"Шиворот-навыворот" - читать интересную книгу автора (Энсти Ф.)

9. ПИСЬМО ИЗ ДОМА

Если бы того не требовало повествование, я бы опустил занавес над страданиями мистера Бультона в школе Крайтон-хауз в ту несчастную неделю.

Его положение делалось все хуже и хуже. Настоящий Дик, даже в худших своих проявлениях, не смог бы так единодушно восстановить против себя всю школу – и учеников, и учителей. Причем, виноват был сам мистер Бультон. Для обычного школьника учебные будни хоть и не отличались особой занимательностью, в то же время не выглядели чем-то совершенно невыносимым. Но Поль не желал приспособиться к обстоятельствам и попытаться провести время вынужденного заточения если не с радостью, то с пользой. Правда, от него было бы, наверное, трудно этого ожидать, но ему и в голову не приходило попробовать. Он лишь сердился, роптал на судьбу и проклинал невозможность разрушить колдовские чары.

Иногда, однако, он не выдерживал и делал попытку поделиться своими несчастьями с кем-то из старших, только не с доктором – идею объясниться с ним он оставил, похоже, раз и навсегда. Но всякий раз, когда он подходил к решающему моменту, слова застревали в горле и он пользовался любым предлогом, чтобы ретироваться, так и не раскрыв своего секрета.

Это заставило преподавателей относиться к нему с подозрением, ибо в подобном поведении они различали признаки систематической издевки. Даже самые беспристрастные учителя порой приходят к неблагоприятному мнению о том или ином ученике на достаточно шатких основаниях и в дальнейшем видят подкрепление своей точки зрения вполне невинных поступках.

Что же касается учеников, то его кислый, надутый вид, полное отсутствие веселой удали, чем славился Дик, а главное, его удивительный талант навлекать на их головы неприятности – он редко сносил несправедливое с ним обращение, не обратившись с официальной жалобой – все это сделало его, пожалуй, самым популярным учеником за всю историю школ-интернатов.

Только Джолланд сохранил к нему тайную симпатию, памятуя о прежнем Дике. Он утверждал, что все это лишь затянувшаяся шутка со стороны Бультона, смысл которой тот рано или поздно раскроет товарищам, когда она зайдет слишком далеко. Он страшно докучал Полю, требуя, чтобы он прекратил свой непопулярный эксперимент, и объяснил, с какой целью он его ставит.

Без помощи Джолланда, каковую тот не прекращал, несмотря на упреки и угрозы со стороны сверстников, мистер Бультон не смог бы даже кое-как выполнять школьные задания.

От него требовали знакомства с греческими неправильными глаголами, немецкими диалогами, теоремами из Евклида и латинскими герундиями, о которых он, получив коммерческое образование, и слыхом не слыхивал. Но аккуратно списывая упражнения из тетрадей Джолланда и добавляя для достоверности собственных ошибок, ему удалось избежать разоблачения в полном невежестве, каковое, разумеется, было бы отнесено за счет упрямства и лентяйничанья.

Он жил в постоянном страхе перед таким разоблачением, и мысль о том, что он всецело зависит от какого-то маленького паршивца, приятеля сына, была страшным унижением для человека, который до этого пребывал в уверенности, что знания, которыми он не владеет, не имеют никакой реальной ценности.

Несколько дней Поль жил как в кошмаре, пока не произошло событие, заставившее его снова попытаться воспротестовать.

Было субботнее утро, и он спустился на завтрак, после уже привычной ночи с тумаками и колотушками. Он вяло размышлял, долго ли вес это может длиться, как увидел на своей тарелке конверт с лондонским штемпелем, надписанный рукой его дочери Барбары.

Его вдруг снова охватила надежда. Неужели самозванца вывели на чистую воду и в письме содержится приглашение вернуться домой и продолжить прежний образ жизни? Такое письмо можно будет показать доктору как лучшее объяснение того невообразимого положения, в котором он оказался.

Но когда он увидел, что письмо адресовано «Мистеру Ричарду Бультону», его охватила тревога. Вряд ли Барбара так написала бы, знай она правду. Он поколебался, прежде чем открывать конверт.

Затем, решив, что дочь сделала это для вида, ради его же блага, мистер Бультон стал разрывать конверт дрожащими вальцами.

Первые же слова мигом развеяли все его надежды.

Он читал не отрываясь, пока комната не закачалась, словно пакетбот на волнах, а буквы, выведенные крупным ученическим почерком дочери, не превратились в огненные словеса. Мы приводим письмо полностью, дабы читатели могли сами сделать все необходимые выводы.

Дорогой-дорогой Дик!

Ты, наверное, не ожидал получить от меня письмо, но мне так много нужно рассказать тебе, что я выбрала время и решила выложить все сразу. У меня для тебя новости – и по-моему, очень хорошие. Я даже не знаю, с чего начать – все так странно и приятно – это похоже на сон, только очень не хотелось бы просыпаться!

Но все по порядку. Ты уехал, причем даже не зашел к нам попрощаться. Мы просто не поверили своим ушам, когда входная дверь хлопнула и ты укатил, не сказав нам ни словечка. Так о чем я? Ах да. С твоего отъезда наш дорогой папа совершенно переменился. Ты просто не поверишь, но он сделался веселым и озорным – ты только представь. Мы говорим, что он самый большой ребенок в нашей семье, но он только хохочет. А раньше от одного намека на такое он бы страшно рассердился и нам бы досталось на орехи!

Я теперь поняла, почему он был такой сердитый и придирчивый на той неделе. Он не хотел, чтобы ты уезжал в школу. Когда же горечь от разлуки рассеялась, он снова повеселел. Ты же знаешь, он не любит показывать свои чувства...

Папа изменился до неузнаваемости. После твоего отъезда он только один раз ходил на работу и вернулся в четыре часа. Ему нравится, когда вокруг крутимся все мы. Обычно он проводит все утро дома и играет в солдатики с Роли в столовок. Ты бы обхохотался, если бы видел, как он заряжает пушки порохом и дробью. Он ничуточки не расстроился, когда в буфете появились дырки и разбилось зеркало.

Вчера мы страшно повеселились – играли с папой в разбойников. Верхнюю оранжерею он превратил в разбойничью пещеру, и охранял ее, вооружившись твоим пугачом. Он не пропускал мимо никого из прислуги, если они не показывали пропуск, подписанный кем-то из нас. В разгар веселья появилась мисс Макфадден, но увидев, как резвится папа, сказала, что не останется в доме ни минуты. Боулер подал заявление об уходе, не могу взять в толк, почему. Почти каждый вечер мы ходим в театр. Вчера, например, смотрели пантомиму, и папе так понравился клоун, что он прислал ему приглашение отобедать у нас в воскресенье, когда придут сэр Бенджамин и леди Бэнгл, а также олдермен Фвшвик. Вот будет здорово увидеть клоуна за столом! Интересно, он придет в вечернем костюме или как? Мисс Мангналл отправили в месячный отпуск – папе не понравилось, что мы все время учимся! Ты представляешь?!

Наконец, у нас в доме начнется переоборудование. Папа вчера выбрал мебель для гостиной. Она обита желтым атласом, что, по-моему, ярковато. Большой ковер я пока что не видела, и только знаю, что он будет в тон мебели, зато коврик дЛя камина прелесть – на нем изображена охота на львов.

Но это еще не все. У нас будет детский праздник! Приглашены только дети, и они будут делать все, что им заблагорассудится! Я так хотела, чтобы ты тоже пришел, но папа говорит, это выбьет тебя из колеи и отобьет вкус к учебе.

Не забыла ли тебя Дульси? Я так хотела бы взглянуть на нее. Но пора кончать. Мы с папой идем в «Аквариум». Напиши мне такое же подробное письмо, если конечно, позволит старик-доктор. Минни и Роли целуют и обнимают тебя, и папа тоже шлет привет. Он надеется, что ты хорошо учишься.

Твоя любящая сестра Барбара.

Р. S. Чуть было не забыла. На днях нас посетил дядя Дюк и остался жить у нас. Он хочет сделать папу страшным богачом. У него есть где-то золотая шахта и еще проект парового трамвая в Лапландии. Но мне он не нравится. Слишком уж он вежливый!

Вдаваться в объяснения, какой эффект произвело письмо на мистера Бультона, было бы просто неуважением к читателям. Он постепенно усваивал информацию, переделанную ничего не подозревающей Барбарой, успокаивая свои нервы пахнущим оловом кофе. Но когда он дошел до постскриптума, то закашлялся и разлил кофе. Доктор Гримстон не замедлил откликнуться на это нарушение этикета.

– Такое поведение за столом недопустимо, решительно недопустимо для цивилизованного человека. За долгие годы работы в школе я впервые вижу, чтобы мой ученик так жадно набрасывался на завтрак и давился. Это самая настоящая жадность, сэр! Прошу на будущее не так стремительно набрасываться на еду. Твой достойный отец со слезами на глазах жаловался мне – и не раз,что никак не может научить тебя хорошим манерам за столом.

По столам прокатился легкий смешок, и кое-кто из учеников стал отхлебывать кофе с подчеркнутым изяществом – то ли в виде упрека Дику, то ли демонстрируя свои манеры. Но Полю было не до упреков. Он возбужденно вскочил с места, размахивая письмом.

– Доктор Гримстон! – возопил он. – Дело не в моем поведении! Я хочу вам сказать что-то важное! Я так больше не могу! Мне надо срочно вернуться домой – срочно!

Он говорил властно, почти диктаторским тоном, и школьники решили, что за это его ожидает порка – многие очень на это надеялись. Но доктор велел всем отправляться на площадку, а Полю приказал остаться.

На другом конце стола миссис Гримстон нервно вертела в руках кусочек тоста – она не любила, когда школьнику доставалось от мужа и опасалась неприятной сцены, а Дульси смотрела на происходящее, широко открыв глаза.

– Объясни мне, друг мой, – сказал доктор, отрываясь от своего мармелада, – почему тебе надо вернуться домой?

– Я... получил письмо, – пробормотал Поль.

– Надеюсь, дома все здоровы?

– Нет, нет, все гораздо хуже, – сказал Поль. – Она просто не понимает, о каких ужасных вещах рассказала.

– Кто такая «она»? – спросил доктор, а Дульси еще шире раскрыла глаза и побледнела.

– Я не буду уточнять, – сказал Поль. Он чувствовал, насколько абсурдно прозвучали бы слова «моя дочь», а в голове у него творился такой кавардак, что он не мог придумать ничего другого. – Но мне необходимо быть дома.

– Что случилось?

– Все! – выпалил Поль. – Если я не вернусь, дом рухнет.

– Ерунда! – возразил доктор. – Ты не такая важная особа, Бультон. Но дай мне взглянуть на письмо.

Показать ему письмо – значит предать огласке все безумства Дика, ни за что! Он сам будет нести это бремя! И вообще что толку показывать письмо? Оно не поможет отправить его домой, скорее наоборот, и Поль был вынужден пробормотать:

– Простите, доктор Гримстон, но письмо сугубо личное, и я не имею права показывать его посторонним.

– В таком случае, – не без оснований, сказал доктор, – если ты не можешь сообщить мне, что или кто требует твоего присутствия дома и отказываешься показать мне письмо, которое, возможно, внесло бы некоторую ясность, было бы странно полагать что я должен выполнить столь нелепую просьбу, не так ли?

Снова Поль отдал бы что угодно за присутствие духа, позволившее бы ему изложить суть дела коротко и ясно, тем более, что момент был благоприятный. Школьные наставники не способны всегда играть роль тиранов, и доктор, несмотря на стремление проявить строгость, скорее развеселился, чем рассердился от подобного нахальства.

Но Поль ощущал ужасную абсурдность своего положения. Только правда могла принести ему избавление от всех бед, но именно правду он никак не мог решиться рассказать. Он понурил голову и молчал.

– Пф! – наконец фыркнул доктор. – Чтобы я больше не слышал ничего подобного! Не приставай ко мне с этими смехотворными историями, Бультон, иначе в один прекрасный день я сильно рассержусь. А теперь иди, веди себя как все нормальные школьники и перестань выпендриваться!

«Веди себя как все нормальные школьники, – бурчал себе под нос Поль, бредя на гимнастическую площадку. – М-да, видно, этим все и кончится. Но дом перевернут вверх дном. Бэнгла усадят за стол с клоуном. Дюк всучит мне мифические золотые прииски и трамваи! Это же чистый кошмар! Я же вынужден оставаться здесь и вести себя как все нормальные школьники! Черт знает что!»

Мистер Бультон, стоял, облокотясь на параллельные брусья, как услышал легкое шуршание за живой изгородью, что отделяла гимнастическую площадку от сада. Он поднял голову и увидел, как Дульси протиснулась через изгородь и двинулась к нему с решительным видом.

Серая шляпка и черная меховая муфточка делали ее еще очаровательней, чем прежде, но ни возраст, ни настроение Поля не позволяли ему отвлекаться на такие пустяки – и он раздраженно отвернулся.

– Не надо, Дик, – сказала она. – Я устала дуться. И если ты мне все объяснишь, я никогда не стану сердиться. Поль издал что-то вроде: «Тъфу!»

– Ты должен мне все рассказать. Я пойму. Дик, я всегда все рассказывала тебе. И это я сказала маме, что разбила абажур в прошлом семестре, хотя это сделал ты... Мне надо о чем-то тебя спросить...

– Нет смысла обращаться ко мне, – оборвал ее Поль. – Я ничем помочь не смогу.

– Можешь, можешь, – пылко проговорила Дульси. – Я хочу знать, что было в том письме, что ты получил за завтраком.

– Ты очень любопытная девочка, – сказал Поль нравоучительным тоном.Маленьким девочкам не к лицу такое любопытство. Эго производит дурное впечатление.

– Я так ж знала! – вскричала Дульси, – Ты не хочешь мне ничего рассказывать. Петому что это письмо от какой-то другой девочки – от противной девчонки, которая нравится тебе больше, чем я. Ты обещал быть моим всегда, а теперь, значит, все изменилось. Скажи, что это не так. Дик, обещай бросить эту девочку! Я уверена, что это плохая девочка. Она написала тебе злое письмо, верно?

– Честное слово, это уже слишком, для столь юных лет, – начал Поль...Моя Барбара...

– Твоя Барбара! Ты смеешь так называть ее при мне. Я знала, что не ошибаюсь. Нет, я прочитаю это письмо! Дай его мне! – сказала Дульси так требовательно, что Поль даже испугался.

– Нет, нет, – сказал он, отступив на шаг. – Это ошибка. Не стоит так волноваться. Не плачь, ты очень милая девочка... Я бы с радостью все рассказал, только ты мне не поверишь.

– Поверю, Дик, – воскликнула Дульси, мечтающая поверить в верность ее кавалера. – Я поверю, только ты расскажи. Сядь рядом и расскажи все, как есть. Я не буду перебивать.

Поль задумался. В конце концов почему бы не рискнуть? Куда лучше прошептать свою историю в ее очаровательное ушко и выслушать девчачьи ахи и охи, чем предстать перед грозными очами ее отца.

– Ну что ж, – наконец сказал он. – Ты хорошая девочка и не станешь смеяться. Пожалуй, я расскажу...

И он сел на скамейку у стены, а Дульси, довольная, что он снова ей доверяет, примостилась рядышком, ожидая рассказа приоткрыв рот и сверкая глазками.

– Совсем недавно, – начал Поль. – Я был человеком совершенно не похожим...

– Неужели? – раздался насмешливый голос где-то рядом. – Правда? – Поль поднял голову и увидел Типпинга. Намерения у него были самые враждебные.

– Уходи, Типпинг, – сказала Дульси, – Нам не до тебя. Дик рассказывает мне секрет.

– Он обожает рассказывать секреты, – съязвил Типпинг. – Если бы ты знала, что это за доносчик, ты бы прогнала его прочь. Я могу рассказать о нем такое...

– Он не доносчик, – возразила Дульси. – Правда, Дик? Уходи, Типпинг, не обращай на него внимания, Дик. Говори!

Мистер Бультон оказался в грудном положении. Он не хотел сердить Типпинга.

– Как-нибудь потом... – промямлил он. – Не сейчас...

– При мне, значит, боишься? – спросил Типпинг, уязвленный презрительным отношением! Дульси. – Ты трус и сам это знаешь. Тебе якобы нравится Дульси, но ты не станешь из-за нее драться.

– Драться? – переспросил мистер Бультон. – Из-за нее?

– Ну да! Если ты откажешься драться, это значит, она вовсе не дорога тебе. Я покажу ей, кто из нас двоих лучше.

– Не надо мне ничего показывать, – жалобно проговорила Дульси, прижимаясь к Полю, вовсе не обрадованному этим. – Я и так знаю. Не дерись с ним, Дик. Я тебе не разрешаю.

– Я и не собираюсь, – отрезал мистер Бультон. – И он встал и хотел было удалиться, как Типпинг сбросил пиджак и начал сжимать кулаки и воинственно подпрыгивать.

К этому времени на площадке собрались школьники. Они с любопытством взирали на происходящее. Романтический элемент придавал предстоящему поединку дополнительную прелесть, Это напоминало битвы рыцарей из романов Вальтера Соктта. Многие из учеников бились бы друг с другом до изнеможения, если бы это заставило Дульси обратить на них внимание. Они все завидовали Дику. Лишь ему не дала отпор эта маленькая капризная принцесса.

Но Поль не видел исключительности своего положения. Он не спускал глаз с Типпинга, поскольку тот все еще принимал воинственные позы, издавая нечто вроде боевого клича, призванного заставить соперника вступить в поединок. «Ты трусишь, – оскорбительно восклицал он. – Ты жалкий трус».

– Тьфу, – сказал наконец Поль. – Уходите, сэр!

– Уходить, мне? – осклабился Типпинг. – Как ты смеешь мне приказывать. Сам уходи!

– С удовольствием, – сказал Поль, пользуясь случаем, подчиниться. Но кольцо зрителей не размыкалось.

– Не бойся, Дик, – крикнул кто-то, забыв недавнюю неприязнь. – Покажи ему, как в прошлом семестре. Я буду твоим секундантом. Ты же можешь ему задать по первое число!

– Не бейте друг друга по лицу! – вскричала Дульси. Она забралась с ногами на скамейку и вглядывалась в толпу не без скрытого удовольствия: ведь все это происходило из-за нее.

Мистер Бультон понял, что от него и впрямь все ждут драки с этим верзилой и что единственная причина конфликта в необоснованной ревности последнего из-за маленькой девочки. В характере мистера Бультона не было ни капли рыцарства, ибо в этом свойстве он не видел практической ценности – и естественно, ему не улыбалось перспектива быть избитым из-за этой крохи, которая была младше его собственной дочери.

Призыв Дульси не бить по лицу взбеленил Типпинга, который отнес его на свой счет:

– Тебе выпала большая честь драться за нее, – проскрежетал он сквозь зубы Полю. – Я из тебя сделаю картофельное пюре! Честное благородное слово!

Поль решил, успокоить своего ревнивого соперника, показав ему неосновательность всех его подозрений.

– Вы хотите сделать из меня пюре из-за этой маленькой девочки? спросил он.

– Сейчас ты поймешь! Заткнись и иди сюда!

– Нет, минуточку, – возразил мистер Бультон. – Дело в том, – заметил он с натужной попыткой пошутить, что не вызвало никакого отклика у окружающих,что я не хочу превратиться в пюре. Я не картофелина. Если я правильно понял, то вы желаете со мной подраться, полагая, что я являю собой помеху в ваших взаимоотношениях с этой девочкой...

– Именно, – подтвердил Типпинг. – А потому поменьше слов и к делу! Мы будем драться!

– Но зачем же? – искренне недоумевал Поль. – Я не сомневаюсь, что это очень милая особа, но уверяю вас, мой юный друг, я не имею ни малейшего желания осложнять вам жизнь. Она для меня ничего не значит, ровным счетом ничего! Я отдаю ее вам. Она ваша, мой юные друг. Желаю успеха! Видите, как все легко и просто решилось?

Он оглянулся с облегчением и довольным видом, и понял, что его благородный поступок не вызвал того восхищения, на которое он рассчитывал. Типпинг явно опешил, а школьники отозвались на это неодобрительным гулом, и даже Джолланд заметил, что все это «большое свинство».

Дульси же, до этого недоуменно ожидавшая, когда ее возлюбленный вступится за ее честь, не выдержала такого коварства. Услышав его подлое отречение, она тихо вскрикнула и, спрыгнув со скамейки, стремглав понеслась прочь всласть выплакаться.

Даже Поль, по-прежнему уверенный, что действовал совершенно правильно и в целях самозащиты, вдруг испытал необъяснимое чувство стыда, увидев, какой эффект произвели его слова. Но исправить ничего было нельзя.