"Соль земли" - читать интересную книгу автора (Георгий)4Когда Марина, устав от долгого хождения по городу, с трудом поднялась по лестнице на третий этаж и позвонила, Григорий, делая испуганное лицо, бросился ей навстречу. — Мариночка, нельзя же так! Три часа ты заставила меня думать чёрт знает что!.. Он обнял её, но Марина решительно отвела его руки. — Днём ты публично надавал мне пощёчин, а вечером проявляешь такое внимание. — Я знал, что ты будешь сердиться, знал! И тем не менее я решился на этот шаг во имя наших общих интересов. Бенедиктин отступил, стряхивая с костюма ворсинки. Впервые пристрастие мужа к аккуратности вызвало в ней раздражение. — Что ты прихорашиваешься? Можно подумать, что моё пальто в грязи. — Марина прошла в другую комнату. — Я тебе всё объясню, Мариночка, имей терпение выслушать меня, — проговорил он, неотступно следуя за ней. — Ну, пожалуйста, говори, говори, сколько тебе захочется! — Видишь ли, Марина. — Бенедиктин старался придать своему голосу особый оттенок проникновенности. — Я давно заметил, что в твоём характере есть какая-то доля безрассудства. Я затрудняюсь сказать, из каких свойств твоей натуры это проистекает… — Ты изъясняешься, как изысканный дипломат, — усмехнулась Марина. — Не иронизируй, пожалуйста. Я говорю о серьёзных вещах, — обиделся Бенедиктин. — Я не буду припоминать других случаев, когда безрассудство брало верх над твоим разумом. Но вот сегодня… Твоё выступление можно сравнить с прыжком в омут. Ты критикуешь планы экспедиций и совершенно не учитываешь, что это детище Захара Николаевича. Старик влюблён в эти планы, он два месяца только об этом и говорил. — Ну и что же дальше? — спокойно спросила Марина. — Что дальше? — запальчиво подхватил Бенедиктин. — А хотя бы то, что Великанов — научный руководитель института, а мы с тобой — просто научные работники. Наконец, — воодушевляясь ещё больше, продолжал Бенедиктин, — ты должна учитывать, что осенью я собираюсь защищать диссертацию. Захар Николаевич, по всей вероятности, будет официальным оппонентом. Хотя моя диссертация несколько не соответствует его специальности, он обещал мне всё это уладить. Он же будет подбирать и других оппонентов… — Но какое отношение имеет всё это к моим замечаниям по планам экспедиции? — не скрывая раздражения, которое всё сильнее овладевало ею, спросила Марина. Бенедиктин даже поперхнулся. — Ты не прикидывайся, Марина, дурочкой. Ты всё великолепно понимаешь. Тебе так же, как и мне, прекрасно известно, что всё в жизни решают люди, а поскольку это так, надо уметь с людьми строить отношения. — Извини! Пресмыкаться и угодничать перед Великановым я не буду! — выкрикнула Марина. Лицо её пылало, обычно доверчивые и добрые глаза гневно искрились. Бенедиктин старался не встречаться с ней взглядом. — Ты, во-первых, успокойся и не кричи, — тихо произнёс он. — А ты не предлагай мне того, что не выносит моя душа, — перебила его Марина, порывисто сбрасывая с себя шляпу и шарф. — Я предлагаю тебе только благоразумие… Благоразумие никогда не вредило людям… — От твоего благоразумия один шаг до подхалимства. — Но это же невыносимо! — закричал Бенедиктин. — Ты не имеешь никакого права бросать мне таких упрёков! В конце концов я прошёл жизненную школу не меньшую, чем ты, и не тебе учить меня поведению. Партия и фронт… — Да брось ты, Григорий, кичиться своей партийностью и фронтом! — Марина, не глядя на мужа, стоявшего в позе неутомимого спорщика, вышла. В кабинете она села в глубокое кресло, откинула голову на спинку и закрыла глаза. В висках тупо ныло. Такой резкой стычки с мужем у неё никогда ещё не было. Правда, это зависело только от неё — в этом можно было теперь сознаться честно и прямо, не кривя душой перед собственной совестью. С тех пор как Григорий вернулся из армии, он давал ей уже не один раз повод для ссоры. На днях в присутствии Софьи Великановой и профессора Рослова, пришедших вечером к Марине, чтобы обсудить положение Краюхина, Григорий бестактно влез в разговор. Не зная существа расхождений Краюхина с профессором Великановым, только услышав, что речь идёт о происшествии в тайге, он безапелляционно заявил: — Я не понимаю, чего вы носитесь с этим Краюхиным? Мне совершенно очевидно, что его потолок — сельская школа. Он не случайно выбрал себе этот удел. Марина, сидевшая рядом, многозначительно посмотрела на мужа. По её рассказам он знал, что Софья любит Краюхина, но не захотел с этим посчитаться, хотя и догадался, что означал взгляд жены. — Обладатель настоящего характера и подлинного интереса к науке так не поступит, — продолжал Бенедиктин. — Покинуть институт и уйти от такого научного руководителя, как Захар Николаевич, мог только неумный, самовлюблённый недоучка. — О любезный коллега, — сказал тогда профессор Рослов, — Алексей Корнеич Краюхин — человек большого разума и редкой целеустремлённости. Вы глубоко ошибаетесь… — Нет и нет, — запротестовал Бенедиктин. — Я тоже немало повидал людей в таких положениях, о которых вы здесь, в тылу, не имели даже представления. Это многому меня научило. И Краюхин мне ясен более, чем кому-либо. После этих слов все замолчали. Софья до того была обижена за Алексея, что слёзы навернулись на её глаза. Профессор Рослов также не захотел продолжать спор. Когда Софья и Рослов уехали, Марина, сдерживая возмущение, сказала: — Зачем ты, Гриша, так резко отзывался о Краюхине? Я же тебе говорила, что Софья любит его, а Леонтий Иванович очень ценит. — Видишь ли, Мариночка, я убеждён, что легенде о Краюхине пора положить конец. Она вредит Софье Захаровне, и Рослову, и даже тебе… Припоминая теперь всё это, Марина говорила себе: «Во всём, во всём виновата моя непоследовательность. Сегодня на заседании учёного совета нужно было не отступать, а добиваться, чтоб мои предложения были рассмотрены. Ведь они справедливы… Безусловно, справедливы…» У неё возникла мысль пойти посоветоваться с Максимом. Марина подошла к столику, на котором стоял телефон, и набрала номер. Долго никто не отзывался, и Марина собралась уже положить трубку, как вдруг послышался детский голос. Говорила дочь Максима, двенадцатилетняя Ольга. — Оленька, ласточка моя, папа приехал? — спросила Марина. — Нет, папа прислал телеграмму, что задержится. — А мама где? — Мама улетела сегодня на санитарном самолёте в Притаёжное. Она так ужасно торопилась, что не смогла даже заехать к вам. — А что, срочный случай? — Нет, тётя Мариночка. Самолёт повёз лекарство на лесозаготовки, и мама решила, что лететь лучше, чем трястись на машине. Девочка так точно воспроизвела не только слова, но и интонацию матери, что Марина рассмеялась. — Ну, заходи ко мне, ласточка. Ты что сейчас делаешь? — В своём шкафу с Серёжей книги прибираю. — Вот молодец! — К нам приходите! — крикнула девочка. Марина опустила трубку на рычаг и долго стояла, не снимая руки с аппарата. Разговор с племянницей наполнил душу новыми, тревожными и смутными чувствами. Как о постороннем человеке, Марина подумала о себе: «Ещё год-два, а там рожать будет поздно, останусь, как говорила мама, пустоцветом». На днях Марина спросила мужа, хочет ли он иметь ребёнка. Григорий долго молчал, морщил лоб, потом сказал: — И да и нет. Да — потому, что ребёнок — живое воплощение нашей с тобой любви, а нет… «Нет» подсказывает благоразумие. Ты видишь, какая опять складывается международная обстановка. Едва ли долго удержится мир. А я же солдат… моё место на поле брани… Оставлять тебя одну с ребёнком… Нет, это, кажется, не очень разумно… «В его отношении ко мне слишком много рассудочности. Вот и сегодня, выступая на совете, он как будто руководствовался какой-то статьёй или параграфом. С ним надо серьёзно поговорить. Он идёт не той дорогой», — подумала Марина, всё ещё стоя у телефона. Напротив, на столе, в простенькой рамке стояла её любимая фотография. Снимок был десятилетней давности. Она была тогда ещё аспиранткой. Однажды, гуляя по городу с Артёмом и Максимом, они решили сфотографироваться. Позы получились простые, безыскусственные, и снимком этим особенно дорожили в их семьях. «После смерти мамы нет у меня никого ближе их, — глядя на лица братьев, продолжала размышлять Марина. — Видимо, поэтому-то, когда мне горько и тяжко, я особенно хочу видеть их. Артём… Артюша… отзывчивый характер, весёлый, общительный прав… Максим… И упрямый, и суровый, и сдержанный… Уж не написать ли им обо всём, что произошло? Ну конечно, написать! Кто же ещё даст мне совет?..» Она взяла лист бумаги, ручку, обмакнула её в чернильницу и задумалась. О чём же она будет писать? О том, что по слабости своего характера она не настояла на обсуждении учёным советом своих предложений? Или о своей ссоре с Григорием? Или, может быть, о том смятении, которое сегодня вторглось в её душу? Нет, писать пока было трудно. Её чувства и мысли неслись бурным потоком, и сейчас ещё невозможно было разобраться в них. «Писать подожду», — решила Марина. Она отодвинула от себя бумагу и, закрыв глаза, откинулась на спинку кресла. Когда в дверь раздался стук, она открыла глаза, подняла голову и не могла понять: долго ли она так просидела? Вошёл Бенедиктин тихо, робко. Чёрные волосы растрёпаны, ворот рубахи небрежно расстёгнут, в глазах сквозило смущение. Марина первый раз видела его таким. Оттого, что он был не подтянут, не причёсан и весь его облик не выражал обычной самоуверенности, в ней шевельнулось сочувствие к нему: «Милый, он так страдает!» В нём было сейчас то, чего ему так не хватало раньше: простота обыкновенного человека. В эту минуту она готова была простить ему все ошибки. — Ну что? Всё дуешься на меня? — спросил Бенедиктин, не решаясь пройти вперёд. Тон этих слов был заносчивый и сухой, и вмиг исчезло всё то, что тронуло сердце Марины. — Ах, Гриша! Ты думаешь, что я десятилетняя девочка? — вздохнула Марина и отвернулась. — Ну вот, слушай, Мариночка, что я тебе скажу, — миролюбиво проговорил он, выходя на середину комнаты. — Пока ты сидела в кабинете, я припомнил все обстоятельства происшедшего. Я, конечно, виноват перед тобой и глубоко не прав. Мне, как видишь, не чуждо чувство самокритики. На совете я выступил зря. Великанов и совет и без меня разобрались бы в твоих предложениях. Ты меня прости. Я извлёк из всего, что произошло сегодня, серьёзный урок на будущее. Бенедиктин прошёлся по кабинету, остановился около Марины и посмотрел на неё долгим, упорным взглядом. — Ты удовлетворена? — спросил он. Его напористость не раз ошарашивала и обескураживала её. — Ты удовлетворена? — повторил он, и так, чтобы вызвать у неё ответную улыбку. Губы Марины дрогнули. Это была не улыбка, а скорее судорога — отражение её нестройных, противоречивых дум и чувств. Но Бенедиктин не стал гадать об этом. — Ну, вот и прекрасно, вот и замечательно! — воскликнул он. — Я знал, что ты не будешь мелочиться. Я верил, что ты останешься большим человеком! Бенедиктин опустился перед ней на колени, забормотал что-то ласковое, невнятное, очень напоминая в этот момент мурлычущего кота. Марина сидела не двигаясь. Бенедиктин приподнялся, слегка толкнул её головой. Он вызывал её на ласки, и Марина поняла это. Она положила руку ему на голову, и Бенедиктин затих. Марина по-прежнему сидела спокойно, и пальцы её руки не чувствовали его тепла, как будто лежали на неживом предмете. |
|
|