угрожал, то взывал к Марининому разуму. С трудом удерживаясь от нецензурных выражений, Иван Евсеевич пытался доходчиво растолковать Нержавеющей Мане, что она должна всецело посвятить себя расследованию убийства генерала Красномырдикова, а не заниматься в служебное время личными делами и уж тем более не втягивать в них других сотрудников милиции и прокуратуры.

Марина Александровна намеренно ограничила отведенное для записи сообщений время одной минутой, о чем звонящих заранее предупреждал начитанный на пленку автоответчика текст. Она считала, что одной минуты более чем достаточно для того, чтобы изложить суть любого дела или вопроса, и не собиралась тратить свое драгоценное время на ненужные лирические отступления.

Полковник Обрыдлов ограничиться одной минутой то ли не смог, то ли не захотел. Не желая выслушивать его нотации, Марина после первой же произнесенной Иваном Евсеевичем фразы переключала автоответчик на воспроизведение следующего звонка.

В полной уверенности, что и восьмое сообщение тоже будет от настырного полковника, Червячук с тяжелым вздохом нажала на кнопку.

– Маруська… – соленым порывом морского бриза окутал ее знакомый голос. – Маруська, это я. Я понимаю, что не имею права тебя ни о чем просить, но, ради всего святого, ради того, что когда-то было между нами, перестань меня разыскивать. Сегодня я уезжаю из страны и скорее всего больше сюда не вернусь. Поверь, я забочусь о тебе, а не о себе. Я…

Запись оборвалась.

С коротким яростным криком Марина схватила автоответчик и дернула его на себя, с корнем вырывая провода, а затем размахнулась и, вложив в бросок все накопившиеся за последние дни ярость и отчаяние, швырнула аппарат в стену.

Хрупкий пластик разлетелся на куски. Ужаснувшись содеянному, Червячук бросилась к обломкам, выискивая среди них миниатюрную кассету. Она оказалась сломана пополам. Голос Синдбада исчез из ее жизни, как когда-то исчез сам Синдбад.

Ну почему она не сидела дома, почему сама не сняла трубку? Зачем она ограничила время записи какой-то дурацкой минутой? Что можно сказать или объяснить за одну минуту? Ничего. Ровным счетом ничего.

Он произнес «я», а потом запись оборвалась. Что могло последовать за этим? Она никогда об этом не узнает, если, конечно, его не найдет. Поэтому она разыщет Синдбада, чего бы ей это ни стоило, в России или за границей, на этом свете или на том.

Марина скорчилась на полу, сжимая в кулаке сломанную кассету. Слезы текли по ее щекам, скатываясь на растрескавшийся паркет и пластиковые обломки автоответчика.

«Маруська, Маруська, Маруська…» – заезженной пластинкой звучал у нее в ушах голос Синдбада.

Голос был в точности таким же, как пятнадцать лет назад. И так же, как пятнадцать лет назад, Марине казалось, что в нем звучала любовь…

Первые полгода после исчезновения Синдбада Марина думала, что не выдержит и сойдет с ума. Некоторое время она продолжала цепляться за надежду, что он разыщет ее и однажды позвонит по телефону или постучится в дверь ее квартиры. В конце концов, ее не так уж и трудно было разыскать. Синдбад знал, что она жила в Шхельде и без труда мог получить у администрации лагеря ее домашний адрес.

Борясь с невыносимым напряжением постоянного ожидания, Марина набросилась на учебу. Она не расставаясь с книгами и учебниками ни днем, ни ночью, изматывая себя до предела, чтобы потом упасть на кровать и отключиться, как свет, не мучаясь навязчивой бессонницей, не терзая себя вопросом, почему он так поступил.

Через своих знакомых в милиции Червячук проверила все сообщения о несчастных случаях, случившиеся в Приэльбрусье за время, которое она провела в больнице. Никто из пострадавших не подходил под описание Синдбада. Это означало, что с ним все было в порядке. Он просто исчез из ее жизни. Исчез по своей воле. Никто его к этому не принуждал.

Понемногу Марина начала привыкать к мысли, что Синдбад ее бросил. От невыносимого нервного напряжения она почти не могла есть, и исхудала до того, что на нее было страшно смотреть.

Следствием постоянного стресса стали острые спазматические боли в сердце и в животе, а от хронической бессонницы уже не спасали ни снотворное, ни изматывающая до предела учеба.

Пытливый ум Марины, зациклившись на неразрешимой для него задаче, продолжал вновь и вновь анализировать их отношения, безнадежно пытаясь понять, почему именно Синдбад ее бросил. Что она сделала не так? В чем заключалась ее ошибка? Ведь все складывалось просто прекрасно. Они ни разу не поссорились, они даже не спорили. Они идеально подходили друг другу во всех отношениях: духовно, эмоционально, сексуально. Так почему же она наскучила Синдбаду?

Измученная непрекращающейся душевной и физической болью, Марина чувствовала, как любовь в ее душе постепенно перерождается в ненависть, направленную даже не столько на Синдбада, сколько на всех мужчин, которые лгут и предают, на мир, в котором все устроено совсем не так, как должно быть. Но больше всего Марина ненавидела свое собственное тело, предавшее ее, заставившее ее с неистовством безумия желать человека, уничтожившего ее душу.

«Я была ему не нужна, – думала Марина. – Он спал со мной только потому, что я красива. Ему, как и другим мужчинам, был нужен только секс – грязный, вульгарный, примитивный секс, а я сама, потеряв гордость и стыд, набросилась на него, как дешевая потаскушка. Таких, как я, мужчины не уважают. Ими лишь пользуются, пока они не наскучат, а потом выбрасывают их, как лежалый товар. Если бы у меня было больше самолюбия, если бы мое проклятое тело не желало его с такой непреодолимой силой, если бы он добивался меня, а не я его, возможно, все было бы по-другому».

Глядя в зеркало, Червячук с каждым днем все яростнее ненавидела свою красоту, свою молодую здоровую плоть, которая, несмотря ни на что, с одержимостью страдающего от ломки наркомана по ночам продолжала жаждать прикосновений Синдбада.

Марина стала завидовать некрасивым, даже уродливым женщинам, не строящим на свой счет дурацких иллюзий. Ее красота, ее тело, такое гибкое, стройное и сильное, изуродовали ей жизнь. Будь она дурнушкой, Синдбад даже не посмотрел бы на нее, и ничего плохого бы с ней не случилось. Если бы она руководствовалась логикой, голосом разума, а не зовом проклятой плоти, ее жизнь сложилась бы совсем по-другому.

В один прекрасный день Марина приняла решение, что не больше не будет мучить себя. Она перестанет морить себя голодом и научится спокойно засыпать по ночам с чувством честно выполненного долга. Ее жизнью станет работа. Она, как и планировала до встречи с Синдбадом, превратится в нужного и полезного члена общества. Коллеги будут дорожить ее дружбой, любить и уважать ее.

Воплощая в жизнь принятое решение, Червячук начала есть, почти насильно впихивая в себя пищу. Она стала больше гулять, меньше изнуряла себя учебой, старалась вести размеренный образ жизни. Постепенно Марина, к своему удовлетворению, начала набирать вес, и с каждым прибавляющимся килограммом терзающая ее боль притуплялась. Девушка свыкалась и срасталась со своей болью, начиная воспринимать ее как привычную и неотъемлемую часть своего организма, нечто вроде хронического артрита.

И все же, несмотря ни на что, вопрос «почему?» не переставал мучить ее. Марина, считающая свою способность к логическому анализу почти непогрешимой, где-то допустила ужасную, непростительную ошибку, разрушившую ее жизнь. Самое страшное заключалось в том, что она так и не смогла понять, в чем именно она просчиталась. Ошибившись раз, она могла ошибиться дважды. Возможно, ее логика не так уж и непогрешима. А что, если она ошибается и во всем остальном?

Получая из рук ректора красный диплом юриста, Червячук весила уже на пять килограммов больше нормы. Ее переносицу украсили старящие ее на десять лет очки в тяжелой роговой оправе. Волосы были стянуты в тугой старушечий пучок.

Теперь, глядя на себя в зеркало, Марина испытывала злорадное удовлетворение. Она отомстила-таки своей плоти. Мужчины перестали оборачиваться и смотреть ей вслед. Они вообще на нее не смотрели. Больше ее красота не сможет причинить ей боль.

На работе в милиции отношения с коллективом, вопреки ожиданиям, почему-то не складывались. Реальные будни уголовного розыска оказались совершенно непохожими на то, как Марина представляла их, учась в институте. Ее считали толковым сотрудником, способным аналитиком, но, к удивлению Марины, ее фанатичная прямолинейность, неподкупность и принципиальность внушали коллегам по работе нечто вроде суеверного ужаса, да и сами коллеги, как выяснилось, ничуть не походили на интеллектуальных и высокоморальных героев сериала «Следствие ведут знатоки».

Завидев приближающуюся к ним Червячук, оживленно беседующие между собой менты почему-то замолкали. Общаясь с ней, коллеги вели себя настороженно, как тайно нашкодивший пионер в присутствии директора школы.

Несколько раз Марину переводили в другие отделы, вроде бы на повышение, но она чувствовала, что, несмотря на то что она хорошо справлялась со своими обязанностями, начальство было радо избавиться от нее. Так Червячук попала в «убойный отдел» к полковнику Обрыдлову.

Начало перестройки к тому времени давно отшумело и кануло в Лету, а набравшаяся жизненного опыта Марина уже отдавала себе отчет в том, какими методами действует, и что представляет из себя российская милиция. Червячук почти смирилась с фактом, что все вокруг покупается и продается, а слово «закон» давным-давно утратило свое первоначальное значение.

Не в силах ничего изменить, Марина ушла в себя, продолжая толстеть и стареть, с мстительным удовлетворением наблюдая за тем, как подкисшим дрожжевым тестом расползается ее некогда стройное тело, как предавшая ее красота сменяется надежным и безопасным уродством. Тихо ненавидя в душе этот грязный, продажный и совершенно неправильный мир, Червячук с головой погрузилась работу, надеясь таким образом наполнить хоть каким-то смыслом муторный промежуток времени между безрадостным сегодняшним днем и освобождающим прикосновением смерти.

Отец Синдбада был разведчиком и генералом КГБ. Много лет он проработал в Западной Европе, но по ряду соображений был вынужден вернуться в Советский Союз, где занял руководящий пост в отделе сбора и обработки информации.

«Запомни, сынок, кто владеет информацией, тот владеет миром», – любил повторять отец.

Синдбад унаследовал от бывшего разведчика феноменальную фотографическую память, необычайно высокий уровень интеллекта, крепкое тело и устойчивую нервную систему.

С раннего детства генерал готовил Синдбада к особой миссии. Он не хотел, чтобы сын шел по его стопам, занимаясь примитивным шпионажем в Западной Европе, или просиживал штаны в отделе, со скрупулезностью курицы выискивая жемчужны ценной информации в навозных кучах никому не нужных сведений.

Помимо идеальных для сотрудника спецслужб физических и интеллектуальных качеств, Синдбад обладал совершенно особой харизмой, уникальным даром внушать доверие и располагать к себе людей. Если бы он захотел, то мог бы без особых затруднений стать политическим или религиозным лидером, но у сына генерала были несколько другие планы.

Поступив на службу в органы, Синдбад был определен в сверхсекретный отдел Р12, в документах скромно именуемый сектором управления внешними связями. Сотрудники отдела между собой и, естественно, в обстановке строгой секретности называли его «сектор управления миром». Не без помощи скромных и незаметных работников этого отдела в странах третьего (и не только третьего) мира вспыхивали войны, государственные перевороты и правительственные скандалы. Через посредников, связанных с международной организованной преступностью, отдел активно вооружал в обход всех международных законов и постановлений прокоммунистически настроенные повстанческие группировки и проводил прочие секретные операции, последствия которых иногда проявлялись изменениями политической карты мира.

Синдбад, свободно владеющий двенадцатью языками, в том числе арабским, китайским и японским, был лучшим оперативным сотрудником отдела. Он лично работал с черно, красно и желтокожими ставленниками КГБ, многие из которых впоследствии становились диктаторами, военачальниками и главами секретных служб разных стран, а также по долгу службы входил в контакт с лидерами наиболее могущественных мафиозных кланов. Особое внимание Синдбада привлекала Юго-Восточная Азия.

– Если в один прекрасный день какая-либо нация и завоюет мир, то это будут китайцы, а не русские и не американцы, – наполовину в шутку, наполовину всерьез говорил Богдану отец. – Более того, они завоюют мир не с помощью оружия, а «тихой сапой», незаметно оккупируя развитые страны, как термиты, проникающие в древесину, размножающиеся в ее глубине и разъедающие ее изнутри.

Слишком умный и наблюдательный для того, чтобы верить в сказки про светлое коммунистическое будущее, Синдбад понимал, какие блестящие перспективы может открыть для него принадлежность к элите Комитета, поэтому он всегда был предельно осторожен. Как на работе, так и в компании друзей, ни на секунду не позволяя себе расслабляться, он вовремя и исключительно к месту произносил нужные и правильные слова, избегал вольнодумных речей и политических анекдотов.

Доступ к информации, тщательно скрываемой Органами от рядовых советских граждан, полностью лишил его иллюзий и превратил в законченного циника, но Синдбад не страдал от своего цинизма. Отсутствие иллюзий с лихвой компенсировалось ощущением власти, причем в ее наиболее волнующей форме – власти скрытой, закулисной. Мир мог видеть лишь последствия устраиваемых им представлений, но не самого постановщика. Синдбад разыгрывал блестящие и увлекательные шахматные партии, доской для которых служил весь мир, и это создавало у него приятное ощущение почти божественного всемогущества.

После перестройки и преобразования КГБ в ФСБ «сектор управления миром» был временно расформирован, но о Синдбаде не забыли. Ему была предложена новая, правда на этот раз неофициальная работа. Чтобы подсластить пилюлю, его новые работодатели подвели под свое предложенное солидную идеологическую базу, но ширма красивых слов не могла обмануть искушенного в демагогии комитетчика. Подтекстом идеологии, как всегда были деньги и власть. Любивший «эти милые тихие игры» сын генерала принял предложение без особых колебаний.

Именно тогда уволившийся из органов Синдбад и превратился в Богдана Пасюка, а также получил еще несколько выписанных на разные фамилии паспортов, как России, так и других стран.

Его случайная встреча с Мариной Червячук произошла задолго до того, как Синдбад превратился в Богдана. Организовав успешный военный переворот в одной африканской стране, имеющей для Советского Союза важное стратегическое значение, молодой майор КГБ получил месячный отпуск и решил отдохнуть от суетного мира, проведя его в полном одиночестве в горах Кавказа.

Богдан поставил палатку в удаленной от альпинистских лагерей и турбаз уединенной долине и предался блаженному ничегонеделанию, которое, к его великому сожалению, продолжалось всего пять дней. После этого в его спокойную размеренную жизнь тайфуном ворвалась целеустремленная, как высокоточная неядерная противоракета, и влюбленная, как тетерев в разгар брачного сезона, Маруська.

Эта девушка казалась искушенному Богдану ходячим сборников заезженных штампов. Специалист по промыванию мозгов и манипулированию общественным сознанием, наблюдая за ней, он словно перечитывал параграфы предназначенного лишь для служебного пользования учебника. Марину можно было бы запросто выставлять в музее достижений коммунистической пропаганды, если бы такой существовал, под вывеской: «экземпляр, запрограммированный на выполнение функции образцового члена коммунистического общества».

Влюбленная Маруська вызывала у Богдана смешанное чувство жалости и нежности. Жалости к комариной ограниченности ее пионерски-узколобого мировосприятия, и нежности к ее окрашенному юношеским очарованием наивному и светлому идеализму.

Несмотря на свою сексуальную неопытность, Марина, к удивлению Богдана, оказалась великолепной любовницей – нежной, страстной и совсем не по-девичьи чувственной. Пасюк умел манипулировать чувствами женщин, доводить их до любовного безумия и полностью подчинять своей воле, он умел заниматься с ними любовью – этому его тоже учили в КГБ. Выполняя задания, он широко пользовался своим искусством, укладывая в постель женщин разного темперамента и цвета кожи, но сам он при этом не чувствовал ничего, кроме сексуального наслаждения и морального удовлетворения от блестяще проведенной игры.

Читая Маруську, как книгу, давая ей именно то, что она ожидала от мужчины своей мечты, Богдан сам не заметил, как поддался неодолимым чарам исходящих от девушки чувств. Все получилось как-то само собой. Он не выполнял никакого задания. Он не играл, не манипулировал, не раздумывал над каждым своим шагом, а просто расслабился, отдаваясь течению событий, уступая Маруськиному обаянию.

С каждым днем Богдан, не отдавая себе в этом отчета, все больше влюблялся в Марину, вживаясь в их выдуманную райскую идиллию и не желая думать о возможных последствиях. Чтобы избежать расспросов о себе и своей работе, Богдан с профессиональной ловкостью внушил Маруське мысль поиграть в волшебную сказку, полностью отрешиться на время от внешнего мира, позабыв о прошлом, о будущем, о повседневных делах и заботах.

Суровая реальность грубо и совершенно неожиданно вырвала его из сладкой иллюзии земного рая. Сидя в отделении реанимации рядом с кроватью Марины, держа ее за руку и прислушиваясь к ее затрудненному дыханию, Богдан неожиданно понял, что настала пора сделать выбор.

Работая на КГБ, Богдан не мог позволить себе роскоши спонтанных эмоций. Его чувства всегда были тщательно выверены и отрежиссированы. Любовь к этой девушке нарушала его душевное равновесие, лишала способности ясно мыслить, срывала с души защитную броню цинизма. Этого Богдан допустить не мог. Он не имел права любить, не имел права никому доверять, потому что в его жестком и опасном мире любовь и доверие делали человека слишком уязвимым.

Все дело было в этом проклятом отпуске. Покой райской долины расслабил его. Богдану не нужно было опасаться Марины. Скорее он оберегал ее от себя, чем себя от нее. Если бы Маруська узнала, чем в действительности он занимается, она бы возненавидела его. Выполняемая Богданом работа человеку с Маруськиным складом ума показалось бы верхом безнравственности, жестокости и цинизма.

Если бы Марина когда-либо узнала правду о нем, о своей стране, о том, что происходит вокруг, ее представления о мире, порядке, законе и справедливости рассыпались бы, как карточный домик. Горящий в ней огонь держался на вере – на вере в людей, в закон, в правительство, в народ. Правда для таких, как она, опаснее яда. Правда безжалостно выбивает у них почву из-под ног, лишает их опоры, стимулов к действию, жизненных ориентиров. Вера в свое предназначение, в идеалы добра и справедливости питает Маруську так же, как христиан поддерживает вера в Христа.

Вера – это костыль, поддерживающий не умеющего ходить человека. Отними у него этот костыль – и он упадет. Некоторые, потеряв костыли, набивают шишки, но начинают передвигаться на своих ногах, другие способны лишь ползать или ковылять, третьи ушибаются насмерть.

Вера цементирует общество. Отсутствие веры – это анархия и распад. Именно поэтому людей, говорящих неугодную обществу правду в средние века сжигали на кострах, а в советское время расстреливали, гноили в тюрьмах или накачивали разрушающими личность лекарствами в психушках. Демократические общества избавлялись от правдоискателей своими, не менее эффективными способами.

Такая женщина, как Марина, никогда не сможет жить в мире недоговоренности и лжи. Для этого она слишком умна. Его правда смертельна для нее, а лгать всю жизнь женщине, которую он любит, он не хочет.

Уйти в ее мир и жить в соответствии с ее представлениями он тоже не сможет: он будет чувствовать себя, как орел, на всю жизнь запертый в тесном курятнике. Их любовь может существовать только в райской долине. Вне ее она обречена на затяжную мучительную смерть, а он слишком любит Маруську для того, чтобы заставить ее пройти через пытку агонией угасающих чувств.

Богдан наклонился над спящей Мариной и в последний раз прикоснулся губами к ее лбу. Потом он отыскал лечащего врача и, использовав свое искусство убеждения, под каким-то надуманным предлогом уговорил доктора скрыть от девушки его визит.

Выходя за ворота больницы, Пасюк обернулся и бросил прощальный взгляд на окно палаты, в которой лежала единственная женщина, которую он любил.

«Я делаю это ради тебя», – подумал Богдан.

– Выпьем за хороших людей, нас так мало осталось, – дрогнувшим от избытка чувств голосом предложил уже успевший с утра пораньше принять пару стаканчиков бормотухи Андреич.

– И не говори, – многозначительно кивнул головой сторож Хрум.

– Простите! Я немного задержался! – вбежал в подсобку запыхавшийся Денис.

– Небось, с девушкой своей всю ночь гулял, – подмигнул журналисту Биомицин.

– Да нет, просто на автобус опоздал, – покаялся Зыков.

– Знаем мы твой автобус, – усмехнулся Дубыч. – Ты с девушками-то поосторожнее. Гулять-то гуляй, а жениться вот не спеши. Как говорится: что на своей груди пригреешь, то всю жизнь шипеть и будет. Одного моего кореша на зону жена мотать срок отправила. Из квартиры решила его выписать. Сговорилась с любовником-ментом, напоила мужа, потом менту синяков наставила, ножом его царапнула, а нож мужу в руку вложила. Долбанули они мужика по башке, якобы мент его вырубил, а потом мент на суде заявил, что мой кореш напал на него с ножом. Жена свидетелем выступила. Семь лет бедолаге ни за что ни про что влупили. Пять уже отмотал, еще два отсидеть осталось. Говорит: выйду – замочу обоих. Только об этом и думает.

– Да. Человек сам пиздец своего счастья, – глубокомысленно произнес Андреич.

– Ты сегодня на лотки не поедешь, – сказал Глеб Денису. – Даю тебе выходной. Позвонишь Чупруну, а потом заскочишь к нему на Петровку, статью об убийстве генерала писать.

– Значит, это действительно оказалась Лада? – заволновался Зыков.

– Иди, звони. Колюня тебе все и расскажет, – усмехнулся Бычков.

– Считайте, что вам повезло, – мрачно глядя на Марину Александровну, – подытожил полковник Обрыдлов. – Убийство генерала раскрыто. Если бы не это…

– Простите, – тусклым голосом сказала Червячук. – Я себя не очень хорошо чувствую.

До Петровки она добралась только к вечеру. Весь день она носилась по Москве, безуспешно пытаясь напасть на след Богдана.

Иван Евсеевич скользнул взглядом по лицу Нержавеющей Мани. Выглядела майор Червячук, прямо скажем, не блестяще. Похудела, щеки ввалились, воспаленный взгляд, красные веки. Если так и дальше пойдет, она и впрямь себя до нервного истощения доведет.

– Послушайте, Марина, – сказал полковник и смущенно кашлянул в кулак.

Червячук удивленно посмотрела на него. Недолюбливающий ее Обрыдлов раньше всегда назвал ее исключительно по имени-отчеству.

Взгляд Ивана Евсеевича неожиданно смягчился.

– Когда вы ели в последний раз?

– Что?

– Вы сегодня что-нибудь ели?

– Д-да, кажется. Кофе утром пила.

Полковник покачал головой и достал из ящика небольшой бумажный пакет.

– Вот, возьмите.

– Что это?

– Бутерброды. Сыр, ветчина, огурцы и петрушка. Надеюсь, вы ничего не имеете против ветчины?

– Я… – растерялась Марина.

– Значит, так, – раздраженно рявкнул Иван Евсеевич, чуть ли не силой впихивая пакет в руки Червячук. – Если вы хотите и дальше работать в органах, то сейчас вы съедите этот бутерброды, отправитесь домой и как следует выспитесь. Разрешаю вам оформить три дня отпуска за свой счет. Надеюсь, за это время вам удастся привести себя в форму. И, пожалуйста, послушайтесь моего совета. Даю вам его не как начальник, а как отец почти взрослой дочери, которая каждую неделю умирает от новой неразделенной любви. Плюньте вы наконец на этого гребаного Пасюка. Плюньте и разотрите. Что, вокруг мало других мужчин? Неужели на нем свет клином сошелся?

Марина недоумевающе посмотрела на полковника, потом перевела взгляд на зажатый у нее в руке пакет с бутербродами и, неожиданно для себя, разрыдалась.

Погуляв по Красной Площади, Катя и Денис вышли на Кремлевскую набережную.

– Ты, наверное, уже проголодалась? – спросил Зыков.

– Немножко. Со всеми этими ужасами, которые ты рассказывал про Ладу Воронец и убийства, я совсем позабыла о еде.

– Минут через десять мы будем на месте. Ты когда-нибудь ужинала в китайском ресторане?

– Нет. Это в первый раз.

– Для меня это тоже будет в первый раз, – сказал Денис.

Выйдя с Петровки, Червячук не поехала домой отдыхать, как советовал ей полковник Обрыдов. Она не хотела возвращаться в свою унылую квартиру, чем-то напоминающую ее саму – старую, скучную, потрепанную, некрасивую.

Впервые за много лет Марина пожалела о своей старательно уничтоженной красоте. Если бы она только знала, что когда-либо встретит Богдана… Но она была уверена, что Синдбад исчез из ее жизни навсегда.

Все получилось до ужаса неправильно. Синдбад должен был встретить не старую, озлобившуюся на весь мир, опустившуюся толстуху, а стройную и элегантную даму, умную, успешную, счастливую и уверенную в себе. Может быть, тогда…

«Он преступник, – мысленно напомнила себе Червячук. – Преступник и убийца».

Жуя подаренные полковником бутерброды, погруженная в свои мысли Марина бездумно двигалась по улицам, не замечая ни витрин, ни пешеходов, ни проносящихся мимо машин. Немного постояв у ворот Александровского сада, Червячук вошла внутрь и присела на скамейку. Ветер тихо шелестел листвой над ее головой, голуби дрались за рассыпанные по асфальту добросердечной старушкой хлебные крошки. Между гигантами-голубями, громко щебеча, сновали юркие воробьи, нагло уводя добычу прямо у них из-под носа.

Усталая Марина прикрыла глаза, погружаясь в тревожное полусонное забытье. Звуки внешнего мира постепенно затихали. Перед глазами проплывали цветовые пятна, какие-то неясные картины.

Вот она смотрится в зеркало в комнате для допросов. Она прекрасна, как никогда. Время словно не коснулось ее. Стройность тела подчеркивается элегантным деловым костюмом. Длинные вьющиеся волосы уложены в безупречную прическу. Тонкий аромат дорогих духов. Легкий макияж, оттеняющий глубину ее глаз…

Марина становится лицом к окну, спиной к дверному проему. Она слышит, как отворяется дверь. «Арестованный Богдан Пасюк», – докладывает конвоир. Приковав Богдана наручниками к стулу, конвоир уходит. Марина прислушивается к его затихающим в глубине коридора шагам.

Потом она медленно поворачивается и с торжествующей улыбкой смотрит в распахнувшиеся от удивления глаза Синдбада…

– Тебе здесь нравится? – спросил Денис.

– Очень, – кивнула Катя.

Изящная китаянка деревянными щипчиками подала им горячие влажные салфетки для протирания рук.

Смуглый юноша в белоснежной ливрее поставил на стол канделябр с витыми ярко-красными свечами и, щелкнув зажигалкой, зажег их.

– Здорово, – восхитилась Катя. – Вот это сервис.

– Это наш первый ужин вдвоем, – сказал Денис. – Забавно. Я волнуюсь, как школьник на первом свидании.

– Только не заказывай салат с медузой, – подмигнула ему дрессировщица. – Тогда все будет хорошо.

Марину разбудил громкий собачий лай. Миниатюрный японский хин, хрипя от врезающегося ему в горло ошейника, отчаянно рвался с поводка, делая вид, что собирается атаковать лениво обнюхивающую газон кавказскую овчарку. Кавказец, не обращая ни малейшего внимания на беснующегося карлика, задрал лапу и, обозначая свою территорию, деловито пометил мочой фонарный столб.

«Сколько же я здесь просидела?» – подумала Червячук.

Небо полыхало последними отблесками заката. Жара сменилась приятной вечерней прохладой.

При мысли о возвращении домой Марине стало нехорошо.

«Пройдусь-ка я по набережной Москва-реки», – решила она.

Оставив свой «шевроле-камаро» в нескольких кварталах от ресторана «Пурпурный Дракон», Богдан взглянул на часы. До встречи с Сы оставалось около двадцати минут. Времени было более, чем достаточно, и Богдан решил сделать небольшой крюк, прогулявшись вдоль реки.

Марина замедлила шаги, вглядываясь в фигуру поворачивающего с Москворецкой набережной в Китайский проезд мужчины. Сгущающиеся сумерки не позволяли разглядеть черты его лица.

«Прекрати наконец видеть Синдбада в каждом пешеходе! – отводя глаза, одернула себя Червячук. – Полковник Обрыдлов совершенно прав. Я должна перестать думать о нем, иначе я действительно сойду с ума!»

Когда Марина вновь посмотрела на перекресток Москворецкой набережной и Китайского проезда, напомнившего ей Синдбада мужчины там уже не было.

К принадлежащему Шанхайской группировке особняку Богдан подошел со служебного входа. Вытащив из кармана сотовый телефон, он набрал номер и, сказав пару слов на путунхуа, дал отбой.

Через минуту дверь отворилась, и миловидная китаянка с вежливым поклоном предложила Богдану последовать за собой.

«Глупости, это не может быть он», – уговаривала себя Марина.

«А если это все-таки он?» – вкрадчиво вопрошал внутренний голос.

Вдруг это действительно был он? Что, если она упускает свой последний шанс?

Со стремительно бьющимся сердцем Червячук быстрым шагом двинулась вслед за похожим на Синдбада мужчиной.

Оказавшись на углу Китайского проезда, Марина увидела, как он свернул у небольшого двухэтажного особняка и снова исчез.

«Пурпурный дракон» – ускорив шаг, прочитала Червячук украшающую фасад особняка вывеску. Над дверью висели расписанные иероглифами большие красные фонари. Китайский ресторан.

Обогнув особняк, Марина снова заметила этого человека. Стоя на крыльце перед дверью, он говорил по сотовому телефону. Потом он сунул телефон в карман, дверь распахнулась, и свет упал на его лицо. Это действительно был Синдбад.

На мгновение Марина застыла, все еще не веря своим глазам, не в силах сдвинуться с места. Когда она пришла в себя и рванулась к Богдану, дверь уже захлопнулась за его спиной.

– Нет, только не это! – простонала Червячук.

Взбежав на крыльцо, она внимательно оглядела дверь. Ни звонка, ни таблички, ни глазка – ничего. Марина подергала ручку. Заперто.

«Так вот почему он звонил по телефону, – сообразила она. – Он просил, чтобы ему открыли. Любопытное местечко».

Разумом Червячук понимала, что лучше подождать Синдбада на улице, чем вламываться за ним неизсестно куда, но нетерпение, подстегиваемое профессиональным азартом сыщика, подталкивало ее к действиям. Прежде всего она милиционер, и она не должна забывать о том, что Богдан – преступник и убийца. А что, если он выйдет через другой вход и снова исчезнет?

«Интересно, чем Богдан может здесь заниматься? – подумала Марина. – Рядом находится китайский ресторан. Не исключено, что в этой части особняка располагается нечто вроде подпольного массажного салона, а точнее – китайский бордель. Именно поэтому дверь заперта, около нее нет звонка, а чтобы попасть внутрь, надо предварительно позвонить по телефону. Очень даже логично».

Представив, как Синдбада раздевают миниатюрные и соблазнительные массажистки, как они прикасаются к его коже, тоненькими птичьими голосами отпуская ему комплименты, Марина яростно стиснула зубы. Богдан преспокойно наслаждался жизнью все эти пятнадцать лет, пока ее душа разрывалась от боли, пока она медленно и мучительно умирала. Возможно, за все эти годы он вообще ни разу не вспомнил о ней, или, еще хуже, смеясь, рассказывал друзьям, как глупая студентка юридического факультета, как ненормальная, гонялась за ним и вешалась ему на шею.

Записанное на автоответчик сообщение, ласковые интонации, звучавшие в его голосе, были лишь уловкой, очередным трюком. Богдан убил коммерсанта, но на прокурора надавили, и он был отпущен за недостаточностью улик. Вовсе не факт, что Красномырдикова зарубила Лада Воронец. Это вполне мог быть и Синдбад. До каких пор все будет сходить ему с рук?

Червячук сунула руку в сумочку и нащупала в ней пистолет, с которым она в последние дни не расставалась. Там же лежала и универсальная отмычка. Марина знала, как ей пользоваться.

Два относительно несложных замка открылись на удивление легко. Стараясь двигаться бесшумно, Червячук пересекла небольшой холл и, завернув за угол, оказалась в коридоре.

Из-за ближайшей двери доносились звуки разговора. Марина сразу же узнала голос Богдана, что-то произносящий с непривычными, режущими слух интонациями. Он беседовал с мужчиной. Значит, это все-таки не был сеанс эротического массажа. Неожиданно Червячук поняла, что Синдбад говорит по-китайски. Она понятия не имела, что Богдан владеет китайским языком. Сколько же еще она о нем не знает!

По телу Марины пробежал холодок. Вздрогнув от мучительно-тревожного предчувствия, она провела рукой по лицу и глубоко вздохнула, собираясь с мыслями.

«Что я здесь делаю? – подумала Марина. – Что я скажу Синдбаду, оказавшись с ним лицом к лицу? Что он арестован? Но у меня нет ордера на его арест, и никто никогда мне не выпишет такой ордер. Что мне надо с ним поговорить? Но это просто смешно. Так чего же я хочу на самом деле? Убить его? Чтобы он убил меня? Это уже полный бред. Нет, все совсем не так. Все, что мне нужно – это посмотреть ему в глаза и задать один-единственный вопрос: „Почему?“ Я ждала ответа на этот вопрос целых пятнадцать лет, и наконец я его получу».

Теперь Марину била нервная дрожь. К глазам подступили слезы.

Так нельзя. Она должна быть сильной и уверенной в себе. Он не увидит ее слез. Червячук до крови закусила нижнюю губу, пытаясь взять себя в руки. Она не может появиться перед Синдбадом в таком состоянии.

Неожиданно Марина поняла, что жалеет, что у нее нет с собой зеркала и расчески. Надо бы привести в порядок волосы, подкрасить губы. Она же выглядит совершенной лахудрой. Второй раз за этот день Червячук пожалела о свой утраченной красоте. Если он увидит ее такой, то подумает, что правильно сделал, бросив ее. Какому нормальному мужчине пришло бы в голову жениться на подобном страшилище?

«Господи, о чем я думаю! – мысленно одернула себя Марина. – Это же полный маразм! Какая еще женитьба? Какая разница, буду я причесанной или растрепанной, бледной или накрашенной? Он все для себя решил пятнадцать лет назад. Мне надо просто открыть дверь и войти внутрь. Я слишком долго ждала этого момента, чтобы теперь отступить».

Взяв пистолет наизготовку, Марина толчком распахнула дверь и влетела в комнату.

В низком кожаном кресле, закинув ноги на инкрустированный перламутром овальный столик, сидел молодой китаец в дорогом темно-сером костюме. В его галстуке сверкала крупная золотая булавка с выгравированным на ней драконом. Напротив него, прислонившись к стене, стоял Синдбад.

Сделав несколько стремительных шагов, Марина застыла с пистолетом в руке, не сразу сообразив, в кого целиться – в Богдана или в китайца.

– Что ты здесь делаешь? – резко спросил Пасюк.

На мгновение Червячук растерялась. Поглощенная своими переживаниями, она совсем позабыла о том, что Синдбад в комнате не один. Не будет же она выяснять отношения в присутствии этого китаезы. Надо увести Богдана куда-либо, где им никто не помешает.

– Ты арестован. Ты пойдешь со мной.

Марина нацелила пистолет в грудь Богдана. Пытаясь замаскировать свою растерянность, она постаралась, чтобы ее голос звучал нарочито грубо.

– Немедленно убирайся отсюда, – яростно рявкнул Синдбад.

– Ты что, приказываешь мне?

Рука Сы плавно поднялась вверх, прикоснувшись к галстучной булавке. Встроенный в булавку радиопередатчик исправно сработал, посылая сигнал тревоги.

– Не двигаться! – перевела на него пистолет Марина.

В коридоре послышался топот ног. В кабинет вбежали трое китайцев. Ни у кого из них не было ни огнестрельного, ни холодного оружия. На территории России Триады предпочитали вести себя осторожно. «Китайская культурная ассоциация» не нуждалась в обрезах и автоматах. Да и вообще, зачем профессионалу пистолеты, кастеты и ножи? Убить человека можно даже зубочисткой, если, конечно, знать, как это делать.

Легким движением бровей Сы дал знак своим людям не предпринимать никаких действий без его сигнала.

– У вас есть ордер на арест? – поинтересовался китаец.

– Мне не нужен ордер, – отрезала Марина. – Пока я лишь задерживаю этого человека для дачи показаний.

Богдан быстро заговорил на путунхуа.

– По-русски. Только по-русски, – приказала ему Марина.

– Я всего лишь пытаюсь объяснить, что это наше личное дело. Прекрати дурить и немедленно убери пистолет.

– Буши, – отрывисто и властно произнес китаец.

– Что это значит? – нервно спросила Червячук, с ужасом понимая, что все идет совсем не так, как она ожидала.

– Я сказал – нет, – с расстановкой произнес по-русски Сы. Акцент в его голосе был почти незаметен. – Это уже не личное дело.

– Я – майор милиции. Этот человек задержан по подозрению в убийстве. – Марина указала пистолетом на Синдбада. – Богдан Пасюк, положите руки на затылок и медленно двигайтесь к выходу из комнаты.

Богдан не тронулся с места. Его лицо, как и лицо сидящего в кресле китайца, стало спокойным и бесстрастным. Синдбад смотрел ей прямо в глаза, и Марине показалось, что в его взгляде отражалась то ли жалость, то ли презрение. Нет, это было что-то другое. Богдан выглядел, как человек, который сделал все, что мог, и с сознанием исполненного долга отступил в сторону, умывая руки. Наверное, именно такое выражение лица было у Понтия Пилата, когда он приговаривал Христа к распятию на кресте.

Охваченная неожиданным прозрением, Червячук, как завороженная, вглядывалась в лицо человека, которого она любила, читая на этом лице свой смертный приговор.

Сидящий в кресле тип с золотой булавкой явно принадлежит к верхушке китайской мафии. Будучи профессионалом, Марина была слишком хорошо осведомлена о том, что представляют собой Триады. Доведенная до крайних пределов конспирация и железная дисциплина в сочетании с холодной и утонченной восточной жестокостью. Член Триады скорее умрет, чем выдаст свою организацию. Член Триады без малейших колебаний убьет любого, кто прямо или косвенно может угрожать безопасности мафиозной группировки.

Именно блестящей организованностью, конспирацией и жестокостью китайской мафии объяснялся тот факт, что несмотря на то, что Триады на территории России проворачивали грандиозные операции в разных областях преступной деятельности, в поле зрения милиции попадали лишь мелкие поставщики наркотиков и прочая шушера, категорически отрицающая всякую связь с мафией, и ни разу не назвавшая ни одного имени.

Китайцы выходили на прямой контакт с членами русской мафии лишь в исключительно редких случаях, предпочитая действовать через посредников. Богдан был связан с генералом Красномырдиковым. Он занимался крупными поставками оружия за рубеж. Все более чем очевидно.

«Как же я могла быть такой идиоткой! – с ужасом подумала Марина. – Я с пистолетом в руках ворвалась на встречу представителя синяевской группировки с китайской мафиозной шишкой. Я попыталась арестовать Богдана прямо во время переговоров, поставив переговоры под угрозу срыва. И, в довершение всего, теперь я знаю в лицо крупного босса Триады. Это означает, что я стала опасной, а характерная особенность Триад заключается именно в том, что китайцы ювелирно и заблаговременно устраняют любую потенциальную опасность. В любом случае, живой я отсюда уже не выйду. Богдан сделал попытку меня спасти, но мафиози ответил „буши“ – нет. „Нет“ означает смерть».

Пауза затягивалась до бесконечности. Трое убийц за ее спиной застыли в алертной неподвижности. Казалось, они даже не дышали. На губах босса Триады играла чуть заметная усмешка.

Марина подумала, что китаец наслаждается ощущением власти над ее жизнью и смертью. Одно легкое движение бровей – и трое его подручных уничтожат ее, и никакой пистолет ее не спасет. Возможно, она убьет одного, от силы двух, но потом неизбежно настанет ее черед.

Китайцы не станут рисковать, нападая первыми. Они ждут ее действий. Они надеются обойтись без стрельбы. Ее постараются убить так, чтобы ее смерть удалось выдать за несчастный случай. Никто из присутствующих не вооружен. Они прекрасно понимают, что пока они не двинутся, Марина не станет стрелять, она же сотрудник милиции, а не бандит. Конечно, можно попробовать уйти, держа китайцев на прицеле, но кто-то наверняка подстерегает ее в коридоре. Уйти не удастся, с стрелять в безоружных людей она не имеет морального права. Выхода нет.

Червячук перевела взгляд с китайца на Богдана. Больше он ничего не мог для нее сделать. Он пытался ее спасти, предупредив по телефону, но одержимая любовью и ненавистью Марина ни на что не обращала внимания, как заворожено летящий в огонь мотылек.

Сколько ей еще осталось жить? Одна секунда? Две? Целая минута? Много это или мало? За оставшуюся минуту надо успеть сделать то, чего она так и не сумела сделать за всю свою пустую и бессмысленную жизнь. Что именно? Задать Синдбаду смешной и нелепый вопрос «почему»? Но ответ больше не имел значения, потому что она уже знала его. В преддверии смерти чувства Марины предельно обострились.

Возбужденный смертельной опасностью организм выбрасывал в кровь предельное количество гормонов, второй раз в жизни вводя Марину в глубокое измененное состояние сознания. Захватывающий ее эйфорический транс был почти таким же мощным и интенсивным, как тот, что она испытала пятнадцать лет назад на берегу молочно-белой реки, подглядывая в бинокль за загорающим на скале Синдбадом.

Жизнь промелькнула перед глазами Марины, тонкой светящейся нитью, скатывающейся в уносящийся вдаль невесомый клубок, и в неожиданном порыве озарения она получила ответы на все свои вопросы.

Теперь Марина поняла, где она допустила ошибку, свою главную и роковую ошибку.

Жизнь подарила ей прекраснейшие мгновения счастья, о которых большинство женщин может только мечтать. Жизнь подарила ей безграничную красоту любви, а Марина своими руками уничтожила эту любовь, превратив ее в ненависть к нему, к себе, к мужчинам, ко всему миру.

Вместо того, чтобы просто существовать, наслаждаясь дарованной ей жизнью, Марина хотела управлять ею, управлять Синдбадом, их будущим, их отношениями, их судьбами. Это она, а не он, решила, что они предназначены друг для друга. Это она буквально силой втянула Богдана в любовную связь. Это она мысленно планировала их будущее – как они поженятся, где будут жить, сколько у них будет детей.

Она не задумывалась о том, что у Синдбада могли быть свои планы, в которые она не входила. Марина вела себя так, словно он был ее собственностью, кладом, который она нашла в горах и собиралась использовать по своему усмотрению. Интуитивно боясь разрушить созданные ею воздушные замки, Марина выжидала, до поры до времени не заговаривая о браке, боясь спугнуть Богдана своей настойчивостью, боясь разрушить прозой жизни волшебную сказку любви.

Синдбад не мог или не хотел остаться с ней, поэтому он просто исчез, избавляя их обоих от мучительных объяснений, от боли, от взаимных упреков, от разочарований. Вот и весь ответ на вопрос «почему?», который она задавала себе на протяжении пятнадцати лет, и ответить на который она подсознательно боялась.

Да, ей не нашлось места в его жизни, но стоило ли из-за этого мстить себе самой, мстить своему телу, уродуя его? Стоило ли превращать свою жизнь в затянувшийся кошмар? Стоило ли ненавидеть мир за то, что он не такой, каким его хотела видеть Марина? Стоило ли видеть вокруг только предательство и грязь? Стоило ли вопреки всем доводам рассудка с паранойяльной одержимостью гоняться с пистолетом в руке за единственным мужчиной, которого она любила? Стоило ли убивать во сне и его, и себя? Ответ был очевиден. Нет, не стоило. К сожалению, она получила ответ слишком поздно. Теперь уже ничего не имело значения.

Накопленные за долгие годы ненависть и боль растаяли и исчезли, не оставив следа, как снежинки в пламени свечи. Теперь душу Марины, как и пятнадцать лет назад, заполняла только любовь, безграничная, светлая и чистая, как играющий на гранях алмаза солнечный луч.

Слезы текли по ее лицу, но Червячук не замечала и не чувствовала их.

– Прости, – прошептала она и, направив пистолет в сердце, нажала на курок.

Денис и Катя вздрогнули от отчетливо прогремевшего за стеной звука выстрела. Сидящие в ресторане люди ненадолго повернули головы, прислушиваясь, и тут же вернулись к еде и прерванным разговорам, так, словно ничего не произошло.

– Еще чья-то жизнь оборвалась, – тихо сказала Катя.

– Откуда ты знаешь? – спросил Денис. – Может, это был случайный выстрел.

– Я не знаю, – пожала плечами девушка. – Просто я так чувствую.

– Странно, кажется, я тоже это чувствую, – немного помолчав, – сказал журналист. – Как будто что-то уходит, теряется безвозвратно. Словно с цветка осыпаются лепестки.

– Чей-то мир исчез, так же как до него исчезли миллиарды других миров. Красота расцветает в грязи и вновь обращается в грязь.

– Я не хочу, чтобы так было, – сказал Денис.

– Я тоже не хочу, – вздохнула Катя. – Но так устроен мир.

– Когда чувствуешь рядом смерть, гораздо острее воспринимаешь жизнь.

– Удивительное ощущение, правда? – улыбнулась Серова.

– Выходи за меня замуж.

– Хорошо.

– Но ведь я еще не стал знаменитым журналистом.

– Разве это имеет значение?

– Не знаю. Наверное, нет.

Высокий, до прозрачности нежный голос китайской певицы выводил непривычную и завораживающую монотонную мелодию, словно вычерчивая в сгустившемся воздухе тонкий бесконечный орнамент. Денис накрыл Катину руку своей. Они сидели молча и неподвижно, вбирая в себя непостижимое ощущение наполняющей их красоты в надежде запомнить и сохранить его навсегда.

Пуля прошла у самого сердца, не задев его, но прорвав тонкую оболочку артерии. Жизнь вместе с кровью стремительно вытекала из ставшего вдруг легким и невесомым грузного тела Марины.

Ей чудилось, что она вновь лежит в палатке на спальном мешке, под напоминающим о блестящих елочных игрушках серебристым потолком, а над ней склонилось прекрасное лицо мужчины, которого она любила. Марина загрустила, заметив, что в глазах у него стоят слезы. Почему он плачет? Неужели это она его расстроила?

Его губы шевелились. Он что-то говорил. Почему же она не слышит его?

Марина напряглась, пытаясь уловить доносящийся издалека неясный шелест слов, желтыми мотыльками слетающих с его губ.

– Я тоже люблю тебя, – хотела сказать она, но лишь улыбнулась блаженной улыбкой.

Теперь желтые мотыльки закрывали от нее его лицо. Их было много, невообразимо много. Мотыльки окружили ее, закружили и, подхватив, унесли далеко-далеко, в никуда, в безбрежную пустоту Космоса, туда где все обращается в ничто, и где бесконечность сливается с вечностью.

– Жасминовый чай, – забавно коверкая русские слова, торжественно произнесла китаянка, выставляя на стол с покрытого лаковой росписью подноса фарфоровый чайник и две миниатюрные чашки. На бледном до прозрачности фарфоре застывшие на чуть изогнутых стеблях бледно-розовые цветы лотоса парили над округлыми блюдцами пронизанных темными жилками изумрудно-зеленых листьев.

Взяв чайник за изящную витую ручку, Денис наполнил пиалы. Тонкий аромат цветущего жасмина поплыл над столом, сгорая в пламене свечей.

– Ты, наверное, подумаешь, что я сумасшедший, – сказал Денис. – Мне вдруг показалось, что я видел желтых мотыльков. Множество прозрачных желтых мотыльков. Они покружили вокруг нас, а потом то ли растворились в воздухе, то ли куда-то унеслись.

– Я тоже их видела, – сказала Катя.

– Как странно. Как ты думаешь, что это может быть?

– Не знаю, – пожала плечами девушка. – Может быть это любовь?

– Она умерла, – сказал Сы.

– Я знаю, – поднимаясь с колен, кивнул Богдан.

– Нас здесь не было, – сказал Сы. – Эта женщина каким-то образом проникла сюда, вела себя, как безумная, что-то кричала, мои люди не могли разобрать, что, поскольку они плохо говорят по-русски, а потом она ни с того ни с сего выхватила пистолет и пустила пулю себе в сердце.

– Все верно, – согласился Пасюк.

– Не лучше ли незаметно избавиться от трупа? – предложил один из китайцев.

Сы отрицательно покачал головой.

– Кто-то мог видеть, как она входила сюда. В ресторане наверняка был слышен выстрел. Крови слишком много. Экспертиза обнаружит ее микроследы даже если тщательно вымыть пол. Зачем подвергать себя ненужному риску? А так обезумевшая женщина совершила самоубийство на глазах нескольких свидетелей.

– Я все понял, – поклонился боссу китаец.

Сы посмотрел на Богдана.

– Тебя проведут через боковую дверь.

– Цзай цзиень, – попрощался Пасюк.

– Цзай цзиень, – слегка наклонил голову Сы.

– Ты действительно считаешь, что это Воронец убила генерала Красномырдикова? – спросил полковник Обрыдлов.

– Она убила кошку, – сказал Колюня. – Но теоретически она вполне могла убить и генерала.

– Могла убить или убила?

– Какое это теперь имеет значение? Официально убийца Красномырдикова мертва, дело закрыто, начальство довольно, журналисты от восторга кипятком писают, так стоит ли задавать никому не нужные вопросы?

– Я так, из любопытства.

– Думаю, это не она.

– Почему?

– Не знаю. Интуиция сыщика.

– Тогда кто же?

Чупрун пожал плечами:

– Понятия не имею. И, если честно, плевать мне на то, кто это сделал. Иногда мне самому хочется взять в руки топор и порубить на куски таких тварей, как этот Красномырдиков.

– Нельзя, – вздохнул Иван Евсеевич.

– То-то и оно, что нельзя, – грустно согласился Колюня.

Полковник подошел к сейфу и вынул из него початую бутылку «Столичной» и два граненых стакана.

– Ну что, помянем майора Червячук? – предложил он.

– Помянем, – сказал Чупрун, принимая из рук Обрыдлова стакан.

– Действительно, похоже на самоубийство, – вздохнул Иван Евсеевич. – Пистолет ее, отпечатки, типичная траектория полета пули, частицы пороха на руке, и выстрел был только один, все четко укладывается в общую картину. Не за что зацепиться.

– К этому все и шло, – кивнул Колюня. – Нержавеющая Маня всегда была одержимой, а на этом чертовом Пасюке окончательно свихнулась. Интересно только, какого дьявола ее понесло в китайскую культурную ассоциацию.

– Наверное, решила расспросить о Богдане китайские Триады, – усмехнулся полковник.

– С нее станется, – покачал головой опер.

– Знаешь, а мне все-таки жаль Нержавеющую Маню, – вздохнул Обрыдлов. – Несмотря на все свои недостатки, она была хорошим аналитиком.

– Без нее Управление уже будет не тем, – кивнул Колюня. – До чего же вредная штука любовь!

– И не говори, – согласился Иван Евсеевич.

После очередного утреннего «разбора полетов» Глеб Бычков поманил пальцем Гляделкина. Лоточник послушно вышел во двор вслед за продавцом.

Некоторое время Бык насмешливо созерцал тощего долговязого пацана.

– Это ведь ты генерала замочил, – сказал Глеб.

Глаза Гляделкина забегали.

– Я? Да ты что? Зачем мне?

– Да, ладно, – махнул рукой Бычков. – Плевать мне на генерала. – Я интересуюсь так, не для протокола, а из чистого любопытства. Никто тебя не тронет. Менты уже дело, считай что, закрыли. Повезло тебе, парень. Все улики против Лады Воронец, так что на покойницу убийство и спишут. Я сам тебя только по венику и вычислил. Не стоило тебе его за ящиками забывать. Да ты не дрейфь, я никому не скажу. Я же знаю, что у тебя брат по контракту в Чечне воевал, а по окончании контракта погиб при невыясненных обстоятельствах.

– Была б моя воля, я бы всех этих сук замочил, – процедил сквозь зубы Гляделкин.

– Я тебя понимаю, – кивнул головой Бык. – У меня тоже иногда возникает такое желание.

Лоточник шмыгнул носом и вытер его рукавом.

– Я ведь тогда не успел к полуночи. Засиделся с приятелями, а когда спохватился, уже поздно было. Пока домой за веником сгонял, пока до магазина добежал, уже десять минут первого было. К магазину я с заднего двора подходил, неудобно было – вдруг кто-то увидит меня. С этим веником среди ночи я полным дураком себя чувствовал.

Потом я заметил Воронец. Она с Дачного проспекта к магазину заворачивала. Я ее не сразу узнал, темно было, увидел только женскую фигуру в черное трико затянутое, черные перчатки на руках, волосы черные длиннющие, в руках скрипичный футляр.

У меня прямо душа в пятки ушла. Экстрасенска-то сказала, что в полнолуние после полуночи на землю нечистая сила выходит, а я, как назло, не успел в полночь магазин на венике обскакать, читая «Отче наш», проклятье с себя так и не снял, вот и подумал, что это дьявол пожаловал по мою душу.

– Ну, ты, брат, даешь, – изумился Глеб. – Прямо средневековье какое-то.

– Тебе-то легко говорить, – обиделся Гляделкин. – Тебя там не было. А я со страху за ящики спрятался, смотрю, а тут кошка к стене подошла, остановилась и внимательно так на меня смотрит. Я со страху в чуть в штаны не наложил. Думаю – надо же, еще один дьявол по мою душу. Колдунья-то говорила, что дьяволы больше всего любят в кошек вселяться.

– Так то ж Лолита была! – вскинул брови Бычков. – Ты сам сколько раз ее колбасой угощал!

– Поди разберись в темноте, Лолита это или не Лолита. Ночью, как говорится, все кошки серы. Смотрю, а первый дьявол положил футляр на газон, достал оттуда топор и стал осторожно так ко второму дьяволу красться. Потом топор поднял и как рубанет его по шее. Тут-то я и разглядел, что первым дьяволом оказалась Лада Воронец.

Она кошку второй раз топором ударила, череп ей раскроила, потом ложкой мозг отковырнула, съела, довольная такая, футляр подхватила и ушла, а топор на траве оставила.

Ну, я еще немного за ящиками посидел, уже совсем поздно было вокруг магазина бегать, да и страшно мне стало, вокруг нечистая сила шастает. Я, стараясь держаться подальше от света и кошачьего трупа, подошел по газону к топору, прихватил его на всякий случай для самозащиты и уже собрался домой идти, вдруг вижу – кто-то идет по Дачному проспекту. Я юркнул в кусты, думаю, если кто-либо меня с топором в руках увидит, мало ли что решит. Человек подошел к трупу кошки, наклонился над ним, свет упал ему на лицо, – я глазам своим не поверил, – генерал Красномырдиков собственной персоной, один, без охраны.

Я как увидел его, так что-то на меня накатило, словно дьявол в меня вселился. После смерти брата мать в больницу с инфарктом слегла, отец поседел весь, а этот подлец, за жалкие копейки собственных солдат убивающий, разгуливает здесь как ни в чем не бывало, да еще и в президенты метит.

Генерал подошел к памятнику Зое с кислотой, руки за спину заложил и стоит, словно задумался о чем-то. Вот я по горячке и решил его топором по голове рубануть, как Лада кошку. Достал носовой платок, отпечатки свои с топорища обтер, и, держа топор через платок, стал подкрадываться к генералу. Крадусь, а сердце колотится, кажется – вот сейчас, паразит, обернется, заметит меня, а у него ж наверняка пистолет с собой. Угробит меня как и брата. Ну я и метнул топор со всей дури. Метнул – и попал. Вот и все.

– Ладно, мокрушник, – похлопал его по плечу Глеб. – Пора тебе на лоток ехать. Считай, что ничего мне не говорил.

– А ты? – Гляделкин посмотрел на Бычкова. – Как бы ты поступил на моем месте? Заделал бы генерала?

– Заделал бы, наверное, – кивнул Глеб. – Только все равно всех сук не перемочишь.

– А жаль, – вздохнул лоточник.

– Жаль, – согласился Бычков.

За десять минут до конца рабочего дня красный «феррари» свернул с Дачного проспекта, и, заложив плавный вираж, затормозил перед крыльцом апокалиптического магазинчика.

– Зайчик! – радостно выскочила навстречу синяевскому авторитету Лариса Сушко.

Привычным жестом обняв подругу детства, Психоз зашел в магазин.

– Мне нужно потолковать с этим пареньком, журналистом, – сказал он Глебу Бычкову. – Пришли-ка его в бар.

Под облицованным деревянными панелями потолком непривычного к такой музыке «Космоса-2» торжественно зазвучал концерт ре минор для скрипки с оркестром Сибелиуса. Лариса хорошо знала вкусы синяевского авторитета.

– Что ж, – сказал Психоз, жестом приглашая Дениса занять место за его столиком, – надо признать, что ты неплохо поработал.

– Я старался, – скромно потупился Зыков.

– С этого дня ты перестаешь быть бесхозным журналистом. Теперь ты будешь журналистом при хозяине.

Денис изобразил на лице искреннюю радость, мысленно прикидывая, какие неприятности ему сулит столь лестное предложение.

– Ты станешь русским Марио Пьюзо, – продолжал синяевский авторитет. – Ты напишешь книгу о русской мафии. Настоящую книгу, а не дерьмо, каким нынче заполнены все книжные прилавки. Я даже придумал для этой книги первую фразу.

– Какую же? – поинтересовался журналист.

– Мафия бессмертна, потому что смертны все мы, – торжественно изрек Психоз.

– Отличное начало, – кивнув, согласился Денис.