38 КАПЛЯ АДА

Разумеется, Бетти-Джон устроила мне головомойку.

– Ради всего святого, ты хоть подумал, что делаешь? – спрашивала она. – Кимми Ковырялку до сих пор мучают ночные кошмары. Симона все время плачет. Алли и Дейви боятся спать одни. И поверь мне, тебе не захочется узнать, что натворил Джим Полей!

Половину детей ты превратил в Плаксу Вилли, а остальные стали такими непоседливыми, что Берди подумывает посадить всю группу на успокоительное. Разве ты не видишь, что творится? Те, кто не ударяется в слезы, каждые две минуты, переживают такой приступ слабоумия, что это наверняка психопатическая реакция; они постоянно хихикают, как будто вокруг сплошной цирк Они носятся повсюду, как спятившие горгульи, корчат рожи и пытаются напугать друг друга до усрачки – включая тех, кто стал настолько пуглив, что им опять впору вернуться к пеленкам. Господи, Джим! Так-то ты отплатил за все добро? Я здесь сражаюсь за твои чертовы заборы, а ты там затеваешь с детьми игры, задевающие их психику. Большинство из них так охрипли, что не могут говорить, у шестерых воспалилось горло, а трех пришлось положить на обследование в психиатрическое отделение.

Я выслушал все молча.

Собственно, ничего больше и не требовалось. Это было еще одним, чему Джейсон учил меня, учил всех нас. Когда человек передает тебе информацию, ты не должен ничего с ней делать. Просто выслушай и убедись, что воспринял ее. «Ответь на вопросы, убедись, что понял собеседника; это и есть основа настоящего общения. И больше не делай ничего. Все остальное к общению не относится».

Таким образом, я позволил Бетти-Джон высказать все, что она хотела, будучи в душе уверенным, что меня это никак не касается. Это была ее проблема, а не моя. Я слушал, сочувствовал ее негодованию, но как личный выпад это не воспринимал, потому что – в моих ушах звучал голос Джейсона – она злилась не на мой поступок, а на свой страх. Я лишь спровоцировал его проявление. Поэтому сейчас моя задача состояла в том, чтобы не препятствовать ей излить злобу и освободиться от нее.

Если начать спорить, Би-Джей останется озлобленной. Если попытаться оправдать свои действия, ей придется доказывать самой себе, что она права, а я нет. Она будет вынуждена наказать меня. Вот почему я не должен ничего делать – только слушать. Когда злость выйдет, ей уже нечего будет сказать или сделать.

Это заняло некоторое время, но в конце концов она выдохлась.

– О'кей, – сказала она. – Говори, я жду. Чего ты хотел добиться этим маленьким упражнением по истерике?

– Дети чувствуют себя прекрасно, – заметил я самым осторожным тоном. Очень важно, чтобы она опять не взорвалась. – То, что ты наблюдаешь сейчас, – высвобождение энергии. Все идет нормально. Это естественно. И для здоровья полезно. Это хороший признак. Я знаю, что со стороны это выглядит расстройством – все правильно, – но это расстройство в правильном направлении. Поверь мне.

Би-Джей посмотрела на меня самым скептическим взглядом.

– Я уже слышала подобную чушь раньше, Джим, от теоретиков растления несовершеннолетних: «Ребенку тоже нравится».

Мне не хотелось спорить с ней. Слишком много воспоминаний возникало о Лули – и это увело бы беседу далеко в сторону. Мне нужно было вернуть Бетти-Джон к теме.

– Би-Джей, – осторожно начал я. – Наши дети – это маленькие ходячие бомбы с часовым механизмом. В день моего появления здесь ты рассказала кое-что о том, что им пришлось пережить, и с тех пор постоянно напоминаешь мне, как отчаянно пытаются они делать все, что угодно, только бы выжить. Ты думаешь, я не наблюдал за ними? Все твои слова истинны, как наличные деньги. Большинство из этих маленьких монстров окружили себя такой прочной стеной, что до них не добраться. Господи, Би-Джей, это ведь по-настоящему страшно, насколько ты права. Почти нет шансов, что кто-нибудь из них станет когда-нибудь просто человеком, не говоря уже о нормальном человеке. И тем не менее мы должны постараться, ибо если мы не цивилизуем следующее поколение, пока еще остается шанс, тогда вообще нет смысла продолжать войну. Вот о чем надо думать. Я хотел пробить брешь в их безразличии.

Лицо Би-Джей немного разгладилось. Трудно спорить со своими же собственными доводами.

– Единственное, чем мы можем помочь этим детям, – продолжал я, – это научить их… как приблизиться к нам. Они должны понять, что боль, и страх, и печаль – нормальные состояния, и научиться, как не мешать себе переболеть ими. Вот в чем заключалась цель всего этого крика. Это предохранительный клапан, в котором они нуждались. В противном случае они продолжали бы нагнетать в себе давление до тех пор, пока не произойдет взрыв. И тогда натворили бы что-нибудь опасное, глупое и саморазрушительное.

Би-Джей была разочарована, по-прежнему злилась и не хотела соглашаться.

– Кто придумал эту чушь, Джим? Где ты набрался такого дерьма?

Мне хотелось нагрубить, уязвить ее посильнее.

– Я придумал, Би-Джей. Я занимаюсь этим всю жизнь, как только начинаю сходить с ума от неспособности окружающих вслушаться в мои слова; каждый раз, когда мне хочется взять их за глотку и придушить. Я запираюсь в темном сортире или становлюсь под душ и открываю воду на полную мощь и ору, ору, ору так сильно и так долго, как только могу, пока от слабости не начинают подгибаться коленки. Это помогает. Это напоминает эякуляцию накопившейся ярости, страха и отчаяния в одном болезненном оргазме. Если я не выпущу их, то буду таскать повсюду с собой – а этого я не выдержу и умру. Или хуже того – сделаю что-нибудь такое, отчего умрут другие.

Взгляд Би-Джей по-прежнему оставался враждебным.

– Тебе это, может, и помогает, но нашим детям… – Она покачала головой.

– Да, конечно, я перестарался, но мне казалось, что без этого ничего не выйдет. Большинство детей – все еще роботы. Они понимают только действия. Да, вы добивались здесь результатов, но ох как медленно. Меня это бесило, я знал, на что способны дети, да и вы знали. Они по-прежнему выполняют все, чего вы от них хотите, как машины, потому что понятия не имеют, что способны на большее. Вы суете им всего лишь еще один свод правил, необходимых для выживания. Их жизнь превратится в постоянный поиск соответствующего случаю правила – и не более того. Они не будут живыми. Нет, дай мне высказаться до конца. Ты что, всерьез считаешь, что я не понимаю их переживаний? Я же там был, черт возьми! И мне было их так жалко, что я был вынужден что-нибудь сделать.

– И научил их, как спятить окончательно?

– Дай им неделю, и сама увидишь разницу. Они уже начали играть по-новому. Теперь они обращают свое внимание к кому-то, а не на кого-то. Пожалуйста, БиДжей, не суди поспешно.

– Джим, я не сомневаюсь, что ты веришь в то, о чем говоришь. Но ты был обязан прежде посоветоваться со мной. Следовало подождать, пока…

– Иди ты к черту, Би-Джей! – Я и вправду рассвирепел. – Я пытался посоветоваться, но у тебя никогда нет времени кого-нибудь выслушать, и ты всегда просишь людей отложить их планы, чтобы ты могла осуществить свои, а потом еще нервничаешь, что тебя посылают подальше и занимаются своими делами, не спросив у тебя разрешения. Не знаю, как остальные, но я устал ждать, когда ты найдешь время сесть и спокойно послушать. И пожалуйста, не надо рассказывать, сколько у тебя дел. Это я уже сто раз слышал и могу сам представить себе бедную Би-Джей не хуже тебя.

Дети мучились, а я мог помочь. И это только первый шаг. Детей надо постоянно тренировать, дать им в руки инструмент для управления своими эмоциями, своими реакциями. Тогда они управятся и с остальной гадостью, которую вывалит на них жизнь.

– И ты считаешь, что наступило улучшение? – возмутилась Бетти-Джон, – Да ты видел хотя бы своих собственных детей? Алек превратился в поломанный граммофон. Мы не можем его остановить. Он отыскивает слова, которые ему нравятся, и повторяет их снова и снова, пока они не надоедают, а после придумывает новое слово, и все начинается сызнова.

– Он играет, Би-Джей, в игру, известную только ему. Но заметь, что теперь он играет с языком, а не сопротивляется ему. Он приноравливается к новому умственному ландшафту. Я так рад, что он хоть что-то бормочет. В малыше накопилась масса энергии, которую надо выпустить.

– Но, черт возьми, не батарейка же он! Христос на блине! Где ты нахватался этого психопатического лепета?

– Э… – Я колебался.

– Кто ты такой, Джим? Недоделанный моди?

– Никогда не занимался модулирующей тренировкой. – Я ощутил некоторую неловкость.

– И так, черт возьми, уверенно рассуждаешь! Откуда ты взялся?

Я замотал головой: – Мне бы не хотелось…

– Да? Не выйдет. Если хочешь учить детей открытости, начни с себя. Кто вы такой, мистер?

– Ты знаешь, кто я такой.

– Нет, не знаю. Единственное, что я знаю: ты можешь оказаться шпионом ренегатов.

Внутри у меня все похолодело. Я едва не вскочил со стула.

– Нет! Только не это. Я знаю, какие они, Би-Джей, гораздо лучше, чем ты думаешь. Я не из них и не хочу снова стать похожим на них…

– Снова?

Я замялся. Потом подтвердил: – Да. Снова. Они захватили меня и промыли мозги. Я жил в Племени ревилеционистов…

– О, дерьмо!

– … почти год. Потом сбежал. Но до этого успел разобраться, на что они способны. – Мне пришлось прерваться, чтобы вытереть слезы; я и не подозревал, насколько еще свежа рана. – Да, допускаю, что многому я научился у них. Не все их постулаты лишены здравого смысла. Но я знаю, кто они такие и насколько они опасны. Я сам разорвал цепи, которыми Племя опутало мой мозг.

– Ты уверен? А по-моему, у тебя все еще слегка остекленевший взгляд. Если бы я знала…

– … то дала бы мне коленом под зад, правильно? Вот вам и знаменитое сострадание Бетти-Джон. Она колебалась.

– Нет, но к детям даже близко не подпустила бы.

– О, валяй дальше, Би-Джей! Ты говоришь как настоящий реакционер. Упражнения на прорыв работают независимо от того, кто их проводит.

– Не будь дураком, Джим! Неужели ты думаешь, что сообщил мне что-то новенькое? Учить меня прорывам! Да большинство чепухи, которую ты повторяешь, относится к «Технологии сознания», известной еще с прошлого века! Вот дерьмо! Все мальчишки одинаковы. Все вы думаете, что самолично изобрели просвещение на прошлой неделе.

Она потыкала указательным пальцем мне в грудь, причем довольно больно.

– Позволь сообщить тебе кое-что. Когда я училась в колледже, семинары по усовершенствованию личности были в большой моде. Их называли «Тренировка результативности», «Источник силы» и «Языковой прорыв». И все поголовно занимались модулированием. Ты не считался «живым», если не прошел модулирующую тренировку. Множество моих друзей так и пропало в этой черной дыре, некоторые вынырнули на поверхность – но у всех, пока они находились под ее влиянием, была блаженная улыбка на устах и снисходительное: «Ты должна сама испытать, чтобы понять». Я-то понимала, что с ними происходит, и сегодня правила ничуть не изменились: каждый Божий день ты обязан пройти новую трансформацию, осуществить новый прорыв, достичь нового уровня – и прочая дребедень и психологический лепет!

Черт, не посещая ни одного семинара, я тем не менее на какой-то момент сама чуть не увязла в этом. Я была одной из тех, кто хотел доказать, что может стать продвинутой личностью без всяких там семинаров. Я была слишком глупа и не понимала, что это делает меня даже более истовым проповедником, чем остальные. Все мы ежедневно переиначивали язык, чтобы открыть новые пространства для инициативы. Это была настоящая кроличья нора. О, мы беседовали о том, как надо беседовать, изучали возможности возможного. Мы настолько преуспели в этом, что забивали людей до смерти своей продвинутостью. Мы относились к близким – родителям, учителям, друзьям, – как работники социальной помощи относятся к детям из неблагополучных семей, и не могли понять, почему от нас шарахаются, как черт от ладана. А мы хотели подарить им счастье увидеть, насколько бедна их жизнь. О, мы были кучкой самовлюбленных остолопов.

Дни напролет мы занимались чужими делами, рассматривали друг друга под микроскопом, давили в зародыше сумасбродство и веселье, соизмеряли каждый свой шаг, садились только на пронумерованные места, контролировали свое состояние. И знаешь что? Жизнь стала еще хуже, потому что мы наваливали на себя кучу нового мусора и нужно было разобраться, почему он бесполезен. В конце концов я поумнела – когда поняла, какую цену платит за это моя душа.

С тех пор я не доверяю моди. Особенно сейчас, когда они пролезли в правительство. Но больше всего я не хочу, чтобы моди, или неоревилеционисты, или кто-то еще забавлялись с мозгами моих детей, потому что у этих детей достаточно и своих проблем.

Она закончила с таким видом, словно утверждала, что все теперь ясно и говорить больше не о чем. Что ж, возможно, действительно не о чем. Ее кредо сформировалось, и никто его не изменит. Выражение ее лица было напряженным, как будто она ожидала сопротивления.

Неожиданно я кое-что понял. Откровенно говоря, мне полагалось бы знать это давно. Бетти-Джон – такая же сумасшедшая, как и все мы, но в достаточно неприглядной форме.

Конечно, хотелось верить, что она ухватывает картину в целом. Хотелось верить, что кто-то где-то точно знает, что он делает и зачем, Хотелось верить, что такое возможно, потому что если это возможно для кого-то, есть надежда и у меня. Но что, если здесь это недостижимо?

– Ну? Скажешь еще что-нибудь? Я отрицательно покачал головой.

– От этого не будет никакого толку. Твой мозг уже сформировался. Я сделал то, что считал правильным. Ты так не считаешь. Мы оба хотим детям добра, но каждый смотрит на это по-своему. Ответственность за детей доверена тебе, а не мне. Так что придется считаться с твоим словом, а не с моим. – Подумав еще немного, я добавил: – Я хотел здесь работать. И по-прежнему хочу. Мне жаль, что ты частично не одобряешь того, что я могу предложить.

Би-Джей открыла рот и тут же закрыла. Было заметно, что она удивлена. Она явно не ожидала от меня таких слов.

– Ладно, – сказала она. – Я рада, что ты понимаешь. Я кивнул. Я понимал это. И понимал больше, чем представляла Би-Джей.

Семья – такой же культ, как Племя Джейсона. Разные философии, разные лидеры, разные цели, разные психологические игры – но тем не менее культ.

И вопрос стоял так: хочу я быть его составной частью или не хочу?

Правда же заключалась в том, что я не знал точно, чего хочу вообще.

– Я просто хочу помогать детям. И это во многом было правдой.

Би-Джей вздохнула, провела растопыренной пятерней по седеющим волосам и, словно сдаваясь, устало покачала головой.

– Иди и займись таким делом, где ты не натворишь еще какой-нибудь беды. Я добилась одобрения твоего червяного забора вчера вечером. Вот и ставь его. – И прибавила: – Держись от меня подальше какое-то время. И от детей тоже. И даже от себя самого. Просто ума не приложу, как я расхлебаю эту кашу…