"След Золотого Оленя" - читать интересную книгу автора (Голубев Глеб)

3

Я все-таки надеялся, что Клименко ошибается и вдруг кто-нибудь еще откликнется на передачу и принесет адрес бывшего владельца загадочного чемодана.

Правда, ожидая приятных новостей, я все же написал Казанскому обо всем, что рассказал Клименко. И опасения бывшего следователя оправдались. Прошел день, другой, третий — слабая надежда стала тускнеть и меркнуть.

Никто не приходил с радостной вестью. Звонки по телефону, правда, раздавались, но все какие-то вздорные. Несколько раз звонили просто любопытствующие и надоедливо допытывались — «поймали, наконец, жуликов, укравших из музея браслет и серьги?».

Помня совет Олега Антоновича, все эти дни я работал над статьей о находках. Слава о Матвеевском кладе уже распространялась. Дважды мне звонили из редакции журнала и торопили. Наконец, я статью послал: только факты, описание находок, никаких поспешных гипотез о том, откуда они могли попасть в Матвеевку.

А тут пришло письмо от Казанского с совершенно неожиданными вестями.

Первое, что я увидел, поспешно вскрыв конверт, оказалась какая-то фотография. Она выпорхнула бабочкой и, покружившись в воздухе, упала на пол. Я схватил ее и остолбенел: у меня в руках была фотография Золотого Оленя! Снимок был отпечатан неважно, но никаких сомнений не оставалось: совпадали в точности все детали.

Удар был сокрушительным. Выходит, наша находка вовсе не уникальна? У Золотого Оленя есть двойник?

Я лихорадочно принялся читать письмо.

«Друг мой Всеволод! Приятно известить вас: память меня не подвела. Она у меня, как вы лишний раз можете убедиться, действительно замечательная. Я отыскал двойника вашего красавца! Оказывается, он в самом деле существовал, хоть и появился на свет весьма ненадолго и при довольно темных обстоятельствах, что извиняет мою временную забывчивость.

Посылаю вам фотокопию иллюстрации со страницы 902 двадцать четвертого тома «Akad. der Wissenschaft» за 1923 год. Прекрасно понимаю, мой друг, как вы огорчены, и спешу вас тут же обрадовать, хотя мог бы поинтриговать: олень, изображенный на фотографии, — подделка! С ним связан довольно грязный скандал, историю коего, со всеми подробностями обстоятельно рассказанную в упомянутом ежегоднике, я вам сейчас изложу покороче… Итак, в кратком изложении дело развивалось следующим образом. Осенью 1921 года в Берлинский музей «явился некий господин, поставивший одним из непременных условий переговоров требование, чтобы его имя ни при каких обстоятельствах не называлось, ибо он служит только посредником» — привожу точные цитаты тех мест из статьи, которые особенно важны для наших поисков. Сей таинственный незнакомец предложил музею ни больше ни меньше как приобрести через него «у одного лица, бежавшего от ужасов большевистского террора из России», скифские драгоценности.

При вторичном визите незнакомец принес золотую бляху в виде оленя, фотографию которой я вам прислал, а подлинник, к счастью, уже надежно хранится в золотой сокровищнице Эрмитажа.

Ну, в таком солидном музее, конечно, сидели не дураки. Памятуя печальную историю с покупкой в свое время Лувром пресловутой «тиары царя Сайтафарна», оказавшейся ловкой подделкой гениального одесского ювелира Рахумовского, чиновники золотую бляху сразу не купили, хоть она им и понравилась, а потребовали оставить ее для консультации со знатоками скифских древностей. Таинственный продавец согласился — то ли из-за слишком наглой самоуверенности, то ли просто потому, что некуда было деваться.

И поначалу ему повезло! Специально собранная весьма авторитетная комиссия тщательно изучила бляху, нашла ее подлинной и уникальной, пришла от нее в полный восторг и настояла, чтобы ее непременно приобрели для музея за довольно солидную сумму в двадцать пять тысяч американских долларов.

Оленя купили и выставили в скифском зале. Но многие археологи стали выражать сомнение в подлинности бляхи, среди них и такой знаток скифских древностей, как профессор Куртвенглер. Пришлось послать оленя на повторную экспертизу новой, еще более авторитетной комиссии. В состав ее уже включили не только одних защитников подлинности бляхи, но и противников — профессора Куртвенглера и какого-то русского археолога из эмигрантов Кочановского. Комиссия под энергичным натиском профессора Куртвенглера пришла к заключению, что бляха все-таки поддельна. Смутила их все та же лосинообразность, полное отсутствие каких-либо зооморфных украшений, слишком нереалистическая, по мнению Куртвенглера, летящая поза — короче, не подходил олень под те каноны, каких придерживалась ученая комиссия. После этого бедного оленя быстренько изъяли из экспозиции и, кажется, заставили загадочного незнакомца, втравившего почтенный музей в скандальную аферу, забрать его обратно, взыскав с него, разумеется, полученные доллары.

Новую сенсацию бульварным газетам доставило вскоре неожиданное самоубийство одного из музейных чиновников. Он застрелился после того, как профессор Куртвенглер в чрезмерной дискуссионной запальчивости намекнул, будто сей чиновник признал бляху подлинной вовсе не бескорыстно…

Вот видите, оказывается, какая у нашего красавца бурная и богатая биография! Но теперь появилась новая ниточка, за которую можно ухватиться. Надо выяснить, кто же все-таки сделал столь мастерскую копию Золотого Оленя, что разоблачить подделку не сразу удалось даже опытным и весьма недоверчивым музейным специалистам.

Сначала я было погрешил на самого Рахумовского — уж больно мастерской мне показалась работа. К тому же, как вы знаете, финансировали его и занимались сбытом фальшивок печально известные темные дельцы братья Гохманы. Старший из них после скандала с «тиарой Сайтафарна», правда, отошел от преступного промысла. Но младший продолжал торговать подделками древностей, только переключился на серебряные изделия. А после революции он эмигрировал из Одессы в Берлин! Причем есть сведения, что он сумел вывезти с собой не только готовые фальшивки, но даже прихватить и мастера — одного из учеников Рахумовского, так что в Берлине он продолжал мошенническую деятельность, пока его не посадили в двадцать шестом, кажется, году.

Однако к нашему оленю ни Рахумовский, ни Гохман, кажется, не причастны. Местом их темной деятельности всегда оставалась родная Одесса.

Думается, я нашел вполне достойного кандидата в создатели копии Золотого Оленя. Его имя наверняка и вам известно (если, разумеется, вы еще не окончательно забыли мои лекции). Это известный, керченский ювелир Мирон Рачик, тоже один из наиболее способных подмастерьев знаменитого Рахумовского — создателя «тиары царя Сайтафарна». В бытность свою в Одессе Рачик даже помогал создать этот шедевр подделок. А затем перенес свою деятельность в Керчь, где был замешан в нескольких скандалах. В частности, несомненно, им был сделан серебряный позолоченный ритон в виде оленьей головы с рельефными фигурками скачущих скифов, приобретенный перед самой революцией Историческим музеем. Даже искушенные ученые не распознали ловкой подделки, хотя фигурки на ритоне так подозрительно были похожи на всадников из Куль-Обы.

Так что Рачик тоже был первоклассным мастером подделок. Он умел не только с поразительной точностью копировать древние украшения, но и придавать им старинный вид, обрабатывая специальными химическими составами (секрет которых никому не открывал), чтобы металл покрылся окислами и выглядел долго пролежавшим в земле. К тому же Рачик обычно продавал поддельную вещь не отдельно, а вместе с подлинными древностями, купленными у «счастливчиков».

И вот что любопытно: я пытался найти хоть какие-то упоминания о нем в археологических сборниках после революции, но тщетно. Он словно растворился в воздухе, не оставив следов. Такие, впрочем, не пропадают и не прекращают своей предприимчивой деятельности добровольно. Возможно, Рачик удрал во время гражданской войны за границу, увезя с собой по иронии судьбы лишь поддельную бляху, а подлинных драгоценностей по какой-то причине лишившись. Вполне возможно, их у него украли, как предполагает ваш следователь. Так что последняя ставка у него была на поддельную бляху. Он и попытался ее продать в Берлинский музей. А потом, после разоблачения, все же сбагрил какому-то простаку-любителю, чтобы приобрести первоначальный капитал и с его помощью начать заново темную деятельность в Европе или даже в Америке — уже, разумеется, под иным именем.

Поищите в Керчи. Там старики живут долго, и наверняка среди них должны найтись те, кто еще помнит Рачика. Возможно, кто-нибудь и продолжал с ним поддерживать связь, когда он уехал за границу, так что вдруг удастся отыскать следы Рачика в Европе или за океаном. Попросите помочь вам этого следователя. Он мне кажется человеком весьма толковым и, главное, знающим секреты потайных мирков многопрославленного древнего града Корчена.

Только торопитесь! Последние представители профессии «счастливчиков» быстро вымирают и скоро станут столь же легендарны, как и мамонты. А я попробую написать друзьям в Берлин — возможно, они смогут разузнать что-нибудь еще о таинственном продавце поддельного двойника нашего Золотого Оленя. Может, в полицейских архивах о нем сохранились какие-то сведения?

И еще помните, что весна неуклонно приближается и торопит собираться в дорогу, на раскопки!»

Нет, тут без Андрея Осиповича мне явно было не обойтись! И я немедленно позвонил ему по телефону, номер которого он мне, прощаясь, записал, и попросил его зайти в музей.

— А что случилось? — поинтересовался он.

— Надо с вами посоветоваться. Но это не для телефонного разговора.

Видимо, я заинтриговал Андрея Осиповича. Через час он был в музее.

— Мирон Рачик? — задумчиво переспросил он, когда я рассказал ему о просьбе Казанского. — Конечно, слышал о нем. Личность была весьма приметная. И вполне мог сделать такую фальшивку. Только искать его бесполезно.

— Почему?

— Потому что он умер в январе двадцать первого года. Могу даже сказать точнее: шестнадцатого января, между одиннадцатью вечера и часом ночи. Я собственными руками вынимал его из петли.

— Он повесился?

— Вот и я тоже так поначалу подумал, не разобрался, но история оказалась посложнее, — покачал головой Андрей Осипович, усаживаясь поудобнее и настраиваясь на подробный, неспешный рассказ. — Комната была заперта изнутри, ничего вроде не тронуто, даже пыль нигде не потревожена. Помню, тем, что это подметил, я особенно возгордился: вот какой, дескать, Шерлок Холмс или, на худой конец, Ник Картер. А на столе с кривыми ножками стояла почти допитая поллитровка, тарелка с остатками немудрящей закуски — маслины там, помидор, остатки тараньки. И всего один стакан. Ну, ясное дело: выпил для храбрости на дорожку, а потом и полез в петлю. В таком смысле я и доложил своему начальнику и наставнику. А он меня высмеял и ткнул, как щенка носом, в несообразности, которые я не заметил.

Клименко улыбнулся и продолжал:

— Наставником у меня был балтийский матрос Антон Григорьев. Не знаю, каков он был морячок, но в ЧК его направили совершенно правильно. Он тут свое истинное призвание нашел. Был у него настоящий следовательский талант. Он мой бодренький доклад выслушал, покачал с сомнением головой и говорит: «С чего это вдруг, пересидев в своей норе и деникинцев, и врангелевцев, благополучно спасшись от всех погромов, этот Мирон Рачик теперь, когда мы порядочек навели, взял да вдруг и повесился? Сомнительно». — Потом спрашивает меня: «Петля-то какая была?» — «Обыкновенная». — «Где она? Покажи». Я только ручками развожу. Хорошо, петлю не выкинул, когда срезал, осталась она на полу валяться. Осмотрел ее внимательно Григорьев и спрашивает меня: «Он что — моряк был?» — «Нет, — говорю, — ювелир». — «А раньше на флоте не служил?» — «Не знаю», — говорю, а сам уже начинаю злиться…

Андрей Осипович лукаво усмехнулся и покачал головой, вспоминая давний разговор.

— Тут показывает он мне узел срезанной петли и говорит: «Посмотри внимательно и запомни. Такой узел лишь опытный моряк завязать может. „Рыбачий глаз“ называется. Нет, его не ювелир вязал. Тут, говорит, преступник хитрый, опытный работал. Да перехитрил. Свой стаканчик и вилочку спрятал, даже, наверное, вымыл тщательно. Дескать, пусть подумают, будто покойник перед отправкой на тот свет сам себе поминки устроил. Но уж больно старательно подлец на столе все расставил, нож и вилочку разложил, даже крошки сдуру смахнул. Перестарался! Когда в одиночку пьют, да еще последний раз в жизни, где уж тут за чистотой следить. Так что вскрытие наверняка покажет: не сам ювелир в петельку влез, его туда уже мертвым засунули». Ну и он прав, конечно, оказался. Вскрытие подтвердило: ювелира сначала задушили другой петлей, видимо, ловко накинутой ему на шею сзади, когда он не ожидал, — след от нее остался. Значит, убил Рачика кто-то, кому он доверял, дверь открыл, сел с ним выпивать.

— А как же вы сказали, будто дверь была изнутри заперта?

— Ну, Григорьев тут же мне продемонстрировал, как просто было убийце, уходя, дверь за собой изнутри запереть. Достаточно лишь крючок укрепить стоймя, а потом хлопнуть дверью посильнее.

— Кто же его мог убить?

— Этого выяснить не удалось. Других, более важных забот хватало. Одно несомненно: убил его кто-то из дружков. Было у нас, кстати, сильное подозрение и на этого Артиста. Помните, я рассказывал, убили его при облаве. Забрали мы его, стали допрашивать. А он возмущался, и вроде искренне, натурально. Уверял, будто покойный был его лучшим другом, и так далее. И представил алиби: видели его в тот вечер, когда ювелира убили, несколько человек совсем в другом месте. Пришлось отпустить. Хотя, нам показалось, Артист знал или догадывался, кто убил Рачика. Чувствовалось это по некоторым его темным намекам и угрозам непременно отомстить за покойного «кореша». Но нам он ничего не сказал. А вскоре и он погиб во время облавы. Кстати, убийство ювелира вместе с другими преступлениями и заставило нас заняться очисткой города от преступных элементов. Специальный приказ был отдан нашему Особому отряду ВЧК на побережье Черного и Каспийского морей. Так он именовался.

— Андрей Осипович, а может, все-таки Артист чемодан в подполе «малины» припрятал? Пусть не он убил Рачика. Но ведь мог его обокрасть? — с надеждой спросил я.

— Увел у него чемодан с драгоценностями? Сомнительная версия. Как ее проверить? Да и ничего она ведь не дает. Ни Артиста, ни Рачика давно нет в живых. Ничего они нам рассказать не могут. Обе ниточки обрываются.

Да, как ни печально, Клименко и теперь оказался прав: поиски снова зашли в тупик.

А на следующий день меня ожидал новый неожиданный удар.

Я собирался позвонить в Ленинград Казанскому, но, когда пришел в музей, меня встретил встревоженный заместитель директора:

— Звонил Олег Антонович. Очень сердился, где вы пропадаете. Будет снова звонить в десять часов. Никуда не уходите.

Что там стряслось? Неужели он получил какие-то новости из Берлина? Наконец звонок раздался — продолжительный, требовательный, явно междугородный. Я схватил трубку и услышал голос Казанского.

— Где вы пропадаете? — напустился он на меня, даже не поздоровавшись. И, не дав мне ничего ответить, продолжал: — Ну и шельма этот Рачик, ну и подлец! Ведь он и нам поддельного оленя всучил!

— Как?!

— Так. Решил я для перестраховки и наши находки послать на экспертизу. Сегодня получили заключение. Липовый олень.

— А они не ошиблись, Олег Антонович?

— Ну, по моей просьбе сам профессор Павлов из Металлургического занимался. Он не ошибется. Сам подписал заключение. И по химическому составу и по технологии плавки «металл, — пишет он, — я цитирую на память, — использованный для изготовления бляхи в виде оленя, является вполне обычным для изделий первой четверти нашего века». Ну, и цифры соответствующие: сколько там золота, сколько серебра, какая примесь меди.

— Надо скорее статью задержать, Олег Антонович.

— С какой стати? Все остальное-то, к счастью, подлинное — и ваза и подвески. Только олень фальшивый. Это, признаться, подтверждает: подделал его именно Рачик. Излюбленная его манера — подсунуть фальшивки среди подлинных древностей. Тогда на нее клюнут без осечки — как мы с вами клюнули. Так что к статье надо лишь дать примечание, сделать сноску, дескать, олень оказался поддельным, обмишурились. Это не поздно, публикации не задержит. Я поручу кому-нибудь из своих аспирантов. Да, но каков жулик! Хорошо еще, что у него времени, видно, не было, а то бы он и вазу подделал. Чтобы и подлинник продать, и фальшивку — вдвойне заработать. Олень-то попроще, с него он и начал. Даже, как видите, две копии сделал: одну в Берлин увез, другая нам досталась. А с вазой не успел, бежать пришлось…

— Не удалось ему никуда бежать, Олег Антонович, — перебил его я. — Не добрался Рачик до Берлина.

Я рассказал Казанскому о том, что узнал вчера от Клименко.

— Та-ак, — протянул Олег Антонович. — Уголовщина нас все глубже засасывает. Ну что же, царствие ему небесное, вороватому Левше. Все-таки золотые руки у него были, только жаль, не тем занимались, чем следовало. Придется уж ему простить, что так нас провел. Но кто же тогда его фальшивку в Берлин привез и пытался в музей продать?! И где подлинник, с которого он копии делал? Не выдумал же Рачик такого красавца. Был подлинник у него перед глазами! Если и у нас подделка, и в Берлине, где же подлинник? Тоже, вполне возможно, в каком-то подвале, в Керчи валяется? Надо искать, искать и искать. Возьмите на подмогу вашего следователя, ищите!

Немножко придя в себя, я позвонил Клименко и рассказал ему о своей неудаче.

Андрей Осипович посочувствовал, но как-то, по-моему, недостаточно искренне, тут же добавив с восхищением:

— Ну и кладик попался!

— Не понимаю, чему вы радуетесь, — обиделся я.

— Как же не радоваться такой трудной задачке? Не дает дремать, заставляет мозгами шевелить. Но вы не расстраивайтесь, полоса сплошных неудач — предвестник перемены к лучшему. Из Германии, кстати, ничего не слышно? Я все же думаю, там в полиции, конечно, знали, кто пытался музею поддельную бляху продать. И в полицейских архивах сведения должны сохраниться, они народ точный, любят порядок. Что, ваш профессор ничего насчет этого не говорил?

— Нет.

— Ну подождем… Терпенье и труд все, говорят, перетрут.

— Да некогда уже ждать, Андрей Осипович. Пора экспедицию готовить и отправляться в поле. Завтра улетаю в Киев.

— Значит, решили искать наугад? В степях между Никополем и Запорожьем?

— Ну не совсем наугад. Драгоценности явно выкопаны где-то в том районе. Конечно, лучше бы знать поточнее, где именно, но ничего не поделаешь.

— Да, конечно. Ну что же — ни пуха ни пера. Или у археологов какое-нибудь свое особое пожелание есть, вроде: ни скелета, ни золотой вазы? — засмеялся он.

— К черту, Андрей Осипович, — шутливо ответил я.

— Правильно. Но все же вы меня не забывайте. Информируйте старика, как дела пойдут. А я, чтобы не очень скучать, тут поиски продолжу. Может, и повезет. Попробую разыскать хоть одного «счастливчика».