"Достоин любви?" - читать интересную книгу автора (Гэфни Патриция)

8

Рэйчел увидела ее в щель через неплотно закрытые двери зеленой гостиной. Лидия сидела на софе, склонив голову над вязаньем, ее руки деловито сновали по широчайшему черному полотнищу, которое не умещалось у нее на коленях и закрывало половину дивана, свешиваясь на пол. Она располнела. Ее красивые волосы цвета спелой пшеницы потемнели, но она по-прежнему укладывала их по бокам колечками. Когда-то ее прическе завидовали все до единой ученицы пансиона миссис Мертон. Хотя Рэйчел почти не разбиралась в фасонах одежды, она подумала, что белое в розовый цветочек платье Лидии давно вышло из моды. По правде говоря, оно точь-в-точь напоминало те наряды, в которых Лидия щеголяла еще в школе одиннадцать лет назад.

Неожиданная мысль пришла в голову Рэйчел: не исключено, что у них с Лидией есть кое-что общее. Вероятно, для дочери Рэндольфа его смерть имела — в определенном смысле — те же последствия, что и для его вдовы, — их взросление как будто остановилось. Обе остались восемнадцатилетними. Если это так, существует ли для них какая-то возможность сблизиться? Нет, скорее всего нет. Наверное, даже думать об этом — чистейшее безумие. И все-таки в осанке Лидии, в ее склоненной голове было что-то знакомое, что-то напоминавшее Рэйчел ее саму.

На суде после убийства Лидия давала свидетельские показания и присягнула, что ее отец был мягким и добрым человеком, что Рэйчел соблазнила его, что в последний вечер своей жизни он будто бы поведал дочери о своем жестоком разочаровании, признался ей, что его новая жена на поверку оказалась совсем не той благовоспитанной и кроткой барышней, какой он считал ее до женитьбы. Если все так и было, если он действительно говорил такое, значит, он сказал чистую правду: к концу первой, и последней, недели своего кошмарного замужества Рэйчел и в самом деле изменилась. Но и сама Лидия должна была стать иной: в каком-то смысле она тоже лишилась невинности. Может быть, это и есть начало, основа, на которой они могли бы попытаться достигнуть взаимопонимания?

Распахнув тяжелую дверь, Рэйчел негромко сказала:

— Здравствуй, Лидия.

Снующие по полотнищу руки замерли. Лидия подняла голову, и Рэйчел сразу поняла, что все ее надежды на примирение были просто смехотворны. Одно-единственное чувство светилось в круглых карих глазах Лидии — жгучая ненависть. Она медленно встала с дивана.

— Я слышала, что кошки никогда не расшибаются при падении, — проговорила она срывающимся голосом, меряя Рэйчел взглядом с головы до ног. — Оказывается, и змеи тоже.

Рэйчел тяжело вздохнула.

— Что тебе нужно?

— Посмотри на себя. О, Боже мой, ты только посмотри на себя! — Раскатистый смех Лидии прозвучал до ужаса фальшиво. — Неужели ты думала, что сумеешь скрыть свою истинную сущность?

— Зачем ты…

— Ты думала, это черное платье может кого-нибудь одурачить? Что в этом доме есть хоть одна душа, которая не знает, что ты собой представляешь?

— Лидия, к чему все это? — бесстрастно спросила Рэйчел. — Зачем ты пришла?

— Нет, зачем ты сюда пришла? — взвизгнула Лидия, повысив голос и сверкая глазами. — Другого места не нашла?

— Ты прекрасно знаешь, почему мне пришлось сюда приехать. Не по своей воле. Меня выслали из Дорсета, когда я не смогла найти работу.

— Тебя надо было сослать на галеры. Такую, как ты, надо было посадить на корабль и отправить прямо в ад!

Рэйчел устало закрыла глаза.

— Этот разговор не имеет смысла.

— Ты видела меня на суде? Каждую минуту я молилась, чтобы тебя повесили. Ты меня видела?

— Я тебя видела.

— Когда огласили приговор и оказалось, что это каторжные работы, я потеряла веру в Бога. Но потом я передумала! Тебя повесить — это было бы слишком просто!

— Лидия, ради всего святого!

Рэйчел пришлось отступить подальше. От ее бывшей подруги волнами исходили подлинное бешенство и ненависть.

— У тебя всегда было полно кавалеров! Все они бегали за тобой, все причитали: «Рэйчел такая хорошенькая, Рэйчел такая умная!» — Ее зубы обнажились в уродливом и безумном оскале. — Знаешь, что делало меня счастливой все эти годы? Мысль о том, что ты заперта в одиночной камере. День за днем, месяц за месяцем, год за годом. Заперта в клетке.

— Довольно, Лидия, я прошу тебя уйти.

— Каждую ночь я засыпала, представляя тебя в твоей клетке. Я притворялась, что я — это ты. Будто я лежу на тюремной койке, а не в своей постели. Я узнала, каков распорядок в Дартмуре. Мне все известно о молчании и о наказаниях. Я даже знаю, что ты ела, во что одевалась.

Прекрасно понимая, что разубеждать Лидию бесполезно, Рэйчел все же сказала напряженным и тихим голосом:

— Послушай меня. Я не убивала твоего отца.

Оскаленные зубы Лидии с лязгом сомкнулись.

— Ты его убила. Расчетливо и хладнокровно.

— Нет. Я лишь нашла его тело… В то утро… мы собирались уехать в свадебное путешествие, но он был мертв. Он был уже мертв.

— Не дотрагивайся до меня! — завопила Лидия, ударив протянутую руку Рэйчел. — Ты его завлекла, совратила, а потом убила! А он был такой хороший, такой добрый и ласковый! А из-за тебя…

Ее пронзительный голос захлебнулся.

— Нет, он не был добрым, он…

— Врешь!

Лидия размахнулась и ударила Рэйчел по лицу, прежде чем та успела отпрянуть. Стараясь унять дрожь, Рэйчел прижала ладонь к горящей щеке. Удар пришелся и по глазу, из него невольно потекли слезы.

— Ты сама не знаешь, что говоришь.

— Знаю! Знаю! Один раз ты его оклеветала, но больше не выйдет, не надейся! Я тебя задушу, но не позволю позорить его имя!

За спиной у Лидии Рэйчел увидела в дверях Себастьяна. На мгновение он застыл, словно сраженный громом. Но тут Лидия бросилась на нее и ударила в грудь обеими руками, стиснутыми в кулаки. Рэйчел пошатнулась и сделала несколько неуверенных шагов назад, вскинув перед собой руки, словно щит. С отчаянным воплем Лидия кинулась вперед с протянутыми к ее лицу, скрюченными, как когти, пальцами.

Но она не успела напасть на Рэйчел. Себастьян обхватил ее за талию и вздернул вверх, так что ноги у нее оторвались от пола. Она отчаянно боролась, брыкалась, сыпала проклятиями, заходясь криком, как ребенок в истерике, извиваясь и дергаясь из стороны в сторону. Но он держал ее мертвой хваткой, и она вдруг обессилела, повисла у него на руках, словно тряпичная кукла.

Себастьян осторожно поставил ее на ноги. Рэйчел чувствовала себя не в силах говорить; когда он бросил на нее вопросительный взгляд, она лишь покачала головой, давая ему понять, что не пострадала.

В коридоре послышался шум возбужденных голосов и топот ног. Растерянная, раскрасневшаяся Сьюзен влетела в комнату и неловко замешкалась на пороге. Какая-то пожилая женщина протиснулась мимо нее и подбежала к Лидии. Десять лет назад ее волосы были каштановыми, теперь они поседели, но Рэйчел ее узнала.

— Лидия! О Господи, Боже милостивый… Что произошло?

Себастьян бросил на женщину испепеляющий взгляд.

— Кто вы такая, черт побери?

— Лорд д’Обрэ, я от всего сердца прошу у вас прощения! Я Маргарет Армстронг. Лидия — моя племянница. — С этими словами она обняла Лидию за плечи, приговаривая: — Боже, Боже.

Лидия все еще тяжело дышала, с ненавистью пожирая взглядом Рэйчел.

Себастьян встал между ними, заслонив собой Рэйчел.

— Советую вам отвезти вашу племянницу домой, миссис Армстронг. Немедленно.

— Да-да, конечно. Я глубоко сожалею, милорд, поверьте, но… дело в том, что Лидия нездорова. Прошу вас еще раз, простите меня за это бесцеремонное вторжение и… за все случившееся…

— Это не у меня вам следует просить прощения, — холодно перебил ее Себастьян, — а у миссис Уэйд.

Лидия уже направилась к двери, но, заслышав эти слова, повернулась, как волчок.

— Просить у нее прощения? У этой шлюхи? — Она была готова к новому нападению, и лишь присутствие Себастьяна, как стеной заслонявшего от нее Рэйчел, удержало ее на месте. Когда он угрожающе шагнул к ней, она зарычала, но попятилась, бормоча невнятные угрозы.

— Лидия, ради всего святого, идем со мной, — умоляюще прошептала миссис Армстронг и потянула ее за руку.

Лидия наконец повиновалась и последовала за своей тетушкой. Себастьян вышел за ними в холл, задержавшись в дверях, чтобы бросить еще один взгляд на Рэйчел. Все это время она опиралась на подоконник, едва не падая с ног, но теперь отошла на середину комнаты, чтобы показать ему, что с ней все в порядке. Он окинул ее непроницаемым взглядом и, повернувшись, вышел следом за Лидией и ее теткой.

Рэйчел никак не удавалось унять дрожь в коленях. Она еле добралась до дивана и, цепляясь за валик, как старуха, обошла его, чтобы сесть. Щеку все еще саднило, грудь болела от удара. Наверное, останутся синяки, мельком подумала она. Как бы ей хотелось прижаться лицом к мягкому валику дивана и расплакаться! Но Рэйчел подавила это желание, крепко зажмурив глаза и до боли стиснув зубы.

Боже! Она совсем позабыла про Сьюзен! Горничная подошла к ней, заламывая руки, ее доброе лицо вытянулось в испуге.

— О, мэм, как это ужасно! Я бы никогда, клянусь вам, никогда в жизни… С вами все в порядке?

— Да.

— Принести вам воды или еще чего-нибудь? Может, глоточек бренди?

— Нет, ничего не нужно, спасибо.

— Вы уверены?

— Да. Я просто посижу тут немного. Мне хотелось бы побыть одной. Спасибо вам, Сьюзен, — добавила она еще раз.

Еще с минуту Сьюзен постояла над ней в нерешительности, потом тяжело вздохнула и, пробормотав: «Ну ладно, мэм», — вышла из комнаты.

У Рэйчел было такое чувство, будто она побывала в дорожной катастрофе. Нет, хуже. Дорожная катастрофа была бы просто несчастным случаем, не направленным лично против нее, а вот то, что ей пришлось пережить… Это было столкновение с ненавистью, такой лютой, что она до сих пор ощущала ее опаляющий жар. Тюремная изоляция имела и свои преимущества. В тюрьме, как ни странно, Рэйчел чувствовала себя в безопасности: она была защищена от враждебности внешнего мира. Разумеется, в тюрьме ее тоже окружало всеобщее презрение в виде сотен мелких придирок и уколов ежедневно, выражаемое и надзирателями, и охранниками, и даже другими заключенными, но оно лишь притупляло и убивало в ней способность что-либо ощущать. Теперь же она лишилась защитной тюремной скорлупы и, словно неоперившийся птенец, выпавший из гнезда, ковыляла в высокой, полной опасностей траве реального мира. И здесь ее поджидал грозный враг.

Услышав звук открывающейся двери, Рэйчел подняла голову с диванной подушки и увидела Себастьяна, смотревшего на нее с другого конца комнаты. Он молча подошел к столику с напитками и налил бокал вина. Она была удивлена, когда он поднес бокал ей, вместо того чтобы выпить самому.

Из вежливости Рэйчел пригубила вино.

— Если я вам сейчас не нужна, — сказала она, возвращая бокал Себастьяну, — я бы попросила разрешения уйти в свою комнату.

Не обращая внимания на ее слова, Себастьян сел на софу с ней рядом.

Что тут произошло? — спросил он, хмурясь.

Рэйчел отшатнулась, когда он протянул руку к ее лицу. Его глаза потемнели.

— Она вас поранила?

— Нет, со мной все в порядке.

Но он все-таки коснулся ее, его прохладная ладонь немного остудила ее пылающую от удара щеку. Рэйчел замерла, затаив дыхание.

— Что она вам наговорила?

Ей пришлось судорожно перевести дух.

— Только то, чего и следовало ожидать. Она уверена, что я убила ее отца. Извините.

С этими словами Рэйчел встала. Она больше не могла тут оставаться; проявленная Себастьяном забота сбивала ее с толку, ей становилось только хуже, а не лучше.

— Я бы хотела уйти в свою комнату. Вы позволите, милорд?

Себастьян откинулся на спинку дивана и вытянул ноги.

— Да, уходите, — сердито буркнул ее в ответ.

Они обменялись взглядами. Чего он хочет, чего ждет от нее? — недоумевала Рэйчел. Уж не думает ли он, что теперь она поведает ему свою историю? Доверится ему? Позволит себя утешить? Она не намерена ему доверять.

— Благодарю вас, — обронила она на ходу, чтобы соблюсти приличия, и поспешила вон из комнаты. Ей не терпелось остаться одной.

Всю вторую половину дня Рэйчел провела в своей маленькой спальне, погруженная в тоску и бесплодные размышления. Когда настало время обеда, Сьюзен принесла ей поднос, но она отослала добрую горничную, чувствуя себя не в силах проглотить ни кусочка. Больше ее никто не беспокоил.

До нее не доносилось ни звука. К тому времени как часы пробили десять, одиночество, которого она так жаждала, стало угнетать Рэйчел. А впереди ждала пустая, бесконечная и наверняка бессонная ночь. Воспоминания о прожитом дне преследовали ее, пока она лежала в постели, не то задремывая, не то грезя наяву. Выточенная из черного дерева трость лорда д’Обрэ, описывающая величественную дугу перед носками его сапог из тонкой кожи… Полевые цветы по обочинам грунтовой дороги и сама дорога из местной красноватой глины, взбирающаяся на пологие склоны холмов и вновь ныряющая вниз… Ее лицо в зеркале, которое подносит ей мисс Картер, хорошенькое и почти юное… Довольное, чуть ли не восхищенное выражение на лице Себастьяна, его странное отношение, такое доброе… Ласковое…

Пискливый голос Онории Вэнстоун с нарочито любезными интонациями ворвался в этот сон; Рэйчел окончательно проснулась и вспомнила свою предыдущую встречу с дочерью мэра. Это было неделю назад. В тот раз Онория и сопровождавшая ее незнакомая дама перешли на другую сторону Главной улицы, открыто демонстрируя свое нежелание столкнуться лицом к лицу с Рэйчел на одном тротуаре.

Чтобы хоть немного успокоиться, она постаралась восстановить в памяти мельчайшие, но столь дорогие сердцу подробности их знакомства с Энни Моррелл. Ясные и добрые серо-зеленые глаза, запах лилий и свежего дерна. «Зовите меня просто Энни…» Сердце Рэйчел вновь затрепетало надеждой и благодарностью при этом воспоминании. Потом связные мысли оборвались, образы прошедшего дня стали уплывать все дальше и дальше. Сонливость укрыла ее плотным черным одеялом.

И вдруг безо всякого предупреждения чернота рассеялась, взорванная вспышкой ослепительного света: перед ее мысленным взором возникло высокое мраморное надгробие с заостренной вершиной, и это острие, как кол, вонзалось ей в мозг. Рэйчел подскочила на кровати, лихорадочно обводя глазами комнату в поисках чего-то реального и прочного, чтобы прогнать кошмар. Выбравшись из постели, она бросилась к окну и отдернула шторы. Только свет звезд освещал каменные плиты двора. Она прижалась лбом к холодному стеклу, содрогаясь и шепча: «Нет, нет, нет», — чтобы прийти в себя, нарушить нестерпимую тишину и освободиться от охватившего ее ужаса.

Потом она зажгла свечу дрожащими пальцами и перешла с ней в кабинет. Постепенно уютная обыденность окружающей обстановки подействовала на нее успокаивающе. Рэйчел провела рукой по предметам на столе, по своим перьям, бювару и красивому куску кварца, которым пользовалась в качестве пресс-папье, потом открыла гроссбух. Аккуратные черные столбики цифр вселили в нее уверенность. Баланс сходился, у нее не было неоплаченных счетов, писем, требующих ответа. Но и книги для чтения тоже не было. Спать ей расхотелось — она боялась опять увидеть сон. Чтобы пережить эту ночь, надо было раздобыть книгу.

Библиотека находилась в ее крыле, на другом конце каменного коридора, напротив часовни. Ей не было холодно, но она зябко передернула плечами и поплотнее завернулась в халат: тишина вызывала у нее озноб, час был поздний, а пламя свечи не разгоняло мрак по углам комнаты. Неделю назад Рэйчел уже ходила ночью в библиотеку, но оказалось, что там лорд д’Обрэ; она заметила под дверью желтую полоску света от его лампы и в панике бросилась наутек. Он так ничего и не узнал.

Слава Богу, в эту ночь пыльная, пропахшая плесенью комната с высоким потолком оказалась необитаемой. Рэйчел поставила на место прочитанную книгу и пошла вдоль полок в поисках новой. Как она уже успела убедиться, найти что-либо занимательное в этой скудной коллекции было непросто, и приниматься за дело следовало без особых надежд на удачу. Она обнаружила все пять томов «Теологии» Дуайта и мысленно застонала, сообразив, что два из них уже прочла. В Дартмурской тюрьме Дуайт считался одним из самых душеспасительных авторов. Она также прочитала «Отрывки из Библии» Хорсли и «Биографию животных» Бингли, а также чуть ли не целую подшивку «Британского эссеиста».

«Надо же, — криво усмехнулась про себя Рэйчел, обнаружив наконец книгу, напечатанную уже после ее рождения, — оказывается, здесь не одни только древности». Книга называлась «Ласточки в амбаре», написал ее некий Джон П. Кеннеди. Подзаголовок на титульном листе гласил:

«Очерки жизни на плантациях американского Юга». Рэйчел со вздохом перенесла книгу к диванчику под окном, потому что над его изголовьем имелась ниша для свечи, и принялась за чтение.

Сон был коварным врагом. Через десять минут ей пришлось встать и энергично пройтись по комнате, чтобы взбодриться, но сонливость вернулась через минуту после того, как Рэйчел снова села и открыла «Ласточек в амбаре»: тягучий и вязкий стиль повествования убивал всякий интерес к жизни на американских плантациях. Сделав над собой усилие, она с трудом добралась до третьей главы, а две страницы спустя ее поглотила подкравшаяся из-за спины дремота.

Как всегда, приближение кошмара оказалось медленным, незаметным, обманчиво безобидным. Рэйчел увидела себя посреди незнакомой комнаты. Она чего-то ждала. Липкий страх охватил ее лишь в тот момент, когда она поняла, что ей надо ждать, что уйти нельзя, не положено. Она больше не стояла на ногах, нет, она сидела на краю высокой кровати, ее ноги не доставали до полу. Она была раздета донага, и вид ее собственных голых ног приводил ее в ужас. Только теперь она узнала комнату: это была спальня ее мужа, и вся ее обстановка представала перед глазами до тошноты отчетливо и знакомо. Рэйчел хотелось вскочить с постели и убежать, но ей не позволялось двигаться. Она должна была сидеть и ждать его, сидеть, раздвинув ноги, вот так, пошире, и сцепив руки на затылке. Это была «первая поза», наименее унизительная, но Рэйчел уже дрожала, дыхание застревало у нее в горле.

Она услышала шум за дверью и начала беззвучно плакать. Если он услышит рыдания, то накажет ее. Чья-то темная фигура появилась в дверях. Она знала, что это он, но настоящий ужас объял ее лишь после того, как он вошел в круг света. Страх неумолимо поднимался в ней, как уровень воды во время прилива, пока не заполнил ее целиком и не выплеснулся наружу. Ей делалось дурно от одного лишь вида его атласного халата цвета бургундского вина, но она не могла отвести взгляд, от блестящей шелковистой поверхности. Она уже знала, что этот халат холоден на ощупь и издает при каждом движении хозяина шуршащий звук, напоминавший возню крыс, от которого у нее желчь подступала к горлу. Он что-то держал в руке. Ее охватила паника, сердце едва не выпрыгивало из груди. Она начала всхлипывать, беспомощно, как ребенок, умоляя его — не надо, не надо, не надо! — но он продолжал скользящим шагом надвигаться на нее в этом своем непристойном халате, приближаясь медленно и неумолимо. Лицо у него, как всегда, было строгое и исполненное терпения, он протягивал вперед руку, показывая ей, что держит в кулаке. Страшная минута растягивалась до бесконечности, до безумия. Тут выдержка изменила ей, и она начала кричать.

Себастьян увидел дрожащее на сквозняке бледное пламя свечи. Слабый огонек едва освещал что-то темное, скорчившееся у стены под окном. Раздался полузадушенный крик, от которого у него волосы встали дыбом: только услышав его, он догадался, что перед ним человеческое существо. И лишь подойдя поближе, понял, что это Рэйчел. Она лежала, свернувшись клубочком на диванчике без спинки, подтянув колени к подбородку и обхватив голову руками.

Охваченный тревогой, Себастьян поставил свою свечу рядом с той, что принесла она, и окликнул ее по имени, но из-за всхлипываний Рэйчел ничего не слышала. В ее глухих надрывных рыданиях ему почудилась бездна отчаяния, которое просто невозможно было вынести. Он легонько коснулся ее, она вздрогнула от неожиданности и подняла голову. Ему пришлось отвернуться, когда он увидел ее залитое слезами горестное лицо. Подойдя к письменному столу, Себастьян вытащил из ящика чистый носовой платок, потом вернулся к оконной нише и, усевшись рядом с ней, сунул платок ей в руку. Рэйчел торопливо зарылась в него носом. Ее узкие плечи вздрагивали, он тихонько погладил ее, и ему передались сотрясавшие ее тело конвульсии.

— Что произошло? Почему вы плачете? — Никакого ответа.

— Почему?

Она пробормотала что-то невнятное. Взяв ее за плечи, Себастьян заставил ее повернуться лицом к себе.

— Скажите мне, почему вы плачете.

— Сон, — сумела выговорить Рэйчел на этот раз вполне отчетливо.

— Кошмар?

Она кивнула.

— Что вам снилось?

Рэйчел упрямо покачала головой, давая понять, что ни за что не расскажет.

— Но теперь с вами все в порядке. — Прошедшим днем у него возникло желание обнять ее, как-то поддержать и утешить после того, как на нее набросилась Лидия Уэйд, и он почувствовал себя уязвленным, когда она отвергла его участие. Теперь Себастьян обнял ее обеими руками и привлек к себе. Рэйчел не стала сопротивляться, но и не обмякла, не прижалась к нему. Он ощущал запах ее чистых волос и видел, как неверное пламя свечей играет серебряными нитями, превращая их в золотые. Она по-прежнему лила слезы, но судорожные рыдания прекратились. На ней был дешевый хлопчатобумажный халат неопределенного цвета, наверняка недавно купленный: жестковатая ткань, еще не размягченная ноской и стиркой, слегка царапалась на ощупь. Халат доставал ей лишь до колен, но из-под него выглядывала длинная ночная рубашка из желтой фланели, та самая, что он однажды уже видел сложенной в изножии ее кровати. Какая же она хрупкая! Как притягательна ее печаль, ее хрустальная беззащитность! И как удивительно, просто невероятно, что ему так долго удавалось держаться от нее на расстоянии…

Она уронила голову, и Себастьян увидел тонкую белую шейку. Первая выпуклая косточка позвоночника венчала ее изгиб. У него возникло непреодолимое желание коснуться губами виска Рэйчел, и в тот же миг короткие щекочущие пряди попали ему в рот. Какие мягкие! Вдруг он ощутил под рукой какую-то странную перемену в ее теле, какую-то новую настороженность. Она не двигалась, но расслабленность покинула ее окончательно. Он чуть ли не услышал, как, вопреки очевидности, ее душа отчаянно надеется, что произошла ошибка и что роковой момент еще не настал. «Может, стоит еще немного потянуть время, помучить ее неизвестностью?» — подумал Себастьян. Но то ли сочувствие, то ли собственное нетерпение заставили его отказаться от этой мысли и еще крепче прижать ее к себе.

— Миссис Уэйд, — сказал он тихо. — Миссис Уэйд, мне кажется, пора.

— Пора? — хрипло выдохнула она. Себастьян увидел глубокую безысходность в ее серебристых и влажных от слез глазах. Он, конечно, понимал, что безысходность и согласие — это совсем не одно и то же, но решил, что в данном случае они достаточно друг с другом схожи.

И хотя в ее взгляде сквозил еще и страх, Себастьян предпочел его не замечать.

— Давно пора.

Левой рукой он запрокинул ей голову, чтобы она не могла отвернуться, а другую руку сунул за вырез ночной рубашки и провел по нежной округлой груди.

Как это на нее похоже: скрыть свои чувства, тем самым лишая его удовольствия. Ее губы плотно сжались; медленное скольжение его большого пальца по ее соску вызвало у нее лишь краткий судорожный вздох, больше ничего. Но она обеими руками комкала его мокрый носовой платок у себя на коленях. Она попыталась наклонить голову, но он крепко держал ее за подбородок, не давая вырваться. Пристально вглядываясь в ее прелестное, залитое слезами лицо, Себастьян спросил с искренним любопытством:

— На что вы надеетесь, миссис Уэйд?

— Надеюсь…— Она облизнула соленые от слез губы. — Я надеюсь, что сумею это выдержать.

Он понял, что она имеет в виду не только эту ночь, но и всю свою жизнь. Ее безнадежная готовность к худшему возымела свое обычное действие, заставив его разрываться между желанием сделать ее своей и отпустить на свободу. Как часто бывало в последнее время, одержала верх низменная сторона его натуры. Себастьян наклонился и поцеловал ее, затягивая к себе в рот ее нижнюю губу.

Ее взгляд как будто остекленел. Низкий протяжный стон, воспламенивший ему кровь, вырвался из ее груди.

— Я этого не хочу.

Уж не ослышался ли он? Любое сопротивление, даже такое слабое, выраженное едва слышным шепотом, противоречило сложившемуся у него мнению о ней как о мученице, стойко и безнадежно сносящей любые удары судьбы. Но прежде чем успела заговорить его совесть, он произнес:

— Неужели вы думаете, что я мог бы вас отпустить прямо сейчас? Боюсь, что это уже не в моих силах.

Так оно и было на самом деле.

Ее губы искривились в слабой, но, несомненно, презрительной улыбке.

— Это входит в условия найма? — спросила она с издевкой.

Эта фраза обожгла его, как крапива. Ему казалось, что они давно уже пришли к пониманию и подобные колкости в такую минуту просто неуместны. Однако он ответил без колебания:

— Вот именно. — И тут же, сам не зная зачем, добавил: — Не надо бояться.

Продолжая одной рукой обнимать ее за плечи, Себастьян просунул другую ей под колени и поднялся с тесного диванчика под окном, бережно держа ее на руках. Идти было недалеко, только до обитой кожей кушетки напротив письменного стола. Рэйчел почти ничего не весила, но ее тело так страшно одеревенело у него в руках, что ему показалось, будто он несет скелет. Он поставил ее на ноги, справедливо полагая, что так ему будет легче раздевать ее. Пламя свечей почти не освещало эту часть библиотеки; Себастьян едва различал ее в полутьме. Ей это должно было казаться благом. Сам же он решил, что ему все равно: у него еще будет время видеть ее так часто, как только захочется, и света при этом будет, сколько его душе угодно.

Ее молчание, как, впрочем, и все ее поведение (полная отчужденность), говорили о том, что в эту первую ночь ему вряд ли удастся добиться ошеломляющего успеха, а потому лучшая тактика для него — поскорее со всем покончить. Да, именно так и следовало поступить. Но был и другой путь: принять вызов и использовать ее упрямую нерасположенность, чтобы извлечь как можно больше удовольствия для себя. И для нее тоже, если она, конечно, позволит. В тысячный раз Себастьян посетовал, что не знает ее истории. Что сотворил с ней муж? Но, раз он этого не знает, а она не желает рассказывать, он решил, что имеет право действовать по своему усмотрению и получать наслаждение любым способом, какой только придет ему в голову. Она сама лишила его выбора.

Это было хладнокровно обдуманное и беспощадное решение, но Себастьян оказался непоследовательным. Ведь в эту минуту ему больше всего на свете хотелось скомандовать: «Раздевайтесь!» — и проследить (оставаясь, разумеется, полностью одетым), как она станет снимать с себя одежду. Она, конечно, задрожит и отвернется, а может быть, и вообще откажется наотрез, и ее сопротивление окажет на него огромное возбуждающее воздействие. Но в тот же самый миг, как этот соблазнительный образ сложился у него в уме, Себастьян поднял руки к воротнику ее дешевенького халатика и начал сам расстегивать пуговицы.

Однако он не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать за ее лицом, пока раздевал ее, хотя милосерднее было бы обнять ее при этом, позволить ей спрятать голову у себя на груди в попытке убежать от действительности. Среди женщин, окружавших его в последнее время, Рэйчел была единственной, чей ум занимал его ничуть не меньше, чем тело. Ему хотелось непременно знать, о чем она будет думать, пока он ее соблазняет.

Но этому не суждено было сбыться. Помимо тревоги и страха, в ее глазах невозможно было прочесть никаких других эмоций. Положение не изменилось, даже когда Себастьян снял с нее халат и начал расстегивать фланелевую ночную рубашку. Пуговицы заканчивались чуть ниже талии. Он медленно стянул рубашку у нее с плеч, понемногу обнажая грудь. Ему показалось, что она краснеет, но при тусклом освещении он не мог быть твердо уверен.

— Очень мило, — пробормотал Себастьян, имея в виду все сразу.

Рэйчел закрыла глаза, давая понять, что его одобрение ничего для нее не значит. Он коснулся ее сосков и легонько ущипнул. Совсем несильно, просто чтобы вывести ее из неподвижности, не причиняя боли. Пришлось отдать должное ее стойкости: она не шелохнулась. Себастьян надавил сильнее, сперва играючи, потом всерьез. У нее задрожали губы.

Только этого он и добивался: хоть какого-нибудь отклика. Себастьян принялся успокаивать ее, медленно поглаживая ладонями. Ее кожа завораживала его: такая прохладная, такая гладкая. Мысль о том, что до сих пор никто к ней так не прикасался, приятно волновала его.

Но она уже побывала замужем!

Освобождая ее руки от рукавов ночной рубашки, Себастьян спросил:

— Что он с вами сделал?

Как и следовало ожидать, она не ответила. Рубашка соскользнула с ее узких бедер и упала на пол у ног. Он сразу же позабыл о своем вопросе.

До сих пор в нем будили страсть (хотя слово «страсть» вряд ли годилось для определения бездушных, бездумных, лишенных любви и тепла совокуплений, ставших его уделом за последние несколько лет) дамы с роскошными, обильными телесами, чем пышнее, тем лучше. Эту женщину ни при каких условиях нельзя было назвать пышнотелой, но ее хрупкая фигура пришлась ему по душе куда больше, чем он ожидал. Точеная, стройная, удивительно юная, она дышала чистотой и невинностью.

Взгляд Рэйчел был устремлен прямо вперед, но Себастьяну показалось, что она его не замечает; она как будто воздвигла невидимую стену, чтобы отгородиться от него. Решив проверить, насколько крепка эта стена, он начал раздеваться. Сбросил башмаки, потом снял рубашку и принялся расстегивать брюки. Это подействовало мгновенно; Рэйчел отвернулась и уставилась на тусклое пламя свечи. Стена рухнула от первого же удара.

Одной рукой он обнял ее за плечи и привлек к себе, ощущая, как ее грудь коснулась его груди. На сей раз ее кожа оказалась слегка влажной, под его пальцами по ней пробежала легкая дрожь. Прелести мученичества уже начали понемногу действовать Себастьяну на нервы. Он поцеловал ее, заставив раскрыть рот себе навстречу, вызывая ее ответ грубым движением языка. Ему понравилась на вкус шелковистая гладкость ее рта. Рэйчел стояла неподвижно и все вытерпела без единого стона.

— Вы держитесь слишком скованно, миссис Уэйд, — прошептал Себастьян. — Не превращайте это в изнасилование.

Он заставил ее разжать стиснутый кулак и прижал ее ладонь к своей груди.

— Если я…

Ее слова прозвучали как еле слышный, внезапно оборвавшийся вздох. Он даже подумал, что ему почудилось.

— Если вы?.. — пробормотал Себастьян. Он стоял, уткнувшись носом в ее волосы. Неужели было время, когда они казались ему безобразными?

— Если бы я стала вас умолять…

— Умолять? О чем именно?

— Перестаньте, — выдохнула Рэйчел, потому что в эту минуту он провел ее ладонью по своей груди вниз, к животу.

Чтобы ее успокоить, Себастьян замер, хотя ему очень хотелось почувствовать ее руку гораздо ниже.

— Я бы охотно послушал, как вы меня умоляете, — осипшим голосом проговорил он, не отрывая губ от ее лба, — о многих, очень многих вещах. Но только не просите меня остановиться.

Ему не хотелось укладывать ее навзничь на кожаную кушетку; нетрудно было догадаться, что она будет лежать, как труп. Хотя Себастьян успел получить представление о множестве извращений, некрофилия не входила в их число. Он хотел, чтобы женщина отвечала ему. Развернув Рэйчел спиной к себе, он подвел ее к кушетке, подталкивая в поясницу. Она шла покорно, но каждый шаг давался ей с трудом, колени не гнулись.

— Я не сделаю вам больно, — пообещал он. Без толку. Она как будто даже не услышала. Взяв ее за руки, Себастьян сел на край кушетки, сомкнул колени и потянул ее к себе, заставив обхватить ногами его ноги. Ее глаза широко раскрылись от испуга, она попыталась вырваться, но он крепко держал ее запястья. Вид широко раскрытых, смутно белеющих в полутьме женских бедер взволновал его. Ему хотелось еще раз попросить ее расслабиться, но он понимал, что это бесполезно.

— Наклонитесь вперед. Положите руки мне на плечи.

Не желая прикасаться к нему, Рэйчел положила руки на высокую спинку кушетки. Себастьяну было не до споров: благодаря этому движению ее груди оказались в непосредственной близости от его рта. Он немедленно воспользовался преимуществом — наклонил голову и вобрал губами сосок, одновременно покусывая его зубами. Рэйчел громко вскрикнула, но, как ему показалось, скорее от удивления, чем от боли. Однако когда он попытался руками развести ей ноги еще шире, она застонала.

— Не надо бояться.

Бесполезный совет. Ее ноги дрожали, словно туго натянутые струны арфы. Очень бережно и нежно он положил руку на заветный холмик, легонько перебирая пальцами, лаская чувствительную плоть, потом наклонился, провел языком по ложбинке между грудей и ощутил соленый привкус испарины. Она никак не могла унять дрожь в ногах, поэтому он подхватил ее сзади под ягодицы и заставил встать на колени на кушетке. Теперь, когда она была совсем близко, он скользнул ниже, щекоча языком ее живот, широко раскрывая рот и слегка покусывая кожу там, где под ней отчетливо обозначались ребра. Одновременно его руки жадно ощупывали ее ягодицы, заставляя ее придвинуться еще ближе и подняться выше. Она начала задыхаться то ли от страха, то ли от пробуждающегося желания — этого он не мог сказать наверняка. Скорее всего от страха, но ему было уже все равно. Она опять вскрикнула, когда его палец скользнул внутрь ее лона.

Лучше покончить с этим побыстрее, подумал Себастьян. Все эти эротические игры только заставляют ее сильнее страдать. На миг у него даже возникла мысль бросить все на полдороге и отпустить ее, но он сразу понял, что это — неудачная идея. Она мелькнула и ушла в небытие, то есть туда, где и положено пребывать неудачным идеям. После этого осталось одно лишь непреодолимое желание овладеть находившейся в его объятиях и в его власти женщиной.

Шепча ей на ухо бесполезные слова утешения, он заставил ее лечь и медленно, постепенно проник в нее. Когда она напряглась и попыталась ему помешать, он позволил ей передохнуть, даже сделал вид, что слушается ее.

Но передышка была недолгой. Он желал завладеть ею целиком, желал так сильно, что сам едва не потерял голову. Такое ощущение было ему в новинку, раньше с ним ничего подобного не случалось. Он заставил себя замереть внутри ее, обнял ее с нежностью настоящего любовника, и она затихла, как будто сдалась, перестав сопротивляться, позволяя ему оставаться в ней и ощущать, как бурно пульсирует кровь в глубине ее лона.

Даже в эту минуту мысль о ее муже не давала ему покоя. С трудом оторвав лицо от горячей впадинки между ее плечом и шеей, Себастьян поднял голову, чтобы спросить:

— Он всегда делал вам больно? Вам никогда не было хорошо с ним?

Она не желала отвечать.

Он принялся изучать ее нахмуренное, напряженное лицо. Теперь оно было совсем близко. Она опять попыталась отгородиться от него невидимой стеной — с тем же успехом, что и раньше. Вид у нее был как у святой, стойко переносящей нечеловеческие муки, лишь бы не предать свою веру. Себастьян обхватил ее лицо ладонями, с жаром осыпая поцелуями прелестный, строго сжатый рот. Глаза Рэйчел оставались открытыми. Только ему показалось, что ее губы начали смягчаться, как в ту же минуту она отвернула голову, а ее руки, лежавшие у него на плечах, сжались в кулаки и уперлись ему в грудь.

— Я вижу, вы твердо вознамерились взойти на Голгофу, не уклонившись ни на шаг, — прошептал он ей в ухо, заставив ее поморщиться. — Полагаю, кто бы ни был вашим любовником, вы сумеете себе внушить, что все это вам ненавистно.

— Ну так отпустите меня! — с отчаянием прошептала она в воздух над его плечом.

— Не будьте ребенком, — ласково попрекнул Себастьян. — А теперь я хочу, чтобы вы встали на колени. Приподнимитесь. Вот так. Теперь опуститесь. Еще раз. Ниже. Не останавливайтесь.

Но она не желала продолжать сама и двигалась лишь по принуждению. Ему пришлось направлять ее, крепко держа за бедра. Себастьян протянул руку и похлопал по круглому мягкому подлокотнику кушетки.

— Вы бы хотели, чтобы я заставил вас перегнуться через этот валик и овладел вами сзади, миссис Уэйд?

Никакого ответа. С таким же успехом он мог угрожать манекену.

— Ну, как вам будет угодно. Для меня это не имеет значения, а впереди у нас вся ночь.

Рэйчел поднесла руки к лицу, словно собираясь закрыть глаза ладонями, но ее пальцы скользнули выше, вцепились в волосы; она все время норовила согнуться, скрючиться, свернуться клубком. Это было хуже, чем рыдания, проклятия, вопли. Она упиралась макушкой ему в грудь и нагибалась все ниже, ниже, как будто стремясь стать меньше ростом, вообще исчезнуть. И при этом по-прежнему не произносила ни звука.

— Не делайте так, — в ужасе прошептал Себастьян. — Прекратите. Прекратите немедленно.

Он снял ее с себя, перевернул, заставил распрямиться и вытянуться на кушетке. Она даже не сделала попытки сомкнуть ноги, поэтому он накрыл ее своим телом и вновь вошел в нее. Его охватило необъяснимое чувство облегчения. Не обладания — облегчения. Ее глаза были закрыты, но она больше не плакала.

— Теперь все будет в порядке, — заверил ее Себастьян. — Все хорошо, Рэйчел, все хорошо.

Он долго целовал ее, но, услышав ее протяжный вздох, перестал сдерживаться, просунул руки ей под спину и начал двигаться внутри ее.

Ему давно уже стало ясно, что он не сможет заставить ее полюбить все это, но он все-таки попытался, лаская ее всем телом, чутко прислушиваясь, стараясь по ее дыханию определить, что она чувствует. Бесполезно. Что бы он ни делал, ей становилось только хуже.

— Держитесь за меня, — приказал он.

Хорошо хоть, что она повиновалась: обхватила его бесчувственными, негнущимися пальцами. Он обращался с ней со всей возможной бережностью и нежностью. Ему надо было освободиться от переполнявшего его напряжения, но он сумел сохранить хладнокровие почти до самого конца. И все же она была такой горячей, такой тесной, что заставила его позабыть обо всем и потерять голову. Свет у него в глазах померк, все вокруг перестало существовать. В полной темноте он вновь и вновь проникал в нее, захваченный упоительным ощущением чистейшего наслаждения. Страсть клокотала в нем, ища выхода, и он наконец сдался, позволив ей увлечь себя на край сияющей бездны.