"Четвертый раунд" - читать интересную книгу автора (Шоцикас Альгирдас Стасевич)

ДУЭЛЬ

Но все это — Юрченко, Навасардов, Линнамяги, Перов — являлось лишь подступами к главному, к спору, который уже завязался между мной и первой перчаткой страны, Николаем Королевым. И третья наша с Королевым «дискуссия», как я рассчитывал, должна была состояться на ринге XV юбилейного первенства Советского Союза.

В начале июня 1949 года в Каунас съехались 260 лучших боксеров страны и несколько десятков тысяч болельщиков и любителей бокса. Личное первенство решено было проводить по двум группам; в одной участвовали мастера и перворазрядники, во второй — боксеры второго разряда. Это давало возможность наиболее полно представить на каунасском ринге всю девяностотысячную армию рыцарей кожаной перчатки.

В городе в эти дни, казалось, говорили только о боксе. Каунасская газета «Тарибу Лиетува» целиком отдала свои страницы под спортивные обзоры и выступления знаменитых мастеров ринга. Гостиницы давно были переполнены, а в город продолжали прибывать все новые и новые группы болельщиков — из Вильнюса, Шяуляя, Мариамполе, Кайшадориса, одним словом, со всех концов Литвы. Бокс в республике всегда считался одним из самых популярных видов спорта: статистика отводила ему третье место — сразу после футбола и баскетбола.

Утром в день начала соревнований городской транспорт работал преимущественно в одном направлении — к горе Витаутас, где размещался огромный спортзал Литовского института физкультуры. Флаг открытия XV юбилейного первенства поднял под гром аплодисментов десятков тысяч любителей бокса абсолютный чемпион страны Николай Королев.

Особый интерес зрителей, естественно, вызывали поединки, в которых участвовали литовские боксеры.

Начали они неплохо. В первой же паре боксер наилегчайшего веса, представитель литовского общества «Жальгирис», Куликов добился победы у своего соперника из Молдавии. Вслед за ним выиграли по очкам средневес Мицкявичус и полутяжеловес Рудис. Всего за первый день в двенадцати проведенных на обоих рингах поединках боксеры Литвы одержали восемь побед.

В тяжелом весе сюрпризов не было. Королев уверенно сломил сопротивление армянского тяжеловеса Ахумяна, заставив того отказаться на четвертой минуте от продолжения схватки. Анатолий Перов вновь выиграл по очкам у Навасардова. Мне также удалось добиться решительного преимущества в бою с чемпионом Российской Федерации Шалаевым: рефери после двух нокдаунов прекратил бой в начале второго раунда.

На другой день Королев в том же стиле провел свой второй бой с чемпионом Вооруженных Сил Додельцовым. Проведя сразу же после удара гонга несколько коротких, но мощных атак, Королев совершенно деморализовал своего противника и уже на второй минуте послал его боковым в голову в нокаут. А в «Тарибу Лиетува», как бы в пояснение к этим двум боям, появилась статья Королева «Использование удара».

«Решительная победа невозможна без наступления, — писал он в ней. — Наступательный бой должен быть маневренным. Уметь нащупать слабое место в защите противника путем маневров и обманных движений — значит заставить его раскрыть защиту и тем самым открыть путь для своего удара. В тех случаях, когда удар достиг цели, но не привел к ожидаемому результату — чистой победе, следует без спешки выбрать уязвимое место для последующего удара и наносить удары в ходе преследования, пока противник не будет побежден или не откажется от боя».

Именно так и поступал сам Королев. Шел вперед, атакуя своих соперников из любых положений и непрерывно нанося мощные удары с обеих рук, а те либо валились на брезент, либо их секунданты выбрасывали на ринг полотенце.

Статья была опубликована под рубрикой «Советы мастера», но беда заключалась в том, что воспользоваться этим советом могли, кроме самого автора, лишь очень немногие боксеры. За тактической простотой боевой манеры Королева скрывалось огромное мастерство и тонкая, разносторонняя техника. Без них о подобной тактике нечего было и мечтать.

Об этом в следующем номере газеты, под той же самой рубрикой, категорично высказался ветеран советского бокса, заслуженный мастер спорта Яков Браун. Анализируя бой одного из многочисленных подражателей королевскому стилю москвича Леонида Козлова, который, стремясь закончить схватку нокаутом, но не обладая опытом и искусством своего именитого учителя, ввязался в откровенный обмен ударами, Браун писал: «В результате получилась рубка, бой по порочной системе «чья голова крепче». Оба боксера «плавали», оба получали удары, которых можно бы избежать, и во втором раунде Козлов, нарвавшись на встречный удар, оказался на полу. Исход поединка решило не мастерство, а случайность». Разобрав далее еще несколько аналогичных боев, Браун закончил лаконичным, но весьма вразумляющим наставлением: «Боксеры, стремящиеся закончить бой решающим ударом, должны прежде суметь заставить противника раскрыться и не надеяться, что это удастся сделать в момент обмена ударами».

Дополнение Брауна к статье Королева явилось весьма существенным, но на стороне абсолютного чемпиона страны стояла его собственная практика, которая оказывала на многих боксеров гораздо более сильное влияние, чем любые, самые бесспорные теоретические выводы и обобщения. Рубки на обоих рингах было хоть отбавляй. Более сорока боев, например, закончилось рассечением бровей; хватало с избытком и других травм. Но общий уровень мастерства на каунасском первенстве оказался тем не менее достаточно высок — это в те дни отмечали все спортивные обозреватели.

Добились крупного успеха и наши литовские боксеры. Забегая вперед, скажу, что они, набрав, как и сборная Латвии, 25 очков, заняли в командном зачете шестое место.

Заслуженный мастер спорта Виктор Степанов посвятил им в своей обзорной, подводящей итоги первенства статье специальные строки. «В заключение отдельно хочется сказать о боксерах Литовской ССР, — писал он. — Сборная Литвы выступила дружным, хорошо подготовленным коллективом. Те времена, когда команда Литовской ССР с разгромным счетом 0:8 проиграла команде Москвы, прошли. Техника, физическая и морально-волевая подготовка боксеров Литвы заметно выросли. Сейчас команда прочно находится в десятке лучших страны. Такие боксеры, как мастера спорта Шоцикас, Серапинавичус, Гроховский и Шнейдеманс, являются достойными противниками признанных мастеров кожаной перчатки. Второй тяжеловес Советского Союза А. Шоцикас заметно вырос в технике бокса, стал более подвижен, разнообразен. Безусловно, лишь он один может оказать достойную конкуренцию чемпиону СССР, заслуженному мастеру спорта Н. Королеву».

Но все это было позже. А пока бои на каунасском ринге продолжались, и будущим победителям предстояло еще доказать право на звание первых перчаток страны. Что же касается тяжелого веса, то оценка Степанова оказалась и вовсе преждевременной — каунасский ринг так и не выявил ни первого, ни, как выразился Степанов, «второго тяжеловеса». Вышло так, что советский бокс в том году вообще остался без чемпиона в этой весовой категории.

Королев, вынудив своего третьего противника, украинского боксера Федяева, отказаться после первого раунда от продолжения схватки, вышел в финал. Мне это тоже удалось. Победы над Мартином Линнамяги и Анатолием Перовым обеспечили мне возможность попытаться завоевать золотую медаль чемпиона Советского Союза.

— Дело за малым: убедить Королева, что для тебя эта медаль важнее. И по возможности, не словами, а как принято говорить в боксе, с помощью жестов, — пошутил, напутствуя меня, Огуренков. — И не старайся закончить бой в первом же раунде, это может создать неправильное впечатление!

— Двигайся! Твоя победа не в руках, а в ногах, — сказал Мисюнас.

— Ни пуха ни пера! — пожелал Заборас.

И вот мы с Королевым снова вместе на ринге. Это наша с ним третья встреча.

Все как обычно. Судья скороговоркой произносит знакомую формулу боя, быстро отступает в сторону. Глухо звучит гонг. И «живой танк», по выражению Пастериса, начинает неотвратимо двигаться на меня. Движения Королева по-прежнему скупы и неторопливы, левая рука опущена ниже резинки длинных, до колен, по тогдашней моде, трусов, бритая крупная голова, как всегда, открыта, будто специально поджидая удара… Но я не забыл Тбилиси и отступаю назад, ограничиваясь пока одиночными прямыми правой.

А вот и атака! Два подряд быстрых боковых левой — до самого последнего мгновения не разберешь, то ли финты, то ли настоящие удары — и Королев входит в ближний бой, чтобы развить атаку своими знаменитыми сериями по корпусу. Но я настороже. Отхожу назад, нанося ответный удар правой в голову.

Дистанция восстановлена. Противника это явно не устраивает. Несколько энергичных, наслаивающихся одна на другую атак! Но меня вновь выручает мой верный конек — быстрая реакция и подвижность. Прав Пастерис, тысячу раз прав: ноги и еще раз ноги! Ни один из ударов Королева пока не прошел; мне же несколько раз удалось удачно контратаковать левой. Удары легкие, но очки за мной.

Королев, видимо, что-то опять задумал. Наступает, но в ближний бой не рвется — финтит корпусом и левой. Холодные серые глаза неотрывно смотрят мне прямо в зрачки. И вдруг их взгляд сорвался и скользнул куда-то вниз; не раздумывая, чисто автоматически, я молниеносно опустил локоть. Это было сделано вовремя. Мощный боковой Королева обрушился на меня, прижав мой локоть к солнечному сплетению. Упусти я мгновение, и мне бы несдобровать. Крюк правой зародился из самого невероятного для удара положения. А ощущение такое, точно двинули под ребра поленом… От последовавшей за ним стремительной серии я вновь избавляюсь быстрыми отходами назад, подкрепленными сдерживающими прямыми правой.

Гонг, возвестивший конец первого раунда, прервал бурную атаку Королева.

— Пока хорошо! Инициатива его, очки за тобой, — быстро бросил мне Огуренков, закручивая надо мной полотенце. — Старайся чаще контратаковать. У тебя это сейчас получается.

Раундом я и сам был доволен. Впервые мне удалось в течение целых трех минут не пропустить ни одного из сильных ударов Королева. А ведь он атаковал почти непрерывно.

Неужели не выдохся? Неужели не устал? Я взглянул в противоположный угол: у моего соперника спокойное, словно высеченное из каменной глыбы лицо, дышит ртом, грудь вздымается высоко, но это ни о чем не говорит, — кто из боксеров не старается как можно лучше провентилировать в перерыве легкие! Дыхание в бою — половина дела.

Второй раунд. Королев, будто первого не было, прямо из своего угла устремляется через весь ринг ко мне. Мои прямые правой на этот раз его не останавливают — он принимает их на лоб; и тут мне приходится туго — меня несколько раз встряхивает от увесистых ударов снизу и сбоку. Надо вырываться из ближнего боя. Бью вразрез левой, делаю шаг в сторону и еще раз слева, боковым… Достал! Вижу, как дернулась голова противника. Только бы мне не упустить момент: правой в голову, еще раз боковым, а теперь прямой левой в… От встречного удара потемнело в глазах; отскакиваю вслепую назад и натыкаюсь лопатками на канаты: Королев, нагоняя, уже развернулся в длинном — от бедра — убийственном свинге… Ух, кажется, обошлось. В последнее мгновение успел нырнуть под перчатку; тут же вхожу в клинч и без зазрения совести крепко обхватываю противника обеими руками.

На трибунах оглушительный свист. Расходимся по команде рефери «брэк», и Королев, не теряя ни мгновения, снова бросается в атаку. Отскакиваю назад — раз, другой… При очередном отходе сильно попал правой прямо в подбородок. Королев вроде бы временно стих; ему надо восстановить растраченные в яростных вспышках силы. Мысленно перевожу дух: прав Пастерис, прав Огуренков — ноги, тысячу раз ноги! Но ведь Огуренков советовал еще и контратаковать, говорил, что у меня сегодня хорошо получается… И вдруг, неожиданно для себя, я сам бросаюсь в атаку. Для Королева это, кажется, тоже сюрприз. Он, конечно, верен себе и, хотя явно устал, не пытается уклониться, наоборот, упрямо идет навстречу. Впрочем, чему удивляться — никто никогда не видел, чтобы он отступал. Лучше умрет, чем сделает шаг назад.

Успеваю достать его очень сильным боковым слева. Что он, в самом деле, из камня, что ли? Скольких я уже посадил этим боковым, а ему хоть бы что. Снова атакует…

Гонг.

— Раунд твой! — говорит Огуренков. И мне почему-то кажется, что он сейчас засмеется. Но он не смеется. Он крутит и крутит полотенцем. Крутит и опять говорит: — Раунд твой!

Что, интересно, сейчас думает Заборас? Но мне некогда отыскивать его глазами, спрошу после боя. А сейчас — дышать, дышать, дышать… И почему люди не стремятся дышать всегда полной грудью? Они даже не замечают своего дыхания, не обращают на него внимания, плюют на него… А как это здорово, когда есть несколько секунд передышки, и ты можешь глотать, втягивать в себя литрами живительный, возвращающий силы воздух!

А Огуренков все крутит и крутит полотенцем. И я дышу, дышу…

Третий раунд начинается в обоюдной атаке. Но я не зарываюсь. Я не забыл Тбилиси: хрящ у меня сросся, и нос, как обещал Пастерис, стал почти лучше прежнего, но все-таки я помню Тбилиси. Я атакую, но не зарываюсь. Несколько быстрых ударов и сразу отхожу. К моему удивительному противнику, который не знает, что такое сделать шаг назад, нельзя привыкать. Его надо уважать; яростно, до самозабвения уважать; уважать каждый миг, каждую секунду, уважать и стараться держать на дистанции. В ближнем бою он может сломать не только нос, но и ребра, а может даже целиком всю грудную клетку… Мне вдруг почему-то становится весело; я мокрый, как мышь, дышу, как паровоз, едва таскаю свои знаменитые — сверхбыстрые и сверхподвижные — ноги по рингу, но в то же время чувствую, что мне почему-то становится весело. Этого, конечно, никто не увидит, физиономия у меня вся в пятнах от пропущенных ударов, и улыбки, разумеется, на ней не найти — мое веселье спрятано где-то глубоко внутри, но я его все же чувствую. Неужели я выигрываю бой?

На трибунах стоит сплошной рев, большинство болельщиков еще в первые секунды после гонга вскочили на ноги и теперь уже не сядут до самого конца. Я твердо знаю: не сядут. Но не надо отвлекаться, не надо забывать про ноги; это мне только кажется, что я их едва таскаю, на самом деле они еще в полном порядке, они по-прежнему вовремя уносят меня из-под сокрушительных ударов противника. Но и я не остаюсь в долгу, я тоже отвечаю на удар ударами, и они проходят, эти удары, они достают цель — печень, солнечное, подбородок… Это неплохие удары, они приносят очки; жаль только, что действовать в основном приходится правой рукой. А я левша. Вот бы и ударить левой. Но левой трудно, за моей левой противник неусыпно следит… На удары справа ему, видно, наплевать… Что ж, дело его. Судьи на это смотрят иначе, у них другое мнение на этот счет.

А вот, наконец, прошел и прямой левой. В корпус. Внешне на Королева и это не действует. Но там посмотрим… Да, сегодняшний бой не похож ни на тот, что был в Риге, ни на тот, что в Тбилиси. Королев не только нападает, теперь ему приходится и обороняться. Активная оборона, но все-таки оборона. А главное, я не иду на поводу, не мотаюсь у него на привязи. В выгодный ему ближний бой он проходит все реже и реже, да и выходить из него без особых потерь я, кажется научился. Основное, не допускать встречного боя, тут против него долго не выстоишь. Не таких с ринга на руках выносили…

Бросаю мгновенный взгляд на часы — осталось меньше минуты. Теперь нужно выложиться до конца, не жалеть сил — нужна концовка. А есть что выкладывать? Остались ли силы?

И вдруг я чувствую, что совсем выдохся, что вот-вот свалюсь с ног без всякого удара. Неужели не дотяну?.. И тут где-то в глубине сознания опять вспыхивает острый огонек какого-то сумасшедшего веселья; оно, я чувствую, граничит с отчаянием, но оно помогает мне.

Гонг застает нас в обоюдной атаке. Я опускаю руки, делаю шаг в сторону и чувствую, что сейчас заплачу…

— Бой твой! Твой! — кричит мне прямо в ухо откуда-то появившийся возле канатов Пастерис. Лицо его сияет, и, выталкивая меня на центр ринга, где уже поджидает, чтобы объявить победу, рефери, снова кричит мне вслед: — Ты выиграл!..

И судья поднимает вверх руку Королева.

Не знаю, сколько прошло времени, пока наконец не утихомирились трибуны. Зрители словно с ума посходили. Грохот и свист стоял такой, что у меня до сих пор начинает ломить в ушах от одного воспоминания.

Решение судей было в конце концов отменено. Звание чемпиона решили не присуждать никому — ни мне, ни Королеву, а личное первенство назначили, по указанию Всесоюзного комитета по делам физкультуры и спорта, разыграть заново. Это было беспрецедентное в истории бокса решение.

Кажется, больше всех тогда огорчился Заборас. По-моему, даже больше меня самого. Я, в отличие от него, не был так уверен в своей победе. Бой был равным — вот все, что я твердо знал, и этого для меня, в общем, было достаточно.

Иначе отнесся к делу Огуренков. Не вдаваясь в излишние обсуждения, кто же все-таки выиграл — второй бой сам покажет! — он просто сказал, что я на этот раз оказался на высоте, и подробно объяснил, почему так считает.

— Не уступил инициативу — раз. Не ввязывался в рубку — два. Мешал работать Королеву в ближнем бою — три. С умом пользовался собственными ногами — четыре. И наконец, самое главное — дрался не вслепую, а в рамках намеченного тактического плана — пять… Словом, молодец! Готовься к матчу в Московском цирке.

Матч, который должен был наконец выявить в тяжелом весе чемпиона 1949 года, получил наименование турнира четырех сильнейших и состоялся в самом конце декабря, накануне нового, 1950 года. Победу вновь отдали Королеву, и на этот раз окончательно, но я знаю, что этот бой оказался для него самым трудным. Гораздо труднее, чем в Каунасе. Позже сам Королев так отзывался о нем: «За всю спортивную жизнь у меня не было боя столь сложного, столь драматического, чем этот бой с Шоцикасом, — писал он в своей книге. — Сравнивая как-то бой с шахматами, я говорил о постоянной, скрытой опасности внезапного мата в партии на ринге, так сказать, при всех фигурах на доске. Нечто подобное получилось в нашем с ним поединке. Сложный бой!»

И для меня он оказался не проще. И я до сих пор не знаю, кто же из нас тогда выиграл. Думаю, что скорее всего никто. Бой оказался исключительно ровным, но в боксе, как известно, ничьих не бывает. Хватит и той, что была в Каунасе.

В Москве все вышло иначе.

Во-первых, Королев, которого за последние десять лет никто ни разу не видел на полу, оказался в нокдауне. Это произошло в середине первого раунда.

Начал его Королев настолько стремительно и зло, что я сразу понял, как не понравилась ему наша предыдущая встреча. Он явно собирался отыграться за прошлое. Остановить я его не смог, и схватка завязалась на короткой дистанции. Я буквально утонул в шквале ударов. Было бы бессмысленно с моей стороны поддерживать этот бешеный темп: мастерство соперника в ближнем бою тотчас же не замедлило бы сказаться. В глухую я не ушел, но защищался как мог энергично. В общем, удалось выбраться из передряги более-менее благополучно; тяжелых ударов во всяком случае я не пропустил. Получилось и с ответными: два-три моих боковых дошли до цели.

К середине раунда Королев несколько умерил пыл. И не мудрено. После той бури, которую он только что устроил, иной не отдышался бы и за несколько минут. Королеву хватило секунд двадцать; очередная бурная атака показала, что энергия противника вполне восстановлена. Но меня это не смутило — к феноменальной выносливости Королева все давно привыкли; я продолжал в прежней манере: отходы назад и в стороны, уклоны, нырки, ответные удары правой — не сильные, не частые, но зато точные.

Могло показаться, что я безнадежно проигрываю; по крайней мере, так считала публика — я слышал шум на трибунах, знал, что многие болельщики уже повскакали со своих мест. Но я не проигрывал. Впечатление со стороны порой обманчиво. Особенно на неискушенный взгляд. Неудержимый натиск Королева, его яростные, непрекращающиеся атаки неотразимо действовали на зрителей, создавая иллюзию, будто противник вот-вот рухнет, погребенный под вихрем ударов.

Однако тяжелые удары Королева чаще всего не достигали цели, попадая то в плечи, то по локтям, то в подставленные перчатки. И сам Королев, в отличие от зрителей, разумеется, это видел. То, что ему никак не удавалось сломить мое сопротивление, явно его раздражало. Но он был не из тех, кто поддается эмоциям, позволяет чувству взять над собой верх. Он был настоящий боец и настоящий боксер. Если он и испытывал ярость, то никогда не позволил бы ей вырваться наружу; она полыхала где-то в глубине сознания — холодная, зоркая и оттого втройне грозная; она возбуждала, как допинг, высвобождала, как это бывает при стрессе, резервные силы, но вместе с тем она не ослепляла и не обезоруживала, толкая на необдуманность или неосмотрительность. Королев работал жестко, может быть, жестче, чем обычно, но оставался самим собой — хладнокровным, трезвым, беспощадным.

И когда мне удалось достать его боковым левой, это не было с его стороны ошибкой: просто на этот раз я переиграл его и оказался быстрей. Он только что провел серию, завершив ее сильным ударом в голову — я ждал его, этот удар, и, нырнув под руку, ответил молниеносным встречным. Королев оседал на пол медленно, будто сомневаясь, правильно ли он делает, будто еще не поздно передумать и, приостановив усилием воли падение, остаться на ногах. Но так только казалось. Удар пришелся точно в подбородок, и действие его уже невозможно было преодолеть. И все же Королев не упал, как обычно падают от подобных ударов — лицом в брезент; его могучие руки не подломились, и он, опустившись на колени, тяжело уперся перчатками в пол.

Виктор Михайлов — когда-то извечный его соперник на ринге, а теперь судья — открыл счет.

Зрители вскочили с мест и, ошарашенные случившимся, молча уставились на ярко освещенный квадрат ринга. Большинство из них еще не успело осознать, что, собственно, произошло. Под куполом цирка, только что сотрясавшегося от шума и криков, наступила короткая тревожная тишина, которую разрывал лишь резкий голос Михайлова, отсчитывающего секунды.

Королев встал на счете «четыре». Встал тяжело, но решительно. Он не захотел подождать до восьми, хотя несколько лишних секунд могли помочь ему прийти в себя. Тогда нокдаун считали только до тех пор, пока боксер касался брезента хотя бы одним коленом. Состояние грогги в счет не шло. Но Королев остался верен своему характеру и не пожелал воспользоваться передышкой.

Я по себе знал, что он сейчас испытывает, и отдал в душе дань его мужеству. Но на ринге нет места для сантиментов: бой есть бой, и сущность его всегда одна — сломить любой ценой сопротивление противника. Иначе он это сделает вместо тебя. И я, разумеется, бросаюсь в атаку. Ситуацию надо использовать до конца.

Королеву сейчас приходится туго. Он все еще оглушен: движения его чуть скованны, руки утратили привычную быстроту и точность — в мозгу, видимо, еще не осело взорвавшееся от удара облачко белесого тумана, заволакивающее и притупляющее сознание. Но Королев и не помышляет о том, чтобы уйти в глухую защиту, он даже не старается войти в клинч; все, что он себе позволил, — это поднять руки и прикрыть подбородок перчатками. Но и одного этого оказалось достаточно, чтобы потрясти воображение болельщиков: репутация несокрушимости Королева давно обрела характер незыблемой истины, и никому просто в голову не приходило, что он может изменить своей прославленной манере встречать удары либо плечом, либо движениями туловища. Его неизменный принцип: руки — не для защиты, а для нападения, был общеизвестен.

И вот теперь ему пришлось от него отступиться. Странно было видеть Королева в закрытой, сгруппированной стойке. Такого еще никогда не случалось. Хотя, если говорить вообще, ничего особенного здесь не было: боксеры, приноравливаясь к обстоятельствам боя, нередко изменяют характер стойки. Вся штука в том, что речь шла не о ком-нибудь, а именно о Королеве. Его авторитет как бы исключал аналогии.

Раунд кончился в мою пользу.

Сидя в своем углу, я видел, как секундант Королева, один из самых известных в прошлом боксеров — Константин Градополов, что-то торопливо говорил, подчеркивая слова энергичными взмахами ладони. Королев коротко взглянул в мою сторону и кивнул. Пытаться разгадать смысл пантомимы явно не стоило. Она могла означать что угодно. В том числе и то, что я, чтобы закрепить успех, непременно стану наступать и тут-то меня как раз и следует ловить на удар. Последнее, кстати сказать, было наиболее вероятным. Но если и так, если даже я угадал, что другое мне остается делать? Атаковать я, разумеется, буду. В кои-то веки удалось послать Королева в нокдаун! Глупо не попытаться воспользоваться случаем, не попробовать выжать из него все, что можно. Тем более что, если упустить время и дать противнику окончательно прийти в себя, вторично надеяться на такую удачу вряд ли придется…

Тогда я не подозревал, что именно на подобный ход рассуждений рассчитывали противник со своим секундантом. Они знали, что молодость нетерпелива и часто выдает желаемое за действительное. Ничто не вынуждало меня отказываться от первоначальной, уже принесшей свои плоды тактики: вести бой на контратаках, максимально используя свое преимущество подвижности и быстроты передвижений на ринге; ничто, кроме собственного легкомыслия. Мне хотелось думать, будто противник почти сломлен и атаковать сейчас — лучшее средство, чтобы закрепить успех и добиться победы; мне хотелось так думать, и только поэтому я думал именно так, а не иначе. А то, что удачу принесла не тактика натиска, а тактика маневра и контратак, — об этом я старался не вспоминать. Какой смысл держаться за старое оружие, если оно уже сделало свое дело и теперь можно воспользоваться новым, более эффективным и действенным? А главное, более эффектным и желанным…

Конечно, понять меня было нетрудно. Просто мне очень хотелось выиграть бой. Прежняя тактика побед пока не принесла, а новая вселяла надежду. Особенно теперь, после того как противник побывал в нокдауне и, следовательно, утратил в какой-то мере боеспособность.

Однако беда заключалась как раз в том, что из этого ровно ничего не следовало. И, надо отдать должное Королеву, разубедил он меня весьма быстро.

Второй раунд начался совсем не так, как я предполагал. Я просто не успел ничего сделать. Королев ринулся на меня сам, ринулся столь стремительно, будто никакого нокдауна не было, и он только начинал бой. Королев не просто атаковал, он шел напролом, взрываясь раз за разом бурными многоударными сериями; энергия в нем клокотала, как в паровом котле, в котором до конца перекрыли клапан, и этот чудовищный по силе натиск невозможно было ничем остановить. Впрочем, я и не собирался этого делать. Помня о решении, только что принятом мной в перерыве, я не хотел от него отступаться и переходить в оборону: на атаки я отвечал атаками же. Рубка шла на всех дистанциях, включая и ближний бой, — я уже не пытался его избегать. По рингу метался какой-то сплошной вихрь из ударов: оба мы били из всех, подчас просто из немыслимых положений, но перевеса пока не добился никто.

На трибунах творилось что-то невероятное. Решив поначалу, что Королев наконец-то нашел в моем лице достойного соперника, и видя, что в конце первого раунда игра пошла в одни ворота, большинство болельщиков поторопилось предсказать чемпиону страны поражение. Но второй раунд всех буквально ошарашил: Королев, развив с первой же секунды чудовищный темп, как нельзя более убедительно показал, что в архив его списывать явно рано. Его мужество, его упорство и стойкость могли хоть кого привести в восхищение, и ценители бокса отдавали сейчас ему должное: стены цирка, казалось, вот-вот не выдержат и рухнут.

Королев, разумеется, по-прежнему работал в своей обычной открытой стойке. Видимо, решил, что игра не стоила свеч, а, вероятнее всего, сказался его кремневый характер — во всяком случае, эта минутная его слабость никогда больше уже не повторялась. Удары он, правда, пропускал сейчас чаще обычного, но внешне они не оказывали сколько-нибудь заметного действия: натиск ничуть не слабел, а, казалось, усиливался от минуты к минуте.

В середине раунда я вновь попробовал перевести бой на дистанцию, чтобы попытаться улучшить момент и провести решающий удар левой. Несколько секунд я обрабатывал противника на расстоянии, тщательно готовя удар. И тут Королев внезапно снова прошел в ближний бой и, пока я пытался разорвать дистанцию, успел обрушить на меня одну из своих самых убийственных серий боковых по туловищу. Я отскочил, но было уже поздно. Короткие мощные удары в печень и в область сердца сказались через десяток-другой секунд: дыхание стало прерывистым, а тело и руки налились свинцовой усталостью. Королев действовал, как всегда: дождавшись, когда я в разгаре атаки ослабил защиту корпуса, он молниеносно сблизился и не медля пустил в ход свою тяжелую артиллерию. Конечно, он рисковал и мог нарваться на сильный встречный, но подобная угроза, конечно, не могла сорвать его замыслов: риск всегда был его стихией.

Теперь мы как бы поменялись ролями. Теперь уже я искал передышки, а Королев нападал, не давая мне восстановить силы. Удары по корпусу — штука коварная. Внешне они неэффектны, и зрители их часто не замечают, но тому, кто их пропустил, от этого, конечно, не легче. Через какое-то очень короткое время боксер вдруг скисает прямо на глазах. Только что он царил на ринге, быстро и энергично двигался, осыпая противника градом ударов. А теперь — хотя, казалось бы, ничего не случилось, — движения его резко замедлились, атаки стали неточными и вялыми, удары запаздывают, попадают в воздух; а вот он отвернулся в сторону и сплюнул себе под ноги капу… Выплюнутая капа — верный и бесспорный признак, что дыхание окончательно сбито, а значит, и силы тоже на исходе.

Капу я не сплюнул — резиновый загубник, предохраняющий губы от рассечений, в те времена был еще редкостью, и большинство боксеров привыкли обходиться без него, — но воздуха легким явно не хватало. Дышал я часто и всей грудью. Противник мой, разумеется, это отлично видел и делал все, чтобы не дать мне перевести дух. Учить его, как это делается, не приходилось. Королев был великим мастером по этой части. Он буквально прилип ко мне и не отпускал от себя ни на шаг. Отяжелевшие ноги лишили меня главного преимущества — подвижности, и теперь я был всецело в его руках. А они, эти могучие руки, работали сейчас в полную силу, и мне с каждой секундой все труднее становилось сдерживать их натиск: короткие, без замаха, удары снизу и резкие хлесткие хуки все чаще и чаще пробивали защиту, обмолачивая, как цепами, мои бока, грудь и живот. В горле стало сухо, воздух врывался в легкие с хрипом и свистом, сознание заволакивала тупая, тяжелая боль… Вот оно, возмездие за легкомыслие! Хотел добить противника, а вышло, что добивают самого… Надо как-то продержаться до конца раунда, надо разорвать дистанцию…

Но дистанцию мне разорвать так и не удалось. Ее разорвал лишь удар гонга.

— Раунд ничейный, — сказал Огуренков, принимаясь за свою обязанность секунданта. — Думаю, что ничейный. В первой его половине ты был лучше. Значит, первый за тобой, во втором — ничья. Теперь дело за концовкой…

Да, дело за концовкой. Только вот где взять на нее силы? Грудь, казалось, вот-вот взорвется и разлетится на мелкие куски. Воздуху, воздуху, воздуху!.. И вдруг в нос ударило чем-то острым и резким, дыхание совсем перехватило, а из глаз покатились крупные слезы — Огуренков смочил край полотенца нашатырем.

Сознание сразу прояснилось, и дышать стало легче. Я вновь услышал скороговорку Огуренкова:

— …опережать. Он тоже устал. Старайся опережать!

Какое тут, к черту, опережать, подумал я, согласно кивая в ответ головой — пусть Огуренков успокоится, пусть не мешает дышать; какое, к черту, опережение, когда я того и гляди свалюсь с табуретки! Сейчас бы добраться до раздевалки, лечь, вытянуть ноги и закрыть глаза, и ждать, когда отпустит эта проклятая боль в боку и в животе, когда перестанет царапать и раздирать грудь, а потом напиться холодной, со льдом воды, одеться и поскорее убраться куда-нибудь подальше, все равно куда, лишь бы подальше, лишь бы не видеть больше ни Огуренкова с его нашатырем и дурацкими советами, ни орущих на трибунах зрителей, ни этого проклятого залитого безжалостным светом ринга, где из тебя выколачивают душу, будто пыль из старого ковра…

Но я знал, что никуда не уйду, что сейчас эта короткая и вместе с тем бесконечно долгая, растянутая чуть ли не в вечность минута передышки пройдет, и я вновь окажусь посреди ринга, вновь стану принимать и наносить удары, бить сам и получать сторицей в ответ. Таков бокс, и он, ей-богу, прекрасен…

Удар гонга бесследно смыл все эти и все другие мысли, сохранив в сознании лишь одно: Огуренков, конечно, прав, Королев тоже устал, и нужно попробовать работать на опережениях.

Поначалу у меня это получилось. Несколько раз мои прямые правой оказались быстрее, и очков прибавилось. Но когда на ринге Королев, торопиться с выводами не стоило. Я это хорошо понимал и не обольщался на свой счет. Дело решат не эти удары, до конца раунда еще далеко…

Однако бой едва не кончился для меня гораздо раньше.

Забегая вперед, хочу сказать, что, сколько бы раз я ни встречался с Королевым, привыкнуть к нему я так и не сумел, никогда не переставая удивляться его нечеловеческому упорству. Он всегда и во всем шел до конца, никогда не утрачивая своей безграничной способности искать возможность переломить бой в свою пользу, искать каждый миг, каждую секунду, искать вплоть до последнего удара гонга.

И тогда его тоже ничуть не обескуражил тот факт, что за минуту перерыва между двумя раундами мне удалось восстановить силы, восстановить настолько, что я оказался в состоянии не только продолжать бой, но и нападать, и даже опережать противника. Королев отнесся к этому спокойно; просто принял к сведению — и все. Так, по крайней мере, мне тогда показалось. Но когда я окончательно осознал, что вновь стал быстрее соперника, и начал искать случай, чтобы провести решающий удар, он вдруг перестал стремиться к сближению и сам завязал бой на дистанции. Мне это было на руку. Финтя туловищем и угрожая прямым правой, я старался занять исходное положение для акцентированного бокового слева. Королев, будто облегчая задачу, сделал шаг в сторону и оказался на мгновение именно там, где мне нужно. А дальше произошло то, что случалось уже не раз и к чему я пока так и не сумел приспособиться: в тот момент, когда я уже находился в ударе и изменить ничего было нельзя, Королев молниеносно присел, подставив вместо челюсти лоб, и ударил вразрез.

Пол выскочил у меня из-под ног, прыгнул куда-то вверх, затем резко наклонился и наконец швырнул меня спиной на канаты. Пытаюсь уцепиться за них рукой, но она бессильно соскальзывает, ноги подламываются, и я валюсь ничком на брезент.

— Два… Три… — слышу я над собой голос Виктора Михайлова.

Уши будто заложило паклей, и шум трибун едва проникает в сознание, но счет я слышу отчетливо. Надо вставать… Встать! Я пытаюсь, но ничего не выходит: руки разъезжаются по хрустящему от канифоли брезенту, и я вновь опускаюсь на настил.

— Пять… Шесть… — это опять рефери. Хоть бы замолчал наконец… И что ему так неймется! Ну, лежит человек и лежит, никому не мешает… Вот полежу еще немного и встану. Пусть только пол перестанет крутиться. Крутится и крутится, точно карусель… И лежать на этом вращающемся полу, честно говоря, противно. Надо встать…

— Семь…

Я упираюсь в брезент руками и встаю на колени…

— Восемь…

Одно колено все еще касается пола…

— Девять…

Я уже опять на ногах…

— Бокс!

Вот именно, бокс, мелькает у меня в голове, и я, качаясь как пьяный, делаю шаг вперед. «Бокс, — думаю я и увертываюсь от мелькнувшей перед глазами черной перчатки. — Бокс, вот именно бокс», — повторяю я еще раз про себя, входя в клинч.

Пусть пол крутится и качается под ногами, пусть трещит и разламывается от свирепой боли черепная коробка, пусть плавают в глазах белесые клочья тумана — бокс, говорит рефери, и, значит, нужно продолжать бой. Бокс! А что, собственно, оно означает, это короткое, как удар бича, чужеземное слово, которое заставляет меня сейчас топтаться здесь, под ярким светом юпитеров и сжимать в объятиях какого-то малоизвестного мне гражданина в трусах и майке, который норовит вырваться, чтобы двинуть меня под ребра или в подбородок… Бокс! Надо будет спросить потом Забораса или Мисюнаса, они, наверное, знают… Кое-что я уже успел, впрочем, узнать и сам. Например, то — как все-таки здорово чувствовать, что ты можешь положиться на самого себя, знать, что не сдашься, что выстоишь до конца, а если и не выстоишь, если вновь свалишься на пол, то это будет не из-за твоей слабости — просто противник оказался сегодня лучше, но завтра можешь стать лучше ты сам.

Да, противник силен. Но он уже падал сегодня от твоей перчатки. Теперь настал твой черед — что ж из того! Важно, что ты не сдался и встал. Важно, что гонг застает тебя, как мужчину, в борьбе…

Я, шатаясь, иду в свой угол и не слушаю, что говорит мне Огуренков. Не все ли равно, чью руку сейчас поднимет судья в знак победы. Я знаю теперь самое главное: бой был одинаково трудным для нас обоих, и он еще далеко не кончился, этот наш затянувшийся бой.