"Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей)" - читать интересную книгу автора (Гергенрёдер Игорь)

22

Доктор еле сдерживался. Слушая шокирующие планы, он лихорадочно напрягался, словно перенося физические страдания. Планы ужасали кровожадностью, но они были явно несбыточны. Так чего же страдать? К тому же, скоро всё должно кончиться. И несмотря на это — а скорее, именно поэтому — доктор страшно нервничал.

— А вы — живописец! — он, наконец, не вытерпел. — И воли себе дали вдоволь. А всего интереснее, что во всех этих деяниях наверху у вас будет Пудовочкин.

Костарев усмехнулся:

— Пудовочкин или Пудовочкины будут лишь до тех пор, пока большевиков в крови не утопим. А дальше страну поведёт пожизненный правитель — русский, представьте себе, венецианский дож!

— Понимаю ваш внутренний смех, доктор, — мрачно продолжал человек в пенсне. — Вы смакуете убийственный, как вам мнится, вопрос: не себя ли я вижу всемогущим дожем? Возможно, и себя! Но это лишь одна из вероятностей. Если я встречу более достойного, я сделаю всё, чтобы высший пост занял он!

— Позвольте спросить, благодаря чему он будет достоин такой жертвы?

— Благодаря тому, что соединит в себе Оливера Кромвеля и шведского короля Карла Двенадцатого!

Доктор поморщился, поднял руки к голове, будто у него стреляло в ухе.

— Не много ли иностранщины? Помнится, кто-то был ещё и Генрихом Восьмым...

— Ни один англичанин, — заявил Костарев утомлённо, точно вынужденный повторять прописные истины, — уже не сможет стать Генрихом Восьмым или Кромвелем. Ни один швед — Карлом Двенадцатым. И только русский, если понадобится, будет и тем, и другим, и третьим! Неужели вы не видите по себе нашей широты, Александр Романович? Не ощущаете в себе Эсхила? Сократа? — В глазах Костарева — неподдельное изумление.

Зверянский нервно хохотнул, хотел пошутить и сам почувствовал, что вышло фальшиво:

— Уж не взыщите с нас, с тёмных... не ощущаю-с. — Сердясь на себя, сварливо спросил: — И на что же можно будет полюбоваться в ... э-ээ... новой России, когда ваши планы, г-хм, исполнятся?

— Картина следующая. Малозаселённость. Строгое сохранение природы.

Власть у крупных земельных собственников. Частные предприниматели и компании бурно развивают промышленность на Урале, в Сибири. Вербовка рабочих рук производится под контролем государства...

— Крупные собственники властвуют! — вскричал доктор. — И это провозглашаете вы — революционер.

— Бывший! — поправил Костарев. — Ярый якобинец Фуше сделался герцогом Отрантским. Генерал революционной Франции Бернадотт — у него на груди была татуировка: «Смерть монархам!» — стал королём Швеции. Да и сам Наполеон в ранней молодости болел коммунизмом.

— Ага, наконец, и до Наполеона доехали, — сказав это, Зверянский возмутился собой: «И чего только я себя распаляю таким бредом?» Стал объяснять собеседнику, что у того не программа, а крикливые фразы, нечто до ужаса реакционное, нежизненное.

— Я далёк от политики, однако же знаю: монархия отжила своё! Пора уничтожить и крупное землевладение. Не больше ста десятин на семью — и будьте здоровы! Мелких собственников поощрять. Ввести выборность снизу доверху. Никакого назначенчества! Дать народу всеобщую грамотность. Строить больницы, родильные дома...

— Программа для узенького трусоватого народца! — оборвал Костарев. — Сделать сие не так уж трудно, но будет только хуже. Скажите ещё о мерах против пьянства... Ну взгляните же без шор: кому вы всё это сулите? Русский народ — это Гомер с глазами и мечом Геракла! Он хотел бы каждый день создавать и разрушать Трою! И он уже загулял: вот суть тех фактов, что сегодня так возмущают вас. Неужели его теперь ублажат ваши жидкие постные блюда? Если его не погнать в нашествие, он, изничтожая сам себя, от скуки раздробит Земной Шар.

— Россия должна скакнуть, как отоспавшийся исполин, — с тихой одержимостью говорил Костарев. — Мгновенье — и Кяхта, Харбин, Пхеньян станут русскими городами! Казачьи станицы появятся в предгорьях Гималаев. Русские косоворотки будут носить на Цейлоне, на островах Фиджи...

У доктора задёргались щёки. Он знал, что недопустима и тень усмешки — но не мог подавить смеха. Слёзы текли по выбритым полным щекам, вздрагивали, кривились губы. Смех душил и сотрясал Зверянского.

Костарев замолчал. От его лица отхлынула кровь; стало казаться, что усы, бородка наклеены на выбеленное папье-маше.

— Добавлю ещё кое-что, чтобы вам стало и вовсе весело, — произнёс он удручённо, без гнева в голосе. — Я утверждаю: мне никто не в силах помешать — кроме меня самого... Должен признаться, — продолжил с убито-покаянным видом, точно сознаваясь в преступлении, — мне не чужда прекрасная холодная дама по имени Гордость. А она столь привередлива, что не поступится какой-нибудь мелочью... вроде, я не знаю... вроде, например, обязанности отплатить за доброту, за обыденную, житейскую, банальную доброту. А стоить это может безгранично много... — Человек в пенсне вдруг сказал без всякого перехода: — Вы — провокатор, доктор! — сказал так горько, так смиренно, что Зверянский не взорвался, не схватил его за горло, а только, опешив, налёг грудью, локтями на столик — тот затрещал.

Костарев встал, подошёл к шкафу, открыл дверцу. В шкафу висело полупальто. Он достал из его кармана револьвер, приблизился к вскочившему из-за стола доктору.

— Сейчас в этой машинке произойдёт вспышка пороха, газы выбросят маленький кусочек металла, который пронзит ваш мозг. Через миг всё кончится для вас, всё! Не мешайте мне: вы только причините себе излишние мученья... За год участия в революции я потерял здоровье. Вы, махровый благодетель, добиваете меня. К тому же, вы всё равно будете агитировать против прыжка на Восток: ваше устранение неминуемо. — Костарев держал револьвер с изящной уверенностью.

— Французская вещь: самовзводный «Ронжэ», — зачем-то объяснил он. — Калибр невелик, но заряд достаточно сильный.

Доктор с невероятной сосредоточенностью, словно именно от этого зависела его жизнь, следил, как револьвер поднимается на уровень его лица. Потом взглянул в потухшие вдруг, затомившиеся скукой глаза Костарева, в чернеющий зрачок дула. «А ведь убьёт!» — осозналось прозаически-сухо и оттого неопровержимо.

— Во время англо-бурской войны, — как бы рассеянно проговорил комиссар, — я вот так же в упор убил британского майора!

— Секунду, — тихо, не шевелясь, попросил Зверянский. — Семья всполошится: вам же лишнее беспокойство... Завтра утром поедем в лес, и там вы сделаете ваше дело. Даю слово: я никуда не скроюсь.

Человек с револьвером помолчал и нехотя кивнул.