"Варвары" - читать интересную книгу автора (Пакулов Глеб Иосифович)

Еще через два дня пути в поскрипывающей всеми суставами повозке, вдали, как видение, замаячили крепостные стены Ольвии. Неприступно и грозно стояли они, щурясь на тихие воды Гипаниса узкими прорезями бойниц. Чтобы попасть в, город, надо было обогнуть стены с востока на юг. Пастухи сгрудили стадо, старший отдал какие-то распоряжения, прыгнул в повозку к Логу, и они съехали к морскому берегу. По синеликому Понту гневно ходили желваки волн, громоподобно ухал прибой, выбрасывая далеко на берег пенную бороду. В небе хлопотали чайки, высматривая средь выкинутых на песок водорослей рачков, мелкую рыбешку, затевали суматошные потасовки.

Подъехали к городским главным воротам, прозванным Морскими. Огромные створки, сделанные из плотно пригнанных дубовых бревен, были окованы полосами железа, проклепанного бронзовыми штырями. Головки их ясно светились на солнце и на фоне почерневшего от дождя дуба казались высыпью звезд.

Полукруглая арка ворот несла на себе небольшое четырехколонное строение – портик, а вправо и влево от ворот разбегались крепостные стены. По ним, взблескивая шлемами, вышагивала стража.

– Эй, купцы! – раздалось с портика. – Плати воротные за въезд!

Лог удивленно посмотрел вверх. Там, среди колонн, стоял человек в плаще с глиняной кружкой в руках. Короткие волосы его мокрыми завитками лежали на лбу, под мышкой торчал пергаментный свиток.

Не зная, сколько платить, да и не имея других денег, мастер достал монету, и когда повозка втащилась под арку, бросил ее в подставленный стражем глубокий щит.

– О-о! – Стражник бросил щит на землю, выхватил из него монету, попробовал на зуб. – Ха! – Снова вскрикнул он, недоверчиво глядя на Лога. Когда повозка немного отъехала, стражник сдавил монету в кулаке и с воплем радости бросился по каменным ступеням, ведущим к надворному портику.

Изумлению мастера не было конца. Между высокими белыми домами по выложенной плитняком дороге степенно шли люди в плащах разнообразного цвета, а чем дальше к центру города, тем все чаще встречались толпы эллинов – мужчин и женщин. Оживленный разговор, смех, звуки флейт ошеломили мастера. Из-за скопища народа ехать стало невозможно. Лог попрощался с возницей и, привязав сумку с монетами к поясу, слился с толпой. Зеленым своим кафтаном и башлыком на голове он не особенно выделялся в толпе, на него не бросали удивленных взглядов. Сюда, в Ольвию, ежедневно приезжало и по суше, и по воде множество чужеземных купцов, и горожане привыкли к их разнообразным по покрою одеждам.

Увлекаемый толпой, Лог проходили по улицам, дивясь красоте и строгости жилищ. Мимо проплывали колонны, увитые плетями винограда с еще зелеными листьями, там из ниш хвастались божественными торсами обнаженные статуи, здесь – улыбчивые каменные девушки, в ниспадающих складками туниках, подпирали головами плоскую крышу приземистого храма.

Дорога шла в гору и вдруг оборвалась у огромной и круглой чаши, вырытой в склоне. От ровного пятачка на дне чаши кругами расходились ступени, и люди рассаживались на них, подстилая платки или просто обмахнув краем плаща. Мастера увлек поток, и он тоже опустился на скамью, где-то в середине рядов, и перенес сумку с монетами к себе на колени.

– Что происходит, уважаемый гражданин? – спросил он у сидящего рядом седоватого эллина. – Почему столько народу в одном месте? Или какая беда грозит им?

Эллин доброжелательно посмотрел на Лога, плавно обвил жилистой рукой заполненный амфитеатр.

– Праздник урожая собрал их здесь, – густым басом заговорил он. – Люди провожают Персефону, дочь богини плодородия Деметры, в подземное царство мужа ее Аида. Тебе понятно это, чужеземец?

Лог смущенно покрутил головой.

– У вас столько богов! Как разберешься сразу? – учтиво ответил он. – Персефону, уважаемый, провожают навсегда? Живую? Как матери пережить такое!

Горожанин улыбнулся наивным словам чужеземца.

– Ничего страшного. Весной выйдет и оживит природу на радость земледельцам и всем живущим от щедрых даров ее… Видишь ли, Аид влюбился и похитил Персефону, а за это богиня Деметра перестала посылать на землю урожай. Глад и мор пал на людей. Зевс, видя это, приказал Аиду вернуть дочь матери… Но смотри, выходят посвященные!

Тем временем на площадке показалась коллегия архонтов – правителей города, во главе со стратегом. Следом двигались юноши фанфаристы и девушки флейтистки с обнаженным правым плечом. Жрецы храма Аида-Плутония шли сбоку шествия с миртовыми ветвями в руках. Длинные плащи их мели землю.

– Сейчас начнется танец девушек в честь Персефоны, – шепнул разговорчивый эллин и положил в рот маслину.

Вышедшие на арену расселись кругом по высокому барьеру, отделяющему арену от зрительских скамей, а на площадку двумя рядами выступили девушки в коротких туниках и лавровых венках. Флейтистки огласили театр высокой нотой и оборвали ее, будто она, истончившись, сорвалась и улетела. Заполошно взвыли фанфары и тотчас смолкли. Стаей легковесных бабочек запорхали по арене девушки, то замирая на месте в молящихся позах, то раскручиваясь в стремительном, требовательном ритме. Слаженное песнопение сопровождало движение юных эллинок, но откуда неслось оно, мастер определить не мог.

Между тем прошел час, а девушки все двигались в танце, производя какие-то ритуальные действа, понятные только эллинам, так как всякий раз после очередного номера амфитеатр сыпал рукоплесканиями. Зрители вели себя совершенно свободно, заранее зная все тонкости праздничного ритуала. Тут же закусывали прихваченными с собой сдобами, жевали изюм и фиги, пили виноградный сок из узкогорлых кувшинов, не забывая наблюдать за проходящим на арене и вовремя награждать актеров дружными хлопками.

На арену выступила торжественная процессия. Шедшие были увенчаны миртовыми венками, в руках несли кто плуг, кто серп, кто борону, В центре на носилках несли женщину, одетую богиней Деметрой. Началось главное представление.

Уже сумерки пали на Ольвию. Море, которое было хорошо видно мастеру с его скамьи, медленно потемнело и слилось с наплывшей темнотой. В городе огней не зажигали, зато на арене ярко пылали факелы, и в их свете двигались фигуры актеров. Вот хитроумный Аид, выполняя приказ Зевса, отпускает Персефону на землю из своего мрачного царства, но уговаривает съесть горсть гранатовых зерен. Она ест и покидает его. Расцветает земля, радуется Деметра, ликуют земледельцы. Весь их разговор, переходящий даже в шепот, был отчетливо слышен мастеру. А на арене дело подходило к концу: уже маялась от любви к оставленному в подземном царстве Аиду прекрасная Персефона, съевшая по его уговору злокозненные зерна граната – символ и гарантию супружеской верности, плакала Деметра, видя, что дочь не может окончательно покинуть супруга.

– Ты умрешь! – удерживала Деметра.

– Весной я вернусь к тебе! – уверяла Персефона.

Появились подземные существа, слуги тоскующего Аида, и окружили, оплели дочь богини. Тотчас печально запели флейты, враз погасли факелы, и в наступившей темноте, как бы обнадеживая все живущее, зазвенели, торжествуя, фанфары и смолкли. На вершине горы, за спиной Лога, ярко осветился храм Аида-Плутония, являя этим, что Персефона вселилась в дом мужа.

Представление закончилось, и народ стал зажигать припасенные факелы, передавая огонь от одного к другому. Сосед Лога тоже достал свой, поджег от проплывающего по проходу факела, спросил:

– Ты прибыл на корабле с товаром, чужеземец? Откуда?

– Я не купец, – ответил Лог. – Я из Скифии. Мне нужно увидеть стратега по имени Гекатей. Я мастер.

– Слушай! – воскликнул эллин, ухватив Лога за полу кафтана. – Это же о тебе говорил Скил с Гекатеем! О тебе, о тебе! Мудрый скифид ваш Скил, его почитаем и любим. Пойдем в мой дом – окончание празднеств отметим добрым возлиянием от щедрых даров Персефоны. Зовут меня художник Сосандр. Гекатей мне друг.

Неожиданное знакомство обрадовало мастера еще и потому, что наступила ночь, а где искать приют в незнакомом городе, он не знал, а тут такое везение.

Разговаривая, они спустились вниз по каменным ступеням, вышли на утрамбованную орхестру, прошли по ней и покинули театр. Множество народу стекало с горы и втягивалось в улицы города. В окнах домов горел свет, в ночном воздухе носились запахи приготовленной хозяевами пищи, слышался веселый смех и песни, бренчали лиры. С трудом протолкались сквозь толпу на площади, тесную еще и от многочисленных статуй, поставленных здесь по всякому поводу, в том числе и в честь заслуг именитым гражданам Ольвии.

Возле одной Сосандр остановился.

– Ты хотел видеть стратега Гекатея? – спросил он. – Перед тобой Гекатей.

С низкого постамента на мастера глядел мраморный человек в тунике, строгими складками падающей до колен. На раскрашенном лице статуи темнели запавшие глаза. Сосандр опустил факел к подножию, осветил буквы на постаменте.

– Гекатею спартанцу за крепкие стены от граждан Ольвийских Сосандр посвящает! – прочел он надпись.

Они миновали колоннаду, огибающую площадь, и мастер увидел за ней окровавленного человека, сидящего у каменной тумбы, огороженной невысокой стенкой с двумя проходами. Человек сидел на земле, прислонясь спиной к камню. У плеча его горел факел, и капли смолы падали на растерзанный плащ. Он, казалось, не замечал этого. Прикрыл глаза голубоватыми веками, и на изможденном лице его блуждала странная улыбка.

– Что он тут делает и кто этот несчастный? – жалея, спросил Лог. – Всем весело, однако он страдает.

Сосандр подобрал полу своего плаща, перекинул через локоть.

– Человек этот – раб. Он тоже радуется, что избежал худшего, – ответил Сосандр. – Здесь алтарь Сострадания. Раб провинился, и его хотели убить, но он достиг убежища и теперь под охраной двенадцати богов. Пойдем, он счастлив.

– Можно пройти к нему? – Лог кивнул на алтарь.

– Можно, – ответствовал с неохотой Сосандр. – Но ступивший туда оставляет все плохое за порогом.

Лог прошел к алтарю, долго и внимательно глядел на раба, словно хотел запомнить навечно лицо его, потом достал горсть монет, протянул человеку. Но тот сидел все в той же позе, не отрывая глаз, отдыхал, чувствуя себя в безопасности. Тогда мастер положил монеты на алтарь, будучи уверен, что раб возьмет их, когда придет в себя, но Сосандр шепнул:

– Вижу, обычаи наши тебе неведомы. Кроткое Милосердие не принимает ни пламени фимиама, ни потоков крови, ни золота. Алтарь ее орошают только слезами. Хочешь одарить человека, положи ему в плащ.

Мастер сгреб монеты с алтарной крышки.

– Дай мало! – снова шепнул Сосандр. – Не гневи богов, хватит одной.

– Возьми, – Лог склонился над рабом, положил на край плаща две монеты.

– Ты обогатил его, – сказал Сосандр, когда мастер вышел из алтаря и подошел к нему. – Или тебе некуда девать золото, или ты не знаешь цену деньгам. На одну монету он купит пару быков или устроит угощение, скупив в лавке все съестное.

Лог удивленно посмотрел на сумку. В ней было так много денег, что она оттягивала пояс, и порядком натерла бок. Мимо них проходила толпа молодых эллинов, размахивая кувшинами и громко хохоча. На огромных носилках юноши несли красавицу гетеру, украшенную венком из поздних роз. Гетера стояла на ковре с двумя факелами в руках, что-то кричала юношам, улыбаясь полными губами.

– Кто это, прекрасная как богиня женщина? – восхищенно глядя вслед процессии, воскликнул Лог.

– О-о! – Сосандр поднял указательный палец. – Несравненная Опия, услада глаз и желаний. – Он похлопал по сумке Лога. – Она не богиня Афродита, но служит ей исправно и в храме и дома.

Подошли к жилищу Сосандра. Художник ткнул факел в урну, погасил и оставил его в ней. Поднялись по трем широким ступеням и мимо колонн с затейливыми завитушками капителий вошли в нижний этаж просторного двухэтажного особняка. В огромном помещении за длинным и низким столом возлежали на окружающих стол широких скамьях многочисленные друзья Сосандра. Пиршество было в разгаре. Дружные крики встретили появление хозяина дома. С ложа поднялся человек с кудрями, спадающими на лоб, и стал разворачивать пергаментный свисток. Он был изрядно навеселе, кудри его намокли и мотались над насмешливыми глазами. Лог узнал в нем человека, встретившего повозку у городских ворот и прокричавшего с надворного портика, требуя за въезд в город плату.

Человек справился со свитком, принял обиженную позу и трагическим голосом прочел:

Стихи встретили рукоплесканиями. Потом хор голосов дружно подхватил понравившуюся строку:

Сосандр поднял над головой руки, похлопал. Голоса стихли.

– Это полуправда! – громко заявил художник. – Сосандр уважает друзей и себя и имеет запасной погреб! Нового урожая вино, молодое. Мажьте его винными дрожжами лица – молодыми останетесь. Говорят – старый друг лучше новых двух. Правильно, но призываю – не старьтесь. Кому весело быть рядом с брюзгой и развалиной!

Он махнул слугам, застывшим в ожидании распоряжений, и те опрометью бросились из помещения.

– Друзья! – снова перекрыл веселые возгласы зычный голос Сосандра. – Вот гость из соседней Скифии, имя ему Лог. Он нашего цеха и мастер отменный. Старейшина Скил, что всем нам понравился, меня с Гекатеем просил быть ему в дружбу. Примите его. Я принял.

Снова раздались рукоплескания. Сосандр возлег, указал Логу на место рядом. Мастер последовал его примеру, им тотчас наполнили кубки, предварительно процедив вино из амфоры через ситечко.

К ним со своей неизменной глиняной кружкой потянулся поэт.

– Ты не похож на скифида, Лог, – заговорил он, стараясь подавить икоту. – Но раз Сосандр говорит, как не поверишь? Выпьем, чтоб люди степей почитали мои поэмы, как их почитают и любят и ждут новых у нас, в Ольвии. Я, Астидамант, говорю это!

Он опорожнил кружку, опустился на свое ложе и что-то забубнил, отбивая такт по столешнице кружкой.

– Я знаю его, – шепнул Лог Сосандру. – Видел на воротах.

– О, там ему место отныне! – засмеялся художник. – Астидаманту не дает покоя слава Гомера. Он несчастлив тем, что тот давно мертв и ему не с кем потягаться в искусстве говорить устами богов. И он потягивает из кружки. На ворота поставлен за пьянство.

– Как растопить крепкобронное сердце Филлиды? – неожиданно плаксиво выкрикнул Астидамант. – Ноги поэмой любви обернула и ходит, согражданам-братьям позор мой являя Филлида!

– Его возлюбленная так жестока с ним? – улыбнулся Лог, невольно прислушиваясь к велеречию поэта.

Сосандр захохотал, утер полой плаща слезы.

– Никакой Филлиды нет! – выдавил он сквозь смех. – Это вечная тема его любовных бредней. Он эллин и крепкий и добрый, но возлюбленную себе соткал из воображений. Ловит в воздухе, но что остается в руках? К груди прижимает, но тщетно!.. Тихо! Идут виноносы! Гимн в честь даров Персефоны!

Недружный, но сильный рев потряс воздух. И пока слуги из огромных амфор наливали вино в кратеры – чаши, где разбавляли его водой, прежде чем наполнить килики и кубки, хор гремел:

Пиршество продолжалось. Лог с интересом прислушивался к разговорам, сам вступал в посильный для него. Он очень скоро почувствовал себя среди своих людей, умелых в деле и добрых. Сосандр гостеприимно улыбался, направляя внимание мастера то на одних спорщиков, то на других.

– Громко кричат, но о важном, – пояснил поэт. – Вот послушай. Тот, в голубом хитоне – философ, противник его хоть и мал ростом, но строит высокое. Он зодчий.

– … Еще древние стремились очеловечивать все окружающее их, даже богов. Я не говорю о храмах и животных, коим давали имена людские. Возьмем колонну. В ней видим смысл человеческого тела! – скрестив на груди руки, неожиданно густым басом гудел низенький зодчий. – Самое основание наречено ими пятой, середина торсом, а верх головой. Только стремясь передать земные радости посредством искусства, художник поднимается на божественную высоту понимания смысла бытия. И что есть правдивее жизни, как не сама жизнь? Все рядом: горе с радостью, слезы со смехом, добро и зло. Но оставь что-нибудь одно на земле, остальное отринь, и наступит погибель. Нет, я голосую за всю компанию.

– А я за ту, что подобрее! – возражал обладатель голубого хитона, не старый, но совершенно лысый человек. Он нагнул бугристый череп, будто приготовился боднуть зодчего. – Жизнь каждого – это короткий отрезок дороги, по которой идет в данный момент все человечество. И такими отрезками шагать ему вечно. Но отрезок этот не всегда бывает благополучен и гладок. Отсюда судьбы людей, как и судьбы искусств, печальны. Вспомни Микены и Крит.

– И что же? Крит и Микены ожили в Афинах!

– Ты не видишь зла в войнах, это уже зло. – Философ промокнул платком лысину. – Афины, Афины!.. А если туда придут варвары?

– Примут то, что есть, и приложат свое! – убеждал зодчий. – Уверен, войны не всегда несут зло, иногда это обновление. Приходится заново строить, а значит, лучше. Вон рядом с Сосандром сидит варвар-скифид. Это его ты страшишься? А ты пойди и спроси, чего он хочет. Или, думаешь, варвары смеются и плачут по-другому? Рождаются не так и не так умирают?

Они еще громче заспорили, не обращая внимания на новый взрыв рукоплесканий, которым гости встретили появление Опии, в сопровождении юношей и двух молодых вакханок в полупрозрачных туниках. Под звуки флейт и ритмичное постукивание кубков вакханки скользнули по залу, осыпая пирующих лепестками роз, пьяня благоуханием ароматических масел и откровенной радостью молодых, переполненных чувством тел. Несмотря на кажущуюся доступность вакханок, никто их не хватал, не усаживал на колени, не было слышно непристойностей. Девушки летали средь пирующих, подобно бестелесным музам-Лампециям, ослепляя и обвораживая искусством огненного танца.

Опия огляделась, нашла Сосандра и направилась к нему. Художник махнул слуге. Тот подхватил стоящее у стены роскошное кресло, заспешил за гетерой. Опия, будто зная, что кресло подставлено, грациозно опустилась на мягкое сиденье, оправила розовую тунику. Ее волосы, зачесанные назад и вверх от затылка, были связаны в тяжелый черный узел и трижды обвиты жемчужной нитью. На длинной, молочно-белой шее висел золотой медальон с изображением медузы Горгоны. Лог, как и при первой встрече, восхищенно разглядывал гостью, тогда как Опия даже не повела в его сторону длинных, подведенных зеленой краской, глаз.

– Ты не был у меня вчера, предводитель женихов! – капризно отчитала она Сосандра. – Мой дом без тебя и друзей твоих оскудел мудростью. Только и слышала всю ночь от этих юнцов: «Опия, пощади, от любви впадаем в горячку!» Тебе не жалко меня?

– Себя жалко, – ответил художник. – Ведь кто, как не я, потерял лишний миг видеть красавицу и наслаждаться ясностью ее ума! Ты вошла, и следом Гелиос выкатывает на своей колеснице!

Лог посмотрел в окно. Восток был багряным, солнечным, казалось, дотронься до него, и он брызнет алым.

Опия тоже глядела на восток. Вдруг большие зрачки ее сузились, ресницы задрожали. Выглянуло солнце.

– Знаешь, Сосандр, что предсказал Дельфийский оракул эллинам? – прищурясь, но не отводя глаз от встающего светила, спросила Опия.

– Передавали. – Художник нахмурился. – Как далека она, родина, особенно в час беды. Но мы придем умереть за нее, распустив паруса наших триер.

– Да. – Опия кивнула. – Как не услышать ее голос, если она слышит наш. Кто еще пришлет в Ольвию кипарисы прекрасного Крита, сирийский ладан и сладкие, как сон, изюм и фиги из Родоса?

Очнувшись от долгого раздумья, Астидамант стукнул по столешнице кружкой.

– Добавь! – насмешливо крикнул он. – Чесотку из Фракии, трусов-наемников из Аркадии, а тучи кораблей, наполненных лживыми обещаниями, сами приплывут из богоживущих Афин!

– Ты зачем проснулся? – Опия повернула к поэту тонкое лицо. – Лучше бы спал. Женщине нельзя увидеть в мужчине не воина. Мы слабые, наверное, потому возвращаем утерянное с великим трудом, да и то не всегда, не как вы – носящие оружие. А потерять Афины!.. Кто, как не вы, отстоите их, а придется – вернете нам: сестрам и матерям ваших детей. Страшное настает время.

Между тем гости разошлись, ушли, так и не окончив спора, философ с зодчим. Они остались вчетвером, да еще прибирающие помещение слуги. Солнце вовсю светило над Ольвией – городом богатым и счастливым. Никто ничего не говорил, все молчали, думая о своем. Лог крепился, но то, что хотелось ему высказать и что, как ему казалось, могло бы успокоить новых друзей, никак не покидало головы.

– Друг Сосандр, – решившись, заговорил он. – Я не знаю, но вижу – вы тоже не знаете, что за беду предсказал вам оракул. Не всему, говорю вам, верьте.

– Как? – впервые и возмущенно глянула на него Опия. – Не верить пифии?

– Успокойся, Опия, – попросил Астидамант. – Разве в доме Сосандра уже нельзя говорить свое?

– Ты, друг Лог, хочешь сказать… – начал было художник, но мастер, горячась, продолжал:

– Мы люди степей, слушаем своих предсказателей, но тут же сами и смотрим. Они выкладывают судьбу, глядя на ивовые прутья, кору или баранью лопатку. Ты рядом, видишь, как они легли, что пророчат. Мы с детства привыкли к такому и кое-что понимаем сами. Тут главное – предсказатели. Они безгрешны, не берут в рот вина, голова их ясна. Но как можно верить женщине, сидящей над расселиной в земле, откуда из горла дракона идет ядовитый пар и отравляет голову? Пифия ваша говорит без ума, как опившийся крепкого зелья. Мы хоть и живем далеко в степях, но знаем и про это.

– Мы не порочим ваших оракулов! – сердито сказала Опия. – Как ты, скифид, позволяешь себе поносить наших?

Лог поерзал на скамье, встретился с насмешливыми глазами Астидаманта. Поэт ободряюще подмигнул.

– Почему? – мастер почесал голову. – Потому что своих оракулов скифы сжигают живьем, если их предсказания ложные. А со своими что вы делаете, если они говорят пустое?

Астидамант хохотнул, согнулся и начал стучать кулаками по затылку, будто вдалбливая слова скифида.

– Правильно! Лишнее говоришь – горишь! – давился он смехом. – Говорит – горит!

– Раз предсказания оракула не сбылись, значит, мала была жертва богам и скудны приношения в храм их! – прорвался сквозь смех поэта чей-то повелительный голос.

Лог тревожно обернулся к дверям. К ним в пурпурном плаще, сколотом у левого плеча золотой фибулой, шел ольвийский стратег. Поэт оборвал смех, вскочил и коротко тряхнул кудрявой головой.

– Приветствую тебя, Гекатей! – ничуть не растерявшись внезапному появлению стратега, воскликнул он. – Ты уже поднялся на дело, а мы пустословим. Я иду на ворота!

Под насупленным взором стратега остальные тоже поднялись со своих мест. Опия тут же, не прощаясь, пошла к выходу рядом с тяжело передвигающим ноги поэтом. Едва они ступили за порог, Астидамант вскинул руки и громко прокричал:

– Жизнь прекрасна-а, стратег!

Он обнял Опию за талию, но гетера оттолкнула его и сбежала по ступенькам во внутренний дворик большого Сосандрового дома. Поэт, охая, сошел следом за ней, и уже с улицы донеслось:

– Солнцем, не кровью лозы оглушенный, на пост свой высокий направил стопы сладкогласный. Прощайте!

Стратег усталыми глазами смотрел на Лога.

– Ты старейшина ремесленников царя Агая? Скил о тебе много лестного говорил. Сядем.

Они сели. Лог хотел было признаться, что никакой он не старейшина, но подумал: – Скилу виднее, – и промолчал. Однако теплое чувство к старейшине крепко поселилось в сердце. – И отчего он так добр ко мне, – размышлял мастер. – Ола тоже советует слушать его во всем. Что он задумал?

– В доме Сосандра тебе жить, – определил стратег. – Он художник прекрасный и не будет таить от тебя мастерства своего. Так ведь, Сосандр?

Сосандр только развел руками, мол, стоит ли об этом говорить. Стратег невесело улыбнулся.

– Астидамант опять не в ладу с собою? – спросил он. – Чего ж он ждет? Или надеется, что Совет ольвийских граждан поставит его на место более высокое, чем городские ворота?

Сосандр промолчал. Лог откровенно любовался мужественным профилем стратега, а тот, чувствуя это, хмурился все больше.

– Вы, художники, все интересное прячете на дне глаз, потом нужное передаете мрамору, – заговорил, повернув лицо к Логу, Гекатей. – Меня уже изваял Сосандр за заслуги перед Ольвией. За что хочешь ты?.. Нет, не отвечай. Буду говорить я и обвинять ваш цех, как умею. Сколько веков стоит Эллада и кто берег ее от врагов? Молчи, Сосандр!.. Богиня Афина с копьем и щитом являла себя, стоя на Акрополе. Вот кто оберегал Элладу, внушая недругам страх и уважение. Но люди, живя в благополучии и лености, додумались, праздные, до смешного. Теперь художники изображают ее без шлема и… с гранатовым яблоком в руке! Щит и копье отброшены за ненадобностью! Мир вечный и крепкий воцарился над Элладой, так считали. Но яблоко подобает скорее Афродите-Киприде, и по этому поводу зоркими людьми давно пущены и ходят в народе горькие слова в упрек Афине:

Не правда ли – плетью сказано? И плохое не замедлило явиться к народу, обезоружившему свою покровительницу.

– Ты что? – Сосандр медленно поднялся со скамьи, уставился в сверкающие глаза Гекатея. – Неужели беда явилась, стратег!

Гекатей встал. Горькие складки пролегли от крыльев прямого носа к углам тонкогубого рта. Лог тоже поднялся на ноги, тяжелая сумка, брякнув монетами, больно ударила по колену.

– Персы напали на Элладу. Уже взяли Эретрию, – глухо ответил стратег. – Все защитники и жители перебиты, все храмы и дома разграблены и сожжены. Будет большая и долгая война. Из Афин прибыл корабль. Шло их четыре, но один у Геллеспонта захватили персы, два других утонули в волнах у Геракловых столбов. Этот, последний, и привез с родины горькую весть.

Сосандр заходил, натыкаясь на скамьи.

– Надо послать наших воинов! – остановившись перед стратегом, решительно отрубил он. – Я сам соберу когорту из гончаров и ювелиров, а ты поставь меня во главе ее! О-о, мы распустим паруса наших триер!

– У нас одна триера, – перебил Гекатей. – Пройти Понтом сквозь осенние шторма не удастся. Да и персы только и ждут на пути наших кораблей. А где флот Аттики, я не знаю. Надеяться на помощь, гадая? Сделаем другое. Ты богат. Я за этим и пришел к тебе. Внеси, сколько можешь, и за тобой внесут пощедрее другие. О себе не говорю, уже отложил. Совет архонтов распорядился тоже, и теперь колакрет-казначей раскошелится. Собранное отправим в Афины на триере. Капитан надежный. Пройдет морем сколько возможно, дальше сушей, кружным путем. Надо рискнуть.

– Возьми пару талантов серебром, эти на руках, – с готовностью согласился Сосандр. – За храмовую Статую Посейдона не платите, пусть отойдет в помощь.

– Ну, Сосандр! – Стратег восхищенно покрутил головой. – Хватит одного или полтора таланта. Зачем одному за весь город вносить. Жирные торговцы, разбогатевшие на поставках сонной рыбы, вряд ли дадут по драхме.

Слушая их разговор, Лог отстегнул сумку, протянул Гекатею.

– Возьми это все, – попросил он. – Сколько здесь, я не знаю.

– Погоди, гость, – легко отстраняя подношение, улыбнулся стратег. – Пока не мы просим скифов помочь нам, а они нас. Я дал слово Скилу прийти с когортами, как друг, а так… Вроде бы я за деньги поведу на смерть своих гоплитов. Нет, теперь у нас один враг. Не могу взять.

– Отчего же, раз враг один? – Лог упрямо протолкнул сумку к груди стратега, и тому ничего не оставалось, как принять ее. – Не царь Агай дает тебе, я даю и совсем не на кровь гоплитов. Ты говоришь, Эретрию разграбили и сожгли. Я не видел другого вашего города, кроме Ольвии, но не хочу ей участи Эретрии. Пусть бедные жители на это золото построят жилища, ну… я не знаю. Я еще мало чего знаю, стратег, ты прости. Сказал, как умел.

– Лучше и не надо. Вот тебе моя рука. – Гекатей сжал руку Лога и долго не выпускал из своей. – Не все ли равно, где бить врага Эллады. Там ли, здесь на этой земле, ставшей нам родной. Главное – бить крепко.

– И мы побьем их! Если скифиды и эллины вот так, – Сосандр сложил два кулака вместе, поднял над головой. Лог сделал то же.

– Вижу, горе идущему против, – улыбнулся стратег. – Но опустите квадригу, не перс перед вами. Совет граждан ждет нас с тобою, Сосандр. Пусть гость осмотрит Ольвию или отдохнет с дороги. Знаю, ты был гостеприимен и добр к нему так, что не дал смежить ресниц. Ты, Лог, не имей на него обиды. Он сам не спит по целым промежуткам между двумя лунами.

– Не устал я. – Лог отмахнулся. – Пройдусь, погляжу. У вас все интересно мне.

Они вышли на улицу, и что бросилось в глаза мастеру, это серьезные лица эллинов. От вчерашнего благодушия и улыбок не осталось и тени. Группами стояли они на углах улиц, в воротах домов и вели тихие, озабоченные разговоры. Проходящего мимо стратега приветствовали коротко, пытаясь по лицу Гекатея прочесть, что предпримет Совет архонтов во главе со стратегом по поводу последних известий из Афин.

Лог отстал от стратега и Сосандра на площади, сел на высокую ступеньку и привалился спиной к каннелюровой колонне. Мимо проходил народ, с криком сновали мальчишки, шел клейменный раб с тяжело нагруженной корзиной. Он слезливыми глазами посмотрел из-под гнущей к земле корзины на чужеземца, ухитрился освободить одну руку и на ходу протянуть ладонью к мастеру. Не успел Лог что-либо подумать, как шедший за рабом тощий и неприятный эллин сделал вперед два быстрых шага и взмахнул отполированной палкой. От удара рука раба отдернулась и плетью повисла вдоль туловища. Косолапя раздавленными ступнями, он бросился вперед, поддерживая здоровой рукой ерзающую на горбушке корзину. Тощий хозяин бросился следом. Кто-то подставил рабу подножку, он плашмя упал на камни и застучал черными пятками. Его тотчас окружили жирные люди в засаленных хитонах с палками в руках.

– Он украл! – орали одни.

– Оскорбил хозяина! – надрывались другие.

Мальчишки носились вокруг обрастающей толпы, свистели, улюлюкали. Тощий зло поддел ногой опрокинутую корзину и стал лупить раба палкой, прыгая вокруг него и скользя на расползшейся мелкой рыбешке. Извивался и кричал, ползая по земле, раб, разевая обсохлые рты, бились на камнях рыбы, жирные торговцы тоже широко растворяли рты, подбадривая тощего лавочника.

– Кху! – рявкнул Лог боевой клич скифов. Оттолкнулся спиной от колонны, врезался плечом в толпу. Торговцы раздались по сторонам, стало тихо, кое-кто спрятал за спину палки.

Лавочник дико заверещал, когда какая-то непонятная сила сгребла его за ворот пропотевшего хитона и вздернула в воздух. Развернувшись на весу, он оказался лицом к лицу с длинноволосым великаном с яростной синькой глаз и от страха потерял сознание. Лог выпустил хитон, и торгаш шмякнулся на землю. Первыми пришли в себя мальчишки. Они с визгом брызнули по сторонам крича:

– Геракл!

Воспользовавшись замешательством, раб поднялся на четвереньки, зыркнул глазами, вскочил на ноги и мимо лавочников рванул под колоннаду. Мастер хотел уйти, но лавочники уже пришли в себя.

– Как смеешь нарушать установленный порядок вещей? – закричали они, окружая Лога. – Ты кто такой, что стоишь за раба?

– Зачем били? Он хочет есть, – сжимая кулаки, ответил мастер. – Он такой же, как вы, только голоден.

– Ишь, уподобил нас клейменому! – издевались торговцы. – Пожалел пыль, попираемую сандалиями достойных!

– Если имеешь столь же много денег, как жалости, то выкупи его, не скупись!

– Выкуплю! – крикнул мастер в толпу. Лиц их он не различал. Все они слились в одно большое орущее пятно.

Тощий уже отбежал к своим и о чем-то шептался то с одним, то с другим, шныряя в толпе и размахивая руками. Услышав о выкупе, он привстал на цыпочках, вытянул петушиную шею в ознобных пупырышках, прокричал:

– Давай полталанта и забирай товар!

– Хо-хо-хо! – грохнула толпа.

– Полталанта? Ого-го!

Лог схватился за пояс, тут же вспомнил, что передал деньги стратегу, но, обескураженный и неловкий, продолжал шарить, нащупывая несуществующую сумку.

– Нищий! – закричал хозяин раба. – Дайте ему самому на пропитание жалкую халку!

– Вор! С кого ты снял богатый кафтан?

– Бить его!

Камень, брошенный умелой рукой, рассек мастеру лоб. Он зажал рану ладонью, попятился от звереющих торговцев. Видя его замешательство, они напирали все смелее, и их палки затрещали по рукам и плечам Лога. Вдруг кто-то спиной прикрыл мастера. Кто, Лог не видел: кровь лилась сквозь пальцы, застлала глаза, но по голосу узнал Астидаманта.

– Кровяные крабы! – трагическим подвывом остановил толпу поэт, лупя по головам свернутым в трубку пергаментом. – Убойные скоты! На кого подняли липкие клешни вы, дряннейшая порода из людей?

Астидаманта хорошо знали за его неуемный и буйный характер. Толпа попятилась.

– Что стоят ваши макрельи души? – уже ораторствовал поэт. – За один обол семь штук на шнурок, как зябликов! А это, – кивнул он на Лога. – Посол от скифов. Сто тысяч воинов стоят под стенами Ольвии! Не знали? Кто хочет утопить добрый город в море эллинской крови? Ты? Вот я сейчас тебя!

Астидамант поймал одного торговца за неряшливый, но из дорогой красной гиматеи широкий хитон, подтянул к себе, треснул трубкой по лысине.

– Клянусь богами, я люблю его! – вскрикнул лавочник. – Не хочу крови, хочу процветания Ольвии, как гражданин и патриот!

– Да? – с усмешкой переспросил поэт. – Кто еще любит моего друга?

Он оторвал взгляд от студенистого лица торговца, но тех, к кому были обращены слова, уже не было. Лавочники разбежались. Тогда поэт развернул торговца, дал увесистого пинка.

– Беги, догоняй! – напутствовал он. – Обвини Астидаманта в измене за то, что он приладил сандалию к твоей патриотской заднице.

Лог кое-как протер глаза.

– Откуда взялся? – спросил своего освободителя. – Убили бы.

– Ладно, пошли к источнику. Обмоем и перевяжем, – потянул его за рукав все еще возбужденный поэт.

Они прошли между колоннами, остановились у обложенного плитняком родника. Прозрачная вода в каменной чаше вскипала, перебрасывала золотистые песчинки. Студеная, она охладила горящий лоб, уняла кровь.

Астидамант подобрал с земли желтый лист платана, обмыл в роднике, плотно прикрепил к ране.

– Скоро засохнет и отпадет, – пообещал он, снимая с шеи платок. – Меня сколько раз увечили по всяким поводам, так я только сюда и приходил, лечился.

Крепко перебинтовал голову, подоткнул под повязку оставшиеся концы.

– Я был в Совете, – запоздало ответил он на вопрос мастера. – Относил свое богатство. Денег у поэта, увы, не оказалось, но кое-какие безделушки нашлись. Два кольца, чьи не знаю, отцовский кубок. Правда, серебряный, но хорошей работы. Теперь пойдем ко мне. Нынче Астидамант – старший над стенной стражей. Они ходят, а я сижу в башне Зевса и поглядываю вдаль из-под руки: не плывут ли враги. И утоляю жажду по битвам молодым, как вчерашние вакханки, вином.

Мастер улыбнулся веселому человеку. Поэт заговорщицки подмигнул:

– А больше всего наблюдаю жизнь. С высоты все как на ладони. Я еще напишу поэму, да какую! Кто тогда будет Гомер!.. Но пойдем. Там кое-что осталось, купленное на щедрую монету, которую ты бросил в щит надвратному гоплиту. Ты нас тогда удивил.

Шли вдоль вогнутой колоннады, огибающей площадь, и в конце ее вышли к алтарю Сострадания. У входа перед невысоким порожцем стоял, опершись грудью на отполированную палку, тощий рыботорговец и со злобой разглядывал сбежавшего раба. Тот сидел у алтаря, баюкал перебитую руку.

– Выходи, я не стану увечить тебя, – уговаривал торговец, перебирая ногами, будто пританцовывая. – Ну пойдем же, не порть мне печень. За воротами ждут корзины с рыбой, и солнце испаряет из них совсем не лишние драхмы. Выходи же, вот-вот прозвучит сигнал к распродаже, и добрые горожане пойдут к нам в лавку, звеня кошельками, чтобы избавиться от их груза.

Раб не отвечал, глядя отрешенно в какую-то одному ему открывшуюся даль. Его рваный хитон из дешевой и непрочной эксомиды отлетел на сторону, открыл худые синюшные ноги. По черной ступне деловито полз жук-рогач.

– Замыслил разорить меня? – взвизгнул торговец.

Раб ознобно вздрогнул, прикрыв впалую грудь лохмотьями хитона, приволакивая боком к настывшему камню алтаря и закрыл глаза. Астидамант с Логом подошли к торговцу, остановились за его спиной.

– Уйди отсюда, не гневи богов, – сказал ему в затылок поэт. – Или хочешь, чтоб я сел у черного тополя и обвинил тебя в святотатстве?

Торговец дико глянул на них и пошел прочь, стуча палкой по каменным плитам.

– Надо выкупить несчастного, – Лог показал глазами на раба. – Всего полталанта.

– Надо бы, – хмуро согласился Астидамант. – Но что изменится в его жизни? Лучше отвернуться и не глядеть на побои. Правда, у меня их трое, но я не истязаю. Насчет же цены, то полталанта за раба это насмешка. От силы стоит четвертую часть.

– Я не разбираюсь в этом… А рабы, что они делают для тебя?

– Все, чего я не умею или не хочу. Ничего тяжелого или плохого. У другого им было бы хуже. – Астидамант взял Лога под руку. – Просто я вижу в них таких же людей, как сам, просто понимаю, что им не повезло, как еще может не повезти мне, тебе, любому.

– Это верно, – согласился Лог. – А раба жаль. У нас есть пленные, но они не рабы. Живут как все. Пойдем отсюда.

Спустились по лестнице вниз к городской стене, на углу которой высилась угрюмая башня Зевса.

– Каждое новолуние привозят несчастных и торгуют ими, – прервал молчание Астидамант. – Всех не скупишь. А хорошего раба, сильного и понятливого, советую тебе завести. Изо всех, кто рядом, будет самым надежным. Это так посмотреть – город тихий. На самом деле полно в нем воров и другого сброда. И врагов тоже хватает. У тебя их еще нет, но появятся.

– Однако, уже есть.

– Да, обзавелся. – Астидамант усмехнулся. – Отныне все, от кого несет рыбой, твои недруги. Но ты им можешь мстить. Не покупай рыбу, пусть разорятся. – Он хлопнул себя по лбу. – Хо! Мне пора к воротам. Там рыбники и надо проверить их товар на свежесть. Твой тощий тоже там со своими товарищами. Знаю его. Вот хорошо было бы, если его рыба оказалась не совсем свежей. За мной. Наблюдай жизнь.