"Натуралист на Амазонке" - читать интересную книгу автора (Бейтс Генри Уолтер)

По дороге от Жакаре к устью Тефе у нас произошло маленькое приключение с черным тигром, или ягуаром. Мы быстро шли на веслах мимо длинного пляжа, сложенного высохшей глиной, как вдруг индейцы встрепенулись и закричали: «Eeui Jauarete; Jauaripixuna!» («Вот ягуар, черный ягуар!»). Поглядев вперед, мы увидали животное, которое спокойно пило у самого края воды. Кардозу приказал рулевому сразу же идти к берегу. Пока мы высадились, тигр увидал нас и направился обратно в лес. Повинуясь мгновенному порыву и не задумавшись над своими поступками, мы схватили ружья (у меня была двустволка, в одном стволе оказался заряд дроби ВВ[41], а в другом — самой мелкой дроби) и бросились за зверем. Животное ускорило шаги и, достигнув лесной опушки, нырнуло в густой массив широколистной травы, которая росла перед самым лесом. Мы заглянули в раздвинутую зверем чащу, но отвага наша к этому времени уже остыла, и мы сочли неблагоразумным идти дальше. Черный тигр встречается в окрестностях Эги, по-видимому, чаще, чем пятнистая форма ягуара. Самый верный способ отыскать тигра — это травить его в узких рестингах — полосах сухой земли в лесу, которые оказываются изолированными после того как все вокруг затопит водой во влажный сезон; травля заключается в том, что индейцы, продвигаясь цепью, кричат и гонят зверя все дальше и дальше. Мы добрались до Эги в 8 часов вечера.

6 октября мы отправились во вторую экскурсию из Эги; главной целью Кардозу на этот раз были поиски молодых черепах в лесных озерах. Точное местонахождение этих укрытых водоемов известно только немногим опытным охотникам; мы захватили с собой из Эги одного из таких людей — мамелуку по имени Педру, а по пути зашли на Шимуни за Даниелом — вторым проводником. Мы отошли от праии на заре 7-ю в двух челнах, вмещавших 23 человека, 19 из них были индейцы. Стояло облачное и прохладное утро, с нижнего течения реки дул свежий ветер, против которого нам пришлось изо всех сил работать гребками, несмотря на помогавшее нам течение; лодки немилосердно швыряло и заливало водой. Миновали нижнюю оконечность Шимуни, и перед нами открылся длинный плес реки, свободный от островов: великолепная водная ширь простиралась к юго-востоку. Впрочем, левый берег здесь не материк, а часть той намывной суши, которая образует обширную и запутанную область дельты Япура. Область эта, затопляемая каждый год во время паводка, рассечена многими узкими и глубокими рукавами, которые служат стоком Япура или по крайней мере соединяются с этой рекой посредством внутренней водной системы Купийо. Эта негостеприимная полоса земли тянется на несколько сот миль; в середине ее находится бесконечное количество водоемов и озер, населенных черепахами, рыбой, аллигаторами и водяными змеями. Местом нашего назначения был пункт, расположенный на этом берегу, милях в 20 ниже Шимуни и неподалеку от устья Анана, одного из только что упомянутых протоков, соединяющихся с Япура. Мы шли три часа посередине течения, а затем направились к суше и остановились у крутого берега, сложенного рыхлой землей и состоящего из ряда ступеней, или террас, которые отмечают задержки уровня реки в процессе ее опускания. Берег на протяжении многих миль шел почти по прямой линии, и высота его в то время составляла в среднем футов 30 над уровнем реки; на верху его поднималась сплошная стена леса. Никому и в голову не пришло бы, что на этой возвышенности имеются водоемы. У подножия берега тянулась узкая полоса ровной земли. Высадившись, мы первым делом позаботились о завтраке. Пока двое молодых индейцев разводили огонь, жарили рыбу и варили кофе, остальные взобрались наверх и принялись прорезать длинными охотничьими ножами тропу через лес к озеру Анингал, находившемуся на расстоянии около полумили. После завтрака нарубили множество коротких жердей и положили их поперек тропы, а затем при помощи лиан втащили наверх три легких монтарии, которые мы захватили с собой, и покатили по жердям, чтобы спустить их в озеро. Потом выгрузили и понесли на озеро большую сеть длиной в 70 ярдов. С работой быстро справились, и когда мы с Кардозу пошли в 11 часов на озеро, то оказалось, что индейцы постарше, в том числе Педру и Даниел, уже приступили к охоте. Они взобрались на небольшие подмостки, сделанные из скрепленных лианами деревянных жердей и поперечин, так называемые мота, и стреляли из лука в черепах, когда те подходили поближе к поверхности. Индейцы, видимо, считали, что ловить животных сетью, как предлагал Кардозу, — прием незаконный, и хотели прежде часок-другой по старинке поразвлечься стрельбой из привычного оружия.

Водоем занимал площадь около 4-5 акров, и был вплотную окружен лесом, который живописным своим разнообразием и группировкой деревьев и листвы превосходил чуть ли не все, что я до тех пор видел. Болотистые берега на некотором расстоянии поросли крупными пучками красивой травы матупа. Трава во многих местах была заглушена папоротниками; за ней поднимался зеленый частокол, образованный густым рядом древовидных аронников, достигавших 15-20 футов в высоту. Еще дальше озеро опоясывали высокие лесные деревья: Сесгоpia с лапчатыми листьями; тонкие пальмы асаи вышиной в 30 футов, с редкими перистыми кронами, венчающими слегка изогнутые гладкие стволы; маленькие вееролистные пальмы; наконец, фоном для всех этих изящных форм служили обширные массивы обычных лесных деревьев со свисающими с их ветвей гирляндами, фестонами и лентами лиственных вьющихся растений. Озеро нигде не имело в глубину больше 5 футов, из которых 1 фут приходился на чрезвычайно тонкий и мягкий ил.

Мы с Кардозу целый час разъезжали по озеру. Меня изумило искусство, с которым индейцы стреляли черепах. Они не дожидаются, пока черепаха подойдет к поверхности подышать, но следят за малейшими движениями в воде, обнаруживающими присутствие животного. Эти легкие следы на воде называются сирири. Как только замечали такой след, от ближайшего охотника летела стрела и неизменно пробивала щит животного под водой. Когда черепахи были очень далеко, стрелу, разумеется, приходилось посылать довольно высоко, но меткие стрелки предпочитали дальнюю стрельбу, так как тогда стрела падала на щит более отвесно и глубже проникала в него.

Стрела, применяемая для стрельбы по черепахам, снабжена крепким ланцетовидным стальным острием, вставленным в колышек, который вкладывают в конец стержня. Колышек крепится к стержню бечевкой из волокон ананасовых листьев, имеющей ярдов 30-40 в длину; бечевку аккуратно обматывают вокруг ствола стрелы. Когда стрела входит в панцирь, колышек выпадает, и пораженное животное опускается с ним в глубину, а стержень остается плавать на поверхности. Тогда охотник подплывает в монтарии и потихоньку вытягивает животное за бечевку, отпуская ее, когда оно ныряет; когда же черепаха снова покажется на поверхности, он поражает ее второй стрелой. Пользуясь теперь двумя бечевками, человек без труда доставляет свою добычу на сушу.

К середине дня охотники подстрелили около двух десятков почти взрослых черепах. Кардозу распорядился развернуть сеть. Болотистый, топкий характер берегов не позволял вытащить добычу сетью на берег, а потому был применен другой способ. Два индейца взяли сеть и растянули ее дугой у одного конца овального водоема, поддерживая вертикально поставленными палками, укрепленными по обоим концам; ширина сети почти достигала глубины воды, поэтому снабженный грузилами край ее лежал на дне, а другой край поплавки держали на поверхности, и, когда концы сети сводились, она превращалась в настоящую ловушку. Затем остальные охотники разошлись по болоту с другой стороны озера и принялись бить крепкими палками по густым зарослям матупа, чтобы согнать черепах в середину. Так продолжалось с час или больше, загонщики постепенно сходились все ближе и ближе, гоня перед собой целое стадо животных; над поверхностью воды то и дело показывалось множество мордочек, и это свидетельствовало о том, что все идет хорошо. Когда черепахи приблизились, к сети, люди прибавили шагу и с криком принялись рьяно колотить по воде. Затем несколько сильных охотников захватили концы сети, быстро потащили их вперед, сводя между собой, и охватили сетью добычу. После этого все люди соскочили в огороженное место, поставили лодки на якорь и стали бросать туда черепах, которых без труда удавалось схватить. Я прыгнул вовнутрь вместе с остальными, хотя незадолго до того увидел, что озеро изобилует отвратительными красными четырехугольными пиявками: несколько этих «прелестных» животных, которые иногда прицепляются к ногам рыболовов, прокладывали себе путь через щели в дне нашей монтарии; правда, нас они сегодня не потревожили. Моему другу Кардозу, который действовал в лодках, не удавалось достаточно быстро переворачивать черепах на спину, а потому очень много их выкарабкалось и снова обрело свободу. Впрочем, минут за 20 набрались три полные лодки, т.е. около 80 черепах. Тогда их вынесли на берег и каждой связали ноги лыковыми ремнями.

Мы дважды наполнили челны и, устав после трудного дня, прекратили ловлю. Почти все животные оказались молодыми, по утверждению Педру, — в возрасте от 3 до 10 лет; длина их колебалась от б до 18 дюймов, и они были очень жирные. Мы с Кардозу почти одними только ими и питались еще несколько месяцев спустя. Зажаренные в собственном щите, они представляют самое лакомое блюдо. Эти молодые черепахи никогда не переселяются вместе со старшими при спаде воды, но остаются в теплых водоемах и жиреют, питаясь упавшими плодами и, по словам туземцев, тонким питательным илом. Мы поймали несколько взрослых черепах-маток, которых можно было сразу же узнать по истертой роговой коже на грудных щитах, свидетельствовавшей о том, что в прошлом году они ползали по пескам, откладывая яйца. Они, вероятно, не ушли из озера в свое время по ошибке, так как были полны яиц, которые, как нам говорили, они в отчаянии разбросали бы по болоту еще до конца сезона. Мы нашли также несколько черепах-самцов, или капитари, как называют их туземцы. Самцов несравнимо меньше, чем самок, и они отличаются гораздо меньшей величиной, более круглой формой и более длинным и толстым хвостом. Мясо их считается вредным, особенно для людей больных, с заметными признаками воспалительного процесса. Все болезни в этих местах, равно как и средства от них, и все предметы питания, делятся жителями на «горячие» и «холодные», и мясо капитари единодушно относится к «горячим».

Пообедали на берегу реки незадолго до заката. С заходом солнца начали досаждать москиты, и, убедившись, что ночевать здесь будет невозможно, мы сели в лодки и переехали на песчаную отмель другого берега мили за три, где и провели ночь. Кардозу и я спали в гамаках, подвешенных между отвесными столбами, остальные же растянулись на песке вокруг огня. Мы лежали без сна, и беседа затянулась за полночь. Истинное удовольствие доставляло слушать истории, которые с воодушевлением рассказывал один пожилой человек. В рассказах речь всегда шла о борьбе с каким-нибудь трудно одолимым животным — ягуаром, ламантином или аллигатором. Рассказчик пускал в, ход много восклицаний и выразительных жестов, а под конец вдруг восклицал: «Pa! terra!» — когда животное оказывалось сраженным выстрелом или ударом. Многие таинственные истории толковали о бото — большом амазонском дельфине. В одной речь шла о том, что некогда бото имел обыкновение принимать образ прекрасной женщины с волосами до пят и разгуливать по ночам на улицах Эги, завлекая в воду молодых людей. Если кто-нибудь, пораженный красотой женщины, следовал за ней к берегу, она хватала жертву вокруг пояса и ныряла в волны с торжествующим криком. Ни одно животное в Амазонском крае не выступает персонажем стольких сказок, как бото, но сказки ведут происхождение, вероятно, не от индейцев, а от португальских колонистов. Я потратил несколько дней, убеждая рыболовов убить для меня острогой дельфинов в качестве образцов. Здесь никто этих животных не убивает, хотя жир их, как известно, дает превосходное масло для лампад. Суеверные люди считают, что употребление этого масла в лампах приводит к слепоте. Наконец, мне удалось уговорить Карепиру, предложив ему большое вознаграждение, когда у него было очень плохо с финансами; но потом он глубоко раскаивался и утверждал, что в тот день его покинуло счастье. На следующее утро мы снова обшаривали озеро. Хотя мы твердо знали, что там все еще оставалось большое число черепах, успех наш был очень невелик. Старые индейцы объясняли, это тем, что черепахи стали ladino (хитрыми) и на другой день перестали обращать внимание на хлопанье по воде. Когда сеть свели в круг и люди прыгнули вовнутрь, оказалось, что в ловушку попал аллигатор. Никто не испугался, опасались только, что пойманный зверь порвет сеть. Один охотник воскликнул: «Я дотронулся до его головы», другой крикнул: «Он оцарапал мне ногу»; один долговязый индеец-миранья был сбит с ног, и тогда не было конца хохоту и крику. Наконец, по моему совету (я стоял на берегу) юноша лет 14 схватил за хвост пресмыкающееся, предпринимавшее слабые попытки освободиться. Сеть раскрыли, и мальчик быстро протащил опасного, но трусливого зверя на сушу по мутной воде на расстояние около 100 ярдов. Тем временем я срезал с дерева крепкую палку и, как только аллигатора вытащили на твердую землю, мгновенно убил его ловким ударом по макушке головы. Это был довольно крупный экземпляр; челюсти его были длиннее фута и могли, пожалуй, перекусить человеческую ногу пополам. Он относился к виду больших кайманов, или жакаре-уасу амазонских индейцев (Jacarenigra).

На третий день мы послали наших людей в лодках ловить сетью черепах в более крупном озере, милях в 5 ниже по реке, а на четвертый день вернулись в Эгу.

Здесь уместно сообщить еще некоторые сведения о большом каймане; то, что я расскажу, как и только что изложенный случай, наглядно покажет, как коварно, трусливо и свирепо это пресмыкающееся.

До сих пор я не слишком часто упоминал об аллигаторах, несмотря на то что в водах Верхней Амазонки они водятся мириадами. Туземцы говорят о многих различных видах. Я видел только три вида, два из них встречаются довольно часто: один — жакаре-тинга, мелкий вид (5 футов в длину во взрослом состоянии), с длинной тонкой мордой и черными полосами на хвосте, другой — жакаре-уасу, к которому и относятся главным образом эти заметки, и третий — жакаре-куруа, упоминавшиеся в одной из предыдущих глав. Жакаре-уасу, или большой кайман, достигает 18-20 футов в длину и громадного веса.

Подобно черепахам, аллигаторы тоже ежегодно совершают миграции: во влажный сезон они уходят во внутренние озера и затопленные леса, а в сухой сезон спускаются к главной реке. Поэтому в месяцы паводка аллигаторы почти не встречаются в главной реке. В средней части Нижней Амазонки, у Обидуса и Вила-Новы, где многие озера вместе с протоками, соединяющими их с основным руслом, пересыхают в месяцы ясной погоды, аллигатор зарывается в ил и впадает в спячку до возвращения сезона дождей. На Верхней Амазонке, где сухой сезон всегда носит умеренный характер, у животного этой привычки нет, и оно бодрствует круглый год. Можно почти без преувеличения сказать, что воды Солимоинса так же изобилуют большими аллигаторами в сухой сезон, как в Англии летом канава — головастиками. Как-то раз в ноябре я в течение пяти дней плыл на пароходе по Верхней Амазонке, и аллигаторы виднелись на берегу чуть ли не на каждом шагу; пассажиры с утра до ночи развлекались, паля по ним из винтовок. Их было очень много в тихих бухтах, где они сбивались в беспорядочные кучи и поднимали настоящий грохот своими кольчугами, когда проходил пароход.

Туземцы презирают и в то же время боятся большого каймана. Однажды я провел месяц в Каисаре, деревушке полуцивилизованных индейцев, милях в 20 к западу от Эги. Мой хозяин сеньор Иносенсиу Алвис Фариа, единственный белый в селении и один из лучших и самых верных моих друзей, предложил однажды отправиться на полдня ловить рыбу сетью в озере — расширенном русле небольшой реки, на которой расположена деревня. Мы выехали в открытой лодке с шестью индейцами и двумя детьми Иносенсиу. Вода стояла так низко, что индейцам пришлось забросить сеть в самую середину озера, откуда с первого же раза на сушу были вытащены два средней величины аллигатора. Их высвободили из сети и с полнейшей беззаботностью пустили обратно в воду, хотя там, всего в нескольких ярдах, играли двое детей. Мы продолжали рыбную ловлю (Иносенсиу и я помогали) и всякий раз вытаскивали по нескольку пресмыкающихся различного возраста и размера, в иных случаях даже жакаре-тинга: озеро действительно изобиловало аллигаторами. Наловив огромное количество рыбы, мы приготовились в обратный путь, и индейцы по моему предложению поймали одного аллигатора, с тем чтобы выпустить его потом в деревне среди своры собак. Мы выбрали экземпляр длиной около 8 футов; один человек держал его за голову, другой за хвост, а третий, взяв куски гибкой лианы, осторожно замотал челюсти и ноги. Связанное таким образом животное положили поперек банок лодки, на которых мы сидели в продолжение полуторачасового перехода к поселению. Сидеть пришлось довольно тесно, но наш милый пассажир не доставил нам никаких хлопот во время перевозки.

Приехав в деревню, мы перенесли животное на середину лужайки перед церковью, где собрались собаки, и там освободили; двое из нас вооружились длинными палками, чтобы перехватить его, если оно вздумает пойти к воде, а остальные науськивали собак. Аллигатор пришел в неимоверный ужас, хотя собакам и не удавалось к нему подступиться, и устремился к воде, переваливаясь, как утка. Мы пробовали погнать его обратно палками, но он осмелел, схватил зубами конец той палки, которую я держал, и вырвал ее из моих рук. Наконец, нам пришлось убить его, чтобы он не убежал.

Эти мелкие происшествия свидетельствуют о робости или трусости аллигатора. Он никогда не нападает на человека, если намеченная им жертва следит за ним; но он достаточно хитер и знает, когда это можно сделать безнаказанно — тому мы были свидетелями в Каисаре несколько дней спустя. Река опустилась до очень низкого уровня, так что гавань и пляж селения лежали теперь у подножия длинного отлогого склона, и в эту пору в мелкой и мутной воде появился большой кайман. Всем нам приходилось проявлять большую осторожность при купании; люди по большей части просто наполняли водой тыквенную бутылку и обливались, стоя на краю берега. В это время пришел большой торговый челн, принадлежавший купцу из Барры, по имени Суарис, и индейцы команды, как обычно, проводили первые день-два после прихода в гавань, пьянствуя и бесчинствуя на берегу. Одному из матросов, находившемуся в пьяном состоянии, взбрело в голову отправиться в одиночку купаться в самое знойное время дня — после полудня, когда почти все жители дремали. Его видел только жуис-ди-пас, дряхлый старик, лежавший в гамаке на открытой веранде позади своего дома, стоявшего над береговым обрывом; он закричал потерявшему голову индейцу, чтобы тот поостерегся аллигатора. Но не успел он повторить свое предостережение, как индеец оступился, и широко разинутая пасть, показавшаяся вдруг над водой, схватила беднягу поперек пояса и потащила под воду. Раздался крик агонии: «Ai Iesus! [О боже]», — и несчастная жертва исчезла. Деревня проснулась; молодые люди с похвальной готовностью схватились за остроги и поспешили на берег, но было, разумеется, слишком поздно: извилистая полоска крови на поверхности — вот и все, что можно было увидеть. Однако люди решили отомстить; они сели в монтарии, выследили чудовище и, когда через некоторое время оно с торчавшей из пасти человеческой ногой выплыло передохнуть, убили его, злобно проклиная.

Последняя из моих небольших экскурсий (на этот раз снова с сеньором Кардозу, а также с его экономкой сеньорой Фелипой) происходила в то время года, когда все население деревень выезжает на праии рыть черепашьи яйца и гулять.

На дверях церкви в Эге были вывешены афиши, извещавшие о том, что раскопки на Шимуни начнутся 17 октября, а на Катуа, в 60 милях ниже Шимуни, — 25-го. Мы выехали 16-го и в своей игарите с хорошо подобранной командой обогнали по пути множество мужчин, женщин и детей в челнах всех размеров, ехавших словно на большое праздничное гулянье. К утру 17-го на берегах песчаной отмели собралось около 400 человек; каждая семья воздвигла незамысловатый временный навес из столбиков и пальмовых листьев для защиты от солнца и дождя. На песке валялись большие медные котлы для приготовления масла и сотни красных глиняных кувшинов.

На раскопки табулейру, сбор яиц и очистку масла ушло четыре дня. Все работы выполнялись по порядку, установленному прежними португальскими губернаторами, вероятно, более 100 лет назад. Сперва команданти записывал имена всех глав семейств и отмечал, сколько человек каждый из них собирался использовать на раскопках; затем он взимал по 140 рейсов (около 4 пенсов) с человека для оплаты расходов стражей. После этого всем разрешалось идти к табулейру. Люди выстроились кольцом (причем каждый был вооружен гребком, который должен был служить лопатой) и начали рыть по сигналу — барабанному бою, который давали по распоряжению команданти. Весело было смотреть на широкий круг соперников, энергично выбрасывавших целые тучи песка и сходящихся постепенно к центру кольца. В знойные полуденные часы был устроен короткий отдых, а вечером яйца в корзинах отнесли к хижинам. К концу второго дня табулейру было исчерпано, а у каждой хижины виднелись большие горки из яиц, иные в 4-5 футов вышиной, — результат трудов семейства.

В спешке раскопок некоторые, более глубокие гнезда оказывались пропущенными; чтобы найти их, люди расхаживали, вооружившись длинной железной или деревянной палкой, и по тому, как легко входил этот вертел в песок, определяли, есть ли там яйца. Когда поиски закончены, яйца начинают давить. Яйцо черепахи немного крупнее куриного, совершенно круглое и имеет упругую кожистую скорлупу. Всю кучу швыряют в пустую лодку и давят деревянными вилами, однако иногда в кучу прыгают голые индейцы и дети и топчут ее, перемазываясь желтком и разводя вокруг совершенно невообразимую гадость. Покончив с этим, в лодку вливают воду и оставляют жирную болтушку на несколько часов греться на солнце, под лучами которого масло отделяется и поднимается на поверхность. Плавающее масло снимают длинными ложками (их делают, привязывая крупную двустворчатую раковину к концу палки) и очищают над огнем в медных котлах.

Такими действиями ежегодно уничтожается колоссальное количество черепашьих яиц. За год по меньшей мере с Верхней Амазонки и Мадейры в Пара вывозится 6 тыс. кувшинов по 3 галлона масла в каждом. Масло употребляют на освещение, жарят на нем рыбу и используют для других нужд. Пожалуй, еще около 2 тыс. кувшинов потребляется самими жителями селений на реке. На изготовление же одного кувшина масла описанным выше расточительным способом уходит по меньшей мере 12 корзин яиц, или около 6 тыс. штук. Следовательно, общее число ежегодно уничтожаемых яиц достигает 48 млн. А поскольку каждая черепаха кладет около 120 яиц, таким образом, истребляется годовой приплод 400 тыс. черепах. Тем не менее огромное число яиц остается необнаруженным, и их, вероятно, было бы достаточно для поддержания численности черепашьего населения на этих реках, если бы народ здесь не следовал губительному обычаю собирать только что вылупившихся молодых животных для еды: их нежное мясо и остатки желтка во внутренностях считаются большим лакомством. Главные естественные враги черепах — грифы и аллигаторы, пожирающие только что вылупившихся молодых животных, когда те косяками спускаются к воде. Хищники эти, до того как европейские поселенцы стали присваивать черепашьи яйца, губили, должно быть, несколько больше черепах, нежели теперь. Неясно, задерживало ли прирост числа черепах это естественное преследование так же эффективно, как ныне искусственное уничтожение. Однако если верить индейским преданиям, то это не так: они утверждают, что некогда вода изобиловала черепахами в такой же мере, в какой кишит теперь воздух москитами. Общее мнение поселенцев на Верхней Амазонке таково, что черепахи очень сильно сократились в числе и продолжают сокращаться с каждым годом.

Мы покинули Шимуни 20-го с целой флотилией челнов и спустились по реке к Катуа, пройдя туда за 11 часов на веслах и по течению. Катуа имеет миль 6 в длину и почти весь окружен праией. Черепахи выбрали для кладки яиц часть песчаной отмели, возвышавшейся в то время по крайней мере на 20 футов над уровнем реки; чтобы добраться туда, животным нужно было ползти вверх по склону. Когда мы приближались к острову, в небольшой мелководной бухте виднелось множество черепах, которые поднимались на поверхность, чтобы подышать. Те, у кого были легкие монтарии, поспешили вперед, чтобы пострелять в черепах из лука. Карепира был впереди всех: он одолжил у Кардозу маленькую и очень неустойчивую лодку и пересел в нее со своим малолетним сыном. Он уже убил двух черепах и вытаскивал третью, когда потерял равновесие; лодка опрокинулась за милю от суши, и ему с ребенком пришлось плыть, спасая свою жизнь, среди многочисленных аллигаторов. В продолжение нескольких дней после этой неудачи старику приходилось сносить жестокий огонь острот своих товарищей. Подобные случаи вызывают только смех у этого чуть ли не земноводного народа.

Людей на Катуа собралось гораздо больше, чем на Шимуни, потому что здесь добавилось население с берегов нескольких соседних озер. Цепь хижин и навесов растянулась на полмили, а у берега бросило якорь несколько больших парусных судов. Команданти был сеньор Маседу, упоминавшийся выше индеец — кузнец из Эги; он поддерживал превосходный порядок в течение всех 14 дней, пока шли раскопки и готовилось масло.

Тут присутствовало также много первобытных индейцев с соседних рек, среди них одно семейство шумана, добродушных, безобидных людей с Нижней Япура. У всех шумана была татуировка вокруг рта, синеватый тон окаймлял губы и с обеих сторон тянулся по щеке к уху. Они были не так стройны, как пасе из семейства Педру-уасу, но черты лица их в такой же мере, как и у пасе, отклонялись от обычного индейского типа. Они отличались сравнительно небольшим ртом, заостренным подбородком, тонкими губами и узким высоким носом. Одна из дочерей, молодая девушка лет 17, была настоящая красавица. Цвет ее кожи приближался к смугловатому оттенку женщин-мамелуку; фигура была почти безукоризненна, а синий рот не обезображивал, но придавал какую-то прелестную законченность ее облику. Шея, запястья и лодыжки были украшены нитками синих бус. Но она была крайне застенчива, никогда не решалась взглянуть в лицо постороннему и ни разу не отходила надолго от отца и матери. Это семейство бесстыдно надул на другой праии какой-то мошенник-купец, и, когда мы приехали, они явились рассказать об этом сеньору Кардозу как делегаду полиции округа. Старик излагал свою жалобу на плохом языке тупи так мягко, без следа гнева, что мы совершенно расположились в его пользу. Но Кардозу ничего не мог поправить; впрочем, он пригласил семейство устроить раншу рядом с нашими, а под конец заплатил старику по самой высокой цене за добытое масло.

На Катуа не только трудились, пожалуй, там даже больше гуляли. Люди пользовались случаем устроить нечто вроде праздника. Каждую погожую ночь на песках собирались группы молодых людей; танцы и игры длились часами. Но оживление, необходимое для этих забав, никогда не возникало без изрядной предварительной выпивки. Девушки были до того застенчивы, что молодые люди не могли раздобыть достаточного числа партнерш, не сопроводив приглашение несколькими бутылками спасительной кашасы. Холодность робких девушек — индианок и мамелуку — неизменно исчезала после небольшой порции крепкого напитка, но поразительно, как много могли они выпить в течение вечера. Застенчивость здесь не всегда признак невинности, потому что женщины-метиски на Верхней Амазонке ведут себя по большей части несколько вольно до того как выходят замуж и начинают.правильную семейную жизнь. Мужчины, по-видимому, не слишком возражают против того, что невесты их родят до замужества ребенка или двух от разных отцов. Замужние женщины блюдут свою репутацию, а если какая-нибудь уж очень распустится, ее весьма строго осуждает общественное мнение. Распущенность, однако, встречается редко, и за каждой женщиной нужно хоть немного да поухаживать, прежде чем она сдастся. Я не наблюдал (хотя довольно долго вращался среди молодежи) какого-либо нарушения пристойности на праиях. Гулянье происходит около раншу, где более солидные жители Эги, мужья с женами и молодыми дочерьми, сидят в гамаках, чинно покуривая длинные трубки, и наслаждаются общим весельем. Ближе к полуночи мы нередко слышали в перерывах между шутками и смехом хриплый рев ягуаров, бродящих по джунглям в середине праии. Среди молодых людей было несколько гитаристов и один заядлый скрипач, так что музыки было вдоволь.

Любимой забавой была пира-пурасея, или рыбья пляска, — первобытная индейская игра, теперь, вероятно, несколько видоизмененная. Молодые мужчины и женщины вперемежку становились кольцом, а один из играющих, стоя в центре, изображал рыбу. Затем все, в том числе и музыканты, шагали гуськом по кругу и пели монотонную, но довольно приятную хоровую песню, слова которой сочинял (по определенной форме) ведущий. Затем все брались за руки и спрашивали того, кто стоял посредине, что он (или она) за рыба, а тот отвечал. Под конец стоявший в середине бросался к кольцу, и если ему удавалось убежать, тот, кто упустил его, становился на его место; потом снова заводили марш и хор, и так игра продолжалась часами. Чаще всего пользовались языком тупи, но иногда пели и разговаривали по-португальски. Детали танца часто менялись: каждому, занявшему место в центре, давали название какого-нибудь животного, цветка или другого предмета. Тут открывалось широкое поле для остроумия в выдумке прозвищ, и некоторые особенно удачные предложения нередко встречались взрывами хохота. Так, например, одного долговязого молодого человека назвали магуари, т.е. серым аистом; какого-то потного сероглазого человека, в профиль до смешного похожего на рыбу, окрестили жараки (вид рыбы), и все приняли это как очень удачную остроту; девочке-мамелуку со светлыми глазами и каштановыми волосами дали галантное имя Роза Бранка, т.е. белая роза; парнишку, недавно опалившего брови при взрыве фейерверка, нарекли Педру Кеймаду (Горелым Петром); короче, каждый получил прозвище, и всякий раз это прозвище вводилось в слова хора, пока все маршировали по кругу.

У нас было большое раншу, сооруженное на одной линии с остальными, около края песчаной отмели, которая довольно круто спускалась к воде. В первую неделю людям в той или иной степени докучали аллигаторы. С полдюжины взрослых пресмыкающихся плавало в лениво текущей мутной воде напротив праии. С тех пор как мы покинули Шимуни, погода становилась все более сухой, течение ослабело, и зной в середине дня был почти непереносим. Но стоило человеку пойти купаться, как к нему тотчас устремлялось одно из голодных чудовищ. Здесь в реку кидали много отбросов, и это, разумеется, привлекало сюда животных. Однажды я развлекался тем, что, набрав за линией раншу полную корзинку мясных остатков, приманивал к себе аллигаторов. Они вели себя совсем как собаки, когда тех кормят: хватали громадными челюстями кости, которые я швырял им, подходили все ближе и с каждым новым куском выказывали еще больше жадности. Их огромная пасть, кроваво-красная внутри и окаймленная длинной бахромой зубов, их неуклюжие формы тела — все это являло картину самого отталкивающего уродства. Раз или два я пустил в аллигаторов хороший заряд дроби, целясь в уязвимую часть их тела — небольшое пространство позади глаз, но это привело лишь к тому, что они хрипло захрюкали и задрожали, а затем тут же бросились ловить новую кость, которую я им швырнул.

С каждым днем эти гости все больше смелели; наконец, они стали до того бесстыдны, что терпеть дальше стало невозможно. У Кардозу был пудель, по имени Карлиту; его прислал из Рио-де-Жанейро какой-то благодарный путешественник, которому Кардозу когда-то помог. Кардозу очень гордился собакой, регулярно стриг ее и поддерживал белый цвет ее шерсти в той мере, в какой это удавалось при помощи мыла и воды. Мы спали в нашем раншу в гамаках, подвешенных между наружными столбами; в середине был разведен большой костер (мы жгли один вид дерева, которого много на берегах реки и которое горит целую ночь), а у огня на маленькой циновке спал Карлиту. Однажды ночью меня разбудил сильный шум. Это Кардозу с громкими проклятиями швырял горящие головни в громадного каймана, который выбрался на берег и полз под моим гамаком (ближайшим к воде) к тому месту, где лежал Карлиту. Собака вовремя подняла тревогу: пресмыкающееся отступило и метнулось вниз, к воде, искры от головешек, летевших ему вслед, отскакивали от его костного панциря. К великому нашему изумлению, животное (мы полагали, что это была та же самая особь) повторило свое посещение на следующую же ночь, придя на этот раз к другой стороне нашего навеса. Кардозу не спал и метнул в зверя острогу, не причинив ему, однако, никакого вреда. После этого случая мы сочли необходимым принять меры к тому, чтобы избавиться от аллигаторов: мы убедили нескольких мужчин, они сели в монтарии и, потратив день, убили кайманов.

В продолжение 14 дней нашего пребывания на Катуа молодые люди совершили несколько охотничьих экспедиций, и я обычно принимал в них участие, разделяя все удовольствия. Кроме того, это была единственная возможность пополнить мои коллекции во время пребывания на голых песках праии. Во время двух таких экспедиций имели место происшествия, о которых стоит рассказать.

Первая экспедиция во внутреннюю часть лесистого острова Катуа оказалась не очень успешной. Нас было 12 человек, и вое были вооружены ружьями и длинными охотничьими ножами. Задолго до восхода солнца мои друзья подняли меня с гамака, где я лежал, как обычно, в том же платье, которое носил днем; каждый из нас выпил по чашке кашасы с имбирем (как заведено было на песчаных отмелях ранним утром), и мы отправились в поход. Месяц на ущербе все еще светил в ясном небе, и глубокая тишина охватывала спящий лагерь, лес и реку. По линии ранту мерцали костры — их разводила каждая группа для себя, чтобы сушить черепашьи яйца, предназначенные для еды; яйца были разложены на небольших деревянных подставках над дымом. Расстояние до леса от того места, откуда мы шли, составляло около 2 миль, и почти весь путь проходил по песчаной отмели, к тому же очень широкой; самая высокая часть ее, покрытая зарослью низкорослых ив, мимоз и злаков, находилась неподалеку от наших раншу. Мы порядком замешкались в пути, и рассвет застал нас еще в дороге; ступать босыми ногами по песку в этот ранний час было довольно холодно. Как только наш глаз приобрел способность различать окружающее, мы увидели, что поверхность праии испещрена какими-то мелкими черными предметами. Они оказались только что вылупившимися черепахами аиюса, которые шли напрямик к воде, преодолевая расстояние не, меньше мили. Молодое животное этого вида можно отличить от большой черепахи и тракажа по краям грудного щита, которые выступают с обеих сторон, так что ползущая черепаха прочерчивает две параллельные линии на песке. Рот у этих маленьких созданий всегда полон песка, и обстоятельство это объясняется тем, что они должны пролагать себе путь через многие дюймы песка, чтобы выбраться на поверхность, вылупившись из зарытых яиц. Занятно было наблюдать, с каким упорством они вновь и вновь поворачивались в сторону далекой реки, после того как мы брали их в руки и ставили на песок в противоположную сторону головой. Мы видели также несколько скелетов большого каймана (у некоторых почти полностью сохранился роговой и костный покров), погребенных в песке; они напомнили мне об окаменелых остатках ихтиозавров в лейасовых пластах[42] голубого ила. Я заметил место, где лежал один скелет с хорошо сохранившимся черепом, и на следующий день вернулся, чтобы достать скелет. Этот экземпляр хранится теперь в коллекции Британского музея. Кроме того, на песке попадалось много следов лап ягуара.

Мы вступили в лес, когда солнце показалось над верхушками деревьев где-то далеко вниз по реке. Вскоре отряд разделился; я остался с той частью, которую вел Бенту, плотник из Эги, отличный знаток леса. После короткого перехода мы очутились на поросшем травой берегу прекрасного маленького озера с чистой темной водой, на поверхности которой плавали густые заросли водяных лилий. Перебравшись через мутный ручей, впадающий в озеро, мы оказались на рестинге, т.е. на косе, по обе стороны которой находилась вода. Для того чтобы не заблудиться, достаточно было не упускать из виду воду с той или с другой стороны — все прочие предосторожности оказывались ненужными. Подлеска в лесу было довольно мало, и идти было легко. Мы отошли еще совсем недалеко, когда сверху, с деревьев, послышался мягкий протяжный свист, выдававший присутствие мурумов (гокко). Кроны деревьев в 100 или более футах у нас над головой были до того тесно переплетены, что разглядеть птиц было трудно; однако опытный глаз Бенту выследил их. Раздавшийся выстрел выбил из стаи красивого самца, а остальные улетели и сели неподалеку; оказалось, что это вид, у которого самец имеет круглый красный шарик на клюве (Craxglobicera). Преследуя остальных птиц, мы зашли на большое расстояние от берега в глубь острова; мы двигались в этом направлении три часа, и озеро все время оставалось справа от нас.

Когда мы достигли, наконец, верхнего конца озера, Бенту повел нас влево, поперек рестинги, и вскоре мы вышли на лишенное деревьев пространство, заросшее высокой травой и являвшееся, по-видимому, высохшим ложем другого озера, Нашему предводителю пришлось вскарабкаться на дерево, чтобы определить, где мы находимся, и он выяснил, что это открытое пространство — часть протока, устье которого мы пересекли ниже. Берега были одеты низкими деревьями, которые почти все относились к одному виду — форме арасы (Psidium), а землю покрывал ковер цветущей тонкой и нежной травы. На гладких белых стволах деревьев сидело много малиновых и ярко-зеленых бабочек (Catagrammaperistera, самцов и самок). Я с большим удовольствием увидел впервые редкую и своеобразную зонтичную птицу (Cephalopterusornatus) — вид, который по величине, цвету и общему облику похож на нашу обыкновенную ворону, но украшен хохолком из длинных и изогнутых волосистых перьев с длинными обнаженными стержнями, которые, приподнимаясь, расходятся над головой, точно зонтик с бахромой. С шеи у птицы свешивается своеобразное украшение вроде галстука: оно образуется густым покровом из блестящих сине-стального цвета перьев, которые растут на длинном мясистом выросте, или лопасти. Лопасть связана (как я обнаружил, вскрывая образцы) с необыкновенным развитием трахеи и голосовых органов, чему птица, без сомнения, обязана своим удивительно низким, громким и протяжным, как у флейты, криком. Индейцы называют это странное существо уира-мимбеу, или птицей-дудочником, за звук его голоса. Мы замерли на некоторое время, и нам посчастливилось услышать пение птицы. Она вся как-то вытягивается вверх на ветке, широко раскрывает свой зонтик-хохолок, раздувает блестящую грудку и трясет ею, а затем, испуская громкий пронзительный крик, медленно склоняет голову вперед. Мы добыли пару птиц, самца и самку; у самки хохолок и грудная складка находились лишь в зачаточном состоянии, и вообще она была окрашена скромнее, чем самец. Область распространения этой птицы, по-видимому, полностью ограничивается равнинами Верхней Амазонки, и к востоку от Риу-Негру она не встречается.

Бенту и остальные наши друзья разочаровались, не находя больше ни гокко, ни какой-либо иной дичи, и решили повернуть назад. Достигнув окраины леса, сели и пообедали в тени: у каждого был с собой мешочек с несколькими горстями фариньи и куском вяленой рыбы или жареной черепахи. Мы ожидали, что наши товарищи из другого отряда присоединятся к нам в полдень, но, прождав до часу дня и никого из них не увидев (оказалось, что они за час или два до того уже вернулись к хижинам), мы направились через праию к лагерю. Тут возникло непредвиденное препятствие. Солнце весь день сияло с безоблачного неба, и ни малейшее дуновение ветерка не смягчало жар его лучей, поэтому пески до того накалились, что ступать по ним босыми ногами стало немыслимо. Самые загрубелые подошвы в нашем отряде не могли выдержать прикосновения к раскаленной земле. Мы предприняли несколько попыток — попробовали бежать, обмотали вокруг ступней прохладные листья Heliconia, но сколько-нибудь существенно продвинуться вперед нам не удавалось. Не было иного способа попасть обратно к нашим друзьям до наступления ночи, как только обойти праию кругом, сделав крюк около 4 миль и ступая по воде или влажному песку. Добраться до воды было нетрудно, так как с этой стороны песчаной отмели находились густые заросли цветущих кустарников тинтарана, настой листьев которых употребляется как черный краситель. Пройдя несколько миль по тепловатой мелкой воде под палящими отвесными лучами, усталые и нагруженные ружьями, со стертыми ногами, мы ощущали все что угодно, только не удовольствие. Впоследствии, однако, я не чувствовал никакого недомогания. Всякий, кто ведет эту вольную и дикую жизнь на реках, приобретает самое крепкое здоровье.

Вторая охотничья экскурсия, о которой я упоминал, была предпринята мной с тремя дружелюбно настроенными молодыми метисами. Двое из них — Жуан и Зефирину Жабути — были братья: прозвище Жабути, т.е. черепаха, приобрел их отец за свою медлительную походку, и оно, как то обычно бывает в этой стране, со временем перешло в фамилию. Третий был Жозе Фразан, племянник сеньора Кризостому из Эги, энергичный, разумный и мужественный молодой человек, которого я высоко ценил. Он был почти белый: отец его португалец, а мать мамелука. Нас сопровождали индеец по имени Лино и мальчик-мулат, в обязанность которого входило нести нашу добычу.

Предполагаемое место нашей охоты на этот раз лежало за рекой, милях в 15. Мы выехали в маленькой монтарии в 4 часа утра, опять-таки пока лагерь еще спал, и довольно быстро пошли вверх по северному рукаву Солимоинса, тому, который проходил между островом Катуа и левым берегом реки. На северном берегу острова находился широкий песчаный пляж, достигавший его западной оконечности. Вскоре после рассвета мы добрались до места назначения — до берегов Карапанатубы, протока шириной ярдов в 150, который, подобно уже упомянутому Анана, соединяется с Купийо. По пути нам пришлось перейти к другому берегу реки, которая имела здесь почти 2 мили в ширину. Как-то раз на рассвете мы видели, как кайман схватил около поверхности крупную рыбу тамбаки; пресмыкающемуся было, по-видимому, нелегко удержать добычу, потому что он высовывался из воды, вскидывая зажатую в пасти рыбу, и поднимал страшные волны. Меня очень поразил также внешний вид некоторых водоплавающих птиц с очень длинной змеевидной шеей (Plotusanhinga). Иногда нечто такое длинное и змеевидное внезапно появлялось над зеркальной гладью воды, извиваясь до вышины целых полутора футов, и сперва я с трудом верил — до того обманчиво было впечатление сходства со змеей, — что это шея птицы; впрочем, вскоре она исчезала из виду, вновь уходя под воду.

Мы подошли к берегу в самом заброшенном и унылом уголке, вышли на низменную песчаную отмель, покрытую кустарниками, привязали монтарию к берегу, а затем, приготовив весьма скудный завтрак из жареной рыбы и маниоковой крупы, подвернули штаны и углубились в густой лес, который здесь, как и повсюду в других местах, вздымался высокой стеной листвы с узкой полоски пляжа. Мы с Жуаном Жабути во главе направились прямо в глубь местности, через каждые несколько шагов обламывая ветки с низких деревьев, чтобы по этим приметам найти обратную дорогу. Местность была совершенно незнакома моим спутникам, а так как она лежала на берегу, где не обитало, пожалуй, ни одно человеческое существо на протяжении целых 300 миль, то заблудиться значило бы погибнуть без помощи. В то время я не задумывался еще над опасностью похищения нашей лодки проплывающими мимо индейцами, так как лишь впоследствии я узнал, что безнадзорные монтарии никогда нельзя считать в безопасности даже в гаванях деревень: индейцы, должно быть, рассматривают их как общую собственность и крадут без зазрения совести. Никакие предчувствия не омрачали той беспечности, с какой мы шагали вперед, предвкушая веселый день охоты.

Полоса леса, по которой мы шли, представляла собой игапо, но на возвышенностях были участки, которые в паводковый сезон покрывались водой лишь на несколько дюймов. Смешавшиеся в беспорядке величественные деревья были одеты фестонами, канатами, циновками и лентами бесконечно разнообразных деревянистых и суккулентных вьющихся растений. Чаще других пальм встречалась высокая Astrocaryum jauarl, опавшие шипы которой заставляли нас тщательно выбирать свой путь по земле, поскольку все мы шли босиком. Зеленого подлеска тут было немного, разве что кое-где рос бамбук: его перистая листва и тернистые коленчатые стволы образовали непроходимые чащи, которые мы неизменно вынуждены были обходить кругом. Повсюду в других местах земля была завалена гниющими плодами, гигантскими стручками, листьями, сучьями и стволами деревьев, и все это оставляло впечатление одновременно и кладбища и места рождения великого мира растительности, царившего наверху. Иные деревья достигали невероятной высоты. Мы встретили по пути много экземпляров моира-тинги, цилиндрические стволы которой — я не решусь сказать, как велики они были в окружности, — уходили вверх и терялись среди вершин низких деревьев, так что иногда даже нижние ветви были скрыты от нашего взора. Другое очень большое и замечательное дерево называлось асаку (Sapiumb aucuparium). На Амазонке путешественник наверняка услышит немало о ядовитых свойствах соков этого дерева. Говорят, если кору его надрезать ножом, из нее выделяется млечный сок, который не только действует как смертельный яд, будучи принят вовнутрь, но и причиняет неизлечимые язвы, если даже просто капнет на кожу. Мол спутники всегда обходили асаку, когда оно встречалось на нашем пути. Дерево выглядит достаточно безобразно и уже потому могло заслужить дурную славу: кора у него темно-оливкового цвета и усеяна короткими и острыми, ядовитыми на вид шипами.

Пройдя с полмили, мы вышли к сухому руслу, где увидели сперва давние следы ног тапира, а вскоре вслед за тем на краю странной круглой ямы, полной мутной воды, — свежие следы ягуара. Едва только было сделано это последнее открытие, среди кустов на верху отлогого склона на другой стороне высохшего протока послышался шелест. Мы ринулись вперед, однако слишком поздно, так как животное за несколько минут умчалось далеко от нас. Было ясно, что, подходя, мы спугнули ягуара, утолявшего жажду у ямы с водой. Несколькими шагами дальше мы увидели искалеченные остатки аллигатора (жакаре-тинга). Все, что от него сохранилось, — голова, передние конечности и костный панцирь, но мясо было совсем свежее, а вокруг скелета виднелось множество следов лап ягуара, так что не оставалось сомнения в том, что аллигатор составил главную часть завтрака животного. Мои спутники тут же принялись искать гнездо аллигатора — присутствие пресмыкающегося так далеко от реки можно было объяснить только материнской заботой о яйцах. Действительно, мы нашли гнездо в нескольких ярдах от останков. Это была коническая куча сухих листьев, в середине которой оказалось зарыто 20 яиц. Яйца были эллиптической формы, значительно крупнее утиных и в чрезвычайно твердой скорлупе, плотной, как фарфор, но очень неровной снаружи. Если их тереть одно о другое, раздается громкий звук, и говорят, что, потирая таким образом друг о друга два яйца, в лесу игапо легко отыскать аллигатора-матку, так как она никогда не уходит далеко и звуки эти привлекают ее.

Я положил полдюжины яиц аллигатора в мой ягдташ как образцы, и мы продолжали наш путь. Лино, который шел теперь первым, вдруг отпрянул назад, воскликнув: «Жарарака!» Это -название ядовитой змеи (из рода Craspedocephalus), которой туземцы боятся куда больше, чем ягуара или аллигатора… Змея, которую увидел Лино, лежала свернувшись у подножия дерева и была едва заметна, так как краски ее тела сливались с цветами опавших листьев. Ее отвратительная плоская треугольная голова, соединенная с телом тонкой шеей, была приподнята и обращена к нам. Фразан убил змею зарядом дроби, разнеся ее на куски и погубив, к моему сожалению, ценность ее как образца. Идя дальше, мы вели разговор о жарараках, и каждый из нашего маленького отряда был готов присягнуть, что эта змея нападает на человека, не будучи вызвана на то, и бросается на него со значительного расстояния, когда тот приближается. Я же за мои ежедневные

прогулки в лесу встречал много жарарак и раз или два чуть не наступил на них, но никогда не видал, чтобы они пытались прыгнуть. По некоторым вопросам свидетельство туземцев дикой страны совершенно ничего не стоит. Укус жарараки обычно смертелен. Мне известно четыре или пять случаев смерти и только один не оставляющий сомнений случай выздоровления после укуса; правда, человек остался тогда хромым на всю жизнь.

Мы прошли по довольно возвышенной и сухой местности около мили, а затем спустились (всего на 3-4 фута) к сухому ложу другого протока. В нем, как и в предыдущем русле, были прорыты круглые ямы, полные мутной воды. Ямы встречались с промежутками в несколько ярдов и имели такой вид, будто сделаны рукой человека. Самые маленькие имели около 2 футов, самые большие — 7-8 футов в поперечнике. Когда мы подходили к одной из самых крупных ям, я был поражен, увидев ряд больших змеевидных голов, качавшихся над ее поверхностью: это были электрические угри. По-видимому, круглые ямы были вырыты этими животными, постоянно описывающими круги во влажной, илистой почве. Глубина ям (иные были не менее 8 футов глубиной), без сомнения, также объяснялась движением угрей в мягкой почве, и именно благодаря своей глубине они не высыхали в погожий сезон вместе со всем протоком. Таким образом, в то время как аллигаторы и черепахи в этой громадной затопляемой лесной области уходят в засушливый сезон в крупные водоемы, электрические угри сами устраивают себе маленькие бассейны.

Теперь каждый из моих спутников срезал по крепкой жерди, и все принялись изгонять угрей, чтобы добраться до других рыб, которыми, как мы обнаружили, изобиловали прудки. Я немало позабавил всех, показав, как электрический удар от угрей может передаваться от одного человека к другому. Мы взялись за руки цепочкой, и я прикоснулся к голове самой крупной и живой из этих рыб кончиком охотничьего ножа. Мы выяснили, что опыт этот не удается больше трех раз с одним и тем же угрем, вынутым из воды: в четвертый раз удар едва ощущался. Вся рыба, оказавшаяся в ямках (помимо угрей), принадлежала к одному виду — мелкой форме акари (Loricaria), группы, представители которой снабжены полным костным покровом. Лино и мальчик нанизали их, проткнув жабры, на тонкие сипо и развесили на деревьях, чтобы захватить на обратном пути в конце того же дня.

Покинув ложе протока, мы пошли дальше, все время сохраняя направление в глубь местности и ориентируясь по солнцу, которое просвечивало теперь сквозь густую листву над головой. Около 11 часов мы увидели в лесу перед нами просвет и вскоре вышли на берег довольно большого водоема. Это было одно из тех внутренних озер, которых так много в этой области. Береговая кромка была приподнята на несколько футов и полого спускалась к воде; землю, твердую и сухую до самой воды, покрывала кустарниковая растительность. Мы обошли кругом все озеро и обнаружили, что деревья на берегах населены гокко, присутствие которых выдавал, как обычно, особенный крик, ими испускаемый. Мои спутники подстрелили двух птиц. В дальнем конце озера находилось глубокое русло; мы проследили его на протяжении около полумили и нашли, что оно соединяется с другим, меньшим водоемом. Этот второй водоем, очевидно, кишел черепахами, потому что мы видели много мордочек, которые показывались над поверхностью воды; на большом озере мы ничего подобного не видели, вероятно, оттого, что наделали много шуму, когда радовались нашему открытию, подходя к берегам. Мои друзья условились тут же вернуться к этому водоему, когда кончат собирать. яйца на Катуа. Возвращаясь по пространству между двумя водоемами, мы услыхали шум, поднятый обезьянами на вершинах деревьев у нас над головой. Охота за ними заняла немало времени. Наконец, Жозе выстрелил в одну из отставших от стаи обезьян и ранил ее. Она довольно ловко вскарабкалась к густой части дерева, и свалить ее вниз ни вторым, ни третьим выстрелом не удалось. Затем бедное изувеченное создание дотянулось руками до одной из самых верхних веток, и мы вскоре увидели, как оно сидело там, ковыряясь во внутренностях, — вылезших из раны в животе, — раздирающее душу зрелище. Высота над землей сука, на котором сидела обезьяна, была никак не менее 150 футов, и видеть ее мы могли, только стоя прямо под ней и глядя вверх. Наконец, мы убили ее, зарядив лучшее наше ружье и оперев ствол о дерево для устойчивого прицела. Несколько дробинок вошло в подбородок обезьяны, и она с воплем упала кубарем на землю. Несмотря на то что именно я сделал последний выстрел, животное это не досталось на мою долю, когда делили добычу в конце дня. Теперь я жалею, что не сохранил шкуру, так как обезьяна относилась к очень крупному виду капуцинов, которого я ни разу не встречал впоследствии.

Только около часу дня мы добрались до места, где в первый раз наткнулись на берега большого озера. До сих пор охота у нас шла неважно, поэтому, когда мы позавтракали остатками жареной рыбы и фариньи и выкурили сигареты (прибор для их изготовления вместе с бамбуковой трутницей и огнивом каждый всегда захватывает с собой в эти экспедиции), то направились через лес в другом (западном) направлении в попытке отыскать лучшее место для охоты. Мы утолили жажду озерной водой, которая, к моему удивлению, оказалась совершенно чистой. В этих водоемах, разумеется, иногда вследствие движений аллигаторов и других обитателей вода на время взбаламучивается тонким илом, который лежит на дне, но я ни разу не наблюдал на ее поверхности ни какого-либо налета Conferva (одноклеточных водорослей), ни следов масла, выдающих животное разложение, и никогда не ощущал никакого зловония. Вообще вся эта равнина не покрыта губительными болотами, вызывающими малярию, а представляет собой в сухой сезон (а также и во влажный) самую здоровую страну. Как сложны должны быть естественные процессы самоочищения в этих изобилующих жизнью водах!

На новом пути нам пришлось прорезать дорогу сквозь длинную полосу бамбукового подлеска, и, будучи не так осторожен, как мои спутники, я не раз наступал на кремнистые шипы, упавшие с кустарников; дело кончилось тем, что я совсем захромал, так как один шип глубоко вошел мне в подошву ноги. Мне пришлось остаться, и со мной остался индеец Лино. Заботливый малый промыл мои раны своей слюной, положил на них куски иски (войлокообразного вещества, производимого муравьями), чтобы остановить кровь, и перевязал ноги тугим лыком, которое вырезал из коры дерева монгубы, взамен обуви. Он проделывал все это очень терпеливо и с большим искусством, но был так скуп на слова, что мне едва удавалось получать от него ответы на вопросы, которые я ему задавал. Когда он все это проделал., я оказался в состоянии довольно проворно ковылять. Индеец, выполняя такого рода работу, никогда не думает о вознаграждении. У негров-невольников и метисов я столь полного бескорыстия не находил. Нам пришлось два часа ожидать возвращения наших спутников; часть этого времени я оставался совсем один, так как Лино отправился в джунгли за пекари (вид дикой свиньи), который подошел близко к тому месту, где мы сидели, но, завидев нас, хрюкнул и кинулся в заросли. Наконец показались наши друзья, нагруженные дичью: они подстрелили 12 гокко и двух кужубимов (Penelopeplpile), красивых черных кур с белой головой, которые ведут древесный образ жизни, подобно остальным представителям.той же группы куриных, населяющим южноамериканские леса. Они открыли третий водоем со множеством черепах. В это время к нам присоединился Лино; он упустил пекари, но взамен подстрелил куанду, или дикобраза. Мальчик-мулат поймал на озере прелестную водяную птичку вида чомги. Она была, немного меньше голубя и имела заостренный клюв; ноги ее были снабжены многочисленными сложными складками или оборками на коже вместо перепонок и очень походили на ноги ящериц-гекконов. Птицу эту долгое время спустя держали как ручную в доме Жабути в Эге, где она привыкла плавать в обыкновенной миске с водой и стала всеобщей любимицей.

Мы направились теперь обратно к берегу реки и после утомительного перехода в 5-6 миль добрались до нашего челна в половине шестого, т. е. незадолго до заката. На Катуа все считали, что день охоты у нас прошел необыкновенно удачно. Я не знаю случая, чтобы какой-нибудь небольшой отряд добыл за один день так много дичи в этих лесах, где животные повсюду распределены так редко и скудно. Мои спутники были в восторге и, приближаясь к лагерю на Катуа, подняли настоящий переполох своими гребками, возвещая об успешном возвращении и распевая во все горло одну из диких хоровых песен амазонских лодочников.

3 ноября, по окончании раскопок яиц и приготовления масла, мы покинули Катуа. Карепира, присоединившийся теперь к отряду Кардозу, открыл во время одной из своих рыболовных экспедиций на расстоянии около 12 миль еще одно богатое черепахами озеро, и мой друг решил до возвращения в Эгу отправиться туда с сетями и обойти с ними озеро, как мы это делали прежде на Анингале. Несколько мамелукских семейств из Эги просили взять их с собой, желая разделить и труды и добычу; семья шумана тоже присоединилась к нам, и таким образом составился большой отряд, насчитывавший в общем 8 челнов и 50 человек.

Летний сезон подходил теперь к концу; река поднималась, в небе почти постоянно клубились облака, часто шли дожди. Москиты, которых мы не чувствовали в лагере на песчаных отмелях, стали теперь досаждать. Мы пошли на веслах вверх по северо-западному протоку и в 10 часов вечера достигли мыса около верхней оконечности Катуа. Очень широкий пляж нетронутого белого песка простирался тут в самый лес, где образовал округлые холмы и овраги вроде песчаных дюн, покрытые характерной растительностью — жесткими, похожими на тростник травами и низкими деревьями, опутанными лианами и перемежающимися с карликовыми тернистыми пальмами из рода Bactris. Мы расположились на ночь на песках, найдя, к счастью, свободное от москитов местечко. Для ночлега устроили себе сводчатые настилы из толду (навесов из.марантового листа) собственных челнов, укрепив края их в песке. Никому, однако, не хотелось спать, и после ужина все уселись или улеглись вокруг больших костров и принялись развлекаться. Среди нас находился скрипач; в перерывах между теми жалкими мелодиями, которые он играл, мы коротали время за обычной забавой — слушали разные истории о том, как один едва спасся от ягуара, другой — от аллигатора и т.д. Среди нас были отец и сын, которые в прошлом году имели столкновение с аллигатором у праии, только что нами оставленной. Когда сын купался, зверь схватил его за бедро и утащил под воду; услышав крик, отец сбежал к воде и нырнул за хищником, который все дальше уходил со своей жертвой. Кажется почти невероятным, что человек мог догнать и одолеть большого каймана в его родной стихии, но в данном случае обстояло дело именно так: человек настиг животное и, вдавив большой палец руки в его глаз, принудил отпустить добычу. Парнишка показывал нам следы зубов аллигатора на бедре. Мы не спали до полуночи, слушая эти рассказы, и подогревали беседу, то и дело попивая жженный ром. Большое неглубокое блюдо наполнили напитком и зажгли; ром горел так несколько минут, пламя гасили, и каждый сам погружал свою чашку в сосуд.

Один за другим люди засыпали, и тихий рокот беседы тех немногих, кто еще не спал, нарушался лишь ревом ягуаров в джунглях за фурлонг от нас. Там был не один, а несколько ягуаров. Люди постарше не на шутку встревожились и принялись разжигать новые костры вокруг лагеря. Я читал в книгах о путешествиях, что тигры приходят греться к огню, который разводят на привале, и надеялся, что мое горячее желание стать очевидцем такого зрелища сбудется в эту ночь. Однако судьба не оказалась столь благосклонна ко мне, несмотря на то что я улегся спать последним, а постелью мне служил голый песок под маленьким сводчатым настилом, открытым с обеих сторон. И все-таки ягуары подходили ночью, должно быть, очень близко, потому что в двух десятках ярдов от того места, где мы ночевали, оказались свежие их следы. Утром я прошелся по опушке джунглей и убедился, что следы на песчаной почве были очень многочисленны и скучены.

Мы провели здесь четыре дня, и нам удалось добыть сотни черепах, но мы вынуждены были дважды ночевать в протоке Карапанатуба. Первая ночь прошла довольно приятно, так как погода стояла ясная, и мы разбили лагерь в лесу, устроив большие костры и развесив гамаки между деревьями. Вторая ночь была одной из самых ужасных, какие только я проводил. В воздухе стояла духота, и около полуночи начался моросящий дождик, продолжавшийся до утра. Сначала мы пытались укрыться от него под деревьями. Развели несколько больших костров, озаривших кровавыми отблесками великолепную листву в густом мраке вокруг нашего лагеря. Тепло и дым разогнали москитов, но дождь продолжался, так что под конец все насквозь промокло, и нам оставалось только бежать в челны с вымокшими гамаками и платьем. Во всей нашей флотилии было слишком мало места, чтобы столько народу могло улечься, растянувшись во весь рост; кроме того, стояла кромешная тьма, и в неразберихе совершенно невозможно было добраться до сухого платья. Так мы и лежали, сжавшись, как могли, поудобнее, изнемогшие от усталости и беспрестанно изводимые тучами москитов. Я спал на скамье под парусом, в прилипшей к телу одежде, и к вящему моему неудобству рядом со мной лежала девушка-индианка из домочадцев Кардозу: кожа у нее была обезображена болезненными черными пятнами, а толстое платье, не стиравшееся все то время, что мы путешествовали (18 дней), испускало самое отвратительное зловоние.

Ночь 7 ноября мы приятно провели на гладких песках, где ягуары вновь устроили нам серенады; на следующее утро началось наше обратное плавание в Эгу. Сначала мы обогнули верхнюю оконечность острова Катуа, а затем пошли к правому берегу Солимоинса. Река здесь достигала громадной ширины, а течение в середине было до того сильно, что со стороны наших гребцов требовались самые напряженные усилия, чтобы нас не снесло на целые мили вниз по реке. Ночью мы достигли Жутеки, маленькой речки, которая при впадении в Солимоинс течет по руслу столь узкому, что, казалось, человек может перепрыгнуть через него, но на фурлонг в глубь местности русло расширяется в порядочное озеро, имеющее несколько миль в окружности. Мы снова ночевали в лесу и опять страдали от дождя и москитов, но на этот раз мы с Кардозу предпочли остаться на месте, нежели смешаться с дурно пахнущей толпой в лодках. Когда забрезжил серый рассвет, дождь шел все так же равномерно, а небо было сплошь темно-серым; зато стояла восхитительная прохлада. Мы забросили в озеро сеть и вытащили изрядное количество прекрасной рыбы на завтрак. В верхнем конце озера я видел местный дикорастущий рис.

Погода прояснилась к 10 часам утра. В 3 часа дня мы подошли к устью Каямбе, другого притока, гораздо меньшего, чем Жутека. И здесь при впадении в Солимоинс русло очень узкое, но в глубине местности река разливается до громадных размеров, образуя озеро (я смело рискну употребить это слово), имеющее десятки миль в окружности. Даже будучи подготовлен к такого рода неожиданностям, на этот раз я был просто ошеломлен. Целый день шли на веслах вдоль однообразного берега, и перед нами катил свои мутные волны унылый Солимоинс, имеющий здесь от 3 до 4 миль в ширину. Подойдя к тому месту, где в стене глинистого берега имелся небольшой разрыв, мы увидали мрачный узкий проток, осененный с обеих сторон стеной леса; вошли в него, и через 200-300 ярдов перед нами вдруг раскрылась великолепная водная ширь. Пейзаж на Каямбе весьма живописен. Видневшиеся два берега озера возвышенны и одеты сумрачным лесом, на фоне которого там и сям разбросаны по зеленому расчищенному клочку земли беленые дома поселенцев. Разительный контраст с этим темным, неровным лесом составляет веселая ярко-зеленая листва лесов на многочисленных островках, которые подобно надводным садам покоятся на поверхности озера. Островки населены стаями уток, аистов и белоснежных цапель, а когда мы проплывали мимо, оттуда доносился гомон попугаев в сопровождении звонкого хора тамбури-пара. Звуки эти действовали как-то радостно после гнетущей тишины и безжизненности лесов, окаймляющих главную реку.

Мы с Кардозу пересели в маленькую лодку и переправились через озеро, чтобы посетить одного поселенца, а когда на обратном пути мы находились в середине озера, внезапно поднялся сильный попутный ветер, и целый час нам грозила серьезная опасность утонуть. Ветер сорвал настилы и циновки и поднял пену на воде, волны вздымались очень высоко. К счастью, наша лодка была превосходной конструкции — она имела подъем к носу, и, умело правя рулем, мы ухитрялись идти впереди волн, поднимавшихся над лодкой, и избегали их, так что вода почти не захлестывала нас. На закате мы добрались до нашей игарите, а затем как можно быстрее пошли к Курубару за 15 миль, чтобы расположиться там на ночь на песках. Мы подошли к праии в 10 часов. Теперь вода далеко забиралась по наклонному пляжу, а на следующее утро, пройдясь с сетью, мы обнаружили, что рыба начала сильно уменьшаться в числе. За завтраком Кардозу и его друзья довольно уныло толковали об уходе радостного верана и наступлении мрачного и голодного зимнего сезона.

В 9 часов утра 10 ноября снизу вверх по течению реки задул легкий ветерок, и все, у кого были паруса, подняли их. В первый раз за всю поездку нам представился случай пустить в ход паруса — до того продолжительно здесь, в верховьях реки, бывает затишье. Мы весело понеслись вперёд и вскоре вошли в широкий проток между Бариа и материком на южном берегу. Ветер нес нас прямо в устье Тефе, и в 4 часа дня мы бросили якорь в гавани Эги.