"Черная Луна" - читать интересную книгу автора (Геммел Дэвид)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Надеюсь, ты понимаешь, что мы задумали невозможное? — спросил Озобар. Он и Карис сидели у горна, наслаждаясь его гаснущим теплом. — Невозможно скрыть тайну от телепатической расы. Все оружие, которое мы испытали, видели наши же люди. Нам не удастся застать даротов врасплох.

— Это зависит от того, как именно действует их телепатический дар, — отозвалась она. — Могут ли они прочесть все мысли или только то, что мы думаем, когда находимся в их поле зрения?

— Этого мы никак не сможем выяснить, — сказал Озобар, поглаживая свою светлую бородку.

— Именно. Потому-то я и не стану тратить попусту силы, пытаясь угадать, на что способны дароты. Ты исследовал мечи Тарантио?

— Да. Они великолепны. Судя по всему, это заклятие — помимо всего прочего — значительно уменьшило воздействие на клинки силы трения. Впрочем, не это делает их такими смертоносными.

— Сможешь ты сделать такие же?

— Увы, нет. Я ведь не чародей, Карис. Я ученый. Эти клинки словно и не существуют в реальном мире. Их, например, невозможно зажать в тиски. Я попробовал это проделать с одним из мечей, но тиски с него попросту соскользнули. Эти мечи рубят все — камень, дерево, кожу, даже железо, — хотя и не без труда.

— Я отдала бы десять лет жизни, только бы получить сотню таких клинков, — мечтательно вздохнула Карис. — И почему только Сарино позволил себя убить?

Озобар взял небольшой полотняный мешочек и, развязав его, предложил Карис печенье.

— Мне оказана великая честь, — сказала она. Озобар хихикнул.

— Это подарок герцогского повара. Неплохое печенье — но у меня вкуснее.

— Потому-то ты и решил со мной поделиться? Словно и не расслышав этой ехидной реплики, Озобар достал второй мешочек, куда увесистей первого. Из этого мешка он извлек пригоршню мелких черных катышков, похожих на гальку.

— Что ты об этом думаешь? — спросил он, ссыпав катышки в ладонь Карис.

— Это лучше, чем камни, — заметила она. — Железо?

— Угу. Каждая баллиста за один выстрел выпустит две сотни таких катышков. Главное — добиться, чтобы они не разлетались слишком широко. Думаю, мне удалось этого достигнуть. Пойдем, сама увидишь.

Они прошли через дом и вышли во внутренний двор, огороженный высокими крепкими стенами, что, впрочем, не мешало проникать во двор лунному свету. Посреди двора, озаренная луной, стояла гигантская баллиста, посаженная на раму из сбитых крест-накрест бревен. Плечи баллисты были свыше двенадцати футов в ширину. С обеих сторон на раме были рукоятки, с помощью которых оттягивались назад гигантские плечи баллисты. Миновав это грозное сооружение, Озобар подтащил к дальней стене массивную дубовую дверь. Потом он вернулся к баллисте, и они с Карис вращали рукоятки до тех пор, покуда канат с кожаной петлей на конце не навис над большим бронзовым крюком. Закрепив петлю, Озобар наполнил кожаную чашу железными катышками. Проверив готовность баллисты к выстрелу, он вернулся к Карис.

— Дверь почти в два дюйма толщиной, — сообщил они, мальчишески ухмыляясь, вручил Карис небольшой молоток. — Выбей спусковой крючок сама. Бей изо всей силы — и лучше сзади.

Карис обошла баллисту и ударила по спусковому крючку. Послышалось шипение, затем резкий лязг — это плечи баллисты рванулись вперед и ударили по деревянным ограничителям. Почти сразу раскатился дробный грохот — железные катышки молотили по двери. Озобар небрежной походкой подошел к изуродованной мишени.

— Ну, как? — спросил он, когда Карис присоединилась к нему. Дверь была изъедена глубокими дырами, а во многих местах и пробита насквозь. Посреди зияла громадная рваная пробоина. Озобар довольно ухмыльнулся.

— Нравится?

— Нет слов! Каков радиус поражения?

— Против даротов-то? Понятия не имею. Полагаю, впрочем, что около пятидесяти футов. После этого начальное ускорение резко слабеет. От двадцати пяти до пятидесяти футов — это наилучший вариант.

— Почему же не меньше двадцати пяти футов? — спросила она.

— Ну, убойная сила сохранится, а вот разброс будет гораздо меньше. — Озобар указал на пробитую дверь. — Как ты сама видишь, с расстояния примерно в пятнадцать футов удары легли кругом около… гм… четырех футов в поперечнике. Это примерно соответствует одному дароту. На пятидесяти футах этот смертельный круг будет гораздо больше.

— Сколько у нас будет этих баллист?

— Это зависит от того, сколько времени оставят нам дароты. Будь у меня еще пять дней, я бы поставил три баллисты у северных ворот, и еще две остались бы в запасе.

— Что ж, по крайней мере два-три дня у нас будет, — проговорила Карис. Голос ее прозвучал странно, и Озобар пристально глянул на нее.

— Ты… осуществила тот самый план?

— Да. Разведчик не вернулся.

— И тебя это мучает, — негромко сказал Озобар.

— А тебя бы не мучило? Я всегда, не дрогнув, посылаю солдат на смерть, но на этот раз мне пришлось обманывать, лгать. Этот парень был ужасным занудой, но все же он заслуживал лучшей доли, чем быть преданным своим генералом.

— Ты выбрала его, потому что он был ленив и беспечен. Так что можно сказать, его убила собственная беспечность.

— Да, можно сказать и так — только это будет ложь. Надеюсь, этой уловкой мы все же выиграем время… хотя и немного. Очень скоро дароты поймают другого разведчика, или же кто-то из них подберется к стенам так близко, что сможет прочесть мысли солдат.

— Пять дней. Это все, что нам нужно.

Озобар укрыл баллисту просмоленным холстом и вместе с Карис вернулся в кузницу, где еще дышал теплом остывающий горн.

— Ты разобрался с тем, как уменьшить откат катапульты? — спросила она.

— Разумеется. Я утяжелил поперечные бревна. Катапульта стала чуть менее маневренной, но бьет все так же точно. Неклен вполне освоился с этой машиной, и его команда работает отменно.

— Что ж, — сказала Карис, — будем надеяться, что это так.

— Хочешь еще печенья? Она улыбнулась.

— Нет. Я, пожалуй, пойду. У меня еще есть дела.

Снаружи вдруг донесся утробный рык, и Карис торопливо распахнула дверь кузницы. Ворюга, оскалившись, рычал на рослую, едва различимую в тени человеческую фигуру.

— Отзови пса, — проворчал Форин, — не то я ему шею сломаю.

Карис попрощалась с Озобаром и вышла в ночь. Ворюга затрусил рядом с ней, все еще настороженно поглядывая на рыжебородого великана.

— Что тебе нужно? — устало спросила Карис.

— Поговорить, — ответил Форин.

— У меня нет времени на разговоры.

— Нет времени или нет желания? — уточнил он и остановился. Карис сделала еще два шага, затем резко развернулась к нему.

— Зря мы переспали, — нарочито грубо бросила она. — Это была ошибка, а я не могу позволить себе таких ошибок. Если тебя это утешит, могу сказать, что та ночь была восхитительной и я никогда ее не забуду. Но этого больше не повторится, ясно? Так что прекрати слоняться вокруг меня, точно чокнутый лунатик!

Она ожидала, что Форин разозлится — но он вдруг расхохотался.

— Я не чокнутый, Карис, и не лунатик. Знаешь, я ведь никогда особенно не верил в любовь — что с первого взгляда, что с десятого. И, по правде говоря, я и сам не знаю, можно ли мое чувство к тебе называть любовью. Если б ты в ту ночь осталась, мы бы потолковали начистоту — и тогда, быть может, сегодняшняя встреча была бы вовсе не нужна. Но ведь ты не осталась, Карис. Ты сбежала. Почему?

— Сейчас слишком поздно, и я устала, — отвернувшись, бросила Карис.

— Умереть не боишься, зато боишься жить? Верно? Карис резко обернулась к нему.

— Да что вы за народ такой — мужчины? — презрительно фыркнула она. — Почему вы вечно не в силах смириться с отказом? Ты мне не нужен, ясно? Один раз ты сделал свое дело — и неплохо, а больше и не надо!

Форин снова рассмеялся — легко, искренне.

— Само собой, никому не нравится, когда его гонят взашей. Я ведь с этим и не спорю, Карис. Мне другое трудно понять — почему ты меня боишься?

— Боюсь? Ах ты, наглая свинья! Я никого и ничего в этом мире не боюсь, ясно? Мой отец постарался на славу и отучил меня бояться. А теперь убирайся с глаз моих!

Форин горько усмехнулся и пошел прочь. Через залитую лунным светом улицу до Карис донесся его голос:

— Я не твой отец, Карис.

Раздраженная сверх меры, она вернулась во дворец. В покоях ждал ее Неклен.

— Ты подобрал людей? — с порога спросила Карис. И так хлопнула дверью, что Ворюга едва успел проскочить в комнату.

— Подобрал. Сотня носильщиков и шестьдесят санитаров, чтобы помогать врачам. Ты знаешь, что в городе осталось всего четыре врача?

— Теперь знаю.

— Может, мне прийти завтра, принцесса?

— Не смей называть меня принцессой! — Карис устало опустилась в кресло и вдруг спросила:

— Как считаешь, я боюсь жить?

Неклен широко ухмыльнулся.

— Что ты хочешь услышать?

— Правду.

— В жизни не встречал женщины, которая хотела бы услышать правду. Речь идет о Венте или том долговязом уроде в жучьих доспехах?

— По-твоему, он урод?

— А по твоему, нет? — отпарировал Неклен. — Нос у него как лепешка, рожа плоская, глазки маленькие… И насколько я помню, зеленые. Никогда не доверяй мужчинам с зелеными глазами.

— Откуда ты знаешь, что это именно он? Ой что, говорил обо мне?

— Нет, принцесса. Если уж ты так хочешь услышать правду — я узнал это от тебя. Всякий раз, когда он рядом, ты не можешь оторвать от него глаз. Так это он обвинил тебя в том, что ты боишься жить?

— Да. Ты с ним согласен?

— Почем мне знать? — отозвался Неклен. — Однако, девочка моя, ты меня удивляешь. Тебя явно тянет к этому парню, а ведь ты никогда не грешила застенчивостью.

— Я однажды с ним спала. После этого он решил, что я ему принадлежу А я не хочу никому принадлежать! — запальчиво крикнула Карис. — Не хочу, чтобы меня использовали!

— Разве Гириак тебя использовал? — мягко спросил Неклен.

— Нет, конечно… но я же его не любила.

— А Форина любишь?

— Я этого не сказала! — отрезала Карис.

— По-моему, ты и сама не знаешь, что говоришь. Карис откинулась на спинку кресла и устало вздохнула.

И вдруг рассмеялась.

— Это точно. Дай-ка мне кувшин, дорогой мой старый дурень. Пора как следует напиться!

Ранним утром четвертого дня, перед самым рассветом, Вент покинул свои покои во дворце и прошагал полмили, отделявшие дворец от северной стены. С гор дул по-зимнему стылый ветер, и стройный мечник теснее запахнулся в овчинный плащ.

Проходя мимо старых казарм, он увидел троих людей, которые волокли на тележке большой котел. От котла исходил запах горячей луковой похлебки.

У самых ворот несколько десятков рабочих клали каменные стены поперек проулков, ответвлявшихся от главной улицы. Между рабочими расхаживали Карис и Озобар. Вент прошел мимо, стараясь подавить раздражение. За эти дни Карис ни разу не приглашала его в свою спальню. Вент и сам удивлялся тому, как сильно это его задело. Он не был влюблен в Карис и нисколько не желал, чтобы их связь стала постоянной. «Что же ты тогда злишься?»— спросил сам себя Вент, поднимаясь по крутым ступенькам «а стену. И горько усмехнулся — ответ налицо. Карис тоже его не любит. Трудно пережить такой удар по самолюбию.

Часовые на стене, присев на корточки, прятались за зубцами от пронизывающего ветра.

— Похлебку везут, ребята, — бросил им Вент.

— Что, сударь, опять луковая? — мрачно спросил солдат постарше.

— Увы, да.

На стылом небе показался розоватый краешек новорожденного солнца.

— Разведчики вернулись? — спросил Вент.

— Еще нет, сударь. Вот-вот должны показаться.

Вент повернулся лицом к северу и долго всматривался в холмы, но так и не заметил ни малейшего движения. Оглянувшись, он увидел, что Карис идет по главной улице. Рядом с нею шагал рослый плечистый Озобар. Черные волосы Карис были туго стянуты на затылке в конский хвост. На ней была бурая шерстяная туника, зеленые штаны, тонкую талию стягивал широкий кожаный пояс. Скольких женщин вот так же отверг ты сам, спросил себя Вент, безуспешно пытаясь усмирить душевное смятение.

— Сударь, для чего они это делают? — спросил молоденький солдат, ткнув пальцем в рабочих, которые перегораживали стенами проулки.

Вент круто развернулся к нему.

— Дароты, — сказал он, — умеют читать мысли. По-твоему, это разумно — задавать такие вопросы?

Солдат пожал плечами.

— А какая разница-то? Все равно даротов не остановят ни стены, ни арбалеты, ни катапульты. В Прентуисе они вырезали тридцать тысяч человек. Весь город и целую армию. И здесь будет то же самое?

— Что ж ты не уехал, а остался в городе?

— Мне за это платят, — мрачно ответил солдат.

— Ты когда-нибудь прежде служил у Карис? — спросил Вент.

— Нет, но я знаком с теми, кто у нее служил, и все они в один голос говорят, что она никогда не проигрывала сражений. Впрочем, ей ведь до сих пор и не приходилось иметь дела с даротами.

— Что ж, — заметил Вент, — тогда их ждет неприятный сюрприз.

— Да неужели? Вот не думаю. Она рассказала одному из разведчиков о чародеях, которые якобы изведут под корень даротов. Парень был простак и поверил каждому ее слову. Чародеи! Да если б у нас была такая силища, разве стали бы мы прятаться от даротов за стенами? Мы бы… — солдат осекся и потер ладонью лоб.

— Что такое? — быстро спросил Вент.

— Голова болит, — буркнул тот. — Все этот треклятый ветер.

В голове у Вента вдруг вспыхнула жгучая боль. Схватив солдата за плечо, он оттащил его от края стены и сам укрылся за крепостным валом.

— Ты что, спятил? — обозленно рявкнул солдат.

— Как, теперь голова болит? — резко спросил Вент.

Солдат растерянно моргнул.

— Да нет, прошло, — промямлил он.

Вент ругнулся и, пригибаясь, спустился со стены туда, где стояли Карис и Озобар.

— Можно с тобой поговорить? — обратился Вент к Карис. Они отошли в сторонку, и Вент рассказал ей о своем разговоре с солдатом.

— Удивляюсь еще, что они так долго мешкали, — сказала она и повернулась, чтобы уйти.

— Ты отправила разведчика, зная, что он попадет в руки даротов? Надеюсь, у тебя хоть хватило совести прежде с ним переспать?

Карис шагнула к Венту, и глаза ее опасно похолодели.

— Нет, — отрезала она. — Видишь ли, Вент, он мне понравился. А я никогда не сплю с мужчинами, которые мне нравятся.

И, круто развернувшись, крикнула Неклену:

— Собирай свою команду, старый конь! Дароты идут!

Двадцать минут спустя Неклен уже карабкался по шаткой лестнице на крышу старой казармы. С одной рукой лазать по лестницам нелегко, и когда Неклен выбрался на крышу, он дышал тяжело, с присвистом. На крыше уже ждали четверо юнцов из его команды. Все они были еще безусы — совсем дети, подумал Неклен. Зато эти ребята были проворны и ловки и хорошо исполняли его приказы.

— Колеса смазаны? — вслух спросил он.

— Так точно, сударь. И прошлой ночью мы принесли еще масла, — ответил Берис, невысокий паренек с копной ярко-рыжих волос и веснушчатым лицом.

— Отлично. Беритесь за рукоятки!

По двое парнишек с каждой стороны ухватились за рукоятки и принялись их вращать. Громадное плечо катапульты медленно опустилось на ложе, и Неклен забил в железные кольца фиксатор. Двое парнишек побежали туда, где были сложены прикрытые просмоленным холстом снаряды. Откинув холст, они подкатили снаряд к катапульте и бережно уложили его в бронзовую ложку.

— Масло! — рявкнул Неклен и круто развернулся. — Где жаровня?

— Прошу прощения, сударь, забыл, — пискнул Гелан, тощий рябоватый паренек.

— Так принеси! Мигом!

Паренек бросился к лестнице и проворно спустился вниз. Неклен подошел к краю крыши, вглядываясь в очертания холмов. Скоро дароты будут здесь. Вернувшись к катапульте, он проверил прицел. Катапульта была нацелена на одно из вероятных мест, где будут располагаться даротские катапульты. До этого дня Неклен и его команда выпустили по цели около тридцати учебных снарядов и добились неплохой точности — восемь из десяти снарядов легли в цель.

На крышу вскарабкался Гелан. К поясу у него была привязана небольшая жаровня, в правой руке он держал зажженный фонарь. Неклен поставил жаровню возле катапульты, наполовину наполнил ее промасленным тряпьем, потом положил растопку и напоследок прибавил пару горстей угля. Взяв у Гелана фонарь, он поднял крышку и подержал открытый огонь под промасленным тряпьем. Пламя занялось мгновенно. Рыжий Берис принес пять камышовых факелов и положил их возле жаровни.

Убедившись, что огонь горит ровно, Неклен снова потребовал масла и следил, как Берис наливает его в круглую дырку на боку глиняного снаряда. Всего таких дырок было шесть. В снаряд опростали еще три кувшина с маслом и заткнули дырки тряпьем.

Снизу, со стен донеслись крики, и Неклен увидел, как из-за холмов выезжает первая шеренга даротских всадников. Впереди скакали десять даротов, держа перед собой на весу длинные копья.

На эти копья были нанизаны тела десяти кордуинских разведчиков, которых отправили в дозор прошлой ночью.

Неклен поглядел на своих помощников и увидел на их лицах неприкрытый страх.

— Держитесь, парни, — негромко сказал он.

— Зачем дароты так поступили с этими людьми? — спросил Берис.

— Чтобы напугать нас, дружок.

— А ты боишься, Неклен? — спросил Гелан.

— Бояться не стыдно, — ответил старик. — Ты вот что пойми: трус позволяет страху себя оседлать, а герой сам укрощает страх, словно дикого жеребца. Вы, парни, прирожденные герои. Уж я в этом разбираюсь. Потому-то я вас и выбрал.

— Что-то я не чувствую себя героем, — признался Берис.

— А этого, дружок, и не надо. Ты просто будь героем — вот и все!

Когда вся даротская армия перевалила через холмы и рассыпалась по склонам, Вент, стоявший на стене, долго и безуспешно пытался на глазок определить хотя бы примерное число даротов. Между тем враги колоннами по четверо расходились по назначенным позициям. Они не разбивали лагеря — просто стояли и ждали, разделившись на пять больших отрядов, около полутора тысячи воинов в каждом. Три отряда составляли пешие дароты в черных доспехах; они были вооружены длинными копьями с зазубренными наконечниками. Остальные два отряда были конные.

Позади, под самыми стенами, послышался топот бегущих ног, и кое-кто из солдат, стоявших на стене, обернулся.

— Смотреть прямо! — рявкнул Вент. Солдаты поспешно повиновались. Между тем сорок даротов отложили копья, сняли заплечные мешки, вынули оттуда короткие лопаты и разошлись в два места на склоне холма, каждое примерно в двухстах шагах от стен.

— Что они делают? — спросил кто-то рядом с Вентом. Мечник пожал плечами. Дароты принялись проворно копать землю на склоне. Казалось, они не знают усталости. Подошли другие дароты, сняли с себя плащи и, наполнив их землей, оттащили ее прочь. Так продолжалось где-то около часа, и лишь тогда Вент наконец-то понял, что задумали дароты: расчистить на склонах две ровные площадки.

Неклен, стоявший на крыше казармы, тоже понял, что происходит.

— Ребята, — сказал он, — дароты не будут ставить катапульты там, где мы наметили. Видите? Они готовят новые площадки.

Подойдя к железным желобам. Неклен выдернул ограничители.

— Ну-ка, развернем нашу красавицу! — крикнул он. — Берис, нацель ее на вражескую площадку! Гелан и остальные — осторожненько снимите снаряд. Нам придется заново заряжать катапульту — прицел-то сбили.

Парнишки взялись за снаряд, но никак не могли с ним справиться — глиняный шар был большой, неуклюжий, сквозь тряпичные затычки сочилось масло. Неклен поспешил им на помощь. Когда снаряд убрали, он вышиб спусковой крючок. Плечо катапульты рванулось вперед и с грохотом легло на мешки с песком, привязанные к раме.

— Сколько, на твой глаз, до этой новой площадки? — спросил Неклен у Бериса.

— Примерно двести… двести сорок шагов.

— Мои глаза уже давно не так зорки, так что я положусь на твое слово. Ну-ка, принимайтесь за дело.

Пареньки снова налегли на железные рукоятки, и гигантское плечо катапульты откинулось назад.

— Мы на линии выстрела, — сообщил Берис. Неклен вставил в гнезда оставшиеся колышки и поднялся на платформу, где уже стоял Берис.

— Неплохо, — одобрил старик, поглядев в прицел. — Кладите снаряд.

Гелан и еще двое не без труда вернули снаряд в бронзовую ложку.

В это время дароты втащили на холм две катапульты — громадные, черные. У Неклена разом пересохло в горле. Он уже видел такие катапульты — в день, когда пал Прентуис. Свинцовые ядра этих махин разнесли стены города в клочья. Дароты неторопливо установили первую катапульту.

— Ребята, всем назад! — скомандовал Неклен. — Стреляем!

— Поджигать, сударь? — спросил Гелан.

— Не сейчас, сынок. Этот снаряд пристрелочный — разведчик, словом. Посмотрим, куда он долетит.

Взяв молоток, Неклен что есть силы ударил по спусковому крючку. Снаряд из красной глины взвился в воздух с жутким и пронзительным свистом — это ветер врывался в пустые дыры. Вначале Неклену казалось, что снаряд попадет точно в цель, но тот упал футов на двадцать вправо, да еще на двенадцать шагов не долетел до вражеской катапульты.

— Подать катапульту назад и опустить раму на одно деление! — распорядился Неклен.

— Одна мерка влево! — почти одновременно прокричал Берис.

Неклен и его юные помощники выдернули колышки-ограничители и живо развернули громоздкую махину катапульты. От волнения они даже немного перестарались.

— Спокойно, ребята! — прикрикнул Неклен. — Не спешите!

— Дароты заряжают свои катапульты! — закричал кто-то из мальчиков.

Неклен не стал медлить. Вогнав на место последний колышек, он приказал подать второй снаряд. Глиняный шар со всеми предосторожностями опустили в ложку, и Берис наполнил его маслом.

— Летит! — пронзительно крикнул Гелан, и на сей раз Неклен, не удержавшись, поднял глаза. Со стороны холма летел огромный свинцовый шар. Он пролетел над стеной, и лишь в последнее мгновение старый солдат сообразил, что дароты целят именно в их катапульту. Свинцовый шар ударился о край крыши. Брызнули кирпичи, просвистев над самыми головами обслуги.

Неклен схватил факел, зажег его от жаровни и поднес к промасленным тряпкам, которые Берис натолкал в глиняный снаряд.

— Еще один! — крикнул Гелан.

— Ну так пошлем им ответ! — прорычал Неклен, вышибив спусковой крючок. Снаряд, объятый пламенем и дымом, с шипением взмыл в небо — буквально чудом разминувшись со вторым снарядом даротов. Черный свинцовый шар рухнул посередине крыши, переломил балку и канул вниз, на второй этаж давно опустевшей казармы.

— Откатить катапульту! Нечего глазеть! — рявкнул Неклен, хотя сам все же поддался искушению и проследил взглядом полет своего снаряда. Пылающий шар ударился о верхушку даротской катапульты — и разлетелся вдребезги. Черную вражескую машину охватило пламя. Дароты принялись ретиво засыпать пожар землей.

Над городскими стенами разнеслись торжествующие крики.

— Давай! — гаркнул Неклен, и в небо ушел второй объятый пламенем снаряд. При его приближении дароты бросились врассыпную. Снаряд взорвался, брызнув во все стороны клочьями пламени. Вся черная катапульта была теперь охвачена огнем.

Зато вторая, невредимая пока даротская катапульта выстрелила — и свинцовый шар ударился о стену казармы, обрушив с грохотом целый угол.

— Три мерки вправо! — прокричал Берис. — Раму вниз на два деления!

Катапульту снова развернули — хладнокровно, без спешки.

— Парни, — проговорил Неклен, стараясь, чтобы голос его не дрожал, — у нас остался еще один только выстрел. Ты уж постарайся, сынок, чтобы мы не промазали!

— Слушаюсь, сударь! — отозвался Берис. Как только катапульту зарядили и Гелан наполнил глиняный шар маслом, Неклен велел помощникам убираться с крыши. Еще один свинцовый шар пролетел над самыми их головами, едва не задев катапульту, и обрушился на горку глиняных снарядов.

— Убирайтесь! — рявкнул Неклен.

Он вышиб спусковой крючок, и пареньки дружно бросились к лестницам. Неклен знал, что должен бы последовать их примеру, но ему очень уж хотелось увидеть полет своего последнего снаряда. Дароты выстрелили снова. Свинцовый шар сорвался с их катапульты за считанные секунды до того, как на нее обрушился пылающий снаряд кордуинцев. Горящее масло брызнуло во все стороны, катапульта вспыхнула. Огонь перекинулся на двоих даротов, и они бросились бежать по склону холма, пылая, точно живые факелы.

— Ага! — выкрикнул Неклен, размахивая кулаком. — Что, ублюдки, хорош подарочек?

Последний даротский снаряд рухнул прямо на платформу, разнеся катапульту вдребезги. Один из ограничительных колышков вылетел из гнезда и ударил Неклена в плечо. Не удержавшись на ногах, ветеран кубарем покатился по крыше. В тот миг, когда его ноги уже соскользнули в пустоту, он выбросил вперед здоровую руку и изо всей силы вцепился в каменный карниз.

Положение было безвыходное — на одной руке Неклен ни за что не сумел бы подтянуться и влезть на крышу. Его силы были уже на исходе, когда над краем крыши возникло веснушчатое лицо Бериса. Свесившись с крыши, юнец обеими руками вцепился в руку Неклена.

— Пусти, болван! Тебе меня не втащить! Оба свалимся! Паренек и ухом не повел.

— Гелан… пошел за… веревкой, — пропыхтел он. — Я смогу… удержать тебя, пока он не… вернется…

— Сынок, ради всех богов — отпусти! Не хочу я, чтобы ты погиб из-за меня!

— Ни за что, сударь, — ответил Берне, хотя его веснушчатое лицо побагровело от натуги. Неклен крепче ухватился за карниз, молясь, чтобы тело не подвело его. Пальцы здоровой руки уже слабели от усталости, сама рука мелко дрожала.

В этот миг вернулся Гелан, и над головой Неклена закачалась веревочная петля. Ветеран просунул в нее культю и повис на веревке.

— Она привязана к балке! — крикнул Гелан.

— Славный мальчик, — пробормотал Неклен. — А теперь, Берне, отпусти меня… вот так, хорошо…

Берне повиновался, и Неклен под тяжестью собственного тела соскользнул вниз фута на четыре; затем веревка натянулась, и он повис в пустоте, задыхаясь от облегчения. Минуту спустя трое юных, быстро возмужавших солдат втащили его на крышу.

Неклен оглядел их и ухмыльнулся.

— Надеюсь, парни, вы никогда не научитесь подчиняться приказу, — сказал он.

— Так точно, сударь! — хором прокричали они. Однако улыбка Неклена тут же угасла — он увидел, что дароты втаскивают на холм вторую катапульту.

Когда первый свинцовый шар ударился о стену возле ворот, Вент велел солдатам отходить. От горящих даротских катапульт подымались к небу густые клубы дыма.

— Что ты видишь? — крикнула Карис. Вент подтянулся и выглянул между крепостными зубцами.

— Два даротских легиона в боевом порядке! — прокричал он в ответ. — Только что они двинулись вперед!

Второй свинцовый шар ударил по воротам, оставив на них изрядную вмятину и разбив огромный железный засов.

— Дароты перешли на бег! — прокричал Вент. — Их примерно три тысячи! Остальные пока не вступают в бой.

Третий вражеский снаряд разнес ворота, распахнув искалеченные створки, и с грохотом вкатился на главную улицу. Вент сбежал по ступенькам, прыжками одолевая по три за раз, и опрометью помчался к фургонам, стоящим поперек улицы. Карис, Озобар и Тарантио уже были там.

Две сотни арбалетчиков прошли через брешь между фургонами и заняли позицию перед ними — первая шеренга на коленях, вторая стоя.» Боги мои, — подумал Вент, — не хотят же они этим остановить даротов. Всего-то две сотни стрелков!«

Первые враги уже ворвались в разрушенные ворота, увидели стрелков — и ринулись в атаку. Дароты бежали молча, только их сапоги гулко грохотали по булыжнику. От одного этого безмолвного натиска волосы Вента встали дыбом. Он выхватил саблю, хотя и прекрасно знал, что против толстокожих даротов она бесполезна. Все же мысль о том, что он не безоружен, немного приободрила его.

— Ждать! — хладнокровно и четко выкрикнула Карис. Дароты, по двадцать в ряд, неумолимо приближались. Семьдесят футов, пятьдесят, сорок…

— Давай! — крикнула она. Первая шеренга арбалетчиков выстрелила, и болты все до единого попали в цель. Десятка два даротов из первых рядов повалились на мостовую, но остальные все так же молча и целеустремленно двигались дальше.

— Давай! — снова крикнула Карис, и от второй шеренги арбалетчиков полетел во врага поток черных болтов. Второй залп оказался таким же убийственно точным.

И вдруг арбалетные болты посыпались изо всех окон, справа и слева. Стрелки вставали из-за наспех сооруженных стен поперек проулков, посылая залп за залпом в ряды даротов.

Краем уха Вент услышал щелканье кнута. Три вола, до сих пор укрытые в проулке, натянули постромки, и фургоны медленно разъехались. За ними стояли три громадные, со стальными плечами баллисты. Шеренги арбалетчиков тотчас рассыпались, бросились налево и направо — ив этот самый миг дароты снова ринулись в атаку.

Озобар вышиб молотком спусковой крючок, и баллиста с визгом выплюнула во врага два фунта железных катышков. Первая шеренга даротов была сбита с ног. Вент своими глазами видел, как у одного дарота лицо мгновенно превратилось в маску из белесой крови и мешанины костей. Рявкнула вторая баллиста, и этот залп пробил в рядах врагов еще большую брешь. Между тем трое солдат уже проворно взводили первую баллисту. Выстрелила третья — и железный град обрушился в самую гущу опешивших даротов. Из окон все так же густо сыпались арбалетные болты, и бойня продолжалась. Арбалетчики, которые стреляли первыми, теперь укрылись за баллистами и оттуда обстреливали врагов.

Дарот с оторванной левой рукой, шатаясь, шагнул вперед и метнул копье. Оно ударило в грудь одного из арбалетчиков, и того отшвырнуло к стене. Тогда Тарантио уступил место Дейсу. Дейс прыгнул вперед и одним взмахом меча вспорол дароту брюхо, а пока тот падал, успел снести ему голову.

— Это вам за Сарино! — крикнул Дейс.

Дароты бросились в новую атаку, и тут плечо одной из баллист лопнуло. В считанные секунды дароты оказались около орудий — и тогда вторая баллиста выстрелила в даротов почти вплотную. Удар был такой силы, что трое врагов буквально взлетели в воздух и рухнули, уже мертвые, на своих собратьев.

Из проулка за баллистами выскочили пятьдесят секирщиков во главе с Форином — и тотчас ввязались в кровавую круговерть. Там же был Дейс, и его колдовские мечи без малейшего труда прорубали просеку в гуще даротов. Вент, которому бессмысленно было ввязываться в рукопашную, присоединился к Карис и Озобару. Подняв арбалет, он прицелился, и тяжелый болт насквозь пронзил голову громадного дарота.

Пропел сигнальный горн.

Форин и его люди тотчас бросились врассыпную, открывая путь смертоносным залпам баллисты. Уже погибли сотни даротов, и все новые враги падали, сраженные убийственным ливнем арбалетных болтов, которые все так же неумолимо сыпались из окон.

Отступать даротам было некуда. Впереди — баллисты, справа и слева — перегороженные стенами проулки. И тогда редеющая на глазах орда врагов развернулась, чтобы пробиться с боем к единственной возможности уцелеть — северным воротам.

Форин получил удар по голове, от которого потемнело в глазах; шлем его отлетел прочь. Дарот рванулся было к нему, чтобы добить, но рыжебородый гигант подпрыгнул и с размаху обрушил секиру в лицо врага. Лезвие прошло насквозь и так же легко вышло. Копье второго дарота оставило на кирасе Форина глубокую вмятину. Стремительно развернувшись, гигант наискось рубанул секирой по груди дарота — и тут же получил удар кулаком по голове. Форин зашатался и упал на колени. Откуда-то возник Дейс и точным ударом почти начисто снес голову дарота. Форин кое-как поднялся на ноги, выдернул из мертвеца секиру — и снова ринулся в бой.

Карис молча и бесстрастно наблюдала за этой битвой. Теперь гибли не только дароты, но и люди: обезумев, враги бросались на самодельные стены, рубили и кололи зазевавшихся арбалетчиков. Погибло по меньшей мере пятнадцать силачей из отряда Форина.

Четыре дарота ухитрились прорваться к баллистам. Дейс нагнал одного из них и зарубил, второго и третьего сбили с ног арбалетные болты — но четвертый дарот остался невредим и прыгнул прямо на Карис.

Ближе всех к ней был Вент. Услышав чей-то громкий оклик, он обернулся, и Тарантио бросил ему один из своих мечей. Подпрыгнув, Вент ловко поймал меч и крепко стиснул его рукоять. Понимая, что все равно опоздает, он тем не менее развернулся и побежал к дароту. Тот уже взмахнул мечом, но Карис даже не дрогнула — так и стояла, презрительно глядя на врага.

И в этот миг что-то черное, громадное с рычаньем бросилось на дарота. Мощные клыки Ворюги впились в горло врага. Дарот, застигнутый врасплох, зашатался. Тогда Озобар метнулся вперед и своим молотком ударил дарота по виску, а Вент мечом Тарантио разрубил его почти надвое. Дарот упал замертво, но черный пес все так же ожесточенно терзал его горло.

— Ко мне! — крикнула Карис, и Ворюга, все еще грозно рыча, отступил.

Вдоль улицы прокатился низкий рокот, похожий на отдаленный гром. Вент обернулся — Неклен и еще десять солдат волокли по улице новую катапульту. За ней катились несколько фургонов, и в первом везли снаряды и зажженную жаровню. Озобар побежал к катапульте.

Уцелевшие враги хлынули назад, к воротам, и в этот миг снова пропел горн. Форин, Дейс и одиннадцать выживших воинов в новых доспехах развернулись и помчались к баллистам. Объятый огнем снаряд пролетел над их головами и взорвался у самых ворот. Дароты сбились так тесно, что два десятка врагов мгновенно превратились в живые факелы. В панике остальные дароты сбивали с ног, топтали своих собратьев — и убийственный огонь распространялся все шире.

Второй снаряд перелетел через стену и разорвался в самой гуще кишевших там даротов.

Изрядно поредевшая вражеская армия позорно бежала к холмам.

— Убрать убитых! — громко распорядилась Карис. — Пропустить фургоны!

Дейс пробежался среди павших даротов, наскоро осмотрел их. Несколько врагов еще дышали, и он не мешкая добил их. Солдаты принялись оттаскивать гигантские тела с середины улицы, и три фургона медленно двинулись к воротам. Первым фургоном правил Озобар; добравшись до ворот, он спрыгнул с козел и крикнул солдатам, чтобы помогли с разгрузкой. В фургонах были части громадной чугунной решетки. С помощью веревок и блоков решетку установили на месте разбитых ворот и закрепили в глубоких желобах, которые каменщики выдолбили в стенах.

Неподалеку от решетки установили катапульту. Неклен, добежав до самой решетки, на глазок прикинул расстояние до даротской катапульты — шагов двести, не больше. Вернувшись, он сообщил эту цифру Берису.

Через минуту над стенами пролетел пылающий шар и взорвался футах в тридцати слева от даротской катапульты. Солдаты на стенах радостно завопили, увидев, что враги поспешно уволакивают катапульту подальше от опасности.

Наконец все работы были закончены, и теперь массивная решетка надежно прикрывала вход в Кордуин. Уперев руки в бока, Озобар придирчиво оглядывал плоды своего труда.

— Недурно, — заключил он наконец. — Совсем недурно.

Носильщики, в том числе и Брун, собирали на главной улице убитых и раненых кордуинцев. Вент ходил между ними, наскоро подсчитывая потери, потом подошел к Карис и Тарантио.

— Форин потерял тридцать девять человек из своего отряда — тридцать семь убиты, двое тяжело ранены. Еще около шестидесяти солдат либо мертвы, либо не смогут больше взять в руки оружие. Насколько я могу судить, мы прикончили примерно двести тридцать даротов.

Карис коротко кивнула, но ничего не сказала.

— Мой генерал, — серьезно промолвил Вент, — это твоя победа. Ты вынудила даротов отступить.

— По крайней мере мы заставили их призадуматься, — согласилась Карис.

Вент протянул Тарантио одолженный меч, но черноволосый воин только ухмыльнулся.

— Он твой! Смотри только, будь осторожен — не порежься ненароком.

Вент кивнул.

— Если б только я раньше знал, что это за меч, я бы дважды подумал, прежде чем ловить его на лету. — Он мельком глянул на солнце, которое все еще стояло высоко. — Святые Небеса! Мне все кажется, что уже должно бы смеркаться, а ведь с начала боя не прошло и часа.

К ним подошел Форин.

— Может, кто-нибудь все же снимет с меня эту треклятую кирасу? — ворчливо спросил он. — Мне в ней ни вздохнуть, ни охнуть.

Кираса была вся в глубоких вмятинах, а в одном месте и вовсе треснула. Едва Тарантио и Вент стащили с Форина помятые доспехи, рыжебородый великан содрал с себя рубашку. Его могучий торс был покрыт синяками, а на плече кровоточил неглубокий порез.

— Не хотел бы я снова оказаться в этакой драке, — ворчливо заметил он, усевшись на обломке стены.

— Ты славно дрался, великан, — заметил Вент. — Скольких даротов ты прикончил? Троих?

— Нет, двоих. О третьем позаботился Тарантио. Впрочем, я еще оставил нескольким ублюдкам свои метины. — Форин поглядел на Карис. — Как думаешь, они сегодня еще пойдут на штурм?

— Будь это люди — не пошли бы, — отвечала она. — Генералы собрались бы и долго совещались о том, как изменить свою стратегию. Только ведь дароты — не люди.

— У тебя есть в запасе еще какой-нибудь убийственный замысел? — осведомился Форин.

— Нет, — честно ответила Карис. — Пошлите за мной, если дароты снова пойдут на приступ.

С этими словами она повернулась и пошла прочь. Пес по кличке Ворюга потрусил за ней.

— Что-то у нее не слишком праздничное настроение, — заметил Озобар.

Когда уже начало смеркаться, а дароты так и не покинули свой лагерь — весь город охватило безмерное ликование. Непобедимые прежде дароты отступили перед силой и мужеством кордуинских солдат, перед блестящим военным гением Карис. Толпы горожан собрались вокруг дворца, славословя свою спасительницу.

Сама Карис в это время лежала в горячей ванне. Ворюга, примостившись в изножье ванны, озадаченно поглядывал на свою хозяйку. В мыслях Карис царило полное смятение. Ей совсем не хотелось ликовать — наоборот, ее терзал страх, словно сегодня она потерпела поражение. Это началось, когда она увидела, как Неклен беспомощно повис на краю крыши. В тот ужасный миг Карис отчетливо поняла, как дорог ей этот языкастый старикан. Тот же страх охватил ее с новой силой, когда Форин со своими людьми ввязался в рукопашную и она увидела, как падают сраженные солдаты — один за другим. Словно с каждым погибшим умирала и часть ее души. Проклятая война! Война и смерть.

Карис вдруг поняла, что устала и от войны, и от смерти. А ведь это только начало. Теперь дароты будут настороже; словно волки, станут они кружить под стенами, отыскивая слабое место в обороне города, потом снова пойдут на штурм… и все повторится. Даже если Кордуин удержится, будет ли это победа? У даротов целых семь городов, и силы их почти неисчерпаемы.

Карис тяжело вздохнула и с головой нырнула в теплую душистую воду.

— Зачем все это? — вынырнув, спросила она у Ворюги. — Есть ли во всем этом смысл?

— Тонущий человек не спрашивает себя, есть ли смысл в существовании моря, — ответил ей мужской голос, который определенно принадлежал не Ворюге. — Он просто плывет и борется за жизнь.

— Что тебе здесь нужно, Форин?

— Я пришел поговорить, но могу заодно и выкупаться. — С этими словами рыжебородый великан стянул с себя окровавленную одежду и, спустившись по мраморным ступеням в ванну, погрузился в воду. — Ух, до чего же здорово!

— Я хочу побыть одна, — резко сказала Карис, однако ее голосу недоставало убежденности.

— Не думаю. Много дней ты жила лишь одним — подготовкой к бою с даротами. Все свои силы ты отдавала ради этого дня. Теперь все кончилось — а ты никак не можешь осознать это и вздохнуть с облегчением.

— Мне тошно, — пробормотала Карис. — Мне тошно от вида смерти.

— И ничего удивительного — война вообще тошнотворное занятие. Что до смысла… спроси тех, кто выжил. Там, снаружи, толпы людей повторяют твое имя… то есть не совсем имя. Они называют тебя» Ледяной Королевой «. И считают, что ты ниспослана им богами.» Ледяная Королева «, а? Все же лучше, чем» Шлюха Войны «.

— Мне плевать, что они обо мне думают.

— А зря. Ты ведь, в сущности, сражаешься именно за этих людей — плотников и хлебопеков, мечтателей и поэтов. Но сегодня ты этого не понимаешь, верно, Карис?

— Чего ты от меня хочешь? — сердито спросила она и, поднявшись из воды, вышла на мраморный пол. Слуги оставили около ванны несколько больших полотенец; Карис вытерлась одним, другим просушила волосы.

— Ну, так что же? — все так же сердито осведомилась она. — Что тебе от меня нужно?

— Сам не знаю. Тебе понравилось нежиться в горячей воде?

— Вода-то здесь при чем?

— Это было приятно, правда? Тепло, чистота, блаженство… Если бы дароты сегодня прорвались, сейчас мы все были бы уже мертвы. Ничего бы не было — ни теплой ванны, ни вина, ни любви. Дароты не прорвались, Карис. Ты — именно ты! — остановила их. И вот мы здесь, живые. И жизнь прекрасна! А что будет завтра?.. Ну, что будет, то и будет. Что мне от тебя нужно? Бессмысленно говорить, что мне нужна ты — отныне и навеки. Быть может, завтра нас уже не будет в живых… но если мы сполна не насладимся сегодняшним днем, получится, что дароты все-таки победили.

Карис присела на скамью и улыбнулась.

— Ты выбрал весьма сложный способ сказать, что хочешь переспать со мной.

Форин ухмыльнулся ей.

— Сказать по правде, мне больше всего хотелось, чтобы ты улыбнулась.

Карис глянула в его зеленые глаза, помолчала.

— Пойдем-ка выпьем, — сказала она наконец. Форин выбрался из воды, и Карис бросила ему полотенце.

В гостиной ее дожидались Неклен, Вент и герцог Альбрек. Когда Карис вошла, герцог встал, но тут же стыдливо отвел глаза.

— Прошу прощения, генерал, — сказал он. — Мы вернемся позже, в более подходящее время.

Карис поклонилась ему.

— Пожалуйста, государь, присядьте. Я слишком устала, чтобы сызнова одеваться, и скоро наверняка захочу спать. Сейчас у меня голова еще ясная, и мне еще по силам вести разговор.

— Как пожелаешь, — отозвался герцог, хотя и с заметной неловкостью. Он сел и уже собрался заговорить, но тут в гостиную вошел совершенно голый Форин. При виде герцога он поспешно обмотал бедра полотенцем, но едва поклонился — полотенце предательски соскользнуло на пол. Неклен от души расхохотался, и даже герцог улыбнулся.

— Прежде всего, — сказал он, обращаясь к Карис, — позволь мне поздравить тебя с сегодняшней победой. Все, похоже, считают, что это чудо, но сам-то я знаю, что нас привели к победе дерзкий замысел и трезвый расчет. Я горжусь тобой, Карис. Что бы ни случилось потом, я всегда буду тобой гордиться.

Карис покраснела, не зная, что и сказать. Герцог встал и поклонился ей, затем повернулся к Форину:

— Ты, капитан, потерял сегодня многих своих людей, но дрался как лев. Если только Кордуин уцелеет, для тебя всегда найдется место в моей личной гвардии.

— Спасибо, государь. Буду рад. Герцог направился к двери.

— Когда ты отдохнешь, Карис, пожалуйста, зайди ко мне. Я хотел бы обсудить наши завтрашние планы.

У порога он остановился, и Неклен распахнул перед ним дверь. Карис прилегла на кушетку — от усталости у нее голова шла кругом.

— Не будем тебе мешать, принцесса, — сказал Неклен, выразительно похлопав по плечу Вента. Мечник не шелохнулся; побледнев как смерть, он с неприкрытой ненавистью глядел на Форина. Неклен наклонился к нему.

— Пойдем, друг мой, — едва слышно прошептал он. Вент сделал глубокий вдох, с усилием встал и деревянным шагом вышел из комнаты. Неклен последовал за ним.

— Похоже, я нажил себе врага, — заметил Форин. Карис ничего не ответила, и великан, подойдя к ней, обнаружил, что она крепко спит. Тогда он бережно, как дитя, взял ее на руки и отнес в спальню. Тепло укрыв Карис, он поцеловал ее в лоб, затем тихонько оделся и вышел из дворца.

Неклен перехватил Вента, когда тот выходил через боковые ворота дворца.

— Не хочешь выпить со мной? — спросил ветеран.

— Спасибо, не хочу.

— Такова уж она есть, Вент, — сказал Неклен. — Я люблю ее, как дочь, но она ужасно своенравна.

Венту стоило немалых усилий не огрызнуться в ответ. Неклен славный человек, надежный, верный, да и желает ему только добра. Беда в том, что человек редко ценит то, что имеет — и только потеря открывает ему глаза.

— Ты не должен винить Форина, — продолжал Неклен.

— Винить? Я никого не виню. Я зол, но это пройдет. А сейчас, с твоего разрешения, я вернусь на стену.

И Вент широкими шагами пошел прочь. Улицы были запружены народом; все смеялись, пели и пили. Вент брел среди них, словно призрак, неспособный разделить общее веселье. На стене, между двух зубцов сидел одетый в черное Тарантио и пристально вглядывался в лагерь даротов.

— Там что-то происходит? — спросил Вент.

— Да нет. Сотни две даротов собрались в кружок и так сидят уже пару часов. Где Карис?

— Судя по всему, спит.

Тарантио уловил в голосе Вента нехорошую нотку и не стал развивать эту тему.

— Где, по-твоему, дароты нанесут следующий удар? — спросил Вент. — По восточным воротам?

— Понятия не имею. Одно несомненно — они сейчас потрясены до глубины души, если таковая у них имеется.

Вент поглядел туда, где днем сложили тела убитых в бою даротов. Сейчас там лежала груда каких-то белесых мешков, доспехов и оружия.

— Куда делись убитые дароты? — спросил он.

— А это они и есть, — отозвался Тарантио. — Их тела попросту иссохли. Вонь при этом стояла ужасная. Я как-то видел, как змея меняла кожу — примерно то же самое.

— И то же самое произошло с мертвыми даротами в чародейском лесу, — задумчиво проговорил Вент. — Быстро же они разлагаются, верно?

— Если разлагаются, — хмыкнул Тарантио. — Тот крестьянин, что побывал у них в плену — как там его… а, Бэрин. Так вот, он говорил, что дароты в сущности бессмертны — каждые десять лет они рождаются заново. Может быть, всех этих мертвецов в родном городе уже ждут новые тела.

— Экая омерзительная мысль!

Бородатый солдат, тот самый, что разговаривал с Вентом перед штурмом, пошатываясь, поднялся на стену. В руке у него был пустой кувшин.

— Какой день! — провозгласил он, плюхнувшись рядом с Вентом и Тарантио. — Какой удивительный день! А вызнаете, что шлюхи сегодня не берут денег? Все нынче бесплатно — женщины, вино, еда. Какой день!

С этими словами солдат улегся прямо на камни и, сунув кувшин под голову, смачно захрапел.

— Хорошо бы он и завтра был того же мнения, — заметил Тарантио. — Людям кажется, что мы одержали великую победу, а ведь это была всего лишь первая стычка.

Брун легко взбежал по лестнице, на верхней ступеньке споткнулся, но устоял и, подойдя к Тарантио, вручил ему сверток из тонкого полотна. В свертке оказались свежий хлеб, солонина и горшочек с маслом.

— Там, внизу, просто замечательно! — радостно сообщил Брун. — Все такие счастливые. Одна женщина даже меня поцеловала!

— Пьяная, должно быть, — хмыкнул Тарантио.

— Ага, пьяная, — подтвердил Брун. — И все равно это было здорово!

— Как твой глаз? — спросил Вент. Белобрысый юнец пожал плечами.

— Видит он, конечно, хуже, чем когда был золотой, но все равно неплохо.

— Так что ты теперь стреляешь без промаха?

— Не знаю. Я и не пробовал.

— Брун решил, что война — это зло, и он не станет никого убивать, — пояснил Тарантио. — Верно, Брун?

— Верно. Я не хочу быть убийцей.

— Что же, — сказал Вент, — весьма похвальные взгляды. Только что ты будешь делать, когда дарот с большим мечом замахнется, чтобы отрубить тебе голову? Так и умрешь или все же будешь драться?

— Наверное, умру, — ответил Брун.

— Не мог бы ты предоставить более или менее логичное обоснование такой перемены в своем мировоззрении?

— Чего он сказал? — спросил Брун у Тарантио.

— Полагаю, он хочет знать, почему ты решил больше не убивать.

— А-а… Это все олтор. Не понимаю, как вышло, но когда он был… ну, частью меня, я мог слышать, что он думает. И чувствует. И, знаешь, это было здорово. Это было… — Брун запнулся, — правильно, вот. Правильно. Понимаешь?

— Ни единого слова, — признался Вент. — Значит, ты считаешь, что лучше умереть, чем сражаться за свою жизнь?

— Да, я так думаю. Именно так поступили олторы.

— И их стерли с лица земли.

— Да, но теперь они вернулись.

— О чем это он толкует? — обратился Вент к Тарантио.

— Долгая история.

Вент собирался продолжить расспросы, но тут даротский лагерь пришел в движение. Сотни даротов разом двинулись к подножию холма и принялись копать землю, другие волокли из леса очищенные от веток стволы деревьев. За считанные минуты в тихом доселе лагере закипела бурная деятельность. Землекопы скоро исчезли из виду, но сверху, со стены хорошо было видно, как из ямы размеренно вылетают комья земли. Выкопанную землю дароты ссыпали в пустые фургоны и отвозили подальше. Затем в яму начали спускать брусья и балки.

Вента вдруг осенило — и он облился холодным потом.

— Подкоп, — сказал он. — Они роют подкоп! ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ!

В доме было холодно, и Тарантио развел огонь в очаге. Брун, как и все носильщики, жил сейчас в новой казарме, и дом без него казался странно опустевшим.

— Мне тоже его не хватает, — вздохнул Дейс. Тарантио улыбнулся.

— А ты помнишь нашу с ним первую встречу?» Он ударил меня дубинкой «, — передразнил он Бруна.

— Славный паренек. От души надеюсь, что он уцелеет. Тарантио присел у очага, наслаждаясь теплом.

— Не слишком-то много у нас друзей, а, Дейс? Почему бы это?

— Они нам и не нужны, братец.

— Отчего же тогда мы так скучаем по Бруну? Дейс ничего не ответил, и Тарантио побрел в кухню. На кухонном столе лежал черствый каравай. Тарантио отрезал себе несколько ломтей хлеба, унес их в гостиную и поджарил на огне. Впрочем, съел он только один кусок, потом растянулся на ковре, и усталость волной нахлынула на него. Дароты все копают, вход в туннель ярко освещен фонарями. Скоро враги вырвутся из-под земли где-нибудь внутри городских стен.

— Мы не умрем, братец, — заверил Дейс. — Я их всех прикончу.

— Меня всегда восхищало твое чувство юмора.

— Погоди-ка, не засыпай! Мне нужно кое о чем поговорить.

Дейс сел и подбросил в огонь полено.

— Чио! — вслух позвал он. Потом негромко выругался и попытался призвать Тарантио. Их общее тело ныло от безмерной, отупляющей усталости. Дейсу это ощущение не слишком нравилось. С усилием поднявшись на ноги, он пошел в кухню и выпил несколько чашек холодной воды, затем выскреб из глиняного горшочка остатки меда. Мед был вкусный, сладкий.

Острый слух Дейса уловил шаги на дорожке перед домом, и он распахнул входную дверь. На пороге, в черном плаще с капюшоном, который укрывал волну золотистых волос, стояла Мириак.

— Ты не хочешь пригласить меня в дом? — спросила она. Дейс молча отступил, пропуская ее.

С шелестом задев о косяк синими шелковыми юбками, Мириак вошла в гостиную и присела у очага. Дейсу казалось, что он спит. Словно целая вечность прошла с той ночи, когда эта женщина оказалась в объятиях Тарантио, и он, Дейс, пытался вырваться наружу, чтобы полоснуть кинжалом по ее хрупкому горлу. Тогда Тарантио в ужасе бежал из зеркальной спальни. И вот Мириак пришла — а Тарантио спит.

— Почему ты не сообщил мне, что вернулся в Кордуин? — спросила она.

— Я не знал, что ты еще здесь, — сказал Дейс. Пальцы его как бы невзначай поглаживали рукоять кинжала.

— Может, я что-то сделала не так? — тихо спросила она. — Мы… нам было так хорошо вместе. Мне казалось…сама не знаю, что мне казалось. Но с той ночи я все время думаю о тебе.

Она встала и, шагнув к Дейсу, положила руки ему на плечи. Он ощутил тепло ее тела и живо представил, как по этой нежной коже потечет струями алая кровь. Незаметно вынув кинжал, он поднес его к спине Мириак. Она легонько тронула губами его щеку, затем коснулась губ, и Дейс почувствовал влажное тепло ее языка. Усталость тотчас отхлынула, и его вдруг охватило бурное, неистовое желание. Отступив на шаг, Мириак сбросила плащ, потом расстегнула шелковое платье. В безмолвном изумлении Дейс смотрел, как оно с шорохом соскользнуло на пол.

— Почему у тебя в руке кинжал? — шепотом спросила Мириак, и Дейс отшвырнул оружие.

Он овладел ею тут же, на ковре у очага, и страсть их была безудержно дикой, а когда все закончилось, Дейс — впервые в своей жизни — заплакал. Мириак обнимала его, гладила по плечу, шептала ласковые слова. Дейсу казалось, что в его сознании обрушились вековые стены и чувства, которые он доселе держал взаперти, и освобожденно хлынули наружу. Он снова видел отца, висящего в петле, но вместо того чтобы исполниться ненависти и презрения к его непростительной слабости, вспомнил, каким добрым человеком был его отец, как они любили друг друга. Дейс тонул в водовороте чувств, которые никогда прежде не были ему присущи. И он лишь теснее льнул к Мириак, слушал ее нежный шепот — и снова в нем пробудилось желание.

Он унес ее в спальню, и там уже все произошло иначе — теперь их ласки были неспешны и невыразимо нежны. Потом, когда Мириак заснула, Дейс сел и долго смотрел на нее, на то, как рассыпались по подушке ее золотистые волосы, как безвольно откинута хрупкая рука. Никогда в жизни он не видел более прекрасной женщины.

— А ты еще хотел убить ее, — мягко упрекнул Тарантио.

— Я многого хотел, — ответил ему Дейс. — И прежде всего — чтобы мы с тобой оставались вместе.

— Мы и так вместе.

— Ничего ты не понимаешь, Чио. Ты и я, мы оба — ненастоящие, нас создал мальчик, заблудившийся в шахте. Он создал меня, чтобы я боролся с его страхами — и этим самым создал и тебя. Только поэтому ты способен обуздать меня. Понимаешь? Теперь он зовет нас к себе, и с каждым разом зов становится все сильнее. Рано или поздно мальчик притянет нас к себе, и мы перестанем существовать.

— Ну, уж в этом ты не можешь быть уверен, — возразил Тарантио.

— Еще как могу, братец! Даже сейчас мальчик зовет меня. И я больше не могу противиться его зову.

— Но почему? — спросил Тарантио.

— Потому что я познал любовь — а я не для этого был создан. Прощай, братец, — вслух прибавил Дейс, и в его голосе прозвучала безграничная грусть.

Тарантио вздрогнул и проснулся.

— Дейс! — позвал он. Ответа не было. Мириак сонно шевельнулась.

— Ты звал меня? — прошептала она.

Тарантио замер с ужасом ощущая, как зияет в его душе непоправимая пустота… Дейс ушел.

Собравшиеся в Зале Совета угрюмо слушали сообщение Вента.

Дароты уже вынули из туннеля горы земли. К утру они приблизятся к стенам; к завтрашнему вечеру они будут уже под городом. Герцог Альбрек слушал молча, но в то же время испытующе оглядывал остальных. Советник Пурис был мрачен и растерян. Карис сидела, опустив глаза, и не проронила ни слова. Рыжебородый великан Форин слушал Вента вполуха; он все время украдкой поглядывал на Карис, и во взгляде его читалась неподдельная тревога. Ниро, тощий черноволосый писец, подался вперед, не сводя внимательных глаз с рассказчика. Ни Озобар, ни Тарантио покуда не появились.

— Я не знаю, — заключил Вент, — чем мы можем помешать осуществлению этого нового плана. Если б мы воевали с людьми, я бы предложил прорыть встречный туннель и перехватить их. Но дароты? Они нас в минуту на куски изрежут.

После этих слов он сел, и в зале воцарилось зловещее молчание.

Герцог Альбрек переждал с минуту, затем сделал глубокий вдох.

— Благодарим тебя, Вент. Твой доклад был ясен и точен. Кто желает что-нибудь сказать?

Ответом ему была тишина.

— Генерал, тебе есть что добавить?

Карис покачала головой, так и не подняв глаз. Тогда герцог заговорил снова. Он тщательно подбирал слова, и в его речи не было и тени укора.

— Друзья мои, мы долго и тяжко трудились над тем, как организовать оборону города и уберечь от гибели тысячи оставшихся в Кордуине горожан. Было бы малодушно счесть себя побежденными уже сейчас, до того, как враг ворвался в пределы города. Из этого положения наверняка есть выход.

Герцог вопросительно взглянул на Пуриса. Маленький советник вытер пот с почти облысевшей головы.

— Государь, вам хорошо известно, что я чиновник, а не солдат. Я не знаю, попросту не знаю, что мы можем противопоставить этой новой тактике даротов. В любую минуту они могут появиться в городе, а единственные орудия, которыми их можно остановить, чересчур тяжелы и неповоротливы, чтобы их можно было таскать по всему Кордуину. Дароты не взяли город в кольцо; путь на юг пока еще открыт. Сдается мне, что нам следовало бы вывести всех людей из Кордуина и уходить на юг.

— И далеко бы мы ушли? — осведомился Форин. — Такая колонна пройдет за день в лучшем случае восемь миль. Часа не пройдет, как нас нагонит даротская конница.

Дверь распахнулась, и в зал широким шагом вошел Озобар, неся под мышкой солидную охапку свитков. Он небрежно поклонился герцогу и, плюхнувшись в ближайшее кресло, осведомился:

— Я что-нибудь упустил?

— Да так, самую малость, — язвительно отозвался герцог. — Ты забыл извиниться за то, что опоздал.

— Что? А-а, ясно. Мы, стало быть, все еще соблюдаем условности. Что ж, это недурно. Мы висим на самом краю пропасти и, однако же, помним о хороших манерах.

— Именно так, сударь, — отрезал герцог.

— Что ж, государь, тогда я извиняюсь за опоздание. — Озобар привстал, поклонился и снова сел. — Мне, видите ли, нужно было забрать из Большой Библиотеки вот эти свитки. Какой-то дурень, зовущий себя писцом, заявил мне, что библиотека закрыта до завтрашнего утра. Он, видите ли, тоже соблюдал условности. — Светлые глаза Озобара гневно сверкнули. — Это, разумеется, значит, что мне пришлось пробежаться до кузницы, взять самый увесистый молот и вышибить им дверь библиотеки. Впрочем, все это к делу почти не относится. Думаю, я нашел способ разбить даротов.

Герцог Альбрек изо всех сил постарался сдержать раздражение.

— Может быть, просветишь и нас, дорогой мой Озобар?

— Само собой, государь, — кивнул тот и передал герцогу один из принесенных свитков. Герцог развернул свиток и сразу его узнал.

— Это же твой план городской канализации! Помнится, ты представлял его мне в прошлом году.

— Совершенно верно. Изучив этот план, вы, государь, передали его на рассмотрение в городской совет. Оттуда, как я полагаю, план отправили в казначейство, затем в канцелярию общественных работ и так далее, и так далее. В конце концов мой несчастный план оказался в крохотной клетушке на задах Библиотеки и там, вероятно, ждал, пока его прочтут и оценят грядущие поколения. Я немало времени затратил на то, чтобы найти его, и вот — нашел.

— Что ж, замысел ясен, — сухо заметил Вент. — Мы скоренько построим канализацию, дароты провалятся в нее, и их смоет. Блестящая идея!

— Дурак! — огрызнулся Озобар, передавая собравшимся за столом остальные свитки. — Я говорю в первую очередь о том, почему моя система канализации оказалась такой уязвимой.

— Катакомбы, — вдруг сказал герцог, и голос его дрогнул от затаенного волнения.

— Именно, государь! Катакомбы. Они тянутся под всем городом. Я полагаю, что дароты, копая свой ход, выйдут в один из туннелей, который проходит под старыми казармами. Если только они хоть что-нибудь соображают, то сразу бросят копать и пойдут по туннелям к одному из семнадцати выходов в город.

— А нам-то какая с этого радость? — презрительно хмыкнул Вент, все еще бледный от гнева.

Озобар смерил его взглядом.

— Что ж, — процедил он, — постараюсь говорить помедленней. Быть может, тогда твой примитивный умишко поспеет за нашими выводами.

Вент уже с трудом сдерживался.

— Полегче, толстяк! — прошипел он. — Не то как бы тебе жизни не лишиться!

— Так же, как ты лишился своих мозгов? — любезно осведомился Озобар. Вент яростно вскочил.

— Довольно, вы, оба! — не повышая голоса, распорядился герцог. — Озобар, какой у тебя план?

— Я военными планами не занимаюсь. Это дело Карис. Я только хотел сказать, что в катакомбах много камер. Я ходил там, так что знаю.

Карис подняла глаза.

— Прежде чем я начну говорить, — сказала она, — Вент и Форин должны уйти.

— Почему? — спросил Форин.

— Потому что оба вы будете сражаться с даротами. Не задавайте вопросов. Ответы слишком очевидны.

— Это верно, Карис, — согласился Вент. Потом круто повернулся к Озобару и ровно, холодно проговорил:

— Храбрый ты человек, толстяк, — этого у тебя не отнимешь. И поскольку ты сделал важное открытие, я не убью тебя за непомерную дерзость.

— Ах, как мило! — огрызнулся Озобар.

Воины вышли из зала. Тогда Карис встала, и герцог Альбрек с радостью увидел в ее глазах прежний блеск.

— Мы можем заманить даротов к самому подходящему для нас выходу, — сказала она. — Нам нужно отправить под землю воинов. Они ввяжутся в бой с даротами, потом отступят. Дароты погонятся за ними. Если наши люди сумеют отступать с боем, а не просто бежать, мы успеем собрать наверху баллисты, арбалетчиков и катапульты. Главная трудность — как помешать даротам вызнать наши планы. Если наши люди будут отступать к заранее намеченному выходу, дароты могут заподозрить неладное.

— Понимаю, — сказал герцог. — Если тем, кто будет драться под землей, рассказать о нашем плане, враги прочтут их мысли. Если же мы им не скажем, какой дорогой отступать, то как тогда заманить даротов в ловушку?

— Что же ты тогда предлагаешь, Карис? — спросил маленький советник.

— Пока не знаю, Пурис, но я что-нибудь придумаю. Уж будь уверен.

Налив вина в кубок, Неклен потягивал густой ароматный напиток. Вино было тонкого вкуса и букета, но ветерану было сейчас не до этих достоинств. В левой культе пульсировала боль, и Неклену казалось, что все пятьдесят семь прожитых лет легли ему на плечи невыносимо тяжким грузом. Обычно он избегал зеркал, но сейчас, укрепив дух вином, он сел перед овальным зеркалом на туалетном столике и мрачно уставился на свое отражение. Борода у него совсем поседела — почти не осталось черных волос, лицо, продубленное ветром и солнцем, сплошь покрыли морщины. И только глаза оставались прежними — живыми, ясными, бодрыми.

Никто точно не знал, сколько Неклену лет. Он всегда скрывал свой возраст, поскольку мало кто из капитанов стал бы нанимать на службу солдата, разменявшего шестой десяток.» Ненавижу старость, — подумал Неклен. — Ненавижу боль в суставах, которая приходит с зимним ветром и снегом «. И однако больше всего Неклен ненавидел пропасть, которую его преклонные годы создали между ним и Карис. Он до сих пор, словно это было вчера, ясно помнил тот день четыре года назад, когда понял вдруг — к величайшему своему изумлению, — что любит ее. Случилось это после победы на Борианском перевале. Карис тогда отошла в сторону и села у небольшого водопада. Она так и сидела там, на поросшем нарциссами холмике, когда Неклен принес ей из лагеря ужин — и обнаружил, что Карис плачет.

— Обычно слезы проливает тот, кто проиграл битву, — негромко заметил Неклен, садясь рядом с ней. Черные волосы Карис были туго стянуты на затылке в конский хвост. Она дернула тесемку и сердито помотала головой. И в этот самый миг, когда ее волосы плеснули на вольном ветру, когда в ее глазах еще блестели слезы, Неклен во второй раз в жизни влюбился без памяти.

Карис вытерла глаза.

— Вот глупая баба, — пробормотала она. — Я же была уверена, что они сдадутся. Мы окружили их, превосходили числом — казалось бы, как еще им поступить? Но нет, они предпочли драться до смерти. И за что? За какую-то деревушку, которая будет здесь стоять и тогда, когда все мы обратимся в прах.

— Да, — признал Неклен, — то были храбрецы.

— То были дураки! И мы — дураки! А впрочем, война и есть игра для дураков.

— И ты отменно играешь в нее, принцесса. Карис обожгла его взглядом.

— Мне не нравится это прозвище.

— Извини. — Неклен покраснел. — Я не вспоминал его много лет. Именно так когда-то я называл свою дочь.

Тут он солгал:» принцессой» Неклен нежно называл свою жену Софайн.

— Где она теперь? — спросила Карис.

— Мертва. Дочь и жена отправились погостить у родственников жены, на островах. Корабль попал в бурю, и их обеих смыло волной за борт.

— Мне очень жаль, Неклен, правда, жаль. Ты сильно их любил?

— Занятно, но я полюбил их еще сильнее, когда они погибли. Никто не ценит любви, пока ее не потеряет.

— Сколько лет было твоей дочери?

— Пять. Черноволосая, как ты. Сейчас она могла бы быть твоей ровесницей — молодая, полная жизни. Наверно, вышла бы замуж за какого-нибудь крестьянина.

— А ты был бы почтенным дедушкой и нянчил на коленях внуков.

Неклен невольно хихикнул, представив эту картину.

— Мне надо искупаться, — сказала Карис. Поднявшись, она стянула сапоги, штаны, тунику и, нагая, прыгнула в озеро, плескавшееся под водопадом. В этот миг Неклен, как никогда, ощутил себя стариком.

От невеселых размышлений его оторвал скрип открывшейся двери. Карис вошла в гостиную и села напротив старого воина. Неклен, вопреки своему настроению, заставил себя улыбнуться.

— Ты повеселела, принцесса, — заметил он. — Что тебя так приободрило?

— Новый план против даротов, — ответила она. — Надеюсь, что последний.

И рассказала ему о катакомбах, о том, как ложным отступлением заманить даротов к нужному выходу.

— Но если выходов из катакомб семнадцать, дароты могут попросту разделиться и не преследовать наших людей. Или же они прочтут их мысли и поймут, что к чему.

— Именно! — воскликнула Карис. — Эту проблему нами предстоит разрешить. Как нам обвести даротов вокруг пальца?

— Ну, прежде всего — так ли это необходимо? В темноте, в хаосе боя дароты, быть может, не сумеют прочесть наши мысли.

Карис покачала головой.

— Мы не можем на это полагаться. — Подойдя к столу, она разложила на нем карту катакомб. — В Большой Парк выводят целых шесть выходов, но только один из них — на открытое место, где можно поставить все наши баллисты — полукругом напротив выхода. Когда дароты полезут наружу, мы накроем их залпами.

— Вот тебе и вторая трудность, принцесса: дароты ведь не выберутся наружу все сразу. Предположим, вылезут двадцать — баллисты выстрелят, потом их надо будет перезарядить, а тем временем на нас свалятся еще полсотни даротов. Нет, нам нужно сделать так, чтобы наружу выбралось как можно больше даротов — а уж потом стрелять.

— Не торопись решать все сразу, старый конь.

Они проговорили еще час с лишним, обсуждая то одну, то другую идею, и наконец Карис объявила перерыв.

— Пойду-ка я посплю, — сказала она. Неклен встал и хотел было уйти, но Карис вскинула руку.

— Подожди немного, друг мой, — сказала она.

— Что еще тебя тревожит? — спросил Неклен.

— Пустяк, — грустно улыбнулась она, — по крайней мере с точки зрения других. Ты как-то рассказывал мне о своей жене. Ты любил ее?

— Да, конечно. Она была чудесная женщина.

— А как ты понял, что любишь ее? Этот вопрос застиг Неклена врасплох.

— Не знаю, принцесса, что ты имеешь в виду, — проговорил он. — Как может человек понять, что он кого-то любит? Да никак. Просто любит — и все.

Карис промолчала, но вид у нее был разочарованный, и Неклен понял, что она ожидала другого ответа.

— Как ты, например, чувствуешь, что влюбилась? — спросил он.

Карис пожала плечами.

— Я еще ни разу не влюблялась.

— Но у тебя были… — Неклен осекся.

— Сотни любовников, — закончила за него Карис. — Да, я знаю. Я всегда была осторожна. И ни разу не связалась с мужчиной, в которого могла бы влюбиться.

— Силы небесные, почему?

Карис до половины наполнила вином кубок, затем долила воды. Однако пить она не стала — лишь сумрачно смотрела на прозрачно-алую влагу. Неклен хотел уже повторить вопрос, но тут она подняла глаза.

— Не помню, сколько лет мне было, когда я впервые увидела, как мой отец ударил мою мать. Помню только, что я была еще очень мала. Я увидела, как мать перелетела через стол и распласталась на полу. Губы у нее были разбиты в кровь. Отец пнул ее, и я закричала. Тогда он ударил и меня.

— Да, но при чем тут любовь? Не понимаю.

— Мать вышла замуж за отца, потому что любила его. И любовь ее погубила.

— А ты считаешь, что с тобой случится то же самое? — сердито спросил Неклен. — С чего бы это? Думаешь, все мужчины такие, как твой отец?

— Да, — просто ответила Карис. — Все они хотят одного — власти. Женщина для них — просто вещь, а я не хочу быть вещью.

— Форин, — сказал Неклен. — Ты любишь Форина. Ты думаешь о нем, когда засыпаешь, вспоминаешь его, когда просыпаешься. Так ведь? — Карис согласно кивнула. — Ах, принцесса, ты ведь у нас красавица, умница — а все же глупа, как пробка. Ну конечно же, любовь опасна, неукротима, безудержна. Боги мои, да ведь именно потому она так и прекрасна!

— Так ты считаешь, что я глупа? — тихо, почти шепотом спросила она.

— Я тебя обожаю, принцесса, но все же не стоит тебе смотреть на любовь глазами испуганного ребенка. Ты сама ведь давно уже не ребенок. Давай-ка я отыщу Форина и отправлю его к тебе.

Неклен с усилием встал. Карис тоже поднялась и, шагнув к нему, поцеловала его заросшую щеку.

— Я люблю тебя, старик, — сказала она. — Как бы я хотела, чтобы ты был моим отцом!

— Я тоже тебя люблю, — сказал Неклен.

И, тая в душе черное отчаяние, отправился искать Форина.

Солнце поднялось высоко, когда Озобар и Вент стояли на парапете северной стены и наблюдали за деятельной суетой даротов.

— Они наткнулись на каменный пласт, — заметил Озобар. — Это сильно замедлило их продвижение.

— Может быть, они не сумеют обойти этот пласт, — с надеждой предположил мечник.

— Сумеют, — мрачно отозвался Озобар. — Очень скоро мы услышим, как они возятся прямо под нами — точь-в-точь термиты.

Он перевел взгляд на солдат, стоявших на стене — все они были мрачны и не склонны к разговорам. Всеобщая радость в городе изрядно поутихла, как только разнеслось известие о новом замысле даротов. Кое-кто из горожан уже сообщал, что слышит звуки из-под земли — и это наверняка дароты пробиваются наверх. Унять эти страхи было нелегко, и на юг из города уже потекли новые колонны беженцев.

Над стеной разнесся запах луковой похлебки.

— Нет, еще одной порции лука я не выдержу, — проворчал Вент. — Пойдем позавтракаем?

— Я думал, ты хочешь убить меня, — заметил Озобар.

— А еще я хочу есть, — холодно ответил Вент. Спустившись со стены, они зашли в ближайшую таверну, заказали себе яичницу с ветчиной, холодное мясо и сидр.

— Откуда ты родом? — спросил Вент.

— С островов. Мой отец был кузнецом и изобретателем.

— Как же тебя занесло на материк? Озобар пожал плечами.

— Хотел попутешествовать, поглядеть мир. Узнать, не пригодятся ли где-нибудь мои таланты.

— Что ж, в этом ты не ошибся.

— Я имел в виду не создание нового оружия, — печально ответил Озобар. — В Прентуисе была канализационная система — плохонькая, заметь, но все же там перенесли чуму легче, чем в других городах. Меньше грязи на улицах — меньше заразы.

— Прентуиса больше не существует, — сказал Вент.

— Не о том речь. Мир был бы гораздо лучше, если б мы не воевали, не тратили все силы на создание новых смертоносных орудий. Впрочем, для тебя, полагаю, вечный мир обернулся бы вечной скукой?

— Нет, — ответил Вент, допивая остатки сидра. — Я стал бы писать картины.

— Так ты художник?

— Ага, — сказал Вент, — наконец-то я тебя удивил. Да, пишу помаленьку. Пейзажи в основном, но, случается, и портреты. Я бы предложил написать твой портрет, Оз, да боюсь, ты ни на одном холсте не уместишься.

Озобар расхохотался.

— Вент-художник и Озобар — создатель канализации. Что за чудная пара!

— Что верно, то верно, — согласился Вент. — А теперь, боюсь, пора нам снова стать мечником и оружейным мастером! Ну что, прогуляемся в катакомбы?

Слуги метались по дому, укладывали ценности в сундуки и сносили вещи в два фургона, стоявшие перед домом. Мириак прошла мимо них в гостиную — и обнаружила там Пуриса, который запихивал бумаги в кожаную наплечную сумку.

— Что происходит? — спросила Мириак.

— Дорогая моя, пора уезжать. Город вот-вот падет. Почти все твои платья уже уложили и погрузили в фургон. Через час мы отправляемся в Хлобан.

— Я думала, ты решил остаться, — медленно проговорила она.

— То было раньше, — ответил Пурис. — Нынешние события переменили мои планы. Сейчас, сию минуту дароты прорывают под городом подземный ход.

— И герцог позволил тебе уехать?

— Я вольный человек, — отрывисто буркнул Пурис, — и могу идти, куда захочу. А теперь, пожалуйста, собери свои личные вещи и приготовься к отъезду.

Мириак вышла из гостиной и вернулась в прихожую. Остановив слугу, она приказала выгрузить из фургона ее сундуки и отнести их в хозяйскую спальню. Пурис, услышав это, выбежал из гостиной.

— Не глупи, — сердито сказал он. — Даротам, моя дорогая, не нужны куртизанки — разве что на ужин.

Мириак поднялась на цыпочки и поцеловала его в лысую макушку.

— Поезжай, Пурис, — сказала она. — Я останусь и присмотрю за твоим домом.

— Ты не понимаешь…

— Я все прекрасно понимаю. Дароты роют туннель под городом, и ты уверен, что Кордуин вот-вот падет. Ты хочешь спастись — это совершенно естественно. Делай, как сочтешь нужным, Пурис, а я — остаюсь.

— Но… ты нужна мне!

— Нет. Ты желаешь меня. Это не одно и то же. Пурис замер, бессильно уронив руки, и Мириак ясно читала на его лице смятение. Более того, она понимала, какие чувства борются сейчас в этом маленьком человечке. Пурис был не трус, но, как все чиновники, человек практический. Если дароты уже победили — а он уверен, что так и есть, — будет только разумно бежать от них. Теперь же Мириак поставила его перед выбором. Пурис любил ее и, как всякий влюбленный мужчина, хотел защитить от беды. Он не сможет сделать этого, находясь в Хлобане или Лоретели. Трезво говоря, он и оставшись в Кордуине мало что сможет сделать — ведь не мериться же ему силой с даротами!

— Пурис, — сказала вслух Мириак, — я хочу, чтобы ты был в безопасности. Ты мне очень дорог. Я считаю, что ты принял правильное решение.

После этих слов Пурис явно расслабился, а впрочем, Мириак знала, что так и будет.

Она ушла к себе и принялась распаковывать сундуки. Тарантио она обещала, что вернется после заката, и, идя сюда, все ломала голову, как помягче сообщить об этом Пурису. Теперь нужда в объяснениях отпала.

Час спустя советник вошел в спальню Мириак и остановился на пороге.

— Поедем со мной, — сказал он тихо. — Умоляю тебя…

— Нет, дорогой.

— Я человек состоятельный, и почти все мое состояние вложено в дело на островах и в Лоретели. Ты будешь там жить как королева.

— Уезжай, Пурис. Быть может, уже сию минуту дароты скачут на юг, чтобы перехватить караван.

Шагнув вперед, он поцеловал ее в щеку, затем повернулся и выбежал из комнаты.

Мириак послушала, как затихают на лестнице его торопливые шаги, и обернулась к длинному овальному зеркалу, которое висело над ее туалетным столиком.

— Ну и дурочка же ты, — сказала она своему отражению. И тут же вспомнила Тарантио — его неистовые объятья, жаркую тяжесть его сильного тела.

Вот уже два года прошло с тех пор, когда Тарантио дрался в поединке с Карликом, — и за эти два года дня не прошло, чтобы Мириак не вспомнила о нем. Тогда герцог попросил ее как следует развлечь своего нового бойца — и она постаралась как можно лучше исполнить эту просьбу. То была чудесная ночь, и Мириак изумлялась рвению и пылу юного девственника. А потом он бежал, именно бежал — другого слова не подберешь. Наутро Мириак сделала все, чтобы забыть о минувшей ночи, — но не смогла. Осторожно порасспросив кое-кого, она узнала, что Тарантио отверг должность герцогского бойца и вместо этого записался в наемники. Это было совершенно бессмысленно. С какой стати мог человек променять богатое и сытное житье на трудную, полную лишений и опасностей жизнь наемника?

Мириак еще долго расспрашивала о нем всех, кого могла. А потом познакомилась с купцом Ландером, у которого Тарантио хранил свое кровью заработанное серебро. Через Ландера Мириак вызнавала, где сейчас Тарантио и в каких битвах ему довелось сражаться. Это было немного, но все же лучше, чем ничего.

Прошлым вечером, придя к Тарантио, Мириак втайне надеялась, что наяву он окажется не таким замечательным любовником, каким остался в ее воспоминаниях, — и тогда она наконец сумеет выбросить его из головы. Вместо этого Мириак обнаружила, что опытный мужчина приносит не меньшее наслаждение, чем юноша-девственник. До сих пор ее бросало в жар, едва она вспоминала его нежные прикосновения.

— Больше я тебя не потеряю, — прошептала Мириак.

В последующие три дня дароты совершили только одну вылазку — у восточных ворот — и были легко отброшены огненными снарядами двух катапульт. Между тем рытье туннеля продолжалось, не прерываясь ни на секунду. То и дело даротские саперы выволакивали из туннеля мешки с камнями, грузили их в фургоны и увозили неведомо куда. Они работали не покладая рук и все время в одном и том же неутомимом ритме.

— Точь-в-точь машины, — сказал один из солдат Форину, который вместе с Карис разглядывал даротский лагерь. — Неужели они никогда не отдыхают? И не спят?

— Как видно, нет, — отозвался Форин. — Но зато, приятель, они умирают. И еще многие из них умрут, когда прорвутся в город.

— А я слыхал, что дароты вовсе не умирают, — заметил солдат. — Они уходят в яйца или что-то в этом роде, а потом рождаются снова.

Форин ничего не ответил. Когда Карис пошла прочь, он последовал за ней.

— Ты сегодня что-то задумчива, — сказал он, когда они бок о бок шли по главной улице во дворец.

— Мне есть о чем подумать.

— Карис, мы с тобой уцелеем. Я в этом уверен.

— Как приятно, наверное, быть таким уверенным.

— Я не намерен гибнуть от меча какого-то там беломордого гигантского термита — а тем более теперь, когда мы нашли друг друга.

— Что ж, надеюсь, что это так!

— У тебя уже есть план?

— Если я тебе скажу, ты не сможешь командовать боем в катакомбах. Так сказать?

Форин ответил не сразу.

— Я бы с радостью сказал «да»— но не могу. У Тарантио и Вента есть волшебные мечи. У меня — только моя сила, и она пригодится в катакомбах. Кстати, о Тарантио — я его уже пару дней не видел. Где он?

— Не знаю, — ответила Карис. — Он не был на двух собраниях. Я хочу, чтобы сегодня он пришел.

— Я сам его доставлю, — пообещал Форин. Карис двинулась дальше, но он нежно взял ее за руку.

— Когда все это кончится… может быть, ты согласишься выйти за меня замуж?

— Да ты оптимист, Рыжий!

— Я всегда был оптимистом, а сейчас — в особенности. Или ты думаешь, что я позволю даротам лишить меня радости?

Карис заглянула в его широкое скуластое лицо и твердо встретила взгляд его ярко-зеленых глаз.

— Ты самый сильный мужчина из всех, кого я знала. Быть может, ты и останешься жив. Спроси меня еще раз, когда все закончится.

Форин хотел поцеловать ее, но она отступила и холодно взглянула на него:

— Только не на улице, Форин.

— Ты стесняешься меня? — озадаченно спросил он.

— Разве ты не слышал, как меня называют? «Ледяная Королева». Не надо лишать их иллюзий. Еще не время показывать им Карис — женщину.

С этими словами Карис повернулась и пошла прочь. Форин свернул налево и дошел до небольшого дома, который снимал Тарантио. Он постучал в дверь, но никто ему не ответил. Еще четырежды Форин грохнул кулаком по двери, и лишь тогда она распахнулась. На пороге стоял Тарантио — голый по пояс.

— Спишь посреди дня? Стареешь, приятель.

Не дожидаясь приглашения, Форин вошел в дом и направился в гостиную. Ноздри его раздулись: в комнате пахло духами.

— Извини, друг мой. Я не знал, что ты не один.

— Да, я не один, — сказал Тарантио. — Зачем ты пришел?

— Карис хочет, чтобы ты непременно явился на сегодняшнее собрание.

— Скажи ей, что я не приду.

— Нет, ты обязательно должен быть — сегодня мы обсуждаем план боя в катакомбах. — Форин наскоро поведал Тарантио о последних открытиях. — Озобар считает, что дароты уже завтра доберутся до катакомб.

— Я больше не хочу драться, — сказал Тарантио.

— Это шутка? Ты и впрямь думаешь, что у тебя есть выбор?

— Выбор всегда есть. Завтра я уезжаю.

— Ушам своим не верю! — потрясенно воскликнул Форин. — Ты — и уезжаешь?! Как ты можешь уехать и оставить нас драться одних? Ты же лучший мечник из всех, кого я когда-либо знал, и у тебя зачарованный меч. Ты нам нужен, приятель.

— Меч висит у двери. Возьми его, когда будешь уходить.

Форин непонимающе глянул на него.

— Что с тобой стряслось, Чио? Ты не тот человек, которого я знал. Ты не тот, кто грозился живьем меня проглотить, голову отвинтить, а уши — отрезать. Боги, да из тебя точно душу вынули!

— Так оно и есть, — сказал Тарантио. — Из меня вынули душу.

Форин с отвращением отвернулся от него и направился к двери. Пояс с мечом висел на крюке у порога, и великан одним движением сдернул его.

— Извини! — крикнул вслед Тарантио.

— Чтоб ты сдох! — огрызнулся Форин.

Когда за Форином закрылась дверь, Мириак вышла из спальни. На ней был только просторный белый халат, полы которого расходились при каждом движении. С минуту она молчала, пристально глядя на Тарантио. Он улыбнулся.

— Хочешь вина?

— Это был твой друг, — сказала Мириак.

— Да. Хочешь вина?

— Нет. Я не понимаю, зачем ты ему все это наговорил.

— Что ж тут понимать? Я больше не хочу драться. Я хочу увезти тебя в безопасное место.

Тарантио протянул руки к Мириак, но она попятилась.

— В чем дело? — спросил он.

— Не знаю, Чио… но он был прав. Из тебя словно вынули что-то. Я чувствую это уже не первый день.

— Неужели это так заметно?

— Для меня — да. Я люблю тебя, но ты изменился. Неужели это из-за меня? Неужели моя любовь лишила тебя мужества?

— Вовсе я не лишился мужества! — почти крикнул Тарантио, но сам ощутил в своих словах неуверенность и страх. — Не лишился, — тише повторил он. — Он не был моим мужеством.

— Он?

— Я не хочу говорить об этом.

— Даже со мной?

Тарантио отвернулся, обвел взглядом комнату. Мириак молчала, не спеша нарушать тишину. Он подошел к очагу, подбросил в огонь угля и, сев на коврик, уставился на весело пляшущее пламя. А потом тихим голосом рассказал Мириак о своей жизни и о возникновении Дейса, о том, как с тех пор они всегда были вместе.

— Я не безумен, — заверил он. — Дейс был для меня таким же настоящим, как ты. Ты спрашивала меня, почему той ночью я бежал. Дейс хотел убить тебя; он почуял мою любовь к тебе и увидел в ней угрозу своему существованию. Когда два дня назад ты пришла в этот дом, тебя встретил не я, а Дейс.

Тарантио смолк, стараясь не глядеть на нее. Мириак подошла к нему и села у огня.

— Не понимаю, — тихо проговорила она. — Никогда в жизни я не слышала о чем-то подобном. Зато я точно знаю, что человек, встретивший меня в этом доме, был не ты. И когда я поцеловала его, он сжимал в руке кинжал. — Мириак обхватила ладонями лицо Тарантио, заглянула в его синие глаза.

— У того, — сказала она, — глаза были серые. И бешеные. — Она уронила руки и, подавшись вперед, поцеловала его в щеку.

— Я не безумен, — повторил Тарантио, — но на следующее утро Дейс простился со мной — и с тех пор я не могу его отыскать. Я зову, зову — но его нет.

— И тебя это пугает?

Он кивнул.

— Дейс мог сразиться с кем угодно — и победить. Он ничего не боялся… а я — боюсь. И я не хочу умирать — теперь, когда снова встретил тебя.

— Мы все умрем, — сказала Мириак. — Пускай не сегодня, не завтра — но это случится. И сколько ни беги, от смерти не убежишь. Я люблю тебя всем сердцем, Чио, но пока еще плохо тебя знаю. Поэтому я могу и ошибаться, но все же скажу: если ты сейчас уедешь, то потом всю жизнь будешь ненавидеть себя. Я уверена, что это так.

— Ты хочешь остаться? И увидеть, как дароты возьмут город?

— Нет, я тоже хочу уехать. Однако же останусь. Я встречу свой страх лицом к лицу, как поступала всегда — а не стану трусливо на него озираться.

— Я не знаю, что делать, — горестно сознался Тарантио.

— Загляни в свое сердце, Чио. Каково это — видеть в глазах друга презрение? Кем ты себя после этого чувствуешь?

— Ничтожеством, — просто ответил он.

— Тогда иди на собрание. Забери назад свой меч. Никто не может отнять у человека гордость, если сам он того не захочет. Стоит раз отступить — и больше уже никогда не будешь собой.

— Не знаю, будет ли от меня толк без Дейса.

— Может быть, ты и есть Дейс. Может быть, он всего лишь часть тебя. Так это или нет, но ты храбрый человек. Я это точно знаю, потому что я никогда не полюбила бы труса.

Тарантио улыбнулся, и Мириак увидела, что лицо его просветлело.

— Ты просто чудо, — сказал он.

— Конечно, — согласилась Мириак. — А если Дейс вернется, скажи ему, что я люблю вас обоих.

Зал Совета был наполнен офицерами и штатскими. Герцог, одетый в тунику и облегающие штаны из черного шелка, сидел во главе стола, Карис — по правую руку от него. С побеленной стены у них за спиной сняли все картины, и Озобар прямо на побелке начертил план катакомб.

Герцог поднялся.

— Это будет наш последний бой, — сказал он, обводя взглядом суровые лица своих слушателей. — Глубоко под землей, в катакомбах, вы сойдетесь в бою со страшным врагом. Карис объяснит вам, как надлежит действовать. Исполнить приказ будет нелегко — вот почему так тщательно отбирали каждого из вас. Вы — самые отважные наши бойцы, и я горд, что сейчас нахожусь в этом зале, вместе с вами.

После этих слов герцог сел. Карис отодвинула кресло и, поднявшись, подошла к стене. Острием длинной рапиры она указала на карту.

— Вот место, в котором, как мы полагаем, пробьются в катакомбы дароты. Там уже слышно, как они копают. В катакомбах расставлены фонари, дабы вы могли лучше видеть свою цель. Ваша задача — нанести врагу первый удар, а затем отступать ко второй линии обороны, вот сюда, — она указала рапирой место на карте, где туннели разветвлялись и сужались.

— Прошу прощения, генерал, — сказал пожилой офицер с завитыми, любовно ухоженными усами, — но я хорошо знаю катакомбы. Не лучше ли было бы укрепить главный туннель? Вы хотите, чтобы мы отступали по боковым ответвлениям.

— Хорошее замечание, — признала Карис, — но главный туннель дальше тоже разветвляется, а потом превращается в самый настоящий лабиринт. Мы можем потерять там много людей. — Офицер хотел сказать что-то еще, но она предостерегающе подняла руку. — Больше никаких вопросов, сударь, вы забываете о том, что дароты умеют читать мысли. Я не знаю, сумеют ли они это делать, когда начнется бой, но не хочу, чтобы мы сейчас обсуждали все возможности обороны или контратак. Самое важное сейчас — чтобы вы выслушали то, что я скажу, и по мере своих сил выполнили приказ. Сегодня от вас зависит судьба всего города.

Воцарилась тишина, и Карис показала по карте пути отхода, назвала количество арбалетчиков и места их расположения.

— Каждый отступающий отряд должен держаться стен туннеля, чтобы арбалетчики могли без помех стрелять по врагу. Когда пройдете линию обороны, занимайте позицию в арьергарде, чтобы, в свою очередь, прикрыть ваших отступающих товарищей.

Она еще раз медленно и подробно изложила весь план, потом принялась задавать вопросы офицерам, дабы убедиться, что они все поняли.

— Генерал, — опять подал голос офицер с завитыми усами, — а что, если враг прорвет нашу оборону? Что нам тогда делать?

— Отходить и постараться уцелеть, — ответила Карис и, видя, что он снова открыл рот, жестом остановила его. — Довольно вопросов. Ступайте, соберите своих солдат и ведите их в парк, к выходу из катакомб. Там вас будут ждать Форин и Вент.

— И я, — прозвучал из дальнего угла зала голос Тарантио. Форин развернулся в кресле и расплылся в широкой ухмылке. Когда офицеры один за другим покинули зал, Тарантио подошел к Форину.

— У тебя, кажется, завалялась одна моя вещь, — сказал он.

— Точно, приятель. До чего же я рад тебя видеть! Форин расстегнул пояс с мечом и вручил его Тарантио.

— Что заставило тебя передумать? — спросила Карис.

— Любовь одной хорошей женщины, — ответил Тарантио.

— Вы двое и Вент будете прикрывать отступление. Можете действовать, как сочтете нужным, используя любое естественное прикрытие — в катакомбах таковых бессчетно. Сталактиты и сталагмиты, к примеру.

— Я вот никогда не мог запомнить, какая между ними разница, — проворчал Форин.

— Я тоже, — отозвался герцог. — Сталактиты растут с потолка вниз, сталагмиты — от пола вверх.

— Спасибо, государь, — сказал Форин. Герцог коротко поклонился ему.

— Когда я говорю «действовать на свое усмотрение», — продолжала Карис, — я имею в виду именно это. Только не позволяйте себе слишком отвлекаться. В катакомбах множество тупиковых ходов, а в иных туннелях можно и наткнуться на провалы, порой весьма глубокие. Туннели, которые мы будем оборонять, помечены белой краской; их и держитесь.

Впервые за все время собрания подал голос Вент.

— Карис, я знаю, что лишних вопросов задавать не следует, но ведь все, кто был здесь сегодня, слышали, как ты говорила об отступлении с боем. Одним отступлением, пускай даже притворным, битву не выиграть. Все, кто тебя слышал, знают, что у тебя есть и другой план. Узнают об этом и дароты. Они поймут, что твой тайный план связан с выходами из катакомб, что ты хочешь устроить им засаду. А потому скорее всего попросту не станут преследовать нас.

— Прости меня, генерал, — сказал герцог, — но у меня была та же мысль. Когда начнется бой, дароты могут двинуться к любому выходу.

— Это верно, — согласилась Карис, — но, во-первых, дароты, возможно, пока еще даже не знают о существовании катакомб. А если и знают — им наверняка незнакомо расположение выходов.

— Все, кто был здесь сегодня, видели карту, — возразил Форин.

— Это так, — сказала Карис, — но мы просто не в состоянии предусмотреть все возможности. Взгляните на карту: если даротов удастся заманить хотя бы в первые туннели, число выходов, которые будут им доступны, сократится до восьми. Чем дальше мы заманим даротов, тем меньше у них останется выбора.

— Я, конечно, повторяюсь, — сказал Вент, — но ведь все, что ты сейчас говоришь нам, тоже может стать известно врагу.

— Потому-то я и не говорю вам всего. Поверь мне на слово, Вент, — нам удастся перехитрить даротов. Видишь ли, им тоже придется нелегко. Они уже знают, что я однажды обвела их вокруг пальца, вложив неверные сведения в голову одного из наших разведчиков. И потому в катакомбах, в сумятице боя дароты не смогут полностью полагаться на то, что подслушают в мыслях наших людей. А это, поверь, вызовет у них немалое замешательство.

— Я верю тебе, Карис, — сказал Вент. — Я только не хочу, чтобы ты использовала меня, как того бедолагу-разведчика.

— Именно так я тебя и использую, — холодно ответила Карис.

Запах лампового масла расплывался в затхлом воздухе катакомб. В напряженной тишине затаившиеся в туннеле солдаты прислушивались к неугомонному грохоту, который становился все ближе — это молоты и кирки даротов пробивали дорогу в туннель. Форин отер с лица влажный пот и мельком глянул на Вента. Тот стоял, привалившись плечом к гигантскому сталагмиту, и в желтом мерцании фонарей лицо его казалось окаменевшим от напряжения. Чуть левее сидел на каменном уступе Тарантио, опустив голову и обхватив руками колени. Форин сделал глубокий вдох, чтобы хоть немного успокоиться, и прошелся мимо припавших на колени стрелков. Все они молчали, и лица их в свете фонарей влажно блестели от пота.

Форин снова — уже в который раз за этот час — подошел к дальней стене туннеля. Снова с бьющимся сердцем положил он ладонь на влажный шершавый камень. И ощутил, как едва заметно дрожит под его рукой стена туннеля.

Рыжебородый великан вернулся на свое место. Свет фонаря мерцал бликами на его блестящей полированной кирасе. Тарантио поднял голову, вопросительно взглянул на него.

— Скоро, — прошептал Форин. — Уже скоро.

Где же ты, Дейс?

Ответа не было. Тарантио била дрожь, в груди его тяжелел ледяной ком страха. Грохот даротских орудий раздался снова, на сей раз уже гораздо громче, и Тарантио дернулся, точно ужаленный. Поднявшись, он обнаружил, что у него подгибаются ноги, и вдруг ему отчаянно захотелось броситься наутек, прочь из этой жуткой, сотрясаемой грохотом темноты. Едва эта мысль мелькнула у него в голове, как совсем юный арбалетчик в арьергарде отшвырнул оружие и побежал, спотыкаясь, по размеченному белой краской туннелю. Прочие стрелки беспокойно зашевелились, и Форин прошелся между ними, кого-то похлопал по плечу, кому-то шепнул пару ободряющих слов. Казалось, один лишь вид его богатырской фигуры возвращает солдатам присутствие духа. Наконец он подал сигнал зарядить арбалеты.

Во рту у Тарантио пересохло, и он подумал о Мириак, которая ждет его дома, о ярком солнце, струящемся в открытые окна. Если дароты прорвутся в город… Эта мысль так ужаснула Тарантио, что он поспешил отогнать ее.

Каменная стена треснула, и в расселине блеснуло острое лезвие кирки. Стрелки положили массивные арбалеты на треножники, нацелили их на стену. Вент и Тарантио отошли с линии стрельбы. Тарантио обнажил меч, и зачарованный клинок блеснул в свете фонарей.

Огромный кусок стены рухнул на пол пещеры, и в проломе появился первый дарот. Три арбалетных болта размозжили его череп, и он повалился наземь. Шум по ту сторону стены усилился, кирки и молоты неистово дробили и крушили последнюю преграду. Пролом расширился, и в него хлынули дароты. Их гигантские тела отбрасывали на стены туннеля чудовищные тени.

Снова свистнули арбалетные болты, и дароты ринулись прямо на стрелков. Вынырнув из-за крупного сталагмита, Тарантио наискось рубанул мечом по ребрам бежавшего впереди дарота. Тот занес для удара зазубренный клинок, но Тарантио успел увернуться и прикончил врага ударом в живот. У стены напротив Вент проткнул мечом грудь дарота, затем стремительно крутнулся и успел перерезать горло второму. Позади них арбалетчики отступали ко второй линии обороны.

Вент ловко отпрыгнул назад, развернулся и помчался в укрытие, держась правой стены. Один из даротов метнул ему вслед копье, и оно ударилось о сталагмит; осколки камня осыпали лицо и шею Вента. Впереди туннель был перегорожен валом из мешков с песком, за ними стояли, припав на колени, арбалетчики. Вент с разбега перепрыгнул через них, обернулся — и увидел, что Тарантио бежит вдоль дальней стены, торопясь достичь укрытия.

Дароты волной хлынули по туннелю. Залп — и полсотни арбалетных болтов вонзились в бегущих первыми врагов. Кордуинцы поспешно принялись перезаряжать арбалеты — иные даже успели это сделать, — но тут дароты обрушились на них. Засверкали зазубренные мечи, рубя легкие доспехи вместе с плотью. Вент рванулся в бой, наотмашь рубя наступающих даротов.

— Назад! — гаркнул он во все горло. Беззащитные стрелки и не нуждались в этом приказе — те, кто уцелел, уже бежали по туннелю прочь. Вент и Тарантио последовали за ними.

Шума погони не было. Мечники оглянулись. Дароты постояли немного у мешков с песком и, свернув направо, цепочкой втянулись в боковой туннель. Вент выругался.

Замысел Карис покуда не сработал.

Во тьме, в одиночестве Озобар вслушивался в отдаленный шум боя — крики раненых, лязг стали, шипящее пение арбалетов. «Отвратительные звуки», — подумал он.

Зло.

Озобар не был религиозен. За всю свою жизнь он молился лишь однажды. Молитва его не была услышана, и он похоронил своих близких, а чума между тем продолжала свирепствовать на островах, неся горе и одиночество тем, кто остался в живых. Однако не нужно быть религиозным, чтобы понимать природу зла. Чума творит зло, но она всего лишь явление природы и не обладает разумом. Даротов же Озобар считал воплощенным злом. Они ведали, что творят, понимали, какие страдания причиняют другим. Хуже того — их действия порождали в сердцах врагов неистребимую ненависть. А ведь ненависть — праматерь всего зла в мире.

«Вы не заставите меня вас ненавидеть, — подумал Озобар. — Но я убью вас!»

Шум боя затих. Озобар снял стекло с горящего фонаря, затем выпрямился и устремил взгляд в глубину полого уходящего вниз туннеля. Не заметив никакого движения, он закрыл глаза и прислушался. Вначале ничего не было слышно, но потом Озобар различил едва слышный топот множества обутых ног. Вход в туннель находился в ста с лишним футах от того места, где он стоял. Подняв повыше фонарь, Озобар отошел туда, где лежал глиняный снаряд катапульты, и поджег промасленные тряпки, которыми были заткнуты дыры в снаряде.

Впереди уже мелькали смутные тени — дароты поднимались вверх по наклонному туннелю.

Озобар сел, навалившись спиной на стену, уперся сапогами в горящий снаряд. Толчок — и снаряд покатился вниз, вначале медленно, затем все быстрее набирая ход. Дароты были уже хорошо видны. Озобар взял свой арбалет и выстрелил. Железный болт ударил по снаряду, отколов изрядный кусок глины. Горящее масло хлынуло в пролом, и навстречу даротам потекли высокие языки пламени.

Не дожидаясь финала, Озобар отбежал назад, накрыл фонарь стеклом и, поднявшись выше по склону, забрался на каменный карниз, подальше от пола пещеры. С высоты карниза был ясно виден текущий из туннеля ручеек горящего масла. Вдалеке мелькнула вспышка света, и Озобар увидел, что из второго туннеля выбежали несколько даротов. Двое из них были объяты огнем, и сородичи старались держаться от них подальше.

Из расселины в стене туннеля вынырнул Брек, помощник Озобара. Дароты заметили его и бросились в погоню. Брек со всех сил бежал к выходу из туннеля, но зазубренное копье вонзилось ему в спину, и он упал.

Сердце Озобара, притаившегося на каменном карнизе, болезненно сжалось. Брек был славным человеком — упорным, стойким, надежным. Стискивая зубы, Озобар смотрел на даротов, собиравшихся внизу, посредине пещеры. Их все прибывало, и наконец они сорвались с места, дружно зарысили вперед.

Навстречу поджидавшим их арбалетчикам.

Три залпа арбалетных болтов изрядно поуменьшили число даротов, однако не смогли замедлить их натиск. Тарантио убил двоих врагов, затем метнулся влево — и копье, просвистев у его виска, ударилось о каменную стену. Прямо на него бежали трое рослых даротов. Отрезанный от своего отряда, Тарантио нырнул в узкий туннель, затем стремительно развернулся и с размаху опустил свой меч на безволосый череп первого преследователя. Вражеское копье зацепило его левое плечо, и зазубренный наконечник проткнул ключицу. Из раны хлынула кровь. Тарантио резанул мечом по животу дарота и тем же замахом, уведя клинок вверх, распорол ему горло до самого позвоночника.

От боли у него темнело в глазах, кровь обильно текла по груди, заливая рубашку. Каждое движение давалось Тарантио с трудом, но он, стиснув зубы, побежал дальше, в темноту туннеля. Еще одно копье свистнуло у него за спиной — и пролетело мимо.

Тарантио развернулся — и едва успел уклониться от косого удара. Ответным выпадом он рассек дароту локоть, и отрубленная рука, хлеща кровью, отлетела прочь. Дарот, однако, словно и не заметил своего увечья. Прыгнув на Тарантио, он увесистым кулаком ударил мечника в грудь и сбил с ног. Тарантио едва успел откатиться вбок, спасаясь от нового удара; затем вскочил и со всей силы вонзил свой меч в широкую грудь дарота.

— Да сдохни же ты, сукин сын! — прорычал он.

У входа в туннель послышался гулкий топот. Тарантио ругнулся, поспешно отступая все дальше, в темноту. Здесь не горели фонари, и единственным источником света был его мерцающий клинок. Лицо Тарантио щекотнула струйка свежего воздуха. Воздух шел сверху, но Тарантио понимал, что никак не сможет вскарабкаться к спасительному выходу — его левая рука совершенно вышла из строя. Туннель завершился сплошной каменной стеной. Тарантио обернулся — и увидел двоих даротских копейщиков. Первый сразу бросился на него, но Тарантио нанес удар наискось, перерубив древко копья, и, развернув клинок, взрезал дароту горло. Второе копье вонзилось ему в бок и глубоко вошло в каменную стену. Обрубив древко, Тарантио метнул меч острием вперед, как метательный нож. Клинок вонзился в переносицу дарота и вошел ему в лицо по самую рукоять. Тарантио рванулся было подобрать меч — и закричал от нестерпимой боли, лишь сейчас осознав, что пригвожден к стене.

Он уже слышал, как от входа в туннель крадутся к нему другие дароты. Обмякнув, Тарантио обессиленно привалился к стене. Если это смерть, тупо подумал он, — что ж, пускай…

— Чума на тебя, братец! Я еще не готов умереть! Дейс неистово рванулся вперед — и его израненное тело соскользнуло с даротского копья. Не удержавшись на ногах, он упал ничком на каменный пол, и от удара рана в плече отозвалась жгучей болью. Протянув руку, Дейс ухватился за рукоять своего меча и, шатаясь, кое-как поднялся на ноги.

В этот миг из-за поворота показались четыре даротских мечника. Дейс испустил душераздирающий вопль и ринулся на врагов. Первому он на бегу разрубил грудь, второму — голову, третьему взрезал ребра. Четвертый дарот зашатался; Дейс прыгнул на него и мечом, как кинжалом, на лету проткнул легкие.

Дарот рухнул замертво, и Дейс упал вместе с ним, но тут же, шатаясь, упрямо встал.

— Эй, ублюдки, где вы там? — заорал он. — Я вас всех убью!

— Дейс, ради всего святого, давай убираться отсюда! — крикнул Тарантио.

Дейс его словно и не услышал. Он пробежал ровно три шага, потом споткнулся и со всего размаха врезался боком в стену. Едва не упал, но все же каким-то чудом удержался на ногах. Обливаясь кровью, он добрел до главного туннеля — там валялись десятка два убитых даротов и столько же кордуинцев. Пробираясь между мертвыми телами, Дейс услышал впереди шум боя.

— Я иду! — во все горло выкрикнул он, и вспугнутое эхо заметалось по туннелям. Потом зашатался и упал на колени.

— Да прекрати же ты! — взмолился Тарантио. — Прекрати! Мы же умираем.

Дейс сел, привалившись спиной к стене, и тупо уставился на свою залитую кровью одежду. В глазах у него все плыло, а правой ноги он совсем не чувствовал — словно ее и не было.

— Я не намерен подыхать в темноте, — пробормотал он.

Напрягая остатки сил, Дейс перевалился на колени, оттолкнулся здоровой ногой и кое-как встал. Протер глаза — и увидел двоих даротов.

— Ко мне! — выкрикнул Дейс. — Ко мне, сукины сыны, я ваша смерть!

Дароты бросились к нему, но первый вдруг пошатнулся и осел на пол. Во лбу его торчал арбалетный болт. Второй прыгнул на Дейса. Клинок мечника взметнулся с нечеловеческой быстротой, жестко парируя удар. Потеряв равновесие, дарот качнулся вперед, и меч Дейса вонзился ему в горло.

— Эй, а где остальные?! — проревел Дейс. И, потеряв сознание, рухнул на руки подоспевшего Озобара.

Герцог, одетый в тунику из серебристого атласа и черные кожаные штаны, безмолвно стоял в парке. Хотя его окружали люди, он был один — как всегда. Взгляд его скользил по холмам, и герцог вспоминал те давние дни, когда ребенком играл здесь со своим братом. Веселый и предприимчивый Джорайн был единственным близким человеком для застенчивого и скрытного мальчика, будущего герцога Альбрека.

Когда Джорайн погиб, он унес с собой часть души Альбрека. Безлюбый брак и двадцать лет правления народом, которого герцог никогда не любил и не понимал, — вот на какую участь обрекла его гибель Джорайна. «Ты правил бы гораздо лучше, чем я, — печально думал Альбрек. — Люди любили тебя, брат».

Герцог перевел взгляд на вход в катакомбы. Лестница из белого известняка, увенчанная двумя резными каменными колоннами, вела вниз, в кварцевую пещеру. Джорайн как-то сказал Альбреку, что это — дорога в Ад, и шестилетний мальчик с тех пор боялся даже подходить к запретному месту.

Сегодня детская игра обернулась беспощадной реальностью. Эта лестница и впрямь ведет в Ад.

«И я, — подумал Альбрек, — пришел сюда, чтобы умереть. — Эта мысль отчего-то вызвала у него улыбку. — Ждешь ли ты меня, Джорайн?..» Герцог не взял с собой ни меча, ни кинжала, и теперь стоял, скрестив руки на груди, и терпеливо ждал исхода событий — каким бы он ни был. Он украдкой глянул на Карис. Женщина-воин была сегодня в белом шелковом платье, которое одолжила из гардероба жены герцога; ее тонкую талию стягивал голубой кушак. Окруженная воинами, она выглядела сейчас на удивление неуместно — точь-в-точь невеста, поджидающая жениха.

— Зачем тебе платье? — незадолго до того спросил ее герцог.

— Не спрашивай, государь, — отвечала она.

При свете факелов Карис распоряжалась размещением пяти баллист — широким полукругом шагах в ста от входа в катакомбы. Между баллистами были расставлены четыре сотни арбалетчиков: первая шеренга на коленях, вторая стоит, третья на крышах поставленных полукругом фургонов.

Герцог увидел, как ветеран Неклен подошел к Карис и взял ее за руку. Альбрек не мог расслышать их разговора, но ясно видел на лице старого воина откровенную тревогу.

— Тебе незачем идти на смерть, — сказал Неклен, подойдя к Карис. — Пусть лучше это буду я!

— Я и не собираюсь умирать, — ответила Карис, — но рискнуть придется, и этого риска не избежать. Ты же сам спрашивал: как нам собрать даротов посреди убойного круга? Это единственный способ, который пришел мне в голову.

— Ну ладно, пусть так. Но почему рисковать должна именно ты? Почему не я?

— Потому что ты, старый конь, рядовой, а не генерал, Дароты сразу решат, что это ловушка.

— А разве это не так?

— Нет, не так. А теперь иди на свое место и действуй так, как я тебе приказала.

— Карис, я не смогу убить тебя. Даже если б от этого зависела моя собственная жизнь.

Карис положила ему на плечи свои обманчиво тонкие руки.

— От этого будут зависеть многие тысячи жизней. И если все же до этого дойдет — обещай, Неклен, что выполнишь мой приказ. Обещай — во имя нашей дружбы.

— Пускай это сделает кто-нибудь другой. А я останусь с тобой.

— Нет! Если ты не в силах исполнять свои обязанности — убирайся прочь, а я найду тебе замену.

Эти резкие слова обожгли Неклена, как пощечина, и он отшатнулся. Карис тотчас окликнула его и виновато прошептала:

— Я люблю тебя, старый конь. Не подведи меня! Неклен не мог вымолвить ни единого слова, но все же кивнул и вернулся к своей баллисте. Проверив заряд и спусковой крючок, он взял в руки молоток — и застыл в ожидании.

К нему подошел герцог Альбрек.

— Что она задумала? — шепотом спросил он.

— Умереть, — мрачно ответил ветеран.

— То есть как?

— Она хочет завести разговор с даротами, вынудить их собраться около нее. Она предложит даротам мир. Если они откажутся — а они наверняка откажутся, — она поднимет руку. А когда опустит ее — начнется бойня.

Герцог ничего не сказал на это. Молча смотрел он на женщину в белом платье. Она казалась сейчас такой хрупкой, безмятежной, почти призрачной… Герцог содрогнулся.

Солдат, стоявший у входа в катакомбы, крикнул:

— Идут! Я слышу крики! Идут! Карис шагнула вперед.

— Возвращайся на свое место, — велела она солдату. Юноша обрадованно бросился к фургонам, вскарабкался на крышу одного из них и снова взял в руки свой арбалет. Карис остановилась футах в тридцати от белокаменной лестницы и ждала, страстно желая в душе, чтобы Форин вышел из катакомб целым и невредимым. По лестнице взбежали наверх несколько арбалетчиков — и остановились, моргая в непривычно ярком свете факелов; сотоварищи окликнули их, и они помчались в укрытие. Потом появился Вент, лицо и руки его были покрыты кровью. Он бросился к Карис, но она жестом велела ему не подходить.

— Дароты совсем близко! — выдохнул он. — Ты должна уйти в укрытие.

— Убирайся! Ну?!

Вент заколебался, потом все же отбежал туда, где стоял Неклен, бледный, с затравленным блеском в глазах.

Форин вышел последним, кираса его снова была расколота и смята, из глубокой раны на лбу текла кровь. Шатаясь, он подошел к Карис, схватил ее за руку и потащил прочь от входа в катакомбы. Карис ударила его по лицу — звук вышел громкий, как щелчок кнута.

— Не трогай меня, осел!

Форин отдернул руку и ошеломленно уставился на нее.

— Убирайся!

— Дароты идут, — сказал он и снова потянулся к Карис. Круто развернувшись, она ткнула пальцем в ближайшего арбалетчика.

— Ты!.. Целься в сердце этого человека, и если он не отойдет, когда я опущу руку, — стреляй!

Карис подняла руку.

— Пошел вон, дурак безмозглый! — рявкнула она. Оскорбленный до глубины души, Форин повернулся и зашагал к фургонам.

Карис перевела дыхание. Ей отчаянно хотелось окликнуть Форина, объяснить, извиниться… Поздно. По лестнице уже поднимался первый дарот. Достигнув поверхности, он замер, и зарево факелов заблестело на его мертвенно-белом нечеловеческом лице.

— Не стрелять! — крикнула Карис. — Где ваш предводитель, дарот?

Он ничего не ответил, но в голове у нее мгновенно полыхнула жаркая боль.

«Пора положить конец войне! Пора положить конец войне!»— мысленно повторяла Карис, как молитву. И громко сказала вслух:

— Я хочу говорить с вашим предводителем.

Все больше и больше даротов выбирались уже наружу, толпились, глядя на баллисты и готовых к бою арбалетчиков; черные глаза их были совершенно непроницаемы. Из толпы вышел даротский воин, который был почти на голову выше всех остальных.

— Я — герцог даротов, — сказал он. — Я помню тебя, женщина. Говори, что хочешь сказать, а потом я убью тебя.

— И чем это вам поможет? — спросила Карис. — Считанные месяцы минули с тех пор, как мы узнали о вас, а уже создали орудия, которые способны вас уничтожить. Мы народ изобретательный и во много раз превосходим вас численно. Оглянись, посмотри вокруг. Сколько твоих сородичей должно еще погибнуть в этой безумной войне?

— Мы не погибнем, женщина. Вы не можете нас убить. Мы — дароты. Мы бессмертны. И мне надоел этот разговор. Ты оттянула время, и теперь вы убьете больше наших тел. Потом мы осадим ваш город и перебьем всех вас. Так что отдавай свой приказ — и пусть начнется бойня.

— Я хочу совсем не этого, государь, — сказала Карис.

— То, чего ты хочешь или не хочешь, не имеет значения. Он выхватил меч, и Карис подняла руку.

Дуводас не ел и не спал пять суток, однако не чувствовал ни голода, ни усталости. Не ощущал он также ни ледяного северного ветра, ни полуденного солнечного тепла. Так он пересек горы и спустился в зеленые долины на том месте, где прежде была Великая Северная пустыня.

Ничего не чувствовал Дуводас, и душа его опустела — в ней жило одно лишь жгучее, яростное желание отомстить даротам. Грязный, в запыленной одежде, с немытыми, слипшимися волосами шел он в ночи к городу черных куполов. На равнине, залитой лунным светом, нигде не было видно даротских всадников, и Дуводас шел открыто, даже не пытаясь скрываться.

Вот уже два дня он сознавал что земля, по которой он идет, лишена магии. Дуводасу, впрочем, это было не важно: черная сила чародейства и колдовства текла в его крови, питала его силы, гнала его вперед. И мощь его не иссякала, а, напротив, росла, казалось, с каждым шагом, который сокращал расстояние между ним и проклятым городом.

Стен у этого города не было. Дароты в высокомерии своем не верили, что враг может подступить так близко к их жилищам. Будь вокруг города стены — Дуводас обрушил бы их, будь ворота — разнес бы их вдребезги. Впервые за пять дней он остановился и долго стоял, глядя на облитый лунным светом город. Сова, ночная охотница, чертила круги в вышине над его головой, справа испуганно шмыгнула в траву молоденькая лиса.

Дуводас опустился на землю, и с плеч его соскользнули две дорожные сумки. Одна из них откатилась на несколько шагов по пологому склону, и из нее выпала Эльдерская Жемчужина. Лунный свет мерцал на ее непроницаемой глади. Дуводас вздрогнул, и тонкая иголочка сожаления уколола его душу. Помнил он, как Раналот предостерегал его от опасностей любви, и сам теперь знал, что имел в виду старец-эльдер. Словно свет и тьма, неразделимы любовь и ненависть, и одна не может существовать без другой. Встав, Дуводас поднял с травы холщовую сумку и потянулся за Жемчужиной. Едва, однако, рука его коснулась перламутровой глади, он содрогнулся от боли и, отпрянув, изумленно воззрился на свою ладонь, покрытую свежими ожогами. Потом осторожно накрыл Жемчужину пустой сумкой и вернул ее на место.

— Чем же ты стал, если не можешь коснуться ее? — спросил он себя.

Ответ был слишком очевиден. Дуводас опять обратил взгляд на город и в который раз подумал о своем замысле. И ужаснулся тому, какое зло задумал. Потом перед его мысленным взором возникло прекрасное лицо Ширы, и Дуводас опять увидел, как даротское копье исторгает из нее жизнь, и решимость его вновь окрепла.

— Вы, что несете миру смерть и горе, не заслуживаете милосердия, — сказал он далекому городу. — Вы, которые живете лишь для того, чтобы терзать и разрушать, не имеете права жить.

— А ты по какому праву судишь их?

Мысль прилетела ниоткуда, словно ее навеял ночной ветер.

— По праву силы и желанию мести, — вслух ответил Дуводас.

— Разве это не равняет тебя с даротами?

— Истинно так.

Забросив сумки на плечо, Дуводас пошел к городу. Стражи не было, и он беспрепятственно миновал первые здания.

Затем на пути ему попался дарот, который нес на плечах коромысло с парой ведер. Черные немигающие глаза дарота уставились на пришельца. Дуводас указал на него пальцем — и дарот замертво осел на землю, изо рта, ушей и глаз его брызнули струи пара. Дуводас даже не увидел, как он упал. Он шел дальше по ночному безмолвному городу, отыскивая приметы того, где находится главная его цель. Трижды на этом пути уничтожил он ничего не подозревавших даротов, которым не посчастливилось попасться ему на глаза. Дуводас ожидал, что на улицах будет больше даротов, однако ночь выдалась холодная, и обитатели города по большей части прятались в своих теплых жилищах-куполах.

Дуводас увидал вдалеке башни-близнецы, курившиеся дымом, и уверенно направился к ним. Башни становились все ближе, и вот он ощутил биение жизни, исходившее из глубоких пещер. Впереди был огромный купол, и у входа в него стояли двое часовых. Грозно наклонив копья, они шагнули к пришельцу.

Дуводас ощутил их жалкие попытки прочесть его мысли. И не стал этому противиться.

— Я пришел уничтожить вас и всех ваших сородичей.

— Это невозможно, человек. Мы бессмертны!

— Вы обречены!

Стражники бросились к нему, но из пальцев Дуводаса брызнули две молнии, прожгли насквозь тела даротов и обуглили стену купола. Дуводас подошел к громадным двустворчатым дверям и распахнул их настежь. За дверями был круглый, совершенно пустой зал, лишь посередине стоял огромный стол. Захлопнув дверь, Дуводас огляделся в поисках лестницы и обнаружил ее в дальнем конце зала. Он чуял, как обитатели города просыпаются, выбегают из своих домов, толпой бегут сюда, чтобы остановить его.

Дуводас не стал торопиться. Открыв свои мысли, он потянулся к толпе даротов — и ощутил ее слитный ужас.

— Я — мщение, — сказал им Дуводас. — Я — смерть.

Низкие ступени вели под землю, глубоко под город; фонарей там не было, а потому царила кромешная тьма. Дуводас, однако, поднял руку, и ладонь его засияла нестерпимо ярким белым светом. Он спускался все ниже и ниже, вышел в широкий коридор, в конце которого находилась еще одна лестница. Здесь было невыносимо жарко. Опустившись на колени, Дуводас коснулся ладонью пола. Каменные плиты были теплыми, и Дуводас ощущал, как нагретый воздух обдувает его лицо. Свет, исходивший от его ладони, выхватил из темноты вентиляционное отверстие.

Впереди в скале был прорублен вход, забранный крепкой стальной решеткой. Дуводас протянул руку, коснулся решетки, и металл засветился — вначале тускло-алым, затем все ярче и ярче. Центр решетки обмяк, оплавился, струйки раскаленного металла потекли по полу вокруг ног Дуводаса, заклубился, шипя, дымный пар. Дуводас хотел уже войти в пещеру, когда сверху, с лестницы донесся торопливый топот ног. Развернувшись, Дуводас выбросил вперед руку, и двое даротских воинов обратились в живые факелы.

Когда Дуводас вошел в гигантскую пещеру, мерное биение жизни усилилось так, что заглушало почти все. Пещера была свыше шестисот шагов в длину и шагов двести в ширину, и всю ее заполняли тысячи и тысячи желто-черных коконов; многие из них пульсировали и судорожно извивались.

Дароты были воистину бессмертны. Дважды в каждом поколении они возрождались посредством вот этих коконов. И в этом, как верно понял некогда Сарино, была их величайшая слабость. Вот почему дароты боялись существовать бок о бок с другими расами — ведь если бы враг сумел добраться сюда, в эту пещеру, дароты лишились бы своего бессмертия. У человека всего одна жизнь, да и той лишиться нелегко. А вот каково лишиться бессмертия!..

Безмерный, безудержный страх этой потери Дуводас ощущал сейчас в умах даротов, которые хлынули вниз по лестнице, чтобы остановить его.

Несколько коконов лопнули, раскрылись, и оттуда выползли, извиваясь, нагие крохотные дароты. Дуводас ощутил биение их мыслей; двое из этих младенцев были уничтоженные им стражники.

«Ну-ка, — усмехнулся он, — расскажите мне еще раз о своем бессмертии!»

Сделав глубокий вдох, Дуводас распростер руки. Нестерпимый жар, окружавший его, резко спал, воздух похолодел, на стенах пещеры забелели прихотливые узоры инея. Жаркий воздух, текший из вентиляционных отверстий, тотчас обращался в мокрый снег, хлопьями сыпался на коконы, замораживая их до смерти.

Ледяная мощь ненависти Дуводаса все росла, и ближайшие к нему коконы съежились, треснули. Три новорожденных дарота запищали, корчась на обледенелом полу.

Тогда Дуводас пошел по громадной пещере, с каждым шагом источая неистовую злобу лютой зимы. На всем его пути желто-черные коконы трескались, извергая наружу еще живые зародыши, и по пещере эхом разносился их жалобный предсмертный писк.

В пещеру ворвались сотни взрослых даротов-воинов. Один из них бросился на Дуводаса, однако чем дальше продвигался он по нараставшему льду, тем быстрее застывала кровь в его жилах. Стремясь спасти коконы, воин пробивался вперед до тех пор, пока все его тело не превратилось в кусок льда — и лишь тогда он рухнул замертво. Другие дароты метали в Дуводаса копья, но те, ударившись об идущего по пещере человека, разбивались, точно стеклянные.

И в самой пещере, и по всему городу тысячи взрослых даротов с криками умирали, и тела их мгновенно распадались, ссыхались — это рвалась связь между ними и их коконами.

А Дуводас все шел вперед.

И вдруг перед ним возникла колонна слепящего света, и из этого сияния протянул к нему руку золотистый силуэт Первого Олтора.

Герцог даротов выронил меч, и из горла его исторгся странный пронзительный вопль. Потрясенная, Карис смотрела, как гигантские воины, корчась, падали наземь. Вокруг нее сотнями гибли дароты, и воздух звенел от их жутких, нечеловеческих воплей. Те, кого не затронула эта странная гибель, роняли мечи и копья, падали на колени около разлагающихся трупов.

Всеми позабытая, Карис отошла к баллистам.

— Теперь — стрелять? — спросил Неклен.

— Нет, — сказала Карис. — Подождем. Ветеран озадаченно глянул на нее.

— Мы же можем разом с ними покончить!

— Мне обрыдли убийства, — отрезала Карис. — Обрыдли до глубины души. Если они схватятся за мечи, мы станем стрелять, но здесь происходит что-то странное, и, быть может, мы еще сумеем избежать резни.

Трупы даротов разлагались с пугающей быстротой, и воздух наполнился омерзительной вонью. Герцог Альбрек подошел к Карис.

— Это ты сделала? — спросил он. Карис покачала головой.

— Дароты все толкуют о бессмертии, но сейчас, похоже, они наконец узнали, что такое настоящая смерть. Понятия не имею, как это произошло.

Дароты, стоявшие на коленях, вдруг выпрямились. Никто из них не потянулся за оружием, но кто-то из обслуги баллист испугался и вышиб спусковой крючок. Железный дождь хлынул на врагов, сбивая их с ног. Решив, что приказ стрелять уже отдан, сработали три другие баллисты, и тут же в резню вступили арбалетчики.

Дароты даже не пытались укрыться или бежать. Они просто стояли — и гибли, гибли. Ужаснувшись, Карис закричала: «Прекратите!», — но ненависть сделала свое дело, и стрелки упоенно, раз за разом спускали тетиву. Карис увидела, что обслуга снова заряжает баллисты.

Тогда она бросилась вперед, прямо под выстрелы и, вскинув руки, закричала:

— Прекратите! Все кончено! Хватит!

Черные болты свистели вокруг нее, и Неклен, выбравшись из-за своей баллисты, бросился к ней. Форин тоже бежал, задыхаясь от ужаса, в гущу смертоносного ливня.

— Карис! — закричал он отчаянно. — Берегись!

Он даже увидел болт, который летел прямо в нее. На миг Форину казалось, что он успеет заслонить Карис собой… но он опоздал, и болт вонзился ей в спину.

Карис пошатнулась, но упала не сразу. Медленно, ужасающе медленно опускалась она на колени, и по белому шелку платья расплывалось алое пятно. Солдат, сделавший смертельный выстрел, выронил арбалет и закрыл лицо руками. Лишь тогда стрельба прекратилась, и кордуинцы, не веря собственным глазам, смотрели на коленопреклоненную фигуру умирающей Ледяной Королевы.

Форин добежал до нее и упал на колени рядом с ней, в нескольких шагах от уцелевшего дарота, которому и предназначался этот выстрел. Дрожащими руками Форин обнял ее, прижал к себе.

— Боги милосердные, Карис, не умирай! Только не умирай! К ним подбежали герцог, Вент и Неклен. Не чувствуя боли, Карис бессильно уронила голову на плечо Форина. Он коснулся губами ее лба и бешено закричал:

— Врача сюда!..

— Успокойся, — прошептала Карис. Больше не было ни тревоги, ни страха. Бойня закончилась, и ею овладел странный, неземной покой. Подняв глаза, она увидела, что в живых осталось не больше полусотни даротов.

— Кто теперь ваш предводитель? — спросила она у того, кто стоял ближе всех.

Дарот повернул к ней мертвенно-белое лицо.

— Теперь вы уничтожите нас, — сказал он. — Даротов больше не будет.

— Мы не хотим уничтожать вас, — едва слышно проговорила Карис. В голове ее возник легкий, почти невесомый жар, и она поняла, что сейчас соединена мысленно со всеми даротами. — Мы хотим… положить конец войне.

— У войны не бывает конца, — отозвался дарот, и Карис ощутила в этих словах безмерную горечь. А затем — словно распахнулась невидимая дверь — в нее хлынули чувства даротов, горе их по погибшим сородичам и страх за свое будущее.

Карис едва сознавала, что лежит в объятиях Форина. Все ее тело стало вдруг легким-легким, ее так и манило улететь, навсегда обрести свободу. Борясь с этим искушением, она прошептала дароту:

— Подойди ближе.

Дарот подошел и неуклюже опустился рядом с ней на колени.

— Возьми меня за руку, — прошептала Карис, и грубые пальцы дарота осторожно обхватили ее хрупкую ладонь. — Не бывает… конца… без начала. Понимаешь?

— Мы ненавидим вас, — сказал дарот, — мы не сможем существовать рядом с вами. Чтобы одна раса жила, другая должна погибнуть.

Карис ничего не ответила, и над полем боя повисла страшная тишина.

— Нет, — пробормотал Форин. — Боги мои, нет!

Он прижал к себе мертвую женщину и баюкал ее, как младенца. Слезы струились по его лицу.

— Мы не знаем, так ли это, — сказал дарот, все еще сжимая обмякшую руку Карис. — Мы никогда этого не пробовали, но мы сделаем так, как ты говоришь.

— С кем ты разговариваешь? — спросил герцог.

— С женщиной. Она все еще говорит. Разве ты не слышишь?

Герцог покачал головой. Дарот выпустил руку Карис и встал.

— Ваш чародей с окровавленным лицом уничтожил нашу Палату Жизни. Половина наших сородичей мертва и никогда уже не возродится. Карис говорит, что мы должны вернуться в наш город. Мы так и сделаем.

— Чтобы подготовиться к новой войне? — спросил герцог. — Или… к миру?

— Этого мы не можем сказать… пока. — Дарот посмотрел на мертвую женщину. — Нужно многое обдумать. Вы не бессмертны — и однако Карис отдала свою единственную жизнь, чтобы спасти наши жизни. Нам это не понятно, и хотя было глупо, но все же… многое говорит без слов.

— Она все еще с вами? — спросил герцог. Форин поднял глаза.

— Нет. Ее больше нет. Но ее слова остались.

Дарот повернулся и пошел ко входу в катакомбы. Уцелевшие сородичи последовали за ним и один за другим исчезли во тьме.

Тарантио пробыл без сознания восемь дней и пропустил королевские похороны, которые герцог устроил Карис, Ледяной Королеве. Все граждане Кордуина шли за ее телом, а везли его в карете герцога, запряженной шестеркой белых лошадей. Варейна, боевого скакуна Карис, вел за каретой Форин, а следом шли герцог и армия, которой командовала женщина-воин. На мостовую перед кортежем бросали желтые, голубые и алые весенние цветы, и карета медленно катилась по живому цветочному ковру.

Вент не пошел на похороны. Он сидел в своих покоях во дворце и смотрел с балкона, как двигался кортеж. Потом он напился и выплакал свое горе там, где никто не мог этого увидеть.

Карис похоронили на высоком холме, в усыпальнице, обращенной к северу. Над входом в усыпальницу установили бронзовую доску, которую сработал своими руками Озобар. На бронзе были отчеканены простые слова:

Карис — Ледяная Королева

Герцог произнес речь перед усыпальницей. Речь была простая, достойная и, как подумалось Форину, очень трогательная. Потом горожанам и солдатам позволили по очереди войти в усыпальницу, дабы отдать у гроба Карис последние почести. Усыпальница была открыта два дня, затем ее запечатали. Через несколько месяцев перед ней установят статую — женщина-воин, вложив меч в ножны, указывает рукой на север.

Вечером девятого дня Тарантио открыл глаза и увидел, что в кресле у кровати спит Мириак. Во рту у него пересохло, все тело терзала боль; он попытался шевельнуться — и застонал. Мириак тотчас проснулась и склонилась над ним.

— Мне сказали, что ты умрешь, — проговорила она. — Я так и знала, что они ошиблись.

— Мне теперь есть ради чего жить, — прошептал Тарантио.

— Что правда, то правда, — отозвался Дейс. Тарантио с трудом сглотнул подкативший к горлу комок.

— Спасибо, что вернулся, братец!

— Не морочь мне голову, Чио. Куда, по-твоему, я мог бы деться?

Тарантио закрыл глаза.

— А как же мальчик в шахте?

— Он может еще немного подождать. Когда-нибудь, быть может, мы отыщем его вдвоем.

Ладони Тарантио коснулась теплая рука Мириак.

— Не смей засыпать, болван! — прикрикнул Дейс. — Скажи ей, что мы ее любим!

Форин стоял один перед запечатанными дверями, вспоминая о том, что было, и оплакивая то, чего уже не будет.

— Не могу я остаться в Кордуине, Карис, — сказал он. — Без тебя мне здесь ничто не мило.

Смеркалось, и он пошел прочь, но у подножия холма остановился и оглянулся. Из-за деревьев вынырнула черная тень и скорчилась около запечатанных дверей. Форин повернул назад. При виде его Ворюга поднял голову и, оскалив зубы, зарычал.

— Я от тебя тоже не в восторге, — сказал Форин, протягивая руку. Мгновение казалось, что пес сейчас цапнет его, но Ворюга лишь обнюхал его пальцы, и Форин провел ладонью по его лобастой уродливой голове.

— Как насчет путешествия на юг? — спросил он. — Повидаем море, будем жить, как короли. — Поднявшись, он отошел на несколько шагов. — Ты идешь или нет, сукин сын?

Пес в последний раз глянул на усыпальницу, затем встал и потрусил вслед за Форином.