"Книга воздуха и теней" - читать интересную книгу автора (Грубер Майкл)

22

В подземке Крозетти никак не мог перестать смеяться над собой и, по-видимому, делал это так громко, что привлекал взгляды других пассажиров. Женщина с двумя маленькими детьми даже пересела от него подальше. Почему он смеялся? Потому что ехал в подземке после нескольких недель «светской жизни» с частными самолетами, пятизвездочными отелями и прочим, и стоимость этих недель была сопоставима с бюджетом «Титаника». Однако десять тысяч — а может, и все пятьдесят — помогут ему. Если он их получит. Мишкин заплатит. Он, конечно, неприятный тип, но не в этом смысле. Деньги дадут возможность какое-то время не вкалывать, а поработать над сценарием и, с учетом собственных накоплений, поступить в Нью-Йоркский университет на кинофакультет.

Он вошел в материнский дом в самом радужном настроении и был неприятно удивлен тем, как его встретили. Выяснилось, что Мэри Пег страстно желала собственными глазами увидеть пьесу и пришла в ярость, узнав, что ее бестолковый сын снова расстался с сокровищем. Мало того, она рассказала о находке Фанни Добровиц, и та, конечно, тоже дрожала от предвкушения. Крозетти объяснял — безо всякого толку, что как минимум две шайки гангстеров охотятся за этой вещью и в данный момент иметь ее при себе так же безопасно, как носить в кармане атомную бомбу; что Мишкин взял на себя все расходы, связанные с ее поисками, и обеспечивал защиту, без чего Крозетти вообще ничего бы не нашел. Или нашел и отправился на тот свет, остался лежать в безымянной могиле в Англии.

Мэри Пег разрыдалась. Крозетти и Климу понадобилось изо всех сил постараться, чтобы успокоить ее. Отчасти помогли дети. Крозетти остался на ужин, состоящий из спагетти и мясных тефтелек (как почти всю прошедшую неделю, по секрету сообщил Клим), и был очарован возникшей в доме атмосферой — словно здесь жили внуки с дедушкой и бабушкой. Крозетти знал, что так происходило во времена Диккенса, но никак не рассчитывал на это в современном Нью-Йорке. А может, подумал он позднее, все времена одинаковы и потребность в семье всегда прорывается сквозь поверхностную муть эгоизма. По-видимому, Мэри Пег в качестве бабушки обладала обширными запасами энергии, невостребованными из-за отсутствия собственных внуков. Клим тоже совершенно преобразился, превратившись в дедушку из сказок: какие истории он рассказывал, какие физиономии корчил, как умело вырезал свистки и другие игрушки, какие игры устраивал, какие песенки знал, при этом щекоча и лаская детей! От такого обращения они расцветали, в особенности младшая Молли. Все дети верят в чудеса, и все хотят попасть из замка людоеда в страну фей.

Крозетти очень нравилась эта атмосфера, но одновременно возникло чувство, что и правда пришло время покинуть материнский кров. К тому же все комнаты оказались заняты, и он видел черты Кэролайн в лицах ее детей, что заставляло его чувствовать себя неуютно. Он собрал вещи, нанял трейлер фирмы «Сам себе перевозчик», прицепил его к семейному автомобилю и на следующий вечер отбыл, получив утром чек на десять тысяч от Мишкина. Никто не уговаривал его остаться.

Когда он под музыку распаковывал коробки в новом жилище, в кармане завибрировал телефон. Он снял наушники и прижал телефон к щеке.

— Записывай. У меня тридцать секунд.

— Кэролайн?

— Записывай. Господи, ты должен помочь мне!

Дальше последовал адрес какого-то дома на берегу озера в Адирондаке. Крозетти достал шариковую ручку и записал полученную информацию на левой ладони.

— Кэролайн, где ты? Что, черт побери, происходит?

— Просто поезжай туда и не вздумай звонить по этому номеру. Они собираются убить… — остальную часть предложения заглушили эфирные помехи.

Ничего хорошего, подумал Крозетти; особенно если учесть, как резко оборвалась связь. Фильм подходит к концу на весьма депрессивной, горько-сладкой ноте: герой возвращается к своей работе, у него, наверное, установятся какие-то отношения с детьми, жизнь продолжается… А может быть, Кэролайн все же осталась жива? Хотя это слишком банально… Он продолжал размышлять в том же духе еще несколько минут, расставляя книги на полке из сосны, прежде чем реальный смысл звонка в полной мере дошел до него. Пот выступил на лице, и Крозетти был вынужден рухнуть в треснувшее кресло, которое подобрал у мусорных баков. Она точно сведет меня с ума, думал он; нет, уже свела.

Ладно, решил он, я храбрый, и еще я обожаю тайны, в этом мне нет равных. Что нужно делать? «Смит-и-вессон» остался в доме матери, и вернуться за ним невозможно — хотя бы потому, что нельзя объяснить, зачем понадобилось оружие. Кроме того, если дойдет до настоящей стрельбы… нет уж, спасибо. Зато у него есть туристские ботинки — это раз. Черный флотский свитер — это два. Вязаная шапка? Нет, шерстяная шапка военнослужащих ВМС подойдет гораздо лучше. И швейцарский армейский нож, и граната… Нет, это шутки. Верный черный плащ, по-прежнему в английской грязи, бумажник, ключи, ох, да — бинокль, ни в коем случае не забыть его. Теперь я готов встретиться лицом к лицу с бог знает сколькими прекрасно вооруженными русскими бандитами…

— Что ты сказал?

Появился Бек — один из тех, с кем Крозетти в складчину снимал этот лофт. Бек стоял в дверном проеме со странным выражением лица, похожий на мертвеца. Он работал звукооператором и писал рецензии на фильмы, которых никто, кроме него, не видел. А может быть, они и вовсе не существовали.

— Я ничего не говорил.

— Нет, ты говорил, причем громко, словно тебя что-то ужасно злит. Я подумал, у тебя здесь кто-то есть, а потом вспомнил, что ты приехал один.

— Ну, значит, я разговаривал сам с собой. Срыв на нервной почве.

— Черт, и у меня тоже. Если тебе требуется лоботомия, я могу наточить отвертку.

— Проблема в девушке, — признался Крозетти. — Она сводит меня с ума. Она бросила меня, а теперь хочет, чтобы я спасал ее. И этот цикл «бросила — спасай» повторяется уже второй раз.

— Надо же! Лично я придерживаюсь заповеди святого Нельсона Олгрена: никогда не спать с теми, у кого больше проблем, чем у тебя самого. Конечно, он спал с Симоной де Бовуар…

— Спасибо. Буду помнить это в своей следующей жизни. А пока… мужчина должен делать то, что положено делать мужчине. Могу я залезть в твой компьютер? Мне нужны кое-какие карты.

На то, чтобы выехать из города, ушло, как обычно, сорок пять минут, однако на транзитной автостраде он компенсировал это время. Старый «фьюри» был оснащен прекрасным восьмицилиндровым двигателем, снаружи покрыт темно-голубым лаком, плюс различные бляхи и картинки, которые используют полицейские офицеры, чтобы другие полицейские офицеры могли распознать их и не оставляли квитанции за неправильную парковку или слишком быструю езду. Крозетти разогнал машину до девяноста и прибыл в Олбани через два с небольшим часа. Спустя еще девяносто миль и семьдесят минут он оказался в Поттерсвиле, где заполнил бак и поел ужасной еды, приготовленной в микроволновке, как всегда на заправочных станциях. К тому времени стемнело и пошел густой снег; ударявшиеся о стекло снежинки казались размером с мяч для гольфа. Однако было слишком тепло, снег таял на асфальте и затруднял движение. Крозетти ехал как на автопилоте, его мысли бродили далеко. Он вспоминал сюжеты кинофильмов, странные факты, тривиальные жизненные события, оказавшиеся неожиданным образом связанными между собой, в особенности тот спутанный клубок дней в обществе Кэролайн Ролли. Они, к сожалению, промелькнули так быстро.

Дорога, куда он свернул пятнадцать минут спустя, казалась узким туннелем, который свет фар пробивал сквозь заснеженную тьму; после поворота на транзитную автостраду Крозетти почувствовал себя так, словно уже припарковался. Он мчался целую вечность, и наконец впереди засияли редкие огни. Это был Нью-Веймар: две заправочные станции, несколько клубов для туристов и россыпь домов. Потом он начал искать указатель поворота к озеру Генри. Сначала он пропустил его, пришлось разворачивать машину на заснеженной дороге и возвращаться. В конце концов знак нашелся — наклонившийся и со следами множества пуль. Видимо, местные жители таким образом изливали классовый гнев на богачей, владельцев озера.

Здесь туннель, прорезаемый фарами во мраке, стал еще уже, а снег сильно лип к колесам, заставляя машину тормозить на подъемах. Время замедлилось; Крозетти перестал чувствовать его ход. В машине было лишь старое радио; из приемника лилась музыка в стиле кантри, то и дело заглушаемая статическими помехами. Крозетти выключил радио и теперь слышал лишь поскрипывание «дворников» и урчание мощного двигателя. Вспышка желтоватого света впереди и развилка. Он включил освещение в машине, сверился с картой. Правый поворот, да. Вскоре впереди показалось скопление почтовых ящиков, густо усыпанных влажным снегом, и подъездная дорога в белых комках снега. Он проехал еще ярдов десять, достал из бардачка фонарик на четырех батарейках и остановил машину. Было чуть больше трех утра.

Это был крепкий бревенчатый дом с островерхой крышей и широкой верандой, обегающей его с трех сторон. Из передних окон лился неяркий свет, создавая на свежем снегу желтоватое пятно. Обходя дом вокруг, Крозетти не столько увидел, сколько почувствовал близость озера — абсолютная тьма там, где кончался снег, с протянувшимся в нее белым пальцем причала.

Он осторожно поднялся по ступеням на веранду, прижал лицо к освещенному окну, увидел большую комнату, простую мебель из полированных кедровых бревен, обитую красной шотландкой, большой каменный камин с горящим огнем, индейские коврики на полу и голову американского лося над камином. В другой стене — большой встроенный книжный шкаф и сложная, дорогая на вид аудиосистема. Ни движения, ни звука. Крозетти легко открыл дверь, повернув латунную ручку, вошел и закрыл дверь за собой. Сквозь шепот огня расслышал звуки из другой комнаты: звяканье посуды и какое-то движение. В доме пахло кедром, огнем и свежим кофе. Около бокового окна стоял круглый сосновый стол с включенным лаптопом, а рядом лежал знакомый плотно набитый конверт. Только Крозетти собрался бросить взгляд на экран, как в комнату вошел Мишкин с кружкой, над которой поднимался пар.

И остановился, удивленно глядя на Крозетти.

— Крозетти? Что вы здесь делаете?

— Я проезжал тут… рядом. Вот, решил заглянуть.

Мишкин натянуто улыбнулся.

— Неплохое объяснение. Хотите кофе? У меня и виски есть.

— Спасибо. Это было бы здорово.

Мишкин двинулся в сторону кухни, но потом остановился, подошел к компьютеру и опустил экран. Крозетти сел на софу лицом к огню и отдался чувству усталости; ощущение было такое, будто он только что участвовал в марафонском забеге. Спустя несколько минут вернулся Мишкин со второй кружкой и поставил ее на низкий сосновый столик перед софой. Некоторое время они молча пили кофе. Потом Мишкин сказал:

— Надеюсь, вы здесь не по поводу чека.

— Нет, с ним все в порядке, спасибо.

— Тогда чему обязан?

— Кэролайн Ролли. Она позвонила мне в ужасной панике и дала этот адрес. Ну, я и приехал.

— Что? Вы ехали восемь часов в снежную бурю только потому, что Кэролайн Ролли поманила вас?

— Ну да… Это трудно объяснить.

— Настоящая любовь.

— Нет, вообще-то, хотя… что-то есть. Главным образом… ну, я просто болван.

— Ладно, раз так, должен сообщить вам: ее здесь нет, а я ожидаю совсем других гостей. Могут возникнуть сложности.

— Вы имеете в виду Шванова.

— И еще кое-кого.

— Например?

— Например, Микки Хааса, знаменитого шекспироведа и моего дорогого друга. Это его дом. Он приедет, чтобы установить подлинность нашей рукописи.

— Я думал, для этого требуется специальные приборы, анализ чернил, датировка бумаги…

— Да, но искусные мошенники в состоянии подделать чернила и бумагу. Нельзя подделать только подлинное творение Шекспира, а на Шекспире Микки собаку съел.

— И он вместе со Швановым?

— Боюсь, это долгая история.

Крозетти пожал плечами.

— У меня полно времени, если только вы под дулом пистолета не выгоните меня в буран.

Какое-то время Мишкин пристально вглядывался в его лицо, и Крозетти выдержал взгляд. Наконец Мишкин вздохнул и сказал:

— Нам понадобится еще кофе.

Он принес новую порцию, тоже с виски, а потом они уже обходились без кофе. Они разговаривали, как два незнакомца, вместе пережившие кораблекрушение или какое-то другое ужасное бедствие, которое оставило на них схожие шрамы, но не сблизило. Они не стали друзьями и не могли ими стать, однако та вещь, что привела их сюда, — та, что лежала в конверте на столе, — позволяла им беседовать более откровенно, чем они говорили бы в обычной обстановке; ну и виски помог.

Мишкин подробно рассказал о том, как он оказался связан с Булстроудом, и о своей грустной жизни, не скупясь на описание собственных грешных деяний. Когда он дошел до связи с предполагаемой Мирандой Келлог и о своей надежде снова увидеть ее, Крозетти заметил:

— Кэролайн говорила, что она актриса, нанятая Швановым, чтобы выкрасть у вас рукопись.

— Да, я примерно так себе это и представлял. Вы… Кэролайн не сказала, что с ней случилось?

— Она не знала, — быстро ответил Крозетти и перевел разговор на свою семью и на фильмы, которые любил и хотел снять.

Мишкин, казалось, очень заинтересовался, каково это — вырасти в прочной счастливой семье, а также тем, действительно ли кинофильмы определяют наше поведение и ощущение реальности.

— Все не так, — не соглашался он. — Все происходит наоборот. Киношники улавливают идеи, что носятся в воздухе, и воплощают их в фильмах.

— Нет, кино первично. К примеру, на пыльных улицах западных городков никогда не было перестрелок, когда выхватывают пистолеты и палят друг в друга. Киносценаристы придумали это ради усиления драматического эффекта. Классический американский ход — искупление через насилие. На старом Западе и пистолетов-то практически не имелось. Они были дорогие, тяжелые, и только идиот стал бы таскать их в кобуре у пояса. Да еще на коне. Если на старом Западе вы хотели убить кого-то, то поджидали удобного случая и стреляли в спину, обычно из дробовика. А теперь у нас столько оружия, потому что кино научило нас, как применить пистолет в реальной жизни. Люди действительно убивают друг друга, в точности как в фильмах о старом Западе. Кино формирует реальность и жизнь человечества — международную политику, бизнес, сексуальные и семейные взаимоотношения. В общем, абсолютно все. Раньше эту роль играла Библия, а теперь кино. Почему парень навязчиво преследует девушку? Потому что мы знаем: он должен настаивать, даже если выглядит при этом идиотом, пока девушка не полюбит его. Почему похищают женщин? Потому что маньяк ждет момента, когда сопротивление превратится в страсть. Он пятьдесят раз видел, как это делают в кино. Мы принимаем эти маленькие решения день за днем и в итоге получаем мир. Тот, что есть, нравится он нам или нет.

— Выходит, киносценаристы — непризнанные законодатели человечества.

— Вот, вы поняли! — воскликнул Крозетти. — Ведь мы и сейчас в кино. Почему, черт побери, мы сидим в заброшенной хижине в ожидании шайки гангстеров? Это же чушь! Почему стомиллионная рукопись лежит на столе в заброшенной хижине? Полное безумие. Я объясню вам почему. Потому что мы оба приняли цепочку решений, и каждое из них обусловлено лейтмотивом какого-нибудь фильма. Когда таинственная девушка звонит Джону Кьюсаку и умоляет спасти ее, он не отвечает: «Это нереально, дура». Он сдвигает горы, чтобы спасти ее, как написано в сценарии. И вот я здесь, а рядом со мной сидит Уильям Херт, слегка испорченный, обремененный чувством вины, но еще придерживающийся приличий. Он сам уже не понимает, хочет жить или нет, и потому ставит себя в опасную ситуацию ради… ради чего? Ох, да, есть таинственная девушка, но, в сущности, это добровольное наказание, потребность довести дело до взрыва, который разнесет его на куски и тем самым покончит с жизнью, не удовлетворяющей его.

— Уильям Херт. Неплохо.

— Да. И когда гангстеры явятся, они будут вести себя как гангстеры из кино. Или — хотя такой прием не часто используют — они будут вести себя диаметрально противоположно гангстерам из кино. Это как в «Клане Сопрано» — киношные гангстеры изображают настоящих, которые посмотрели кино про бандитов и изменили стиль поведения, чтобы походить на них. Однако именно так и происходит в жизни. В одном можно быть уверенным — настоящими они не будут. Настоящего больше не осталось.

— Амалия настоящая, — после паузы сказал Мишкин.

— Да, — согласился Крозетти. — Однако Амалия не включена в нашу культуру. Или, возможно, она подключена к чему-то другому — к Богу, например. Но это исключение, подтверждающее общее правило. И, заметьте, Амалии нет в нашем кино.

— Да, ее тут нет. Но я хочу сказать вам вот что: насчет меня вы ошибаетесь. Не в смысле характера и сравнения с Уильямом Хертом, а насчет того, что я здесь делаю. Это не смутное отчаяние. Это часть некоего замысла.

— Да, я как раз и собирался сказать…

— Нет, не киношный замысел. План, проект, манипуляция… называйте, как хотите. В результате плохие парни получат то, чего заслуживают.

— И что же это? В смысле, в чем замысел?

— Его я вам рассказывать не стану, — ответил Мишкин. — Его я открою тем, кто явится сюда.

— Джейк, это же известнейший прием. Искупление через насилие, да?

— Надеюсь. Вы обеспокоены?

— Ни в малейшей степени. Джону Кьюсаку удалось сбежать, и девушка досталась ему, а что будет с вами, неизвестно. Крозетти широко зевнул. — Черт! Это все очень интересно, но я просто с ног валюсь. Еще пара часов до рассвета, и мне нужно немного поспать. К тому же у вас тоже усталый вид.

— Со мной все в порядке, — сказал Мишкин. — Здесь наверху кроватей в изобилии, все застелены, и теплых одеял полным-полно. Чувствуйте себя как дома.

Он нашел спальню с видом на озеро, скинул ботинки, забрался под одеяло и мгновенно уснул; проснулся от кашляющего рева мощного мотора. Он встал с постели, протер глаза и подошел к окну. Кто-то не слишком ловко пытался причалить двадцатифутовый катер. У катера был брезентовый верх и пластиковые ветровые стекла, но Крозетти подумал, что внутри такого судна, предназначенного для летних прогулок, сейчас очень холодно. Снег прекратился, небо стало жемчужно-прозрачным, и ветер с востока взбивал мелкие белые барашки волн. Неумелый лодочник пытался подвести судно с западной стороны причала, и ветер, естественно, отталкивал его. Высокий корпус действовал как парус, человек без толку крутил штурвал, пытался прибавить газу, а судно носом билось о причал и отскакивало. Следовало просто отойти назад, обогнуть причал и зайти с другой стороны, где ветер сам прибил бы судно к перилам. Крозетти знал это, поскольку в детстве каждое лето проводил в заливе Овечья Голова — вместе с родителями, сестрами, многочисленными кузенами и кузинами. Они набивались в двадцатифутовый наемный катер, как сельди в бочку.

Из каюты вышел человек в черной кожаной куртке и городских туфлях, пошел вперед, поскользнулся на влажном фибергласе и растянулся, когда судно ударилось о причал в шестой раз. Крозетти решил, что это дурацкое шоу будет продолжаться еще долго, сходил в ванную, надел ботинки, сделал короткий звонок по сотовому и спустился на кухню. Мишкин пил кофе.

— Они здесь, — сказал Крозетти, наливая себе чашку. — Это что, тосты?

— Да. Дочь приучила меня, когда была маленькой. Возьмите парочку.

— Спасибо. — Крозетти вставил две штуки в тостер. — Еще не причалили?

Кухонное окно выходило не на нужную сторону, но под определенным углом опору причала разглядеть было можно. Мишкин посмотрел сквозь кисейную занавеску и сказал:

— Уже скоро. Они закрепили нос и теперь пытаются развернуться кормой.

— Видимо, бандиты они более успешные, чем лодочники.

— Ох, да! В Нью-Йорке на меня нападали довольно посредственные гангстеры, но они не были людьми Шванова. Спорю, он привел сюда свою лучшую команду. Ну… вы по-прежнему думаете, что это кино?

— Нет, мне делается страшно, по правде говоря.

— Вы можете уйти. Никто не ожидает застать вас здесь.

— Однако есть Ролли.

— И правда. Ну, и ваш последний киносовет?..

— Каким бы ни был ваш план, он имеет изъян, — ответил Крозетти.

— Потому что…

— Потому что вы не можете предусмотреть все. И второй совет: на последних шести минутах нужно все перевернуть с ног на голову, чтобы поддержать напряжение.

— Ну, по крайней мере, нам не придется драться врукопашную на заброшенной фабрике. Ладно, пойду поприветствую гостей.

Мишкин покинул кухню, и Крозетти подошел к окну. Как раз в этот миг рев двигателя смолк. Судно пришвартовали, и пассажиры начали сходить на берег: высокий мужчина в кожаной куртке, тот самый, что упал на палубе; второй мужчина — среднего роста, в верблюжьем пальто и меховой шапке (назовем его Босс); третий, тоже в черной кожанке, вел двоих детей, мальчика и девочку (Опекун, мысленно назвал его Крозетти); женщина в белой парке с капюшоном, накинутым на голову; мужчина в шикарном плаще, твидовой кепке и полосатом шерстяном шарфе, прикрывающем нижнюю часть лица; и, наконец, еще один парень в черной коже — правда, на этот раз в пальто, доходящем до колен. Крозетти прошел в гостиную. Мишкин развел в камине сильный огонь, наполнив комнату запахом горящей смолы, и помешивал угли. Роковой конверт лежал на столе, но компьютер исчез.

Дверь распахнулась, и два бандюгана ворвались в дом — высокий и тот, что в длинном пальто, с бледным уродливым лицом. Потом явился, как понял Крозетти, знаменитый Шванов. Он что-то сказал по-русски своим парням, и они тут же схватили Мишкина, повалили его на пол и принялись пинать ногами. Пока это продолжалось, вошли остальные, подгоняемые Опекуном.

Крозетти одновременно отметил множество вещей. Во-первых, Мишкин не сопротивлялся, хотя Крозетти собственными глазами видел, как в Лондоне он швырнул крупного мужчину, словно детскую «летающую тарелку». Затем — дети: Имоджен выглядела очень сердитой, она сразу кинулась на помощь отцу, но Опекун схватил ее; с Нико явно что-то было не так — голова опущена под неестественным углом, руки беспрерывно движутся, совершая мелкие бессмысленные движения. Казалось, он тихо напевает или разговаривает сам с собой, и от него пахло рвотой, следы которой испачкали перед его парки. И, наконец, женщина. Она вошла в комнату и откинула капюшон, открыв не очень чистые черные волосы до плеч и лицо, — при виде того, что проделывали с Мишкиным, на нем возникло выражение ужаса. Человек в плаще тоже смотрел на экзекуцию, но отнюдь не с ужасом, а с нездоровой зачарованностью или, возможно, с удовлетворением.

На все это на экране ушло бы не больше минуты, осознавал Крозетти, хотя по ощущению казалось, что гораздо больше. Женщина крикнула Шванову, чтобы он прекратил избиение, тот в ответ закричал на нее, но велел своим людям перестать. Они подняли Мишкина, схватив его за руки. Он замигал, сплевывая кровь и слюну, и сказал детям:

— Мне очень жаль, ребята, этого не должно было случиться. Они не причинили вам вреда?

— В общем, нет, — ответила девочка. — Но Нико рвало на судне, и он совсем не в себе.

Шванов подошел к Мишкину и с силой ударил его по лицу.

— Это ваша вина, Мишкин. Я старался цивилизованным путем получить свою законную собственность, и что в итоге? Где уважение? Мне пришлось гоняться за вами, ехать сюда, что в высшей степени неудобно. К тому же вы вынудили меня похитить детей. Это позор. Осип Шванов не похищает детей, как я вам говорил, но вы меня не послушали. И вот до чего мы докатились. Теперь, наконец, отдайте мне мою собственность — рукопись Уильяма Шекспира.

Мишкин, однако, не сводил взгляда с женщины.

— Привет, Миранда, — сказал он. — Почему у тебя другие волосы? И глаза?

Женщина молчала. Шванов влепил Мишкину новую пощечину, обрызгав кровью стену над камином.

— Нет, не смотрите на нее, смотрите на меня, тупой юрист! Где моя собственность?

— Вот там, в конверте на столе, — ответил Крозетти.

Все повернулись и воззрились на него.

— Это еще кто такой? — спросил Шванов.

— Это Альберт Крозетти, — сказал Мишкин. — Он нашел рукопись Брейсгедла и продал ее профессору Булстроуду. По крайней мере, так он говорит.

Шванов подошел к столу, достал из конверта бумаги и сделал жест в сторону человека в плаще, мгновенно оказавшегося рядом.

— Раз уж вас представили нам, Крозетти, — продолжал Мишкин, — это профессор Микки Хаас, самый главный в мире эксперт по Шекспиру. По крайней мере, так он говорит.

Хаас взял у Шванова бумаги, сел за стол, надел очки и внимательно прочитал первую страницу. Крозетти заметил, что руки у него дрожат. На протяжении получаса тишину в комнате нарушали лишь потрескивание пламени, бормотание мальчика и шелест старых бумаг.

— Ну? Что скажете, профессор? — спросил Шванов.

— Потрясающе! Конечно, нужно сделать технический тест, но я видел множество рукописей семнадцатого столетия и, насколько я в состоянии судить, эта подлинная. С бумагой все в порядке, с чернилами тоже, почерк… у нас практически нет образцов почерка Шекспира, если не считать нескольких подписей и, конечно, крошечного отрывка на рукописи пьесы «Сэр Томас Мор». Но более чем вероятно…

— Короче, профессор, это можно продать?

Хаас ответил странно напряженным голосом, неестественно четко выговаривая слова:

— Думаю, да. Язык, стиль. Господи, да, конечно, нужно сделать тесты, о чем уже говорилось, но я уверен, что это рукопись неизвестной пьесы Уильяма Шекспира.

Шванов хлопнул Хааса по спине с такой силой, что у того слетели очки.

— Отлично! Превосходно! — возликовал он, и все головорезы заулыбались.

Однако тут заговорил Мишкин:

— Осип, неужели вы рассчитывали, что он скажет что-то другое? Это подделка, и организовал мошенничество он сам с помощью знаменитого фальсификатора Леонарда Паско. У меня есть доказательства.

Хаас вскочил и закричал на Мишкина:

— Сукин сын! Что ты болтаешь? Рукопись подлинная! Если ты вообразил, что сможешь…

Шванов ткнул Хааса в плечо, заставив его смолкнуть, подошел к Мишкину совсем близко и вгляделся в его лицо.

— Что за доказательства?

— Я покажу вам. Велите им отпустить меня.

Последовал кивок, и Мишкин освободился. Подошел к журнальной полке рядом с камином, взял оттуда конверт экспресс-почты, достал из него какие-то бумаги и компакт-диск.

— Сначала документальное доказательство. Это, — он вручил лист Шванову, — копия страницы оригинальной рукописи Брейсгедла. А здесь Леонард Паско скопировал почерк Брейсгедла. Даже не специалист, Осип, может понять, что копии идентичны. Ваш советник нашел письмо умирающего человека начала семнадцатого века, дал его переписать фальсификатору, придумал шифрованные письма, которых и в помине не было, и устроил так, что так называемая пьеса была найдена в том самом месте, что указано в шифрованных письмах.

— Это безумие! — закричал Хаас. — Паско в тюрьме.

— В загородном центре реабилитации, точнее говоря, — сказал Мишкин, — где мы побывали. Ваши люди, следовавшие за вами, без сомнения, доложили вам об этом. Осип, вам не пришло в голову задуматься, зачем мы туда ездили?

Крозетти заметил, что Шванов и Опекун обменялись быстрыми взглядами.

— Мы ездили туда вот за этим, — Мишкин продемонстрировал компакт-диск. — Леонард Паско очень гордится своим мастерством, и вот его самая большая удача. Когда он выйдет на свободу, его поджидает кругленькая сумма от Микки. А может быть, от Осипа Шванова, потому что деньги Микки получил от вас. Или часть их. Это было идеальное решение его проблем. Между прочим, сколько он из вас вытянул?

— Осип, это безумие! Как я мог?..

— Заткнись, Хаас! Пожалуйста, Мишкин, прокрутите нам свой диск, если это, конечно, не какой-то идиотский трюк.

Мишкин включил аудиосистему и вставил диск в плеер. Голос Леонарда Паско заполнил комнату. Все в молчании слушали его рассказ о создании поддельного письма, поддельного шифра и всего остального, необходимого для такой крупной аферы. Когда он закончил, Мишкин сказал:

— Упомянутая им девушка — конечно, таинственная Кэролайн. Она наилучшим образом подходит для своей роли: она прочно связана со Швановым, отчаянно желает вырваться из-под его власти и нуждается в деньгах, чтобы спасти детей и покинуть страну. Именно она должна была обнаружить рукопись, приводя в порядок старые книги, и сделать так, чтобы это произошло на глазах у нашего друга Крозетти, поскольку требуется невинная жертва обмана, не так ли? И по мере того как развивалось дело, она всегда оказывалась в нужном месте в нужное время, чтобы продвигать вперед замысел. Правда, возникло небольшое отклонение от первоначального плана Паско — Кэролайн не должна была красть деньги, поскольку ей уже уплачено, но в любом случае, главная цель замысла — подставить Осипа Шванова. Итак, теперь рукопись у вас, а люди из Израиля, готовые купить ее, уже в Нью-Йорке. Вы продаете ее им, получаете свои десять миллионов долларов — следуя рекомендациям замечательного профессора Хааса, таким образом полностью погашающего свой долг. Все счастливы до тех пор, пока ваши покупатели не попытаются представить рукопись публике за гораздо большую сумму. Тут внезапно выяснится, что пьеса — совсем не то, чего можно ожидать от Шекспира, а творение куда более мелкой литературной фигуры. Микки Хааса, к примеру. Стилизация. Поскольку вы чертовски невежественны, Осип, да к тому же иностранец, вы — еще одна превосходная жертва обмана. Самый подходящий клиент, как выражается наш друг Паско. Шекспира невозможно подделать, но вы не в состоянии понять это. И что, по-вашему, произойдет, когда ваши покупатели поймут, что они приобрели?

Крозетти видел, что кожа вокруг губ Шванова побелела и на виске начала пульсировать вена.

— Откуда вам известна цена — десять миллионов? — спросил он.

— Отец рассказал мне. Он в Нью-Йорке как представитель синдиката, и, похоже, его патроны останутся очень, очень недовольны вами.

— Вы рассказали ему?

— Конечно. А теперь рассказываю вам, для чего и собрал здесь всех, кто так или иначе замешан в эту историю, чтобы никаких неясностей не осталось. Ох, за исключением Кэролайн Ролли. Она, похоже, почуяла что-то, но вы, конечно, сумеете приструнить ее.

На лице Шванова возникло выражение недоумения. Он кивнул на женщину в белой парке:

— Что вы имеете в виду? Вот Кэролайн Ролли.

— Ох, Кэролайн… — пробормотал Крозетти себе под нос.

Все смотрели на Мишкина — он пошатнулся, точно от удара. Такого страдальческого выражения лица у него не было и во время недавней экзекуции. По-видимому, это доставило удовольствие Шванову.

— Да, я сумею приструнить ее, как вы выразились, Джейк. — Он обхватил Кэролайн за плечи. — Стоит верить ему, Кэролайн? Ты сговорилась с профессором обмануть меня? Меня, Осипа, который вытащил тебя с улицы, дал жилье и показал, каково это — быть с мужчиной? — И добавил фальцетом: — Ох, трахни меня еще разок в задницу, дорогой, это так приятно! — Он приподнял ее подбородок пальцем и отвернул в сторону. — А? Ты и впрямь так поступила со мной, шлюха? Да, ты вполне могла это сделать — если не любишь своих детей. Или ты забыла, что мне известно, где они живут? Хотя шлюха на все способна.

Он подошел к столу, где стоял Хаас — тот глядел на Шванова завороженным взглядом, словно кролик на кобру, — взял рукопись, подровнял стопку бумаг и взвесил ее на ладони.

— Однако вы, профессор, не шлюха. У нас были деловые отношения, мы заключили сделку, я доверял вам, как мужчина мужчине. Как вы могли так поступить? Я очень разочарован.

— Он лжет, — запинаясь, быстро заговорил Хаас. Крозетти видел, что колени у него дрожат. — Он придумал это, чтобы… заморочить вам голову. Он очень хитрый и воображает, будто ему все сойдет с рук, — как же, выдающийся Джейк Мишкин!.. Но он лжет, это подлинная пьеса, величайшее литературное открытие всех времен. Я действительно эксперт, Осип. Бога ради, как я мог «сговориться» с этой женщиной, как вы выразились, если я никогда прежде в глаза ее не видел? И отправиться к Паско, и устроить такое… нелепость… не верьте ему. Эти листы в ваших руках, и шифрованные письма, и все остальное — они бесценны, бесценны, я никогда даже не мечтал, что буду держать в руках подобные вещи…

— Он был знаком с Кэролайн Ролли, — сказал Мишкин. — Она училась в Колумбийском университете, и Булстроуд познакомил их. Спросите Крозетти.

Крозетти прочистил горло, которое словно слиплось от клея.

— Ну… да. Она определенно знала Булстроуда. А Булстроуд знал Хааса.

— Видите, профессор? — сказал Шванов. — Не сходится. И поэтому я думаю, что он прав. Думаю, что это обман, а бумаги — мусор.

С этими словами он сделал два быстрых шага и швырнул рукопись в камин.

Хаас испустил утробный вопль, животный стон отчаянной утраты, мгновенно пересек комнату и ринулся прямо в огонь. Голыми руками он вытаскивал листки из огня и разбрасывал их по комнате, как пес вышвыривает землю из норы. Крозетти видел, что некоторые страницы подхватил восходящий поток воздуха и они прилипли к задней стенке глубокого камина, но Хаас всем телом навалился на пылающие поленья, вытаскивая и их. При этом он продолжал кричать, даже когда отпрянул от огня; его одежда спереди и шарф пылали. Он принялся бегать небольшими кругами по комнате, пытаясь сбить пламя. Его лицо превратилось в ужасную черно-красную маску, очки покоробились и частично расплавились.

Мишкин схватил горящего профессора в охапку с такой легкостью, словно тот был полым, забросил его на плечо и ринулся к двери. Он отшвырнул Опекуна, пытавшегося остановить его. Тот упал на стоящий сбоку стол и сломал его. Мишкин выскочил наружу и бросился к впадине в земле, где снега было больше. Собирая снег горстями, он тушил пламя, а когда оно с шипением погасло, принялся прикладывать снег к покрасневшей истерзанной плоти лица и тела Хааса в тех местах, где одежда выгорела.

Крозетти, наблюдавший за всем этим сквозь распахнутую дверь, увидел, что Опекун встал, бросился к стоящему на коленях Мишкину и ногой ударил его под ребра. Он продолжил бы в том же духе, если бы его не отозвал Шванов.

— Знаете, это наводит меня на мысль, — сказал он.

Крозетти с содроганием понял, что гангстер обращается к нему и, очевидно, собирается объяснить, что происходит; киношные гангстеры всегда так поступают со своими жертвами. Мелькнула мысль: а так ли вели себя бандиты в прежние времена? Скорее всего, да, подумал он; такие сцены есть у Шекспира — злодей оправдывает свои действия и получает удовольствие, расписывая беспомощной жертве подробности ожидающей ее гибели. Но ведь Шекспир придумал это, как сценаристы придумали стрельбу из пистолетов на улицах Дикого Запада? Конечно. Многое, очень многое из придуманного стало частью человеческого поведения. Крозетти заставил себя сосредоточиться на словах Шванова.

— Вы согласны? Все готовы пожертвовать собой ради чего-то, и не обязательно ради денег. Ради детей, может быть. — Он устремил холодный взгляд на детей Мишкина. — Или, как мы только что видели, ради рукописи. Значит, она подлинная.

— Вы рисковали, — сказал Крозетти.

— Да, предприимчивому человеку вроде меня приходится рисковать. Зато я получил результат. — Шванов бросил взгляд на двух своих людей, собирающих подпаленные листы бумаги. — Не думаю, что обгоревшие участки сильно понизят цену, если вообще понизят. Они создадут впечатление еще большей подлинности. Вещь-то старая, что ни говори. Но, как я уже сказал, этот маленький костер навел меня на мысль. Профессор Хаас приглашает к себе в хижину своего доброго друга Мишкина с детьми, а также их приятеля Крозетти с его девушкой Кэролайн, и они решают совершить на катере Хааса прогулку по прекрасному озеру. Пусть и холодно, зато кругом снег, такая красота. И происходит трагедия: утечка бензина или что-то в этом роде, потом взрыв, они гибнут и остаются на дне озера.

— Не понимаю. Я не имею никакого отношения ни к этому мошенничеству, ни к Кэролайн.

— Да, но вы свидетель. Так делают русские, знаете ли. Сталин научил нас, и мы помним: если сомневаешься, избавься от всех, за исключением со… как произносится это слово?

— Соучастников.

— Точно. Соучастников. Поэтому сейчас вы пойдете на судно.

Он сунул руку под пальто, вытащил пистолет и по-русски прокричал что-то своим подручным. Вскоре в сторону озера потянулась печальная процессия. Впереди Мишкин, несущий на руках стонущего Хааса, потом дети Мишкина, за ними Крозетти и Кэролайн. Все русские вытащили оружие: Опекун достал автомат, остальные — полуавтоматические пистолеты. Именно Опекун сопровождал пленников к лодочному сараю и заставил их подняться на судно. Другой бандит с помощью насоса наполнял пятигаллонную канистру. Шванов и третий убийца отправились заводить свой катер.

Мишкин положил Хааса в угол заднего сиденья и помог подняться остальным. Когда Крозетти проходил мимо, Мишкин прошептал:

— Умеете управлять катером?

— Конечно.

— Тогда становитесь за руль.

Крозетти так и сделал. Мишкин сел рядом с ним.

Гангстер закончил наполнять канистру, поднялся с ней на судно и положил ее на заднее сиденье. Он сказал что-то своему товарищу, и оба расхохотались, а потом заговорил с Имоджен и схватил ее за руку, другой рукой держась за свой пах. Опекун что-то ответил, снял кормовой линь и прошел вперед, чтобы отвязать канат, которым крепился нос судна. Послышался рев двигателя катера Шванова.

Бандит все еще разговаривал с Имоджен, вплотную приблизив к ней свое лицо. Она закричала, попыталась оттолкнуть его, и тогда он схватил ее за волосы, с силой наклонил голову вниз и рывком расстегнул ширинку. В этот момент Мишкин, к огромному удивлению Крозетти, сунул руку под подушку сиденья, вытащил «люгер» и выстрелил мужчине в лицо. Гангстер свалился за борт, Мишкин повернулся и сделал пять выстрелов в стоящего на коленях и еще более удивленного Опекуна. После чего приказал Крозетти:

— Врубайте! Вперед!

Крозетти включил зажигание, двигатель закашлялся и взревел; Крозетти переключил передачу, и катер стремительно вырвался из лодочного сарая.

Они понеслись по воде, и Крозетти почувствовал, как внутри вздымается волна нервного смеха. Конечно, их должны были преследовать. Шванову и уцелевшему бандиту понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы сообразить, что произошло. Они увидели, что фигур в черных кожанках на отплывшем катере нет, и бросились в погоню. Крозетти понимал, что их старенькое судно с допотопным шестицилиндровым двигателям не ровня современному, втрое более мощному, но все равно до упора жал на газ, ожидая развязки.

Белое судно неумолимо догоняло их, и, когда расстояние между катерами сократилось до двадцати ярдов, один из преследователей начал стрелять. Пуля просвистела над головами, оставив длинный розовый шрам на палубе красного дерева. Сквозь рев двигателя Крозетти расслышал, как мальчик заплакал от страха.

Впереди, обозначая границу череды маленьких лесистых островков, протянувшихся от восточного побережья, стоял столб с зеленым фонарем на вершине. Мишкин потянул Крозетти за рукав.

— Идите между этим знаком и последним островом! — закричал он.

Крозетти крутанул рулевое колесо. Катер проскочил мимо столба, сокрушительно ударился о подводную скалу, промчался еще футов пятьдесят и начал тонуть. Крозетти оставил штурвал, схватил спасательный круг и прыгнул в ледяную воду. Оглянувшись, он увидел задранную вверх корму их катера над поверхностью воды, а позади него — какой-то крупный предмет. Поначалу он его не узнал, но потом понял, что это преследовавшее их судно, перевернутое на бок.

Еще он разглядел белый предмет поменьше и понял, что это парка Кэролайн. Она плыла лицом вниз. Крозетти ушел под воду, развязал шнурки ботинок, сбросил их и поплыл, толкая перед собой спасательный круг. Добравшись до Кэролайн, он увидел, что к ним плывет Джейк Мишкин, мощными гребками рассекая воду. Вместе они перевернули Кэролайн лицом вверх и затащили на спасательный круг до уровня плеч.

— Я держу ее, — закричал Крозетти. — Где ваши дети?

На лице Мишкина возникло выражение шока. Он дико завертел головой и закричал. На расстоянии футов в двадцать пять среди волн мелькнула маленькая темная фигурка: мальчик. Потом он исчез. Джейк рванул в том направлении, но Крозетти было совершенно ясно, что он не успеет. И вдруг из-за кормы их затонувшего катера появилась быстро двигающаяся фигура — это прекрасным кролем плыла Имоджен Мишкин. Она ушла под воду, вынырнула с братом, прижимая его к груди тем способом, как рекомендует делать Красный Крест, и быстро поплыла на спине к ближайшему островку.

Вскоре все пятеро собрались на этом клочке суши размером не больше кухни. Крозетти уложил Кэролайн на спину и делал ей искусственное дыхание, пока она не раскашлялась и не исторгла большое количество воды.

— Ну, как ты, Кэролайн? — спросил он.

— Холодно.

Он обхватил ее руками.

— Давай соединим наше тепло.

Она напряженно застыла.

— Как ты вообще можешь ко мне прикасаться?

— Почему нет? Потому что ты спала с другими мужчинами? Я, в общем, об этом догадывался. Единственное, что мне по-настоящему не нравится, — ты все время убегаешь. Ну, и еще ты лжешь. С остальным я готов смириться.

— Ну да, в остальном я само совершенство.

— В значительной степени… Ох, оказывается, не все кончено.

Кэролайн проследила за его взглядом и увидела бредущих по воде Шванова и его прихвостня. Похоже, оружия у них уже не было. Человек в кожанке пошатывался, из раны на его голове обильно текла кровь, а Шванов поддерживал под локоть левую руку и морщился от боли. Мишкин выждал, пока они дошли до глубины по колено, метнулся к Шванову — тот, обороняясь, слабо взмахнул рукой, — схватил его за пояс и воротник, поднял над головой и швырнул во второго бандита. Оба рухнули в воду. Понадобилось дважды повторить прием, прежде чем они сообразили и побрели, а потом и поплыли к следующему крошечному островку.

— Вы не должны были так делать, так делают только в комедии, — заметил Крозетти. — Злодей и персонаж второго плана должны сражаться между собой не на жизнь, а на смерть, пока оба не начнут терять силы. Или даже злодей одолеет своего противника, и тут появится герой и убьет его. Но, возможно, это и есть комедия. Я-то думал, что это триллер. А вот и кавалерия. Как всегда, с опозданием.

Вдали показался вертолет, подлетел поближе и завис над местом кораблекрушения.

— Полиция штата, — ответил Крозетти на недоуменный взгляд Кэролайн. — Моя сестра — коп, я позвонил ей сегодня утром. Она, надо полагать, это и организовала.

— Ты мог позвонить ей еще ночью, и копы ждали бы нас, когда мы прибыли.

— Нет, я должен был убедиться, что вы на самом деле приедете. Кроме того, появись полиция раньше, Шванов мог бы убить детей. Или тебя. Как видишь, все получилось.

— Где Хаас? — спросила Кэролайн.

— Черт! — воскликнул Крозетти, встал и окинул взглядом поверхность озера. — Видно, утонул. Он так сильно пострадал, что просто не мог выжить. И рукопись погибла.

— Нет, — возразила Кэролайн, — льняная бумага может долго находиться в воде, а чернила из желчи очень стойкие. Озеро, скорее всего, не такое уж глубокое. Если рукопись по-прежнему в конверте, с ней все в порядке и ныряльщики ее найдут.

— Может быть. Но если Хаас умер, это уже совсем не комедия.

— Знаешь, ты тоже был бы само совершенство, если бы не твоя привычка ко всему приплетать кино. Если я перестану лгать и убегать, ты откажешься от нее?

— Заметано.

Он поцеловал ее холодные губы, думая: медленное затемнение, музыка играет громче, конец фильма.