"Книга воздуха и теней" - читать интересную книгу автора (Грубер Майкл)

8

Мать Крозетти, Мэри Маргарет Крозетти (Мэри Пег, как все ее называли), обладала многими качествами, весьма полезными ей и в качестве старшего научного сотрудника библиотеки, и в качестве матери. К их числу относились изумительная память, приверженность истине, невероятное внимание к деталям и внутренний детектор лжи, по мощи не уступающий настоящему. Она старалась обеспечить сыну приватность частной жизни, соответственно его статусу взрослого человека, однако совместное существование в крошечном бунгало создавало достаточно точек соприкосновения, позволявших ей практически всегда знать о его душевном состоянии. Десять дней назад это состояние было прекрасным. Ал хоть и испытывал склонность к меланхолии, но пару последних дней он пел, принимая душ, и весь светился изнутри.

«Влюбился», — думала мать с той смесью радости и тревоги, какую подобное обстоятельство порождает в душах большинства родителей. Потом, совсем быстро, наступил разрыв.

«Она его бросила», — решила Мэри Пег.

Еще она думала, что радость поначалу была слишком уж бурной и все чересчур быстро закончилось.

— Я тревожусь о нем, — сказала она по телефону старшей дочери. — Это на него не похоже.

— Его всегда бросают, ма, — ответила Дженет Кин; она была не только соучастницей матери по семейным заговорам, но и профессиональным психиатром. — Он парень симпатичный, но не имеет подхода к женщинам. Это пройдет.

— Тебя здесь нет, Дженет. Он похож на зомби. Приходит с работы в таком состоянии, словно день гнул спину в соляных копях. Ничего не ест и спать ложится в половине девятого. Это неестественно.

— Ну, я могла бы взглянуть на него… — начала Дженет.

— Что, как на пациента?

— Нет, ма, это недопустимо, но если ты просто хочешь услышать мое мнение…

— Послушай, дорогая. Я знаю, когда мои дети сходят с ума, а когда нет. Он не сошел с ума. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. Я хочу сделать вот что. Приготовлю в субботу завтрак повкуснее, сяду рядом и все из него вытяну. Что скажешь?

Дженет и в самых буйных профессиональных фантазиях не мечтала о том, чтобы обладать способностью матери заставлять людей выбалтывать свои секреты, поэтому она сделала лишь несколько нечленораздельных одобрительных замечаний. Одобрительные замечания — именно то, что требовалось Мэри Пег, когда она просила совета, и Дженет выполнила свой долг. Сама она считала, что братцу нужны девушка, приличная работа и возможность жить самостоятельно, не под одной крышей с матерью — именно в таком порядке, по возрастанию важности. Но она решила не спорить. Дженет и обе ее сестры при первой же возможности покинули родной дом — и не потому, что не любили свою дорогую мамочку. Просто мать отбрасывала уж очень плотную тень. Бедняга Алли!

Мэри Пег, получив профессиональный совет Дженет, всегда чувствовала себя лучше и радовалась, что мнение дочери так хорошо соотносится с ее инстинктами. Она была одной из семи детей вагоновожатого подземки. В отличие от большинства людей своего класса и культуры, она поддалась соблазнам шестидесятых и прошла весь бунтарский путь — увлекалась рок-группами, жила в коммуне в Калифорнии, пробовала наркотики, имела случайный секс; потом, слегка пристыженная, она вернулась к реальной жизни, выучилась в колледже и стала работать научным сотрудником библиотеки. Буйная сторона истории осталась тайной для ее родителей, поскольку, в отличие от многих современников, Мэри Пег не была настолько испорчена, чтобы вопить об этом направо и налево; ей хватало испорченности как таковой. Воспитанная в католической традиции, она всегда страдала от чувства вины по поводу того, что обманывала родителей; когда у нее появились собственные дети, она твердо решила: в их семье лжи между родителями и детьми не будет. Порой она думала, что поэтому и вышла замуж за копа.

Все прошло по плану. Она приготовила вкусный завтрак, сын прошаркал к столу, отпил немного апельсинового сока, подцепил вилкой кусок французского тоста и сказал: спасибо, но на самом деле он не очень голоден. Тогда Мэри Пег постучала чайной ложкой по стакану, неплохо имитируя сигнал пожарной тревоги. Он вздрогнул и уставился на нее.

— Давай, парень, выкладывай, — сказала она, вперив в него взгляд своих глаз цвета газового пламени, в данный момент столь же обжигающих.

— Что?

— Он спрашивает, «что»! Ты две недели разыгрываешь сцену из «Ночи живых мертвецов».[36] Думаешь, я ничего не замечаю? Ты выглядишь как «Крушение "Геспера"».[37]

— Нет, ничего подобного, ма…

— Очень даже есть подобное. Это та девушка? Как там ее звать, Кэрол…

— Кэролайн. — Он испустил тяжкий вздох.

— Она самая. Теперь слушай. Ты знаешь, я никогда не лезу в личную жизнь своих детей…

— Ха!

— Не дерзи, Альберт! — И дальше, более сдержанным тоном: — Серьезно, я начинаю беспокоиться. Тебе и раньше случалось переживать разрыв с девушкой, но ты никогда не вел себя так странно.

— Это не разрыв, ма. Это… Я не знаю что. В том-то и проблема. В смысле, да, у нас было свидание, очень приятное, но потом она… ну, типа, пропала.

Мэри Пег пила кофе, ожидая продолжения, и не прошло и нескольких минут, как запутанная история о Ролли, рукописи и Булстроуде выплыла наружу. Муж неоднократно рассказывал ей о своих расследованиях, он не относился к числу тех полицейских детективов, что считают своих жен слишком нежными для рассказов о работе копов; она такой и не была. Она знала, как следователи это делают: сочувственно слушают, время от времени вставляя подбадривающее слово. Ее вовсе не обрадовало сообщение о том, что ее сын, подстрекаемый той неприятной женщиной, оказался в положении уголовного преступника. Однако она воздержалась от комментариев. Теперь сын перешел к описанию их свидания, не вдаваясь, конечно, в интимные детали, но у нее хватало опыта и воображения домыслить их.

— Ну, как я сказал, мы приятно провели время, и я чувствовал себя прекрасно. На следующий день я пошел на работу, рассчитывая встретить ее, но она не появилась. Я спросил у Глейзера. Он ответил: она позвонила и сказала, что пару дней ее не будет в городе. Я подумал, это немного странно. В смысле, ведь между нами как-никак что-то было, и она могла бы позвонить мне... Но я уже говорил, она вообще человек необычный. Ну, поэтому я не слишком беспокоился, знаешь ли. Настал день, когда она должна была появиться, но… Кэролайн нет. Мистер Глейзер позвонил ей — телефон отключен. Мы немного заволновались, и я предложил: давайте я после работы заеду к ней и посмотрю, что там и как. Когда я добрался до ее улицы, там стоял большой самосвал и было полно рабочих, занимающихся сносом домов. Они уже заканчивали работу. Большой желоб, по которому спускают вниз обломки и все такое прочее, еще был на месте и шел прямо из ее окна на верхнем этаже. Я поговорил с начальником бригады, но он ничего не знал. Ему поступил вызов из управляющей компании, владевшей домом, — им срочно потребовалось разобрать здание до кирпичного каркаса, подготовив к переделке. Он сообщил мне название управляющей компании, но в дом пройти не разрешил. Я уже говорил, что Кэролайн всю мебель сделала сама из выброшенных досок. Прекрасная работа, и вот сейчас все пошло прахом, разбито и разломано, ее рабочий стол и прочее. Это было как смотреть на ее труп. — Крозетти вздрогнул, гоняя вилкой по тарелке кусок тоста. — В любом случае, там я ничего поделать не мог и был… ну, совершенно подавлен. Пошел прочь и тут заметил, что и эта улица, и боковые переулки усыпаны обрывками бумаги. День стоял ветреный, и я подумал, что бумагу выдуло из самосвала или когда она скользила по желобу. Ну, я, как последний идиот, шел по улице, подбирал клочки и думал: ох, ей же будет приятно сохранить что-нибудь из этого хлама — фотографию, почтовую открытку… Глупость, конечно. Ясное дело, она взяла с собой все, что хотела. — Он вытащил бумажник и показал матери сложенную почтовую открытку и фотографию. — Мелодраматично, да? Таскать это с собой? Мне кажется, если держать при себе что-то, принадлежащее ей, это будет вроде… ну, магического заклинания, что ли. Останется какая-то связь между нами, и она не исчезнет полностью, навсегда.

Он снова спрятал бумаги с таким несчастным видом, что Мэри Пег с трудом подавила атавистическое желание посадить его к себе на колени и поцеловать в лоб. Вместо этого она спросила:

— А что с теми знаменитыми томами? Думаешь, она взяла их с собой?

— Надеюсь, что да. Я их не видел. Хотя, может, они лежали на самом дне самосвала. Здесь ирония, типа золотой пыли в «Сокровище Сьерра-Мадре».[38]

Последнее замечание заставило Мэри Пег почувствовать себя немного лучше; если сын вспомнил о кино, значит, дела не так уж плохи.

— Ты, конечно, позвонил в управляющую компанию, — сказала она.

— Конечно. Я даже отправился в их офис в Бруклине. Там секретарь, который ничего не знает, и босс, которого никогда нет на месте. В конце концов я дозвонился, и босс сказал, что не знает никакой Кэролайн Ролли, что верхний этаж никогда не сдавался под жилое помещение, что дом официально значится непригодным для проживания и именно по этой причине его сносят. Я спросил, кто владелец здания, но он ответил, что это конфиденциальная информация. Консорциум, сказал он. Потом я позвонил профессору Булстроуду и узнал от секретаря, что вчера он уехал в Англию. Неизвестно, когда вернется. Приглашенные профессора вольны отправляться куда им вздумается, когда занятий нет. Его номер в Оксфорде мне отказались сообщить. — Он бросил на мать такой потерянный взгляд, что у нее заныло сердце. — Прямо не знаю, что делать, ма. Мне кажется, с ней что-то случилось, и в этом есть моя вина.

— Ну, вот уж полная чушь. Ты не прав только в одном — что с самого начала пошел у нее на поводу. Послушай, я понимаю: тебе нравится эта девушка. Но почему ты не допустишь, что она просто сбежала с крадеными книгами?

— Крадеными книгами? Ма, она же не ограбила винный магазин! Это другое. Она переплетчица. Она восстанавливает прекрасные книги, которые владелец велел уничтожить. Глейзер не теряет ни пенни — он хочет получить лишь деньги от продажи вклеек…

— И теперь он их не получит, не забывай.

— Ну, я не оправдываю ее, но если она и обманщица, то обманщица необычная. Она не выполнила указание Глейзера, спешно куда-то переехала и не собирается отдавать Глейзеру то, на что он рассчитывает, — это верно. Только вот… Дело у нее было в самом разгаре, но… поверь, она создала в пустом лофте в Ред-Хуке целый маленький мир, построила его собственными руками. Там было ее рабочее место, а работа — в ней вся жизнь Кэролайн. Она не могла просто взять и бросить ее.

— Не знаю, дорогой. Она кажется непредсказуемой женщиной и почти… я бы сказала, ненадежной. По ее словам, над ней ужасно надругались. И ты сказал, что она, похоже, скрывается. Может, те, от кого она скрывается, добрались до нее? Что ты качаешь головой?

— Нет, я теперь совсем не уверен, что она скрывается. Я предпринял массированный поиск в Интернете. Естественно предположить, что, когда мужчина по имени Ллойд в течение десяти лет держит девушку по имени Кэролайн Ролли взаперти в качестве сексуальной игрушки, такая история должна стать громкой новостью. Но я не нашел ничего. Я перечитал кучу канзасских газет. Ноль: никаких упоминаний об этом случае. Конечно, она могла сменить имя. Тем не менее… Короче, я позвонил Патти.

Мэри Пег отметила, что сейчас на лице сына промелькнуло смущенное выражение; это вполне естественно, подумала она. Патриция Крозетти Долан, вторая по старшинству сестра Альберта, пошла по стопам своего папы и служила в нью-йоркской полиции, дослужившись до детектива третьего класса. Предполагается, что сотрудники департамента полиции Нью-Йорка не ведут расследования в интересах своих родных, однако многие это делают. Мэри Пег и сама не раз пользовалась связями дочери для собственных научных исследований. Теперь ее сын прибег к той же «тяжелой артиллерии», ха-ха!

Она, однако, воздержалась от насмешек и только спросила:

— Ну?

— Я попросил ее посмотреть по документам, скрывается Кэролайн от полиции или нет.

— И…

— Она нигде не упоминается. По крайней мере, под именем Кэролайн Ролли.

— Значит, она солгала? Насчет дяди и того, что скрывается?

— Выходит, так. Как еще объяснить? И это меня просто подкосило. Потому что… она действительно мне нравится. Это что-то химическое. Помнишь, вы с папой всегда рассказывали, как встретились в первый раз, когда ты работала на выдаче в библиотеке Реджо-парка и он пришел туда за книгами. Вы сразу поняли, да? Ну и здесь что-то подобное.

— Но, дорогой, у нас это было взаимно. Я не собрала свои вещички и не исчезла после первого свидания.

— Мне казалось, у нас тоже взаимно. Или, по крайней мере, к тому идет. И если это не так, в смысле, если я все придумал… ну тогда кто я такой? Сумасшедший маньяк, наверно.

— Пожалуйста, перестань. Ты не маньяк, поверь мне на слово. Я бы первая сказала тебе, если бы ты начал сходить с рельсов. Как, надеюсь, поступишь и ты: скажешь мне, когда старческое слабоумие поднимет свою мерзкую голову. — Она оживленно хлопнула в ладоши, словно демонстрируя, что до маразма еще далеко, и спросила: — Что же мы будем делать со всем этим?

— Мы?

— Конечно. Теперь, ясное дело, все замыкается на профессоре Булстроуде. Что тебе известно о нем?

— Ма, о чем ты? Какое отношение к исчезновению Кэролайн имеет Булстроуд? Он купил бумаги, и все. Конец истории. Хотя я поискал сведения и о нем. Знаешь, он нечто вроде «паршивой овцы».

Крозетти рассказал матери о знаменитой истории с поддельным кварто; в свое время Мэри Пег слышала об этом.

— Ах, вот кто он! — воскликнула она. — Ну, интрига усложняется, тебе не кажется? Первое, что мы должны теперь сделать, это подключить Фанни. Так тебе следовало поступить с самого начала. — Увидев недоуменное выражение на лице сына, она терпеливо продолжила: — Альберт, не думаешь же ты, в самом деле, что Булстроуд честно перевел тебе отрывок из рукописи? Безусловно, он солгал! По твоим словам, внутренний голос подсказывал тебе, что тебя обдирают, и ты не продал бы ему рукопись, если бы эта женщина не пустила в ход слезы и не нагромоздила гору лжи. Они действовали заодно.

— Немыслимо, ма…

— Таково единственное объяснение. Она обвела тебя вокруг пальца. Мне очень жаль, дорогой, но это несомненный факт — иногда мы влюбляемся в неподобающих людей. Ведь Купидон имеет при себе лук и стрелы, а не тесты личности. В юности со мной такое тоже случалось, и не раз.

— Например? — с интересом спросил Крозетти.

Предположительно бурное прошлое матери интриговало ее детей, однако она говорила о нем исключительно намеками и для увещевания. На вопросы она неизменно отвечала примерно так, как сейчас:

— Не стоит ворошить прошлое, мой мальчик. Каждый сам выбирает свой путь. — После чего добавила: — Я прямо сейчас позвоню Фанни и договорюсь о встрече. Ты можешь пойти к ней в понедельник после работы.

Против этого у Крозетти не нашлось убедительных аргументов.

Как и предполагалось, в шесть часов вечера в понедельник он появился в отделе рукописей Нью-Йоркской публичной библиотеки с бумагами в почтовом тубусе. Фанни Добровиц сидела за своим письменным столом. Крошечная, меньше пяти футов ростом, с безобразным лицом мопса — в нем тем не менее проглядывало что-то симпатичное — и яркими карими глазами, утопающими в глубоких глазницах за толстыми стеклами круглых очков. Седые волосы Фанни были стянуты на затылке в библиотечный пучок, за ухом торчал канонический желтый карандаш. Сирота из Польши, после войны она оказалась в Америке и служила библиотекарем более пятидесяти лет — в основном в Нью-Йоркской публичной библиотеке. Уже около двадцати лет она изучала рукописи. Крозетти знал тетю Фанни всю жизнь и считал ее умнейшим человеком, хотя на комплименты по поводу своих энциклопедических знаний она вечно со смехом отвечала:

— Дорогой (это звучало как «да-а-гой»), я не знаю ничего («нит-ше-го»). Я лишь знаю, где все это найти.

В детстве Крозетти и его сестры пытались измыслить вопросы, на которые тетя Фанни не смогла бы найти ответ. Например, сколько бутылок кока-колы продано в Аштабьюле в 1928 году? Но Фанни неизменно побеждала и рассказывала замечательные истории о том, откуда получена нужная информация.

Итак, прозвучали приветствия, вопросы о сестрах и матери, о нем самом (хотя Крозетти не сомневался, что Мэри Пег детальнейшим образом проинформировала приятельницу о его делах) — и к делу. Он вытащил бумаги из тубуса и протянул рулон Фанни. Та отнесла их к широкому рабочему столу и разложила тремя параллельными рядами — копии того, что продано Булстроуду, и уцелевшие оригиналы.

Расправив их, она пробормотала что-то по-польски.

— Альберт, вот эти восемнадцать страниц… оригиналы?

— Да. Они выглядят как зашифрованные письма. Их я Булстроуду не продал.

— И ты скатал их, словно какой-то календарь? Постыдись!

Она ушла и вернулась с чистыми пластиковыми обложками для документов, куда очень осторожно разложила шифрованные страницы.

— Теперь давай-ка посмотрим, что мы имеем.

Она долго изучала копии через большое прямоугольное увеличительное стекло и наконец произнесла:

— Интересно. Знаешь, ведь это три отдельных документа. Вот здесь копии двух разных и еще оригинал.

— Ну да, я и сам понял. Четыре страницы — это, скорее всего, копия какой-то проповеди, меня они не интересуют. А остальное — письма Брейсгедла.

— М-м-м… твоя мать сказала, что ты продал письма Булстроуду.

— Да. Мне очень жаль, Фанни, нужно было сразу идти к тебе.

— Да, нужно было. Твоя дорогая мать считает, что тебя обманули.

— Знаю.

Она похлопала его по руке.

— Ну, давай посмотрим. Покажи мне то место, где, по-твоему, упоминается о Шекспире.

Крозетти так и сделал. Маленькая библиотекарша пристроила настольную лампу на гибкой ножке так, чтобы на бумаги падало как можно больше света, и углубилась в изучение.

— Ну, почерк не слишком скверный, — заметила она. — Мне попадались и похуже. — Она медленно прочла отрывок вслух, словно туповатая третьеклассница, а потом воскликнула: — Господи!

— Черт! — взорвался Крозетти, ударив себя кулаком по бедру с такой силой, что почувствовал острую боль.

— Да уж, — согласилась Добровиц, — тебя прилично обдурили. Сколько он заплатил?

— Тридцать пять сотен.

— Ох, дорогой мой! Какой позор!

— Я мог бы получить гораздо больше, да?

— О да. Если бы ты пришел ко мне и мы установили аутентичность рукописи — так, чтобы не осталось сомнений, а для документа подобной природы и важности это нелегко, — ее можно было бы выставить на аукцион. Мы, скорее всего, не стали бы принимать в нем участие, поскольку это не совсем наш профиль. Но Фолджер и Хантингтон[39] передрались бы между собой. Более того: для человека вроде Булстроуда владеть — эксклюзивно владеть — таким документом… ну, это уже карьера. Неудивительно, что он обманул тебя! Он, конечно, сразу сообразил, что рукопись снова сделает его центральной фигурой в деле изучения Шекспира. Никто и не вспомнит больше о той злосчастной фальшивке. Это открытие — взрыв в шекспироведении. Люди годами спорят о том, какой религии придерживался Шекспир, каковы были его отношения с политикой, а здесь мы имеем чиновника английского правительства, подозревающего Шекспира в приверженности папизму, причем изменнического толка. Тут открывается непаханое поле для исследований: сам Брейсгедл, его история, с кем он был знаком, где путешествовал. Плюс история того, на кого он работал, этого лорда Д. Может, где-то в старых архивах до сих пор лежат неисследованные документы. И поскольку нам известно, что в судебном порядке Шекспира никогда не преследовали, интересно выяснить почему. Может, он находился под защитой кого-то еще более могущественного, чем этот лорд Д.? И так далее, и тому подобное. Затем: у нас есть подборка шифрованных писем, скорей всего, представляющих собой отчет о слежке за Уильямом Шекспиром; у нас есть написанное современником свидетельство его жизни и деяний. Это невообразимое сокровище. При условии, конечно, что письма поддаются расшифровке. Поверь мне, криптографы будут сражаться за право заняться ими. Хорошо, что хотя бы эти письма у нас остались в оригинале.

Добровиц с коротким лающим смешком откинулась в кресле, устремила взгляд в потолок и с драматическим видом принялась обмахиваться рукой, точно веером. Этот жест Крозетти помнил с тех самых пор, когда они, дети, приносили ей свои неразрешимые головоломки.

— Но, мой дорогой Альберт, хотя все это необыкновенно увлекательно само по себе, это сущие пустяки по сравнению с настоящей находкой.

Крозетти почувствовал, как у него пересохло во рту.

— Ты имеешь в виду, что подлинная рукопись Шекспира действительно существует?

— Да, но и этого мало. Давай-ка поищем, указана ли здесь дата. — Она поднесла к глазам увеличительное стекло и стала исследовать страницы, словно птица, гоняющаяся за суетливо снующим жучком. — Хм-м-м… да, вот здесь, тысяча шестьсот восьмой… а свою шпионскую деятельность он, похоже, начал где-то в шестьсот десятом. Ты понимаешь, что это означает, Альберт?

— «Макбет»?

— Нет-нет, «Макбет» был в тысяча шестьсот шестом. И мы знаем, как он написан, — никаких секретов, упоминаемых Брейсгедлом, там нет. Год тысяча шестьсот десятый — это год «Бури», а после нее, не считая нескольких мелких вещей — главным образом в соавторстве, — Шекспир больше не писал пьес, что означает…

— Ох господи! Новая пьеса!

— Неизвестная, нигде не упоминаемая пьеса Уильяма Шекспира, о существовании которой никто и не подозревал. Причем написанная собственноручно. — Фанни приложила руку к груди. — Сердце… Дорогой, думаю, я слишком стара для таких переживаний. В любом случае, если она подлинная… повторяю, если она подлинная… Ты знаешь, в наши дни очень легко произносят слово «бесценная», обычно в смысле «баснословно дорогая», но это будет нечто выходящее из ряда вон.

— Миллионы?

— Ба! Сотни, сотни миллионов. Рукопись пьесы, если будет доказана ее аутентичность, стала бы самой дорогой единственной авторской рукописью, а возможно, самым дорогим движимым имуществом в мире, наравне с величайшими картинами. К тому же владелец рукописи станет и владельцем авторского права на нее. Я не эксперт, могу лишь строить догадки. Театры, фильмы… любой режиссер или продюсер продаст своих детей за право премьерного показа, не говоря уж о кино! С другой стороны, не надо строить воздушных замков. Может, все это искусный обман.

— Обман? Что-то я не въезжаю… Кто кого обманывает?

— Ну, ты знаешь, Булстроуд однажды попался на удочку ловкого мошенника. Может, кто-то решил, что теперь он созрел для второй попытки.

— Неужели? Знаешь, я думаю, Булстроуд последний, кто подойдет для такого. Кто ему поверит? Ведь доверие к нему подорвано, поэтому он так жаждет снова оказаться на плаву.

Она рассмеялась.

— Тебе нужно иногда заглядывать в казино. Если бы те, кто полностью проигрался, не желали снова оказаться на плаву, как ты выразился, казино давно закрылись бы. Но, конечно, на месте мошенника я не стала бы так действовать.

— Почему?

— Потому, дорогой, что это немыслимо — создать саму пьесу. Одно дело — сфабриковать «плохой» кварто «Гамлета». У нас есть «Гамлет», у нас есть «плохие» кварто, и у нас есть некоторые идеи относительно источников Шекспира при написании пьесы. И текст не должен быть слишком выдающимся. Если на то пошло, он должен быть хуже того, что нам известно; в «плохих» кварто чаще всего именно так и есть. Ты же знаешь, что такое «плохой» кварто, да? Хорошо. Тогда ты должен понимать, что здесь совсем, совсем другое. Пришлось бы сфабриковать целую пьесу величайшего в истории человечества драматического поэта, бывшего тогда в расцвете сил. Это невозможно. Между прочим, подобная попытка уже предпринималась, чтобы ты знал.

— Кем?

— Дурачком по имени Уильям Генри Айрленд, еще в восемнадцатом столетии. Отец у него был ученый, Уилли страстно желал произвести на него впечатление, ну, и начал «находить» в старых сундуках документы, имеющие отношение к Шекспиру. Это смешно, но если учесть, в какой стадии тогда были подобные исследования и вообще наука, многие ему поверили. Наверно, ему бы все сошло с рук, если бы он не «нашел» новую пьесу Шекспира — ублюдочное творение под названием «Король Вортигерн», и Кембл поставил ее в «Друри-Лейн». Пьеса, естественно, провалилась. Тем временем великий ученый Мэлоун доказал, что остальные рукописи — тоже фальшивка, и затея потерпела крах. Учти, Айленд был олух, и вывести его на чистую воду особого труда не составило. Паско, обманувший Булстроуда, оказался гораздо ловчее. Но, как я уже сказала, сфабриковать пьесу — задача совсем иного порядка. Простая компиляция не подойдет; это должен быть Шекспир, а он мертв.

— Значит, ты думаешь, что пьеса может оказаться подлинной.

— Я не знаю, пока не изучу оригинал. Я сделаю дословный «перевод» писем Булстроуда, чтобы тебе не путаться в его закорючках, и ты сумеешь читать их без труда. Кроме того, я подготовлю другой документ на основе шифрованных писем, чтобы ты, по крайней мере, увидел, как выглядит этот текст. Если не возражаешь, я хотела бы оставить письма здесь и подвергнуть их элементарной проверке. Если они на самом деле написаны не в семнадцатом столетии, мы славно посмеемся и забудем обо всем. С этого я и начну. Если же они подлинные, я пришлю их тебе по электронной почте, а также сообщу имя человека, хорошо разбирающегося в шифрах. Если мы расшифруем письма, это даст нам огромное преимущество перед Булстроудом. Ведь у него данных документов нет, а именно в них содержится информация о местонахождении рукописи пьесы, понимаешь?

Крозетти понимал.

— Спасибо, Фанни, — сказал он. — Я чувствую себя полным ничтожеством.

— Я же говорю — возможно, еще не все потеряно. Хотелось бы мне встретиться с твоим Булстроудом и сказать ему, что я думаю обо всех этих трюках. Давай начнем с «перевода» шифрованного текста. Это не займет много времени. Подождешь?

— Нет, мне нужно вернуться на работу. Пришли сразу, как сделаешь, ладно? Я не силен в криптографии, но, может, тут использован метод подстановки. Вряд ли в те времена придумывали что-то сложное.

— Ох, ты еще можешь сильно удивиться. Есть древние зашифрованные документы на французском языке, которые до сих пор никто не расшифровал. Хотя… вдруг нам повезет.

— Кто твой эксперт по шифрам, о ком ты говорила?

— А, Клим? Он тоже поляк, но эмигрировал сравнительно недавно. Занимался дешифровкой в Варшаве, в военной контрразведке. Здесь он стал водителем катафалка. Если ты сейчас дашь мне время, я сделаю все в два счета. И не переживай слишком из-за своей оплошности, дорогой. В конце концов, в деле замешана женщина, а ты еще молод.

Крозетти, однако, чувствовал себя ровесником Фанни. Он поплелся из библиотеки и на автобусе доехал до магазина. Там уже работала новенькая — Памела, настоящая выпускница Барнарда, типичная интеллектуалка, хотя и привлекательная, невысокая и хорошо сложенная, обрученная с кем-то с Уолл-стрит. Возникло чувство, будто Кэролайн Ролли никогда и не было здесь, разве что Глейзер мог припомнить, что она исчезла, не сообщив ему о вклейках из «Путешествий» Черчилля. Тем не менее, когда Крозетти вошел в магазин, Глейзер остановил его и увел в свой маленький кабинет.

— Вы просили сообщить, если Ролли даст о себе знать, — сказал он. — Взгляните вот на это.

Он вручил Крозетти гладкий, слегка помятый коричневый конверт, похоже, иностранный. Штамп был британский, марка лондонская. Внутри Крозетти обнаружил письмо, написанное прекрасным почерком Ролли, черными чернилами на плотной кремовой бумаге. Он почувствовал, как лицо вспыхнуло, а сердце пронзила боль, и с трудом удержался, чтобы не поднести бумагу к носу и не понюхать ее.

Чувствуя, как внутри наливается свинцовая тяжесть, Крозетти вернул конверт. Потребовалось прочистить горло, прежде чем он сумел выговорить:

— Ну, я рад за нее. Не знал, что ее семья в Англии.

— О да. Она как-то обронила, что когда-то ее фамилия была Рейли, как у сэра Уолтера, и она предполагала, что имеет отношение к этому знаменитому роду. Может, она унаследовала семейный замок. Как она провернула продажу, а? Я всегда считал, что наша Кэролайн способна на большее, чем обычная служба в книжном магазине. Вы распечатали предложения аукционистов, как я просил?

— Да, сегодня утром. Они в вашем ящике для входящих документов.

Глейзер кивнул и ушел, а Крозетти спустился в свою «нору». Сейчас обстановка тут была несравненно более приятная, чем до пожара, поскольку страховая компания полностью оплатила ремонт и переоборудование, включая прочные стальные полки и новый компьютер со всеми последними устройствами. Теперь в подвале пахло краской и клеем для плиток, а не пылью и застарелым жиром. Все это, однако, не улучшило настроение Крозетти.

Каждый раз, когда в сознании всплывало: «Как она могла?» — ответ приходил быстро: «Лопух! У тебя было одно-единственное свидание. Чего ты ждал? Вечной любви? Она нашла кое-что получше и смылась».

С другой стороны, Крозетти свято верил, что тело никогда не обманывает. Ролли не притворялась рядом с ним той единственной ночью. Она особа лживая, несомненно, но только не в этом отношении. Да и с какой стати ей притворяться? Чтобы отплатить ему за приятный вечер? Это не имело смысла.

И если уж зашла речь о лжи, вмешался внутренний голос, то ее письмо — бред собачий. Она не уничтожила книги и, следовательно, не продала вклейки. Он верил в это так же непоколебимо, как верил голосу плоти. Откуда же у нее шесть тысяч, что она уплатила Глейзеру? Ответ: кто-то снабдил ее деньгами и оплатил стоимость поездки в Англию. Единственный подозреваемый — профессор Булстроуд, поскольку в данный момент в поле зрения нет никого другого, одновременно имеющего деньги и находящегося в Англии. Но зачем? Он ее похитил? Нет, абсурд, английские профессора похищают людей только в дурацких фильмах, которые Крозетти презирал. Так почему же она уехала?

Тут могли быть два варианта — один неприятный, другой пугающий. Первый сводился к тому, что Кэролайн решила заработать много денег на предполагаемом открытии новой пьесы Шекспира. Она прочитала письмо Брейсгедла, позвонила Булстроуду за спиной Крозетти (вот оно, долгое ожидание у ее дома!), организовала показ рукописи, надавила на Крозетти, чтобы он продал документ, а потом — ему хотелось думать, что дело обстоит именно так, — влюбилась в него, но не настолько, чтобы добровольно отказаться от шанса выбраться из нищеты.

Пугающий вариант развития событий таков: она действовала под принуждением. Возможно, у Булстроуда на нее что-то есть, и это грозит ей последствиями гораздо более худшими, чем перспектива потерять работу в магазине или иметь дело с копами. Нет, копы это тоже ложь — полиция, по сведениям сестры Крозетти, не преследовала Кэролайн Ролли. Однако в деле могли соединиться оба мотива; так сказать, и пряник, и кнут. Требовалась новая информация, чтобы отделить правду от лжи.

Едва у Крозетти мелькнула эта мысль, как он повернул вращающееся кресло к своему новому компьютеру. У него действительно имелась некая новая информация, но он так расстроился из-за письма, что почти забыл о ней. Он достал из заднего кармана джинсов две вещи, подобранные на улице около бывшего дома Кэролайн. Первая представляла собой фотографию двух женщин и двух детей — мальчика лет четырех и девочки-младенца. Одна из женщин — юная Кэролайн Ролли в шляпке, с подобранными под нее волосами; другая — хорошенькая блондинка. Солнечным летним днем они сидели на скамейке в каком-то месте вроде парка или площадки для игр, среди густо покрытых листвой деревьев, отбрасывающих на землю темные тени. Женщины смотрели на фотографа и улыбались, слегка щурясь от яркого солнца. Фотограф был не слишком умелый, и дешевая камера не сумела справиться с контрастом между ярким солнцем и тенью, в результате чего лица, особенно детские, выглядели размытыми. Однако Кэролайн хранила фотографию… а потом ушла, оставив ее, как бы снова отказавшись от прошлой жизни. Крозетти изучал отсвечивающие серебром лица, пытался найти признаки фамильного сходства, но… одной фотографии было мало.

Он отсканировал снимок на компьютере, открыл Photoshop, немного поиграл с контрастом, а потом загрузил программу, которая анализировала такого типа фотографии, используя статистические методы. В итоге не осталось сомнений, что перед ним действительно родственники. Наверно, это сестра Кэролайн, возможно, кузина, а дети, безусловно, связаны родственными узами с одной или обеими женщинами. Крозетти не мог точно объяснить, что убедило его в этом, но у него самого была большая семья, и он принадлежал к тому этническому и социальному слою, где большие семьи — обычное дело, поэтому факт родства он определил чисто инстинктивно.

На почтовой карточке была картинка с подписью «ЛАГЕРЬ УЭЙНДОТ», как бы выложенной березовыми чурбачками. Там изображалось окруженное пихтами горное озеро, пристань и нескольких мальчиков в каноэ. На обратной стороне имелись почтовая марка трехлетней давности и строчки, явно сделанные детской рукой, печатными буквами: «Дорогая мамочка в лагере очень хорошо. Мы поймали змею. Люблю тебя Эммет».

Открытка надписана взрослой рукой: «Миссис X. Олруд, 161, Тауэр-роуд, Брэддок, Пенсильвания 16571».

Снова обратившись к компьютеру, Крозетти вызвал соответствующую карту — западная Пенсильвания, неподалеку от озера Эри. Задав поисковой системе адрес, Крозетти получил изображение крыши скромного каркасного дома с надворными строениями, окруженного низкорослыми деревьями. Увеличив изображение, он увидел соседние дома, похожие на те, что обычно окружают маленькие американские городки. Участок в пять акров, раздолбанный автомобиль, поленница во дворе — запущенные районы, населенные людьми, которые прежде хорошо зарабатывали в промышленности или на шахтах, а теперь рассчитывают лишь на случайные заработки. Неужели именно из этой среды вышло столь экзотическое создание, как Ролли? Он снова поглядел на фотографию двух женщин и малышей и пожалел, что не может разом перелететь на тридцать лет вперед, когда поисковая компьютерная система позволит заглянуть внутрь любого дома и увидеть лица всех обитателей планеты. Сейчас для этого необходимо отправиться в реальное путешествие.

До 23 июля мы пересекали моря с попутными ветрами, а потом небо почернело, точно ночью, и задул ужасный ветер. Весь флот разбросало, наш корабль налетел на скалу и разбился, но, слава Господу, погибли только трое. Мистер Толливер один из них, может, Бог смилостивится над его душой. Теперь, оказавшись лицом к лицу с Господом, он получит ответы на все свои вопросы. Когда шторм утих, мы испытали ужасный страх, поскольку нас вынесло к Бермудам, которые все моряки называют островами Дьявола, поскольку местные жители едят человеческое мясо или так считалось. Но выбора у нас не было, и мы высадились, но не обнаружили никаких людоедов. Там было прямо как в Раю: полно воды, луга, фруктовые деревья, кругом цветы. Еще там много отличного леса, мы построили две большие шлюпки, способные увезти всех нас. На это ушел год, и только тогда мы отплыли. Все меня уважали за то, что я умею определять курс по звездам и солнцу. С Божьей помощью мы прибыли в Джеймстаун 23 мая десятого года. Вся эта история рассказана в книгах, написанных мистером Уильямом Стречи из нашей команды. Ты их читала, поэтому хватит об этом.

6 июля я на первом же корабле вернулся в Англию и высадился в Плимуте, собираясь отправиться в Лондон, обратить свой вексель в золото и доказать твоему отцу, что теперь я подходящий муж для моей дорогой Нэн. Поэтому на следующий день я сел на судно, нашел своего еврея и вышел от него горделиво, с полным кошельком. Но когда я пришел в гостиницу «Железный человек» и расспросил, мне сказали, что за несколько месяцев до этого тебя выдали замуж на Томаса Финча, торговца рыбой с Паддинг-лейн.

Сердце у меня разрывалось, потому что я все свои надежды возлагал на этот брак, ведь у меня не было ни семьи, ни друзей, ни дома. Кроме того, выдумки мистера Толливера разнесли на клочки мою старую веру в непорочную религию, я не знал, что и думать, но, поскольку я, надо полагать, был проклят и обречен гореть в аду, меня это не заботило или не слишком. Вот так души и гибнут. У меня, правда, было золото: если оно у кого есть, друзья любого сорта всегда найдутся. Много недель я бесчинствовал, Нэн, даже на стану и не хочу рассказывать, какие мерзости я творил тогда, но однажды утром проснулся в Плимуте в постели какой-то девки, а в кошельке осталось лишь несколько монет. Среди моих собутыльников был человек по имени Крэншоу, он называл себя джентльменом удачи, что означало контрабандист. Он говорит, ты отважный парень, Дик, знаешь всякие хитрости, пошли со мной, будем богатеть вместе, добывать на море золото, девок и вино. Так мы некоторое время и делали. Но вот беда: этот Крэншоу любил выпить, работал плохо, был груб, хвастался в тавернах, и в результате однажды ночью береговая охрана схватила нас, заковала и бросила в Тауэр.

Спасибо мистеру Гастингсу, он пришел навестить меня и говорит, тебя, парень, ждет веревка, и ничто тебя не спасет, как поймали вас с добром, а пошлина за него не плачена, какой же ты дурак, почему не пришел ко мне, разве я не дал бы тебе работу? Мне стало ужасно стыдно, что я опустился так низко. Хорошо хоть, я снова стал молиться, чего не делал уже давно, и это давало мне успокоение. Я думал, Бог милостив, вдруг Он спасет даже такого, как я, ведь Христос пришел в мир спасать грешников, а не праведников.

Теперь, Нэн, ты знаешь все или почти все, и писал я это для молодого Ричарда, желая по-отечески поговорить с ним из могилы: но теперь я расскажу то, чего никто не знает. Из всех, кто был там, я один живой. Одним утром я лежал на грязной соломе в кандалах и думал, насколько лучше было бы, если бы меня заковали ради Господа, а не потому что я стал вором и мошенником. Тут заходит стражник и говорит, эй, поднимайся. Снимает кандалы, приносит воды помыться, новую одежду, подстригает мне бороду. И делает знак рукой, иди, дескать, за мной. И вот я в маленькой комнате в Белой башне, на полу свежий тростник, горит жаркий огонь, стол, кресла, еда на столе, вино в чашах; и незнакомый человек говорит, садись, ешь.