"Лили (Том 2)" - читать интересную книгу автора (Гэфни Патриция)

Часть вторая ХОЗЯИН (продолжение)

Глава 15

Лунный свет был слишком ярок. Небо и глинистая земля, скалы и море смотрели на него с неумолимой ясностью, от них некуда было деться. А ведь он бежал из дома в поисках темноты, тщетно надеясь, что она поглотит его вместе с его мыслями. Но было так светло, что в мертвенном свете, сквозь редкие облака, обволакивающие, но не закрывающие белый глаз луны, он мог отчетливо разглядеть линии своей ладони. Он ускорил шаги, отходя все дальше от дома, в надежде очистить разум хотя бы движением, если уж в благословенной тьме ему было отказано. Замкнув слух для любых звуков, кроме собственного дыхания, он повернул в сторону от ступеней, вырубленных в скале, и направился вверх по каменистой дорожке, ведущей к лесу и озеру.

Воды озера в эту ночь были неподвижны, как стекло, и казались непроглядно-черными. Только со стороны моря доносился отдаленный шум прибоя. Он решил искупаться, чтобы хоть немного развеяться, и начал было раздеваться, да так и застыл на полдороге. Куртка, сброшенная с одного плеча, криво повисла у него за спиной. Он вспомнил. Вон там, за полосой песка тянулась цепь черных валунов, где он застал ее и отрезал ей путь два с лишним месяца назад. Она стеснялась своей наготы, а вот он, ни секунды не раздумывая, не постеснялся воспользоваться ее неловкостью и беспомощным положением. В тот раз он не посчитался с ее чувствами, видя перед собой лишь тело – гладкое, волнующее, блестящее от воды. Он рассудил (сознательно или бессознательно – это не имело значения), что, раз она служанка, ее тело принадлежит ему по праву и этим правом он может воспользоваться хотя бы однажды. Он даже упомянул тогда в шутку о droit du seigneur. Влечение к ней, влечение к женщине вообще само по себе показалось ему чудом, настолько невероятным, что он пошел бы на все, лишь бы завладеть ею. В ту минуту неистовая сила желания послужила в его глазах достаточным оправданием для любых средств, любых действий, ведущих к достижению цели. Когда она оказала сопротивление, он поспешно решил, что ей просто хочется продать себя подороже и что, немного поторговавшись, ее можно купить. До конца своих дней ему не забыть, какой взгляд она бросила на него, когда он попытался дать ей денег.

Здесь тоже было слишком светло. Он опять натянул куртку и, увязая башмаками в глубоком песке, поспешил прочь от озера, а оказавшись вновь на каменной дорожке, бросился к парку, привлеченный возможностью затеряться в темной тишине, царившей под сенью деревьев. Дубы, лиственницы, лесной орех окружили его со всех сторон, закрыв наконец луну. Он замедлил шаги, ощущая сильное биение сердца в груди, и принялся полным ртом вдыхать черный ночной воздух. Где-то вдалеке, то ли призывая подругу, то ли выслеживая дичь, заухал филин. Запах мха и влажной земли был сильнее соленого привкуса ветра с моря. Он сбился с тропинки и напролом, сквозь колючие заросли куманики выбрался на подъездную аллею. Опять эта проклятая луна! Но тут хоть не рискуешь свернуть себе шею. Наклонив голову, сунув руки в карманы куртки и ни о чем не думая, он направился к воротам.

Но стоило ему прислониться к каменному столбу, как на него нахлынули воспоминания о той ночи, когда он вернулся домой с раной в плече и лошадь сбросила его наземь, в сущности, на том самом месте, где он сейчас стоял. Он изо всех сил гнал от себя эти воспоминания, но безуспешно. Его тело помнило прикосновение ее теплых рук, помогавших ему опереться об этот самый столб. Ее мокрые волосы пахли свежестью дождя, в ярких сполохах молнии ее громадные глаза светились тревогой за него. Она поставила в стойло его лошадь и спрятала его одежду только потому, что он ее об этом попросил. А когда таможенники пришли его допрашивать, она солгала ради него.

А потом.., потом она отдалась ему, переступив через себя, предав свои понятия о чести и порядочности, которые он счел несущественными. Как ни в чем не бывало он предложил ей двадцать фунтов.

Оторвавшись от столба, он пошел по аллее обратно к дому, глядя прямо перед собой невидящим взглядом. Но двери его памяти уже распахнулись настежь, воспоминания хлынули толпой, и очень скоро худшее из них, то самое, которого он всеми силами пытался избежать, обрушилось на него подобно удару палицы. Он увидел Лили, застывшую в дверях библиотеки. Измученная, оборванная и растрепанная, она отчаянно боролась со страхом и с собственной гордостью. “Говорю же вам, она ударила Лауди. Ударила до крови. Вы посмотрите на это сквозь пальцы?quot;

Он пообещал ей поговорить с экономкой, но слова не сдержал. Как раз в это время вернулся Клей, и на радостях он забыл. Таким образом он развязал руки миссис Хау в отношении Лили, предоставил ей свободу действий.

Впереди показался свет из коттеджа Кобба. Который же теперь час? На этот счет у него не было ни малейшего понятия. Свернув с аллеи, он направился по короткой дорожке, ведущей к домику управляющего, и, недолго думая, постучал в дверь.

Кобб открыл тотчас же. Он был полностью одет. Невозможно было догадаться, чем он занимался до прихода хозяина. За его спиной Дэвон не заметил ни остатков ужина, ни книги, ни рабочих инструментов. В коттедже царил тот же безупречный и безликий порядок, что и в кабинете Кобба в хозяйском доме.

– Входите, – предложил он после минутного замешательства.

Чернобородое лицо управляющего было ему так хорошо знакомо, что Дэвон немного успокоился.

– Артур, – сказал он и вошел, наклонив голову, чтобы не задеть низкой притолоки. – Я пришел спросить о миссис Хау. Что вы о ней знаете?

– Что я о ней знаю?

Следующие слова дались Дэвону нелегко, но он попытался сохранить самообладание.

– Она избила.., одну из служанок. Вы знаете Лили Траблфилд?

– Да, я знаю, кто она такая. Избила, говорите? А за что?

– Ни за что! – Он едва удержался от желания трахнуть кулаком по оштукатуренной стене. – Хау и Трэйер избили девушку ни за что ни про что, по надуманному обвинению в непослушании. Насколько мне известно, это скорее всего не первый случай. Я хочу сказать, что до нее были и другие. Что вам об этом известно?

– Ничего.

– Но что-то же вы должны знать!

– Я ничего не знаю! – упрямо возразил Кобб. – Хау заправляет всем домом, не спрашивая советов ни у меня, ни у кого еще. Дело это не мое, я и не вмешиваюсь.

Дэвона передернуло: он с отвращением услыхал в словах Кобба отголоски собственного равнодушия и нежелания во что-либо вникать, но ему хватило честности не попрекать управляющего за свои прегрешения.

– Я вышвырнул ее вон вместе с Трэйером. Хочу, чтобы вы знали об этом.

Кобб растерянно уставился на него, не зная, что сказать.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – эхом отозвался Кобб и, стоя в дверях, взглядом проводил хозяина, уходящего по дорожке, пока его не поглотила тьма.

Остаток ночи хозяин Даркстоуна провел в библиотеке, целенаправленно и методично напиваясь. Начал он с рома, но желанное опьянение все никак не приходило. Когда в небе на востоке проступили первые краски рассвета, он перешел на коньяк и почувствовал, что тиски рассудка начинают понемногу разжиматься, отпуская сознание на волю. Тело отяжелело и стало неподвижным. Ему казалось, что никогда раньше он не ощущал такой свинцовой усталости. Пришло утро. Растянувшись на длинном диване в библиотеке и с благодарностью ощущая приближение блаженного забытья, он наконец уснул.

* * *

Проснувшись, он почувствовал, что все его тело затекло и покрылось испариной, в голове шевелились ускользающие бессвязные обрывки какого-то страшного сна. Дрожащими руками он налил себе полный бокал коньяку и поднес к губам, но тут взбунтовался желудок. Пришлось осторожно поставить бокал на стол.

Когда Клей обнаружил брата, тот лежал, мрачно уставившись в одну точку.

– Ты жутко выглядишь, – заметил он напрямик. Дэвон откашлялся, чтобы задать вопрос.

– Как там… – Он передумал и задал другой:

– Где Кобб?

– Кобб? Думаю, у себя в кабинете. – Клей заглянул прямо в суровое и мрачное лицо старшего брата. – Лили все так же, – ответил он на невысказанный вопрос. – Пенрой приходил рано утром. Он считает, что запястье вывихнуто, но перелома нет. Он опять отворил ей кровь и натер шею и грудь спиртом с морской солью. Она отдыхает.

Дэвон повернулся к нему спиной.

– Одна из служанок, ее зовут Лауди, просидела с нею всю ночь, а сейчас при ней дежурит другая. Пенрой сказал, что заглянет завтра.

– Прекрасно, – кивнул Дэвон.

Наступило молчание.

– Обед готов. Ты не хочешь поесть?

– Нет. Мне надо выйти.

Выглянув через балконную дверь на террасу, Дэвон впервые заметил, что идет дождь. С моря поднимался холодный, липкий туман.

– Мне надо… – Он не мог придумать себе занятия. – Проедусь верхом.

И он вышел во двор прямо под затяжной послеполуденный дождь, оставив младшего брата в полном замешательстве. Остаток дня Дэвон провел в седле на самых отдаленных фермах, нанося визиты арендаторам по незначительным делам, с которыми обычно вполне справлялся Кобб, и вернулся домой, когда было уже темно. Он вошел в дом через служебный вход и направился прямо в кухню. Служанка, занятая чисткой кухонного горшка (он понятия не имел, как ее звать), едва не уронила его, завидев хозяина. Не говоря ни слова, Дэвон прошел в буфетную, нашел там остатки ужина – холодный суп, пирог с голубями и ватрушку со смородиной – и съел их стоя, запив все кружкой эля.

Дождь шел весь день, не переставая, он продрог, намокшая одежда прилипала к телу. Надо было вымыться, побриться, переодеться. Дэвон остановился у подножия лестницы, положив руку на столбик перил орехового дерева и вглядываясь в темноту. Стоит ему подняться, и он не пойдет в свою комнату, а направится прямиком в спальню Лили. Но Дэвон не хотел даже думать об этом: наложенное им на себя наказание еще не закончилось.

Поэтому он вернулся в библиотеку и, сняв мокрую рубашку, закутался в лежавший на диване мягкий плед. Коньяк показался ему божественным на вкус и легко прошел в горло. Усевшись за стол, Дэвон открыл один из своих гроссбухов и надел очки в стальной оправе. Дождь лил, не переставая, море ворчало и сердито шипело, накатывая на берег. Часы на камине пробили девять. Отшвырнув только что очиненное перо, он уронил голову на руки.

* * *

– Мистер Дарквелл! Сэр? Ваша светлость… Мистер Дарквелл?

Он не спал: тревожный шепот был так робок и тих, что не сразу проник в его сознание. Оторвав наконец голову от свернутых в кольцо рук, Дэвон взглянул на девушку, нерешительно переминавшуюся в дверях.

– Да, в чем дело?

Лауди подошла на полшага ближе.

– Это Лили, сэр. Я ужасно боюсь. Дэвон вскочил со стула.

– Что с ней?

– Я сказала мистеру Клейтону, как вы велели, но он тоже не знает, как быть. Велел бежать прямо к вам.

– Что с ней?!

Увидев, как он движется прямо на нее, высокий и обнаженный до пояса, шотландский плед перекинут через одно плечо, Лауди едва не пустилась наутек.

– Она все плачет и Никак не перестанет, – поспешно выложила она, прижимаясь спиной к косяку двери. – Раньше она совсем не плакала, а теперь.., ну никак не может успокоиться. Прямо не знаю, что с ней делать! Лекарь говорит, опий надо давать помаленьку. Я так и делаю, но все равно не помогает. Мне так страшно. Мистер Дар… – Она запнулась, когда Дэвон протиснулся в дверь мимо нее и бросился бегом по коридору к лестнице с развевающимся за плечами пледом.

…Всего одна свеча горела на столике у кровати. В ее слабом свете он едва различал фигуру девушки, неловко скорчившуюся в боку под грудой одеял. Сначала Дэвон ничего не слышал, но, подойдя поближе, различил неясный тихий и жалобный звук. На секунду он замер, потрясенный звучащим в ее слезах безысходным отчаянием, потом подошел ближе к постели. Ее темные волосы разметались по подушке, в лице не было ни кровинки. Она прижимала сжатую в кулачок руку к губам, чтобы заглушить рыдания. Он положил руку ей на плечо и тихонько окликнул:

– Лили!

Она открыла глаза и, увидев, кто перед нею, с трудом вытерла слезы рукавом ночной рубашки, даже попыталась сесть. Не успел он ее подхватить, как она вновь упала на бок. Ее лоб покрылся испариной. Стиснув зубы от боли, она ухватилась за подушку, пока спазм не миновал, и наконец замерла, тяжело дыша.

Дэвон ощутил волну паники, окатившую его, как кипяток. Опустившись на колени у изголовья кровати, он прошептал:

– Что с тобой, милая? Где болит?

Она не ответила. Бережно, дюйм за дюймом он отвел назад одеяло. Ее левая рука неловко торчала вбок, забинтованное запястье бессильно лежало на матраце ладонью вверх.

– Рука беспокоит?

Она по-прежнему молчала. Ночная рубашка взмокла от пота, наволочка была влажной от слез. Он вспомнил о почерневшем и вздувшемся кровоподтеке у нее под грудью.

– Бок болит?

quot;Пара ребер, – всплыли у него в памяти слова доктора Пенроя. – Пара ребер сломана”.

В уголках крепко зажмуренных глаз Лили опять показались слезы.

– Болит в боку, Лили? – повторил он, шепча ей прямо в лицо. – Покажи мне. Скажи, где болит.

Мокрые от слез ресницы разлепились с трудом. Она открыла глаза, но так и не взглянула на него. Прошла еще минута. Наконец Лили отпустила подушку, которую продолжала сжимать все это время, и прижала ладонь к боку. Оба они перевели дух в один и тот же миг.

Дэвон встал. На ночном столике стоял пузырек с коричневатой жидкостью, уже наполовину пустой, а рядом чашка холодного чая и нетронутый ломоть хлеба с маслом.

– Ты принимала лекарство за последние два часа? – спросил он, вновь наклонясь к ней.

Одними губами она ответила: “Да”. Дэвон выпрямился; его губы сжались в тонкую линию. Он подошел к туалетному столику у противоположной стены и вернулся к постели, нагруженный фарфоровым тазиком, полным воды, и льняной салфеткой для лица. Лили лежала, свернувшись на самом краю матраца, сесть было негде, поэтому он, чтобы ее не беспокоить, сбросил с себя сапоги и забрался на постель позади нее. По ее телу пробежала судорога, когда он отвел назад тяжелые пряди волос, влажные от пота, и обтер смоченной салфеткой ее лицо и шею, а потом и руки, насколько позволяли длинные рукава ночной рубашки, стараясь, однако, не задеть поврежденного запястья. Склонившись над нею, Дэвон расстегнул перед рубашки и прижал мягкую ткань к ее груди, чувствуя, как исходящий от ее тела жар стремительно проникает сквозь влажную поверхность.

– Так лучше?

Ее губы шевельнулись. Как ему показалось, ответ был утвердительным. Он сполоснул и отжал салфетку в тазике, который поставил прямо на постель'.

– Можешь повернуться на спину? Я помогу. С его помощью, используя здоровую руку как рычаг, Лили начала поворачиваться, но на полпути подогнула колени к животу и крепко зажмурила глаза от мучительной боли. Дэвон побледнел от страха.

– Ладно, ладно, – с испугом забормотал он, обнимая ее.

С большим трудом ей удалось постепенно расслабить сведенные судорогой мускулы и завершить маневр. Наконец Лили замерла на спине, побледнев и обливаясь потом.

Усилием воли Дэвон заставил себя унять дрожь в руках и, откинув тяжелые, жаркие одеяла, принялся обтирать ей ноги. Ему стало немного легче, когда она сделала слабую попытку здоровой рукой расправить книзу сбившуюся на бедрах ночную рубашку. Если уж в такой страшный час она еще способна думать о приличиях, значит, ее раны не смертельны. Присев по-турецки в изножии кровати, он долго трудился над ее ногами, обмывая и растирая их. Ему показалось, что остановившийся от боли взгляд ее серо-зеленых глаз – единственный признак жизни на бескровном лице – немного смягчился. Порой она начинала следить за ним, слегка приподняв голову с подушки, потом опять закрывала глаза и как будто впадала в забытье. Через некоторое время ее снова начала бить лихорадка. Дэвон отставил таз, натянул ей рубашку до щиколоток и укрыл одеялом, а затем поднес к ее губам чашку холодного чая. Лили попыталась отвернуться; он стал настаивать, но, когда увидел, каких усилий стоит ей каждый глоток, поставил чашку на стол и вцепился руками себе в волосы.

– Что мне делать. Лили? – сказал он, стараясь скрыть свое отчаяние. – Я пока не могу дать тебе опия. Как я могу тебе помочь?

Девушка лишь беспомощно взглянула на него в ответ. Все было безнадежно. Вскоре она опять начала метаться на постели, подогнув колени и схватившись рукой за ребра. Он не знал, что делать. Правой рукой она дотянулась до края матраца и ухватилась за него.

– Хочешь опять на бок? – догадался Дэвон. Она с благодарностью кивнула. Поворот вновь получился очень медленным и мучительным, но в конце концов они достигли цели. Он опустился на колени возле кровати, погладил ее по щеке и поправил одеяло.

– Постарайся уснуть.

Лили покорно закрыла глаза, но сон не шел к ней. Ни в одном положении она не могла находиться долго. Дэвон двигал и поворачивал ее, время от времени принимаясь вновь обтирать влажной салфеткой истаивающее от жара тело. Ночь тянулась невыносимо долго, в конце концов боль и усталость истощили ее самообладание. Ближе к рассвету, не в силах больше терпеть молча, Лили вновь залилась тем же тихим и жалобным плачем, который встретил его по приходе.

Дэвон не мог этого вынести. Схватив флакон с настойкой опия, он плеснул немного в чай и заставил ее выпить всю чашку, а потом обогнул кровать и забрался под одеяло рядом с нею Лили попыталась взглянуть на него через плечо, но волосы упали ей на глаза. Он отвел их в сторону и устроился на боку позади нее, просунув одну руку ей под талию, а другую положив на бедро. В этих легких прикосновениях не было и намека на страсть, просто ему необходимо было ощущать ее рядом. Наконец Дэвон начал говорить.

Он рассказал ей о том, что они будут делать, когда она поправится. Приходилось ли ей бывать в Пензансе? Нет? Вот и отлично. Значит, первым долгом они отправятся именно туда. Западный ветер там такой теплый, что фуксии даже зимой вырастают высотой с деревья. В садах цветут камелии, мирт, тамариск, дрртензии. А все изгороди усыпаны диким инжиром. На болотах растут орхидеи, а вершины холмов покрыты редким красным клевером. Так и горят на солнце. А была ли она на Краю Света? Туда они тоже съездят непременно. Там находится замок короля Артура. Говорят, Тристан тоже там жил. Он покажет ей кромлехи и дольмены [1], тогда она поймет, почему корнуэльцы до сих пор верят в существование великанов. А потом они отправятся в Сент-Остель полюбоваться залежами фарфоровой глины, белыми, как лунные горы, сверкающими на солнце. А может, она хочет спуститься в его рудник? Если хочет, он се туда свозит. И еще он отвезет ее в Лизард-Пойнт и покажет ей камень-змеевик, красивый, как ее глаза, зеленый, испещренный красными и пурпурными полосами.

Дэвон говорил, пока у него не пересохло в горле, а голос не стал хриплым. Рассказывая ей о своих грандиозных планах, он тихонько поглаживал ее по плечу, по руке, доходя до изгиба бедра, и вновь поднимался кверху. С рассветом дождь внезапно прекратился, и в наступившей тишине он услыхал ее глубокое ровное дыхание. Она уснула, и Дэвон осторожно повернулся на спину, чувствуя, как бегут мурашки по левому боку, затекшему от неподвижности. Он закрыл глаза, по-прежнему легонько обнимая се за талию, боясь убрать руку хоть на минуту. Им овладела слабость, порожденная не только усталостью, но и ощущением великого облегчения. Лили поправится. Его захлестнуло чувство благодарности. Много лет ему не за что было благодарить Бога.

Но теперь час для этого настал.

* * *

Худшее было позади.

Хорошенько выспавшись. Лили обрела способность переносить боль. Настойка опия, по-прежнему принимаемая малыми порциями, стала приносить ей облегчение, хотя раньше она совершенно не помогала. На третий день девушка проспала круглые сутки. Доктор Пенрой с гордостью отметил, что ему удалось предотвратить серьезную лихорадку, но для пущей надежности решил еще раз пустить ей кровь. Дэвон запретил процедуру, возразив, что пациентка и без того слишком слаба и что кровопускание как метод лечения ему вообще не по душе. Маленький сутулый сельский лекарь вытянулся во весь рост и возмущенно осведомился, кто тут врач. Дэвон ответил, что с утра пошлет в Труро за молодым доктором Маршем. Оскорбленный доктор Пенрой покинул дом, хлопнув на прощание дверью.

Ужаснувшись предписаниям коллеги, доктор Марш прописал камфарное масло для облегчения боли в горле, и буквально через день воспаление спало, вскоре Лили смогла глотать и даже разговаривать без особого труда. Больше всего ей досаждали сломанные ребра, острая боль еще долго держалась после того, как другие повреждения зажили. И все же по прошествии пяти дней она смогла сесть, а через неделю – хотя и не без посторонней помощи – сумела медленно пройти по комнате.

Обычно ей помогала Лауди или Роза. Клей навещал ее почти каждый день, заглядывая иногда хоть на несколько минут, если на большее не было времени. Поначалу его заботливость приводила Лили в замешательство. Они были почти незнакомы, а разделявшие их общественные преграды – как реальные, так и те, в существование которых он не мог не верить, – должны были бы свести его интерес к самой поверхностной вежливости. Но она вскоре убедилась, что сочувствие Клея объясняется его природной добротой и искренним расположением к ней. Отбросив сдержанность, Лили стала с нетерпением дожидаться его визитов: ведь ему всегда удавалось ее развеселить. Увы, со свойственной ему бесшабашной живостью и чувством юмора Клей частенько заставлял ее смеяться. Это стало единственной помехой, омрачавшей их общение, поскольку смех вызывал у нее невыносимую боль.

Дэвон тоже приходил каждый день утром и вечером, точный, как часы, однако его компания не радовала Лили. События первых дней после избиения по большей части расплылись у нее в памяти темным пятном, и только воспоминание о его доброте, проявленной в самую долгую и мучительную ночь ее жизни, осталось кристально ясным и неизгладимым. Но теперь ей трудно было примирить в сознании образ этого чопорного, неулыбчивого, томительно вежливого визитера с воспоминанием о человеке, чье терпение и сострадание в последний момент удержали ее на краю, не позволив соскользнуть в бездну отчаяния. Во время своих визитов Дэвон держался холодно и отчужденно, будто они были едва знакомы. Видно было, что ему самому неловко от этих посещений, словно что-то из их общего прошлого тяготило его.

Ей нетрудно было вообразить, что именно его смущает, поэтому ежедневные визиты хозяина Даркстоуна стали для Лили столь же тягостными, сколь желанными были посещения его младшего брата. Справившись о ее здоровье, Дэвон больше не находил темы для разговора, она тоже не знала, что сказать. Но вместо того, чтобы просто встать и уйти, он продолжал сидеть, уставившись в пространство. Наконец молчание становилось нестерпимым, вызывая quot;у Лили неудержимое желание закричать, и тогда, пробормотав на прощание какую-нибудь дежурную любезность, он уходил.

Однажды вечером он не пришел. Опаздывает, подумала Лили, увидев, что часы показывают половину девятого. Интересно, чем он занят. Уверяя себя, что рада его отсутствию, она взбила подушки и принялась за чтение, думая, что он уже не придет, без четверти девять она закрыла книгу, заложив страницу пальцем. Кажется, это чьи-то шаги раздались в коридоре? Отчетливо слышался лишь далекий размеренный шум волн, разбивающихся о берег, да назойливое гудение мошкары за окном. Больше ничего. Лили обвела взглядом углы комнаты, погруженные в глубокую тень, и слабо освещенный белый потолок. Запах ночных цветов проникал через окно из раскинувшегося внизу сада. Она вновь перевела взгляд на страницу, но буквы расползались у нее перед глазами, как муравьи. Он не придет.

В десять вечера послышались шаги. Сердце подпрыгнуло у нее в груди. Дверь открылась, и в комнату впорхнула Лауди.

– Что это ты вся красная, как рак? – заметила она, вглядываясь в лицо подруги в неверном свете свечи. – Может, у тебя жар?

– Нет.

– Гэйлин только что о тебе справлялся, а я и говорю: Лили, мол, ведет себя молодцом, нечего тебе об ней тревожиться, а тут прихожу, и глядь – ты вся горишь, как в лихорадке.

– Никакой лихорадки у меня нет, просто я тебя так поздно не ждала, и ты меня немного напугала, вот и все.

– Ну ладно, коли так. Да, Гэйлин вот просил тебе передать.

Лили протянула руку и взяла небольшой предмет, умещавшийся на ладони, который протягивала ей Лауди.

– Что это?

Странная игрушка представляла собой два деревянных цилиндра, один из которых помещался внутри другого. Меньший цилиндрик был снабжен косо торчащей вверх ручкой.

– Это он сам выстрогал. Дерни за ручку. Лили повернула ручку, и раздался тонкий пронзительный звук, похожий на чириканье.

Лауди засмеялась и захлопала в ладоши.

– Это манок для птиц! Правда, хитрая штучка? Давай еще разок.

Лили послушалась и тоже засмеялась, но тотчас же застонала, ухватившись за бок.

– Ой, Лауди, какой чудный подарок! Просто прелесть! Скажи Гэйлину от меня спасибо. Завтра же попробую приманить птичек прямо к окну.

– Ты ему нравишься, – простодушно пояснила Лауди. – Если бы у тебя не было своего кавалера, я бы его ужас как к тебе приревновала. Лили Траблфилд.

Лили грустно улыбнулась в ответ, а Лауди принялась хлопотать вокруг нее как ни в чем не бывало.

– А ну-ка, давай выпей вот это и живо спать.

– Но я не хочу, Лауди, мне это больше не нужно.

– Это последняя порция, выпей, и дело с концом. Ну давай, в последний раз! Откройте ротик, мисс Надутые Губки! Ну вот, не так уж все и страшно!

– Тебе легко говорить!

Лили сморщилась, стараясь удержаться от тошноты, которую неизменно вызывал у нее горький привкус настойки опия. По крайней мере это конец. Она надеялась, что больше ей в жизни не придется проглотить ни капли подобной гадости.

– Угадай, какие новости!

– Какие?

– У нас новая экономка.

– Не может быть!

– А вот и может! Миссис Кармайкл, прошу любить и жаловать. Родом из Тедберна и говорит правильно, как ты. Говорят, ее нашла и прислала сестра хозяина. Приехала она только сегодня и – представляешь! – не стала нас заставлять читать молитвы после ужина! Годами помоложе Хау и вежливая, вроде незлая. Гэйлин говорит, она ничего.

– Значит, так и есть.

Веки Лили уже начали тяжелеть. Тут ей в голову пришла мысль:

– Лауди, я знаю, ты, конечно, так и не попала на методистскую проповедь в прошлое воскресенье, из-за.., того, что случилось со мной, но, может, Гэйлин один пошел?

– Ясное дело, нет! Он тоже из-за тебя чуть с ума не сошел. Хозяин послал его за доктором, вот он и решил быть под рукой на всякий случай, вдруг еще куда пошлют?

– А, вот как, – Лили взглянула вниз, на свои руки, беспокойно мнущие край простыни. – На днях мне должны прислать письмо. Прошу тебя, если письмо будет, возьми его и принеси мне, ладно?

– Ясное дело!

– Спасибо.

Лауди выжидательно подняла свои черные брови, но Лили больше ничего не сказала, и через секунду молоденькая служанка наклонилась, чтобы задуть свечу.

– Нет-нет, пусть горит!

– Да ты же все равно вот-вот уснешь!

– Знаю, но.., оставь свечу, пожалуйста. Пусть горит всю ночь.

– Ну, как знаешь. Доброй ночи, Лили.

– Доброй ночи. Ты так заботишься обо мне, Лауди. Спасибо тебе за все.

– Да ну тебя! – весело фыркнула на прощание Лауди и исчезла за дверью.

Лили опустилась на подушки и натянула простыню до подбородка. В доме было совершенно тихо, словно она оказалась его единственной обитательницей. Навалившаяся на нее дремота принесла с собой тяжкую пелену тоски и подавленности. Жестокое избиение, которому подвергла ее миссис Хау, и последовавшее за ним нападение Трэйера едва не уничтожили Лили; ей понадобились все ее силы, телесные и душевные, чтобы прийти в себя. Но даже в самые трудные минуты ей не было так тяжело, как сейчас. Да, ей бывало больно и горько, но природная жизнерадостность, казавшаяся до сих пор неистребимой, не позволяла падать духом. Всякий раз, даже в минуты крайнего отчаяния, она находила в душе силы для борьбы или хоть повод для надежды. Сперва ей помогало сочувствие Дэвона, потом его церемонные, мучительно вежливые визиты дважды в день (как ни странно, они почему-то заставляли ее забывать о существующем между ними глубоком разрыве и о том, чем этот разрыв вызван). Его посещения, краткие и раздражавшие ее, тем не менее породили в самой потаенной глубине души не выразимую словами надежду. Но сегодня он не пришел, Лили знала, что больше он никогда не придет, и теперь ей стыдно было признаться даже себе самой, в чем состояла эта тайная надежда. Теперь ей действительно ничего иного не оставалось, как дождаться выздоровления и покинуть Даркстоун-Мэнор.

Какой-то едва слышный звук заставил ее открыть глаза.

– Прости, что я тебя разбудил. Ты крепко спала?

– Нет. Я почти уснула, но еще не совсем. В темном дверном проеме Лили почти ничего не видела, кроме его рубашки, белеющей в вырезе камзола. Сама же она, оказавшись в сравнительно ярком свете свечи, почувствовала себя беззащитной, почти голой, и с тревогой спросила себя, как долго он мог стоять в дверях и следить за нею.

– Войдите, – пригласила она тихо. Дэвон вошел в комнату.

– Как ты себя чувствуешь?

– Гораздо лучше, спасибо, – ответила Лили охрипшим, не слушающимся ее голосом.

В точности такими же словами они обменивались на протяжении последних десяти дней, ни разу не изменив установленного распорядка. Лили умолкла, дожидаясь, пока ее разогнавшееся сердце не умерит свой бег, радуясь его приходу и сердясь на себя за эту радость. На нем был длинный, цвета бургундского вина камзол, белая рубашка и черные, до колен штаны для верховой езды, от него слабо пахло седельной кожей и потом, поэтому она догадалась, что он только что вернулся домой из какой-то поездки.

– Лауди сказала, что тебе нездоровится.

– Вы с ней говорили?

– Только что. Ты уверена, что с тобой все в порядке?

– Совершенно уверена.

Лили только-только успела подумать, что бессмысленность этого разговора превзошла все, что им довелось сказать друг другу до сих пор, как вдруг тишину разорвал пронзительный писк.

– Ой! – она подавила смешок.

Дэвон казался сбитым с толку. Лили совершенно позабыла о подарке Гэйлина Маклифа, который все еще машинально сжимала в руке. Ручку она крутанула нечаянно, просто от смущения.

– Это подарок, – объяснила она, протянув руку к свету. – От Маклифа. Он сам его сделал. Это.., чтобы подзывать птиц.

– Очень мило.

– Лауди говорит, вы наняли новую экономку, – самым светским тоном продолжала Лили, стряхнув с себя накатившую было вновь волну сонливости и твердо вознамерившись не прекращать разговор, пока только хватит сил.

– Да, – подтвердил Дэвон, откашливаясь и подходя ближе, чем обычно, прямо к краю кровати. – Некую миссис Кармайкл. Похоже, она.., знает свое дело.

Лили подумала, что в ответ на это можно было бы сказать многое, в том числе и весьма неприятное. Но она промолчала, продолжая сжимать в руке манок для птиц.

– Впрочем, то же самое можно было сказать и о миссис Хау, – заметил Дэвон, словно услыхав ее мысли. – Оказывается, деловые качества – не единственное, на что следует обращать внимание при найме людей на работу. Мне этот урок нелегко дался, и все равно.., он не освобождает меня от ответственности за тех, кто находится у меня в подчинении.

Впервые за все это время она посмотрела на него внимательно, даже пристально. Видно было, что ему неловко до крайности: он стоял, стиснув руки за спиной, яростно хмурясь и глядя куда-то ей в ноги. Ее осенило, что он пытается принести извинения. Эта мысль просто сразила Лили. Дэвон Дарквелл просит прощения! Она ощутила сильнейшее желание прийти ему на помощь.

– Не хотите ли присесть? – предложила она. Дэвон огляделся в поисках стула.

– Здесь, – уточнила Лили, разглаживая одеяло между своей ногой и краем постели.

Она почувствовала на себе его изумленный взгляд, но не подняла глаз от собственной руки, похлопывающей по кровати. Дэвон не спеша опустился.

Прошла минута, и она уже начала опасаться, что вновь наступает очередное тягостное молчание. Он сел, повернувшись боком к ней и подогнув колено. Она могла бы коснуться его, протянув руку. В поисках новой темы для разговора Лили уже решила было упомянуть о наступившей на днях необычайно прохладной погоде. Но тут Дэвон заговорил сам:

– Миссис Хау обкрадывала меня. Лили. Я узнал об этом вчера, когда стал проверять расходы на домашнее хозяйство. Она платила лавочникам малую часть того, что брала с меня, а разницу клала к себе в карман. К примеру, выставляла мне завышенный счет за питание для слуг, а сама кормила их по дешевке гнусной бурдой, как мне стало известно. Это была одна из самых выгодных ее махинаций. То же самое с припасами: мыло, постельное белье, одежда – за все это она брала с меня деньги, а потом взимала плату со слуг у меня за спиной.

Лили взглянула на него с растущим чувством облегчения. Раньше ей казалось, что ему отлично известно о жалком положении слуг и о жестокой скупости миссис Хау. Она думала, что экономка действует по его прямому указанию или, по крайней мере, с его согласия. Узнав, что это не так. Лили обрадовалась несказанно, у нее точно камень с души свалился, но в то же время ей почему-то захотелось плакать. Однако не успела она сказать ни слова, как он вновь заговорил сам, причем его лицо потемнело от гнева:

– Мне жаль, что они уехали – миссис Хау и ее ублюдочный сынок. Были бы они здесь. Богом клянусь, я бы… – Дэвон замолчал, подавив в груди какое-то рвущееся наружу чувство. – То, что произошло… – продолжал он с тяжелым вздохом, – это моя вина. Если бы я мог.., что-то изменить… – И он опять умолк.

Чувствуя, как жгучие слезы подступают к горлу, Лили заглянула в его полные горечи глаза. Угрюмые складки по углам его рта побелели от напряжения. Ей хотелось провести по ним пальцем, чтобы успокоить его.

– Не надо так говорить, – прошептала она. – Вы же ничего не знали.

– Верно. Я ничего не знал. В этом мое преступление, а не оправдание.

– Но ведь теперь все в порядке!

Ее сочувствие только подстегнуло его.

– Вовсе нет. Тебя могли убить, изнасиловать или искалечить так, что…

– Но ведь этого не случилось. А вы…

– Это могло случиться.

– Дэв…

Она запнулась, произнося его имя. У нее больше не было права называть его так. Оба замкнулись в неловком молчании, не смея взглянуть друг на друга. Но Лили не могла удержаться и робко протянула ему руку. Едва касаясь, она положила пальцы ему на запястье, просто чтобы утешить его, успокоить и немного успокоиться самой. Ее глаза закрылись сами собой, она ощутила новую черную волну подкрадывающегося сна.

– Лили, – сказал Дэвон, наклонив голову, – я не могу просить тебя о прощении. Я только хочу, чтоб ты знала, как я раскаиваюсь. Мне очень, очень жаль.

Он продолжал говорить тихим, взволнованным голосом, но, сколько она ни старалась, смысл его слов ускользал от нее все дальше и дальше. Наконец Лили решила, что надо честно предупредить его.

– Дэвон, прошу вас, не надо больше ничего говорить, я засыпаю.

– Как?

Казалось, он немного обижен.

– Лауди заставила меня выпить последнюю порцию настойки опия как раз перед вашим приходом. У меня глаза слипаются. – Это было правдой, она говорила с ним, не открывая глаз. – Не знаю почему, но чувствую, что вы ждете от меня осуждения, а не прощения. Но я не могу вас осуждать, это… – тут Лили широко зевнула, едва успев поднести руку ко рту, чтобы прикрыть зевок, – не в моей натуре. То, что случилось, конечно, ужасно, – продолжала она сонным голосом, – но теперь всему этому пришел коней. Я поправлюсь. Хорошо, что вы все поняли и что вы сожалеете… – она попыталась открыть глаза, заслышав, как он презрительно и нетерпеливо фыркнул, но не сумела, – и спасибо вам за то, что вы мне все сказали. А теперь…

Что теперь? Об этом она не имела ни малейшего понятия и не в силах, была даже думать.

– Теперь мне придется уснуть.

Ее рука разжалась, да так и осталась лежать у него на колене. Дэвон взглянул на нее со слабой улыбкой, с трудом пробивающей себе дорогу сквозь привычный для него мрак. Это была его первая улыбка за долгое время. Он взял ослабевшую руку Лили в свои, внимательно изучая загрубевшую ладонь, длинные изящные пальцы. Ему пришлось подавить смешок, когда она тихонько всхрапнула. А потом, не просыпаясь, она спрятала руку под щеку и осторожно повернулась на бок.

– Спокойной ночи, Лили, – проговорил Дэвон обычным тоном.

Ничего. Даже ресницы не дрогнули. Она крепко спала.

– Милая Лили, – прошептал он и, не удержавшись, запечатлел на ее щеке легкий поцелуй.

Еще минуту он стоял у постели, любуясь спящей девушкой, потом задул догорающую свечу и вышел, тихонько закрыв за собой дверь.