"Марафонец" - читать интересную книгу автора (Голдман Уильям)6Сцилла стоял у входа во дворец и смотрел вдоль Принцесс-стрит. Темнело быстро, но Принцесс-стрит оставалась такой же прекрасной, ничто в Эдинбурге не могло сравниться с ней, да и во всей Шотландии и Британии, и в Европе, да, пожалуй, на всем этом и даже на том свете. Она – дар Всемогущего, он будто бы специально собрал лучшие магазины с Пятой авеню и расставил их здесь, вдоль Центрального парка, но затем, не удовлетворенный обыкновенной зеленью, воздвиг посреди парка огромный холм высотой в сотни футов, увенчанный великолепным пряничным дворцом. Если уж выбирать себе улицу для последнего часа, лучше Принцесс-стрит не сыскать. Хватит думать о последнем часе. Но Сцилла не мог с собой ничего поделать. Он стоял на пронизывающем ветру, любуясь огнями чудесных магазинов, которые напоминали о роде человеческом, точнее, о его отсутствии. Правая рука побаливала, швы жгли огнем. Робертсон опаздывал. Можно было не беспокоиться, если бы опаздывал кто-то другой. Но Робертсон славился своей пунктуальностью. Если ты сидел в Лондоне, а он звонил из Бейрута и говорил: «Встретимся во вторник в 2.30, на горе Эверест, северный склон, на полпути к вершине», то тебе придется искать уважительную причину, если прибудешь к месту без двадцати три. Надо надеяться, задерживается он по безобидной причине; может, машина застряла в пробке или колесо спустило. Вся Принцесс-стрит была на виду, транспорт шел беспрепятственно. Если бы у Робертсона спустило колесо, он не стал бы с ним возиться. Он сел бы в такси и приехал точно в назначенное время, как всегда. Может быть, он уже мертв? С его-то сердцем он может загнуться в любую минуту. Мало того, что Робертсон толстый, он еще и много курил, и пил изрядно, ел тяжелую пищу, так что, по логике, приступ не исключен. Но в последнее время происходят странные события, взять хотя бы этот недавний случай с Ченом. Весьма вероятно, что Робертсон умер насильственной смертью. Дай Бог, что все не так. Хотя их отношения были исключительно деловыми, в какой-то мере даже незаконными, и не имели ничего общего с Отделом, Сцилла все же надеялся, что Робертсон мог умереть во сне, после любимого плотного ужина: двойной порции копченой лососины, антрекота с кровью и со всевозможными овощами в гарнире – соусе из масла и желтков, и чрезмерно большой порции профитроля на десерт. Сцилла стоял в нерешительности. Робертсон задолжал ему после последней операции около двадцати тысяч долларов. Сцилла чувствовал, что слишком долго засиделся в Эдинбурге, давно пора убираться в Париж, выезды из Лондона должны быть кратковременными, чтобы Отдел ими особо не заинтересовался. К черту, решил Сцилла и начал спускаться с холма на улицу. Я все равно посмотрю, что там стряслось, хочу знать точно, что Робертсон не мучился. Робертсон владел лучшим антикварным магазином в Шотландии, специализировался по драгоценностям, из-за них его, видимо, и убили. Алчность. Вот она – простая и обычная причина. Робертсон, наверное, слишком энергично протестовал, воры запаниковали и убили его. Робертсон нравился Сцилле. У них было мало общего, но он все же испытывал симпатию к этому старому толстому педику. Однажды, когда он привез очередной груз, неожиданно заявились родители Робертсона, и они все вчетвером отправились в ресторан. Обедали в ресторане на Фредерик-стрит, где тут же поднялись суматоха и волнение, ибо Робертсон был постоянным и богатеньким клиентом. И о чем же они говорили за столом? О девушках. Все было очень мило. Родители и не подозревали, что их Джек – один из самых известных педерастов в Западной Европе. И Робертсон держался весьма непринужденно, даже сокрушался по поводу того, что он все еще холостяк, что девушки его не любят, что он толстый и некрасивый. Сцилла проехал в такси мимо магазина Робертсона на Грасс-маркет. Окна не светились. Никаких признаков жизни. Рядом стояло пустое здание, из него на Сциллу повеяло смертью. Проехав еще квартал, Сцилла вышел, расплатился с таксистом, вернулся к магазину Робертсона и встал напротив него, наблюдая. Внутри – тишина. Ни звука. Сцилла пересек улицу и без труда открыл дверной замок: ему опять пригодился перочинный нож. Робертсон жил в этом же доме, над магазином, и Сцилла, бесшумно ступая, пошел по лестнице вверх. Спальня Робертсона была на третьем этаже, через открытую дверь он увидел распластанное на кровати тело. Убит?! Сцилла вошел в комнату и замер, ошеломленный. Робертсон храпел. Толстый мерзавец не убит, он дрыхнет. Сцилла зажег лампу у кровати. – Джек, Дже-ек. Робертсон заморгал, удивленно уставившись на него, и Сцилла понял: Бог ты мой, все это время, пока я считал его мертвым, он считал мертвым меня, вот почему и не явился. Сцилла сел на стул у светильника. – Почему ты не пришел, Джек? – Наша встреча назначена на завтра, – сердито ответил Робертсон. – Ты думал, что меня уже нет в живых, так? – Я не отвечаю на дурацкие вопросы. – Почему ты решил, что я мертв? Сцилла откинул одеяло, которым укрылся Робертсон. – Сцилла, Боже мой, что за чепуха? – Я могу заставить тебя говорить. Не доводи меня! – Пойдем на кухню, я голоден. Только пижаму накину. – Робертсон затрусил к шкафу. Сцилла сидел у лампы, сложив руки на коленях и ногой наступив на шнур. Робертсон надел пижаму и сказал раздельно и четко: – Ты никогда, никогда больше не будешь мне угрожать, понял? – В руках он держал крохотный пистолет. Сцилла вздохнул. – Джек, на карте – твоя жизнь, ты ничего не понимаешь в этих играх, так что хватит, пожалуйста. – А ну подними руки! – Бог ты мой, как оригинально. – Я убью тебя. Сцилла поднял руки. – А теперь слушай меня, – сказал Робертсон, – ты не смеешь мне больше угрожать. Все, что мы делали, как скрывали и присваивали, каждая сделка – все это в запечатанном конверте у моего адвоката. Если я умру, то конверт вскроют, а там даны распоряжения о том, как поступить с информацией, и, мне кажется, тебе трудно будет остаться в живых, когда эти сведения поступят куда надо. – Ты приворовывал и присваивал задолго до знакомства со мной. – И что из этого? – Просто мне интересно, про это тоже написано в твоей бумаге? – Да, все записано. Сцилла покачал головой. – Ничего у тебя не написано, ты скрытный тип, Джек. Твои родители знают о твоих штучках, и, по-моему, тебе нравится жить в тени, так что ты вряд ли что-нибудь про себя напишешь. – Ты хочешь, чтобы я убил тебя? Сцилла опять покачал головой. – Ты все перепутал, Джек, умереть придется тебе. – Руки, руки не опускай... – Только что я просил тебя, Джек: хватит. Я просил серьезно, если бы ты замолк, тебе бы это еще сошло с рук, но теперь у меня нет выбора, если я не убью тебя, ты поверишь, что Сциллу можно взять на испуг. – Как ты можешь угрожать мне, пистолет-то у меня?.. – Потому что я невидим, – сказал Сцилла и дернул ногой шнур лампы. В комнате стало темно. Робертсон выстрелил в стул – негромкий хлопок. Потом – тишина. – Сцилла? Тишина. – Я знаю, ты жив, тело не упало. – Да что ты говоришь, Джек, – раздалось из другого угла комнаты. Робертсон выстрелил еще раз. Опять негромкий хлопок. – Тебе не уйти. – Ах я несчастный, – послышалось уже из другого угла. – Я скажу, что ты грабил мой магазин. – Слышишь, у тебя дрожит голос. – Не шевелись! – А я уже здесь! – Стой! – А я уже там. – Сцилла совершенно бесшумно, как огромная кошка, двигался по комнате. – Ты что, не понимаешь, все бесполезно – пистолет у меня... Шепот: – А у меня руки, Джек. – Сцилла, слушай... Опять шепот: – Больше не стреляй. Бросай пистолет, если будешь стрелять, то лучше попадай. Промахнешься – будешь умирать очень долго... – Ты прав. Я отдам тебе деньги... – Назад у нас пути нет. Если я оставлю тебя в живых, ты напишешь такую бумагу. Между нами нет больше доверия, так что нам не о чем больше и говорить. Как ты хочешь умереть? – Я не хочу умирать, Сцилла. – Придется. Но я могу сделать все без боли. – Я очень расстроился, узнав, что ты умер. Правда, Сцилла, ты мне нравишься и родителям моим, они все время о тебе спрашивают. – Милые люди. Говори, что знаешь, Джек. – Ничего. Мне позвонили из Парагвая и сказали, что курьер будет другой. Я и подумал, что ты мертв. – Я иду, Джек. Бросай пистолет, ну! Пистолет упал на пол. – Молодец, Джек. Теперь иди в кровать. – Без боли, ты обещал. – Ложись. Хруст матраса под грузным телом. – Хочешь, чтобы было похоже на самоубийство? Можешь написать записку, объясни: боишься за сердце, боишься стать в тягость. Можешь написать, как любишь родителей. – Да, пожалуй, напишу. Сцилла вставил вилку лампы в розетку, вытащил платок, подобрал пистолет. – Где бумага, в столе? Робертсон кивнул. Сцилла подал ему листок и ручку. – Не стесняйся, будь откровеннее, Джек. По-моему, для них это будет облегчением. Робертсон писал записку, а Сцилла терпеливо ждал. Когда Робертсон закончил, Сцилла взглянул на листок. – Ты хороший человек, Джек, о тебе будут вспоминать только хорошее. Закрой глаза. Робертсон закрыл глаза. Сцилла поразился, как трудно ему нажать на спусковой крючок. Он не боялся, что пули, выпущенные в спешке, застрянут в стенах и поставят под большое сомнение версию самоубийства. Трудно было потому, что работу этого рода он выполнял или в целях самозащиты, или под влиянием сильных эмоций, но сейчас, в эту минуту, работа предстала в своем чистом виде, работа мясника, и если ее становится трудно выполнять... Сцилла навел пистолет на висок, но не стрелял. – Расскажи мне, как ты сегодня пообедал, Джек. – Палец на спусковом крючке напрягся. – Зачем? – Я хочу, чтобы ты думал о еде, о вещах радостных и приятных, о профитроле и марочном портвейне, потому что... последние годы были трудными для тебя... грозил еще один инфаркт, а после него ничего нельзя в рот брать, кроме сельдерея, я хочу, чтоб ты знал... я ведь делаю тебе услугу, так ведь, Джек? – Ради Бога, Сцилла, ты ведь обещал без боли! Сцилла выстрелил в висок, в нужную точку. Потом аккуратно вложил пистолет в руку Робертсона. – Спи спокойно, Джек. Сцилла сидел и смотрел невидящим взором на тело. Я такой же, как ты, только ты лежишь навзничь. Я тоже умер, но я не буду лежать. |
||
|