"Чужеземец" - читать интересную книгу автора (Гэблдон Диана)

Глава 6 «Совет» Каллума

Маленький мальчик, которого мистрисс Фитцгиббонс называла «юный Элик», пришел, чтобы отвести меня на ужин. Ужинали в длинной, узкой комнате, по обеим сторонам которой вдоль стен стояли столы. Их обслуживал бесконечный поток слуг, появлявшихся из-под арок в обоих концах комнаты. Они носили подносы, блюда и кружки. Лучи майского предвечернего солнца струились сквозь высокие, узкие окна. На стенах в кольцах висели факелы, их зажигали, когда мерк дневной свет.

В простенках висели знамена и разноцветная шотландка; пледы и геральдические знаки словно забрызгали камень разноцветными красками. По контрасту с этими цветными пятнами большинство собравшихся на ужин оделись в практичные оттенки серого и коричневого, или же в светло-коричневые и зеленые охотничьи килты — такие приглушенные тона очень подходили, чтобы скрываться в вереске.

Когда юный Элик вел меня по комнате, я ощущала любопытные взгляды за спиной, но в основном ужинавшие вежливо смотрели в тарелки. Похоже, здесь не особенно церемонились: все ели, как им удобнее, угощаясь из больших общих блюд. За столами сидело около сорока человек, и человек десять их обслуживали. Разговаривали громко, преимущественно по-гаэльски.

Каллум уже сидел за столом в начале комнаты, спрятав свои карликовые ноги под обшарпанную дубовую столешницу. Он вежливо кивнул, когда я вошла, и помахал мне рукой, приглашая сесть слева от него, рядом с пухленькой, прехорошенькой рыжеволосой женщиной, которую он представил как свою жену, Летицию.

— А это мой сын Хеймиш, — сказал он, уронив руку на плечо симпатичного рыжеволосого мальчика лет семи-восьми. Тот на мгновенье отвел глаза от тарелки, чтобы быстро кивнуть мне.

Я с интересом посмотрела на мальчика. Он походил на остальных мужчин Маккензи, которых мне уже довелось увидеть — те же широкие скулы и глубоко посаженные глаза. Собственно, за исключением разного цвета волос, он являлся уменьшенной копией своего дядюшки Дугала, сидевшего рядом. Две девочки-подростка по другую сторону Дугала, хихикавшие и тыкавшие друг друга в бок, пока их представляли мне, оказались дочерьми Дугала, Маргарет и Элинор.

Дугал коротко, но дружелюбно улыбнулся мне, выдернул блюдо прямо из-под носа одной из своих дочерей, как раз потянувшейся к нему с ложкой, и протянул его мне.

— Где твое воспитание, девочка? — пожурил он ее. — Сначала гости!

Я с изрядной долей сомнения взяла большую роговую ложку: кто его знает, что там за еда, и испытала истинное облегчение, увидев на блюде самую обычную, вполне знакомую копченую селедку.

Мне никогда раньше не приходилось есть селедку ложкой, но на столе не было ничего, напоминающего вилку, и я смутно припомнила, что они еще долго не войдут в употребление.

Глядя на поведение едоков за другими столами, я поняла: когда ложка становилась неудобной, они пользовались кинжалом, всегда бывшим под рукой — резали им мясо и отделяли его от костей.

Кинжала у меня не было, поэтому я исполнилась решимости жевать очень осторожно и наклонилась, чтобы взять селедку, но тут на меня обвиняюще уставились темно-синие глаза юного Хеймиша.

— Ты еще не прочитала молитву, — сурово объявил он с нахмуренным лицом. Очевидно, он счел меня бессовестной язычницей, а то и вовсе полностью растленной личностью.

— Гм… может, ты будешь так любезен и сам прочитаешь за меня молитву? — рискнула я.

Васильковые глаза изумленно распахнулись, но мальчик подумал, кивнул и сложил руки. Он окинул взглядом стол, чтобы убедиться в благочестивом настрое остальных, склонил голову и проговорил:

— У которых есть, что есть, те подчас не могут есть. А другие могут есть, да сидят без хлеба. А у нас тут есть, что есть, и у нас тут есть, чем есть, значит, нам благодарить остается Небо. Аминь.

Посмотрев поверх почтительно сложенных рук, я уловила взгляд Каллума и улыбнулась ему, как бы оценивая невозмутимость его отпрыска. Он подавил ответную улыбку и серьезно кивнул сыну.

— Неплохо сказано, парень. Не передашь по кругу хлеб?

Разговор за столом свелся к отдельным просьбам передать какую-нибудь еду — к ужину все отнеслись очень серьезно. Я обнаружила, что у меня пропал аппетит — частью из-за потрясения, частью из-за того, что я никогда особенно не любила сельдь. Вот булочки были свежеиспеченными и подавались с медом.

Я осмотрела комнату, но нигде не увидела рыжей головы моего попутчика. Вроде бы он сказал, что его зовут Джеймс Мактавиш.

— Надеюсь, Мактавиш чувствует себя лучше, — пустила я пробный шар, вздохнула и добавила: — Когда я вошла, не заметила его.

— Мактавиш? — изящные бровки Летиции вопросительно изогнулись над округлившимися синими глазами. Я скорее почувствовала, чем заметила, как Дугал искоса бросил на меня взгляд.

— Юный Джейми, — бросил он и снова уткнулся в свою тарелку.

— Джейми? Что такое, что с мальчиком случилось? — ее круглощекое личико озабоченно нахмурилось.

— Да ничего, моя дорогая, обычная царапина, — успокоил ее Каллум и посмотрел через стол на брата. — Кстати, Дугал, а где он?

Возможно, подозрение, блеснувшее в серых глазах, мне просто почудилось.

Его брат пожал плечами, не отрывая взгляда от тарелки.

— Я отправил его в конюшню, помочь Аулду Элику с лошадьми. Принимая все во внимание, там для него самое подходящее место. — Теперь он поднял глаза и встретился взглядом с братом. — Или у тебя были другие планы?

Каллум, похоже, сомневался.

— В конюшню? Ага, ладно… так ты ему все-таки доверяешь?

Дугал небрежно вытер рот рукой и потянулся за хлебом.

— Тебе стоит только сказать, Каллум, если ты не согласен с моим приказом.

Каллум поджал губы, но сказал только:

— Нет, думаю, все будет в порядке, — и снова занялся ужином.

Лично я сомневалась, что конюшня — самое подходящее место для пациента с огнестрельным ранением, но предпочла не высказывать своего мнения в этом обществе, а решила отыскать юношу утром и удостовериться, что он получает нормальный уход.

Отказавшись от остальной еды, я попросила разрешения удалиться, ссылаясь на усталость, и это никоим образом не было притворством. Я настолько измучилась, что толком не обратила внимания на слова Каллума:

— Спокойной ночи, мистрисс Бичем Я пошлю кого-нибудь завтра, чтобы вас отвели на Совет.

Одна из служанок, увидев, как я пытаюсь отыскать дорогу в свою комнату, проводила меня со свечой в руке. Она зажгла от своей свечи ту, что стояла у меня на столе, и на массивных каменных стенах заплясал огонек, а у меня вдруг возникло чувство, что меня похоронили заживо. Но девушка ушла, я откинула вышитую занавеску на окне, и прохладный ветерок выдул это ужасное чувство. Я попыталась обдумать все, что со мной произошло, но усталый мозг кричал одно: спать. Тогда я нырнула под одеяла, задула свечу и заснула, глядя, как медленно восходит луна.


* * *

Будить меня опять явилась массивная мистрисс Фитцгиббонс, которая принесла с собой полный набор туалетных принадлежностей, подобающих шотландской леди знатного происхождения.

Свинцовые расчесочки, чтобы подтемнить брови и ресницы, горшочки с растертым в порошок корнем фиалки и рисовой пудрой, даже карандаш, про который я решила, что это краска для век, хотя никогда такого не видела, и изящную фарфоровую чашечку с крышкой, украшенную позолоченными лебедями и полную французских румян.

Кроме того, мистрисс Фитцгиббонс принесла полосатую зеленую верхнюю юбку и шелковый лиф, а также желтые шерстяные чулки. Все это не было похоже на домотканую одежду, которую мне дали вчера. Что бы ни значил этот «Совет», видимо, он считался весьма значительным событием. Я едва не впала в соблазн из чувства противоречия настоять на собственной одежде, но воспоминания о том, как отозвался о моей «сорочке» жирный Руперт, оказалось достаточно, чтобы передумать.

Кроме того, мне действительно понравился Каллум, несмотря на то, что он намеревался удерживать меня здесь в ближайшем обозримом будущем. Ладно, это мы еще посмотрим, думала я, изо всех сил стараясь правильно нанести румяна. Дугал сказал, что молодой человек, которого я лечила, в конюшнях, так? А в конюшнях должны быть лошади и пони, на которых можно отсюда ускакать. И я решила поискать Джейми Мактавиша сразу же после того, как с «Советом» будет покончено.

Как оказалось, под «Советом» понималось следующее: то самое обеденное помещение, в котором я вчера вечером ужинала, только претерпевшее некоторые изменения. Столы, скамьи и табуреты отодвинули к стенам, головной стол убрали, а на его место поставили солидное резное кресло темного дерева, накрытое тем, что, очевидно, являлось цветами Маккензи — пледом в зеленую и синюю клетку с небольшими вкраплениями красного и белого. Стены украсили ветками падуба, каменные плиты пола присыпали чистой соломой.

Позади пустого пока кресла стоял юный волынщик и накачивал воздух в небольшие трубки волынки, издававшей вздохи и хрипы. Рядом с ним располагались люди, которых я посчитала за ближайших помощников Каллума: узколицый мужчина в узких штанах и рабочей рубахе, прислонившийся к стене; лысеющий невысокий человечек в камзоле из хорошей парчи — явно писец, потому что сидел за столом, на котором разложил чернильницу из рога, перья и бумагу; двое мускулистых мужчин в килтах, больше всего походивших на охранников; а сбоку — просто огромный человек.

Я уставилась на гиганта в некотором благоговении. Грубые черные волосы падали ему на лоб, достигая нависших бровей. Свалявшиеся волосы покрывали и громадные руки с закатанными рукавами рубашки. В отличие от остальных виденных мною здесь мужчин гигант не был вооружен, только засунул в чулок небольшой кинжал; я с трудом разглядела рукоятку в зарослях черных завитков, покрывавших обнаженные ноги над чулками в веселенькую клеточку. Талию обхватом не менее сорока дюймов он затянул широким кожаным ремнем, на котором не было ни кинжала, ни сабли. Несмотря на угрожающие размеры, мужчина этот выглядел вполне дружелюбно и, похоже, шутил о чем-то с узколицым, который рядом с гигантским собеседником походил на марионетку.

Волынщик внезапно начал играть, причем волынка предварительно испустила хрип, а потом пронзительный вопль, которые постепенно перешли в нечто, напоминающее мелодию.

Всего присутствовало человек тридцать-сорок, похоже, все принарядились и навели на себя некоторый лоск, не то что вчера за ужином. Все головы повернулись к дальнему концу комнаты, где после некоторой паузы, во время которой музыка набрала обороты, появился Каллум. Следом за ним на небольшом расстоянии шагал его брат Дугал.

Оба к церемонии приоделись в килты Маккензи и хорошо сшитые камзолы — Каллум в бледно-зеленый, Дугал — в красновато-коричневый, оба перекинули пледы через грудь, скрепив их на одном плече большой брошью с драгоценными камнями. Каллум сегодня распустил черные волосы, намаслил их, и они красивыми локонами лежали на плечах. Дугал связал свои в хвост, и они почти сливались с красновато-коричневым атласом его камзола.

Каллум медленно шел по проходу, кивая и улыбаясь на обе стороны. Через комнату мне хорошо было видно вторую арку, рядом с которой стояло его кресло. Совершенно ясно, что он мог войти и оттуда, значит, сознательно выставлял напоказ свои искривленные ноги и неуклюжую походку во время долгого прохода к своему месту. Сознательным был и контраст с высоким, прямым младшим братом, который, не глядя ни направо, ни налево, шел сразу за Каллумом и сел на стул, стоявший чуть позади деревянного кресла.

Каллум уселся, немного помедлил и поднял руку. Воющая волынка замолчала, жалостно всхлипнув в последний раз, и «Совет» начался.

Очень скоро я поняла, что это — привычное событие, во время которого лэрд замка Леох отправлял правосудие, выслушивая своих арендаторов и улаживая споры. Лысеющий писец вслух читал имена, и люди по очереди подходили.

Некоторые дела рассматривались по-английски, но в основном вся процедура проходила на гаэльском. Только я решила, что один из жалобщиков, весьма потрепанный типчик с кошелем из козлиной кожи, прикрепленном к поясу, обвиняет своего соседа ни много ни мало, как в убийстве, поджоге и похищении жены, как Каллум вскинул брови и быстро произнес что-то по-гаэльски. Оба, и жалобщик, и обвиняемый, ухватились за бока и расхохотались. Вытирая выступившие от смеха слезы, жалобщик кивнул и протянул своему обидчику руку, а писец деловито записывал. Его перо скрипело, как будто рядом царапалась мышь.

Я в повестке дня оказалась пятой. Надо полагать, это было хорошо продумано, чтобы продемонстрировать собравшимся важность моего пребывания в замке.

Во время разбора моего дела говорили по-английски.

— Мистрисс Бичем, будьте любезны, выйдите вперед! — провозгласил писец.

Мясистая рука мистрисс Фитцгиббонс совершенно напрасно подтолкнула меня, я, споткнувшись, вывалилась на пустой пятачок перед Каллумом и присела в весьма неуклюжем реверансе, как это делали другие женщины. Выданные мне башмаки не различались на правый и левый, что очень затрудняло грациозные движения. Каллум оказал мне честь, встав со своего кресла, и в толпе раздались оживленные шепотки. Он протянул мне руку, и я с радостью уцепилась за нее, чтобы не рухнуть носом вниз.

Поднявшись из реверанса и мысленно проклиная башмаки, я уткнулась носом прямо в грудь Дугала.

Очевидно, раз именно он захватил меня, ему и следовало подать официальное заявление о моем приеме в замок — или пленении, все зависит от того, как на это посмотреть. Я с интересом ждала, как братья решили все преподнести.

— Сэр, — начал Дугал, кланяясь Каллуму, — мы молим о вашем снисхождении и милости относительно леди, которая нуждается в помощи и надежном убежище. Мистрисс Клэр Бичем, английская леди из Оксфорда, подверглась нападению разбойников с большой дороги, ее слугу вероломно убили, а она бежала в лес, где я со своими людьми нашел ее и спас. Мы молим, чтобы леди предоставили в замке Леох убежище до тех пор, — тут он замолчал, и его губы искривились в циничной усмешке, — пока о ее местопребывании не будут извещены ее английские родственники и не будет обеспечена должная возможность ее дальнейшего путешествия.

Я не пропустила того, как он подчеркнул слово английские, и — тут я нисколько не сомневалась — не пропустил этого ни один из присутствующих. Значит, меня будут терпеть, но по-прежнему подозревать. Скажи он «французские», и ко мне относились бы, как к другу или как к нейтральной личности. Похоже, убраться из замка будет труднее, чем я надеялась.

Каллум изящно поклонился мне и заверил в безграничном гостеприимстве у своего смиренного очага. Я снова сделала реверанс, на этот раз немного успешнее, и вернулась обратно в толпу, сопровождаемая любопытными, но более или менее дружелюбными взглядами.

До этого момента все происходящее интересовало преимущественно тех, кого затрагивало. Зрители тихонько беседовали, поджидая своей очереди. Мое появление было встречено бормотанием, обменом мнениями и, как мне показалось, одобрением.

Но теперь все в зале возбужденно зашевелились. На пятачок выступил дородный мужчина, тащивший за руку молоденькую девушку лет шестнадцати с хорошеньким личиком, надутыми губами, с желтыми волосами, перевязанными сзади синей лентой. Она споткнулась и оказалась на пятачке одна, а мужчина встал у нее за спиной и разразился потоком гаэльских слов, размахивая руками и время от времени тыча в нее пальцем, то ли поясняя что-то, то ли обвиняя. Пока он говорил, в толпе опять побежали шепотки.

Мистрисс Фитцгиббонс, сидевшая на стуле, с интересом вытянула шею. Я наклонилась и шепнула ей на ухо:

— Что она натворила?

Объемная дама ответила, почти не шевеля губами и не отрывая взгляда от происходящего.

— Отец обвиняет ее в распутном поведении и в неподобающих отношениях с мужчинами против его воли, — пробормотала она, снова удобно умащиваясь на стуле. — Отец хочет, чтобы Маккензи наказал ее за неповиновение.

— Наказал? Как? — прошипела я как можно тише.

— Шшш.

Все внимание в центре сосредоточилось на Каллуме, рассматривающем девушку и ее отца. Переводя взгляд с одного на другую, он что-то произнес, нахмурился, сильно стукнул костяшками пальцев по подлокотнику кресла, и толпа вздрогнула.

— Он принял решение, — прошептала мистрисс Фитцгиббонс, хотя в этом не было необходимости. Что именно он решил, я тоже поняла, потому что гигант пошевелился в первый раз за все время, вытащил кожаный ремень и небрежно начал похлопывать им. Два охранника схватили перепуганную девушку под руки и повернули ее спиной к Каллуму и отцу. Она заплакала, но не стала ни о чем просить. Толпа смотрела с тем напряженным возбуждением, с каким обычно смотрят на публичные казни и дорожные аварии. Внезапно из дальних рядов раздался голос, говорящий по-гаэльски, перекрыв шум толпы.

Все головы повернулись в ту сторону. Мистрисс Фитцгиббонс встала на цыпочки и вытянула шею. Я совершенно не поняла, что было сказано, но голос узнала сразу — низкий, но приятный, проглатывающий последние согласные.

Толпа расступилась, и вперед вышел Джейми Мактавиш. Он уважительно склонил голову перед Маккензи и снова заговорил.

Похоже, сказанное вызвало разногласия. Каллум, Дугал, маленький писец и отец девушки заспорили.

— Что происходит? — пробормотала я мистрисс Фитц, как мысленно ее называла. Мой пациент выглядел гораздо лучше, чем раньше, хотя все еще был чересчур бледным. Он раздобыл где-то чистую рубашку, а пустой правый рукав заткнул за пояс килта.

Мистрисс Фитц наблюдала за происходящим с живейшим интересом.

— Парень предложил, чтобы вместо девушки наказали его, — рассеянно ответила она, заглядывая через плечо стоявшего впереди человека.

— Что? Да ведь он ранен! Уж наверное они не разрешат ему сделать ничего подобного! — говорила я как можно тише под неумолчное гуденье толпы.

Мистрисс Фитц покачала головой.

— Не могу сказать, девица. Они вон как раз спорят. Понимаешь, парню из нашего клана так поступить можно, да только он не Маккензи.

— Нет? — изумилась я, почему-то пребывая до сих пор в наивной уверенности, что весь захвативший меня в плен отряд прибыл из замка Леох.

— Ну конечно нет, — нетерпеливо отозвалась мистрисс Фитц. — Что, цветов на его килте не видишь?

Разумеется, я увидела — после того, как она об этом сказала. Хотя на Джейми был охотничий килт тоже в зеленую и коричневую клетку, но цвета отличались от килтов присутствующих здесь мужчин. Коричневый был намного темнее, с тонкой голубой полоской.

Похоже, Дугал сказал что-то, ставшее решающим аргументом. Державшая совет группка распалась, и в толпе зашикали. Охранники отпустили девушку, которая ринулась в гущу толпы, а Джейми шагнул на ее место. Я в ужасе смотрела, как они подошли и схватили его за руки, но тут Джейми сказал что-то человеку с ремнем, и охранники шагнули назад. Как ни странно, но на лице Джейми на мгновение появилась широкая, дерзкая улыбка. Еще более странным показалось мне то, что такая же улыбка промелькнула и на лице гиганта.

— Что он сказал? — повернулась я к своей переводчице.

— Он выбрал кулаки вместо ремня. Мужчина может выбирать, а женщина — нет.

— Кулаки?

Времени на вопросы не осталось. Палач отвел назад кулачище, похожий на свиной окорок, и всадил его в живот Джейми. Тот согнулся пополам и громко выдохнул. Великан дождался, пока Джейми выпрямится, и нанес ему сразу серию коротких ударов по ребрам и предплечьям. Джейми не делал никаких попыток защищаться, только переносил равновесие с ноги на ногу, чтобы стоять прямо.

Следующий удар пришелся в лицо. Я вздрогнула и невольно зажмурилась, когда голова Джейми дернулась назад. Палач не торопился, делал паузы между ударами, стараясь не сбить жертву с ног и не нанести слишком много ударов в одно место. Это было научное избиение, искусно выполненное: причинить боль и наставить синяков, но не покалечить и не изуродовать. Один глаз Джейми распух и заплыл, юноша тяжело дышал, но в остальном все выглядело терпимым.

Самые страшные страдания причиняли мне удары в раненое плечо. Пока повязка держалась, но при таком «лечении» ее надолго не хватит. Сколько еще это продлится? В комнате стояла полная тишина, слышались только удары да изредка раздавался негромкий стон.

— Малыш Ангус остановится, когда покажется кровь, — шепнула мистрисс Фитц, похоже, угадав не заданный мною вопрос. — Обычно это происходит, когда ломают нос.

— Но это же варварство! — свирепо прошипела я. Несколько человек осуждающе оглянулись на нас.

Очевидно, палач решил, что наказание длилось положенное время. Он отклонился назад и нанес сильнейший удар. Джейми пошатнулся и упал на колени. Оба охранника поспешили к нему и поставили его на ноги. Он поднял голову, и я увидела, что из разбитого рта капает кровь. Толпа облегченно загудела, а палач, удовлетворенный тем, как исполнил свой долг, шагнул назад.

Один из охранников поддерживал Джейми за руку, пока тот тряс головой, пытаясь прийти в себя. Джейми поднял голову и посмотрел прямо на возвышавшегося над ним палача. Поразительно, но он опять улыбался, шевеля разбитыми в кровь губами.

— Спасибо, — с заметным трудом выговорил он и церемонно поклонился палачу, а потом повернулся и пошел прочь. Внимание толпы переключилось на Маккензи и следующее дело.

Джейми вышел из комнаты совета через дверь в противоположном конце. Меня больше интересовал он, чем дальнейшие разбирательства, так что я быстро извинилась перед мистрисс Фитцгиббонс и стала прокладывать себе путь через толпу.

Я нашла Джейми в маленьком боковом дворике. Он прислонился к колодезному вороту и промокал разбитые губы полой рубашки.

— На, возьми, — сунула я ему свой носовой платок.

— Угу. — Я решила считать это словами благодарности. К этому времени бледное, почти бесцветное солнце уже поднялось на небо, и в его свете я внимательно осмотрела молодого человека. Похоже, заплывший глаз и разбитая губа — самые тяжелые повреждения, хотя на шее и на челюсти видны следы, которые очень скоро станут черными синяками.

— Рот изнутри тоже рассечен?

— Угу. — Он наклонился, а я оттянула и мягко отвернула его нижнюю губу, чтобы посмотреть, что происходит внутри. Щека рассечена, и на нижней губе несколько разрывов. Кровь, смешанная со слюной, потекла из открытого рта.

— Воды, — с трудом произнес он, вытирая с подбородка кровавую струйку.

— Точно.

К счастью, на краю колодца стояло ведро и роговой кубок. Джейми несколько раз прополоскал рот и сплюнул, а остаток воды выплеснул себе на лицо.

— Зачем ты это сделал? — с любопытством спросила я.

— Что? — уточнил он, выпрямляясь и вытирая лицо рукавом, и, поморщившись, осторожно потрогал разбитую губу.

— Предложил взять на себя наказание девушки. Ты ее знаешь?

Спрашивать было немного неловко, но мне действительно хотелось знать, что лежит за таким донкихотским поступком.

— Я знаю, кто она. Правда, никогда с ней не разговаривал.

— Так зачем ты это сделал?

Он пожал плечами и снова поморщился.

— Это опозорило бы девчонку — быть выпоротой на Совете. Мне проще.

— Проще? — с недоверием переспросила я, глядя в изувеченное лицо. Он проверял здоровой рукой ребра, но все равно взглянул на меня и даже усмехнулся одной стороной рта.

— Ага. Очень уж она молоденькая. Опозорилась бы перед всеми, и это бы долго помнили. Мне больно, но я же не покалечен. Через день-два все пройдет.

— Да почему ты? — настаивала я.

Он посмотрел на меня так, словно вопрос показался ему странным.

— А почему не я?

— Почему не ты? — хотела сказать я. Потому что ты ее не знаешь, и она тебе никто. Потому что ты уже ранен. Потому что нужно какое-то особенное мужество, чтобы стоять перед толпой и разрешать кому-то бить тебя по лицу, и неважно, что тобой при этом движет.

— Потому что штык, проткнувший трапециевидную мышцу, достаточно убедительная причина, — сухо сказала я вместо всего этого.

Похоже, его это позабавило, и он потрогал рану.

— Трапециевидная мышца, вот как? Я этого не знал.

— О, вот ты где, парень! Смотрю, ты уже нашел себе целительницу. Может, я уже и не нужна?

К нам утиной походкой направлялась мистрисс Фитцгиббонс, с трудом протиснувшись сквозь узкий проход во дворик. Она несла поднос, на котором стояло несколько склянок, большая миска и лежало чистое льняное полотенце.

— Я пока еще ничего не сделала, только воды принесла, — отозвалась я. — Думаю, он не сильно пострадал, да и не очень понимаю, что мы можем сделать, кроме как промыть ему лицо.

— Ой, ну что ты, всегда можно что-то сделать, всегда что-нибудь, да есть, — успокаивающе произнесла она. — Ну-ка, дай посмотрю на твой глаз, парень.

Джейми послушно сел на край колодца, повернув к ней лицо. Пухлые пальцы мягко нажали на багровую опухоль, оставив белые следы, которые быстро исчезли.

— Под кожей еще кровоточит. Значит, тут помогут пиявки. — Мистрисс Фитц сняла крышку с миски, и я увидела несколько небольших, темных, похожих на слизняков штучек, покрытых неприятного вида жидкостью. Мистрисс Фитц выудила оттуда двух, прижав одну сразу под надбровной дугой, а вторую — под глазом.

— Понимаешь, — объяснила она мне, — когда синяк уже созрел, пиявки не помогут. Но если есть вот такая опухоль, и она все увеличивается, это значит, что под кожей все еще идет кровь, и пиявки ее отсосут.

Я наблюдала, одновременно зачарованно и с отвращением.

— А это не больно? — спросила я Джейми.

Он потряс головой, и пиявки омерзительно подпрыгнули.

— Нет. Немного холодно.

Мистрисс Фитц занималась своими склянками и бутылочками.

— Многие используют пиявок неправильно, — инструктировала она меня. — Иногда они очень полезны, но нужно знать, как их применять. Если, например, приставить их к старому синяку, так они оттянут на себя здоровую кровь, и синяку это пользы не принесет. И нужно быть очень осторожной, чтобы не ставить слишком много сразу. Они могут ослабить человека, если он болен или уже потерял много крови.

Я с уважением слушала и впитывала информацию, от всей души надеясь, что мне никогда не придется ею воспользоваться.

— Так, парень, теперь прополощи вот этим рот: прочистит раны и ослабит боль. Чай из ивовой коры, — объяснила она мне. Я кивнула, смутно припомнив из давней лекции по ботанике, что в ивовой коре действительно содержится салициловая кислота — активный ингредиент аспирина.

— Разве ивовая кора не усилит кровотечение? — спросила я. Мистрисс Фитц одобрительно кивнула

— Ага. Иногда случается. Поэтому за ней надо сразу давать пригоршню зверобоя, вымоченного в уксусе — он останавливает кровь, если собрать его в полнолуние и как следует истолочь.

Джейми послушно набрал полный рот вяжущего средства, и его глаза заслезились, потому что ароматический уксус начал щипать раны.

К этому времени пиявки насосались крови и выросли раза в четыре.

Темные сморщенные шкурки теперь сделались гладкими и залоснились. Пиявки стали похожими на круглые отполированные камешки. Одна неожиданно оторвалась и упала на землю, мне под ноги. Мистрисс Фитц проворно подняла ее и бросила обратно в миску, потом осторожно подцепила вторую под челюстями и легко потянула, растянув ей головку.

— Нельзя тянуть сильно, девица, — сказала она. — Иногда они лопаются.

Я невольно передернулась.

— Но когда насосутся, то отходят легко. А если не отходят, подожди немножко, сами отвалятся.

Пиявка действительно отошла легко, оставив после себя каплю крови. Я промокнула ранку уголком полотенца, смоченного в растворе уксуса. К моему изумлению, пиявки помогли — опухоль заметно уменьшилась, и глаз приоткрылся, хотя веко все еще оставалось распухшим. Мистрисс Фитц внимательно осмотрела его и решила, что больше пиявок не требуется.

— Завтра видок будет тот еще, парень, это уж точно, — покачала она головой, — но зато сможешь этим глазом смотреть. Теперь тебе нужен кусок сырого мяса на него, и капля бульона с элем в него, с укрепляющими целями. Приходи в кухню, я тебе все найду.

Она взяла поднос, но задержалась еще на минутку.

— Ты хорошо поступил, парень. Лири — моя внучка, знаешь ли, так что спасибо тебе за нее. Хотя лучше пусть она тебя сама благодарит, если хоть что-то понимает в хороших манерах.

Она потрепала Джейми по щеке и тяжело зашагала прочь.

Я еще раз внимательно его осмотрела. Архаичная медицина оказалась на удивление эффективной. Глаз, конечно, еще оставался опухшим, но цвет изменил лишь слегка. Рана на губе сделалась чистой, бескровной полоской, чуть темнее, чем окружающая ее ткань.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила я.

— Отлично.

Должно быть, я посмотрела на него недоверчиво, потому что он улыбнулся, все еще оберегая губу.

— Да ты пойми, это всего лишь синяки. Кажется, мне придется еще раз тебя благодарить — а это уже в третий раз за три дня, что тебе приходится меня лечить. Ты, пожалуй, решишь, что я здорово неуклюжий.

Я потрогала багровую отметину на его челюсти.

— Не то чтобы неуклюжий. Скорее, немного безрассудный.

Тут я краем глаза уловила движение у входа во двор; мелькнуло желтое и синее. Девушка по имени Лири увидела меня и робко попятилась назад.

— Кажется, кто-то хочет поговорить с тобой наедине, — заметила я. — Я ухожу. Завтра можно будет снять повязки на руке, вот тогда я тебя и найду.

— Ага. Еще раз спасибо. — Он слегка сжал мою руку, прощаясь. Я пошла к выходу, с любопытством взглянув на девушку. Вблизи она показалась мне еще симпатичнее, с такими мягкими синими глазами и кожей, похожей на лепестки роз. Она посмотрела на Джейми и засияла. Я вышла из дворика, раздумывая, был ли его галантный поступок на самом деле так альтруистичен, как я решила.


* * *

На следующее утро, проснувшись под щебетанье птиц снаружи и людской гомон внутри, я оделась и по продуваемым сквозняками коридорам добралась до зала Совета, вновь превратившегося в трапезную. Сегодня подавалась овсянка в огромных котлах и лепешки, испеченные в очаге и политые медом. Аромат горячей пищи был так силен, что на него, кажется, можно было облокотиться. Я все еще чувствовала себя выбитой из колеи и сбитой с толку, но обильный завтрак воодушевил меня, и я решила немного разведать почву.

Отыскав мистрисс Фитцгиббонс, чьи пухлые руки с ямочками на локтях были испачканы тестом, я заявила, что ищу Джейми, чтобы снять повязки и посмотреть, как заживает раненое плечо. Взмахнув массивной, обсыпанной мукой рукой, она подозвала одного из своих маленьких помощников.

— Юный Элик, беги-ка, отыщи Джейми, нового объездчика лошадей. Скажи, что он должен вернуться вместе с тобой — нужно посмотреть на его плечо. Мы будем в садике с травами.

И щелкнула пальцами. Паренек опрометью бросился на поиски моего пациента.

Мистрисс Фитц поручила месить тесто одной из девушек, отряхнула руки и повернулась ко мне.

— Ожидание займет какое-то время. Не хочешь пока взглянуть на травы? Мне показалось, ты кое-что знаешь о растениях, так что могла бы в свободную минутку помочь там.

Садик, ценнейшее хранилище лечебных трав и ароматных приправ, расположился во внутреннем дворе, достаточно большом, чтобы его согревало солнце, и защищенном от весенних ветров, да еще и с собственным колодцем.

Фенхель и горчица росли по западной границе садика, ромашка — по южной, а ряд ежевичных кустов обозначал северную границу. Замок ограничивал садик с востока и давал дополнительную защиту от преобладающих здесь восточных ветров.

Я правильно определила зеленые ростки поздних крокусов и мягкие листья французского щавеля, растущие из плодородной черной земли. Мистрисс Фитц показала мне наперстянку, сладкий лук и дымянку, а также некоторые другие растения, которые я не узнала.

Поздняя весна — самое время сажать растения. Корзинка, которую несла мистрисс Фитц, была наполнена головками чеснока, источником летнего урожая. Пухлая дама протянула мне корзинку и лопатку. Очевидно, я бездельничала слишком долго. Пока Каллум не примет решение относительно меня, мистрисс Фитц всегда подыщет занятие для праздных рук.

— Вот, моя дорогая. Сажай их вдоль южной стены, между тимьяном и наперстянкой.

Она показала, как разделять головки на зубчики, не нарушая оболочки, и как их сажать. Это оказалось довольно просто — просто втыкай себе каждый зубчик в землю тупым концом вниз, на глубину примерно в полтора дюйма. Мистрисс Фитц поднялась на ноги, отряхивая необъятные юбки.

— Оставь несколько головок, — посоветовала она. — Раздели их на зубчики и посади по отдельности; тут ткни один, там — по всему садику. Чеснок отпугивает жуков от других растений. Лук и тысячелистник — тоже. И отщипни головки с завядших ноготков, но не выбрасывай — они очень полезные.

Многочисленные ноготки с золотыми цветами были разбросаны по всему садику. Тут, задыхаясь от быстрого бега, появился мальчик, которого она отправила на поиски Джейми. Он доложил, что пациент отказался отрываться от работы.

— Он сказал, — пыхтел мальчик, — что не так уж ему и больно, чтобы бежать к доктору, но все равно спасибо за заботу.

Мистрисс Фитц, услышав это не особенно обнадеживающее послание, пожала плечами.

— Что ж, раз он не придет, стало быть, не придет. Можешь сама сходить в загон около полудня, девица, если захочешь. Он не оторвется от работы, чтобы полечиться, но должен оторваться, чтобы поесть, или я не знаю мужчин. Юный Элик придет сюда за тобой в полдень и отведет тебя в загон.

И, оставив меня сажать чеснок, мистрисс Фитц, как галеон, поплыла прочь из садика. В ее кильватере покачивался юный Элик.

Я с удовольствием работала все утро, сажая чеснок, отщипывая завядшие цветочные головки, выдергивая сорняки и ведя непрекращающуюся борьбу любого садовника с улитками, слизняками и прочими вредителями. Разве что здесь эта битва велась голыми руками, без помощи химических средств. Я так увлеклась, что не заметила появления юного Элика, и ему пришлось вежливо покашлять, чтобы привлечь мое внимание. Будучи не из тех, кто зря тратит слова, он просто подождал, пока я поднимусь и отряхну юбки, и тут же исчез за калиткой.

Загон, в который он меня отвел, находился довольно далеко от конюшен, на поросшем травой лугу. Трое молодых пони весело резвились на лугу по соседству. Ухоженная молодая гнедая кобылка стояла привязанная к ограде загона, прикрытая легкой попоной.

Джейми осторожно подходил к ней сбоку. Кобылка подозрительно следила за его приближением. Он положил здоровую руку ей на круп и ласково заговорил, готовый в любой момент отпрянуть, если кобылка начнет возражать. Она завращала глазами и фыркнула, но с места не сдвинулась. Двигаясь очень медленно, Джейми прислонился к кобылке, не переставая ласково бормотать, и очень медленно сел на нее верхом. Она вскинула передние ноги и дернулась, но Джейми настаивал, слегка повысив голос.

И тут кобылка повернула голову и увидела нас с мальчиком. Решив, что мы представляем для нее угрозу, кобыла заржала, встала на дыбы и резко повернулась к нам, ударив Джейми об ограду. Фыркая и взбрыкивая, она дернулась и начала лягаться, пытаясь сорваться с привязи. Джейми подкатился под забор, убираясь от молотящих воздух копыт, с трудом поднялся на ноги, ругаясь по-гаэльски, и обернулся, чтобы посмотреть, кто помешал его работе.

Завидев нас, он тут же сменил грозное выражение на любезное, хотя я догадалась, что наше появление — не совсем то, чего он ожидал. К счастью, корзинка с ланчем, предусмотрительно собранная мистрисс Фитц, которая и в самом деле разбиралась в молодых мужчинах, помогла восстановить его хорошее настроение.

— Ну и стой там, проклятое животное, — бросил он кобылке, все еще фыркавшей и плясавшей на привязи. Дружески шлепнув Элика, Джейми отпустил его, поднял свалившуюся с кобылки попону, отряхнул с нее пыль и любезно расстелил на земле, чтобы я могла сесть.

Я тактично промолчала о происшествии с кобылкой, наливая эль и протягивая ему хлеб с сыром.

Джейми ел с такой простодушной сосредоточенностью, что я вспомнила о его отсутствии за ужином два дня назад.

— Проспал, — ответил он на мой вопрос. — Я пошел спать сразу же, как оставил тебя в замке, и спал аж до вчерашнего рассвета. Вчера после Совета немного поработал, потом сел на охапку сена, чтоб немного отдохнуть перед ужином. — Он засмеялся. — И проснулся сегодня утром, все на той же охапке сена, а пони жевал мое ухо.

Я подумала, что отдых пошел ему на пользу: синяки от вчерашнего избиения оставались темными, но кожа вокруг них приобрела здоровый цвет, и ел он с хорошим аппетитом.

Я смотрела, как он умял остатки своего ланча, аккуратно собрал крошки с рубашки, послюнив палец, и отправил их в рот.

— У тебя отличный аппетит, — засмеялась я. — Думаю, ты мог бы есть и траву, если больше ничего не будет.

— Я ел, — совершенно серьезно ответил Джейми. — Вкус неплохой, но не очень-то сытно.

Сначала я растерялась, потом решила, что он просто разыгрывает меня.

— И когда же? — поинтересовалась я.

— Зимой, в позапрошлом году. Я тогда жил в лесу с… с другими парнями. Мы совершали вылазки в южную часть Шотландии. Нам больше недели не везло, и еды почти не осталось. Иногда батраки делились с нами овсянкой, но в основном люди там такие бедные, что им просто нечем поделиться. Заметь, они всегда готовы дать что-нибудь путнику, но когда путников два десятка, это уже чересчур, даже для гостеприимных горцев. — Он внезапно ухмыльнулся. — Ты слышала… да нет, откуда. Я хотел спросить, слышала ли ты, какую молитву читают перед едой батраки.

— Нет. Какую?

Он откинул волосы с глаз и продекламировал:

Мяч гоняй вокруг стола, лопай столько, сколько влезет,Лопай больше, в пузо тисни, мяч гоняй, аминь.

— В пузо тисни? — переспросила я.

Джейми похлопал по сумке, висящей у него на поясе.

— Складывай еду в живот, а не в сумку, — объяснил он, сорвал длинную травинку и начал перекатывать ее между ладонями.

— Да, так был разгар зимы, но довольно мягкой, так что нам повезло, в холод мы бы долго не продержались. Иногда нам удавалось поймать в силки кролика — ели их сырыми, потому что боялись развести костер, а иной раз даже оленя, но выпадали дни и вовсе без дичи, вот как в тот раз, о котором я рассказываю.

Крупные белые зубы перекусили травинку. Я тоже сорвала стебелек и стала его грызть. Он был сладкий, чуть кисловатый, но мягкая его часть, которую можно было пожевать, составляла не больше дюйма — м-да, не особенно питательно.

Отбросив наполовину разжеванный стебелек, Джейми сорвал еще один и продолжил рассказ.

— За несколько дней до этого выпал снег — совсем немного, так, взялся корочкой под деревьями, а все остальное — грязь. Я искал древесные губки, ну, знаешь, такие большие оранжевые штуки, которые растут внизу на деревьях, провалился сквозь наст и наступил на траву, росшую на прогалине между деревьями. Наверное, туда попадает немного солнца. Обычно такие места находят олени. Они разгребают снег и объедают траву до самых корней. А это место они еще не нашли, я и подумал — если они выживают зимой на таком корме, так почему мне не попробовать? К тому времени я так проголодался, что сварил бы и съел собственные башмаки, если бы они не требовались мне для ходьбы. Так что я съел всю траву, обглодал все до корней, как олени.

— Так сколько же ты пробыл без еды? — в смятении спросила я.

— Три дня вообще без крошки во рту и неделю на болтушке — пригоршня овса и немного воды. Да-а, — протянул Джейми, задумчиво разглядывая травинку, — зимняя трава такая жесткая и кислая — совсем не похожа на эту, но я тогда и внимания не обратил. — И внезапно ухмыльнулся. — Я еще не подумал, что у оленя четыре желудка, а у меня только один. Такие были колики! И долго мучали газы. Потом один старик мне рассказал, что если уж собираешься есть траву, ее нужно сначала отварить, но я-то этого не знал. А хоть бы и знал. Я тогда был таким голодным, что не стал бы дожидаться.

Он вскочил на ноги и протянул мне руку, помогая подняться.

— Пора приниматься за работу. Спасибо за еду, девочка.

Он протянул мне корзинку и пошел в сторону конюшен. На его волосах сверкало солнце, словно это был клад из золотых и медных монет.

Я медленно побрела обратно в замок, думая о мужчинах, живущих в холодной грязи и питающихся травой. И только когда вошла во двор, вспомнила, что так и не посмотрела его плечо.