"Джэксон остается в России" - читать интересную книгу автора (Свиридов Георгий Иванович)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Мистер Норисон не ошибся. В первом же матче, который состоялся в Бруклине, молодой боксер блеснул своим талантом. Стремительный и неутомимый, он в первых же раундах своей четкой защитой сбил с толку могучего «молотобойца» Гренвиля. Того самого Гренвиля, который хвастался своей огромной силой, повторяя, что отработкой техники, и особенно элементов защиты, увлекаются, как правило, только трусоватые или немощные. Свою аргументацию Гренвиль подтверждал делами на ринге. Открыто пренебрегая защитой, он шел на противника, как железный таран, пробивая любую оборону своими мощными прямыми ударами, о которых ходили легенды, что каждый из них страшнее пушечного ядра.

Дружки «молотобойца», а с ними за одно и бруклинские знатоки бокса были явно ошеломлены, когда во втором раунде на полу оказался их любимец. Одни не поверили своим глазам, а другие сочли точный удар Сиднея чистой случайностью. «Молотобоец» сейчас покажет себя! Он разделает под орех мальчишку! Однако этим предсказаниям не суждено было сбыться. Бешеные броски «молотобойца» разбивались о стойкую защиту Сиднея.

Внешне Сидней выглядел по сравнению с потерявшим самообладание Гренвилем кротким и невозмутимо спокойным. Бой с громадным рыжеволосым ирландцем, казалось, доставлял ему удовольствие. Он, как бы играя, легко уклонялся от очередного броска «молотобойца» и, когда тот по инерции пролетал мимо, наносил сильные короткие удары. Внешне они не были эффектными. Многие их даже и не замечали. Но от них, точных и сильных, Гренвиль оказывался на полу.

К концу третьего раунда превосходство техники над грубой физической силой было настолько очевидным, что в зрительном зале стали раздаваться насмешливые возгласы:

– Малыш, пожалей взрослого дядю!

Судья на ринге после очередного падения «молотобойца» вынужден был остановить поединок и присудить победу Сиднею Джэксону ввиду явного преимущества. Такое решение оказалось не по душе Гренвилю. Тяжело дыша, как загнанная лошадь, он вступил в пререкания с судьей. «Молотобоец» не хотел признать свое поражение. Судья сделал ему замечание. Под одобрительные крики своих поклонников Гренвиль, размахивая руками, стал кричать на судью. Сидней пожал плечами и отошел в сторону, наблюдая, как судья и боксер в энергичных выражениях выясняют свои отношения.

Через канаты на ринг перелезли два рослых полицейских. Красноречиво размахивая дубинками, они вежливо предложили разбушевавшемуся боксеру покинуть помещение:

– Представление окончено, сэр!

В раздевалке мистер Норисон сдержанно похвалил Сиднея, а Максуэлл превратился в заботливую няню. Он расшнуровал Сиду перчатки, размотал бинты, помог разуться и, радостно похлопывая по плечу, проводил в душевую:

– Ты сегодня молодчина! Давно я не видел такого боя. Восхитительно! Порадовал ты меня, словно тысячу долларов подарил.

– Подожди, старина, будут и доллары.

– Да разве в них счастье, Сидди? Здоровье и сила не оцениваются чековыми бумажками. А талант? Талант, мальчик, – это вместе со здоровьем и силой бесценное состояние! Вот чем ты обладаешь.

Пока боксер и тренер мылись в душе и одевались, мистер Норисон занимался бухгалтерией. Приобретая еще одного боксера, чей талант был бесспорен, но, как неотшлифованный алмаз, пока не имел должной цены, мистер Норисон решил сначала создать молодому спортсмену имя, «отшлифовать» его в нескольких матчах с известными боксерами. Антрепренер знал, что организовать подобные встречи – дело далеко нелегкое, ибо каждый профессионал был весьма щепетилен в выборе своего противника и соглашался выступать только с равным или старшим по титулу. В этом заключалась своя логика: в случае поражения можно легко его объяснить и объявить о намерении взять реванш. Бой же с новичком в случае поражения грозил весьма печальными последствиями, падением репутации.

Однако Норисон, зная, что каждый профессионал жаждет как можно больше заработать, предлагал им независимо от результата матча три четверти гонорара. На эту приманку клюнули многие. Имя Джэксона еще ничего не говорило, и, вполне естественно, у мастеров кожаной перчатки вспыхивало желание подзаработать, сорвать легкий куш, отколотив зеленого новичка.

Мистер Норисон выбирал Джэксону наиболее именитых противников, обладающих титулами чемпионов города, штата. Давая им высокие гонорары, он сам не оставался в накладе, компенсируя расходы ставками в тотализаторе. Уж он-то знал, кто окажется победителем и на чье имя можно ставить!

Победы Джэксона следовали одна за другой. Сидней нокаутирует «тигра» из Пенсильвании, выигрывает матч в Кливленде, заставляет отказаться от продолжения поединка длиннорукого «гориллу» из штата Нью-Джерси. Успех сопутствовал ему, судья на ринге неизменно поднимал вверх перчатку Сида:

– Победил Джэксон!

Многие профессиональные боксеры стали завидовать успехам молодого спортсмена. «Парню улыбается судьба», – говорили одни. «Парню просто везет!» – вторили им другие. Но только антрепренер, тренер и очень немногие из близких знали секрет «везучести» Джэксона. Он тренировался ежедневно. Его тренировки измерялись часами. Кроме того, на следующий день после боя он не бездельничал, как другие, а проводил активный отдых: колол дрова, пилил бревна или совершал многочасовые загородные прогулки.

Олт-Гайтман всячески стремился удержать Сида в мастерской. Имя молодого боксера служило отличной рекламой. О каждом его поединке писали в спортивных отчетах. Журналисты не бескорыстно восхищались талантом Джэксона. За каждую строчку, помимо основной платы, они получали двойной гонорар от мистера Норисона. И Олт-Гайтман старательно вырезал репортажи и статьи, в которых упоминался его рассыльный Сидней Джэксон, и подклеивал их в страницы альбомов мод, которые лежали на столе к услугам заказчиков.

Но Сид появлялся в мастерской ателье все реже и реже. Сначала он отвоевал время на тренировку, потом договорился с Олт-Гайтманом о том, что накануне состязаний также не будет работать. Потом не приходил по неделям. Популярность Джэксона как боксера росла с каждым новым поединком, и старик скрепя сердце шел на уступки, соглашаясь на все, лишь бы только совсем не упустить доходную рекламу. Готовые костюмы стали разносить заказчикам другие рабочие мастерской, ученики, а на долю Сида оставались только именитые, денежные клиенты, те, которыми особенно дорожил Олт-Гайтман.

Так было и сегодня. Олт-Гайтман сам упаковал в картонку выполненные заказы и, вручая Сиднею адреса, хитро улыбался:

– Для такого силача – это сущие пустяки. Одно удовольствие, а не работа.

– Мне уже начинает надоедать бегать с коробками, – хмуро ответил Сид.

– Надоедать? Почему же?

– Ну не надоедать, я не то слово сказал. Просто неудобно.

– Разве работать стыдно?

– Вроде того. Иной раз идешь по улице, и сзади тебя шепот. Или мальчишки окружат: «Сидней идет! Сидней идет!» Ну, разумеется, и все пешеходы глаза таращат. Хоть провались сквозь землю. А тут еще эта коробка. Грузчик не грузчик, рабочий не рабочий, просто что-то вроде лакея.

– Милый Сидди, я еще несколько лет назад предупреждал тебя. Помнишь? Ну скажи мне, помнишь слова Олт-Гайтмана?

– Да, помню.

– Вот-вот… Я все предвидел…

Джэксон молча пожал плечами. Потом взял корзинки и двинулся к выходу.

День был на редкость неудачным. Клиенты жили в разных концах города. Сиднею пришлось, чтобы успеть доставить за день все заказы, прибегнуть к помощи транспорта.

К вечеру у него оставались еще две картонки. Он прочел адреса. Какой-то Хлеркс из мебельного магазина и миссис Сильвия. Зная по опыту, что женщины любят подолгу копаться и рассматривать готовое платье, Сид решил сначала доставить заказ Хлерксу. Тот оказался долговязым, тощим молодым исландцем. Он попросил минуточку подождать, пока отпустит покупателя. Минутка продлилась добрый час.

Настроение, и без того мрачное, было испорчено вконец. До каких пор он будет таскаться по городу с этими проклятыми коробками? Что он, в самом деле, держится за место? Не пора ли кончать? Гордость, сознание своего нового положения, окрыленность успехами и надеждами требовали от Сиднея пересмотреть свое место в жизни, произвести переоценку ценностей. Однако разум, основываясь на простых арифметических подсчетах, упрямо твердил, что рисковать еще рановато, что еще не настало время лишаться такой в сущности легкой работы, обеспечивающей постоянный заработок.

…Миссис Сильвия жила в новом роскошном пятнадцатиэтажном здании. Негр-лифтер почтительно распахнул перед Джексоном дверцу в кабину и склонил голову:

– Вам, масса, на какой этаж?

Сидней назвал имя клиентки. Негр издал какой-то звук, похожий и на восхищение и на удивление, захлопнул дверцу и нажал кнопку. Кабина бесшумно заскользила вверх. Лифт только начинал входить в моду и, естественно, вызывал у юного американца большой интерес. Джэксон даже помечтал о том, что со временем будет жить обязательно в таком доме, где есть роскошный лифт. Как это здорово придумано: нажал кнопку – и ты едешь вверх, нажал другую – вниз.

На площадке десятого этажа лифт остановился. Негр поспешно открыл кабину и указал пальцем на дверь квартиры:

– Вам сюда, масса.

Сидней кивком поблагодарил лифтера. Позвонил.

Дверь открыла молодая женщина, на ней был шелковый домашний халат синего цвета с широкими рукавами, обнажавшими до локтей руки, сильные, чуть тронутые загаром. Светлые волосы, волнистые, непослушные, спадали на плечи, обрамляя овальное лицо, на котором, словно два голубых цветка, опушенные длинными ресницами, смеялись глаза.

Джэксон смутился и попросил провести его к миссис Сильвии. Женщина улыбнулась пухлыми губами, обнажая белые ровные зубы, и, сделав жест рукой, пригласила его войти.

Они прошли несколько комнат, и всюду Джэксон отмечал богатство и роскошь: дорогая мебель, картины в золоченых рамах, на окнах – тяжелые портьеры. Джексон молча следовал за хозяйкой. Он уже догадывался, что миссис Сильвия и есть эта молодая женщина.

В просторной гостиной миссис Сильвия любезно предложила гостю сесть, а сама стала распаковывать коробку.

– О! Чудесно! Я так и думала. Прелестно!

Она внимательно рассматривала принесенный Сидом мужской летний костюм, прикладывая его себе к груди, заглядывала в зеркало и говорила, говорила… Голос ее, мелодичный, ровный, с каким-то приятным акцентом, был похож на голубиное воркование, и, слушая его, Сидней невольно любовался молодой женщиной.

– Дик будет в восторге. Замечательно! Такого пляжного костюма нет ни у кого из его коллег. А он так волновался, бедняжка. Дик уехал еще на прошлой неделе и ждет не дождется, когда же я приеду к нему в Гавану. Вы бывали в Гаване? Нет? Какой там изумительный пляж. А море! А солнце!

Она так искренне восхищалась и так тепло поглядывала на Сиднея, что тот невольно поддался ее обаянию.

– Это костюм Дика. А хотите взглянуть на мой? Мне его сегодня доставили из ателье. Новинка из новинок!

Она снова наградила Сида теплым взглядом своих голубых глаз и кокетливо улыбнулась.

– Нет, я не покажу вам его. Да, да. Я лучше в нем покажусь.

До Сида еще не дошел смысл ее слов, как ее голос донесся уже из соседней комнаты:

– Подождите одну минуточку. Я быстро переоденусь. Вы, конечно, извините меня за навязчивость, но я просто в безвыходном положении. Мне не с кем поделиться, посоветоваться. А вы, бесспорно, специалист и по достоинству оцените мой наряд. Только, чур, одно условие: не льстить, говорить только правду. Согласны?

– Я всегда говорю только правду.

– Даже девушкам?

– Да, миссис.

– А сколько у вас подружек?

Сидней застеснялся.

– Ни одной.

– Так я и поверила!

– Ни одной, – на этот раз уже твердо произнес он.

– Все вы мужчины так говорите, а как начинаешь докапываться до истины, у каждого не меньше дюжины. Знаю я!

– Я боксер, миссис Сильвия.

– А разве боксеры – евнухи?

Сидней чувствовал, что земля под его ногами начинает гореть. Он знал, что ему пора уходить. Знал – и не уходил. Ему было приятно и страшно, словно он бросился в незнакомую реку и, борясь с течением, стремительно плыл куда-то в неизвестное и таинственное, радостное и зовущее. В словах миссис Сильвии, в ее голосе была какая-то сила, которая покоряла его.

– А теперь войдите.

– К вам?

– Да, да, ко мне. Пожалуйста.

Едва Сидней шагнул в комнату, как остановился на пороге пораженный. Перед большим трюмо стояла миссис Сильвия, одетая в пляжный костюм. Короткие, кончавшиеся чуть ниже колен, брючки синего цвета и широкая куртка из цветной материи, с большими пуговицами и карманами. Сильвия, заложив одну руку в карман, другой поправляла непослушные локоны.

– Как вы находите этот костюм?

– Чудесно! – выдохнул Сид.

– Вы даже не успели его рассмотреть.

– Я его видел в журнале, и он мне еще тогда сразу понравился.

– У вас тонкий вкус. Мне тоже очень нравится этот наряд.

Миссис Сильвия подошла вплотную, стала рядом и, взяв его под руку, прижалась к нему. Он чувствовал ее горячее дыхание и ощущал напряженными мышцами руки ее горячее тело. Сидней, никогда еще не бывший с женщиной в такой близости, стоял как монумент, не смея дохнуть, пошевелиться. Так они простояли несколько секунд. У Сида на лбу выступила испарина.

– Мне пора, – выдохнул он.

Миссис Сильвия молчала. Глаза ее были полузакрыты.

– Мне пора, – повторил Сидней и стал осторожно освобождать свою руку.

Миссис Сильвия, недоуменно посмотрев на Джэксона, нервно передернула плечами.

– Молодой человек, как вас…

– Сид… Сид Джэксон, – ответил боксер.

– Да, да, Сид Джэксон. Вы меня, видимо, не поняли. Я возмещу вам, как это сказать… – она запнулась, подыскивая подходящие слова. – Я возмещу, вознагражу, то есть за все то время, которое вы потратили здесь. Вот, возьмите.

Миссис Сильвия протянула боксеру десятидолларовый банкнот.

– Пожалуйста! Сдачи не надо.

У Сиднея кровь прильнула к лицу. Это были не чаевые, не мелкая подачка за проявленную услугу, а нечто другое, оскорбляющее человеческую гордость, унижающее человеческое достоинство…

Миссис Сильвия не отходила. Она бесцеремонно разглядывала Джэксона.

– Вы так со всеми… или только со мной? – И в голосе ее уже не было голубиного воркования.

– Со всеми, – буркнул Джэксон, направляясь к выходу.

– Странно, что вас до сих пор не уволили. Весьма странно.

Джэксон, не оглядываясь, устремился вниз по лестнице.

Очередная встреча должна была состояться в Балтиморе. Накануне отъезда Сидней побывал в гостях. Сам Морис Рэнди, поседевший, но еще крепкий, приходил пригласить боксера. Пожимая сильную руку спортсмена, старый трубопроводчик заговорщицки понизил голос:

– Скажу по секрету, моя жена обещает вспомнить Францию и сварить настоящий луковый суп. Еда королей! Так что в субботу приходи, сынок. Уважь стариков.

Сидней хорошо знал, что ни Морис Рэнди, ни его жена никогда не были во Франции. Они родились и состарились в тесных кварталах рабочей окраины Нью-Йорка. Но их родители действительно были выходцами из Франции. Они покинули предместье Парижа, эмигрировали в Новый Свет, спасаясь от верной гибели. Участников баррикадных боев 1848 года ждала смертная казнь или пожизненная каторга. Однако в Новом Свете жизнь оказалась далеко не сладкой. Бедняки повсюду остаются бедняками.

В небольшой квартире трубопроводчика было уже тесно, когда туда вошли Сидней с Иллаем. Их прихода ждали с нетерпением. Об этом Сидней догадался по радостной доброй улыбке миссис Рэнди, которая приветливо, по-матерински обняла и поцеловала его, по нарядной светлой рубашке и темному галстуку, которые глава семьи обычно надевал в праздничные дни, по шумному оживлению, которое сразу возникло в комнате. Среди гостей были пожилые рабочие, друзья Мориса, друзья отца Сиднея. Они хорошо помнили старшего Джэксона, тихого, скромного, трудолюбивого. Многих из них Сидней давно не видел и был рад встрече. Старик Питер хлопал боксера по плечу, спине, ощупывал тугие мышцы:

– Дуб, настоящий дуб! А был-то какой крохотный. Ты помнишь меня, а? Играл на коленях. А теперь вот какой!

Морис Рэнди потянул боксера к столу. Шумно двигая стульями, все стали усаживаться. На столе появился знакомый большой супник с отбитой ручкой. Из отверстия в крышке поднималась тонкая струйка пара, и в комнате распространялся аромат лукового супа. Пришел Жак с корзиной бутылок. Он торжественно поставил их рядом с супником и многозначительно подмигнул Сиднею:

– Батарея готова к бою!

Боксер поспешно поднял руки вверх.

– Сдаюсь! Без боя.

– Что я слышу? – Старик Питер округлил глаза. – Джэксон сдается? Вы слышите, друзья? – и с напускной важностью стал отчитывать боксера: – Не смей даже думать так! Да еще без боя. Опозорить нас захотел, что ли? Мы привыкли слышать только одно, только о победах Джэксона!

Суп разливал сам Морис. О способностях его супруги все знали. Она отлично умела стряпать. Но на этот раз превзошла сама себя. Луковый суп оказался изумительным. Сидней, к удовольствию миссис Рэнди, дважды просил подлить.

Гости ели и пили. Пустые бутылки ставили под стол. Дешевое виски имело неприятный запах и, как утверждал старший Рэнди, «било по мозгам». Сидней, к неудовольствию стариков, даже не пригубил своего стакана. Ему налили содовой воды. Пили за его отца, который так и не увидел своего сына взрослым, сильным и знаменитым, за его мать, за профсоюзы, за лучшую жизнь. Трубопроводчик Корзас, захмелев, в сотый раз рассказывал о том, как отец Сиднея спас ему жизнь:

– Когда лопнула труба, и газ с шипением вырвался наружу, все струсили. Ты помнишь, Морис? Меня сшибло, и я бы нахлебался газа, когда б не Луи Джэксон. Он, один он, пусть его душа будет вечно в раю, спас меня. Вынес! На своих плечах вынес!.. Пью за Джэксона! И за его сына! И за Иллая, за его светлую голову! Умница! Пьем за всех Джэксонов!

К Сиднею тянулись чокаться. Старик Питер беспрестанно обнимал боксера. Миссис Рэнди носилась как метеор на кухню и обратно, таща на стол горячие и пухлые гречневые блины. Блины тут же уничтожались. Их запивали кислым вином и кленовой патокой. В комнате плавали клубы табачного дыма. От него першило в горле. Сидней был в центре внимания, его расспрашивали о тренировках, о предстоящих боях, желали удачи, успехов, пророчили славу чемпиона Соединенных Штатов.

Он видел, что здесь рады его успехам, и в этой искренней простодушной радости не было затаенной зависти, которую Сидней уже привык видеть в глазах многих, а была добрая и щедрая радость сильных людей. Ему было приятно среди них. Крепкое виски развязало им языки, взбудоражило чувства и мысли. Говорили обо всем, спорили, соглашались и доказывали.

Морис стукнул ладонью по столу и велел Жаку принести гитару. Пели старинные солдатские и рабочие песни. Захмелевший Рэнди дирижировал своей трубкой, а его низкий грудной голос властвовал над всеми и задавал тон. Жак, склонившись над гитарой, старался изо всех сил, но звук струн тонул в нестройном хоре мужских голосов, где каждый стремился показать мощь гортани в легких.

В разгар веселья хлопнула дверь, и в комнату вбежала Рита и с нею какой-то незнакомый парень. Они оба были встревожены:

– Пожар!

Песня оборвалась на полуслове. Все повскакивали со своих мест.

На улице было людно, как днем. Все спешили в одном направлении, туда, где над крышами домов поднялось багровое зарево, окутанное черными клубами дыма. Сидней, Жак, Рита и незнакомый парень устремились вперед. По дороге Рита торопливо рассказала, что она вместе с Френком, так звали парня, направлялась в кинематограф, когда в соседнем квартале на швейном предприятии компании «Трайэнгл Уэйст» начался страшный пожар. Пламя сразу охватило весь верхний этаж, где работало в ночной смене около четырехсот женщин.

Улица и все ближайшие переулки были заполнены возбужденными людьми. Рабочие, ремесленники, женщины, дети – близкие и родственники пострадавших – с плачем и криками негодования стремились прорваться сквозь полицейское оцепление. Расталкивая толпу, к месту пожара спешили конные полисмены, оглушительно гудели сирены пожарных машин.

– За мной! – скомандовал Сидней и, энергично работая локтями, стал прокладывать себе дорогу.

Когда им удалось протиснуться в первые ряды, огонь бушевал на всей крыше. Пожарники буквально облепили горящее здание, смело наступая на огонь, отвоевывая у разбушевавшегося пламени метр за метром.

С пронзительным воем примчались кареты скорой помощи. Люди шарахались в стороны, освобождая дорогу машинам. На оцепленную полицией часть улицы стали выносить пострадавших. Тех, кто подавал признаки жизни, спешно грузили в кареты скорой помощи и отвозили в больницы. А тех, кто уже не нуждался ни в какой помощи, клали на камни мостовой. Над толпой взлетали крики горя и отчаяния. Родственники и близкие рвались к несчастным. Группа рабочих взобралась на крышу соседнего двухэтажного дома, вслух считала жертвы:

– Сорок пять… Сорок шесть… Сорок восемь…

Несколько смельчаков кинулись помогать пожарникам в борьбе с огнем. Среди них находился и Сидней. Он вместе с Френком лез в самое пекло.

– Эй, отчаянные, посторонись!

Рослый пожарник оттолкнул Френка плечом и, прижимая к животу баллон с огнетушителем, смело пошел на пламя.

– С огнем не шутят!

А другой сунул Джэксону багор:

– Держи!

И показал на металлический шкаф, на который свалились горящие стропила.

– Оттаскивай бревна! Живо!

Сидней, закрывая лицо согнутой в локте рукой, бросился вперед. А Френк туда же направил струю, обливая и Джексона. Когда Сидней оттаскивал пылающие стропила, он услышал глухой стук. Стук исходил из железного шкафа. Словно там внутри что-то упало.

– Человек!

Френк бросился ему па помощь. Вдвоем, обжигая руки, они быстро раскидали головешки и освободили дверцу. Сидней ударом ноги распахнул железный шкаф готовой продукции. Оттуда прямо ему на руки вывалилась девушка. Френк обдал ее струей холодной воды. Девушка открыла рот, глотнула влагу.

– Жива!

Спотыкаясь о головешки, Сидней с пострадавшей на руках поспешно зашагал из опасной зоны.

– Где санитары?

Пробегавший мимо юркий человек махнул рукой в дальний конец крыши:

– Там.

Потом словно что-то вспомнил, резко повернул назад.

– Одну минутку!

Сидней замедлил шаг.

– Одну минутку! – Человек бесцеремонно заглянул в лицо боксера и вдруг широко улыбнулся: – Я вас знаю. Вы – Сидней Джэксон!

– Да.

Сидней тоже узнал его. Это был тот самый репортер, который фотографировал Джэксона с парфюмерным набором. Не задерживаясь, боксер поспешил к лестнице.

– Куда вы? Куда? Постойте! Санитары сейчас будут здесь.

Репортер, отступив назад, стал торопливо щелкать фотоаппаратом.

– Где же санитары?

– Повернитесь к свету! Так! Еще один кадр… Замечательно!..

– Где же санитары?

– А черт их знает, где они! – ответил газетчик и так же быстро исчез, как и появился.

Он спешил, он делал бизнес: за такие кадры спортивный босс мистер Норисон не пожалеет долларов.

Снизу, с темной улицы, покрывая многоголосый шум толпы, раздался рев сирены полицейской машины, послышались предупредительные свистки. Полицейские соскакивали с грузовиков и, работая резиновыми дубинками, кинулись наводить порядок, оттесняя толпу от места пожара.

Сидней вернулся домой перед рассветом. Грязный, перепачканный сажей и копотью, злой, он долго мылся в ванной и, отказавшись от привычной чашки молока, пошел спать. Он уснул сразу и не слышал, как пришла Рита, как она рассказывала матери о страшном пожаре, о трагедии, происшедшей на предприятии компании «Трайэнгл Уэйст». Миссис Джэксон охала и причитала:

– Бедные женщины… Несчастные дети…

Утром Сидней проснулся позднее обычного. Солнце стояло высоко, и его лучи ложились светлыми бликами на пол. Вставать не хотелось. Во всем теле чувствовалась усталость, словно накануне он провел очень тяжелый поединок. Сидней заставил себя подняться и, открыв форточку, приступил к гимнастике. Однако, как он ни старался, усиленное занятие гимнастикой не успокоило его. Картины пожара по-прежнему стояли в его глазах. Не успокоил и теплый душ. Сидней без аппетита съел кусок жареного мяса, отказался от сырого яйца и не допил кружку горячего молока. Миссис Джэксон хлопотала вокруг него, заботливо заглядывая сыну в глаза. Уж не заболел ли он?

В дверях появилась Рита, веселая, жизнерадостная, с ворохом воскресных газет.

– Мама, смотри, что пишут!

Миссис Джэксон удивленно посмотрела на дочку.

– Что-нибудь случилось?

– Конечно, мама! Наш Сидди – герой!

Рита торжественно развернула страницы газет.

– Вот, вот. Видишь? Правда, похож? И вот еще.

Страницы газет пестрели крупными заголовками: «Благородный подвиг боксера», «Спортсмен помогает пожарникам», «Сидней Джэксон выносит пострадавшую из огня», «Он спас ее». Под заголовками фотографии Джэксона, измазанного сажей, с девушкой на руках.

Рита вслух стала читать репортажи. В них сообщалось читателям не столько о причинах пожара на предприятии компании «Трайэнгл Уэйст», сколько расписывались мужество и отвага граждан, которые вместе с пожарниками боролись с огнем. И, конечно, много места отводилось героизму Джэксона.

В передней раздался звонок. Рита вскочила и бросилась открывать дверь.

– Где герой? Покажите его мне? – В комнату ворвался улыбающийся мистер Норисон. – О нем говорит весь Нью-Йорк!

Антрепренер галантно раскланялся перед миссис Джэксон:

– Примите мои сердечные поздравления. У вас такой замечательный сын! Ведь он рисковал: у него послезавтра матч в Балтиморе, но он, как истинный американец, бросился спасать пострадавших. Это подвиг. Благородный подвиг!

Сидней смущенно переминался с ноги на ногу. В своем поступке он не видел ничего необычного.

– Хелло, Сид! Сегодня вся страна гордится тобой! – Норисон хлопал его по плечу, спине, обнимал, поздравлял и быстро спрашивал: – А как руки? Целы? Кулаки в порядке? Ноги в порядке?

Пришел домовладелец с газетой в руках. Увидев мистера Норисона, он угодливо раскланялся и громко поздравил Джэксонов. В дверь заглядывали соседи, поздравляли. Неожиданно появился хмурый, сосредоточенный Иллай.

– Сид, собирайся. Идем на митинг.

– Какой митинг? – спросил боксер.

– Рабочий. Всего района.

– О, вы хотите чествовать героя пожара! – сказал с покровительственной улыбкой Норисон. – Неплохая идея.

– Вы ошибаетесь, мистер Норисон. Это митинг памяти жертв пожара, митинг протеста.

– А вы читали сегодня газеты?

– Читал, – Иллай усмехнулся. – Красиво расписали поступок брата. Но о причинах возникновения пожара нет ни строчки. Нет ни слова о том, что в темном чердачном помещении надрывали свое здоровье четыреста портних. Без вентиляции и даже без запасного выхода! Умолчали газеты и о количестве погибших. А там сгорело, если хотите знать, сто сорок шесть работниц.

Норисон насмешливо сузил глаза:

– Не следует преувеличивать, мальчик, создавать трагедию.

– Не следует из трагедии делать сенсацию – создавать рекламу!

– Иллай! Ты ведешь себя непочтительно! – миссис Джэксон подняла палец. – Сейчас же прекрати!

Иллай повернулся к Сиднею:

– Пойдешь на митинг?

Боксер не успел ответить. За него это сделал Норисон:

– У вашего брата, к сожалению, нет времени, чтобы ходить на всякие сомнительные сборища. Через час он уезжает в Балтимору. Там у него ответственный матч.

Весь путь до Балтиморы Сидней Джэксон размышлял. Едва поезд тронулся, Максуэлл улегся спать. Сидней хотел сделать то же. Но разве уснешь, когда в голове роится столько мыслей! Газетная полоса с его портретом все время стоит перед глазами. Сегодня ее читали десятки тысяч людей. Может быть, вся страна. Все узнали о том, что он спас девушку, вынес ее из огня. Он – герой! Сидней старался убедить себя в этом, поверить в слова Норисона. Патрон знает цену славе. Он не ошибается!

Под монотонный стук колес Джэксон думал о будущем. Когда-нибудь будут так писать о нем как о чемпионе. Обязательно будут! Он уснул перед рассветом.

В Балтимору приехали утром. Едва Джэксон с Максуэллом вышли из вагона, как их сразу окружили мальчишки.

– Купите газету! Феноменальный результат Юркинга!

– Последние спортивные новости!

– Новый рекорд Чарли Юркинга!

Сидней дал им несколько центов. Схватив монеты, мальчишки устремились к другим приезжим. Максуэлл сунул газеты в карман.

– Трубач делает успехи. Прочтем в отеле.

– Какой трубач?

– Чарли Юркииг. Он был последним трубачом в захудалом оркестре, а сейчас стал первым шарлатаном в спорте.

– Это интересно, Мики!

– Противно.

Сидней посмотрел на тренера. Тот говорил совершенно серьезно. В номере гостиницы Максуэлл быстро перелистал газеты.

– В нашем матче совсем мало поместили. Все, черт возьми, о Юркинге, о его сверхдальнем плевке.

– Он мастерски плюется.

– Тебе стыдно так говорить, Сидней. Разве это спорт? Плевок есть плевок и никакого отношения к спорту не имеет. Это шарлатанство! – Максуэлл прошелся по комнате. – Королям жевательных резинок нужна реклама. Вот они и устраивают состязания по плевкам. А за доллары люди будут не только плеваться – на животе проползут от Нью-Йорка до Сан-Франциско.

Джэксон заглянул в газеты. Действительно, тренер прав. Соревнования по плевкам на первенство штата и реклама жевательных резинок оттеснили на задний план все другие события, даже уголовную хронику. Что жe касается нью-йоркского пожара, то о нем вообще не упоминалось. Словно его вовсе не было. Реклама была так заманчива, что Сиднею захотелось попробовать новинку – ароматную жевательную резинку.

– Мики, давай купим жвачку. Она, кажется, укрепляет челюсти.

Тренер не ответил. И только укоризненно покачал головой. Вошел служащий отеля и на подносе принес набор жевательных резинок.

– У нас неделя укрепления челюстей. Предлагаю вам самые лучшие сорта, последний выпуск, – он указал пальцем на голубые и розовые коробочки, – а это – новинки! Ароматные и мятные. Укрепляют десны и освежают полость рта. Сколько прикажете?

Джэксон взял по две пачки. Распечатал. В каждой из них было по дюжине резиночек, гладеньких, блестящих, как карамель.

Потом в отель вошли представители местной печати. Они засыпали Джэксона и Максуэлла вопросами. Их интересовало все: когда начал Сидней тренироваться и сколько провел поединков, откуда родом и кто его родители. И, конечно, допытывались, какая из жевательных резинок ему больше нравится.

– Сегодня ни один балтиморец не ходит без резинки в зубах.

Сначала Сиднею понравилась неделя укрепления челюстей. Боксер с удовольствием жевал резинку и добродушно посмеивался над Максуэллом, который видеть не желал, как он говорил, этой дряни.

На улице, в трамваях и автобусах, в кафе и магазинах – всюду продавали и усиленно рекламировали разные сорта жевательных резинок. Рядом с рекламами повсюду пестрели объявления: «Король жевательных резинок Фьюльтон вручит чек на тысячу долларов тому, кто побьет рекорд Юркинга». Это было заманчиво. Взрослые люди, не говоря уж о подростках, на ходу усиленно работали зубами, собирались небольшими группами и, окружив урну, плевались, состязались в дальности и точности. Каждый мечтал заработать тысячу долларов. Ведь это так просто!

Жевательная резинка была всюду.

К вечеру она стала раздражать Сиднея. Теперь над ним подшучивал тренер, советовал купить новые сорта жвачек.

– А вот эту ты еще не пробовал!

Часа за два до начала поединка Максуэлл уложил Сиднея в постель.

– Полностью расслабься.

Джэксон положил ноги на спинку кровати и посмотрел в окно. Небо над грязными крышами домов было охвачено ярким пламенем всех оттенков красного цвета. Сидней снова вспомнил о пожаре. Вспомнил, как пожарники выносили обугленные, скорчившиеся тела женщин. Сто сорок шесть жертв! Просто невероятно.

– Какой закат! – сказал Максуэлл. – Тебе нравится?

– Что?

– Закат! Тебе нравится?

– Да. Как пожар.

– Не совсем. Пожар приносит горе, а закат – радость.

– Иллай сказал, что там сгорело сто сорок шесть работниц.

– Несчастный случай.

– Случай?! Нет. Иллай сказал, что там не было запасного выхода.

Максуэлл молчал. Он смотрел на закат. Потом задумчиво спросил – скорее самого себя, чем Джэксона:

– А у нас есть запасной выход?

Сидней посмотрел на тренера.

– Не знаю, Мики. Ты думаешь, отель может загореться?

– Нет. Я думаю о жизни.

– Причем тут запасной выход?

– Я просто так. Какой красивый закат!

– Да. Как пожар.

Каждый думал о своем.

Перед матчем состоялось взвешивание противников. Первым на весы встал балтиморец негр Ульсар. На нем были белые трусы и белоснежные боксерские ботинки. Их белизна контрастировала с темным цветом хорошо тренированного тела.

– Семьдесят два килограмма пятьсот грамм! – крикнул судья, производивший взвешивание. – Чистый средний вес!

Журналисты щелкали аппаратами, Максуэлл и тренер негра следили за правильностью взвешивания. Сидней Джэксон оказался легче своего противника на сто пятьдесят граммов.

– Оба соперника почти одного веса! – выкрикнул судья на ринге. – Пусть бой покажет, кто из них сильнейший!

Балтиморец оказался холодным и расчетливым бойцом. Даже слишком расчетливым. В этом Сидней Джэксон убедился в первых двух раундах. Ульсар не принимал вызова Джэксона вести бой в быстром темпе, не стремился к обострению поединка, хладнокровно уходил от сближения. В то же время он зорко следил за каждым движением Джэксона и не упускал ни одной возможности контратаковать, нанести два-три легких ответных удара. Таким образом, к концу раунда у него оказывалось больше очков. Ведь судьи засчитывают каждый удар, независимо от его силы.

В третьем раунде картина не изменилась. Все попытки Джэксона обострить поединок, вовлечь Ульсара в водоворот темпового боя и там, в ходе быстро меняющихся ситуаций, переиграть, добиться преимущества за счет быстроты и техники и, развивая наступление, провести решающий удар – все эти попытки оканчивались безуспешно. Ульсар не «клевал» ни на какие приманки. Он оставался спокойным и расчетливым, словно у него в груди билось не сердце, а работал хорошо слаженный механизм. Джэксон стал нервничать. Он понимал, что проигрывает и третий раунд. Проигрывает, хотя все время атакует!

В минутный перерыв Максуэлл, водя мокрой губкой по груди Сиднея, советовал:

– Спокойнее, спокойнее. Все правильно. А теперь лови его контратаки. Лови момент, когда Ульсар бросается на тебя! Лови момент, когда Ульсар проводит свои быстрые ответные удары!

Джэксон, полузакрыв глаза, отдыхал и слушал советы тренера. Руки покоятся на тугих канатах ринга, ноги расслаблены. Расслаблены все мышцы, тело отдыхает, запасается энергией. Только мозг работает. Напряженно работает. Джэксон слушает Максуэлла и, кажется, начинает понимать его.

– Лови и не зевай, – повторяет тренер, – бей встречным ударом!

Четвертый раунд был похож на предыдущие. Все также атаковал Джэксон, а Ульсар стремительно уходил и отвечал редкими, но быстрыми и точными ударами.

В глазах негра, бесстрастных и зорких, Сидней уловил чуть заметный блеск. Тот, видимо, был доволен ходом поединка. Победа по очкам ему почти обеспечена. Из четырех раундов он выиграл четыре. Неужели из оставшихся шести он не добьется преимущества еще в двух? Конечно, добьется. Ведь все идет так, как он желает, ибо он, Ульсар, диктует ход поединка.

Четвертый и пятый раунды Джэксон атаковал, шел по-прежнему на обострение боя и – следил. Следил за каждым тактическим ходом соперника. Джэксон начал понимать сложную систему защитных средств противника и, самое главное, отмечать те моменты, когда Ульсар бросался в атаку.

К концу шестого раунда он уже хорошо освоился с тактическими приемами негра. Теперь оставалось сделать главное: нанести встречный сокрушительный удар.

Джэксон смирял свое волнение. Он чувствовал себя так, как шахматист, который начал проводить комбинацию со сложными жертвами фигур и боится, что в последний момент противник раскроет его замысел и сделает грозный контрход.

Публика топотом ног, аплодисментами и отдельными выкриками подбадривала Ульсара:

– Давай, черный!

– Проучи ньюйоржца!

Ответные броски Ульсара становились все грознее и грознее. Казалось, он не знал, что такое усталость. Джэксон был как туго сжатая пружина. Он выжидал. Чтобы не выдать своего волнения, он старался не встречаться взглядом с противником. Сидней следил за ногами Ульсара и по их положению правильно определял его действия. Вот негр перенес все тело на правую ногу. Сейчас он бросится в контратаку!

И в тот момент, когда после очередной атаки Сиднея Ульсар хладнокровно пошел в контратаку, в тот самый момент Джэксон сделал внезапный резкий шаг навстречу. Удар был так стремителен, что Ульсар не успел от него защититься. Подброшенный вверх грозной силой, он упал на канаты ринга и, цепляясь за них, сполз на помост.

В зале наступила гулкая тишина.

Судья взмахнул рукой:

– Раз…

Джэксон, не оглядываясь, пошел в дальний нейтральный угол.

– Три… Четыре…

Ульсар не шевелился.

– Шесть… Семь…

Негр открыл глаза. Попытался приподняться на руках, но ослабевшие руки не держали. Он снова упал.

При слове «аут!» Джэксон кинулся к поверженному противнику и хотел помочь ему подняться. Но Ульсар, с ненавистью взглянув на Сиднея, грубо оттолкнул его руку.

– Проклятые белые!..

Собрав остатки сил, Ульсар сам поднялся на ноги, перелез через канаты ринга и, шатаясь, пошел в раздевалку. Вслед ему неслись ругань, свист и улюлюканье балтиморцев, которые ставили на негра и теперь шумно выражали свое недовольство.

В тесной раздевалке Сиднея встретил Норисон.

– Прелестно, мальчик! Ты показал себя мастером!

– Я старался, мистер Норисон.

Джэксон устало опустился в кресло. Максуэлл поспешно расшнуровывал перчатки.

– Пальцы в порядке?

– В порядке, – Сидней размотал бинты и с удовольствием пошевелил вспотевшими пальцами.

– На, выпей, – тренер протянул стакан.

От кислоты во рту стало приятно. Лимонный сок действовал освежающе. Джэксон закрыл глаза. Черт возьми, за что его возненавидел этот негр? Что он ему сделал? Бокс есть бокс, и, даже проиграв, нужно оставаться джентльменом.

– Душ или ванну? – спросил тренер.

– Теплый дождик, Мики.

Максуэлл пошел настраивать душевую установку.

Норисон, потирая от удовольствия руки, прохаживался по комнате. Еще несколько таких поединков, и имя Джэксона будет стоить дорого. С улицы донесся какой-то шум. Норисон остановился у окна.

– Ого! Балтиморцы не прощают поражения.

Сидней кинулся к окну. В бледном свете уличных фонарей было видно, как несколько полисменов сдерживали разбушевавшихся балтиморцев. Смяв блюстителей порядка, толпа кинулась за человеком, который делал отчаянные попытки догнать уходящий трамвай.

У Джэксона екнуло сердце. Он узнал его:

– Это Ульсар! Надо помочь ему!

– Как же! Только сунься. Они убеждены, что негр продался.

– Но это же неправда!

– Пойди растолкуй им! За потерянные доллары они кому угодно голову оторвут. А уж негру…