32 РОДИТЕЛИ

Позже, когда мы искупали детей в ручье и отправили спать, Бетти-Джон, еще мокрая после купания, подошла ко мне и облокотилась на мое плечо, уставшая, но веселая.

Она снизу вверх посмотрела на меня: – Теперь ты начинаешь понимать, Джим, как надо обращаться с их психозами?

– Думаю, да. Не знаю. Может быть.

– Пошли, – сказала она. – Бар в моей конторе открыт. Я поставлю тебе стаканчик. Ты так глупо выглядел, когда пытался помыть лапу плюшевому медведю, стараясь при этом не намочить его.

– А что было делать? Ты же видела, как Алек доверился мне.

Мы поднялись на холм.

«Стаканчик» оказался с лимонадом. Следовало бы догадаться.

– Я бы приготовила чай со льдом, – сказала Би-Джей, ногой захлопнув дверцу крошечного холодильника, стоявшего рядом с ее рабочим столом, – но цены просто нелепые. – Вздохнув, она взъерошила выгоревшие волосы, потом, сообразив, что делает, пригладила, их. – Глупо, правда? Следует заботиться о своей внешности. – Она снова пробормотала что-то насчет цен, сдвигая бумаги в сторону. – На черном рынке хлеб стоит всего девяносто пять центов за буханку, можешь себе представить? Есть даже говядина! Знаю, что не следует входить в такие расходы, но мы не ели жаркое уже… Представляешь, не могу вспомнить, когда мы его видели в последний раз. Но такие вещи, как чай, кофе и сахар, мы просто не можем себе позволить – ни с черного ни с белого рынка.

– Неужели это так важно?

– Очень, если ты привык. Дети не должны их лишаться. Один Бог знает, что они пережили. Так что для них это шажок вверх. Молоко, картофель, хлеб у нас есть, овощи мы выращиваем сами, так что с этим порядок; Нам должны были привезти грузовик консервов, собранных в Сакраменто, но он так и не приехал. Наверное, угнали, и на следующей неделе эти банки появятся на черном рынке..

Она вздохнула и откинулась в кресле. Кресло тоже откинулось. Оно скрипнуло, крякнуло и на какое-то мгновение наклонилось так сильно, что мне показалось, будто она падает, но Би-Джей всего лишь положила ноги на стол. На обеих подметках ее туфель зияли дыры.

– Тебе нужна новая обувь, – заметил я, отхлебывая маленькими глотками лимонад.

– Знаю. Мне много чего нужно.. Усталым жестом она потерла лоб и на какой-то миг показалась мне старой. Я не знал, о чем говорить.

– Довольно хорошие дети, те, что приехали, да? Она лишь хмыкнула в ответ.

– Они не так плохи, как я ожидал. Ты рассказывала о психозах, и я думал, что они будут совсем некоммуникабельными.

Би-Джей покачала головой: – Только не эти дети. Большинство из них были хоть под каким-то надзором взрослых. Они пока еще люди. По крайней мере, чуть-чуть.

– О! – Я допил лимонад и поставил стакан на стол. – Откуда они приехали? Алек, например, – тот малыш с медведем?

– Не знаю. Все они сироты. Если уничтожить три четверти человечества, все выжившие неизбежно станут сиротами. У кого сейчас остались родственники? – Она шмыгнула носом. – Их бумаги еще не прислали телеграфом. И бог знает когда пришлют. А они ой как нужны! Вроде бы с детьми уже поработала группа социальной помощи, и нам необходимы отчеты. Но их нет, и придется все выяснять заново. – Она смерила меня взглядом. – С каждым из них что-то происходит, Джим, не сомневайся. Не важно, что дети хорошо выглядят. Они пришиблены так же сильно, как и все мы после эпидемий и их последствий, даже, наверное, сильнее. Мы обречены прожить с этим остаток жизни, и несколько последующих поколений – тоже, если это вообще придет в норму.

Раны не всегда очевидны, а порой вообще незаметны; но они существуют, поэтому мы должны быть сверхосторожны. Мы можем сыпать на них соль, даже не подозревая об этом. Вот почему я не настаивала, чтобы они вымыли руки и умылись перед завтраком. Лучше завоевать доверие детей, накормив их, чем оттолкнуть еще одними обязательными правилами приличия. Они могли увидеть в умывании условие получения еды, а вместо этого увидели перед собой просто завтрак – и нашу любовь – без всяких условий. Кстати, не своди глаз с Алека. Удивительно, что его вообще прислали сюда.

– Ну, Томми и Холли сторожат его не хуже собачек.

– М-да, может быть. Он явно зомби. Наверное, его направили сюда, чтобы ненароком не травмировать Томми и Холли. Думали не о малыше, а об этих двоих. Черт! Как мне нужны бумаги!

– Послушай, хорошо бы забрать у Алека его медвежонка, чтобы отмыть его с порошком. А может, зашить и приделать новую голову?

– Даже и не пытайся, – отрезала Би-Джей.

– Почему?

– Ты пришьешь голову, а малыш его не узнает. Это будет уже не его мишка. Лучше все оставить как есть, проверить, по крайней мере, насколько он ему дорог. Мальчик очень сильно травмирован, Джим, надо быть готовым изолировать его, если не будет другого выхода.

– Изолировать?

– Или отослать обратно.

– Обратно?

– Джим, – терпеливо объяснила она, – бывают дети, впавшие в кататонию, аутизм или, хуже того, одичавшие. Ты их видел. Мы даже не пытаемся достучаться до них. Похоже, твой Алек такой же.

– Мы можем достучаться, – упрямо сказал я. Би-Джей промолчала.

– Надо попробовать.

– И пренебречь остальными шестнадцатью? И не обращать внимания еще на сто семнадцать, за которых мы уже несем ответственность?

– Нет, конечно, но…

– В сутках лишь двадцать четыре часа, Джим, а дел невпроворот. Мы даже минуту не можем терять впустую. Детей надо кормить, купать, одевать, укрывать, лечить – но прежде всего почаще обнимать. Им надо снова обрести уверенность в себе. Мы не можем заводить любимчиков, не имеем права…

– Я уже слышал подобные проповеди, Би-Джей, – перебил я. – Ты кое о чем забываешь. Алек уже присутствует как постоянная в данном социальном уравнении. Холли и Томми уже выбраны. Он реагирует на них. И на меня. Тебе придется иметь дело с Холли, Томми и со мной, если решишь отослать его отсюда.

– Ладно, – согласилась она. Слишком легко согласилась.

– А?

– Я сказала, ладно.

– Ты не собираешься спорить? – Нет.

– Ты не собираешься перечислять все доводы против?

– Нет. Ты же сказал, что он должен остаться. Мы вынуждены жить со всеми этими психованными сиротами, включая большого отвратительного сироту, сидящего в моем кабинете и лакающего мой лимонад. Я способна вынести и его психоз. Хочешь нести за него ответственность? Не возражаю.

– Да, – сказал я. – Хочу.

– Хорошо. На следующей неделе я подготовлю бумаги на усыновление. Думаю, что с подписью доктора Берди проблем не будет.

– Эй, подожди, я ведь даже не заикался об этом.

– Еще как заикался. Ты сказал, что возьмешь его под свою ответственность.

– Но это не значит…

– Значит. Мы оба знаем английский, не так ли?

– Нет, подожди минуту, Би-Джей! Ты хочешь куда-то меня втравить. Я еще не готов.

– Хорошо, тогда подумай и реши, чего ты хочешь?

– Э… – Я осекся на полуслове. – Не знаю.

– Так я и думала. – Она сбросила ноги на пол. Налила лимонад в стаканы; лед позвякивал, как маленькие колокольчики. Скривила губы. – Боже, как хочется сахару!

– Помешай. Может быть, мед осел на дно.

– Не то. – Она отпила из стакана и снова поморщилась. Потом вернулась к нашему разговору: – Послушай, Джим, я никуда тебя не втравливаю. Просто хочу, чтобы ты понял, что такое ответственность за ребенка.

– Ладно…

– Нет, дай мне закончить. Алек не уедет. По крайней мере, пока. Но я просто не хочу, чтобы ты слишком привязывался к кому-нибудь из детей, если только сам не захочешь. И не допускай, чтобы они привязывались к тебе. Возможно, тебе просто хочется поиграть в семью, но для них это больше чем игра, и, когда тебе надоест, ты нанесешь им еще большую травму. Ребенок может пережить потерю одних родителей, но сомневаюсь, что после повторной утраты у него хватит сил остаться здоровым. Так что не распускай нюни, если у тебя нет твердых намерений.

– Прости, я не знал.

– Скажу тебе больше, Джим: почти все время ты путаешься у нас под ногами. Ничего по-настоящему полезного не делаешь, а ешь ужасно много. Тебя здесь многие терпеть не могут. Иногда и я тоже. И тогда мне приходится напоминать себе, что ты – тоже один из наших детей, еще одна потерянная душа, которая нуждается в семейном тепле. Просто очередная проклятая сирота. Вот мы и возимся с тобой. Балуем. Пытаемся убирать весь эмоциональный мусор, что сыплется из тебя. И делаем это в память о твоей матери. Лично тебе мы ничего не должны.

Это лишь попытка отплатить ей за все добро. Ладно, сегодня ты решил, что хочешь быть родителем. Хорошо. Но ты обязан понять, что это навсегда. Я буду только рада иметь одним ребенком меньше и одним родителем больше, но возврат невозможен. Однажды приняв на себя ответственность за этих ребятишек, нельзя в один прекрасный день отказаться от нее. Это означает, Джим, что никто больше не будет нянчиться с тобой. У нас и так не хватает времени, так что придется тебе управляться самому.

– Я все делал о'кей.

– Это твое мнение. Я так не считаю. – Би-Джей сделала паузу, пронзив меня жестким взглядом. – Такие вот дела. Ну что, готовить бумаги на усыновление или нет?

– Я не думал, что здесь разрешается усыновлять или удочерять.

– Почему?

– Не знаю. Наверное, из-за здешней структуры – как в большой коммуне.

– А если бы ты знал, что мы поощряем приемное родительство, что тогда?

– Э, наверное, нет. Ведь это не обязательно, не так ли?

– Это ты мне говоришь?

– Послушай, – медленно сказал я. – Все куда проще: я мог бы на некоторое время взять на себя заботу о Холли, Томми и Алеке и тем самым снять какую-то часть груза с остальных. Я и не представлял, что ты хочешь взвалить на меня такую большую ответственность. Скорее, я готов стать им старшим братом, чем отцом.

– Им не нужен старший брат. В отце они нуждаются сильнее. – Она снова шмыгнула носом. – Вот дерьмо! Надеюсь, что я ничего не подцепила. Понимаешь, Джим, такой расширенной семьи, как наша, им мало. Боже, сколько раз я мечтала об этом, но уже с самого начала стало ясно, что этого никогда не хватит! Каждому ребенку нужен собственный родитель – свой человек, на которого он может положиться. У нас есть такие люди, не удивляйся. Мы не смешиваем понятия «родительство» и «собственность». Присмотрись: здесь есть Джек и Дав, Няня Айви и Маленькая Айви, и Кэти, Берди и Тина, и Мышка, и другие. Детям нужны все мы. Мы отдаем им себя целиком и даже немного больше.

– Не думаю, что я готов к этому, – осторожно заметил я.

– Согласна, но я не стала бы тебя останавливать, если бы ты настаивал. Ведь я могу ошибаться.

– Ладно, что я должен делать?

– Сколько у тебя комнат?

– Три спальни, кабинет, гостиная…

– Вполне достаточно. Хорошо, я согласна. У нас не хватает кроватей. Ты заберешь Алека, Холли и Томми к себе. Пусть пока живут по общему распорядку. Несколько дней не пытайся быть им ни братом, ни отцом, просто посмотри, что это значит – отвечать за них. Детям скажешь, что это временно. Попробуй это на вкус – путь к отступлению остается. Дети понимают, что такое «временно», и не привяжутся к тебе, пока им не скажут, что все устроилось. Во всяком случае, сильно не привяжутся. За неделю – максимум за две – сам поймешь, можешь ты стать родителем или нет. Не думаю, что это травмирует детей, а уж тебе точно больно не будет.

– Я не беру на себя никакой ответственности, правильно я понимаю?

– Ни малейшей. Но если решишь остаться, тогда уж ответственности будет с избытком. Тогда от тебя будут ожидать, что ты усыновишь и удочеришь их.

– Если я решу остаться?

– Джим, если ты решишь, что не можешь или не хочешь стать родителем, тебе нет смысла оставаться в Семье, согласен? Ведь ты знаешь наши цели. Мы ждали, когда ты притрешься к нам, – вот удобный случай. В противном случае отчаливай и освобождай место, договорились? Ты мне нравишься, но дело важнее.

Мне было больно это слышать. Некоторое время я смотрел на свои ботинки, которые не мешало почистить. А, ладно.

– Хорошо.

– Хочешь еще лимонаду?

– Угу, только мед приторный.

– Не размешивай.

– Би-Джей. – Да?

– Куда могут отослать Алека? Она задумчиво поцыкала зубом.

– Есть одно место для безнадежных детей. Для диких.

– Диких?

– Тех, что одичали, как Тарзан или Маугли. Только тем двоим повезло: за Тарзаном ухаживали обезьяны, а Маугли воспитали волки, – к тому же в сказках все кончается хорошо. В реальной же жизни дикие дети обделены, поэтому в них остается слишком мало от человека. Они – животные в человеческом облике. Их никогда не научить говорить, и они никогда не захотят учиться: окно для обучения в них закрыто. Они не могут ходить прямо – их тела утратили такую способность. И способность логически мыслить у них снижена. Они не доверяют людям; часто страдают серьезными нарушениями осанки, авитаминозами и так далее. Обычно они долго не живут. – Она снова поцыкала зубом. – Ну и конечно, среди них есть больные кататонией, аутизмом, сумасшедшие с устойчивыми нарушениями психики, находящиеся в шоке.

– Но их не запирают в сумасшедший дом?

– Нет, конечно, не запирают. – Ее голос прозвучал странно. – О них заботятся.

– Ну, слава Богу… – Тут до меня дошла странность ее тона. – Погоди, как о них заботятся? Даже у нас не хватает рук…

– О них заботятся, Джим. – Она сделала паузу и продолжала более тихим голосом: – Помнишь, как в Сан-Диего и Лос-Анджелесе закрыли зоопарки и заказники?

– Да, не хватало обслуги, но…

– Что тогда сделали со львами?

– Усыпили; не было другого выхода…

– Правильно. Потому что за ними некому было ухаживать, и зверям пришлось бы заботиться самим о себе. – Би-Джей поставила стакан на стол, поднялась и убрала остатки лимонада в маленький холодильник. – Более гуманного выхода они не придумали, – пробормотала она. – Сволочи.