"Роковое сходство" - читать интересную книгу автора (Гэфни Патриция)

Глава 11

– Эйдин, не уезжайте!

Это вырвалось у нее нечаянно: Анна сама не ожидала, что станет его просить, пока не открыла рот. О’Данн уже натягивал перчатки, но, услыхав ее слова, оторвался от своего занятия и поднял голову. На его добродушном и обычно невозмутимом лице было написано удивление.

– В чем дело?

Анна покраснела.

– Разве мы не можем сказать, что вы тоже приехали с визитом? Миддоузам это не должно показаться странным. Мы объясним, что вы здесь проездом, по дороге куда-нибудь…

– Вы же знаете, что это невозможно! Дитц регулярно посылает написанные мной письма из Шотландии, где я якобы сижу у постели моего больного отца.

– Да, но Миддоузы…

– …могли запросто услыхать об этом от кого-нибудь из наших общих знакомых, хотя до сих пор я с ними не встречался. А главное, они уже потом, после возвращения, могут случайно упомянуть в разговоре с людьми, которые меня знают, что познакомились со мной в Италии. Нет, Анна, риск слишком велик.

Разумеется, риск был слишком велик, она все прекрасно понимала. Просто у нее в последнюю минуту сдали нервы.

В голосе О’Данна зазвучала тревога:

– Ведь вы не боитесь остаться с ним наедине, дорогая? Вам, конечно, не придется быть совсем одной, вы же понимаете, но…

– Нет, я ничего не боюсь.

Не поднимая глаз, Анна взяла его шляпу со столика в холле и принялась разглаживать ворс на полях.

– Он вас чем-то оскорбил?

– Нет-нет, конечно, нет! Если бы он что-то сделал, я бы вам сказала.

При этом Анна порадовалась, что в холле царил полумрак: лицо у нее было виноватое, щеки так и горели. И все же ей казалось непостижимым, как это Эйдин ухитряется не замечать чуть ли не физически ощутимой враждебности, царившей между ней и Броуди всю последнюю неделю. Порой она молила Бога, чтобы он заметил и спросил, в чем дело, тогда она смогла бы ответить, и ужасная ситуация вышла бы наконец наружу, разрешилась бы тем или иным образом. Но ей было слишком стыдно. Вместо того, чтобы поговорить с Эйдином откровенно, она для виду поддерживала вежливые отношения с мистером Броуди, хотя каждую секунду ей хотелось закричать во весь голос.

То, что между ними произошло, было настолько чудовищно, что не поддавалось определению. Ей не с кем было поделиться своими переживаниями, этот крест ей пришлось нести одной. Анна осознавала, что чудом избежала страшной опасности, причем к чувству облегчения, как ни странно, примешивалось неожиданное и совершенно необъяснимое разочарование.

Броуди домогался ее, пытался соблазнить, ощупывал ее тело самым бесстыдным образом, уже готов был на последний, решительный шаг и вдруг передумал. Как будто понял, что она его, в общем-то, совершенно не интересует. Итак, помимо всего прочего, отныне ей придется жить с мыслью, что даже простой матрос нашел ее недостаточно привлекательной женщиной. Анна совсем пала духом. К возмущению и гневу добавилось унижение.

О’Данн вытащил часы и уже собрался попрощаться, когда на лестнице у них за спиной раздались тяжелые шаги. Анна машинально обернулась. Билли Флауэрс достиг нижней ступеньки с топотом, от которого содрогнулся весь дом, и направился к ним. Позади него шел Броуди. Анна инстинктивно прижалась спиной к стене.

– Я готов, хозяин. Извините, что задержал.

– Ничего страшного.

О’Данн вынул свою шляпу из онемевших пальцев Анны и строгим взглядом уставился на Броуди.

– Мы уже обговорили все, что от вас требуется на сегодняшний вечер. Надеюсь, мне не придется повторять все с самого начала.

– Я тоже на это надеюсь: стало быть, нас уже двое, – беспечно отозвался Броуди.

– Но кое о чем я вам все-таки напомню и очень рекомендую не забывать об этом в течение нескольких ближайших часов.

– И что бы это такое могло быть, ваша честь?

О’Данн нахмурился:

– Попробуйте только сделать, сказать или хотя бы подумать что-нибудь непочтительное по отношению к миссис Бальфур – я об этом узнаю и предприму против вас такие карательные меры, которые заставят вас горько, очень горько пожалеть о содеянном. Я ясно выразился?

– Куда уж яснее.

Броуди бросил быстрый взгляд на Анну: она крепко переплела пальцы и смотрела остекленевшим взглядом прямо перед собой.

– Сегодня вечером чести миссис Бальфур с моей стороны ничто не угрожает, – сказал он. – Даю вам слово.

– Хорошо.

Адвокат подошел к Анне и взял ее за руку.

– Вы уверены, что с вами все будет в порядке?

Анна выдавила из себя улыбку и похлопала его по рукаву.

– Да, конечно, я совершенно уверена. Поезжайте, Эйдин, вам пора. Они скоро будут здесь.

О’Данн кивнул, бросил на прощание еще один грозный взгляд на Броуди и потянулся к дверной ручке.

– Идем, Билли.

– Я готов.

Билли протиснулся мимо Анны следом за О'Данном. В дверях он обернулся и с блаженной улыбкой произнес по слогам:

– Бу-во-на се-ра, синь-ора lt;Добрый вечер, госпожа (искаж. ит.).gt;. А ты, Джонни, смотри не зарывайся. Веди себя примерно, понял? Может, я буду ближе, чем ты думаешь. А? Что скажешь?

Он дружески хлопнул Броуди по плечу, едва не свалив его с ног, и вышел на крыльцо.

Не успела дверь за ними закрыться, как Анна повернулась кругом и поспешила прочь по коридору, подальше от него. Броуди догадался, что она направляется в столовую, где, судя по тихому звону посуды и стуку приборов, слуги уже накрывали стол к обеду. Небось думает, что там она будет в большей безопасности. Он не спеша последовал за ней.

Вот она вынула вилки из ящика буфета и пересчитала их. Броуди следил за ней молча. Разумеется, она не желала смотреть в его сторону. Он мог бы пройтись колесом – она все равно не повернула бы головы. Ее нежный чистый профиль был замкнут и строг. Не стоило даже пытаться просить у нее прощения: она только посмеялась бы над ним, а он уже устал от ее презрительных насмешек. И все-таки надо было хоть что-то сказать.

– Билли целый день разучивал «буона сера», – начал Броуди самым любезным и светским тоном, подходя ближе, но не слишком близко.

Она не ответила.

– Я тоже кое-что выучил. Хотите послушать?

– Нет.

– Non e colpa mia, non ho fatto niente. Хотите знать, что это значит?

–Нет.

– «Это не моя вина, я ничего не сделал». – Броуди тихонько засмеялся, надеясь вызвать у нее улыбку, но ничего не вышло. Он вспомнил, что вдобавок ко всему прочему она еще и шуток не понимает.

– Я сама тоже выучила одну фразу, – вдруг обронила Анна минуту спустя, приведя его в изумление. – Хотите послушать?

– Ясное дело.

– Mi lasci stare. Это означает: «Оставьте меня в покое».

Улыбка сползла с его лица. Прислонившись к стене, он стал наблюдать, как она один за другим поднимает фужеры и рассматривает их на свет. «И чего она там ищет? Насекомых?» – с раздражением подумал Броуди. А впрочем, какая разница? Важно было другое: она упорно и демонстративно его не замечала.

Он опять подумал о том, что, может быть, стоит извиниться. Выпалить прямо сейчас, что сожалеет, что он вел себя как скотина, что это на него не похоже, что он никогда в жизни так не обращался с женщинами и не понимает, что за бес в него вселился, но это больше не повторится. Однако он заранее предвидел, что все его усилия ни к чему не приведут, и эта безнадежная мысль уже в который раз остановила его на полдороге.

Теперь Броуди горько сожалел о своей… безрассудной горячности, как он сам это называл. Она-то, конечно, назвала бы это по-другому, Броуди в этом не сомневался.

– Вот это вилка для салата, мистер Броуди, – сказала Анна строгим голосом классной дамы, держа одну из них на весу.

У него создалось отчетливое впечатление, что, будь у нее в руках вилы, она насадила бы его на них, как копну сена.

– У нее имеется определенное сходство с десертной вилкой, – продолжала между тем Анна, – однако зубцы несколько отличаются по форме. Видите?

Броуди опять попытался обратить все в шутку.

– Не беспокойтесь, я не опозорю вас перед вашими друзьями. Я прилежно учился, Энни. Я много чего знаю. Вы даже представить себе не можете.

Она скривила губы и бросила на него полный презрения взгляд.

– Вы мне не верите? – Броуди откашлялся. – «Никогда не ковыряйте в зубах при свидетелях. Не бросайте кости на стол. После обеда никогда не складывайте салфетку».

Он просиял, а она озабоченно нахмурилась и начала поправлять цветы в вазе, хотя в этом не было никакой нужды.

– «По-настоящему воспитанные люди не позволяют себе покачиваться в кресле-качалке в присутствии посторонних». «Дневные визиты полагается делать между двумя и пятью часами». «Что касается дамского гардероба, следует помнить: пестрота расцветки предпочтительнее, когда речь идет о коврах».

Неужели она улыбается? Броуди наклонил голову набок, стараясь получше разглядеть ее лицо. Она повернулась боком; он последовал за ней, согнулся, заглядывая снизу. Есть! Уголки губ у нее подергивались в еле заметной улыбочке, особенно очаровательной оттого, что она пыталась ее удержать.

– «Не следует настраивать арфу на публике, чтобы не слишком утомлять окружающих», – продолжал Броуди, упоенный своей победой. – «Никогда не позволяйте джентльмену снимать кольцо с вашего пальца или расстегивать браслет, чтобы его рассмотреть, а главное, ни в коем случае не разрешайте ему изучать приколотую к платью брошь – это совершенно недопустимо. Настоящая леди должна сама снять драгоценности прежде, чем показать их джентльмену». «Никогда не отправляйтесь в путешествие в белых шелковых перчатках, никогда…»

– Спасибо, этого более чем достаточно.

Голос у нее был строгий, но в глазах промелькнул, веселый огонек. Только теперь Броуди осознал, как сильно ему этого не хватало. Они улыбнулись друг другу, потом она спохватилась, напустила на себя холодность и принялась заново складывать все салфетки.

– Итак… – Не спуская с нее глаз, он рассеянно провел пальцем по ножу для масла. – Как мне называть этих людей? Насколько хорошо я с ними знаком?

Анна уже успела вернуть себе обычную сдержанность: в ее голосе ему почудилось морозное дыхание зимы.

– Мистера Миддоуза вы называете Эдвином, а остальных – миссис Миддоуз и мисс Миддоуз. И мистер Траут. Они наши соседи в Ливерпуле. Мистер Миддоуз – владелец нескольких спичечных фабрик.

– Нескольких фабрик? Он богат?

– Полагаю, что да.

– А Нику нравились эти люди?

Она помедлила.

– Я не слишком хорошо их знаю. Они недавно поселились по соседству. Более тесные отношения с ними поддерживает моя тетя Шарлотта. Единственный, о ком вам следует беспокоиться, это мистер Миддоуз; они с Ником были членами одного клуба. Ах да, после обеда, когда вы с Эдвином останетесь наедине в столовой, предложите ему стакан кларета, а не портвейна.

– Почему?

– Потому что он консерватор. – Броуди ошеломленно заморгал, а Анна почувствовала, что краснеет.

– Либералы пьют портвейн, а консерваторы – кларет, – неохотно пояснила она. – Это традиция.

– А что пил Ник?

Долгая пауза.

– Кларет.

Броуди удивленно покачал головой.

– Да, кстати, я забыл: кто такой Траут? – спросил он минуту спустя.

– Это отец миссис Миддоуз. Он живет с ними вместе. Насколько мне помнится, он подвизался в торговле, пока не ушел на покой.

– Подвизался в торговле?

– Кажется, он держал магазин.

– Вот оно что.

Броуди подошел к буфетной стойке и, согнув колени, посмотрелся в низко висевшее над ней зеркало. Ему все время хотелось поправить галстук-бабочку.

– Вы уверены, что мужчины действительно носят эти бантики?

Анна не ответила. Броуди смахнул ворсинку с рукава и отвернулся от зеркала.

– Почему они опаздывают? Вы же звали их к семи, разве нет?

– Да. Это значит, что они появятся не раньше чем без двадцати пяти восемь, – кратко пояснила Анна.

– Почему?

– Потому что так принято.

– Но почему? Неужели трудно прийти к семи, если их звали к этому часу?

Она вздохнула:

– Просто таков обычай.

На этот раз Броуди задумался надолго.

– Откуда вы знаете все эти вещи? Я хочу сказать, откуда вам все становится известно, если для нас, простых смертных, все это – тайна за семью печатями? Это где-нибудь записано? В какой-нибудь книге?

Легкомысленный шутливый ответ замер у нее на языке. Броуди не пытался язвить: Анна поняла, что он действительно не понимает этих светских условностей. Он ждал, что она сейчас скажет ему правду, откроет какой-то секрет для посвященных.

– Это просто… Я не знаю, как это объяснить. Такие вещи узнаются постепенно, с течением лет. От окружающих, от старших…

– Вы хотите сказать, что это передается из поколения в поколение? – уточнил Броуди.

– Полагаю, что да, в каком-то смысле. Все эти правила, в общем-то, произвольны. Они просто придуманы, понимаете? Ничего особенного в них нет.

И с какой стати она пытается щадить его чувства? Анна и сама бы не смогла ответить на этот вопрос. Лицо Броуди было непроницаемым, а его следующие слова заставили ее умолкнуть.

– Но ведь Ник все это знал? – спросил Броуди, оглядывая свой элегантный темно-синий костюм. – Он бы точно знал, что полагается надеть на сегодняшний вечер! Никому не пришлось бы выкладывать для него нужные вещи из шкафа, как это сделали для меня.

Анна не знала, что на это ответить. Но он вдруг улыбнулся, и в его голубых глазах, прежде таких мрачных, блеснул лукавый огонек.

– А с другой стороны, от Ника было бы мало проку в шторм на четырехмачтовом бриге, когда надо быстро развернуть оснастку.

Она перевела дух. Что-то смягчилось у нее в душе, ему явно удалось задеть какие-то струны.

– Да, – тихо согласилась Анна, – я полагаю, на бриге он был бы только помехой.

– Синьора, ваши гости прибыли.

– Grazie lt;Спасибо (ит.).gt;, Даниэлла.

Анна вскинула голову и выпрямилась. Поправила волосы, уложенные изящным французским узлом, одернула безупречно сидящее на ней платье.

От Броуди не укрылось ее состояние. Он подошел к ней и сказал с ласковой улыбкой:

– Не надо так волноваться. Я обещаю не плевать на пол, честное слово.

Она еще больше нахмурилась, но ему показалось, что уголки губ у нее вздрагивают.

– Не буду говорить «ага» вместо «да», как вы меня учили. И буду называть вас Анной, а не Энни.

Броуди взял ее ледяную, влажную от испарины руку и вытер ладонь о лацкан своего сюртука. Не успела Анна отдернуть руку, как он поцеловал кончики пальцев и взял ее под локоть.

– Не пора ли нам выйти и поприветствовать наших гостей?

Они покинули столовую. Ведя ее под руку по коридору к холлу, Броуди наклонился к самому уху Анны и прошептал:

– А теперь запомни, Энни, я с тебя глаз не спущу. «Первая обязанность хозяйки – обеспечить покой и уют своим гостям». И еще: «Воспитанная леди не прикасается к спиртному и никогда не выпивает больше двух бокалов шампанского…»

* * *

Однако в скором времени Броуди кардинально переменил свое мнение насчет последнего пункта в своде правил хорошего тона. «Пяти минут, проведенных в компании Миддоузов, – мужа, жены, дочери и престарелого тестя, – за глаза довольно, – решил он, – чтобы даже самую благовоспитанную леди толкнуть к бутылке». Услыхав, что жену зовут Онорией, а дочь – Гортензией, он подумал, что над ним подшучивают. К счастью, за столом царила ледяная чопорность, поэтому Броуди был избавлен от необходимости выговаривать эти немыслимые имена, ограничиваясь простыми и удобными обращениями – миссис и мисс Миддоуз.

Эдвин энергично пожал ему руку и тут же осведомился, куда подевалась его борода и откуда взялся этот шрам.

– Ничего особенного, – объяснил Броуди, – напоролся на что-то острое на корабле во время шторма при пересечении Ла-Манша.

Этому объяснению все поверили, никто и бровью не повел. Мать и дочь подшучивали над Анной, уверяя, что она тут «совсем одичала», поскольку в отличие от них самих была слишком легко одета. «И в самом деле, – подумал Броуди, – Энни, слава богу, не смахивает на тюк с бельем».

Мистер Траут оказался очень пожилым джентльменом, молчаливым и замкнутым. Он выглядел несколько забитым, но держался с большим достоинством. Броуди услышал, как миссис Миддоуз шепнула на ухо Анне, что она сожалеет, но пришлось взять его с собой, так как в отеле не нашлось никого, кто мог бы за ним присмотреть.

Они решили перед обедом выпить прохладительного на свежем воздухе. Анна прошла вперед по старинной каменной лестнице, обсаженной с обеих сторон голубыми барвинками, показывая дорогу к увитой глициниями террасе. Все расселись на черных ажурных креслах кованого железа. Белые и розовые соцветия ярко выделялись на фоне сочной темно-зеленой листвы. Солнце садилось, но в еще не остывшем после дневной жары воздухе чувствовался терпкий запах сосновых иголок.

Мисс Миддоуз, томная дебелая девица со светлыми волосами, упрятанными в сетку на затылке, лениво заметила, что считает тайное венчание и побег Николаса и Анны самым романтическим приключением, о каком ей когда-либо приходилось слышать. Она была затянута в оливково-зеленое платье с узкими рукавами, отделанное черной бахромой и собранное сзади в огромный накладной турнюр. «Вот черт, – удивился про себя Броуди, – и как только женщины ухитряются сидеть на таких штуках? Это, должно быть, страшно неудобно?

Услыхав замечание дочери, миссис Миддоуз неодобрительно поджала и без того тонкие губы.

– В самом деле, это стало полной неожиданностью для всех. Особенно для вашей милой тетушки.

Анне очень хотелось узнать, что думает тетя Шарлотта о ее скоропалительной свадьбе, но не решалась спросить. Миссис Миддоуз не считалась близким другом семьи, поэтому пытаться что-то выведать у нее о семейных делах было бы неприлично. Анна уже успела написать несколько писем домой – подлинных шедевров уклончивости и обмана, – но до сих пор не получила ответа.

– Все это моя вина, – добродушно вступился за нее Броуди, – можете считать, что я ее похитил. Она говорила «нет», но я и слушать ничего не хотел.

Анна вся напряглась, когда он присел на ручку ее кресла и улыбнулся ей с нежностью настоящего молодожена. Отодвинуться было некуда: сколько она ни старалась, ее локоть все равно касался его бедра. Когда он любовным жестом опустил руку ей на плечо, она чуть не подскочила на месте.

– Как вам нравится Италия? – спросила она, просто чтобы что-нибудь сказать.

– Обстановка представляется более или менее сносной, – снисходительно обронила миссис Миддоуз, обмахиваясь веером, – хотя эту страну, разумеется, нельзя назвать нравственной, вы согласны?

– Наслаждение путешествием по чужой стране напрямую зависит от вашего умения взять верх над местными дикарями, – важно изрек Эдвин, сложив руки поперек застегнутого на все пуговицы жилета и скрестив в лодыжках ноги, обутые в башмаки с квадратными носами.

Прошло несколько секунд, прежде чем до Броуди дошло, что он не шутит.

– Взять верх над дикарями, говорите? – вежливо переспросил он.

– Именно так, сэр. Никогда не платите названную ими цену за что бы то ни было – это правило номер один.

– А правило номер два?

– Не вздумайте говорить на их языке: им отлично известно, что это поставило бы вас в невыгодное положение. Заставьте их говорить по-английски.

Броуди понимающе кивнул.

– Вы уже успели съездить в Кашине? – торопливо спросила Анна, не желая выслушивать правило номер три.

Разговор перешел на другие темы. Броуди признался, что все это время чувствовал себя неважно, поэтому они с Анной еще не успели как следует осмотреть окрестности. Время шло; чем дальше, тем становилось яснее, что Миддоузы не выказывают ни малейших сомнений в подлинности личности Николаса, поэтому у Броуди немного отлегло от сердца.

– В Риме мы видели папу во главе процессии, – скучающим тоном провозгласила Гортензия. – И еще как-то раз наняли повозку с ослом и съездили посмотреть надгробия на Фламиниевой дороге lt;Фламиниева дорога, построенная в 220 году до нашей эры по приказу римского претора Гая Фламиния, соединяла Рим с северными и восточными провинциями Италии. Благодаря археологическим исследованиям середины XIX века на ней было обнаружено множество античных памятников.gt;.

– Когда-то у меня был осел, – вдруг вставил мистер Траут.

Это были его первые слова: до сих пор Броуди казалось, что старик дремлет. Он вытянул тощую шею, как черепаха, выглядывающая из панциря, и внимательно уставился на что-то невидимое близоруким старческим взглядом. Анна удержалась от желания оглянуться через плечо и проверить, на что он смотрит. Скорее всего, осла там не было.

– Его звали Чарльзом, – продолжал мистер Траут после долгого молчания. – Да, Чарльзом. Чарльзом его звали…

Миссис Миддоуз так громко откашлялась, что все вздрогнули.

– Да, папа, – перебила она старика и пронзительным голосом заговорила о чем-то постороннем, не давая никому вставить слово.

Анна и Броуди быстро обменялись озабоченным взглядом.

Но вскоре мысли Броуди начали разбредаться, он перестал следить за разговором и спросил себя, доносится ли пьянящий аромат роз из сада или он исходит от волос Анны. Ее тонкая шейка, над которой колебался тяжелый узел волос, казалась ему прекрасной, как произведение искусства. Ему хотелось тихонько дотронуться до изящных позвонков, исчезающих под воротником платья, провести кончиками пальцев по крошечным золотистым волоскам у основания прически.

Невозможно было поверить, что всего неделю назад он схватил эту хрупкую девушку за лодыжку, опрокинул ее на землю, боролся с ней, а потом… тискал ее. В тот момент ему казалось, что так ей и надо; мало того, он до сих пор был уверен, что в случившемся хотя бы отчасти виновата она сама. Но теперь все, что тогда произошло, представлялось ему каким-то сумасшествием. Наваждением. И о чем только он думал?

Ну, на этот вопрос ответить было нетрудно: ни о чем. В тот момент его мозг бездействовал, работали другие органы. Зато теперь он почти почувствовал себя тем самым варваром, каким она его считала. Мужчина не должен так обращаться с леди, а уж второй такой истинной леди, как Анна Журден, Броуди в жизни своей не встречал. Однако в глубине души он жаждал соскоблить с нее внешний лоск, приросший, как вторая кожа, и обнажить живую женщину, которая под ним пряталась. Он знал, что она там есть. Дважды он ее видел, прикасался к ней, ощущал на вкус. Он уже начал думать, что помешался в поисках этой женщины.

Дамы оживленно обсуждали какую-то общую знакомую, имени которой Броуди не уловил.

– Как это печально, не правда ли, – сказала миссис Миддоуз без особой грусти в голосе, – когда женщина определенного возраста, nijeune, nijolie lt;Лишенная молодости и привлекательности (фр.).gt;, со столь непонятным упорством выставляет себя в глупом виде. Вам так не кажется, миссис Бальфур?

Анна пролепетала нечто невразумительное. Не удовлетворившись таким ответом, миссис Миддоуз решила подкрепить свои слова доказательствами.

– Моя дорогая, она полностью скомпрометировала себя месяц назад, когда появилась в Карлайл-Парке в наемной карете в компании джентльмена! – Тут миссис Миддоуз назидательно ткнула в воздух указательным пальцем. – В компании джентльмена, не являвшегося ни ее отцом, ни женихом. Без сопровождения!

– Боже мой, – вздохнула Анна.

– Но, матушка, это еще не самое худшее, – напомнила Гортензия, оживившись впервые за весь вечер. – Когда мы нанесли ей визит – разумеется, это было до случая в парке, а не после, – она подала к столу один только чай без молока или сливок, и ничего лучше не придумала, как развлекать нас, демонстрируя свой семейный альбом с фотографиями!

Дочь громко засмеялась, и ее матушка присоединилась к ней. Анна украдкой бросила взгляд на полное недоумения лицо Броуди и пробормотала что-то невнятное.

– Стоит ли этому удивляться, моя дорогая? – отсмеявшись, заметила миссис Миддоуз. – Разве от нее можно было ожидать чего-то иного? Ведь она держит в доме всего трех слуг: кухарку, поломойку и горничную. Настоящая мещанка!

Она снова визгливо рассмеялась, как будто это была удачная острота.

– Когда вы были в Риме, – торопливо вставила Анна, – довелось ли вам увидеть…

– То, что вы сейчас изволили заметить насчет мещанства, это очень любопытно, миссис Миддоуз, – перебил ее Броуди. – А позвольте узнать, как бы вы определили принадлежность к высшему сословию?

Анна беспокойно шевельнулась в своем кресле, но миссис Миддоуз с радостью поддержала предложенную тему, тем более что явно считала ее животрепещущей. Она самодовольно улыбнулась, сложила свой пышный веер из страусовых перьев, словно желая подчеркнуть серьезность разговора, и перешла прямо к делу.

– Высшее сословие? В первую очередь к нему принадлежат аристократия и поместное дворянство. Во-вторых, в примерно одинаковом, хотя, безусловно, и не в равном, положении находятся высшие военные чины, духовенство и коллегия адвокатов. За ними следует богатое купечество, банкиры и члены Фондовой биржи. Ну и, наконец, люди, занятые оптовой торговлей. Здесь необходимо подвести черту: розничных торговцев никогда не принимают в порядочном обществе, как бы они ни были богаты.

Вслед за вынесением приговора наступило молчание. Все Миддоузы одобрительно улыбнулись друг другу. Броуди смотрел на них с живейшим интересом, опираясь подбородком на сплетенные руки. Анна сгорала от стыда.

– Ну что ж, – проговорила она неестественно высоким голосом, – не пора ли нам перейти к столу?

* * *

– Вот возьмите, к примеру, проблему ирландцев. Вам она может показаться пустяковой. Ник, поскольку вы нанимаете квалифицированных рабочих. А вот для меня это настоящая головная боль.

– Почему же, Эдвин? – вежливо осведомился Броуди.

Мысли его между тем были весьма далеки от ирландцев и заняты иной, куда более насущной проблемой. Какой же из трех ложек полагается хлебать чертов суп? Вот эта – слишком маленькая, а у той ковшик продолговатый и черенок в виде «веточки» – стало быть, десертная. А третья – такая большущая, что, пожалуй, и во рту не поместится!

Броуди посмотрел через весь длинный, освещенный свечами обеденный стол на Анну. Заметив его взгляд, она слегка подняла брови, поднесла свою суповую ложку ко рту и улыбнулась едва заметной улыбкой заговорщицы, согревшей ему душу.

– Ну, во-первых, ирландца невозможно заставить работать как следует. Они ведь все, как на подбор, буйные, неуправляемые, не поддаются обучению и понятия не имеют о дисциплине.

– Но зато они мало просят за свой труд.

– Они получают ровно столько, сколько стоят, – возразил Миддоуз. – А портовые грузчики еще хуже. Живут как скоты. Их трущобы – позор для города.

– Позор! – энергично поддержала его супруга. Лакей спросил у Броуди, какое вино он предпочитает – мозельское или белый рейнвейн. Существует ли на сей счет какое-то правило? Может, это зависит от того, какой суп он ел – белый или темный? А может, от того, консерватор он или либерал? Католик или протестант? Мужчина или женщина? Тарелка Анны была слишком далеко, он не мог различить, какой суп она выбрала. О черт! Броуди ткнул в первую попавшуюся бутылку наугад.

– Да, но жизнь портовых грузчиков тоже не сахар, – возразил он, потягивая вино. – Постоянной работы у них нет, а когда рабочий сезон в разгаре, все их торопят и понукают.

Мистер Миддоуз удивленно нахмурился, услыхав столь странные рассуждения.

– Полагаю, им всем следует эмигрировать в Канаду или в Австралию, – авторитетно вставила его жена, – раз уж они не могут найти достаточно работы здесь. Никто не удерживает их силой. – Она нервно передернула плечами. – Прошу вас, давайте поговорим о чем-то более приятном.

– Это все врожденная неполноценность, – упрямо гнул свое Миддоуз, – у них это в крови. Когда средний уровень умственного развития у целого народа не выше, чем…

– Ваша парадная касторовая шляпа будет готова к следующей пятнице, сэр. Вас это устраивает? – вдруг заговорил мистер Траут.

Все Миддоузы окостенели на целых пять секунд. Потом миссис Миддоуз трагическим шепотом воскликнула «Папа!», а ее муж в два громких хлюпающих глотка опустошил свой бокал. Гортензия принялась нервно хихикать в салфетку.

Похоже было, что мистер Траут обращается к хозяину дома.

– Пятница меня вполне устроит, – любезно ответил Броуди.

– Вот и отлично. Я вижу, сэр, вы человек со вкусом: знаете толк в хороших вещах. Добротный бобровый мех, сэр, без примеси дешевой шерсти, вот – говорю я вам – шляпа, достойная настоящего джентльмена. Кое-кто вам скажет, что шелковый цилиндр тоже шикарная шляпа, но я человек старомодный. В любом случае шелковый цилиндр – это ведь итальянская шляпа, не так ли? Я хочу сказать, это не английский стиль.

– Да, сэр, – согласился Броуди. – Я сам горой стою за английскую простоту.

– Вот видите!

– Папа, ради всего святого! – простонала миссис Миддоуз, не смея поднять глаз от своей тарелки.

– Что? Что такое? – в замешательстве заморгал старик.

– Прошу вас, помолчите.

Броуди нахмурился. Да что они – с ума посходили? Казалось, все, кроме Анны, готовы провалиться сквозь землю. Но почему? Только оттого, что несчастный старик выжил из ума и стал заговариваться? Нет, тут крылось что-то еще. Ax да, он продавал шляпы! Он был розничным торговцем – вот что резало их всех без ножа.

Мистер Траут растерянно комкал салфетку, оглядывая сидящих за столом из-под кустистых седых бровей и не понимая, в чем он провинился.

– Был у меня однажды шелковый цилиндр, – внезапно заявил Броуди, хотя это было чистейшим враньем. – Шикарный цилиндр. Мне только-только исполнилось восемнадцать – это была моя первая настоящая шляпа. Нет, говорите, что хотите, мистер Траут, насчет бобрового меха вам лучше знать, но в черном шелковом цилиндре тоже есть свой шик. Молодой человек в цилиндре чувствует себя на вершине мира.

Мистер Траут просиял:

– Не стану с вами спорить, сэр, это истинная правда! Да, мне нечего возразить.

После мучительной и напряженной паузы Эдвин Миддоуз вернулся к «ирландскому вопросу», а Броуди, как радушный хозяин, поддержал разговор. Он не заметил взгляда, брошенного на него Анной, а если бы заметил, то наверняка не понял бы его смысла. Этот взгляд, слегка затуманенный слезой, светился благодарностью и невольным восхищением, к которому примешивалось удивление.

Наконец обед завершился. Анна встала из-за стола, дамы Миддоуз последовали ее примеру, а Броуди поднялся, чтобы распахнуть перед ними двери – она предупредила его об этом заранее, еще днем. Когда Анна проходила мимо, он скорчил ей шутливую рожицу, показывая, как ему страшно: оскалил зубы и закатил глаза, словно готовясь упасть в обморок. Она невольно засмеялась, но тут же замаскировала смешок кашлем, и никто ничего не заметил. Но Броуди так понравился этот смех, что он с легким сердцем вернулся к столу и возобновил мужской разговор за бокалом кларета и сигарой.

Отбыв положенную четверть часа в столовой, джентльмены присоединились к дамам, и Анна несказанно обрадовалась возвращению Броуди. Разговор с женской половиной семейства Миддоуз никогда ее не увлекал, а в этот вечер он показался невыносимо скучным. Она пытливо заглянула в лицо Броуди, ища признаков напряженности или беспокойства, но ничего не обнаружила, кроме легкого недоумения, которое уже заметила раньше. А что еще существеннее, Эдвин Миддоуз, похоже, чувствовал себя в его компании вполне сносно. У нее немного отлегло от сердца.

– Ну как? Вы, господа, насладились серьезным мужским разговором, в котором мы, глупые женщины, ничего не смыслим? – кокетливо осведомилась миссис Миддоуз.

Ее муж воспринял вопрос буквально.

– Это верно: мозг женщины уступает мужскому в кубическом объеме, поэтому женщина не способна мыслить столь же логически, как мужчина.

Броуди засмеялся, но сразу же заставил себя замолчать, сообразив, что мистер Миддоуз вовсе не шутит.

Анна откашлялась, собираясь сказать первое, что придет в голову, лишь бы переменить тему, как вдруг Гортензия Миддоуз испустила душераздирающий вопль. Все вздрогнули и взглянули туда, куда указывал ее трясущийся палец. Мистер Траут смотрел на своих родственников, смущенно моргая, а между тем по обитому бархатом креслу, на котором он сидел, стремительно расплывалось темное влажное пятно.

– Какой ужас! Я сейчас умру! Мне дурно! – визжала мисс Миддоуз, откинувшись на диванные подушки и закатив глаза.

Эдвин вскочил на ноги.

– Во имя неба, Онория! – сердито вскричал он. Миссис Миддоуз лихорадочно перетряхивала ридикюль в поисках флакона с нюхательной солью, чтобы броситься на помощь дочери.

Броуди понял, что от членов семьи мистера Траута помощи ждать не приходится. Он встал со своего места.

– Не подняться ли нам наверх? – мягко предложил он, коснувшись локтя старика. – Почистим вас немного. Что скажете?

–Что? Что?

Броуди помог ему встать. Миддоузы дружно, как по команде отвернулись от ужасного зрелища, которое представляли собой промокшие брюки мистера Траута и небольшая лужица на ковре под его креслом. Придерживая старика за плечи, Броуди вывел его из гостиной. Анне послышалось, что уже в дверях он задал мистеру Трауту еще какой-то вопрос о шляпах.

* * *

После отъезда Миддоузов Броуди направился прямиком к шкафчику со спиртным и налил себе щедрую порцию бренди. Потом он вернулся в столовую и забрал одну из сигар, оставленных Эдвином на столе. У Анны не хватило духу его останавливать: если бы у нее была привычка курить, подумалось ей, она бы и сама не отказалась сейчас от сигары.

– Давайте выйдем, Энни. Мне надо подышать свежим воздухом.

Она повернулась, не говоря ни слова, и вышла вместе с ним во двор. Луна садилась у них за спиной, влажная от росы трава холодила ноги. Они прошли по дорожке под сводами садовых решеток, увитых какими-то душистыми вьющимися растениями, ронявшими капли росы. По обочинам дорожки белели в темноте головки лилий. Подойдя к каменной беседке, примостившейся на утесе над рекой позади виллы, они остановились и долго стояли молча, пока Броуди курил сигару и потягивал бренди.

Через несколько минут Анна осторожно заметила:

– Спасибо, что позаботились о мистере Трауте. Это было…

– Забудем об этом. – Он повернулся к ней, на лице его было написано недоумение. – Во-первых, просто для начала, будьте добры мне объяснить, почему нельзя показывать людям, пришедшим с визитом, альбом с семейными фотографиями? Что в этом плохого?

– Ничего плохого в этом нет.

– Тогда почему…

– Некоторые люди считают… что гостей, явившихся с формальным визитом, не полагается развлекать показом своих семейных фотографий или домашнего рукоделия. Считается, что это свидетельствует… о недостатке светскости.

– Но почему? Что тут плохого?

– Ничего! Я же сказала: ничего!

– Тогда почему они…

– Таковы правила этикета. Не стоит всякий раз искать в них логику, она не всегда присутствует.

Отвернувшись от него, Анна уставилась на воду. Броуди показалось, что она смущена.

– Знаете, что я думаю? – спросил он.

– Нет.

– Я думаю, цель всех этих «правил этикета» состоит в том, чтобы не позволить представителям низших сословий проникнуть в так называемое высшее общество. Чем они глупее и непонятнее, эти дурацкие правила, тем лучше, потому что низшим сословиям их никогда не разгадать и не освоить.

Анна медленно повернулась к нему. Лунный свет едва освещал ее взволнованное серьезное лицо.

– Ну? Что скажете? Что вы думаете? – настойчиво спросил Броуди, видя, что она по-прежнему молчит.

– Я думаю… – Анна умолкла, ощущая в душе странную смесь грусти, удивления и безнадежности. – Я думаю, что вы очень проницательный человек, мистер Броуди.

Его досада развеялась. Никогда раньше она не делала ему комплиментов. Он упивался ее словами, повторяя их в уме. Прошла минута.

– Интересно, Билли и вправду затаился где-то в темноте? – задумчиво произнес Броуди, оглядывая уходящий к востоку, защищенный с двух сторон стенами, почти невидимый спуск на нижние террасы. – Неужели он думает, что я сбегу?

– А вы не собираетесь предпринять попытку? – с любопытством спросила Анна.

Сперва он хотел отделаться шуткой, но передумал и ответил серьезно:

– Нет.

– Почему?

Броуди криво усмехнулся:

– Потому что я дал слово.

Анна подняла на него взгляд. У нее на языке вертелось множество вопросов, но она понятия не имела, с чего начать. Почему-то она почти не думала о том, о чем следовало бы помнить постоянно: о тяжком преступлении, за которое его едва не повесили. Мистер Броуди неотступно присутствовал в ее мыслях, причем она частенько думала о нем плохо, но… она никогда не смотрела на него как на убийцу. Ей это даже в голову не приходило. Ни разу. Просто невероятно.

– Как ярко светит сегодня Арктур, – заметил Броуди, указывая на звезду.

– Где? – удивленно спросила Анна.

– Вон там. Орион и созвездие Гончих Псов. А немного ниже – Колос, самая яркая звезда в созвездии Девы.

Она проследила за его указательным пальцем.

– Вы могли бы управлять кораблем по звездам?

– Ага, могу. То есть – да.

Вместо того чтобы смотреть на звезды, Анна внимательно изучала его запрокинутое вверх лицо.

– Наверное, вы тоскуете по морю? Ведь вы его так любите!

– Люблю море? – Броуди загадочно улыбнулся. – Нет, Энни. Я такой же, как все матросы. Я терпеть не могу море. Я люблю только корабли.

– Не понимаю…

Он повернулся к ней:

– Обычно моряк впервые уходит в море юнгой, совсем мальчишкой. Его первое плавание может затянуться года на три, и по возвращении у него уже не будет родного угла, если и был когда-то.

Его взгляд опять переместился ввысь, к усеянному звездами небу.

– Такая жизнь матросу по душе, – продолжал Броуди, немного помолчав. – Он сам себе хозяин, слово «деньги» для него – пустой звук. У него нет ничего за душой, кроме нехитрых пожиток. Те вещи, которые так важны для вас, без которых вам жизнь не мила, для него ничего не значат. Но у него есть один враг – это море. Потому что он знает, что море может его убить.

– Разве моряки не скучают по дому, по семье?

Голос Броуди прозвучал сурово:

– Я же вам говорил, у моряка нет дома. Все, что у него есть, – это его корабль, и этого довольно.

Анна недоверчиво покачала головой.

– Я не понимаю, – повторила она. – Эта жизнь кажется такой тяжкой, такой… унылой.

– Но в ней есть и хорошие стороны.

Он посмотрел на свои руки, его голос стал таким тихим, что ей едва удавалось расслышать, что он говорит.

– Я тоже многого не понимаю, Энни. Порой я сам ненавижу эту жизнь и даже не знаю, буду ли тосковать по ней.

Анна застыла, вспомнив о том, что пройдет немногим больше недели, и, как только их дела в Неаполе будут закончены, мистеру Броуди придется вернуться в тюрьму. Из всего того, что ей хотелось сказать ему в эту минуту, она выбрала самое безобидное.

– Но вы все-таки любите корабли.

– Ага, люблю.

– Я тоже.

Они замолчали. Анна размышляла о том, что, оказывается, с ним можно говорить по душам, без грубостей, оскорблений или колкостей. Она сама себе не смела признаться, насколько ей дорога эта новая близость, связавшая их, однако здравый смысл подсказывал ей, что она ведет себя безрассудно. Если она будет поощрять дружбу с мистером Броуди, это не принесет ей ничего, кроме страданий. Нельзя допустить, чтобы он стал для нее реальным человеком с живой душой, со своими чувствами, потребностями и надеждами, таким же, как любой другой человек.

Но тут его рука коснулась ее руки, лежавшей на парапете беседки, и все ее чувства сосредоточились на этом легком и теплом прикосновении. Анна отодвинула руку и сразу же ощутила быстрый и мимолетный укол сожаления.

– Как вам понравились мои друзья? – спросила она, ощущая настоятельную потребность прервать затянувшееся молчание, сделавшее их такими близкими друг другу.

Броуди пристально поглядел на нее:

– Я рад, что вы на них совсем не похожи.

– Возможно, вы ошибаетесь. Возможно, я в точности такая же, как они.

– Нет, вы ни капельки не похожи. А Ник? Он был на них похож?

Анна отвернулась. Ей не хотелось задумываться над этим вопросом, но она знала, что Броуди не потерпит уклончивости.

– Ник… Да, пожалуй, он чем-то напоминал их. В некоторых отношениях. Все дело в том, что он был честолюбивым, целеустремленным человеком, он хотел возвыситься над своей средой. Я считаю, что это замечательное качество в мужчине.

Ей самой были явственно слышны оправдательные нотки в собственном голосе, но Броуди ничего не заметил. Он думал о том, что проявил себя в ее глазах как человек, не стремящийся подняться по социальной лестнице. Его брат сумел сделать из себя джентльмена, а сам он просто сбежал в море. Ник завоевал сердце этой женщины и женился на ней. Она любила его так сильно, что до сих пор цеплялась за воспоминание о нем, хотя созданный ею образ оказался ложным. А самому Броуди было суждено окончить свои дни в тюремной камере. Он швырнул на землю недокуренную сигару и раздавил ее каблуком.

– Хотела бы я знать, где сейчас Эйдин и мистер Флауэрс, – неуверенно проговорила Анна.

Голос Броуди прозвучал неожиданно грубо, и это ее удивило.

– Вам страшно оставаться со мной наедине?

Она повернулась к нему и ответила честно:

– Нет.

– Интересно, почему? Считаете, что вы меня «приручили»? Превратили в «джентльмена», как Ника?

Заслышав в его голосе злую насмешку, Анна растерялась. Она пристально вгляделась в его лицо и ничего не ответила. Броуди подошел ближе, но она не отступила: осталась на месте, даже когда ощутила на лице его дыхание.

– Почему вы так сердитесь? – прошептала Анна.

– Я хочу, чтобы вы назвали меня по имени, – грубо потребовал он.

– Что?

– У меня есть имя, данное при крещении. Назовите его.

– Я… Но зачем?

Броуди и сам не знал, зачем.

– Назовите!

Она судорожно сглотнула.

– Ну хорошо, я назову, если вам так хочется. Джон.

Его это не удовлетворило, губы недовольно дернулись. Но зато теперь он точно понял, чего хочет.

Анна тоже это поняла. Ей хотелось бы понять другое: почему мысль о поцелуе не отпугнула ее. Но зато она хорошо знала, в чем состоит ее долг. Положив руки на грудь Броуди, Анна оттолкнула его.

– Не смейте, – отважно произнесла она, глядя ему прямо в глаза.

– Чего я не должен сметь?

– Вы же знаете.

– Что?

Анна не хотела об этом говорить; ей вдруг пришло в голову: а что, если она ошиблась? Что, если он сейчас рассмеется прямо ей в лицо? Такое предположение привело ее в бешенство.

– Я хочу вернуться в дом.

– Не сейчас. Сначала я должен кое-что сделать.

– Что?

Броуди усмехнулся:

– Вы же знаете.

Он взял оба ее запястья и сомкнул их у себя на шее. Это вышло легко и просто, словно он повязывал галстук. Анна оказалась прижатой к нему вплотную. Броуди крепко обнял ее, провел губами по ее волосам.

– Пустите меня, я этого не хочу.

Голос прозвучал глухо: ее лицо было тесно прижато к его плечу.

– А вы сделайте вид, что это Ник.

Анна в ярости оттолкнула его, но его рот неумолимо опустился, заставив ее губы раскрыться. Она сердито запротестовала сквозь зубы и изо всех сил дернула его за волосы, но он не сдвинулся ни на дюйм. «Может быть, причиняя ему боль, я добиваюсь обратного?» – подумала Анна и отпустила его.

Он издал глухой стон и ослабил свой грубый захват, его губы стали мягче, нежнее, она ощутила ласку его языка. Губы у нее задрожали, Броуди осторожно завладел ими. Та же знакомая слабость, которую она уже дважды ощущала в его объятиях прежде, охватила тело Анны, но только теперь все стало еще хуже, потому что она уже знала, каково это, и хотела узнать, что будет дальше. Что случится, если он продолжит, а она не окажет сопротивления?

– Прошу вас, не надо, – жалобно попросила Анна. Увы, слова невозможно было разобрать: ее губы крепко прижимались к его губам. И он тоже что-то говорил – повторял ее имя снова и снова. Это слово, повторяемое беспрестанно, как заклинание, сводило ее с ума, в нем слышались нетерпение и страсть, кружившие ей голову. Она позабыла, что он ей не муж, что он домогается ее только потому, что она была женой его брата, и, когда его ищущие руки нащупали ее грудь, не стала его останавливать.

Ей показалось, что он пробормотал «Господи боже, это же чудо!» – и она поняла, что он имеет в виду: впервые за всю свою сознательную жизнь она не надела корсет. Прикосновение его пальцев было осторожным, почти трепетным. Интересно, догадывается ли он, что до сих пор никто к ней так не притрагивался? Протяжный вздох вырвался из ее груди: это наслаждение оказалось невыносимо острым. С закрытыми глазами Анна покачнулась, положила стиснутые в кулаки руки на плечи Броуди и позволила целовать себя. Целовать без конца.

– Ты прелестна, Энни, – прошептал Броуди, не отрываясь от ее губ.

Он и сам не знал, как далеко его это заведет, не хотел даже задумываться. Погрузив одну руку в густой и плотный шелк ее волос, он ладонью другой погладил маленький тугой бутон соска, который нащупал сквозь платье. Ее пугливая покорность ударила ему в голову, едва не лишив остатков разума: никогда в жизни он ни одну женщину не желал так страстно, как эту.

Надо было ее отпустить, но он не мог… пока еще не мог… нет… не сейчас… это было не в его силах. Он прижал ее спиной к замшелому каменному столбу беседки. Ее глаза в лунном свете показались ему бездонными озерами. Анна застонала под его поцелуями, и этот беспомощный стон, ознаменовавший его полную победу, заставил Броуди позабыть о последних крупицах разума.

Только в эту минуту он наконец осознал, как глубоко она заблуждалась насчет его побуждений. Ник тут был совершенно ни при чем: Броуди думать не думал о соперничестве с мертвецом и не пытался восторжествовать над братом. Неловкими от нетерпения пальцами он начал расстегивать крохотные агатовые пуговички у нее на груди, пытаясь в то же время не прерывать поцелуя, и вдруг почувствовал соленую влагу у себя на губах, на лице, а потом и пальцах.

– Энни? – ошеломленно прошептал Броуди. – Почему ты плачешь? Что случилось?

Он сжал ее лицо ладонями, шепча слова утешения, целуя ее щеки и глаза.

От его нежности ей стало только хуже. Прерывисто дыша и поминутно всхлипывая, Анна отвернулась и высвободилась из его рук. Плач перешел в захлебывающиеся рыдания: она никак не могла остановиться. Какая-то тяжесть, комом застывшая в груди, таяла с каждым судорожным вздохом, но от этого ей не становилось легче. Броуди обнял ее сзади. Анна чувствовала, как он осторожно прижимает ее к своей груди, тихонько гладит, утешает.

– Не надо плакать, я этого не вынесу, – шептал он, жарко дыша прямо ей в волосы, стараясь смягчить пробегающие по ее телу судороги, принять ее боль на себя. – Если ты не прекратишь, я тоже заплачу. Учти, я не шучу. Я буду реветь белугой, и тебе станет стыдно.

Анна издала всхлипывающий смешок и снова заплакала. Броуди через плечо протянул ей свой платок, и она уткнулась в него носом.

– О господи, Энни, мне очень жаль. Прости меня за все. Похоже, что бы я ни делал, все причиняет тебе только боль.

По крайней мере он догадался, что означают ее слезы: она оплакивала Ника. Следуя его совету, она попыталась сделать вид, будто принимает одного брата за другого, и оказалось, что это невозможно. Теперь Броуди и сам не понимал, как мог – хотя бы на секунду! – ожидать чего-то иного. Все, что ему осталось, это крепко зажмурить глаза, прячась от собственной боли, и держать вздрагивающие от рыданий тоненькие плечики Анны. Надо проявить к ней участие, раз уж он больше ничего не может ей дать.

Но если Броуди считал, что о чем-то догадывается, то о самой Анне этого никак нельзя было сказать. Она понятия не имела, чем вызваны ее слезы. Знала только, что в душе у нее что-то умерло. Это было нечто необъяснимое – последняя преграда, до сих пор державшая ее на безопасном расстоянии от Броуди. И вот она рухнула. Анна была в смятении, ее охватило страшное чувство вины. Только одно она понимала совершенно отчетливо: ей следует скрывать эту неожиданную слабость, прятать ее глубоко-глубоко в самом дальнем, самом дальнем уголке своего сердца и молить Бога, чтобы Броуди о ней не проведал. Отныне только его неведение спасало ее от гибели.

Он убрал руки и отступил на шаг назад. Анне вдруг стало холодно, она обхватила себя руками. Голос Броуди прозвучал мрачно и торжественно.

– Я больше не стану этого делать, и вам не надо ни о чем беспокоиться. На этот раз я говорю правду. Клянусь, я больше вас пальцем не трону. Даже в шутку.

Подняв глаза к холодным, равнодушным звездам, она произнесла прерывающимся от недавнего плача шепотом:

– Спасибо…

– Я сейчас уйду в дом. Но если вы хотите уйти первой, я мог бы…

– Нет-нет, все в порядке, вы…

– Я мог бы подождать, пока вы…

– Нет, вы идите, а я постою еще минутку.

– Вы уверены?

– Да.

Последовало неловкое молчание.

– Ну хорошо. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Она услыхала, как он прошел мимо, и повернулась спиной: ей не хотелось провожать его взглядом. Звук его шагов долго не затихал в ночной тишине, а когда он наконец растаял, Анна почувствовала себя одинокой, как никогда в жизни, хотя с детства привыкла к одиночеству.