"ТАЙНА МАРУХСКОГО ЛЕДНИКА" - читать интересную книгу автора (Гнеушев Владимир Григорьевич, Попутько...)

КНИГА ВТОРАЯ Дыхание лавин

ДЫХАНИЕ ЛАВИН

На фотографии 1945 года, сделанной в Болгарии, в центре группы бойцов в черной кожанке стоял невысокого роста полковник. Однополчане уверяли, что это командир 394-й стрелковой дивизии Илья Самсонович Титов, кто в ноябре и декабре 1942 года командовал, после В. А. Смирнова, 810-м полком на Марухском перевале. Гаевский запомнил один из рассказов командира полка, в котором он упоминал город Урюпинск Волгоградской области. Мы сделали туда запрос, но безрезультатно. Ничего не мог ответить и архив Министерства обороны.

И вдруг неожиданный телефонный звонок из Киева. Гаевский передал трубку Титову:

– Здравствуйте, дорогие друзья! – послышался далекий взволнованный голос.

– Титов?

– Да, Титов.

– Как же вы встретились с Гаевским?

– Газеты навели меня на этот след...

– Вы живете в Киеве?

– Нет, я прибыл сюда в командировку и вот... такая неожиданность, такая встреча... через 21 год-Титов стремился сказать многое, а поэтому говорил быстро, будто боясь, что разговор прервется.

– Я прочитал книгу “Тайна Марухского ледника”. Очень трудно передать чувства, которые вызвали у меня два слова “Марухский ледник”. Я увидел в книге своих друзей! И даже неожиданно встретился там и с самим собой.

Он на секунду умолк, что-то сказал Гаевскому, а затем снова продолжал:

– Да, с самим собой. Там, где вы пишете: “Как бы много мог рассказать о завершающем этапе боев на Марухском перевале майор Титов, но он пока не отозвался, хотя есть все основания полагать, что он жив, видимо, вышел в отставку и где-то скромно трудится на мирной пиве”. Я действительно жив-здоров, вышел в отставку, и не где-то, а в городе Волгограде работаю директором Дома архитекторов.

– До скорой встречи в Волгограде и в Черкесске,– этими словами мы закончили свой совершенно неожиданный разговор.

И вот мы в Волгограде. На аэродроме нас встречал Илья Самсонович Титов.

Илья Самсонович целый день посвятил нам для знакомства с городом, который стал символом русской славы.

– Волгоград и перевалы Кавказа, – сказал он возле Дома Павлова,—звенья одной цепи событий 1942 года. – Прославленный снайпер Василий Зайцев бросил тогда клич: “За Волгой для нас земли нет!” И словно эхо повторялись эти слова на вершинах Кавказа: “За Марухским перевалом для нас земли нет!” Волгоград помогал Кавказу, а мы на перевалах облегчали положение защитников Волги...

А когда мы снова въехали в центр города, Илья Самсонович остановил машину и, обращаясь к нам, полушутя сказал:

– Я основательно окопался на проспекте Мира. Вот и мой дом!

Мы познакомились с супругой его Марфой Гавриловной, с их дочерью Эммой и сыном Владимиром, инженерами. Есть еще у Титовых один сын – Геннадий. Он пошел по дороге отца – старший лейтенант Советской Армии.

Здесь, в кругу семьи, шел долгий и непринужденный разговор о войне и мирной жизни, о пережитом, которое никогда не забудется. А жизненный путь у Ильи Самсоновича – крутой и тернистый. Начав его пастухом на Смоленщине, поднялся до заместителя командира корпуса. 30 лет своей жизни он отдал армии. На его груди ордена Ленина, Красного Знамени, Александра Невского, Отечественной войны, боевые ордена Болгарии и Югославии.

Символичным кажется то, что этот человек, только недавно снявший военный китель, помогает архитекторам строить города, что этот пехотный полковник в отставке “основательно окопался” сейчас на проспекте Мира, что дети его тоже строят, а одни из них охраняет наш общий труд.

Вскоре после нашей поездки в Волгоград Титов приехал в Черкесск для выступлений перед трудящимися области.

Одно из его выступлений было передано по областному радио. Илья Самсонович вспоминал многих своих однополчан. В частности, он очень тепло отозвался о своем начальнике штаба полка Федоре Захаровиче Коваленко, который, как он сказал, погиб на Кубани.

И случилось так, что эту радиопередачу слушал в Новороссийске сам Коваленко. Оказалось, на Кубани погиб заместитель командира полка Кузнецов, но за 21 год в памяти Титова перепутались эти две фамилии.

Так два командира, решавшие судьбу 810-го полка в ноябре и декабре 1942 года, нашли друг друга.

– Я полагаю, дружище, – написал после Титов своему бывшему начальнику штаба, – что ты не обидишься на меня, старика. Гарантию тебе даю: сто лет будешь жить!

Оба они вместе с другими отозвавшимися однополчанами рассказали нам многое, что происходило на Марухском перевале в ноябре-декабре 1942 года и позднее.

Самолет ПО-2 взял курс на Марухский перевал. На этот раз на борту были не мешки с сухарями и продовольствием, которые обычно доставлялись этим самолетом, а пассажир. Кто он, этот пассажир, летчик не знал, но, видимо, он очень нужен был на перевале, иначе почему сам генерал Леселидзе лично вызвал его и приказал срочно доставить офицера в горы? Летчик хотел было сказать генералу, что он только недавно возвратился из ночного рейса (возил крымским партизанам боеприпасы), что в Марухском ущелье, видимо, бушует вьюга, и посадка просто немыслима, – но по виду генерала понял, что говорить об этом бесполезно. Тогда летчик высказал свои мысли белокурому майору, с которым предстояло лететь. Но майор лишь улыбнулся:

– Ты, я вижу, тертый калач, – сказал он и, похлопав летчика но плечу, добавил: – Ничего, браток, долетим как-нибудь и приземлимся как-нибудь...

Чем дальше отлетали от Сухуми, тем хуже становилась погода. Хребты и перевалы замело снегом, и лишь по темным линиям леса, которые с двух сторон спускались в Кодорское ущелье, можно определить, что самолет идет в нужном направлении. Ветер все крепчал и бросал маленький самолетик, как щепку. Летчик оглянулся. Ему хотелось узнать самочувствие “как-нибудь” – так он мысленно называл майора. Титов сидел молча и был погружен в свои мысли.

Титов вспоминал беседу с командармом.

Он зашел к генералу с письменным приказом о назначении его командиром отдельного сводного полка, в который входили сводные отряды Сухумского, Бакинского и 2-го Тбилисского военных училищ.

– Прежнее предписание придется изменить,– выслушав доклад Титова, мягко сказал Леселидзе. – На это имеется согласие командующего фронтом генерала армии Тюленева. Вы назначаетесь командиром 810-го полка. Воевать придется в необычных условиях. Никогда еще в зимнее время в таких горах, на такой высоте никто не воевал. А вам придется. Мы вам верим, мы на вас надеемся.

Затем генерал обстоятельно со всеми подробностями обрисовал обстановку на перевалах Марухском, Клухорском и других, которые обороняла 394-я дивизия, и поставил конкретную задачу.

– Командир дивизии подполковник Кантария болеет.

Дела в дивизии вершит сейчас начальник штаба майор Жашко. Это человек боевой и опытный, он вам расскажет все остальное.

Генерал поднялся, пристально посмотрел в глаза, крепко пожал Титову руку и уже на прощанье сказал:

– Желаю удачи, чтобы вы победили и стихию, и врага. От этих слов, от простоты обращения генерала у Титова осталось теплое чувство в душе... Самолет неожиданно пошел вниз.

– Вот так... Приземлились... как-нибудь, – сказал летчик, сверкнув глазами на майора. Титов улыбнулся.

– Ладно. Забудем прошлое. А ты действительно тертый калач...

В штабе майор Титов встретил командира полка майора Смирнова и его заместителя капитана Васильева, начальника штаба капитана Коваленко, ПНШ-1 старшего лейтенанта Окунева, ПНШ-2 лейтенанта Глухова и заместителя командира полка майора Кириленко.

Судя по докладам, обстановка осложнялась из-за снежных метелей и буранов. Днем ярко светило солнце, отчего снег сиял так, что без черных очков было больно смотреть на пего. Ночью – трескучие морозы.

Титов вместе с начальником штаба Коваленко и ПНШ-2 Глуховым, в сопровождении автоматчиков вышел в боевые порядки для ознакомления с состоянием обороны.

После трагедии Родионова и Швецова вторым батальоном командовал кадровый офицер капитан Заргарьян Петр Арутюнович (П. А. Заргарьян – инвалид Отечественной войны. В боях на Кубани он лишился ноги. После войны жил в Тбилиси, умер в 1969 г.), который прибыл на Марухский перевал из 2-го Тбилисского военного пехотного училища вместе с курсантами. Начальником штаба батальона был лейтенант Орехов. Подавляющее большинство бойцов – это бывшие курсанты Батайского авиационного училища, эвакуированного в Тбилиси.

Второй батальон занимал оборону подножья горы Марух-Баши.

Титов поставил задачу второму батальону прочно удерживать высоту а не давать противнику, расположенному на противоположной высоте, покоя ни днем ни ночью.

Но удержать этот рубеж даже без огневой активности противника очень трудно. Ведь в полном разгаре марухская зима, да такая, какой никогда не испытывали люди, не побывавшие в это время на такой высоте. В дозорах солдаты стояли и днем и ночью. И каждый солдат больше всего тратил сил на то, чтобы добраться к заставе. Титов и Коваленко видели, что солдаты, почерневшие от ветров, буквально падали с ног, многие обмораживались и даже застывали в снегу навечно.

Коваленко, который еще до войны был начальником снайперской команды, всегда при удобном случае стремился побывать на снайперских позициях.

– Илья Самсонович,– сказал Коваленко командиру полка,– разрешите на часик отлучиться.

– Выбрал время,– возразил Титов.– С твоим здоровьем только стихию покорять. Надо за ночь накопить сил для перехода в первый батальон.

Но Коваленко с тремя солдатами все же ушел на смену караула, а старшего сержанта оставил подольше обогреться. В это время разыгрался ураган. Смену часовых высылать было нельзя, так как их могло сбросить в пропасть. Всю ночь провел Титов в страшном волнении: он чувствовал себя беспомощным чем-либо помочь начальнику штаба и бойцам. И лишь утром ураган немного стих. Послали смену караула.

Но прежде чем сменить, пришлось долго разрывать огромный сугроб. Всех четырех вытащили живыми. Коваленко в эту страшную ночь, находясь под снегом, сам не замерз и не дал замерзнуть трем бойцам.

Титов дал себе слово, что если начальник штаба останется живым, он сделает ему очень серьезное внушение за самовольство. Но когда увидел его больного, худого, посиневшего, с воспаленными красными глазами, опухшими от мороза веками, запекшимися черными губами, то отказался от своего намерения, крепко обнял начальника штаба л ограничился лишь легким упреком.

В ноябре и декабре ледяной фронт стабилизировался. На Марухском направлении был создан мощный оборонительный кулак. 810-й полк был укомплектован до штатной численности за счет курсантов училищ, батальона сибиряков, а также за счет приданных частей 11-го и 12-го отдельных горнострелковых отрядов альпинистов, горно-вьючной минометной батареи 107-мм минометов. На нас начала работать авиация. Постоянным мобильным и ударным подразделением особого назначения была полковая рота автоматчиков.

Командир полка поставил задачу – не давать покоя противнику ни днем ни ночью. Для этой цели были созданы специальные отряды – группы разведчиков и автоматчиков. Заместитель командира полка по политчасти майор Кузнецов и инструктор политотдела дивизии Ковальчук много занимались подбором этих групп из числа коммунистов и комсомольцев.

И все эти группы в суровых условиях действовали постоянно, совершали отчаянные вылазки в тыл врага, не давали покоя егерям.

Особенно отличалась рота автоматчиков. Везде, где складывалось опасное положение, где надо было быстро ликвидировать прорыв, отбросить просочившегося в нашу оборону врага, произвести дальнюю глубокую разведку или поставить надежное боевое охранение,– направлялась она. Возглавляли роту смелые офицеры – лейтенант Авдей Андреевич Дудин и замполит лейтенант Андрей Николаевич Гаевскнй.

Когда в горах наступила зима, с большими снегопадами и сильными ураганами, рота автоматчиков изменила свою тактику. Командование полка превратило ее в отряд, на который возлагались большие задачи в обороне.

Под натиском полка немцы вынуждены были уйти с южной седловины Марухского перевала на северную. Чтобы удержать эту позицию, полк выставлял заставы.

В одну из таких застав был послан отряд автоматчиков в количестве 26 бойцов во главе с лейтенантом Девятьяровым и замполитом лейтенантом Гаевским.

Мороз давил все сильнее. Пушечным эхом раздавался треск ледника. Словно свинцовой пеленой окутаны шапки вершин. Огромными хлопьями, которых не встретишь на равнине, валил снег. Периодически со страшной силой из-за хребта вырывался ураган, и в одно мгновение наступала кромешная тьма. Бойцы коченели. Казалось, спасенья нет никакого. Они залезали в ледяные пещеры и щели, сооружали из камней перекрытия.

В одной из таких ледяных нор рядом с трупом замерзшего неделю назад солдата, тесно прижавшись друг к другу, лежали Гаевский, Девятьяров и один боец. Наверху с адским шумом ревел буран, а в ледяном мешке от собственного дыхания “потеплело”, текли струйки воды... Но от этого было не легче: деревенело тело, одежда обрастала льдом, который они тут же откалывали руками.

Так, словно вечность, прошла ночь. Чтобы вырваться из “ледяного склепа”, пришлось автоматом пробивать лед я вытолкнуть одного, а он, расчистив снег, вытащил остальных двоих.

Стояла зловещая тишина, все было покрыто снегом, толщина которого достигала нескольких метров.

– Остались мы живы потому,– вспоминает Гаевский,– что нас обнаружили бойцы из спасательной службы, которых прислал командир отряда лейтенант Дудин. Они принесли с собой теплое обмундирование. С трудом отрывали из-под толщи снега полуживых бойцов, одевали на них полушубки и валенки. Но не всех удалось спасти. Восьмерых извлекли замерзшими. Там мы их и похоронили.

Зима становилась все суровее. Однако оборона Марухского перевала не ослабевала. Боевые действия проводились мелкими группами: начеку стояли заставы, отряды автоматчиков совершали переходы через перевал, делали смелые вылазки в тыл вражеских войск.

Жили бойцы в землянках, в которых почти постоянно горели костры. В “старшинской” землянке жили старшина отряда Фатих Измаилович Баязитов и командир взвода лейтенант Подопригора. По душе солдатам приходилась команда старшины: “Получать продукты!” И всегда здесь слышался шум и веселье. Питание в это время наладилось.

Не только бойцы транспортных подразделений, но и местное население – грузины, абхазцы, аджарцы и сланы – вьюками на мулах и ишаках доставляли на перевалы боеприпасы, теплую одежду, продовольствие. Проводник 810-го полка Цалани получил правительственную награду. И не только Цалани, но и все проводники – эти сильные и смелые люди – проявили себя настоящими героями.

Многие жители маленького сванского селения Адзагара, что приютилось у подножия высокого Домбая, веками испытывали суеверный страх перед грозными силами природы. Они не ходили к хребту зимой, так как в это время на нем, но суеверной традиции, беснуются злые духи. Адзагарцы даже избегали смотреть в его сторону. Но когда на Домбай-Ульгене неожиданно появились фашисты, горцы смело повели советские войска на хребет.

Всегда оживленно было в “комиссарской землянке”. Здесь находился замполит отряда Гаевский вместе с лейтенантом Шабуниным. Сюда приносили бойцы свои радости и печали, собирались помечтать о будущем, забегали перед уходом на боевое задание. Иногда через проводников получали газету, чаще всего “Советскую Абхазию”. Бойцы читали ее много раз, зачитывали буквально до дыр. Когда же газет не было, читали личные письма, которые хотя и редко, но все же доставлялись бойцам. Письма шли из Сибири и Поволжья, Армении и Азербайджана, Грузии и Южной Осетии, Дагестана и Средней Азии. И хотя каждое письмо адресовалось одному бойцу и описывались в нем личные, семейные дела, читалось оно чаще всего вслух и было дорого каждому – от него как бы слышался аромат родного края, тепло рук матери, жены, дочери, сына. Письма давали хороший повод для задушевных разговоров, для бесед о положении в тылу и на фронте, о долге, верности, счастье. И какими грустными и молчаливыми были тогда те бойцы, которые не получали писем из родных мест, оккупированных врагом.

Отряд автоматчиков был многоязычный, состоял из разных национальностей. Среди бойцов сложилась крепкая, закаленная в боях интернациональная дружба. Жили все, как родные братья. В часы досуга вместе пели песни. Сложили в отряде и свою песню “Меж Кавказских хребтов” и пели ее на мотив “Меж крутых бережков”.

Так бодрствовали бойцы в короткие зимние дни и длинные холодные ночи. Нередко завязывались кровопролитные бои. Такой бой был в конце ноября на южном склоне перевала. Гитлеровцы попытались еще раз просочиться в Чхалтскую долину и прорваться к Сухуми. Попытка егерей обошлась им дорого и не увенчалась успехом.

После этого боя в Адзагаре полк оставил свою надежную сторожевую группу, а остальные бойцы снова возвратились на Марухский перевал.

Здесь, в заставе, отряд встретил праздник – 25-ю годовщину Великого Октября.

Командир полка получил сведения, что противник пытается перейти вершину юго-восточней горы Кара-Кая. Надо было перепроверить эти данные, “прощупать” оборону и “настроение” немцев.

В лютую декабрьскую пургу взобраться на высоту кажется просто безумием. Но обстановка заставляет идти на риск.

– Кто сможет выполнить эту задачу? – спрашивает Титов у начальника штаба.

– Автоматчики, – отвечает Коваленко.

И в это время они оба невольно посмотрели на мрачную громаду Кара-Кая, которая возвышалась над всеми соседними хребтами, упиралась мохнатой белой головой в темное небо. Оттуда докатывалось грозное эхо обвалов.

На этот раз Титов и Коваленко особенно тщательно инструктировали замполита Гаевского и начальника штаба альпинистского отряда старшего лейтенанта Губкина, которым была поручена эта боевая операция.

Долго Титов и Коваленко наблюдали в бинокль, как мучительно медленно, но уверенно, с помощью ледорубов и железных кошек карабкались автоматчики к вершине. Тонкая, растянувшаяся цепочка бойцов то исчезала за снежными валунами, то снова появлялась на спине белого великана.

Вот наконец вершина. Отсюда хорошо просматривалась вся верхняя седловина перевала, пулеметные и минометные точки, землянки противника. Разведчики заметили, что у немцев появились зенитные пулеметы, которых прежде не было.

Ночь смельчаки провели на вершине под снегом, а утром собрались идти обратно. Начала меняться погода. Зловеще гудел мрачный шпиль Кара-Кая. По гребню пробегали снежные змейки. Каждому опытному альпинисту, знавшему коварство гор, было понятно, что не миновать беды.

Через несколько минут разразилась сильная метель. Они успели скрыться за скалами и валунами, однако там их накрыла лавина. Бойцы, не раз попадавшие в лавины, научились спасать друг друга. Идя в поход, они каждому на рукав привязывали длинную темную ленту. И когда буран затихал, они по этим лентам разыскивали своих товарищей, заваленных снегом. Так было и на этот раз. Двое суток бойцы спасались от бури в ледяных “могильниках”. Это было 13 декабря. День рождения замполита Гаевского чуть не стал днем смерти. Измученные, еле живые, бойцы находили в себе еще силы шутить. Боец Парфенов с лукавой иронией посматривал на флягу, которая висела на боку у Гаевского, и говорил:

– И что это вам, товарищ замполит, вздумалось родиться в такой холод. Сам бог велит сейчас выпить по чарочке.

Гаевскому ничего не оставалось, как отдать флягу со спиртом бойцам, которые тут же разделили его каждому по глотку.

Прошло шесть дней, как автоматчики вышли на задание, но никаких вестей от них не было. Титов и Коваленко нервничали. Им было ясно, что автоматчики погибли. Трудно представить себе, чтобы в такой ураган люди могли выжить в горах.

И вдруг автоматчики воскресли из мертвых. Они шли цепочкой по затвердевшему снегу. Одежда их превратилась в лохмотья. Обросшие, похудевшие от голода и изнуряющего холода, с обмороженными руками, они еле передвигали ноги, все же гордые от того, что в такую страшную стужу покорили Кара-Кай и выполнили ответственное задание.

Тепло и сердечно их встретили боевые товарищи и командование полка.

– Спасибо, – говорил Титов и восторженно жал всем руки. – Вы и смерть свою победили, не только стихию. Поэтому я с превеликим удовольствием вручу каждому из вас награду. Я уже думал, что она будет посмертной.

– Им следует еще присвоить звания мастеров спорта,– вставил майор Кузнецов.– Вряд ли кто из самых отчаянных альпинистов в мирное время покорял эту высоту в такую пургу.

– Нет,– пошутил ПНШ-2 Глухов,– они ведь время не выдержали, задержались на хребте больше положенного.

– У нас была уважительная причина,– ответил на шутку автоматчик Парфенов.– Мы на вершине справляли день рождения замполита Гаевского, да еще со спиртом...

Майор Титов смотрел и не мог насмотреться на своих ребят. Он восхищался их подвигом и думал, глядя на них, что у молодости силы неисчерпаемые: стоило этим смертельно уставшим ребятам немного отдохнуть в теплой землянке, как они все повеселели, раздавались их шутки и смех.

Вслух он сказал:

– Во всяком случае, вы заслужили хороший отдых. Я готов выполнить, как пушкинская золотая рыбка, любую вашу просьбу.

– Есть одна-единственная,– поспешно сказал один из автоматчиков.

– Интересно, какая? – с любопытством спросил Титов.

– Дайте нам в роту хотя бы на недельку “Подснежника”.

– А, вот, оказывается, чего захотели. Хорошо. Разрешаю.

Майор Титов на этот раз собрал всех, командиров, которые прямо или косвенно были связаны с обеспечением быта защитников перевала.

– Каждому из вас,– сказал он,– совершенно ясно, что в эти дни успех защиты перевалов прежде всего зависят от того, как мы сумеем организовать свой быт. Думаю, что не будет преувеличением, если я скажу, что сейчас главный враг – стихия. Некоторые командиры находятся сейчас в плену стихии и готовы всякую расхлябанность относить на счет наших специфических условий. И совершенно правильно отмечается это в приказе штаба дивизии.

Заместитель командира полка по политической части майор Кузнецов огласил приказ:

“За последнее время некоторые командиры частей понизили требовательность к подчиненным в отношении соблюдения воинского вида и дисциплины, в результате чего личный состав ходит без поясов, с оторванными хлястиками, без пуговиц, небритые, нестриженные. Внешний вид бойца и командира очень плохой. Бойцы и младшие командиры не приветствуют начсостав, полученного приказания не повторяют, об исполнении не докладывают.

Командир дивизии приказал:

1. Командирам частей потребовать от всего личного состава соблюдения образцового внешнего вида. Пояс носить только поверх одежды. Привести в порядок обмундирование и одежду личного состава, хлястики и пуговицы пришить.

2. Потребовать от всего личного состава точного выполнения строевого устава пехоты в отношении приветствия, повторения полученного приказания и о докладе после выполнения. Изучить СУП – ст.ст. 22, 23, 24.

3. Личный состав немедленно побрить и постричь и в дальнейшем не допускать такого положения, когда боец из молодого превращается в девяностолетнего старика.

4. Немедленно дать заявки на недостающие ножницы, бритвы и машинки для стрижки.

Всех, нарушающих форму одежды и внешний вид, а также невыполняющих строевой устав пехоты, строго наказывать.

О принятых мероприятиях и исполнении приказания донести в штадив.

Начальник штаба 394-й стр. дивизии майор Жашко.

Начальник 4-го отделения тех. пнт. 2-го ранга Савельев”.

Разговор по приказу был недолгим и конкретным: ведь почти в каждом подразделении имелись нарушения, последствия которых сваливались на стихию.

А когда все вышли из землянки, услышали протяжный гул немецкого самолета.

– Снова “Фокке-вульф”,– задрав вверх голову, сказал Коваленко.– Ну и точный, гад, хоть часы сверяй!

Никто на это не обратил внимания, так как все уже привыкли, что “рама”, словно по расписанию, каждый день рыскает над перевалом, высматривает, шпионит, иногда сбросит две-три бомбы и возвращается обратно по привычному маршруту.

Вдруг шум авиационных моторов усилился, и все сначала отчетливо услышали знакомый стрекот “кукурузников”, а затем увидели четыре маленьких самолетика с красными звездами на зеленых крыльях. Они шли один за другим по ущелью так низко, что того и гляди зацепятся за верхушки деревьев. Снегу было так много, что сосны, потонувшие в нем, казались маленькими, игрушечными. Приземлиться на крошечном аэродромчике было не только рискованно, а просто невозможно. Поэтому, сделав разворот, “кукурузники” сбросили мешки и ящики с продовольствием и взяли курс на Сухуми. В это время из-за облаков с ревом вырвался немецкий бомбардировщик и длинными пулеметными очередями полоснул по нашим самолетам. Они, безоружные, хотя и юркие, рванулись в разные стороны. Бомбардировщик заметался в злобной ярости, пронизывая Марухское ущелье густыми очередями трассирующих пуль. Затем, удачно выйдя из-за облаков, бросился преследовать один из четырех самолетиков. Тот мгновенно пошел на посадку и плюхнулся в снежный сугроб...

Ошеломленные командиры и солдаты, наблюдавшие за поединком, словно по команде бросились от землянки штаба полка туда, где висел в воздухе столб снежной пыли.

У-2, распластавшись, лежал на снегу. Но, странное дело, людей не было. Оказалось, что при капотировании самолета летчики выпали из кабины и провалились здесь же в глубокий, рыхлый сугроб. Их быстро отрыли. Оба оказались командирами.

– Вы родились в рубашке,—шутил начфин Цветков, принявший активное участие в раскопках.– С такой высоты сделали сальто-мортале и отделались легкими царапинами.

Когда летчиков привели в землянку командира полка, то здесь произошла неожиданная и очень теплая встреча. В высоком лейтенанте с черной шевелюрой Титов узнал того летчика, который по заданию Леселидзе доставил его из Сухуми на перевал.

– Вот так встреча!.. Только гора с горой не сходятся,– пожимая руки летчикам, говорил Титов,– а вояки всегда сойдутся.

И, обнимая лейтенанта, добавил:

– В прошлый раз мы приземлились с вами “как-нибудь”, а сейчас вытащили вас из снега “кое-как”.

Лейтенант засмеялся.

Когда летчики обогрелись, Титов выделил им в помощь команду в составе 25 человек, чтобы вытащить самолет и транспортировать его на аэродромчик, который к этому времени был уже расчищен.

В ущелье быстро надвигались сумерки, хотя на западных вершинах, покрытых белой пеленой снега, еще пламенели бледно-розовые краски, отблески заходившего за горы солнца. Было удивительно тихо. Из-за острого шпиля выглянул щербатый диск луны, и в ее сиянии голубели стройные сосны. Под ногами скрипел снег. В чистом морозном воздухе пахло тонким ароматом хвои. Титов и Коваленко, возвращаясь к штабу, шли медленно и наслаждались этой поразительной тишиной и гармонией ночных красок. У них было лирически торжественное настроение, какое бывает у человека в канув Нового года.

– Красотища-то какая, черт побери! – прервал молчание Титов.– Марухские белые ночи. Здесь не воевать, а курорты строить надо.

– А осень здесь какая,– поддержал разговор Коваленко,– особенно в Теберде, Домбае. Ничего красивее в жизни я не видел!

– Обожди, Федор Захарович, одолеем врага, приедем когда-нибудь с внуками отдыхать в эти горные края.

В Марухском ущелье были построены хорошие склады, в которых имелось в достатке и продовольствие и одежда. Всему личному составу было выдано добротное зимнее обмундирование. Были решены вопросы питания. Еще в конце октября из Сухуми на самолетах была переброшена полевая хлебопекарня и целое отделение пекарей. Пекарня была быстро установлена в лесу. Здесь уже был сооружен склад – землянка для хранения муки. Организован поднос дров и воды. И хотя эта пекарня и не в состоянии была обеспечить суточную потребность полка хлебом, все же через день бойцы получали свежий, мягкий хлеб. И тот день, когда впервые за четыре месяца солдаты получили вместо мерзлых сухарей мягкий, даже теплый хлеб, стал большим праздником.

В подразделениях готовились горячие обеды, каждому бойцу выдавалось в сутки по 100 граммов водки, а разведчики и автоматчики получали еще шоколад. Солдаты в караулах имели при себе химические шашки, с помощью которых нагревалась в резиновых грелках вода, которая помогала бойцам переносить стужу и метель.

Важнейшим событием в жизни защитников перевала явилось строительство бани. Маленькое неказистое деревянное здание прилепилось в глубине ущелья, у самой реки; сверху оно было завалено снегом и не просматривалось вражескими самолетами.

Огромная роль во всем этом неимоверно трудном строительстве принадлежит командиру хозвзвода старшему лейтенанту Г. Ф. Стефанчуку, человеку решительному, обладающему большими организаторскими способностями.

Командование полка и особенно беспокойный замполит майор Кузнецов позаботились и о том, чтобы люди, заброшенные войной в поднебесья, отрезанные от мира цепью гор, ледников, могли с пользой коротать время в длинные декабрьские вечера. В полку сохранился музвзвод, которым командовал лейтенант Наумов. В большинстве случаев он выполнял далеко не музыкальные обязанности: бойцы взвода принимали па аэродроме самолеты, топили баню и помогали выпекать хлеб, расчищали снег и подносили продовольствие. А в тихие и спокойные вечера они веселили души людей. При штабе полка в те дни родилась художественная самодеятельность. Основным ядром этого коллектива были баянист Долголенко, оружейный мастер Фетисов, старшина Чесноков, красноармеец Дмитрий Балагура, старшина Николай Гольцев, лейтенанты Наумов, Гаевский и многие и многие другие.

Программу концертов они составляли сами. В этом самодеятельном коллективе были собраны разные по возрасту и профессии люди, но все одаренные, умеющие играть, петь или танцевать, сочинять стихи и злободневные сатирические куплеты.

Концерты пользовались огромной популярностью. Всегда, когда бойцы из батальонов спускались в ущелье, чтобы помыться в бане или получить продовольствие, и оставались здесь на ночь, они считали большим счастьем побывать на концерте.

Участники боев рассказывали нам об одном таком концерте. Штабная землянка до отказа была забита. Все стояли, тесно прижавшись друг к другу. Невысокий настил служил сценой. Выходит, как заправский конферансье, Николай Романович Гольцев.

– Сегодня, как всегда,– объявляет Гольцев,– нашу программу открывает Подснежник – Николай Долголенко.

Все восторженно встречают баяниста, о котором в подразделениях рассказывают целые легенды. Восемнадцатилетний юноша, худенький, застенчивый, быстро провел пальцами по клавишам и полилась по огрубевшим солдатским сердцам строгая мелодия песни:

Потом в “зале” расцветают улыбки, и душа поет вместе с баяном:

Долго не отпускали со сцены баяниста.

Доморощенный конферансье снова вступает в свои права.

– Расскажу я вам,– говорит Гольцев,– одну притчу о Гитлере. Будучи в Риме, посетил он однажды национальный музей. В одном из залов увидел черного с бакенбардами человека в красной рубашке.

– Кто это такой? – полюбопытствовал Гитлер.

– Гарибальди! Народный герой Италии,– разъяснила экскурсовод.

– Гарибальди? Что-то не слыхал такого,– откровенно сказал Гитлер и тут же спросил: – А почему он в красной рубашке?

Экскурсовод сказала:

– Красную рубашку герой надевал на случай ранения, чтобы кровь его, слившись с цветом рубашки, не была видна солдатам, а значит, и их моральный дух в таком случае не будет подорван.

– О! Здорово придумал, – говорит Гитлер. – Значит, я тоже правильно поступил, что надел желтые штаны, когда начал войну против Советского Союза, Солдаты хохотали до слез...

Отряды полковой роты автоматчиков жили в деревянных будках, прилепившихся возле скал. Часто во время метелей и буранов их засыпало снегом.

В центре отряда автоматчиков стоял “штабной” домик, в котором жили командир роты старший лейтенант Дуди я и командир взвода Девятьяров. Отсюда шли боевые задания, сюда заходили утомленные автоматчики с докладом о их выполнении. Особой популярностью и авторитетом пользовался командир роты автоматчиков Авдей Андреевич Дудин. Ему было тогда 24 года, но он имел уже опыт и прочные военные знания, мог свободно ориентироваться в любой обстановке. Это человек сибирской закалки (родом он из Новосибирской области), спокойный, уравновешенный, выносливый и смелый.

Ему верили бойцы и любили за простоту, скромность и храбрость. Сам с группой не раз ходил он на ответственные задания, и в бою вел себя бесстрашно.

Своеобразной ленинской комнатой был “комиссарский” домик замполита Гаевского.

Здесь проводились партийные и комсомольские собрания, Самые смелые и отважные бойцы, проявившие себя в боях, принимались в партию и комсомол.

Особенным праздником автоматчики считали те дни, когда у них находился Подснежник со своим неразлучным баяном. Командир полка Титов не забыл своего обещания и прислал Долголенко на десять дней к автоматчикам.

– Затяни, Коля, для начала нашу родную, автоматную,– сказал Гаевский.

И такая близкая всем песня, поддержанная молодыми голосами автоматчиков, росла и ширилась в землянке, гудела, как снежная лавина:

Когда песня умолкла, какой-то боец из новеньких спросил Долголенко:

– А почему тебя все называют Подснежник?

Гаевский уже рассказывал бойцам об этой истории, но сейчас, когда тот, о ком шла речь, был здесь, он тоже попросил:

– Давай, Коля, расскажи. Это всем интересно... Долголенко не любил вспоминать, не хотел казаться мучеником стихии. Но просьбу замполита Гаевского и его ребят он уважил.

– Меня, бывшего курсанта третьего Орджоникидзевского военного пехотного училища, – начал рассказ Долголенко, —направили в 11-й горнострелковый отряд. Я обучился в этом отряде альпинистскому делу за два месяца. Получили мы в ноябре приказ двигаться к Наурскому перевалу, на смену третьему батальону 810-го полка.

Шли мы по трудной горной тропе. На третьи сутки пути нам дали возможность до утра отдохнуть. Легли мы спать на плащ-палатках, укрылись тоже плащ-палатками, а одеты были в шинели, шапки-ушанки. На ногах ботинки альпинистские с шипами.

И вот стали нас на рассвете будить командиры, а мы не можем сбросить с себя плащ-палатки, смотрим друг на друга и смеемся. Каждый из нас пухлый. Лицо надутое, как стеклянное, под глазами мешки водянистые. Никак не поймем, в чем дело? А командиры говорят, что это “горная болезнь”, что через 4—5 часов все пройдет: мы видим, что они и сами такие же.

Подул холодный ветер со снегом, ноги у нас мерзнут. Нам всем выдали валенки. Мы с радостью их надели на ноги и пошли дальше. Добрались до подножья Наура.

В отряде нашем вышло все продовольствие. Сначала получили мы по сухарику, а потом и того не стало. Люди истощали. Отряд терпел голод и холод. При передвижении солдат в боевое охранение и из боевого охранения некоторые наши бойцы попадали под снежные обвалы; просто соскользнет со скалы и только услышишь протяжное “а-а-а-а” и со страху глаза закроешь, помочь уже нечем, и не найдешь его в этих пропастях.

На шестой день, а он выдался солнечный, мы услышали гул самолета. Затем он дал круг над расположением отряда, снизился. Смотрим, открылась дверка, и полетели вниз мешки с сухарями и сахарным песком. Часть мешков упала в район расположения отряда, а часть пролетела дальше и упала метров на триста ниже.

Сахар и сухари разделены были всем поровну – на первый раз нам дали по два или по три сухаря и граммов по 70 или по 100 сахару; не могли отыскать двух мешков сухарей и мешок сахару, которые упали ниже.

Отправились мы как-то с поручением в штаб. Шла с нами группа раненых во главе с лейтенантом И. И. Горовым (Иван Иванович Горовой, проживающий ныне в г. Белая Церковь Киевской области, подтверждает эти факты). Дали нам па дорогу паек па двое суток, и мы рано утром отправились в трудный поход. К ночи, в общем, добрались на перевал Аданге. на котором находилась одна рота 810-го полка. Между прочим, на этом перевале немцев не было, а наша рота почему-то находилась.

Ночью пришел приказ роте спуститься к штабу 810-го полка. Мы обрадовались, что хоть не одним нам придется идти на спуск. Когда начался спуск, мы уже вышли из снежных тоннелей, и снегу на уклоне было меньше, по все же выше груди и даже на уровне с плечами было. В общем, шли по одному, приблизительно на 10—15 метров друг от друга. День был солнечный, и снег ослеплял до такой степени, что глаза резало, будто смотришь на электросварку. Впереди шла рота, а мы ждали, чтобы была дистанция побольше. Потом пошли и мы.

Спускаемся метров двести или триста, и вдруг слышу какой-то отдаленный шум, а затем протяжный крик:

– Обв-а-а-л!!!

И не успел я назад повернуть голову, как на меня налетела снежная буря и потащила вниз.

Ну точно как в сказке про Змея Горыныча... Помню, что летел я через валуны, бугры и деревья, переворачивался в разных положениях, кидало меня в разные стороны, как щепку, а затем мгновенно лавина остановилась и так заскрипела, как будто кто-то сдавил сверхмощным прессом.

Сколько я летел вниз – не помню. Но когда я остановился, пришла мысль попробовать подняться. Я почувствовал, что положение моего тела самое невероятное: ноги – на спине, руки – на отлете в разные стороны. Попробовал грудью подняться – не выходит. Хотел одну руку к себе поджать – не получается, другую – ни с места. Ноги тоже не могу выпрямить, как будто они залиты свинцом. Тогда я решил усиленно дышать ртом, чтобы снег возле лица оттаял. Напрасно. И последнее, что осталось – звать на помощь. Я начал издавать какие-то звуки, но они показались такими глухими, как будто я сижу в деревянной бочке, накрытой двумя или тремя теплыми одеялами. Я понял, что мой сигнал о помощи настолько слаб и беспомощен, что дальше меня самого он не идет.

Все это произошло в одну секунду. И я потерял сознание.

На этом бы бесславно окончилась моя жизнь в восемнадцать лет, если бы не пришли на помощь боевые товарищи.

Была, оказывается, подана тревога ракетами и автоматными очередями, и штаб полка выслал группу из спасательной службы. Они принялись за поиски погребенных под снегом.

Попеки были трудными. Ведь раскапывать сотни тысяч тонн снега, принесенного лавиной – это все равно что искать иголку в огромном стогу сена.

Оказалось, что обвал, который захватил меня, был в этом месте последним, поэтому все те, кто двигался сзади нас, остались живы. Они тоже включились в поиски. А искали единственным путем: с помощью длинной палки, которой прощупывали снег. Так и меня нашли. Палка наткнулась на руку. Затем проткнули этой же палкой снег рядом, а она беспрепятственно пошла глубже. Снова – в старое отверстие: что-то мягкое. Это была кисть руки.

Когда меня откопали, лежал я на спине, на автомате, исчез один рукав полушубка вместе с плащ-палаткой, которую, помню, я держал в руке. Валенки так были забиты спрессованным снегом, что невозможно было их снять, пришлось разрезать. Но все это проделали уже тогда, когда поднесли меня к подножью перевала, где был пункт спасательной службы. Когда я впервые открыл глаза, то не понял, что со мной произошло,– сознание полностью еще ко мне не вернулось. Мне дали выпить водки целый стакан. Вскоре я пришел в сознание и во всех деталях вспомнил, что случилось.

Из нашего отряда под обвал попало всего 18 человек, из них 6 откопали, а остальные погибли, в том числе и начальник артиллерии полка старший лейтенант Зиновьев Федор Кириллович. Меня отправили в санчасть 810-го полка с обморожением пальцев рук, ног и затылка.

И вот лежал я там весь в бинтах, скучал по товарищам из своего 11-го горнострелкового отряда. Однажды из землянки артснабжения я услышал звук баяна. Я попросил врача капитана Хучуа принести мне баян. Когда я заиграл, все были в восторге, кроме меня. Я убедился, что пальцы очень плохо меня слушались, и я боялся, что не смогу играть по-настоящему. Люди на перевале настолько стосковались, что баян в моих руках стал огромным событием. Весть об этом дошла до штаба полка. Меня вызвал командир полка майор Титов и замполит майор Кузнецов. Они прослушали мою игру, и тогда Титов сказал:

– С этого дня, дорогой наш Подснежник, ты будешь солдатом 810-го полка. Зачисляю тебя в комендантский взвод.

– Как только поправятся твои пальцы, сынок,– добавил Кузнецов,– баян будет твоим вторым оружием. Станешь поддерживать боевой дух солдат, а это очень важно здесь, в горах.

– А как же мне быть с моим отрядом? – забеспокоился я.

– Ничего, – засмеялся Титов, – мы пошлем им на тебя “похоронную”.

Позже я узнал, что между командиром 11-го горнострелкового отряда и Титовым были из-за меня какие-то споры, но Титов победил. Итак я, в общем, с его легкой руки стал иметь это прозвище “Подснежник”.

Морозы и метели на перевале усиливались. Постоянно шли бои местного значения. В декабре началось наступление наших войск на Грозненском направлении. Разведка доносила, что горнострелковые части врага, окопавшиеся на перевалах, подозрительно притихли.

Командующий 46-й армией приказал захватить на Марухском перевале контрольного пленного, чтобы выяснить замыслы врага. Штабом группы войск Марухского направления был тщательно разработан план захвата “языка”. Для этой цели создано пять групп по 25—35 человек: две левые разведгруппы из альпинистов, две правые и центральная разведгруппы – от 810-го полка. Основную роль должна играть центральная нападающая группа во главе с ПНШ-2 по разведке лейтенантом Глуховым. В эту группу входило 35 человек из добровольцев-разведчиков и автоматчиков. Левые и правые группы – сковывающие, им предстояло отвлечь внимание противника своими боевыми действиями. А в это время центральная группа под командованием лейтенанта Глухова с боем врывается в расположение противника, захватывает пленного и возвращается в полк.

К сожалению, эта исключительно ответственная операция была безуспешной. Боевые разведывательные группы возвратились без потерь и ни с чем. Центральная же разведывательная группа проникла в глубь обороны врага и попала в огневой мешок. Вражеское кольцо замкнулось. Разведчики сражались до последнего патрона. Двое суток слышалась стрельба, а затем затихла. Никто из 35 человек этой разведгруппы в полк не вернулся.

Несколько дней судьба этих людей не была известна. Но затем, как вспоминает начальник штаба полка майор Коваленко, кое-что начало проясняться. Возвратился один младший лейтенант (фамилия его неизвестна), находившийся в центральной группе. Он рассказал некоторые детали этой трагедии. По его словам, лейтенант Глухов вел себя особенно смело и решительно. В неравном бою он в упор убил немецкого капитана, но вскоре немцы смертельно ранили его самого. Ординарец перевязывал раны умирающему лейтенанту. В это время и схватили его егеря. Глухов уже был мертв.

Немцы не могли ему простить убийство капитана. И когда за перевалом его хоронили, то в отместку у мертвого лейтенанта Глухова и у живого ординарца палачи отрезали головы и положили их на могилу своего капитана.

Больше ничего тогда не было известно. Кое-что стало проясняться лишь двадцать лет спустя.

Вы, читатель, помните в первой книге разговор с разведчиком Подкопаевым, который был в этой центральной разведгруппе. Он говорит, что наши бойцы честно выполнили свой последний воинский долг.

Очень заинтересовал также рассказ альпиниста Павлотоса. Помните, он вместе со своими товарищами летом 1959 года нашел на перевале полуистлевшую патронную сумку, в которой хранилась предсмертная записка с несколькими подписями. Оказывается, эти солдаты были в центральной разведывательной группе, они погибли в неравном бою. Немцы надругались над их трупами: отрезали головы, надели их на шесты и выставили на снегу для устрашения. Уже сам этот факт говорит о том, что наши разведчики, как и лейтенант Глухов, дорого отдали свои жизни, бились с немцами так, что те даже мертвых не могли оставить в покое.

Более подробные данные нам удалось разыскать об одном из тех, кто упоминается в “записке”, – Вараздате Саркисяне.

Под запиской стояли фамилии: “Мосуладзе, Аргвадзе А., Чихинадзе С. Ч., Ревазашвили, Микадзе, Джанджгава, Закаришвили, Джалагания, Саркисян, Тусенян, Девадзе”.

“Кто они? Какова их судьба? Может быть, кто из них остался в живых – пусть откликнется и раскроет эту тайну”,– обращались мы к читателям.

И вот откликнулся Самвел Вартанович Вартанян, бывший боец, ныне ветврач совхоза “Балтрабочий” на Ставрополье.

– Это мои товарищи, выпускники Сухумского военного училища,– заявил он и показал пожелтевший от времени маленький блокнотик, где значились многие из указанных фамилий. Этими адресами обменивались курсанты в последние минуты расставания.

Самвел Вартанович связал нас со своими друзьями по училищу Григорием Калтахчяном и Левоном Крымляном. Один из них живет в Армении, а второй в Сухуми.

Они и рассказали нам об участии Сухумского военного училища в боях на Марухском перевале.

Разноязычная молодежь Кавказа училась искусству побеждать врага в Сухумском военном училище. Оно развернулось по штату военного времени, готовило и выпускало лейтенантов по сокращенной, шестимесячной программе, учебное время было уплотнено до предела: занятия проходили но 13—16 часов в день.

Вскоре курсанты были аттестованы лейтенантами. В ожидании приказа они отращивали волосы и предвкушали радость выпускного вечера, когда наденут парадную офицерскую форму с двумя кубиками на окаймленных золотом петлицах.

Но вечера такого не было. Не дождавшись приказа о присвоении офицерских званий, все училище получило боевой приказ выйти на Марухский перевал. Этого требовала военная обстановка. Вместо ожидаемых двух лейтенантских кубиков, курсанты получили удостоверения, в которых значилось:

“...Выдано... в том, что он является курсантом Сухумского пехотного училища. Действительно по 31 декабря 1942 г.”

Большинство шли на перевалы солдатами. Правда, старший сержант Вараздат Саркисян, который в училище был помкомвзвода, назначен командиром пулеметного взвода 810-го полка.

В его взвод, как в училище, так и здесь, на перевале, входил Самвел Вартанян, Григорий Калтахчян, С. Ч. Чихинадзе. Вот почему они помнят все детали о своем боевом друге и командире.

– У меня сохранились в памяти,—говорит Самвел Вартанян,– все эпизоды боев на Марухском перевале нашего пулеметного взвода под командованием Вараздата Саркисяна, Но особенно памятен последний для Вараздата бой... Это случилось в конце декабря. Старший сержант Саркисян стал отбирать в нашем взводе добровольцев для проведения разведки боем. Пожелали идти все, однако он взял Калтахчяна, Чихинадзе, Девадзе, меня и других. Поставил задачу на разведку боем. При этом сказал, что боевое задание особо ответственное, полученное из штаба полка. Готовились сутки. Группа наша проникла через “Волчьи ворота” в расположение противника, сняла вражеский караул, обойдя с севера Малый ледник, зацепилась за склоны высоты, господствующей над южным и северным ледниками. Противник нас обнаружил. Завязался бой. Бил по нас вражеский пулемет. Чихинадзе заглушил его гранатой. Вечерело. Решили посменно отдыхать в отвоеванной немецкой землянке. Пулемет оказался отечественным, с двумя лентами патронов. Нашлись кое-какие продукты. Ночью поднялась метель. Утром, откапывая из-под снега своих, двое солдат сорвались и с грохотом полетели в пропасть. У третьего – Калтахчяна – оказались сильно обморожены ноги. Командир взвода Саркисян приказал мне спустить Калтахчяна вниз, сдать в санчасть и доложить в полк, что первая часть боевого задания выполнена, что Малый ледник пройден, разведка продолжается к Большому леднику.

Я с огромным трудом тащил на себе больного друга и видел, как разведчики моего взвода штурмуют высоту, слышал взрывы гранат на вершине.

Уже не помню, как мы с Калтахчяном успели проскочить “Волчьи ворота”, но тут же убедились, что кольцо контратакующего врага замкнулось за нашими разведчиками.

Через несколько дней мы узнали о геройской гибели разведчиков и надругательстве фашистских палачей над их трупами.

Вот, видимо, в эту критическую минуту и родилась записка, которая увековечила намять Вараздата Саркисяна и его боевых друзей...

С особым чувством вспоминает Вараздата Григорий Калтахчян:

–Только случайно я не разделил печальную участь своего друга Вараздата. Когда я обморозил ноги, я не хотел уходить от друзей. Но Вараздат приказал спускаться вниз и поручил Самвелу Вартаняну сопровождать меня. Им обоим я и обязан своей жизнью.

Прошло 24 года, но я и сейчас вижу, как живого, Вараздата, коренастого, широкоплечего, волевого человека заботливого друга.

И я, и Самвел Вартанян, и Левом Крымлян, и Вараздат Саркисян были в одном взводе и дружили настоящей мужской фронтовой дружбой. Вараздат среди нас выделялся дисциплиной, общей подготовкой, твердостью характера, лучше нас владел русским языком. До войны некоторое время жил в Ростове, перед войной вернулся в родную Армению (село Азатек Азизбековского района). Был учителем русского языка, затем работником райвоенкомата. Оттуда и ушел добровольно в Сухумское училище.

Вараздат всем своим существом любил Родину. По каждому его шагу, мы, его близкие друзья, чувствовали, что он одолеет любые трудности, и на поле боя, не жалея себя, будет среди героев первым. За бескорыстие, боевое рвение, умелое руководство взводом в бою он неоднократно отмечался командованием. Воинская дисциплина для него была законом жизни. Малейшее нарушение он не прощал даже самым близким друзьям, строго взыскивал, особенно в боевой обстановке...

Левон Крымлян в декабре был в другом подразделении, но и до него дошла тогда весть о трагической гибели Вараздата и его взвода. То, что вспоминает Крымлян, не расходится с рассказом Вартаняна и Калтахчяна.

Левон вспоминает, что Вараздат часто рассказывал ему о родном брате Семене, который якобы тоже воевал на Кавказе в должности комиссара полка, он гордился братом и писал ему письма.

Хорошо было бы найти брата! И вскоре такая возможность представилась. Мы встретились в Пятигорске с полковником в отставке Семеном Мкртычевичем Саркисяном, который живет сейчас в Москве и приехал на курорт лечить своп старые раны.

У Крымляна отличная память! В те дни, когда Вараздат Саркисян сражался на перевалах, его старший брат Семен, начальник политотдела 808-й стрелковой дивизии, воевал в этих же горах Кавказа. И враг у них был один и тот же – 1-я горнострелковая дивизия “Эдельвейс”.

Оказывается, что полковник вот уже двадцать с лишним лет тщетно ищет следы воевавшего на Марухском перевале брата Вараздата и не может найти.

Он хранил при себе солдатский треугольник со штампом полевой почты 4151 (это и есть 810-й полк), а в нем коротенькое письмо, датированное 14 декабря 1942 года. “Марперевал под замком. Ледники усеиваются костьми фашистов. Писать некогда. Воюем. Крепитесь, наступает перелом...”

На этом нить оборвалась...

Где Вараздат? Что с ним? Никаких известий не было ни Семену, ни домой, где жили в страшной тревоге отец Мкртыч Саркисович, мать Амаспиур Акоповна и сестренка Аракси.

Однажды пришло извещение от командования 810-го полка. Его получила Аракси. Сама оплакивала гибель брата, но родителям извещения не показала, боясь, что старики не выдержат такого горя. Скрыла это и от брата Семена.

И лишь после войны, когда встретилась с Семеном, призналась ему во всем, но показать извещение не смогла: запамятовала, куда его дела.

Семен заново начал розыски и в 1954 году получил из архива Министерства обороны письмо, в котором было сказано: “Старший сержант Саркисян Вараздат Мкртычевич значится в списке пропавших без вести”.

Убитые горем старики и верили этому сообщению и не верили.

– Вараздат погиб в бою,– соглашался отец.

– А где его могила? – всегда спрашивала мать. И снова перечитывали краткие письма, как будто там, между строк, можно узнать тайну его гибели.

Семен нашел письма брата, которые он писал своему другу, односельчанину Авану. Но и здесь нет разгадки, хотя ярко видно настроение и боевой дух Вараздата. Вот что он писал Авану с Марухского перевала 20 сентября 1942 года:

“Я утаиваю от родителей то, что смогу сказать тебе. На поле боя люди гибнут. Может, суждено и моей груди пронзиться вражеской пулей. В бою жизнь и смерть рядом шагают. Но не об этом я думаю. Ведь если я погибну за Родину, то моя смерть окупится обильно вражеской кровью. Десять и один. Десять смертей врага и одна моя – такова цена минуты моей кончины. Долой смерть, вперед за свободу и счастье любимой Отчизны”.

Как-то мать, диктуя дочери текст письма сыну, просила Вараздата взять отпуск и приехать на побывку домой. Сын в ответ матери отделался шуткой на это, а сестренке Аракси писал:

“Все матери хотят отпуска сыновьям. Война. Враг рвется на Кавказ. Воинам не до отпуска, не можем копать себе могилу. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Но вы не тужите. Успехи врага временные. Скоро взойдет солнце. Мы победим”.

Все эти письма подтверждали то мнение о Вараздате, которое высказали его боевые друзья, оставшиеся в живых.

Но тем не менее с помощью полковника Саркисяна попытались еще заглянуть в архивный фонд Сухумского военного училища. А там значится: “Саркисян Вараздат Мкртычевич – курсант 3-й пульроты пулеметного батальона. Старший сержант. Помощник командира 3-го взвода. 1922 года рождения. Комсомолец. Призван Азизбековским ОВК. Армения, село Азатек. Выбыл в 394 с. д., приказ 285” (Оп. 12811, д. 15, л. 89).

Значит, сейчас нет никакого сомнения, что Саркисян Вараздат погиб в последних числах декабря при выполнении боевой задачи в центральной разведывательной группе лейтенанта Глухова.

Декабрь был снежным. Продолжался снегопад. В горах он особенный. Что-то есть в этом чуде природы – и прекрасное, и трагическое. Ночь. В таинственной тишине замерли горы. Как будто замерла и война. Белой попоной покрыты вершины скал. Из ущелья просматривается лишь кусочек неба. И вот из этой кромешной черноты срываются огромные хлопья снега. Еще миг – и воздух превращается в сплошную белую массу. Кажется, что от этих гор до самого неба ничего больше нет на свете, кроме мертвецки бледной стены. За сутки снежный покров достигает более метра. И тогда горы, почувствовав на тебе огромную тяжесть, пытаются сбросить ее. Маленький комочек снега, случайно сорвавшийся с вершины, очень быстро увеличивается в своих размерах и со страшным гулом, как смерч, обрушивается вниз, сметая на своем пути все живое я мертвое. Лавина с корнями выворачивает вековые деревья, захватывает с собой многотонные валуны и летит в ущелье с дьявольской силой. Громовое эхо раскатывается вокруг, вызывая новые обвалы. Человеку, впервые попавшему в горы, трудно бывает определить: то ли это разбушевавшаяся стихия, то ли громовые раскаты самой мощной артиллерийской канонады.

Даже в такие дни батальоны всегда были начеку. Дозорные группы второго батальона прикрывали правый фланг обороны 810-го полка до горы Марух-Баши.

В центре находились дозорные группы первого батальона.

Третий батальон оборонял Наурский перевал и частично перевал Нарзан. Он был отдален от полка. Комбат старший лейтенант Свистильниченко и комиссар Расторгуев чувствовали на себе особую ответственность. Батальонам были приданы специальные горнострелковые альпинистские отряды, которые всегда бросались туда, где надо было “заклинить” брешь, прикрыть “белые пятна” в обороне.

810-й полк оборонял также перевалы Аданге и другие, что были “на отшибе”. Там находился сводный отряд во главе с заместителем командира полка по строевой части майором Кириленко. Уже как-то сложилась традиция в полку, что “майор Вперед” находился всегда там, где трудно и опасно, где был прорыв и нужна особая сила воли. Майор Смирнов, передавая полк Титову и прощаясь с ним, сказал:

– Берегите своего заместителя майора Кириленко. Он всегда вас выручит.

И Титов убедился, что это именно так. Смелый, горячий, он всегда был на передовой линии. Его больше знали солдаты, чем работники штаба полка.

Батальоны были доведены до штатной численности. Хорошо построена оборона. Впереди выдвинуты сторожевые заставы автоматчиков, ярусами расположены узлы сопротивления с ручными и станковыми пулеметами.

Майор Коваленко был доволен офицерами штаба. Особенно своим первым помощником старшим лейтенантом Ореховым. Его взяли в штаб полка со второго батальона. Поэтому он скучал по своему батальону.

Особое удовлетворение получал Орехов, когда выпадал случай посетить свой батальон.

– Все равно что побывал дома,– говорил он начальнику штаба.

Однажды Орехов доложил Титову, что в районе обороны второго батальона замечена активность противника.

– Как бы егеря не отрезали,– высказал опасение Орехов.

– Понимаю, тебе надо сходить “домой”, – сказал командир полка.

– Нет. Я всерьез говорю, товарищ майор. Разрешите мне с разведчиками пробиться туда. Титов на мгновение задумался:

– Хорошо. Согласен. Только и я пойду с вами.

– Ну уж это напрасно, товарищ майор. Вы что, мне не доверяете?

– Это ты глупости говоришь.

– Поймите, сейчас очень трудно туда пробраться,– пытался уговорить командира полка Орехов.

– Как это понимать? Мне трудно, а тебе нет? В разговор вмешался Коваленко:

– Зря рисковать не следует.

– А ты по какому уставу рисковал, когда самовольно ушел в дозор и чуть было там дуба не дал,– уколол Титов начальника штаба...

На рассвете, как только белые вершины засветились под лучами солнца, из землянки вышла группа. Вместе с Титовым шел Орехов, адъютант командира полка Лепихов и автоматчик Маскин. Все они были в белых полушубках и валенках. Кроме автоматов, каждый имел при себе набор альпинистского снаряжения и снегоступы.

Тонкая корка замерзшего за ночь снега не выдерживала, и они без конца проваливались по пояс в сугробы, барахтались в них. Пришлось всем надевать снегоступы.

Шли долго, то поднимаясь на вершины, то опускаясь в ущелья. Молчали, экономя силы. Орехов, исходивший здешние тропы, чувствовал их и под снегом, а поэтому уверенно шел впереди, пробивая в снегу узкую дорожку. За ним шел Лепихов, а Титов и Маскин несколько отстали.

Неожиданно закрутил ветер, поднимая за собой облако белой пыли.

– Обв-а-а-ал! – во весь голос закричал Орехов. Но было уже поздно. Не успел Титов повернуть голову, как воздушная волна сбила его с ног, а затем с шумом налетела огромная снежная масса.

...Титов очнулся от того, что почувствовал, как резкий холодный воздух с острым запахом снега, влился в грудь. Потом очнулся, встал, удивленными глазами посмотрел вокруг. Все трое его спутников стояли в одних гимнастерках, потные, разгоряченные, взволнованные. Рядом лежала куча перелопаченного снега. Титов всем существом своим почувствовал, чем он обязан этим людям.

– Спасибо. Я рад, что вы невредимы.

– Маскина засыпало тонким слоем, – сказал Орехов, – и он сам выкарабкался. А мы с Лепиховым отделались легким испугом.

Титов чувствовал себя плохо: одежда вся была мокрая, кружилась голова, звенело в ушах, тошнило. Идти он просто не мог. Поэтому в этот раз пробиться в район обороны не удалось.

Группа немецких армий “А”, выполнявших план “Эдельвейс”, была остановлена войсками Закавказского фронта на линии Главного Кавказского хребта и в районе Моздока и Нальчика. На Грозненском направлении началось наступление по изгнанию немцев с Северного Кавказа.

В районе Сталинграда успешно завершено окружение крупной группировки немцев в составе 22 дивизий общей численностью свыше 300 тысяч человек с огромным количеством боевой техники и вооружения.

Войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов перешли в решительное наступление, сжимая кольцо и “вываривая” Гитлеровские дивизии в огненном “котле”. Хорошие вести поступали и с других фронтов. Защитники Ленинграда своими оборонительными и наступательными операциями сковали большую группировку врага. Активные боевые действия войск Западного и Калининского фронтов заставили немецких генералов срочно просить подкрепления из Западной Европы.

Все эти сообщения с огромным вниманием выслушивали бойцы. Майор Кузнецов с удовлетворением докладывал Титову:

– Боевой дух солдат исключительно высок. Они прямо заявляют: хватит нам сидеть, как кротам, здесь, в снегу. Пора сбросить фрицев с перевалов.

– Согласен с ними, – отвечает Титов, – но это от нас не зависит. Вот сегодня срочно вызвали майора Коваленко в штаб армии. Я надеюсь, по этому вопросу...

В землянку зашел адъютант Лепихов и сообщил неприятную весть:

– Майора Кириленко нашли в снегу обмороженным и отправили в госпиталь.

– Кто сообщил? – встревожился Титов.

– Раненые солдаты 11-го горнострелкового отряда, они пришли с перевала Нарзан.

– Жаль. Очень жаль, – печально произнес Титов и снова сел на грубо сколоченный деревянный стул. – В каком он состоянии? Подробности солдаты сообщили?

– Состояние, говорят, тяжелое. А подробностей они никаких не знают.

Сложившаяся в новогодние дни обстановка не позволила узнать, что же случилось с майором Кириленко. Все это осталось загадкой. Нам так и не удалось пока разыскать Кириленко. Но некоторые подробности нам все же стали известны из рассказа очевидца Мысина Ивана Михайловича (Живет сейчас в станице Удобной Отрадненского района Краснодарского края), бывшего разведчика 11-го отдельного горнострелкового отряда.

Случилось это в последних числах декабря. Майор Кириленко вместе со своим ординарцем (участник этих боев И. И. Острецов вспоминает, что фамилия ординарца Абдулаев) шли с Санчарского перевала на перевал Нарзан. Когда они преодолели перевал Аданге и начали спускаться к реке Бзыбь, их неожиданно накрыл обвал. С большим трудом выбрались из-под снега, но путь вперед был прегражден огромной снежной горой. Выход только один – переходить реку Бзыбь, занесенную снегом. Кромка снега оказалась тонкой, и они оба провалились в реку. Выкарабкались оттуда промокшие до ниточки в ледяной воде. Оба дрожали от холода, так как верхняя одежда на морозе покрывалась ледяной коркой. Попытались бегать, чтобы отогреться, но собственного тепла было явно недостаточно, чтобы высушить на себе совершенно мокрую одежду.

Решили разжечь костер. Пошарили в карманах—оказалось, что спички размокли.

Тогда Кириленко решил добыть огонь с помощью выстрела из карабина. Ему это удавалось раньше на Финском фронте. Он пристроил на ветке пихты клочок сухой ваты, которую обнаружил в подкладке своей фуфайки, и, прицелившись, выстрелил... Вата не загорелась, но, видимо, неплотно закрытый затвор вылетел и серьезно повредил майору левую руку.

Не чувствуя сначала боли, он чертыхнулся от огорчения и досады: “Черт побери, ни думал, ни гадал, как в новую беду попал”.

Прошли еще несколько метров, и Кириленко почувствовал, что с потерей крови он потерял и силы – идти дальше не мог. Ординарец пытался было нести своего командира, но, маленький, щупленький, совсем мальчишка, он сам еле держался па ногах, майора не мог даже сдвинуть с места.

Кириленко приказал ординарцу бросить его и пробиваться к перевалу Нарзан. Тот начал возражать:

– Я не могу и не имею права вас бросить одного. Умирать так вместе.

– Чепуху ты городишь. Я вовсе не собираюсь умирать, – твердо сказал Кириленко и тут же, сделав еще одни шаг к стволу дерева, прислонился к нему спиной, чтобы устоять на ногах. – Тебе тоже умирать рановато. Иди. Доберешься к альпинистам – приходите меня выручать... Прощаться не будем.

И ординарец медленно пошел, все время оглядываясь. Кириленко провожал своего верного спутника долгим взглядом и все стоял полусогнувшпсь, как надломленная ветка.

У ординарца сил хватило ненадолго. Мокрая одежда, словно ледяной мешок, сковывала движения. Чем дальше, тем труднее было выбираться из глубоких снежных сугробов. Совсем обессилев, он упал на снег, и подняться уже не мог. Усилием воли он дотянулся к карабину, который лежал рядом, и сделал несколько выстрелов.

На выстрелы пришли разведчики 11-го горнострелкового отряда во главе с Мысиным. Они нашли ординарца в бессознательном состоянии.

Много усилий приложили альпинисты, чтобы привести его в чувство. Когда он открыл глаза и увидел возле себя бойцов, слабым голосом прошептал:

– Идите по моим следам – там... майор Кириленко. Майора нашли живым с сильно обмороженными ногами. Оказали ему первую необходимую помощь. Затем всей группой из десяти человек несли его и ординарца на носилках в течение трех суток. В селении Псху сдали в санчасть . 2-го сводного полка, а оттуда их отправили самолетом в Сухуми.

На этом и обрывается нить воспоминаний о майоре Кириленко, который сыграл огромную роль в обороне Марухского и других перевалов.

Как сложилась его дальнейшая судьба? Хочется верить, что он жив.

В канун 1943 года ночью враг обрушил на наши боевые порядки ураганный минометный и артиллерийский огонь. На фоне черного неба по всей цепи вершин вздымались огненные фонтаны взрывов и отблески их кровавым светом отражались на снегу. Один залп сменялся другим. Ночь превратилась в кромешный ад.

Такая неожиданная ярость врага была просто непонятна. Над этим и ломали головы командир полка, начальник штаба, замполит и офицеры штаба полка.

– Что думает начальник штаба? – спросил Титов. – Это артподготовка перед атакой?

– Чем черт не шутит, когда бог спит.

– Я думаю, что это генерал Ланц решил хлопнуть дверью перед уходом, – заключил командир полка.

Особого ущерба полк не понес, так как ночная стрельба велась беспорядочно.

Находившийся в разведке помначшгаба полка старший лейтенант Орехов доносил: “У подножья Марухского перевала противник не обнаружен. На южных склонах Марухского перевала замечено движение групп и отдельных солдат на север, в направлении Зеленчукской. Разведку продолжаю”.

Вскоре всем полкам 394-й дивизии приказано было форсированным маршем прибыть в Сухуми, чтобы развивать наступление по Черноморскому побережью...

Медленно по топким заснеженным тропам уходили солдаты с перевалов. Спускаться было не легче, чем подниматься пять месяцев тому назад. Те же тропы, пролегающие над обрывами и пропастью, но сейчас они обледенели и припорошены снегом. Более ста километров трудного пути, а на плечах надо нести пулеметы и минометы, имущество и боеприпасы, винтовки и продовольствие. Но не эта тяжесть мучила бойцов – к трудностям они уже привыкли. Тяжко было на сердце оттого, что они навечно оставляли на перевалах – под снежными обвалами, в щелях ледников, под камнем и в диких ущельях – тысячи своих боевых друзей, которые отдали свои жизни за то, чтобы борьба продолжалась, чтобы оставшиеся в живых гнали и били врага до тех пор, пока ни одного чужеземца, пришедшего к нам с мечом, не останется на родной земле.

И когда спустились в долины, в каждом абхазском селе – Чхалте, Цебельде, Захаровне – местные жители восторженно, со слезами радости, с подарками встречали дорогих защитников Кавказа.