"Солдаты, которых предали" - читать интересную книгу автора (Вельц Гельмут)

Прошу соединить меня с генералом.

Тем временем получаю донесение от врача. Через его руки прошло 110 раненых. В том числе 60 только из 'моего батальона и группы Шпренгера – это 50 процентов всех участвовавших в атаке. У многих такие ранения, что до дивизионного медпункта их не довезти. У хорватов убито 30 человек, 50 лежат на перевязочном пункте и ждут эвакуации. Сам врач находится на старом месте.

Быстро прикидываю в уме. Батальон начал наступление, имея 90 человек. Примерно половина ранена, 15-20 человек убито. Это значит: батальона больше нет! Пополнения мне не дадут.

Вызывают к телефону.

– Говорит командир «Волга».

– Фон Шверин. Ну так что? Вы действительно говорите с Волги?

Докладываю генералу, как проходило наступление. Говорю о невозможности взять цех лобовой атакой, доношу о потерях.

Генерал гневается. Резким тоном заявляет:

– Меня это не касается! Цех должен быть взят сегодня! Ясно?

– Господин генерал, это невозможно!

– Невозможного на свете нет! Вы солдат и должны знать это. Соберите остатки вашей группы и готовьте новую атаку. Начало через полчаса.

– Господин генерал, убедитесь сами: я не в состоянии атаковать!

– Что, позволяете себе спорить?

– Господин генерал, повторяю: атаковать не могу! Разрешите, господин генерал, с наступлением темноты прибыть к вам и доложить лично, а также внести новые предложения.

Тут старик выходит из себя. Резким тоном он читает мне по телефону лекцию о военном искусстве, тактическом чутье и хорошем тоне. Разъяряется все сильнее. Кладу трубку на стол, так как не имею желания слушать этот взрыв гнева. Потом отсоединяю контакт: пусть думает, что связь прервана.

Поворачиваюсь к двери. Эмиг вводит русского пленного. Настоящий богатырь. Высокого роста, сильный, он стоит передо мной: взгляд открытый, лицо решительное. Так вот, значит, каков он, наш противник!

– Иди садись! – указываю ему на табурет.

– Не понимаю, – отвечает он, пожимая плечами. Зову переводчика. В ходе допроса у меня словно пелена с глаз спадает. Оказывается, именно в тот самый момент, когда мы предприняли атаку, русские хотели начать свое наступление. Несколько рот уже находились на исходных рубежах. Ночью они переправились через Волгу и подземными ходами сосредоточились в своих убежищах. Так, значит, у русских резервы есть! Ближайшей задачей были Белые дома на окраине города – ни больше ни меньше! Теперь мне стало ясно, что это за артиллерийский огонь был сегодня утром: русская артподготовка! Ничего сверхъестественного. Потери у русских тоже велики.

Я поражался тому, с какой уверенностью в победе говорил русский. Никаких «последних судорог обороны», разумеется, и в помине нет, хоть «Фелькишер беобахтер»{17} и пишет об этом ежедневно. Да, тут что-то не так! Пленного отвели в соседнее помещение, и он стал греться у все еще горящего костра.

А я начал обсуждать с Бергером наше положение здесь, в Сталинграде. Потом мы незаметно перешли к положению германской армии на всем Восточном фронте и таким образом неожиданно вторглись в сферу политики. Слава богу, Брайвиков спит: что бы подумал о нас наш союзник! Время идет. Возвращается Фетцер. За ним другие командиры подразделений. Итог уничтожающий. Больше половины солдат убиты или тяжело ранены. Убитых удалось вынести только частично, так как противник продолжал преследование. Теперь цех снова полностью в руках русских. Положение как накануне. Группа Шварца все еще лежит и сможет отойти только с наступлением темноты.

Ничего страшного сегодня больше произойти не может, так как 2-я рота хорватов заняла в подкрепление оборону перед цехом № 4. Отдаю приказы об отходе и сборе, а потом вместе с Эмигом вылезаю из подвала. Бросаем последний взгляд на промышленный гигант и через развалины, через кучи камня пробираемся назад. Уже стемнело. Мы не произносим ни слова.

С облегчением садимся в машину. Водитель испытующе смотрит на меня сбоку, но не спрашивает ни о чем. По моему лицу и так видно.

– В штаб дивизии!

Машина трогается. Каждый думает о своем. Такой день легко не забывается. Упрекаю себя за то, что наступал, хотя был против этой операции. Что из того, что и русские понесли потери? Каждую ночь изза Волги подходят свежие силы, несмотря на нашу артиллерию, несмотря на нашу авиацию. Русские воюют на своей собственной земле, а мы – за несколько тысяч километров от Германии. Русские понесли потери, но удержали свой цех. Это победа, это укрепляет моральный дух их солдат. А что будут думать мои солдаты, пережив парочку таких неудач? Зима уже на носу. Что станется с нами, если мы не продвинемся вперед? И почему, собственно, мы не можем продвинуться?

Голова разламывается от мыслей. На сегодня хватит.

Разгуляевка. Киваю часовому,, взявшему «на караул», и прошу доложить обо мне командиру дивизии. Вхожу. Он, в узких брюках и тщательно отглаженном мундире, сидит за столом, волосы аккуратно зачесаны на пробор. Прямо ангелочек невинный, только что спустившийся с небес. Не хватает только на стене изречения Аристофана: «Лучший долг – долг другого».

Докладываю, детально обрисовываю ход боя. Говорю о наступательных намерениях противника, о его силах, о моих потерях. Ничего не прибавляю и не опускаю.

Генерал слушает сначала сидя, потом начинает ходить взад-вперед. Не перебивает. Я заканчиваю. Минутное молчание. Наконец он останавливается передо мной:

– Ну так скажите, как же нам взять этот проклятый цех? Есть у вас разумное предложение?

– Яволь, господин генерал! После всего мною сказанного ясно, что взять цех фронтальной атакой невозможно. Единственный способ – прорваться к Волге справа и слева и перерезать коммуникации. Операцию следует провести ночью, иначе попадем под убийственный фланговый огонь. Потери все равно будут велики, так как придется оборудовать новые позиции у Волги в каменистой почве, ее надо взрывать, и солдаты при всем желании не смогут за ночь зарыться в землю. Для этого понадобится две ночи. Господин генерал, этот путь я считаю единственно возможным. Завтра сил может уже не хватить и на это.

– Гм! – Он размышляет, набрасывает схему, что-то записывает. – Прежде всего выражаю, мой дорогой, вам и вашему батальону свою признательность. Хоть вы и не достигли поставленной цели, но можете отнести на свой чет, что сорвали далеко идущие наступательные планы противника. Что касается вашего предложения, то хочу еще подумать над ним. Кроме того, должен поговорить с моим 1а. Вероятно, буду докладывать об этом плане командиру корпуса. Пусть даст нам резервы. А в остальном, – генерал делает небольшую паузу; – вы должны наконец понять требование времени! По моему мнению, мы накануне окончательной победы! Сталинград определит исход всей войны. А потому приносимые нами жертвы не напрасны. Здесь, на Востоке, куется новый рейх. Здесь жизненное пространство, которое нам необходимо, чтобы свободно дышать. Тогда наш народ всегда будет иметь работу и хлеб. Вот о чем думайте, прежде чем идти ко мне со своими жалобами и пожеланиями! А кроме того, мы освобождаем русский народ от красного террора. Мы несем ему блага нашей культуры. В короткий срок на месте изб вырастут новые населенные пункты, страну прорежут автострады, у каждого крестьянина будет своя безопасная бритва, а по утрам он будет ходить в свой ватерклозет. Вот когда он возликует! Даже тот, кто сегодня стреляет в нас. Понимаете ли, эти люди ослеплены, руководство их обманывает. Нам выпало свершить здесь всемирно-историческую миссию. Я вижу, вы что-то хотите сказать. Но мне сейчас некогда. Да и вы сегодня устали. Езжайте домой и выспитесь. Предстоящие дни будут еще тяжелее. Мы должны быть бодрыми, чтобы оказаться на высоте. Еще раз моя признательность вашему храброму батальону' Он протягивает мне руку:

– До свиданья!

– Счастливо оставаться, господин генерал! Пока машина мчится в направлении «Цветочного горшка», я пережевываю подброшенные мне генералом мысли. Слова насчет культуры мне непонятны. Разве генерал никогда не слышал о замечательном русском театре, о русских артистах? Разве не видел он на пути к Сталинграду в каждом крупном селе хорошо оборудованную, недавно выстроенную школу с самыми современными наглядными пособиями? Даже в самых бедных избах мы находили книги. Значительная часть молодежи говорит по-немецки. А сами мы знаем о России очень мало.

Да и высокие слова насчет будущности рейха о смысла принесенных жертв уже не вызывают во мне такого отклика, как раньше. Я вижу, куда они завели нас. И на родине у многих уже появилось недоверие к руководству. Дни, когда мы терпим поражение, заставляют нас все сильнее задумываться. Меня во всяком случае. Может, кто другой на моем месте уже не выдержал бы всего этого. Но мне от этого не легче. С той ночи, как взлетел на воздух взвод Рата, я уже не смотрю на потери так беспечно. Многие ли офицеры чувствуют то же? Чем это кончится, Сталинград и вся война?