Гончаренко Виктор ВладимировичКак люди научились летать

Виктор Владимирович ГОНЧАРЕНКО

Как люди научились летать

Биографическая справка

1922 г. - 1977 г.

Имя Виктора Гончаренко широко известно в авиационных кругах: он был неоднократным чемпионом и рекордсменом страны по планерному спорту. Не мысля себя без любимого дела, Виктор Владимирович летал буквально до последней минуты своей жизни: летом 1977 года он трагически погиб, совершая полет в Крыму, над горой Клементьева... А ведь мы дружили... Дружили свыше четверти века. Гончаренко остался в моем сердце человеком щедрой души,. приветливым, отзывчивым, не поддающимся унынию, многосторонне развитым, всегда полным новых идей.

Полеты были не единственным его призванием в жизни: Виктора Владимировича ценили как певца, артиста Киевской филармонии. Он активно сотрудничал в газетах и журналах, выступал организатором целого ряда массовых мероприятий. Помнится, в Крыму отмечалось пятидесятилетие советского планеризма. Гончаренко добровольно взял на себя хлопоты по проведению праздника. Мы, участники, были восхищены его умением все предусмотреть до мелочей, его энергией, неутомимостью. Не забыть, как над горой Клементьева, с которой стартовали планеры, раздавался усиленный радиоаппаратурой голос остроумного комментатора, который стал душой летного праздника. Этим комментатором был, конечно, наш Гончаренко. Вел он репортаж и на празднике, которым открылся VIII Всемирный чемпионат по авиации 1976 года и на котором присутствовали тысячи киевлян.

Планеризму Виктор Владимирович посвятил не одну из своих книг. В них он рассказал о секретах мастерства самых выдающихся "асов безмоторных полетов". Они сослужили доброе дело, их уроки усвоили многие молодые спортсмены. А книги Виктора Гончаренко для детей, вышедшие на украинском языке "Здравствуйте, аисты" и "Рассказы, привезенные с неба" - с увлечением читают и дети, и взрослые.

Содержание

Вступление

Как полетел ящер

Мечты о крыльях

Человек, опередивший свое время

Поиски новых путей

Братья Монгольфье

Первые пассажиры воздушного корабля

Воздушный шар профессора Шарля

Первые воздушные путешествия

Парашюты и первые парашютисты

Аэростаты на службе науки

Отчаянная попытка

Дирижабль - значит "управляемый"

Первый дирижабль

Совершенствование дирижаблей

Воздушные мамонты

Сантос-Дюмон авиатор-спортсмен

Тяжелая штука - земное притяжение!

Воздушные змеи подсказывают...

Опыты с геликоптерами

Поиски путей продолжаются

Моряк Ле-Бри поднимается в воздух

Самолет А.Ф. Можайского

Эстафета продолжается

Отто Лилиенталь

Птичье ремесло

Продолжатели школы Лилиенталя

Братья Райт

Самолет братьев Райт

Сантос-Дюмон меняет спортивное амплуа

Крылья крепнут

Соревнование на пользу авиации

"Король воздуха" Луи Блерио

Крылья крепнут в полете

После А.Ф. Можайского

"Отец русской авиации"

Первые авиаторы России

С думой о будущем

Лиха беда начало

Смотр сил

Парашют Котельникова

Киевская школа авиаконструкторов

"Илья Муромец"

"В воздухе везде опора"

Летающие лодки Григоровича

Гений, видевший будущее

Покоритель штопора

"Вставай, проклятьем заклейменный!.."

Основатель советской авиации

Послесловие

Слово к юным читателям

Вступление

Невероятно, но всего лишь лет 90 тому назад не было ни самолетов, ни планеров, ни аэродромов...

Да что там девяносто! Всего шестьдесят пять лет тому назад лишь отдельные счастливчики могли приобрести билет на авиарейс Москва - Нижний Новгород (теперь город Горький) - единственной в стране авиалинии, положившей начало знаменитому Аэрофлоту, трассы которого пролегли во все концы мира.

А что касается реактивной авиации, то первый реактивный самолет взлетел в нашей стране 15 мая 1942 года. Считайте сами, сколько лет тому назад это случилось.

А уж о космосе и вспоминать нечего: ваши старшие братья и сестры, отлично помнят и запуск первого советского космического спутника Земли, и 12 апреля 1961 года, когда впервые в мире космонавт Юрий Алексеевич Гагарин на "Востоке" облетел вокруг Земли.

Мне посчастливилось: всю свою жизнь я связан с авиацией. В школьные годы, строил авиамодели, а став взрослым, летал на самолетах, прыгал с парашютом. Но больше всего мне пришлись по душе полеты, на планерах. Это. наверное, потому, что планер без мотора и летает почти так же, как птица.. Старейший русский летчик и планерист Константин Константинович Арцеулов писал:

"Если вы захотите испытать подлинное чувство полета, полетайте на планере... Хотя бы пассажиром". Поднимаясь на крыльях планера, я часто встречаюсь в воздухе с аистами, коршунами, орлами, летаю с ними рядом, крыло в крыло и, кажется, лучше понимаю, почему люди издавна завидовали птицам и очень хотели летать.

Так давайте же вместе проследим за тем, как люди этому научились.

Как полетел ящер

Сейчас от первобытных животных не осталось и следа. Впрочем, животных действительно не осталось, а следы и останки их все-таки кое-где сохранились. Ученые по этим следам-отпечаткам на пластах каменного угля, по сохранившимся в меловых отложениях скелетам смогли восстановить картину прошлого, внешний облик животных, их образ жизни.

Оказалось, что птиц на земле сначала не было. Они появились сравнительно недавно, "всего лишь" 120...150 миллионов лет тому назад. Об этом ученым стало известно тоже по их останкам.

В прошлом веке были найдены два отпечатка никогда ранее не встречавшихся птиц. Английский ученый Ричард Оуэн купил один из них, подробно изучил и описал под названием "археоптерикс", что по-гречески буквально означает: "древнекрыл". Он был величиной с ворону и по внешнему виду похож на птицу - крылья, хвост, перья - все как полагается. Однако клюв его был унизан, как у крокодильчика, острыми зубами, хвост длинный, словно у ящерицы, которая, собираясь на маскарад, натыкала в него жестких перьев, а на крыльях имелись еще и пальцы с когтями. Ученые полагают, что с их помощью археоптериксу легче было залезать на деревья и скалы, так как летал он еще очень плохо, подняться вверх на крыльях не мог, и они ему помогали только в самых критических случаях, когда приходилось спасаться от врагов: когда его настигали зубастые ящеры и другие хищники, он смело бросался с вершины дерева или с обрыва и, расправив крылья, планировал вниз, изменяя направление полета с помощью своего длинного хвоста, который, оказывается, был ему нужен не для маскарада, а служил воздушным рулем.

Десятки миллионов лет птицы приспосабливались к жизни в воздушном океане. Изменялся их организм, улучшались летные качества.

Ныне насчитывается множество видов птиц - от вездесущего воробья до скитальца морей - огромного альбатроса. И все они, за небольшим исключением, виртуозы летного дела. Если альбатрос способен в парящем полете пересекать огромные океанские просторы, то воробей, порхающий под самыми ногами прохожих, поражает юркостью, легкостью своего полета. И всем птицам - от маленького воробья до царя птиц - орла - издавна удивлялись люди. Удивлялись их умению летать.

Вот, скажем, вышли первобытные люди на охоту. И вдруг из засады на них выскакивает какое-нибудь чудовище вроде саблезубого тигра. Ни палицей, ни камнем его не одолеешь, здесь нужны хитрость и опыт. Люди бросаются врассыпную. Кто за скалы прячется, кто на деревья залезает. А один охотник замешкался, и зверь, рассвирепев, погнался за ним. Силы не равны, зверь сокращает расстояние с каждым мгновением. Его горячее дыхание чувствуется уже совсем рядом. Еще миг и...

Человек выскакивает на обрыв. Дальше бежать некуда, внизу грозно шумит море, над которым легко и свободно парят птицы. "Вот бы полететь, как они!" - мелькает мысль. Но крыльев нет, а высота страшит. Она тоже враг: упадешь с высоты - разобьешься. Но размышлять некогда. Хищник уже приготовился к последнему прыжку. Это верная смерть.

Эх, была не была!

И человек, взмахнув руками, бросается с обрыва. Увы, руки - не крылья, сколько ни маши ими, не держат в воздухе. Словно камень, обрушивается он в набегающие волны. Вода смягчила удар. Человек хотя и испугался, но, тем не менее, остался жив. Кое-как, барахтаясь в море, выбрался на берег. А тем временем его сородичи, прижав зверя к обрыву, забросали его камнями, добили дубинками. Хищник не решился спрыгнуть с высоты, он боялся ее сильнее, чем людей.

Возбужденные удачей охотники, облепив со всех сторон добычу, потащили ее к пещере. И теперь уже не один, а многие с затаенной завистью смотрели, как взлетевший неподалеку орел с добычей в когтях, помахивая крыльями, величественно набирает высоту и летит напрямик к своему гнезду. И все ему нипочем - лес, скалы, бурные реки.

Мечты о крыльях

Среди древних раскопок археологи часто обнаруживают маленькие фигурки божков и демонов с крыльями. Крылатые люди изображены на стенах пещер, в которых обитали древние племена. Ученые полагают, что этим свидетельствам мечты о крыльях тысячи, а то и десятки тысяч лет.

Из глубины веков дошли до нас сотни легенд, рассказов, сказок о попытках летать. А поскольку эта мечта зачастую казалась вообще несбыточной, то нет ничего удивительного, что человеческая фантазия наделяла крыльями богов, ангелов и прочих небожителей, созданных человеческим воображением. И даже знаменитая баба-яга в русских народных сказках умела летать на метле.

Что касается богов, то они в фантазии человеческой не только запросто летали, но и жили на небе. Так, например, древние египтяне своего бога солнца Ра изображали непременно крылатым. Крылатые боги были и у многих других народов.

А недавно археологи производили раскопки на краю Нильской долины, в Египте. Они наткнулись на очень древнее захоронение. Древние египтяне верили в загробную жизнь, поэтому при погребении клали в могилу множество самых различных вещей, которые якобы могли пригодиться для жизни "на том свете". Ученые нисколько не удивились, что рядом с мумией умершего человека лежали кувшины, посуда, бусы и другие предметы. Это обычное дело. И вдруг их внимание привлек предмет, как две капли воды напоминающий современный... планер. Откуда эта летающая игрушка могла взяться в могиле, которой 4 тысячи лет?!

Ученые даже засомневались: может, это вовсе не летающая игрушка, а что-то другое? Тогда что? Ничего подобного в быту древних египтян еще не обнаруживали. А между тем крылья, фюзеляж, хвостовое оперение находки - все говорило о том, что эта древняя модель летала. Но как это проверить? Ведь если неосторожно взять игрушку в руки, от нее останется одна труха - так она истлела за 4 000 лет.

Тогда археологи с величайшей осторожностью перевезли находку в Париж. Там с нее сделали точную копию и запустили. Нетрудно представить величайшее изумление ученых, когда модель планера такой огромной давности полетела. Кто, каким образом в глубокой древности додумался до секрета скользящего полета? Ведь первый современный планер полетел только в конце девятнадцатого столетия.

Это остается загадкой.

Вообще древние народы оставили нам множество загадок. Взять хотя бы Грецию. Записи в старинных книгах рассказывают, что философ, математик и механик Архит из древнегреческого города Тарента, живший 2400 лет тому назад, сделал деревянного голубя, который был наполнен внутри воздухом и летал с помощью действовавшей в нем особой машинки. Как был устроен этот голубь, что за "особая машинка" - неизвестно.

Между прочим, некоторые историки считают, что Архит был также изобретателем воздушного змея. Но это спорное утверждение, так как есть основание полагать, что воздушные змеи были знакомы народам Древнего Китая и Индии значительно раньше.

Древним грекам принадлежит и знаменитый миф о Дедале и Икаре.

Дедал был выдающимся скульптором, архитектором и механиком знаменитого греческого города Афин. Из белого мрамора он высекал статуи, казавшиеся людям живыми, строил прекрасные храмы и дворцы.

Волею судьбы оказался Дедал на прекрасном острове Крите в Средиземном море, под покровительством могущественного царя Миноса. На этом острове Дедал создал множество замечательных произведений искусства и построил знаменитый Лабиринт - дворец с запутанными ходами. Попав в него, люди не могли найти выхода.

Много лет прожил Дедал со своим сыном Икаром на Крите, но все время его неудержимо тянуло на родину. Не раз просил он царя Миноса отпустить его с острова. Но Минос, боясь лишиться такого великого мастера, держал его, как своего пленника, наказывая страже постоянно присматривать за ним.

- Если я не могу бежать от Миноса ни сушей, ни морем, - в отчаянии воскликнул Дедал, - остается один путь - небо! Всем владеет могущественный Минос, только воздух ему не подвластен!

И Дедал принялся за работу. Он набрал птичьих перьев, связал их льняными нитками, скрепил воском, смастерил четыре больших крыла. Привязал Дедал за спину два крыла, продел руки в петли на крыльях, взмахнул ими, и удивленный Икар увидел, как отец, словно большая птица, поднялся в небо.

- Крылья надежные, - сказал Дедал, спустившись на землю. - Икар, обратился он к сыну, - сейчас мы улетим с Крита на родину. Но будь осторожен в полете, не спускайся слишком низко над морем, чтобы соленые волны не намочили крыльев и они не отяжелели. Но и не поднимайся слишком высоко, чтобы солнце не растопило воск, скрепляющий перья.

Дедал и Икар надели крылья и направились к родным берегам. Икар позабыл предостережение отца, радость полета переполнила его. Он замахал крыльями что было силы и взмыл высоко-высоко в небо, к самому жаркому солнцу. Сердце его переполнилось счастьем. Но вдруг воск растаял, крылья ослабли. Расклеившиеся перья посыпались во все стороны. Взмахнул Икар судорожно руками - нет больше опоры о воздух.

С огромной высоты упал он в море и погиб в его волнах.

Дедал оглянулся - нет сына. Стал звать его - нет ответа.

Увидел он на волнах остатки перьев и все понял...

Этому мифу не менее трех тысяч лет. До наших дней дошло много изображений его героев: древние художники ваяли их на вазах, на горельефах, - так велика была мечта людей о крыльях. Имя смелого юноши стало нарицательным. До сих пор людей, открывающих новые пути в небо, называют икарами. Море между Критом и Грецией, где якобы упал Икар, издавна называют Икарийским.

А дерзание его служило примером многим, кто хотел взлететь в воздух на крыльях.

И вот что интересно. Древние греки были мудры, они отлично понимали, что за каждый шаг в покорении воздушного океана люди будут платить самой дорогой ценой - человеческими жизнями. Они "словно в воду глядели", предвидя судьбы первых авиаторов.

Знаменательно и другое: никакая расплата, никакое чувство страха не сдерживало смельчаков в поисках крыльев.

У первых икаров ничего не было - ни технических средств, ни научных знаний, ни опыта. Перед ними был только пример птиц, парящих в вышине. И естественно, что этот пример долгие тысячелетия заставлял первых авиаторов, подражая им, мастерить себе крылья на манер птичьих.

Так, девятьсот лет тому назад английский монах Оливье из Мальмсбери решил повторить опыт и сделал себе крылья на манер тех, что смастерил Дедал. Привязав их за спину и продев руки в петли, он спрыгнул с высокой башни. Доверчивый монах тут же понял, что миф о Дедале и Икаре не больше чем мечта. Крылья не держали. Он упал и поломал себе ноги.

Казалось бы, этого вполне достаточно, чтобы другие изобретатели, наученные горьким опытом английского монаха, поберегли себя. Но не тут-то было. Летописи сообщают, что лет пятьсот тому назад один итальянец, профессор математики Данте из города Перуджи, тоже построил себе крылья. Его соседи и горожане утверждали, что якобы Данте отлично летал на них. Но все-таки и ему не повезло. Однажды у него разрушилось в полете крыло, он упал на крышу церкви и сломал себе бедро.

И чем ближе к нашему времени. тем больше таких попыток "летать, как птица".

Летописи рассказывают, что в XVI веке "смерд Никитка, боярского сына Лупатова холоп", якобы смастерил себе из дерева и кожи крылья и даже с успехом летал на них вокруг Александровской слободы.

В России в то время правил царь Иван Васильевич, которого народ прозвал Грозным. Дошла весть про дерзкого холопа Никиту до царского слуха, и учинен был в Москве прилюдный суд. Царь приказал: "Человек не птица, крыльев не имат. Аще же приставит себе аки крылья деревянны - противу естества творит... За сие дружество с нечистою силою отрубить выдумщику голову... А выдумку, аки диавольською помощью снаряженную, после божественныя литургии огнем сжечь".

И поплатился русский Икар Никитка, сын Трофимов, по прозвищу Выводков, за свою смелость головой на плахе. Это надолго отбило охоту всем остальным на Руси подражать Никите. А если кто и помышлял о крыльях, то тайно, чтобы никто не знал - ни цари, ни царевы приспешники.

Только через сто с лишним лет в "Дневных записках Желябужского", то есть, по-теперешнему говоря, в дневниках, сохранилась запись за 1695 год. В ней говорится, как один мужик "сказал, что он, сделав крыле, станет летать, как журавль. И по указу Великих Государей сделав себе крыле слюдные, и стали те крыле в 18 рублев из Государевой казны. И боярин князь Иван Борисович Троекуров с товарищи и с иными прочими вышед стал смотреть: и тот мужик те крыле устроя, по своей обыкности перекрестился, и стал мехи надымать, и хотел лететь, да не поднялся и сказал, что он те крыле сделал тяжелы".

Да, слюда, конечно, не лучший материал для крыльев. Это понял и сам мужик, потому что, как сообщает запись, тут же стал просить, чтобы ему позволили сделать другие, более легкие, "иршенные", то есть замшевые. За что "боярин на него кручинился, а тот мужик бил челом".

Но и на других крыльях, которые стоили 5 рублей, полет не удался. И тогда запись заключает: "И за то ему учинено наказание: бит батоги, снем рубашку (то есть, по голому телу), и те деньги велено доправить на нем и продать животы ево и остатки".

Лишился мужик и детей своих, проданных в крепостные, и всего имущества.

Что и говорить, нелегко складывалась судьба русских икаров. И казнили их, и розгами секли.

Со временем все яснее становилось, что полететь, как птица, махая крыльями, нельзя. Оказывается, мускульной силы у человека значительно меньше, чем даже у воробья, если, конечно, соответственно соразмерить силу их мускулов с весом.

Ученые-анатомы провели исследования, и оказалось, что тот же воробей, будь он размером с человека, был бы в 70...80 раз сильнее самого знаменитого силача. Вот вам и воробей!

Значит, человеку действительно не дано летать, как птица, махая крыльями. Надо искать другой путь. Но какой?

И вот тут нужно рассказать об удивительной личности - итальянском ученом, гениальном художнике и человеке самых разнообразных и широких знаний, которым гордится не только Италия, а весь мир, - о Леонардо да Винчи.

Человек, опередивший свое время

Он родился в 1452 году в небольшом городке Винчи в Италии, в семье состоятельного нотариуса. В доме отца и в саду было много птиц. Маленький Леонардо с детства пытливо присматривался к ним, изучал их строение, а иногда и выпускал из клеток на волю, чтобы проследить за их полетом. Став известным художником, всесторонне образованным, он зарисовывал и сопоставлял крылья различных птиц, пытаясь постигнуть секреты возникновения силы, которая держит их в воздухе. В 1505 году он пишет трактат "О летании птиц". Здесь Леонардо да Винчи обращает внимание на то, что всякое тело - в том числе и птица, - двигаясь в воздухе, испытывает сопротивление. Он замечает, что подъемная сила крыла зависит от величины угла, под которым оно при движении находится к потоку воздуха.

Чтобы узнать получше, как работают крылья птиц в полете, Леонардо да Винчи исследует их строение. Сохранились его эскизы крыльев, похожие на крылья летучей мыши. Леонардо да Винчи первый понял, что полет с машущими крыльями человеку непосилен. Это видно из того, что в более поздних рисунках он уже набрасывает эскиз неподвижных крыльев, соединенных с остовом летательного аппарата без всяких рычагов.

Он первый предложил использовать для летания по воздуху изобретение древнегреческого ученого Архимеда - так называемый "архимедов винт", напоминающий винтовой вал в мясорубках, с помощью которого в древности подавалась вода в оросительные каналы. Леонардо да Винчи оставил эскизы таких воздушных винтов, которые, вращаясь, тянули бы летательную машину вперед по воздуху.

Сейчас мы настолько привыкли к вертолетам, что не обращаем на них внимания. А ведь Леонардо да Винчи первый, почти 500 лет тому назад, нарисовал прототип вертолета, так называемый геликоптер.

И, наконец, хорошо помня о том, как трагически закончился полет мифического Икара и многих других, уже реальных смельчаков, Леонардо да Винчи задумался над безопасностью летания. Он делает набросок парашюта, наподобие пирамидообразной палатки с веревками по углам, держась за которые, человек мог бы безопасно спускаться с высоты.

Леонардо да Винчи от природы был очень сдержанным и замкнутым человеком. Он не спешил сообщать о своих научных открытиях. Свои записи он делал непонятными для постороннего взгляда и писал левой рукой, справа налево, так что прочесть их можно было только по отражению в зеркале. Его труды были полностью расшифрованы и изданы только в конце тридцатых годов нашего столетия, когда уже летали и воздушные шары, и дирижабли, и планеры, и самолеты.

Поиски новых путей

Итак, многочисленные попытки полететь по-птичьи заканчивались неудачами.

Но если нельзя полететь, махая крыльями, то, может быть, следует попытаться по-другому - на прямых крыльях, как это делают большие птицы? Орлы, альбатросы, коршуны, аисты на неподвижных крыльях часами парят в вышине...

Так, например, в рукописи монаха Даниила Заточника от XIII века сообщается: "...иный летает с церкви или с высоки палаты паволочиты крылы... показающе крепость сердец". То есть еще задолго до проектов Леонардо да Винчи смельчаки на Руси скользили вниз на неподвижных крыльях с высоких церквей и палат!

Пытались люди и плавать по воздуху. Итальянский монах Франческо ди Лана еще в 1670 году предлагал построить легкую лодочку, а на ее бортах подвесить четыре огромных шара, изготовленных из тонкой меди. Мол, выкачать из этих шаров воздух - и вся "пустотная" машина с пассажирами поднимется в небо, потому что окажется легче окружающей ее атмосферы.

Правильно ли рассуждал монах Франческо ди Лана? Я уверен, что большинство ребят ответит: "Правильно!" И они не ошибутся. В этом легко убедиться на таком опыте. Давайте футбольную камеру наполним водой и опустим ее в бассейн. Камера, конечно, утонет. А теперь давайте выльем из камеры воду, надуем ее до прежнего размера и снова опустим в бассейн. Даже малыши знают, что камера будет плавать.

Вот так и Франческо ди Лана решил, что если из огромных медных шаров выкачать воздух, то они окажутся легче окружающей атмосферы и всплывут вверх. Монах подсчитал, что в общей сложности у них будет за счет пустоты около двух тысяч килограммов подъемной силы, так что они смогут поднять не только всю конструкцию - лодочку, парус, мачту, - но еще и пассажиров.

Ученые того времени рассмотрели проект итальянского монаха и сказали, что в принципе он не противоречит науке. Но почему же тогда Франческо ди Лана даже не принимался за постройку такого воздушного корабля? Да потому, что он прекрасно сам понимал недостаток своего проекта. Стоило из шаров хоть немного выкачать воздух, как наружное давление смяло бы их, словно бумажные...

Вот и выходит, что проект, в принципе верный, технически был неосуществим. Если же сделать шары очень крепкие, из толстого металла, то они окажутся настолько тяжелыми, что подъемной силы не хватит, и они не взлетят.

Другой ученый монах Бартоломее Лоренцо Гусмао из далекой Бразилии предложил свой проект. Бразилия в ту пору являлась колонией Португалии и была очень отсталой страной. Гусмао отваживается на трудное путешествие через Атлантический океан на легкой каравелле и вскоре предстает перед португальскими светилами науки. Сейчас неизвестно, был ли он знаком с проектом Франческо ди Лана, но только рассудил он очень правильно: зачем сооружать металлические шары, выкачивать из них воздух, если можно все решить проще? Надо сделать огромный шар из плотной материи и надуть его... воздухом. Но только не простым, а чтобы этот воздух был легче окружающего. Только где его взять, этот легкий воздух? "Летучих" газов - водорода и гелия - тогда еще не знали. Но Гусмао и не искал их. В Бразилии, где колонизаторы выжигали под посевы огромные леса, он видел, как горячий воздух над пожарищами поднимает вверх пепел и сухие листья. Значит, горячий воздух легче холодного, им и можно надуть шар!

До нас не дошло никаких достоверных документов, подтверждающих, что именно Гусмао изобрел воздушный шар. Но в показаниях свидетелей тех далеких времен говорится, что якобы 8 августа 1709 года Бартоломео Лоренцо Гусмао совершил успешный полет на шаре. Даже если это и правда, то после полета отважному изобретателю было не до славы. Церковники его тут же обвинили в связях с нечистой силой и грозились сжечь на костре. Пришлось монаху спасаться и бежать из Португалии, да так, что и след его пропал. Но какие-то смутные слухи о нем и его полете в народе остались.

С тех пор изобретатели как бы пошли по двум направлениям: одни были сторонниками динамического полета, то есть полета на аппаратах тяжелее воздуха, а другие - сторонниками воздухоплавания, то есть аппаратов легче воздуха. К последним принадлежали и французские изобретатели братья Монгольфье, хотя они и не слыхали ничего о бразильском монахе Гусмао и его полете.

Братья Монгольфье

Любопытно отметить, что в 1782 году известный французский ученый, математик и астроном, академик Лаланд писал: "Окончательно доказана полнейшая невозможность для человека подняться или даже держаться в воздухе, добиться этого с помощью машущих крыльев так же невозможно, как и при желании использовать пустотные тела".

Тем большая заслуга скромных соотечественников знаменитого ученого, братьев Монгольфье, что они не только на практике опровергли его мнение, но и доказали обратное.

А случилось это в 1783 году в небольшом французском городе Анноне. Братья Монгольфье, старший Жозеф и младший Этьен, были очень уважаемыми и довольно зажиточными людьми в городе. Они владели бумажной фабрикой. И вдруг по городу пролетел слушок, что преуспевающие фабриканты зачудили: делают из бумаги какие-то огромные кульки, наполняют их дымом, и якобы те кульки даже летают по воздуху.

В маленьком городке слухи расползаются быстро, и над братьями даже стали потихоньку посмеиваться. Зачем это им надо?

Братья были наблюдательными, умными и практичными людьми. Они изучали физику и химию, интересовались и другими науками и постоянно применяли полученные знания на практике.

Наблюдая за плавающими в небе облаками, братья изготовили из холста большой шар и начали наполнять его горячим паром. Но не тут-то было. Пар моментально остывал, осаждался на материи водяными каплями, шар делался тяжелым, и никакой подъемной силы у него не было.

И тут Жозеф вспомнил, что не так давно, в 1766 году, знаменитый английский ученый Генри Кавендиш открыл очень легкий газ, который он получил при воздействии серной кислотой на железные опилки. Кавендиш назвал его "горючий воздух", ибо газ был не только в четырнадцать с половиной раз легче обычного воздуха, но и хорошо горел. Это был водород.

Если водород такой легкий, то, может, он поднимет в воздух шар?

Раздобыв довольно дорогой в то время водород, братья опять потерпели неудачу: легкий газ моментально улетучивался сквозь ткань шара. Тогда Жозеф и Этьен Монгольфье попытались делать шары из бумаги, но и они не удерживали слишком прыткий газ. Опять неудача...

И тут неунывающий и изобретательный Жозеф вспомнил о горячем воздухе костров и сказал Этьену:

- А что, если не водородом, а горячим дымом?

Попробовали.

Ура! Бумажный мешок, раздувшись от дыма и теплого воздуха, взметнулся вверх. Победа!

И хотя братья старались держать свои опыты в секрете, об этом вскоре стало известно горожанам. Они попросили Жозефа и Этьена Монгольфье показать им диковинную штуку. Братья назначили первый публичный полет шара на 5 июня 1783 года. К этому дню они готовились основательно и построили огромный шар из материи, проклеенной для плотности бумагой. Посредине шар был укреплен еще и матерчатым поясом, от которого отходили веревки, чтобы за них можно было удерживать шар при наполнении дымом. А внизу, возле горловины, в которую должен был заходить горячий воздух, была приделана деревянная рама. Шар получился с трехэтажный дом высотой и весил свыше 200 килограммов.

И вот наступил назначенный день. На площади собрались стар и мал, чуть ли не все жители города Аннона. Люди с удивлением смотрели на кучу разрисованной материи и не понимали, что же будет дальше. А рядом готовился костер. Братья объяснили горожанам, что они сейчас наполнят эту оболочку самым обыкновенным горячим дымом и она, расправившись и раздувшись в шар, полетит вверх.

Горожане хотя и уважали братьев Монгольфье, но, слушая, сомневались и откровенно посмеивались.

Но вот запылал костер. Восемь помощников взялись за боковые веревки, а Жозеф и Этьен поместили горловину шара над костром. Горячий воздух начал наполнять оболочку, и она, зашевелившись, словно живое существо, стала подниматься с земли, расправлять свои морщины, расти вверх. Вскоре над толпой вырос огромный шар, более одиннадцати метров в диаметре. На нем было написано огромными буквами "АД АСТРА", что в переводе с латинского значит "К ЗВЕЗДАМ".

Толпа заволновалась, видя, как восемь человек едва удерживают это чудовище. И тогда Жозеф скомандовал, чтобы помощники отпустили веревки. Шар вырвался и полетел вертикально в небо. Площадь ахнула!

Такого еще не видел никто. Люди радовались, удивлялись, поздравляли братьев с успехом. День был тихий, и шар поднимался над городком, становясь все меньше и меньше. Он взлетел почти под самые облака, на целую версту. Когда теплый воздух в нем остыл, шар потерял подъемную силу и начал медленно, как парашют, опускаться. Первыми в погоню за ним бросились, конечно, мальчишки. А вслед за ними - и взрослые. Шар спустился недалеко, за километр от места запуска, и радости людей не было предела. Ликовали и братья Монгольфье. Наконец-то их мечта сбылась!

Так 5 июня 1783 года Жозеф и Этьен Монгольфье и их маленький городок навсегда вошли в историю авиации.

Весть о необычном летающем шаре, который тут же в честь его изобретателей назвали монгольфьером, разлетелась с быстротой молнии по всей Франции. Долетела эта весть и до Парижа.

- Что происходит в моем королевстве? - удивился король Франции Людовик XVI. - Только и разговоров о каких-то братьях, о каком-то летающем шаре... Запросите Академию наук.

Знаменитая на весь мир Парижская Академия наук сама ничего не знала и терялась в догадках. Немедленно в далекий Аннон были посланы гонцы с приглашением братьев Монгольфье в Париж для демонстрации своего изобретения. А чтобы не терять времени, Академия поручила известному ученому, профессору Консерватории наук и ремесел в Париже, физику Жаку Шарлю изучить слухи и высказать свое мнение по этому поводу.

Выполняя важное поручение, Шарль закрылся в своем кабинете и с молодым рвением (ему было 38 лет) принялся за дело. В это время в Париже знаменитый химик, член Академии Антуан-Лоран Лавуазье как раз закончил исследование "горючего воздуха" Кавендиша, переименовал его в водород. Шарль, конечно, знал, что водород - самый легкий из всех газов. "Водород - вот где надо искать секрет!" - решил он. Буквально за ночь ученый набросал проект предполагаемого летающего шара братьев Монгольфье, которого он и в глаза не видел.

Вскоре Шарль докладывал в Академии наук свои соображения, подкрепляя их чертежами, научными обоснованиями и расчетами. Ученые мужи согласно кивали головами, удивляясь гениальной простоте идеи этих братьев Монгольфье. И никто еще не знал, что произошла ошибка, виновницей которой, если так можно выразиться, стала ученость профессора. Он даже и не подумал о горячем дыме, которым воспользовались братья Монгольфье. Поэтому Шарль фактически изобрел заново, независимо от братьев Монгольфье, аэростат - шар, который наполняется водородом.

Впрочем, ничего не зная об этом, Шарль, как и все парижане, с нетерпением ждал приезда братьев Монгольфье с их летающим шаром.

Но дороги... Ах, эти французские дороги восемнадцатого столетия! Если в Париже на некоторых улицах экипажи тонули в грязи, то что говорить о провинции? В распутицу застревали в колдобинах почтовые дилижансы, тонули по брюхо лошади. Академия вообще-то предлагала Шарлю лично отправиться в Аннон, как бы сейчас сказали, в научную командировку. Но он представил долгий путь, тряские дороги, огромную потерю времени - и не поехал. Братья Монгольфье тоже задерживались. И тогда Шарль решил сам, не дожидаясь их, произвести опыт с шаром. Он связался с братьями Роберами, один из которых изобрел раствор каучука для пропитки тканей, и вместе с ними принялся за дело. Из легкого шелка была сделана оболочка сравнительно небольшого шара, имеющего в поперечнике 4 метра. А чтобы шелк не пропускал водород, оболочка была пропитана этим раствором. Получилась легкая прорезиненная ткань. То, что не удалось братьям Монгольфье, удалось Шарлю с одним из братьев Роберов.

В конце августа 1783 года на одной из площадей Парижа собрались несметные толпы народа смотреть на летающий шар. Их не остановила даже ненастная погода - ливневый дождь. Шар удалось наполнить водородом. Стоило Шарлю подать команду: "Отпускай!", как шар вырвался из рук и стремительно помчался к облакам. Публика пришла в неописуемый восторг. Но зрелище продолжалось недолго. Водородный шар так стремительно набирал высоту, что уже через минуту был под самыми облаками, нырнул в них, выскочил. И тут произошло совершенно неожиданное: шар лопнул, как будто его и не бывало.

Шарль сразу понял, какую он допустил оплошность. Ведь мы живем на дне воздушного океана, где давление атмосферы самое большое. По мере подъема вверх воздух становится менее плотным, давление его убывает. Вот и получилось, что шар, быстро поднимаясь, попадал во все более разреженную атмосферу. А внутри него давление было прежнее, как у самой земли. Оно-то и распирало изнутри шар все сильнее и сильнее, пока оболочка не выдержала и лопнула, как мыльный пузырь.

Это заставило Шарля основательно задуматься над конструкцией шара. "Интересно, как справились с этой задачей братья Монгольфье?" - подумал Шарль и с еще большим нетерпением стал ожидать их приезда.

Первые пассажиры воздушного корабля

Наконец-то в начале сентября 1783 года Жозеф и Этьен Монгольфье прибыли из Аннона в Париж. Они привезли с собой новый, более усовершенствованный монгольфьер. Главное новшество заключалось в том, что внизу к шару была подвешена легкая круглая корзина из ивовых прутьев, обклеенная снаружи плотной бумагой. Братья уверяли, что в этой корзине, которая образовывала вокруг горловины как бы круглый балкон, могут расположиться даже пассажиры. Они очень хотели полететь сами. Но тут в газетах поднялась целая дискуссия. Одни с ученым видом утверждали, что, как только человек оторвется от земли, он сразу умрет от разрыва сердца. Другие предостерегали, что от высоты бывает страшное головокружение. А кое-кто из монахов уверял народ, что, если кто-то дерзнет подняться в небо, тут же его постигнет божья кара.

Одним словом, никто толком ничего не знал. Тогда решено было для начала проверить действие полета на животных.

19 сентября 1783 года на поляне возле Версальского дворца собралась вся знать во главе с королем. Были здесь и ученые. А вокруг сада кишели огромные толпы народа. Все хотели посмотреть на летающий шар.

Нетрудно себе представить удивление ученых Парижской Академии наук и самого профессора Шарля, когда вместо сосудов с серной кислотой и бочек с железными опилками, из которых тогда добывали водород, они увидели, что братья Монгольфье развели всего-навсего большой костер и над ним начали надувать свой шар дымом. Когда огромный монгольфьер наполнился горячим воздухом и расправил свои разрисованные цветными узорами бока, братья внизу под горловиной насыпали на специальную железную решетку горящих древесных углей, чтобы в шар и в полете поступал горячий воздух, а внизу к нему подвесили заготовленную заранее большую корзину, в которую посадили утку, петуха и барана.

- Пускай!

Шар величественно поплыл вверх. Ветер гнал его к ближнему лесу. Тогда вдогонку за шаром на колясках помчались зрители, верхом поскакали всадники, побежали мальчишки и взрослые. Шар, пролетев километра четыре, опустился на верхушки деревьев и, цепляясь за ветки, стал сползать вниз. Одним из первых к нему прискакал ученый Пилатр де Розье. Он убедился, что животные живы, здоровы и чувствуют себя после полета отменно.

- Значит, и люди могут летать на шаре, - сказал Пилатр де Розье и твердо решил добиться разрешения на полет.

Но не тут-то было. Король Людовик XVI, хотя и был восхищен полетом шара и первых "пассажиров", людям лететь запретил наотрез.

Убеждали короля и придворные, и ученые, и особо приближенный маркиз д'Арланд, заядлый спортсмен, мечтающий о лаврах первого воздухоплавателя, да и сами братья Монгольфье. Но король был неумолим, якобы беспокоясь о жизни и здравии своих подданных.

- В крайнем случае, - сказал он, - можно отправить в полет двух преступников, присужденных к смертной казни. И если они спустятся живы, я помилую их и разрешу лететь остальным.

Но слыханное ли это дело, чтобы первый в истории полет совершили не пылкие энтузиасты, мечтающие о небе, а какие-то убийцы?

Пилатр де Розье, услыхав об этом, заявил, что, если ему не разрешат лететь, он покончит с собой, дабы не видеть такой несправедливости. А маркиз д'Арланд приложил все усилия, чтобы убедить короля изменить свое решение.

Общественное мнение было настолько возбуждено, что Людовик XVI заколебался. А братья Монгольфье тем временем, чтобы окончательно убедить сомневающихся в безопасности полета, проделали такой опыт. Наполнив шар горячим воздухом и привязав его за крепкую веревку, они произвели небольшой подъем на привязи. В корзину сели Пилатр де Розье и младший из братьев, Этьен Монгольфье. Помощники понемногу отпускали веревку, они поднялись на два десятка метров, но чувствовали себя отлично. Пилатр де Розье даже пробовал управлять высотой полета. Если воздух в шаре остывал и монгольфьер начинал спускаться, Розье подбрасывал в жаровню под горловиной стружек, раздувал огонь, и горячий воздух, поступая в шар, снова увеличивал подъемную силу. Шар опять взмывал вверх.

После таких опытов и настойчивых просьб королю ничего не оставалось, как разрешить полет с людьми. Но самим изобретателям он категорически запретил лететь. Вместо Этьена Монгольфье с Пилатром де Розье дозволено было лететь маркизу д'Арланду. И вот 21 ноября 1783 года в Париже состоялся первый полет людей на воздушном шаре.

Монгольфьер пролетел над городом на высоте около полукилометра. Неутомимый Пилатр де Розье подбрасывал на жаровню стружки, и шар величественно плыл по ветру над улицами и площадями. Маркиз д'Арланд помогал другу и даже размахивал шляпой, приветствуя с высоты тысячи парижан, которые с изумлением следили за первым полетом людей.

Но над самым центром города едва не произошло несчастье. Из жаровни выпали угольки, и корзина с воздухоплавателями неожиданно загорелась. К счастью, пожар удалось потушить, и хотя несколько веревок, удерживающих корзину, успели перегореть, воздухоплаватели все же благополучно приземлились на окраине Парижа. Народ их приветствовал как национальных героев. Имена Пилатра де Розье и д'Арланда навечно вошли в историю человечества как имена первых людей, поднявшихся в воздух на летательном аппарате.

По всей Франции началось повальное увлечение воздушными шарами, которое вскоре перекинулось и в другие страны. Скептики, "научно" доказывавшие, что люди никогда не сумеют подняться в воздух, были посрамлены. А главное, люди убедились, что по воздуху летать можно. Братья Монгольфье демонстрировали полеты на своем шаре во многих городах, поднимались на них неоднократно сами. Это была огромная победа человеческих знаний и опыта, упорства и настойчивости.

Воздушный шар профессора Шарля

А что же профессор Шарль?

Убедившись, что он ошибся в своих предположениях относительно источника подъемной силы шара братьев Монгольфье, профессор Шарль не очень этим огорчался. Ведь он фактически изобрел другой воздушный шар, поднимающийся не за счет теплого воздуха, а за счет водорода. Профессору сразу стали очевидны преимущества его изобретения, и он, не теряя времени, снова принялся в содружестве с Робером за работу.

Что же это за преимущества?

Во-первых, водород значительно легче нагретого воздуха. Шарль подсчитал, что даже если нагреть воздух в монгольфьере до 100 градусов, чего, однако, добиться трудно, шар таких же размеров, но наполненный газом водородом, будет иметь в четыре-пять раз большую подъемную силу.

А чем больше подъемная сила, тем больше полезного груза можно взять с собой в воздушное путешествие.

Во-вторых, на монгольфьере, как показал первый же полет с людьми, возможны лишь короткие полеты, так как воздух в нем быстро остывает и шар теряет подъемную силу. Правда, можно брать с собой в полет топливо и, сжигая его под горловиной шара, удлинять путешествие. Но это очень опасно: в любую минуту в воздухе может возникнуть пожар. А кроме того, на длительный полет все равно не напасешься ни стружек, ни керосина, так как шар может поднять весьма ограниченное количество груза.

Все эти недостатки монгольфьера были очевидны. Но и водородный шар в первом же пробном полете обнаружил свои недочеты. Поэтому Шарль в новой конструкции все предыдущие ошибки очень тщательно учел.

И вот через 10 дней после полета первых воздухоплавателей на монгольфьере Париж был взбудоражен новым событием. 1 декабря 1783 года в парке королевского дворца Тюильри опять собралась вся придворная знать. Зрители с удивлением взирали на то, как шар наполнялся невидимым газом водородом. Он поступал по шлангу от 25 бочек с железными опилками и серной кислотой. Такой процесс добывания водорода очень медленный, поэтому Шарль привез свой баллон и начал заполнять его газом еще за четыре дня до полета. За это время шар почти полностью надулся, и зрители сразу отметили, что он значительно меньше, чем у братьев Монгольфье, - всего 9 метров в диаметре.

Бросалось в глаза и то, что конструкция этого шара была более продуманной. Шарль охотно давал пояснения зрителям, среди которых были и братья Монгольфье. Для размещения экипажа к шару была подвешена легкая, но прочная ивовая корзина в виде лодочки. На монгольфьере корзина для людей крепилась внизу непосредственно к шару, и под ее тяжестью оболочка могла порваться. А Шарль решил эту проблему гениально просто. Он набросил сверху на шар специально сплетенную легкую, но прочную сеть, от нее спустил книзу стропы, а к ним прикрепил свою корзину-лодочку.

Сетка равномерно распределяла нагрузку на весь шар, так что он не терял своей формы и не испытывал больших нагрузок на прорезиненную оболочку.

Но и это еще не все. Если помните, в пробном полете шар очень быстро набрал высоту и лопнул от избытка внутреннего давления. Шарль учел и это. Он оставил снизу незакрытое узкое отверстие, то есть открытый шланг - рукав, через который шар наполняли водородом. Теперь подъем на любую высоту был абсолютно безопасен. Когда шар попадал в разреженные слои воздуха, водород не распирал его оболочку изнутри, а свободно улетучивался через это отверстие, автоматически регулируя давление газа внутри шара.

А чтобы не было такого стремительного подъема, который может плохо сказаться на самочувствии воздухоплавателей, Шарль снаружи корзины подвесил мешки с песком. Их было столько, что они почти уравновешивали весь избыток подъемной силы, и шар поднимался очень плавно. По мере подъема он замедлял свое движение еще больше, так как подъемная сила с высотой уменьшалась. Но стоило высыпать из мешка песок, или, как теперь говорят, балласт, и шар поднимался еще выше. Так, благодаря балласту, появилась возможность регулировать высоту полета по желанию воздухоплавателей.

Но и это еще не все. Раз шар может подниматься по желанию воздухоплавателей на необходимую высоту, то надо, чтобы он мог и спускаться по их желанию. Шарль подумал и об этом. Вверху шара он приспособил специальный клапан с веревкой, которую пропустил внутри и через нижнее отверстие вывел прямо в корзину. Потянешь за веревку - клапан откроется, часть водорода выйдет, и шар пойдет на спуск. Отпустишь веревку - клапан закроется. Так можно регулировать спуск до самой земли.

Приземление - самый ответственный момент. Надо, чтобы оно по возможности было более мягким. Шарль прикрепил к корзине свернутую в кольцо крепкую веревку с якорем на конце. Перед снижением веревка с якорем спускалась. Если ветер гнал воздушный шар, то якорь, зацепляясь на земле за что-нибудь - за пни, камни, деревья, - задерживал его на месте.

Вообще надо сказать, что профессор Шарль так тщательно продумал конструкцию своего шара, что она осталась и до наших дней в принципе без изменений.

Все это, конечно, не могли не оценить прибывшие на первый полет зрители. А их были тысячи. Наконец все готово к полету. В корзину сели сам профессор Шарль и его друг и помощник Робер. Раздалась команда: "Пускай!"

Под всеобщее ликование толпы шар очень плавно устремился вверх. Больше двух часов длился совместный полет смельчаков. Он протекал без каких-либо осложнений. Ветер пронес шар над Парижем, над его окрестностями, и воздухоплаватели благополучно приземлились у небольшой деревушки, где крестьяне, уже прослышавшие о воздушных шарах, приняли их как самых дорогих гостей. Робер вылез из корзины, и... на глазах изумленных крестьян шар снова взмыл на огромную высоту, унося с собой Шарля.

Дело в том, что друзья заранее договорились об этом трюке. Как только Робер ступил на землю, подъемная сила шара стала больше ровно на величину его веса, и шар стремительно поднялся на целых три километра. От быстрого подъема у Шарля начало колоть в ушах. Он открыл клапан и пошел на снижение. Когда шар спускался слишком быстро, Шарль высыпал из мешочков песок, спуск ослабевал. Так он через полчаса самостоятельного полета очень плавно, почти без всякого толчка приземлился. Это был огромный успех.

Сотни смельчаков и энтузиастов во всех странах Европы по примеру братьев Монгольфье и профессора Шарля тоже начали проводить эксперименты. Подобно тому, как надувные горячим воздухом шары стали именоваться в честь их изобретателей монгольфьерами, так и шары, наполняемые легким газом водородом, стали именоваться в честь Шарля шарльерами. И только позже за ними укрепилось название - аэростаты, от греческих слов аэро - воздух и статос - неподвижный, стоячий.

Действительно, поднявшийся аэростат как бы висит в воздушной массе и перемещается вместе с ней, то есть по воле ветра.

Мода на воздушные шары вторглась во все сферы жизни. Люди ликовали, что они наконец-то победили или "перехитрили" земное притяжение и прорвались в небо. Дело дошло до того, что кондитеры изготавливали круглые, как шары, торты и пирожные, а придворные дамы стали носить шаровидные прически а-ля монгольфьер, круглые шляпы а-ля шарльер и огромные, словно надувные, закругленные со всех сторон платья.

Популярность первых аэронавтов была настолько велика, что их приглашали к себе для показа полетов большие города, короли, государства.

Воздухоплавание завладело умами людей.

Первые воздушные путешествия

С появлением воздушных шаров появились и люди, сделавшие полеты на них своей профессией. Их стали называть аэронавтами.

Наиболее талантливым аэронавтом восемнадцатого века был Жан-Пьер Бланшар. Уже через три месяца после полета монгольфьера с людьми, а точнее, 2 марта 1784 года, он стартовал в Париже с Марсового поля на собственном шаре. Чтобы покрыть расходы, Бланшар перед полетом собрал деньги с многочисленных зрителей. Правда, первый старт не очень удался, шар едва оторвался от земли. Недовольная публика готова была расправиться с "мошенником", но Бланшар уменьшил балласт и успешно стартовал вторично. На этот раз он поднялся высоко и долго парил над французской столицей.

Находчивый и предприимчивый Бланшар быстро сообразил, что на огромном интересе публики к полетам можно неплохо заработать. Он стал разъезжать по городам и странам Европы, демонстрируя свое искусство. Но самую большую славу принес ему полет из Англии во Францию через пролив Ла-Манш.

Сделав несколько полетов и приобретя некоторый опыт, Бланшар решил, что время для воздушного штурма Ла-Манша настало.

Осенью 1784 года он приехал в Англию. Здесь к нему явился богатый американец, доктор Джон Джеффри, и изъявил желание полететь (за деньги, конечно) вместе с Бланшаром на его шаре. 30 ноября они совершили в Лондоне, как писали газеты, "научный полет". Джеффри это путешествие так понравилось, что он вызвался финансировать и полет через Ла-Манш, если и он будет участником этого исторического путешествия.

Бланшару не очень хотелось делить славу первого покорителя Ла-Манша, он всячески отговаривал американца, но Джеффри оказался настойчивым.

В это время стало известно, что тот самый Пилатр де Розье, который вместе с д'Арландом первый поднялся на монгольфьере, сконструировал необычный шар - помесь монгольфьера с аэростатом - и приготовился к штурму Ла-Манша с противоположного берега - из Франции в Англию. Честолюбивый Бланшар, не желая уступать первенство и без того знаменитому Розье, быстро снарядил свой аэростат и стал ждать: теперь все зависело от того, с чьей стороны раньше подует попутный ветер.

7 января 1785 года поднялся довольно свежий ветер в сторону Франции, и Бланшар, еще раз безуспешно попытавшись отговорить Джеффри, решил лететь. Они взяли с собой в корзину барометр, компас, 12 килограммов балласта, спасательные жилеты, немного еды и в два часа дня стартовали из Дувра под напутствия огромной толпы. Корзина была снабжена "воздушными веслами", которые, по мнению Бланшара, должны были помочь достигнуть противоположного берега. Он рассуждал так: аэростат в воздухе подобен лодке на воде. И если лодка может передвигаться по воде на веслах, то почему же с помощью больших весел нельзя заставить плыть по воздуху в нужном направлении воздушный шар?

Увы, с первой же минуты полета стало ясно, что это совершенно напрасная затея. Шар летел над морем со скоростью ветра, и даже самые быстрые помахивания веслами ничуточки не прибавляли ему скорости. Бланшар, как и другие воздухоплаватели, был не очень искушен в науках, поэтому допускал просчеты. Ведь вода в восемьсот раз плотнее воздуха. Гребец, работая веслами, действительно как бы опирается ими о воду. Ведь прямой ход весел (гребок) происходит в воде, а обратный - в воздухе. Лодка, находясь на поверхности воды, испытывает сравнительно небольшое сопротивление, и усилий гребца вполне достаточно, чтобы она продвигалась вперед. В отличие от лодки, огромный шар имел такое большое сопротивление, что всякая попытка направить его движение с помощью воздушных весел напоминала малыша, который, размахивая из окна вагона маминым веером, пытается сдвинуть с места железнодорожный состав вместе с паровозом.

Убедившись в бесполезности весел, Бланшар обнаружил еще одну неприятность: шар над проливом стал быстро снижаться. Сначала за борт полетели мешки с балластом, вслед за ними последовали воздушные весла. Снижение уменьшилось, но не прекратилось. Волны шумели уже совсем близко, а в море, как назло, не было ни одного корабля, ни одного рыбацкого суденышка. Тогда за борт полетели барометр, и компас, и даже бутылка коньяка с бутербродами, которыми аэронавты собирались отпраздновать свой успех.

До французского берега было еще далеко, а волны плескались уже под самой корзиной. Было сброшено за борт все, что можно было сбросить, вплоть до спасательных жилетов и верхней одежды. Берег приближался, и Джеффри, который был неплохим пловцом, решил уже выброситься за борт, чтобы добраться до берега вплавь. Бланшар едва удержал его.

Наконец отважным путешественникам повезло. Выглянул лучик солнца, немножко пригрел огромный бок аэростата и увеличил его подъемную силу. Налетевший порыв ветра благополучно перенес путешественников через последние километры пролива на французскую землю. Для верности Бланшар углубился еще километров на 20 от берега и приземлился недалеко от города Кале.

Так впервые в истории человечества был совершен полет над морем из одной страны в другую на воздушном шаре. Бланшар стал самым знаменитым аэронавтом. Он объездил много стран, побывал даже в Америке, где с успехом показывал публике свои полеты. В полетах участвовала и его жена Мария, одна из немногих женщин-аэронавтов. Бланшар совершил много интересных полетов, но в 1809 году нелепо погиб. Проверяя оборудование, он почувствовал себя плохо и выпал из корзины. Мария Бланшар погибла в 1819 году при своем шестьдесят седьмом полете.

К сожалению, Бланшар оказался не первой и не последней жертвой воздухоплавания. Этот печальный счет в истории авиации открыл еще в 1785 году первый воздухоплаватель Пилатр де Розье.

Узнав о триумфе Бланшара, Пилатр де Розье еще больше загорелся желанием перелететь из Франции в Англию. Но ему не везло. Целых полгода ожидал он попутного ветра.

Только 15 июня Розье смог, наконец, стартовать. Его шар имел комбинированную конструкцию. Нижняя часть наполнялась водородом, а верхняя теплым воздухом. Пилатр де Розье полагал, что на таком шаре легче управлять высотой полета. В корзине-лодочке была установлена жаровня. Увеличивая в ней огонь и наполняя более горячим воздухом верхнюю, "монгольфьерную", часть шара, можно было, по мнению Розье, подниматься выше, а уменьшая огонь спускаться ниже и тем самым находить нужный ветер, который часто на разных высотах дует в различных направлениях.

Одно только непонятно: как Пилатр де Розье, конструируя такой шар, не задумался над безопасностью полета? Ведь водород с самого начала недаром назвали горючим газом: он воспламеняется от малейшей искры. Розье, расположив под баллоном с водородом жаровню, уподобился человеку, сидящему на бочке с порохом и высекающему огонь.

Как бы там ни было, Розье стартовал из города Булони, что на берегу Ла-Манша, где пролив наиболее узок, - около тридцати километров. С собой он, по примеру Бланшара, взял в полет попутчика - верного помощника Ромэна. Ветер сначала понес их над морем к берегам Англии, но когда шар поднялся выше, ветер повернул обратно к берегу. Розье выпустил часть водорода через клапан, чтобы снизиться снова в попутное течение, но шар стал быстро терять высоту. Когда в жаровне развели огонь побольше, случилось то, чего и следовало ожидать: шар воспламенился и с высоты нескольких сот метров упал на землю. Оба аэронавта погибли. Это были первые жертвы воздухоплавания. Повторилась история с мифическим Икаром: Пилатр де Розье был первым человеком, поднявшимся в воздух, и первой его жертвой.

Но никакие жертвы и опасности не останавливали смельчаков. Все больше и больше людей поднималось на воздушных шарах в небо. Поначалу большей популярностью пользовались монгольфьеры, потому что водород обходился очень дорого, а для монгольфьера годился любой костер. На праздниках, народных гуляньях в различных городах Европы демонстрировались для развлечения публики полеты на воздушных шарах. Появились даже воздушные циркачи и акробаты. Так, француз Пьер Тетю-Брисси, чтобы заработать, на потеху публике додумался до такого трюка. Вместо корзины к большому шару он привязывал небольшую деревянную платформу без перил, вводил на нее лошадь, садился на нее и так, верхом на лошади, поднимался в небо, - благо, что она, боясь высоты, стояла смирно. Но оказалось, что лошади плохо переносят подъем: даже на небольшой высоте у них начинает идти через горло и ноздри кровь. Значит, не все животные умеют приспосабливаться к быстрой смене давления воздуха.

А акробат Шевен подвешивал под шаром трапецию и во время полета проделывал на ней различные упражнения.

Однако, чем больше было полетов на воздушных шарах, тем чаще происходили несчастные случаи. Это заставило аэронавтов задуматься над безопасностью полета. Постепенно монгольфьеры уступили место более надежным шарам - аэростатам, наполняемым водородом, а поиски привели снова к давней идее Леонардо да Винчи - парашюту.

Парашюты и первые парашютисты

Леонардо да Винчи писал: "Если взять кусок полотна и сшить его в форме пирамиды, каждая из сторон которой по 12 локтей ширины и такой же высоты, то можно будет спуститься с любой высоты".

Если учесть, что средневековая мера длины - локоть - равнялась в различных странах от 50 до 60 сантиметрам, то действительно, такое приспособление обеспечивало безопасный спуск человека с любой высоты, ибо диаметр современных парашютов тоже не превышает 6...7 метров.

Но, как оказалось позже, Леонардо да Винчи не первый додумался до идеи парашюта. Между прочим, слово "парашют" составлено из двух слов: итальянского "пара" - предотвращать и французского "шюте" - падение. Предотвращающий падение. Точнее не скажешь.

Древние записи свидетельствуют, что во многих странах люди пытались спускаться с башен, деревьев, скал с помощью различных приспособлений, похожих на зонтики. Часто такие прыжки кончались увечьем или даже смертью, потому что никто не знал законов сопротивления воздуха, а чутье часто подводило. Леонардо да Винчи первый указал на самые выгодные размеры парашюта, и об этом вспомнили воздухоплаватели.

Уже Бланшар, огорченный трагической гибелью Пилатра де Розье, начал проводить эксперименты с парашютом. Вначале он подвешивал небольшие парашюты внизу под корзиной и спускал с высоты на потеху публике различных животных собак, котов. Они в полном здравии и целости снижались на землю. Значит, если сделать парашют подходящих размеров, то и человек сможет благополучно спуститься с высоты в случае аварии воздушного шара. Но куда девать огромный парашют - купол, стропы, пояса, или, как говорят теперь, подвесную систему, если кабина аэростата маленькая, тесная и в ней зачастую негде повернуться?

Французский воздухоплаватель Андре-Жак Гарнерен, еще до Бланшара заинтересовавшийся парашютом, разрешил эту проблему очень просто. Он подвесил огромный зонтик парашюта к баллону, а уже к парашютным стропам прикрепил корзину. 22 октября 1797 года Гарнерен поднялся в Париже на таком аэростате. Достигнув километровой высоты, он перерезал веревку, связывавшую парашют с баллоном. Зрители, наблюдавшие за полетом, ахнули от испуга, когда увидели, что корзина с аэронавтом оторвалась и полетела вниз, а баллон с водородом быстро исчез в облаках. Но тут натянулись стропы, и Гарнерен начал плавный спуск в корзине под куполом огромного зонтика.

Андре-Жак Гарнерен вместе с братом начал ездить по городам Европы и демонстрировать за деньги отчаянные спуски с парашютом. Со временем к ним присоединились жена Гарнерена Женевьева и дочь Элиза, ставшие, таким образом, первыми в мире женщинами-парашютистками.

Однако уже первые опыты с зонтиком-парашютом показали, что его конструкция и крепление неудачны. Зонтик закрывал баллон, мешал управлению аэростатом. Тогда попробовали купол парашюта и стропы подвешивать внизу под корзиной. Это было немного лучше, но все равно не очень удобно. Парашютист должен был выпрыгивать из корзины, веревка разрывалась, купол во время падения наполнялся воздухом и доставлял смельчака на землю.

Прыжки с парашютом и сейчас производят на зрителей неотразимое впечатление. А в те времена и подавно. Появилось много бродячих парашютистов-аэронавтов, которые в поисках заработка показывали прыжки с парашютом в разных странах. Между прочим, Андре-Жак Гарнерен был одним из первых воздухоплавателей, демонстрировавших полеты на воздушном шаре в 1803 году в России.

Нашлось немало энтузиастов-парашютистов и в самой России. Газета "Московские ведомости" за 1806 год сообщает, что русский воздухоплаватель Александровский поднялся в воздух на большом шаре и совершил прыжок с парашютом. Смельчак благополучно спустился на землю и был восторженно встречен зрителями.

После Александровского появилось множество спортсменов-парашютистов, или, как их тогда называли, акробатов. Они выступали на ярмарках, народных гуляньях, в парках. При спуске акробаты проделывали на трапеции головоломные трюки.

К концу века наибольшей популярностью в России пользовалось целое семейство спортсменов-парашютистов - Юзеф и Станислав Древницкие и их сестра Ольга. Уроженцы Варшавы, братья стали увлекаться прыжками с парашютом не случайно. В 1891 году они начали с полетов на монгольфьерах, но скоро убедились, что полеты на воздушных шарах - дело рискованное. Так что у воздухоплавателей, имеющих на борту парашют, больше шансов на спасение, чем у тех, кто относится к парашюту пренебрежительно.

Юзеф и Станислав сконструировали подвесной парашют, наподобие тех, которыми пользовался еще Гарнерен, и начали его испытывать. Они поднялись на километровую высоту, и Юзеф Древницкий выпрыгнул из корзины. Подвешенный к корзине парашют удерживался на тонкой веревке, которая от рывка разорвалась. Под тяжестью парашютиста купол ринулся вниз, но тут же наполнился воздухом, и Юзеф Древницкий плавно спустился на землю.

Неподалеку спустился на шаре и брат Станислав.

Первый прыжок произвел на Юзефа Древницкого такое огромное впечатление, что он решил повторить его. Вслед за братом увлекся прыжками и Станислав. Древницкие за три года сделали несколько десятков прыжков и настолько отработали их технику и усовершенствовали сам парашют, что с ними не было никаких серьезных происшествий. Глядя на полеты и смелые прыжки братьев, их младшая сестра Ольга тоже решила заняться столь необычным для девушек того времени делом. В 1896 году она совершила свой первый прыжок с парашютом и сразу стала горячей поклонницей этого спорта отважных.

Но все-таки больше всех для популярности парашютного спорта в России сделал старший брат, Юзеф Древницкий. 23 июля 1910 года он совершил показательный прыжок в Петербурге. Посмотреть на прославленного "прыгуна" пришли тысячи людей. На площадке в Крестовском саду разложили оболочку большого монгольфьера. Когда шар надули горячим воздухом, его едва удерживали тридцать рабочих. Внизу, под корзиной, подвесили в полураскрытом виде парашют. По команде Юзефа Древницкого рабочие отпустили шар, и он быстро взмыл на высоту 200 метров. Тут Древницкий спокойно отделился от корзины, и не успела толпа ахнуть, как парашют раскрылся и, наподобие огромного зонтика, бережно спустил на землю храбреца, которому публика устроила овацию.

Интерес к парашюту был так велик, что Древницкому пришлось в Петербурге сделать больше десятка прыжков, а всего он их совершил более четырехсот, оставаясь цел и невредим. Это лучше всего убеждало, что идея парашюта верна и что она требует просто отработки. Громоздкость и неудобство парашютов в использовании были настолько очевидны, что многие воздухоплаватели предпочитали летать без них. Понадобилось много лет, прежде чем русский изобретатель Котельников сумел создать удобную конструкцию ранцевого парашюта, надежного в эксплуатации и удобного в пользовании.

А пока смелые и отважные воздухоплаватели-парашютисты продолжали удивлять тысячи людей, собирающихся на невиданное зрелище. Парашюты были неуправляемы, спускались куда попало. Нередко парашютистов заносило на дома, деревья, на шпили костелов. Бывало, что эти трюки кончались печально: парашютисты разбивались или получали увечья на земле, сильно ударяясь о препятствия. Так что в основе своей верная идея Леонардо да Винчи воплотилась в жизнь только через 400 лет. Что поделаешь: в авиации каждый новый шаг, каждое изобретение давались с большим трудом.

Аэростаты на службе науки

Научившись летать, люди начали изучать воздушный океан. Молодой бельгийский ученый Робертсон, в частности, заинтересовался, как будет вести себя на высоте магнитная стрелка. И это не случайно. Ведь в безбрежном водном океане курс парусного судна помогает определить компас, магнитная стрелка которого всегда указывает на север. А воздушный шар - это тоже маленькое суденышко, плавающее по воле ветра. А что же это за путешествие, если пилот не знает, куда его несет ветер? Появилась необходимость в воздушной навигации.

Некоторые аэронавты начали брать с собой подробные географические карты, чтобы в воздухе ориентироваться по ним и определять свое местонахождение. Но часто бывало так, что шар долгое время летел в облаках или даже выше их. Как тут ориентироваться, если земли не видно, не видно, куда аэростат держит путь и где он находится? Здесь аэронавту, как и моряку, нужен компас. Но некоторые ученые утверждали, что на высоте компас теряет свою точность, а другие были убеждены, что он и вовсе перестает показывать, где север, а где юг.

Робертсон взял с собой в полет различные приборы, в том числе и компас. Но ветер был порывистый, шар болтало, и магнитная стрелка раскачивалась во все стороны, затрудняя измерения. Нужно было повторить опыт.

Вскоре Робертсон приехал в Россию, где его опытами заинтересовались молодой ученый академик Яков Дмитриевич Захаров и бывший моряк, впоследствии академик и директор Главной физической обсерватории Михаил Александрович Рыкачев. Они в разное время поднимались на воздушном шаре. Яков Дмитриевич Захаров в рапорте в Академию наук писал: "Главный предмет сего путешествия состоял в том, чтобы узнать с большей точностью о физическом состоянии атмосферы и о составляющих ее частях". Не забыли они и о магнитной стрелке. Но и на этот раз гондолу аэростата сильно разбалтывало порывами ветра, поэтому окончательно установить поведение магнитной стрелки на высоте не удалось. Лишь позже ученые смогли определить, что показания компаса не зависят от высоты полета и этот древний прибор может так же надежно служить воздухоплавателям, как и морякам.

Два французских ученых - Ж. Био и знаменитый физик и химик Жозеф-Луи Гей-Люссак тоже совершали путешествия на воздушном шаре. Они поднялись на высоту более семи километров, взяв с собой различные научные приборы, в том числе барометр и термометр. Ученые убедились, что с поднятием на высоту температура воздуха постепенно понижается, примерно на 0,65 градуса на каждые 100 метров высоты. На земле было тепло, а на семикилометровой высоте свирепствовал арктический мороз. Барометр тоже показывал очень низкое давление. Дышать было трудно, воздух был сильно разрежен.

Несмотря на это, ученые продолжали опыты. Между прочим, они проверили опыт Робертсона и Захарова и убедились, что магнитная стрелка вовсе не теряет на высоте своих качеств. А Гей-Люссак взял с собой в полет еще и стеклянные бутли с хорошо притертыми пробками. На предельной высоте полета, когда открытые бутли заполнились разреженным воздухом, Гей-Люссак крепко закрыл их пробками, и у него оказались пробы высотного воздуха для исследования. В лаборатории ученый сделал тщательный анализ этого воздуха, и оказалось, что по своему химическому составу он ничем не отличается от воздуха у земли. Он содержал 78 частей азота, смешанных с 21 частью кислорода. И только одна часть из ста приходилась на примеси других водорода, углекислого газа, гелия и прочих газов.

Гей-Люссак понял, что воздуха на высоте не хватает для дыхания не потому, что там, как предполагали некоторые ученые, другой его состав, а потому, что он сильно разрежен. Ученые сообразили, что если брать с собой в полет какой-нибудь баллон, наполненный сжатым кислородом, а потом на высоте вдыхать из него, то можно будет подняться без затруднений еще выше.

Но пока до этого додумались, аэронавты убедились, что шутки с высотой плохи. Так, в 1862 году английские естествоиспытатели Джеме Глейшер и Коксуэлл с научными целями летали на шарах несколько раз. В последнем полете они поднялись еще выше, чем Био и Гей-Люссак. Глейшер почувствовал себя плохо, не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Ему стало все безразлично, хотелось только спать. Коксуэлл тоже очень ослаб, но держался лучше. Он потянул за веревки, чтобы выпустить часть газа и спуститься ниже, но клапан заело, и предохранительная щель не открывалась. Коксуэлл, преодолевая неимоверную слабость, поднялся из корзины по стропам к оболочке шара. Он хотел разрезать ее, чтобы через дыру выпустить часть водорода, но пальцы от мороза и недостатка кислорода в крови почернели, сил не было. Теряя сознание, Коксуэлл схватил веревку клапана зубами и, падая в корзину, не выпустил ее. Клапан поддался, щель раскрылась, часть газа вышла, шар спустился ниже, и ученым удалось спастись.

Каждый километр высоты давался воздухоплавателям с трудом, а иногда даже ценою жертв.

В 1875 году французский физик Гастон Тиссандье вместе со своими друзьями, учеными Г. Сивелем и Д. Кроче-Спинелли, тоже решил подняться на большую высоту. Аэронавты учли опыт своих предшественников и запаслись специальным баллоном с кислородом. Однако их поджидала совершенно непредвиденная опасность. Шар был большой, имел хороший запас подъемной силы и поэтому очень быстро поднимался вверх. Все трое, по мере подъема, не ощущали никакой нехватки воздуха. Больше того, им казалось, что после шестикилометровой высоты они почувствовали себя даже бодрее и веселее. Никто не пользовался кислородным прибором. Люди тогда еще не знали, что на высоте от нехватки кислорода может наступить очень коварная и опасная горная болезнь, или, как ее назвали медики, эйфория (по-гречески - "хорошо переношу"). Опасна она тем, что человек незаметно впадает в такое состояние, когда не дает отчета в своих поступках и действиях, пренебрежительно относится к любой опасности, и при этом ему кажется, что он чувствует себя хорошо, а настроение у него приподнятое.

Тиссандье вспоминает: "Когда мы были на высоте семи верст, мы все стояли в корзине. Кроче стоял неподвижно против меня. "Посмотрите, воскликнул он вдруг, - как красивы эти перистые облака!" И в самом деле, величественное зрелище, открывавшееся перед нами, было невыразимо прекрасно. Перистые облака самых различных форм образовали вокруг нас серебристо-белое кольцо. Высунувшись из корзины, можно было далеко внизу различить землю. Казалось, будто она на дне огромного колодца. Небо было прозрачно и темно-синего цвета. Огненное солнце палило прямо в лицо, а холод все-таки крепко давал себя чувствовать. Мы еще раньше накинули на себя одеяла. Руки сделались холодными как лед. Я хотел было надеть перчатки,. но надо было вынуть их из кармана. А это требовало таких усилий, каких я уже не мог проявить.

Сивель, словно застывший на несколько минут, вдруг вспомнил, что он хотел подняться еще выше. Его лицо вдруг словно осветилось каким-то светом. Он обернулся ко мне и спросил: "Какое давление? У нас еще много песку. Как по-вашему, бросать?" Я ответил: "Делайте как хотите". Кроче кивнул ему головой.

Схватив нож, Сивель перерезал одну за другой три веревки от мешков с песком. Мы стали быстро подниматься. Когда вы приближаетесь к высоте семи с половиною верст, ваше тело и сознание начинают слабеть совсем незаметно для вас самих. Наоборот, вы даже чувствуете какое-то внутреннее довольство, которое вызывается как будто потоками света, заливающего вас на такой высоте. Вы не думаете ни о вашем опасном состоянии, ни о том, что будет впереди. Вы поднимаетесь и счастливы этим".

Более двух часов неуправляемый аэростат носился на восьмикилометровой высоте, а может, и выше. От кислородного голодания обморок наступает внезапно. Тиссандье писал:

"В половине четвертого я снова очнулся, хотя чувствовал головокружение и слабость. Шар спускался со страшной быстротой. Корзина сильно раскачивалась. Я на коленях дотащился до Кроче и Сивеля, но мои товарищи лежали на дне корзины, как-то странно скрючившись. Лицо Сивеля было черно, рот открыт и полон крови. У Кроче глаза были полуоткрыты и рот тоже в крови. Я словно обезумел и все время продолжал звать: "Сивель, Сивель!" Корзина со страшной силой ударилась о землю. Якорь не зацепился, и корзину поволокло по полю. К счастью, мне удалось поймать клапанную веревку и выпустить газ. Опустевший шар зацепился за дерево и распоролся. Кроче и Сивель были мертвы".

В России тоже многие ученые совершали научные полеты на аэростатах. Но, пожалуй, самый известный полет сделал знаменитый русский химик Дмитрий Иванович Менделеев. Он говорил, что "лаборатория погоды" находится именно в верхних слоях атмосферы, поэтому считал полеты аэростатов с научной аппаратурой на большие высоты просто необходимыми.

В 1878 году Менделеев ездил во Францию, где, наряду с другими делами, знакомился с аэронавтами, слушал лекции о полетах на воздушных шарах, вникал во все детали управления их полетом, читал специальную литературу. В то время в Париже открылась Всемирная выставка, на которой одной из достопримечательностей был огромный привязной аэростат, построенный известным французским воздухоплавателем Анри Жиффаром. Корзина аэростата имела вид круглой веранды, а аэростат одновременно поднимал около двадцати посетителей, - конечно, за определенную плату. Специальная паровая машина раскручивала вал и разматывала плавно веревку, к которой был привязан аэростат. Зрители, очутившись на высоте сотни метров, имели возможность видеть всю выставку как на ладони. Через некоторое время машина давала обратный ход, аэростат спускался, садилась новая партия зрителей и все повторялось сначала.

Поднимался на этом аэростате и Дмитрий Иванович Менделеев. Первый опыт очень пригодился ему потом, когда он получил приглашение совета Русского технического общества принять участие в полете на воздушном шаре для наблюдения за солнечным затмением. Это было в 1887 году.

Дело в том, что солнечные затмения, когда диск солнца перекрывается диском луны, происходят не так уж часто и длятся считанные минуты. Но для науки они очень важны: в этот момент можно изучать многие явления, происходящие как на солнце и в его короне, так и в верхних слоях атмосферы.

Но представьте, как обидно бывает ученым, когда они долгие годы готовятся к этому событию, а тут вдруг в день затмения землю закроют облака... Вот Менделеев и решил для верности подняться на аэростате выше облаков.

Специально для этой цели был выделен аэростат и опытный аэронавт. Но перед затмением всю ночь шел дождь. Оболочка шара, снаряжение, корзина - все намокло, потяжелело, и когда подошел момент лететь, оказалось, что шар не сможет поднять двух человек - ученого и аэронавта. Тогда Дмитрий Иванович Менделеев, не теряя времени, решил лететь один. Все, конечно, беспокоились за безопасность знаменитого ученого. Но Менделеев блестяще справился с полетом. Он поднялся выше облаков, провел научные наблюдения, сделал записи. Когда пришла пора спускаться, оказалось, что веревку клапана заело. Ученый проявил большое хладнокровие и мужество. Он поднялся из корзины по стропам, распутал веревку, выпустил часть газа и, пробыв в воздухе почти четыре часа, благополучно спустился на землю.

Выше всех на воздушном шаре в то время поднялся немецкий ученый доктор Берсон. Он правильно решил, что пилот, как и водолаз, должен постоянно тренироваться, чтобы привыкнуть к полетам на большой высоте. Семь раз он поднимался на высоту семи километров и с каждым разом чувствовал себя все привычней и уверенней. После такой тренировки в 1901 году он, пользуясь кислородным баллоном, поднялся на высоту одиннадцати километров. Полет прошел вполне благополучно.

Так, шаг за шагом, год за годом, платя жертвами и потерями, люди проникали в тайны воздушного океана.

С тех пор авиация и космонавтика шагнули далеко вперед, но воздушные шары и в наше время продолжают служить науке и людям. Еще в конце прошлого века ученые пришли к выводу, что не обязательно для научных целей рисковать аэронавтами. В 1892 году французский ученый Шарль Эрмит наполнил резиновый шар водородом, привязал к нему барометр, который имел специальное устройство, автоматически записывающее давление воздуха на высоте, а к ящику с барометром прикрепил записку с просьбой ко всем, кто найдет этот прибор, вернуть его по указанному адресу за вознаграждение. Через несколько дней барометр с записями вернули Эрмиту. Его нашли недалеко от места запуска. Ученый стал запускать новые шары с приборами. Такие шары получили название зондов, потому что они действительно сами, без людей, с автоматическими приборами зондируют атмосферу до больших высот.

Шары-зонды запускают и сейчас на метеостанциях, в Арктике и Антарктиде. Только надобность в записке с просьбой "доставить по указанному адресу" теперь отпала. Ученые придумали такие приборы, которые передают свои показания по радио. Ныне радиозонды поднимаются на высоты до 30...35 километров, а некоторые из них облетают весь земной шар.

Однако, говоря о заслуге Эрмита в использовании воздушных шаров для зондирования атмосферы, было бы несправедливо не упомянуть другого известного французского ученого Жана Менье.

Дело в том, что Менье еще за сто лет до Эрмита предлагал сделать то же самое - запускать шары с самозаписывающими приборами для изучения атмосферы. Но предложение Менье не приняли всерьез ни аэронавты, ни сами ученые. Менье, будучи современником и очевидцем триумфа братьев Монгольфье и профессора Шарля (он родился в 1754 году, а умер - в 1799-м), тоже очень увлекался воздухоплаванием и внес немало ценных предложений по совершенствованию аэростата. Правильность его идеи беспилотных шаров-зондов подтверждается жизнью и сейчас, почти через двести лет. Не зря среди ученых бытует поговорка, что мало высказать хорошую идею, надо еще доказать на деле ее жизненность. Жан Менье мысль-то высказал хорошую, а проверять ее на практике почему-то не стал. Только через сто лет Шарль Эрмит осуществил его идею на практике. А если бы это случилось на 100 лет раньше, при Менье, много больше успела бы наука узнать о строении атмосферы, о формировании погоды, о воздушных течениях и прочих тайнах воздушного океана!

Возможно, тогда не случилась бы еще одна трагическая ошибка, которая вошла в историю воздухоплавания, как экспедиция Соломона Августа Андре на воздушном шаре к Северному полюсу.

Отчаянная попытка

Северный полюс...

Десятки экспедиций, сотни смельчаков отправлялись на его покорение. Леденящие душу трагедии и поразительные взлеты человеческого мужества происходили в белых просторах Арктики. Но лишь американскому полярному исследователю Роберту Пири с пятью спутниками удалось первыми ступить на "макушку" Земли и увидеть, что она абсолютно ничем не отличается от других покрытых льдом безбрежных просторов Северного Ледовитого океана. Это случилось лишь 6 апреля 1909 года. А до этого Северный полюс будоражил воображение с удивительной, притягивающей, как магнит, силой.

Десятки судов были раздавлены льдами, исчезли в белом безмолвии экспедиции самых различных стран.

Шведский инженер Соломон Август Андре, человек удивительного упорства и смелости, решил, что если путь к Северному полюсу по льдам Арктики не под силу ни кораблям, ни смельчакам на собачьих упряжках, то не легче ли добраться до него на воздушном шаре? Для этого надо было, по мнению Андре, выбрать место поближе к полюсу и выждать подходящий попутный ветер.

Человек решительный и деятельный, Андре составил подробный план своего путешествия. Ученые и опытные полярные исследователи отлично понимали абсурдность его плана и не советовали Андре браться за такое ненадежное дело. Арктика была еще малоисследована, никто не знал ее ветров и воздушных течений, на которые рассчитывал Андре. Но зато все знали ее коварство и невероятную изменчивость погоды. Даже летом, когда солнце не заходит за горизонт и стоит долгий полярный день, погода тут может меняться по десятку раз на сутки. Вот светит солнышко, в его лучах искрятся ледяные торосы, и стоит поразительная арктическая тишина. А через пять минут налетает ураганный ветер, небо покрывается низкими, невесть откуда взявшимися облаками, и начинается страшная пурга. Она может затянуться на целый день, а то и на неделю, а может прекратиться и через десять минут...

Но чем больше знакомые и незнакомые люди отговаривали Андре от его затеи, тем упрямее добивался он цели. Не было средств на постройку шара, на снаряжение экспедиции - он объявляет сбор пожертвований, обращается за помощью к богатым людям, к фабрикантам.

Одни смотрели на его дело, как на интересный аттракцион, - что из этого получится? Другие давали деньги якобы из патриотических чувств, - знай, мол, наших, - а сами думали: "А вдруг этого Андре каким-то чудом занесет на Северный полюс! Тогда можно будет прихвастнуть, что и я не пожалел денег на доброе дело!"

И давали. Дал сам король Швеции. Не поскупился и знаменитый химик, изобретатель динамита, владелец крупнейших химических предприятий Альфред Нобель.

Так или иначе, Андре удалось собрать немалую сумму - 130 тысяч шведских крон (около 65 тысяч золотых рублей). Он приступил к постройке шара специально для полярного путешествия. Оболочка его была сделана из трех слоев шелковой материи. Внутренний слой был пропитан очень плотным газонепроницаемым составом. Наружное покрытие являлось как бы чехлом, предохраняющим шар от непогоды, и было смазано вазелином, который, по мнению Андре, должен был уберечь шар от снега, намокания и обледенения. Кроме того, он придавал оболочке эластичность и предохранял от растрескивания при сильных морозах.

Для выпускания газа было сделано три клапана, чтобы в случае отказа двух, можно было воспользоваться третьим. Гондола была сплетена из камыша и ивовых прутьев в виде маленького домика и хорошо просмолена, так что могла безопасно спускаться на воду и плавать. В ней размещалось снаряжение, приборы, съестные припасы, были спальные койки, спиртовая горелка, маленькая печка. На крыше домика располагалась открытая площадка, с которой удобно было вести наблюдения и управлять аэростатом. В случае спуска на лед гондола отцеплялась от шара, устанавливалась на полозья, и ее можно было толкать, как передвижной домик.

Снаружи вокруг гондолы были прикреплены мешки с песком, веревка с якорем и два длинных толстых каната - гайдропы, придуманные воздухоплавателем Чарльзом Грином еще в начале XIX столетия. Дело в том, что Андре почему-то решил, что в Арктике лучше всего лететь на небольшой высоте. А гайдропы автоматически регулируют высоту полета над землей. Если шар опускается по какой-либо причине - утечка газа, отяжеление оболочки от тумана или снега, - то гайдропы, ложась на землю или на лед, уменьшают тяжесть, и это позволяет шару лететь над землей без расходования балласта. В трудном полярном путешествии нужны помощники. Нашлись и таковые - Нильс Стриндберг и Кнут Френкель.

Летом 1896 года все было готово. Андре решил стартовать с большого полярного острова Шпицберген, с которого начинались многие путешествия в высокие широты. Экспедиция отправилась туда на судне, за ней последовали сотни туристов и корреспондентов газет и журналов.

Но уже первая встреча с Арктикой показала, как Андре мало знал о ней и как опрометчиво рассчитывал на попутный ветер. Весь август ветры дули не с юга на север, а наоборот - с Северного полюса на юг. Нетерпеливые туристы, а вслед за ними и корреспонденты газет, ропща на Андре, начали разъезжаться. Короткое арктическое лето быстро кончалось. Зачастили туманы, снежные бури. Момент для полета был упущен. Андре тоже вернулся домой.

За зиму у Андре было время взвесить еще раз все шансы экспедиции на успех. Многие по-прежнему отговаривали его лететь. Андре, безусловно, видел рискованность своей экспедиции, но отказываться было поздно. Он понимал, что те, кто давал на постройку шара деньги, ждут от него не благоразумия, а подвига или даже просто газетной сенсации. Дождавшись лета, Андре снова отправляется на Шпицберген и готовит свой шар с гордым названием "Орел" к путешествию. Ветры на этот раз дули в направлении Северного полюса.

11 июля 1897 года Андре со своими спутниками Стриндбергом и Френкелем закончили последние приготовления. Шар был наполнен водородом, путешественники взобрались на крышу домика-гондолы. Перерублены канаты, удерживающие шар, и "Орел", подгоняемый ветром, поднялся с острова и низко над свинцовой водой бухты поплыл в неизвестность. Гайдропы волочились по волнам, бороздя воду залива и оставляя на ней пенный след. Приделанные между корзиной и оболочкой шара паруса, с помощью которых Андре надеялся направлять движение шара к полюсу, беспомощно провисли, как бы давая понять, что эта давняя попытка управлять шаром с помощью парусов заведомо обречена на провал. В какой-то момент шар чуть не задел гондолой волны, но снова поднялся и вскоре исчез из виду...

Больше никто никогда его не видел. Через некоторое время на Шпицберген вернулся почтовый голубь, взятый путешественниками. Он принес короткое сообщение, что ветер переменился и понес шар не к полюсу, а в обратную сторону. Это было первое и последнее известие от Андре. Экспедиция пропала в ледяных просторах, и долгие-долгие годы ничего не было известно о ее судьбе. Экспедицию пытались искать, но тщетно.

Лишь в 1930 году, то есть через 33 года, восточнее Шпицбергена, на острове Белом, были найдены остатки лагеря - последнего прибежища экспедиции. А главное, под слоем льда и снега были обнаружены сохранившиеся записки Андре. Из них стало известно, что шар вскоре после старта понесло на северо-восток от Шпицбергена. На третьи сутки полета шар отяжелел настолько, что пришлось совершить посадку во льдах Арктики далеко от Северного полюса. Андре со своими спутниками по льдам направились к суше. Это было долгое и трудное путешествие. Почти через три месяца воздухоплаватели добрались до безлюдного острова Белый. Обстоятельства их гибели так и остались невыясненными. Впрочем, наступившая арктическая зима, износившаяся одежда и недостаток продовольствия и топлива были извечными врагами всех полярных исследователей.

Так трагически закончилась попытка завоевания Северного полюса на воздушном шаре.

Но уроки ее были очевидны для всех: нужны новые средства для покорения воздушного океана, нужны аппараты, полностью подчиненные воле человека, а не летающие по прихоти ветра. Над этой проблемой человеческая мысль билась уже давно, но для ее осуществления требовался соответствующий уровень развития науки и техники.

Дирижабль - значит "управляемый"

Над этим задумывался еще Жак Менье - военный инженер и ученый, известный математик и изобретатель. Уже в 1784 году, то есть через год после удачных полетов братьев Монгольфье и профессора Шарля, он представил в Парижскую академию свой проект дирижабля. Кстати, французское слово "дирижабль" означает "управляемый", поэтому управляемые воздухоплавательные аппараты стали называть во многих странах просто дирижаблями.

Проект Менье оказался по тем временам гениальным и... невыполнимым, так как он на добрую сотню лет опережал технические возможности своего века. Чтобы уменьшить сопротивление при движении в воздухе, Менье предложил сделать оболочку дирижабля не круглой, а вытянутой, веретенообразной. Эта форма дирижаблей, ставшая впоследствии классической, существует и поныне.

А чтобы в полете дирижабль не терял свою обтекаемую форму и упругость конструкции, Менье предложил поместить внутри оболочки еще одну, небольшую, наподобие пустого прорезиненного мешка, - так называемый баллонет, чтобы, накачивая его воздухом, восполнять утечку газа.

Менье придумал и другие конструктивные усовершенствования, в том числе и способ крепления гондолы к сетке. Но, пожалуй, наиболее важной была идея создать тягу не с помощью парусов и крыльев, как это пытались делать воздухоплаватели, а с помощью воздушного винта. Большой пропеллер, напоминающий ветряную мельницу, с установленными под углом лопастями, по мнению Менье, должен был, вращаясь и отбрасывая воздух назад, толкать аэростат вперед.

Как видим, Менье гениально предвидел многое. Но осуществить свой проект он не смог, потому что в то время еще не было двигателей для вращения пропеллера. Правда, первые паровые машины знаменитого английского изобретателя Джемса Уатта уже появились, но они были настолько громоздкие, тяжелые и к тому же маломощные, что никакой дирижабль их не поднял бы. Может быть, поживи Менье на свете дольше, он что-нибудь и придумал бы, но Менье был военный инженер, генерал и вскоре погиб в одном из сражений.

В 1825 году француз Жене предложил построить для дирижабля большую гондолу и брать в полет... лошадей. Двигаясь по кругу, они вращали бы большой барабан, от которого движение с помощью шкивов передавалось бы на воздушные винты. Проект был забавен, но неосуществим. И не только потому, что на лошадей в полете надежда слабая.

Сам Жене понимал, что силы одной-двух лошадей явно мало, чтобы придать воздушным винтам достаточную тягу.

Кстати сказать, к тому времени уже появились первые пароходы с гребными винтами. Корабельные винты приводили в движение огромные суда. Это подсказывало, что и воздушный винт тоже смог бы двигать дирижабли. Но поскольку вода почти в 800 раз плотнее воздуха, воздушный винт, чтобы создавать необходимую тягу, должен быть либо очень больших размеров, либо очень быстро вращаться. А для этого нужны мощные и одновременно очень легкие двигатели, каких тогда еще не было.

А пока человеческая фантазия рождала самые невероятные предложения и проекты.

Так, австриец Яков Кейзерер в 1799 году написал с полной серьезностью "ученый труд" - "О моем изобретении управлять при помощи орлов воздушным шаром".

Он предлагал "припрягать" к шару специально прирученных орлов и управлять ими с корзины, как тройкой лошадей.

Некая француженка в 1845 году тоже вполне серьезно советовала использовать в качестве движущей силы для воздушных шаров больших птиц орлов, грифов. Она рассуждала просто: если лошади и ослы в состоянии возить по земле кареты и тележки с пассажирами, то почему бы в воздухе для этой цели не использовать птиц?

А в 1850 году, то есть всего 136 лет тому назад, французский мастер чулочных изделий Петэн предложил построить воздушный корабль на манер речного парохода с гребными колесами. По его мнению, нужно было взять четыре больших воздушных шара, связать их гуськом один за другим, а внизу под ними подвесить на канатах длинную площадку с двумя ярусами. На верхнем ярусе размещались бы пассажиры, а на нижнем - паровые машины, которые вращали бы огромные колеса. Загребая своими плицами воздух, колеса приводили бы воздушный корабль в движение.

Проекты, проекты, проекты...

Гениальные, забавные, абсурдные... Их были сотни и тысячи. И нет ничего удивительного в том, что многие из них, кажущиеся теперь смешными даже пятилетним малышам, вошли в историю авиации как живое свидетельство того, как страстно люди мечтали научиться летать.

Первый дирижабль

Казалось бы, ничего общего не было между парижским часовщиком Жюльеном и паровозным машинистом Анри Жиффаром. У каждого была своя работа, своя жизнь. Их объединяли только любознательность и интерес к воздухоплаванию.

Искусный часовщик и мастер на все руки, Жюльен, читая в газетах и журналах статьи о неудачных попытках воздухоплавателей заставить свои шары летать в любом направлении, задумался. Если у воздухоплавателей нет подходящего легкого и мощного двигателя, то у него, часовщика Жюльена, есть сколько угодно часовых механизмов с пружинками. А если такой механизм заставить вращать маленький воздушный винт и приспособить винт к небольшому шару в виде сигары? Полетит или нет?

Сказано - сделано. Жюльен построил легкую модель дирижабля с трехметровой вытянутой оболочкой, внутри ее поместил часовой механизм с пружиной, которая быстро вращала два небольших выходящих по бокам винта. Передняя часть оболочки была толще, а задняя тоньше, ни дать ни взять веретено с матерчатым рулем на конце. Жюльен наполнил свое "веретено" водородом, завел часовой механизм, воздушные винты быстро завертелись, и часовщик выпустил свое творение из рук. Воздушное "веретено", подгоняемое винтами, полетело под потолком мастерской.

Это было в 1850 году.

Весть о летающей игрушке часовщика Жюльена быстро распространилась по Парижу. В мастерскую началось паломничество воздухоплавателей, ученых и просто зевак, желающих поглядеть на игрушку, летающую в любом направлении по велению матерчатого руля. Общительный веселый часовщик никому не отказывал в удовольствии поглазеть на забавную игрушку, тем более, что это была хорошая реклама для его мастерской...

А в другом конце Парижа жил трудолюбивый и любознательный паровозный машинист Анри Жиффар.

Машинистом он стал благодаря своей любви к технике и изобретательству. После окончания гимназии Жиффар твердо решил, что будет инженером. Но прежде чем поступать в высшее учебное заведение, он пошел работать в железнодорожные мастерские, основательно познакомился с устройством паровых машин и вскоре стал опытным паровозным машинистом.

Но с детства Жиффара привлекало воздухоплавание. Он даже познакомился с известным французским аэронавтом Годаром, и тот несколько раз брал его с собой в непродолжительные полеты на воздушном шаре. Полеты Жиффару очень понравились, однако шар летел по воле ветра, и паровозному машинисту это было не по душе. Он сразу смекнул, что если на шар поставить легкую и сильную паровую машину с воздушным винтом, то можно будет лететь в любом направлении.

А тут и слух о летающей игрушке Жюльена разнесся по всему Парижу. Жиффар с Годаром отправились к часовщику. Жюльен охотно показал пришельцам свою модель дирижабля. Жиффар был потрясен: так просто! Модель летала под потолком в любом направлении, слушалась руля.

Это, конечно, был не настоящий дирижабль, а лишь игрушка. Но если все продумать и хорошо построить, то настоящий дирижабль должен летать точно так же. Остановка только за легкой и мощной паровой машиной. Но уж тут Жиффару, как машинисту и изобретателю, и карты в руки.

Он горячо принялся за дело. О проекте Менье к тому времени забыли, но Жиффар интуитивно почти в точности повторил основные принципы дирижабля Менье. Раздобыв деньги, он сконструировал и построил паровую машину и установил ее на дирижабль своей же конструкции. Это была длинная - 44 метра! - оболочка, заостренная с обоих концов. На нее набрасывалась сетка, концы которой крепились внизу под оболочкой к длинной деревянной балке. А уже к балке посредине подвешивалась площадка с паровой машиной и трехлопастным винтом, который Жиффар назвал пропеллером, что в переводе означает "толкатель". Паровая машина Жиффара вместе с котлом весила 160 килограммов и развивала мощность в три лошадиных силы. По нынешним временам это, конечно, очень слабый и тяжелый двигатель, но тогда это было чудо техники. Помня о печальных случаях взрыва водорода от малейшей искры, Жиффар вывел трубу от топки котла не вверх, а вниз, подальше от оболочки.

Когда все было готово, в сентябре 1852 года Жиффар поднялся на своем дирижабле с парижского ипподрома. День был тихий, машина работала хорошо, вниз из трубы валил дым. Пропеллер начал вращаться, но не очень быстро со скоростью 120 оборотов в минуту - на большее не хватало мощности. И все присутствующие увидели, что новое изобретение по воле Жиффара полетело в нужном направлении, а треугольный парус на конце дирижабля, служивший воздушным рулем, заставлял аппарат поворачивать вправо и влево, куда хотел Жиффар.

Такого еще не было. Толпа ликовала. Был доволен и Жиффар. Но стоило подняться выше, где появлялся ветерок, - и дирижабль остановился. Собственная его скорость была всего 2...3 метра в секунду или около десяти километров в час. Даже против слабенького ветра дирижабль стоял на месте, а при ветре чуть сильнее - двигался хвостом назад.

На высоте 1800 метров дирижабль уже совсем не справлялся с ветром, и его унесло от Парижа к местечку Траппа. Надвигалась ночь. Жиффар проявил завидное спокойствие и смелость. Песком из балластных мешков он потушил огонь под котлом, открыв все клапаны, выпустил пар. А затем в полной темноте благополучно спустился близ местечка. Поскольку он не вернулся к месту взлета, ему официально не засчитали полет как управляемый. Но разве в этом дело?

Жиффар был настолько воодушевлен первым успехом, что тут же со своим помощником, механиком Габриелем Ионом взялся сооружать еще больший дирижабль. Он имел лучшую скорость, чем прежний, хорошо слушался руля. Но Жиффар пренебрег баллонетом Менье, и это едва не привело к гибели. В полете из-за утечки газа оболочка стала морщиться, терять свою форму, и сетка с прикрепленной к ней платформой, на которой находилась машина и экипаж, начала сползать. Можно себе представить самочувствие аэронавтов, когда они заметили это.

К счастью, высота была не очень большая. Воздухоплаватели открыли газовый клапан, и дирижабль пошел на снижение. Как только гондола коснулась земли, Жиффар и механик выскочили из нее, и в ту же секунду сеть окончательно соскользнула с оболочки, газовый баллон моментально взмыл ввысь и исчез навсегда.

Жиффар очень хотел продолжать свои опыты с дирижаблями, но средства его иссякли. Чтобы наладить свои финансовые дела, он принялся за изобретательство в технике. Между прочим, ему принадлежит патент насоса для накачивания воды в паровые котлы: это изобретение сделало его миллионером. Но Жиффар мечтал о воздухоплавании и создал проект гигантского дирижабля, длиною около полукилометра. А на Всемирной выставке в Париже в 1878 году огромной популярностью у посетителей пользовался его привязной аэростат, на котором поднимался и Менделеев.

Теперь, когда Анри Жиффар стал богат и накопил огромный инженерный опыт, когда значительные успехи сделала техника и появились новые двигатели, было самое время вернуться к дирижаблям и усовершенствовать их. Но тут изобретателя постигло несчастье: он ослеп.

Такого удара судьбы Жиффар не выдержал, он покончил с собой. Это случилось в 1882 году, на пороге новой эры - эры аппаратов тяжелее воздуха. Все свое состояние Жиффар завещал разным научным обществам, а значительную часть - беднякам Парижа.

Трудно сделать первые шаги в любом новом деле, а тем более первые шаги наперекор ветру.

Но Жиффар это сделал.

Совершенствование дирижаблей

Дирижабли принялись усовершенствовать не только на родине Жиффара, во Франции, но и в других развитых странах.

Так, например, у нас в России еще в 1849 году военный инженер штабс-капитан И.H. Третесский предложил для толкания аэростата использовать реактивную силу.

Что же это за сила? Убедиться в ее существовании очень просто: надуйте обыкновенный резиновый шарик, потом, не завязывая, выпустите его. Вы увидите, что он начнет беспорядочно метаться по комнате. Воздух, вылетая под давлением из дырочки в одну сторону, отталкивает шарик в другую. Это и есть реактивная сила. Многие живые организмы в воде - каракатицы, осьминоги и другие - тоже передвигаются с помощью реактивной силы. Они наполняют специальную камеру-желудочек водой, а потом резко сокращают ее. Струя воды, выходя через отверстие, толкает осьминога или каракатицу в нужном направлении.

Так же устроены и ракеты. Топливо, сгорая в камере ракеты, образует газы, которые под давлением вырываются из сопла ракеты и толкают ее вперед.

Штабс-капитан Третесский предложил устроить на шаре с четырех сторон трубы-сопла, а в корзине аэростата установить паровой котел со спиртовой горелкой. Поднялся воздухоплаватель на высоту, а дальше, по мнению Третесского, куда надо лететь - выпускай пар из противоположной трубы, и все в порядке; пар, вырываясь под давлением, будет толкать шар в нужном направлении.

В общем-то, проект в принципе осуществимый. Но представляете, сколько надо было бы пара, воды и топлива, чтобы хоть немного пролететь куда нужно? Поэтому за реализацию проекта даже не принимались.

Необычный проект представил в 1866 году адмирал русского флота Николай Михайлович Соковнин. Он предлагал построить полусферический аэростат, плоский снизу, состоящий из двенадцати отсеков, наполненных аммиаком, который легче воздуха в два раза, либо чистым водородом. Легкий газ должен был только облегчить своей подъемной силой вес конструкции в воздухе. А летать предполагалось за счет мощной реактивной струи воздуха, которую засасывал из атмосферы специальный двигатель-насос, а потом выталкивал по бокам аппарата из специальных сопл. Причем управлять кораблем Соковнин тоже предлагал с помощью реактивных рулей, а не воздушных.

Конечно, и этот проект был неосуществим по тем временам, хотя некоторые детали его нашли применение, как, например, размещение газа в изолированных друг от друга отсеках или баллонах в знаменитых немецких дирижаблях цеппелинах или газовые рули в реактивной и космической технике.

Но особенно усиленно усовершенствовали дирижабли во Франции.

Французское правительство стремилось использовать дирижабли для военных целей, выделяло на это деньги, поощряло исследователей. Военному инженеру Дюпюи де Лому было поручено рассматривать поступающие проекты дирижаблей и их усовершенствования. Но всем им не хватало мощного и легкого двигателя. А тут еще началась франко-прусская война, которая развивалась очень неудачно для французов. Немцы осадили столицу Франции Париж, пришлось французам пользоваться воздушными шарами. Но они летали по воле ветра и нередко даже спускались прямо к немцам. Управляемые аэростаты-дирижабли французам были крайне необходимы.

Тогда де Лом сам принялся за проект дирижабля. Он не придумал ничего лучшего, как вращать вал гребного винта с помощью команды солдат. Проект, конечно, нелепый, но положение было трудным, поэтому за него ухватились, как за соломинку. Правда, строительство затянулось на два года, продолжалось и после войны, но дирижабль все же был сделан и даже испытан. Внешне он походил на дирижабль Жиффара, только был больших размеров и имел огромный винт - более 8 метров. Целая команда солдат, работая, что называется, в поте лица, с трудом вращала этот винт со скоростью не более 40 оборотов в минуту. Но тяга была настолько мала, что дирижабль при полном безветрии за минуту продвигался всего на два метра. Сам де Лом понимал, что нужна не мускульная сила, а мощный двигатель.

В 1883 году братья Гастон и Альфред Тиссандье поставили на свой дирижабль электродвигатель. Но электромоторы в то время тоже были далеки от совершенства, громоздки и требовали много энергии. Дирижабль братьев Тиссандье передвигался со скоростью 4 метра в секунду, или около 15 километров в час. Он мог уже лететь против слабого ветра. Но запасов энергии хватало ненадолго.

Идея применения электромотора пришлась по душе и военным инженерам Ш. Ренару и А. Кребсу, построившим дирижабль для французской армии. Он имел вид длинной, утолщенной спереди сигары, с подвешенной к нему на стропах такой же длинной лодочкой. В ней располагались воздухоплаватели, а в передней ее части - электродвигатель. Он вращал с большой скоростью сравнительно малый винт впереди гондолы и поэтому не толкал, как у Жиффара, а тянул вперед весь дирижабль. Подобные винты так и называются тянущими.

Дирижабль Ренара и Кребса летел со скоростью около 20 километров в час. Больше того, впервые за всю историю воздухоплавания Ренару и Кребсу удалось пролететь минут двадцать вперед против ветра, развернуться на 180 градусов и возвратиться на место взлета.

Теперь название "дирижабль", то есть "управляемый", стало оправданным. Это был большой скачок вперед. Но Ренар и Кребс отлично понимали, что на электромоторе далеко не улетишь. Энергии аккумуляторов хватало всего на час работы, то есть максимум на 20 километров пути. Да и скорость была все же мала. Чуть усиливался встречный ветер - и дирижабль не летел, а стоял на месте, либо даже пятился назад.

Кончался XIX век, век пара и электричества, век воздухоплавания. Техника развивалась быстро. Вот-вот должен был наступить перелом.

И он наступил.

Именно в конце девятнадцатого века появился двигатель внутреннего сгорания, без которого немыслимо было ни дальнейшее развитие дирижаблестроения, ни появление самолетов.

Воздушные мамонты

Первым поставил бензиновый двигатель на свой дирижабль немецкий изобретатель Герман Вёльферт. Это случилось в 1897 году. Так как лодочки-гондолы, подвешенные к оболочке на длинных стропах, при работе двигателя раскачивались, Вёльферт решил подвесить лодочку поближе к оболочке на специально приспособленных к ней бамбуковых шестах.

Такая рискованная близость бензинового двигателя к наполненной взрывоопасным водородом оболочке многим бросилась в глаза. Но Вёльферт уверял, что в его конструкции все продумано, и решил вместе с механиком испытать свой дирижабль в полете. Как всегда, посмотреть на это событие собралось много народу. Дирижабль взлетел и довольно быстро набрал почти километровую высоту. Все приготовились смотреть, как Вёльферт начнет выполнять обещанные круги и восьмерки, но вместо этого в лодочке вдруг что-то блеснуло, а затем раздался взрыв. Пылающий дирижабль грохнулся на землю. Вёльферт и его помощник погибли.

Урок из этого трагического случая первым извлек австрийский изобретатель Давид Шварц.

Раз прорезиненные оболочки аэростатов с водородом легко воспламеняются от любой случайной искры, почему бы не сделать оболочку дирижабля из алюминия? Правда, алюминий, хотя и легкий металл, но все же тяжелее прорезиненной шелковой оболочки. Но зато он совершенно не будет пропускать газ, дирижабль всегда будет иметь идеальную форму. И к тому же, металл не боится огня, прекратятся пожары - этот бич воздухоплавателей.

Еще раньше идею металлических дирижаблей высказал гениальный русский ученый, основоположник космонавтики Константин Эдуардович Циолковский. В 1887 году в работе "Теория и опыт аэростата" он научно и технически обосновал конструкцию дирижабля с металлической оболочкой. При этом Циолковский ввел целый ряд технических новшеств, предложив не гладкую, а гофрированную поверхность металлической оболочки, что придавало конструкции особую прочность.

Но царское правительство не отпустило средств даже на постройку опытной модели. Так интереснейший проект остался лишь в чертежах.

А Шварц в 1897 году приступил к работе. Он не мудрствовал лукаво над формой оболочки. Это был огромный алюминиевый цилиндр, наглухо закрытый с двух сторон удлиненными алюминиевыми конусами.

Но Шварц не успел закончить работу: он умер. Недостроенный дирижабль купило немецкое военное ведомство. Молодой энергичный механик Ренар Плац довольно быстро закончил постройку дирижабля и даже усовершенствовал его, поставив сразу три воздушных винта. Один - тянущий, другой - толкающий, а третий расположил между ними совсем необычно - в горизонтальном положении. Это была очень остроумная техническая выдумка, помогавшая аэронавту маневрировать вверх и вниз. Надо быстрее или выше подняться - включил горизонтальный винт, и он тянет дирижабль вверх. Нужно опуститься ниже или затормозить подъем - переключил вращение в обратную сторону, и винт тянет вниз.

Но, к сожалению. Плац оказался плохим пилотом. В испытательном полете сначала все шло хорошо. Дирижабль развил скорость около 25 километров в час, отлично слушался руля и легко двигался туда, куда его направлял Плац. Но вот неожиданно соскочил привод от мотора к валу воздушных винтов. Вместо того, чтобы спокойно выключить мотор, устранить неисправность и снова продолжать маневрирование, Плац растерялся. Он поскорее дернул за аварийный кран выпуска водорода. Когда это делают на аэростатах, то шар при спуске сплющивается наподобие парашюта и тормозит падение. А дирижабль круто пошел вниз... При ударе о землю раздался оглушительный грохот. От алюминиевого дирижабля остались только рваные, мятые листы металла, а сам Плац чудом уцелел.

Этот полет доказал, что идея металлического дирижабля вполне осуществима. Ну, а что первый блин комом, так в каком деле этого не бывает...

Дирижабль Шварца явился как бы прототипом будущих дирижаблей жесткой конструкции. Дирижабли начали различать по конструктивным признакам. Появились мягкие - с мягкой надувной оболочкой, жесткие - имеющие постоянную жесткую форму оболочки, и полужесткие - смешанной конструкции: с балкой-килем вдоль всей длины надувной оболочки.

В Германии и Франции дирижаблестроение развивалось быстрее, чем в других странах лишь потому, что они постоянно вели военные действия или активно готовились к ним. И военные ведомства старались применить дирижабли для целей войны.

В Германии дирижаблями занялся граф Фердинанд Цеппелин. Уже в 1896 году он приступил к постройке огромного дирижабля, который был закончен только в 1900 году. Каркас дирижабля состоял из легких алюминиевых труб и был обтянут алюминиевыми листами. У него было еще одно новшество: две алюминиевые кабины-гондолы - одна впереди, другая сзади - были приделаны непосредственно к оболочке без подвесных устройств. В них располагались моторные отделения, оснащенные бензиновыми двигателями по 16 лошадиных сил, и отделение для экипажа. Цеппелин также использовал идею адмирала H.М. Соковнина и разместил в оболочке семнадцать изолированных друг от друга газовых баллонов-секций. Это было сделано для большей безопасности. Если по каким-либо причинам один или даже несколько баллонов теряли газ, дирижабль все равно за счет остальных мог сохранять свою летучесть, хотя, конечно, и терял часть подъемной силы.

Граф Цеппелин построил на Боденском озере для хранения своего дирижабля огромный плавучий сарай-эллинг с раздвижными воротами.

2 июля 1900 года на берегу озера собралось множество людей. Открылись ворота эллинга, и команда солдат вывела оттуда дирижабль невероятных размеров. Его длина составляла 128 метров, а диаметр - 11,7 метра. Объем оболочки дирижабля равнялся 11 тысячам кубических метров. Такой великан еще никогда не поднимался в воздух. Кто называл его "летающим мамонтом", кто утверждал, что лучше подходит "воздушный кит". Но, пожалуй, точнее всех определил сам граф Цеппелин. Он назвал его воздушным крейсером, подчеркивая без обиняков, что гигантский дирижабль построен для военных целей.

Глядя на такую громадину, мало кто верил, что эта махина может подняться в воздух. Но вот заработали моторы, экипаж во главе с Цеппелином занял места в гондолах. Стартовая команда отпустила удерживающие веревки, и дирижабль плавно отделился от плавучего причала и поплыл в небо. Скорость полета достигала 8 метров в секунду. Однако через четверть часа на борту произошла какая-то поломка, дирижабль вынужден был опуститься к эллингу для ремонта. Потом на нем были довольно успешно сделаны еще два полета. Но конструктору стало ясно, что двигатели для такой огромной махины явно слабы. За дирижаблем окончательно утвердилось название по фамилии его конструктора цеппелин и, очевидно, не зря. Это детище обошлось графу в полтора миллиона марок - почти все его состояние. И тем не менее. Цеппелин приступил к постройке нового дирижабля.

Сантос-Дюмон авиатор-спортсмен

Мы не случайно упомянули о дороговизне дирижаблестроения. Если для первого монгольфьера понадобилась кипа бумаги и два-три рулона материи, то графу Цеппелину потребовалось уже все его большое состояние, чтобы построить гигантский дирижабль.

Вот почему, говоря об истории авиации, нельзя забывать об экономической стороне дела. Постройка дирижаблей становилась не по средствам одному человеку, нужна была помощь государства или, на худой конец, богатых покровителей. Редко кто из них давал деньги бескорыстно. Одни хотели прославиться, другие - прослыть щедрыми благодетелями, а большинство разбогатеть еще больше на новом деле, которое со временем обещало немалые выгоды и прибыль. Граф Цеппелин, например, заведомо строил свои дирижабли для нужд войны, потому что военный дух в кайзеровской Германии царил с давних времен. И граф не ошибся в своих расчетах. Его сразу поддержало военное ведомство, не раз выделяя огромные суммы на постройку цеппелинов.

Французское правительство, неустанно следившее за военным развитием Германии, в свою очередь поощряло постройку управляемых аэростатов для армейских гарнизонов.

Все это, конечно, способствовало развитию дирижаблестроения. Но во всей этой лихорадочной военной гонке совершенно особняком стоит колоритная фигура авиатора-спортсмена Альберто Сантос-Дюмона.

Сантос-Дюмон, сын богатого владельца кофейных плантаций в Бразилии, получив огромное наследство, в деньгах не нуждался. Он постоянно жил в Париже и, как все богатые люди, любил развлечения. Но если одни проматывали свои состояния в игорных домах и на фешенебельных курортах, то к чести Сантос-Дюмона надо сказать, что он до самозабвения увлекался спортом. Особенно его привлекали, как мы теперь сказали бы, технические виды спорта. Он был отличным велосипедистом, потом прославился как один из сильнейших гонщиков на автомобилях и мотоциклах. Что касается моря, то плавал он, как рыба, и неоднократно принимал участие в соревнованиях яхтсменов. Не удивительно, что, как только в моду вошло воздухоплавание, Сантос-Дюмон увлекся воздушным спортом.

Для начала он сделал несколько полетов на аэростатах, и путешествия в небо ему очень понравились. Но маленького, подвижного и переполненного энергией Сантос-Дюмона не устраивало, что аэростаты подчинялись воле ветра, а не воле пилота.

Вот почему, прослышав о первых дирижаблях, Сантос-Дюмон сам принялся за постройку "летающей колбасы". В 1898 году первый дирижабль заядлого спортсмена был готов. Он и впрямь напоминал огромную колбасу. Его длинная, как кишка, оболочка, наполненная водородом, была непрочна и извивалась на ветру, как туловище сороконожки. Под оболочкой на длинных стропах висела узкая тесная корзина, в которой располагались слабенький, менее двух лошадиных сил, бензиновый двигатель с пропеллером и место для пилота.

Сантос-Дюмон привычно управлял мотором.

Однако первый испытательный полет едва не кончился трагически. Двадцатипятиметровая оболочка оказалась недостаточно упругой и под тяжестью корзины с двигателем и пилотом сложилась пополам. Дирижабль начал падать. К счастью, Сантос-Дюмон не растерялся. Он заметил внизу, на поляне, ребят, которые запускали воздушные змеи, и, выбросив из корзины длинную веревку-гайдроп, крикнул:

- Ловите!

Ребята догадались, что надо делать, побросали свои змеи и, дружно ухватившись за длинную веревку, гурьбой побежали против ветра. Веревка натянулась, и дирижабль со сложенной пополам оболочкой напоминал теперь огромный змей. Он прекратил падение и перешел в более плавный спуск. Ребята что есть силы тянули его за веревку против ветра, крепко упираясь пятками в землю. Так они спасли жизнь отважному воздухоплавателю.

А в это время два богатых французских промышленника Дейч де ла Мерт и Эрнест Аршдакон, покровительствующих воздухоплаванию, объявили конкурс. Они обещали награду в 100 тысяч франков тому, кто первый за полчаса облетит вокруг знаменитой Эйфелевой башни в Париже и снова вернется к месту старта, на поляну в Сен-Клу, которая была в пяти с половиною километрах от башни.

Вот когда в Сантос-Дюмоне заговорил спортивный дух! Он решил во что бы то ни стало опередить других конкурентов. Однако задача оказалась не из легких. Второй дирижабль тоже потерпел аварию: испортился насос, нагнетавший воздух в баллонет для поддерживания упругой формы оболочки. Дирижабль снова переломился пополам и упал на деревья ботанического сада. Сантос-Дюмон, как и первый раз, уцелел и опять принялся за дело. Третий и четвертый его дирижабли тоже оказались неудачными. Тогда неунывающий конструктор решил максимально облегчить дирижабль, отказался от традиционной корзины для пилота и вместо нее приспособил маленькое легкое седло, наподобие велосипедного. Сидя на нем верхом, он направил свой дирижабль к Эйфелевой башне, обогнул ее и повернул обратно к месту старта.

Многие зрители полагали, что первый приз у Сантос-Дюмона уже в кармане.

Но не тут-то было! Мотор вдруг зачихал, остановился, и дирижабль в самом центре Парижа рухнул на крышу пятиэтажного дома.

Сантос-Дюмон и на этот раз отделался лишь незначительными царапинами.

Казалось, после стольких неудач можно прийти в отчаяние и на все махнуть рукой. Однако спустя два месяца он снова приступил к испытаниям нового, шестого по счету, дирижабля. И вот 19 октября 1901 года Сантос-Дюмону наконец повезло. На своей "летающей колбасе" он поднимается с поляны в Сен-Клу, долетает до Эйфелевой башни, огибает ее и возвращается к месту старта. Правда, при этом случился небольшой конфуз: он опоздал на тридцать секунд. Но восторг публики был настолько велик, что приз в 100 тысяч франков ему все-таки присудили. Половину денег Сантос-Дюмон отдал на благотворительные цели, а вторую половину - своему механику. К маленькому бразильцу пришла большая слава, и, казалось, теперь можно почивать на лаврах. Но он, не теряя времени, снова принялся за новый, более усовершенствованный дирижабль.

Всего Сантос-Дюмон построил 14 дирижаблей и совершил на них множество полетов по всей Франции. Он еще несколько раз терпел аварии. А однажды, демонстрируя свой дирижабль в Монако, на побережье Средиземного моря, свалился прямо в морские волны. Но, как уже говорилось, он был хорошим пловцом и опять спасся. Возвратившись в Париж, Сантос-Дюмон в 1903 году летал на своем последнем дирижабле с такой ловкостью и виртуозностью, что даже пользовался им вместо автомобиля:

отправлялся на прогулки в парк, на скачки на ипподром, на военные парады. Эти полеты сделали большое дело для популяризации дирижаблей не только во Франции, но и во всем мире. А главное, они на практике доказали, что дирижабли могут летать в любом направлении, что они действительно оправдывают свое название - "управляемые".

И неизвестно, сколько еще пользы принес бы дирижаблестроению неутомимый авиатор-спортсмен, если бы в это время мир не облетела сенсационная весть о полете первого аэроплана. Сантос-Дюмон сразу же переключился на новое дело. И небезуспешно.

Тяжелая штука - земное притяжение!

В этом легко убеждаешься еще в детстве. Вначале - когда учишься ходить, а слабые ножки подкашиваются, и ты падаешь на пол. Но этот период своей жизни мы обычно не помним, а только наблюдаем его позже на других малышах. Потом, когда, научившись ходить, начинаем изучать квартиру и нас почему-то особенно привлекает стол. Тут уж и я помню, как не однажды падал со стула и стола. Больно было. Ну, а когда подрастаем и начинаем изучать уже не только двор, но и окрестности, нас со страшной силой тянет на заборы, деревья, на сарай или дом. Из своего "комнатного" опыта мы знаем, что при этом надо быть очень осторожным - он успел научить нас, что все тела на земле, и мы сами, имеют тяжесть и летать, как пушинки, не могут, а падают на землю.

В детстве я любил бегать, расправив руки и махая ими, как птица крыльями. Увы, ладони даже не чувствовали сопротивления воздуха. Но вот однажды дедушка, у которого я жил, привез для починки сарая большие листы фанеры. Я взял в руки фанерный лист, поставил его под углом к ветру и побежал. Эге - совсем другое дело! Я почувствовал, как лист фанеры вырывается из рук вверх, как возникает довольно чувствительная подъемная сила. Значит, все дело в размерах? Ладони очень маленькие, и мы не чувствуем сопротивления воздуха, потому что оно очень незначительно. Фанерный же лист раз в двести больше ладони, и тут уже вовсю дает себя знать подъемная сила, возникающая при движении против ветра. Ну а если взять не один лист, а сразу соединить их штук десять или двадцать? Вот, наверно, была бы подъемная сила, что и самому можно было бы взлететь!

Как все мальчишки, я любил запускать змеи. Если сделаешь большой змей хорошо, то чувствуется, как при ветре его тянет вверх. Но стоит нитке оборваться, и змей начинает беспорядочно падать на землю.

Куда же девается его подъемная сила?

Очевидно, дело не только в размерах змея, но и в том, под каким углом он находится к ветру, как сделана его уздечка. Чем больше этот угол, тем больше подъемная сила. Но только до определенной величины, градусов 15...20. А дальше так увеличивается сопротивление воздуха, что змей не в состоянии будет подниматься на высоту и упадет.

Одним словом, тонкое это дело - подъемная сила. Но главное - она есть!

Люди постепенно, практическим путем приходили к выводу, что земное притяжение можно преодолеть подъемной силой, возникающей при движении больших плоскостей в воздухе, что можно устроить такой летательный аппарат, который хотя и будет тяжелее воздуха, но, благодаря подъемной силе, сможет подниматься в воздух и удерживать не только себя, но и человека.

Одним словом, к концу девятнадцатого века уже вовсю велись поиски полета на аппарате тяжелее воздуха.

Что это за аппарат? Вначале ему даже названия не было. Называли его и "аэродинам" от сочетания греческих слов - "аэро" - воздух и "динамис" сила, и "механическая птица". Но постепенно, к концу века, привилось слово "аэроплан", составленное опять-таки из греческих: знакомого нам "аэро" и "плану м" - плоскость - воздушная плоскость. Это название вначале было всеобщим, и осталось общепринятым до наших дней. Но постепенно во многих странах появились свои, более соответствующие родному строю языка слова, как в русском языке - "самолет", на Украине - "лiтак", в Польше - "платовец", в Германии - "флюгцойг". Названия разные, а суть одна - летательный аппарат тяжелее воздуха.

Раздел науки и техники, занимающийся полетами на таких аппаратах, получил название авиация, от латинского слова "авис" - птица.

Путь к летающим аппаратам тяжелее воздуха был труден, и начался он, как мы уже знаем, давно.

Воздушные змеи подсказывают...

Воздушные змеи подсказывают...

Что может подсказать воздушный змей, сделанный из тетрадного листа, запущенный на катушке ниток и мотающий высоко над поселком матерчатым хвостом?

Равнодушному мальчишке - ничего. Любознательному - многое. Это самый древний и самый простой летательный аппарат тяжелее воздуха.

Можно полагать, что он, появившись в разных древних странах, первоначально был просто детской игрушкой. Например, в Японии и других странах Азии до сих пор ребята любят устраивать массовые соревнования змеев. Мне приходилось бывать в Польше, и там я был свидетелем "дня лятавца", то есть дня воздушных змеев.

У нас тоже ребята очень любят запускать змеи, а до войны даже проводились чемпионаты Советского Союза по змейковому спорту.

Приглядывались и ученые к этой детской игрушке. Знаменитый физик, математик и астроном, член Российской Академии наук, современник гениального русского ученого Михаила Ломоносова Леонард Эйлер писал:

"Бумажный змей, детская игрушка, пренебрегаемая взрослыми, будет когда-нибудь предметом глубоких исследований". И он не ошибся. Еще в 1749 году шотландский астроном А. Вильсон поднял на змее термометр для измерения температуры воздуха на высоте. Знаменитый американский ученый Б. Франклин с помощью воздушных змеев проводил исследования атмосферного электричества и доказал, что молния при грозе - не что иное, как электрический разряд огромной силы. Михаил Ломоносов тоже строил воздушные змеи для исследования электричества в атмосфере. Его последователь Георг Вильгельм Рихман во время такого опыта 26 июля 1753 года был убит разрядом атмосферного электричества. Ломоносов, однако, и после этого отважился продолжать свои опыты. Змеи в то время были плоские, не очень устойчивые, хотя делали их для научных целей значительных размеров, площадью в несколько квадратных метров.

Во Франции естествоиспытатель Майо в 1886 году запустил змей с полезной нагрузкой в 70 килограммов! Такой змей свободно мог поднять человека! Но на это никто тогда не отважился: уж очень эти змеи были неустойчивы.

В последнем десятилетии девятнадцатого века англичанин Баден-Поуэл, а за ним и австралиец Харгрэв додумались до змеев новой конструкции коробчатых. Они, в отличие от плоских, совершенно не нуждались в длинном и тяжелом "хвосте" для устойчивости: благодаря вертикальным плоскостям своих "коробок", они приобретали автоматическую устойчивость и к тому же обладали значительно большей подъемной силой.

Особенно активно велись работы со змеями у нас в России. Их конструируют многие исследователи, и в первую очередь талантливый изобретатель С.С. Неждановский. Он строит большие змеи, которые отличаются удивительной устойчивостью и хорошей грузоподъемностью. Ученик знаменитого русского ученого Николая Егоровича Жуковского, профессор С.А. Чаплыгин, вспоминая змеи Неждановского, в начале нашего века писал, что они были совершенно сходны по форме крыльев с нынешними бесхвостыми аэропланами и планерами, но имели больше вертикальных плоскостей.

Прав был академик Эйлер: змей - это не игрушка. Вернее, не только игрушка. С его помощью удалось получить много полезных сведений и о строении атмосферы, и о движении тел в воздухе.

В 1898 году русский воздухоплаватель С.А. Ульянин предложил интересный проект "змейкового поезда", чтобы поднимать в воздух наблюдателей и научную аппаратуру. Он придумал использовать для этих целей не один огромный змей, а целую связку их. Запущенные вместе, на одном тросе, они создавали не только необходимую подъемную силу, но и обеспечивали большую безопасность. Если один или даже два змея по какой-либо причине выходили из строя, то остальные - а их могло быть в "поезде" до семи и более штук - позволяли безопасно, как на парашюте, спустить на землю наблюдателей и научную аппаратуру.

Была даже сформирована специальная "змеевая команда": Ульянин и многие другие наблюдатели не раз поднимались на высоту свыше двухсот метров.

Змейковые поезда применялись также на научных и военных судах, использовались для наблюдений и исследований в океанах и в Арктике. Они поднимали научные приборы на высоту до 4...5 километров. Был даже установлен своеобразный рекорд высоты подъема змеев - 9740 метров!

Благодаря применению змеев, был получен не только ценный научный материал, но и определенный опыт летания аппаратов тяжелее воздуха. И совсем не случайно создатель первого в мире аэроплана Александр Федорович Можайский начал свои эксперименты именно со змеев и привязных планеров.

Вот и выходит, что обыкновенный бумажный змей сыграл в развитии авиации немалую роль. Только он, как и аэростаты, оказался в полной зависимости от погоды. А это еще сильнее заставляло искать новые пути покорения воздуха.

Опыты с геликоптерами

В 1754 году знаменитый русский ученый Михаил Ломоносов "с целью изучения верхних слоев атмосферы и для подъема термометров и электрических стрел" решил создать "аэродромическую машину". Модель машины вскоре была изготовлена и продемонстрирована на академическом собрании.

Маститые академики в напудренных париках с удивлением взирали на небольшой ящик, над которым возвышался вал с двумя четырехлопастными воздушными винтами. Весь этот диковинный аппарат, с помощью специально пристроенных на потолке блоков, был уравновешен соответствующим грузом на веревке.

Михаил Ломоносов быстрыми поворотами ключа завел до отказа пружину часового механизма внутри ящика, лопасти воздушных винтов начали вращаться в разные стороны. Ломоносов отпустил прибор, и он, под тягой винтов, легко устремился к высокому потолку академического зала.

Ученый секретарь обмакнул гусиное перо в чернила и, не теряя времени, начал записывать в протокол результаты испытаний.

До нас дошли эти строки, написанные четким каллиграфическим почерком: Господин Советник Ломоносов показал придуманную им машину, которую он называет аэродромической и назначение которой должно быть в том, чтобы работой крыльев, приводимых в сильное движение пружиной, каковые обычно бывают в часах, - горизонтально в противоположных направлениях, - прижимать воздух и поднимать машину в направлении верхней воздушной области с тем, чтобы можно было исследовать условия верхнего воздуха метеорологическими приборами, к этой аэродромической машине присоединенными".

Маститые ученые одобрительно кивали головами, отчего сзади у них смешно дергались косички париков, и никто из них, вероятно, не подумал тогда, что они присутствуют при знаменательном событии в истории авиации - рождении примитивной модели геликоптера.

"Геликоптер" в переводе с древнегреческого языка буквально означает "винтокрыл". Что же это такое?

Помните, еще гениальный Леонардо да Винчи оставил наброски аппарата, который бы поднимался вверх с помощью ввинчивающегося в воздух воздушного винта. Ломоносов с проектом Леонардо да Винчи не был знаком, так как труды его были опубликованы значительно позже. Он самостоятельно додумался до "аэродромической машины", которая и явилась, по существу, простейшим геликоптером.

Конечно, часовая пружина была слишком слабым и краткодействующим двигателем, чтобы поднимать приборы в верхние слои атмосферы. Но тем не менее было ясно: преодолеть земное тяготение таким способом вполне возможно.

После Ломоносова геликоптеры не давали покоя еще многим изобретателям. Так, например, французские ученые физик-механик Бьенвеню и естествоиспытатель Лонуа в 1784 году тоже построили маленькую модель геликоптера. Они взяли тонкую легкую палочку, насадили на ее концы обыкновенные пробки, а в пробки, перпендикулярно палочке, с каждой стороны воткнули по четыре гусиных пера, установив их под некоторым углом. Получилась как бы схематическая модель геликоптера с двумя винтами - один тянущий, другой - толкающий. Теперь надо было заставить их вращаться. Но как это сделать? Резины в то время еще не было, и изобретатели очень остроумно приспособили в качестве двигателя... маленький лук из упругого китового уса. Насадив дужку из китового уса на стерженек геликоптера и прикрепив к нему тетиву, они получили легкий механический двигатель. При закручивании тетива наматывалась на стерженек. При этом концы лучка упруго сгибались. Стоило выпустить из рук игрушку-геликоптер, как китовый ус, стараясь выпрямиться, быстро вращал стержень с винтами из гусиных перьев на концах. Легкая игрушка высоко взмывала вверх, как бы подтверждая, что идея Леонардо да Винчи и Ломоносова правильна и такой аппарат может летать. Но...

Но где взять легкую и мощную машину, чтобы построить не игрушечный, а настоящий геликоптер? Паровые двигатели хотя непрерывно совершенствовались, но все еще были необычайно громоздки и слабосильны. Только спустя 60 лет после опытов Бьенвеню и Лонуа, в 1843 году, английский механик Горацио Филиппс ухитрился смастерить крохотную паровую машинку и установил ее на модель геликоптера. Весь аппарат весил всего лишь два фунта. Спиртовая горелка создавала в миниатюрном паровом котле давление, поршень машинки приводил в движение лопасти винта, и механическая игрушка довольно высоко поднималась в воздух. По мере того, как давление пара падало, она плавно спускалась на землю.

В то время люди уже успешно летали на воздушных шарах и такие опыты не очень-то привлекали к себе внимание. Изобретателям порой приходилось сносить даже насмешки.

Оно и понятно. Ведь на воздушных шарах люди летали уже на сотни километров (правда, только по ветру, но все равно - далеко), поднимались на десятикилометровую высоту... А тут какие-то опыты, хотя и с летающими, но все-таки игрушками... Требовалось время и огромные усилия, чтобы новое доказало свое право на жизнь.

Вслед за англичанином Горацио Филиппсом французы Понтон д'Амекур и Габриель де ла Ланделль строят геликоптер с маленькой паровой машиной. Поставив свой аппарат на чашку весов, они на другую чашку положили груз и уравновесили стрелку весов. Пуская в ход машину, обнаружили, что чашка весов с геликоптером поднимается вверх. Значит, винты создают подъемную силу. Чтобы узнать ее величину, достаточно на чашку с геликоптером положить столько груза, чтобы весы снова уравновесились. Этот груз и равнялся величине подъемной силы, развиваемой геликоптером.

Так впервые была измерена тяга, которую создают винты, или подъемная сила.

Больше того. Понтон д'Амекур и Ланделль построили еще один геликоптер, который приводился в действие не паровой машиной, а с помощью мускульной силы человека. Увы, подъемная сила, развиваемая человеком, равнялась всего одному пуду, то есть шестнадцати килограммам. Этого было явно мало, чтобы оторваться от земли.

А к тому времени как раз стали появляться сравнительно сильные и легкие паровые машины, электрические двигатели и даже первые бензиновые моторы. Этим не преминули воспользоваться изобретатели.

В конце XIX века француз Леже построил огромный геликоптер с диаметром винта в несколько метров, который приводился в движение электромотором. На полной мощности геликоптер вместе с изобретателем оторвался от земли. Правда, не высоко, но оторвался. Леже оказался первым человеком, который сумел подняться на винтокрыле.

Все эти опыты еще раз показали, что хотя идея геликоптера и правильна, но время для них еще не настало.

Поиски путей продолжаются

Помните, при раскопках египетских пирамид была найдена модель планера, изготовленная три с половиной тысячи лет назад? Кто до нее додумался неизвестно. Леонардо да Винчи тоже пришел в своих трудах к идее скользящего полета. И холоп Никита со своими крыльями, и многие другие авиаторы вносили свою лепту в общее дело. И, очевидно, без этого опыта и поисков совершенно невозможно было бы то предвидение, с которым еще в 1809 году английский математик Джордж Кейли писал о воображаемом им самолете: "...Наклоненная к горизонту поверхность дает прибору подъем. Вращающийся винт создает перемещение. Легкий двигатель - паровая машина или взрывчатый мотор, работающий от взрывов смеси газа и воздуха, - могут служить источником энергии. Хвост для устойчивости, возможность перемещения центра давления и автоматическая регулировка устойчивого положения - вот главное, что нужно в летательном аппарате".

Эти строки, написанные в начале девятнадцатого века, когда еще никто понятия не имел об аэропланах, удивляют: это же описание современного легкого самолета.

Кейли пытался осуществить свой проект. Но уровень техники был еще настолько низок, что его попытка с самого начала была обречена на неудачу.

Через тридцать три года после Кейли его идею задумал осуществить другой англичанин, механик Вильям Самюэль Хенсон. Он разработал проект аэроплана с огромными крыльями, площадью в 300 квадратных метров, и паровым двигателем в 20 лошадиных сил. Но конструкция вышла настолько тяжелой и громоздкой, а двигатель настолько слаб, что из этой затеи ничего не вышло.

А воздушные шары, между тем, завоевали мир. На фоне их успехов нашлось немало скептиков, которые с апломбом заверяли, что полеты на аппаратах тяжелее воздуха - дело совершенно безнадежное, что лучше не тратить напрасно усилия и средства на какие-то летающие игрушки, а совершенствовать то, что уже есть и действительно летает - аэростаты.

Тогда Понтон д'Амекур и Габриель де ла Ланделль, проводившие опыты с геликоптерами, вместе с примкнувшим к ним воздухоплавателем, человеком многих увлечений - писателем, артистом, фотографом, спортсменом Феликсом Надаром (его настоящее имя - Феликс Турнашон) в 1863 году выступили с "Манифестом воздушного самодвижения".

Горячо верившие в будущее крылатых аппаратов, они объявили войну "игрушке ветров" - воздушным шарам.

"... Чтобы вести борьбу с воздухом, - писали они, - нужно создавать машины тяжелее, чем воздух. Подобно тому, как птица тяжелее воздуха, в котором она двигается, так и человек должен найти для себя опору в воздухе... Винт, святой винт... поднимет нас в воздух, проникая в него, как бурав в дерево..."

Манифест был опубликован в газетах многих стран, всколыхнул сотни энтузиастов. Во Франции организовалось общество сторонников аппарата тяжелее воздуха, которое возглавил знаменитый писатель-фантаст Жюль Верн. Он написал свой очередной роман "Воздушный корабль", герой которого - инженер Робур убежденно говорил: "Подобно тому, как человек стал повелителем морей сначала с помощью весельного судна, а затем колесного или винтового парохода, он станет также и победителем воздушной стихии с помощью аппаратов тяжелее воздуха, ибо надо быть тяжелее воздуха, чтобы стать сильнее его!.. Грядущее принадлежит летательным машинам. Воздух для них достаточно надежная опора".

Не обошли эти споры и Россию.

Дмитрий Иванович Менделеев в журнале "Воздухоплаватель", созданном по его инициативе, в 1880 году с присущей ему прозорливостью писал, что будущее за аппаратами тяжелее воздуха.

Сегодня, когда небо над нашей планетой бороздят во всех направлениях десятки тысяч самолетов, совершенно очевидными кажутся их преимущества перед воздушными шарами. Но еще сто лет назад, а то и меньше, аппараты тяжелее воздуха нуждались в защите и поддержке таких авторитетов, как Жюль Верн, Менделеев и многие другие.

И мы можем гордиться, что и наши соотечественники - знаменитые и безызвестные - вложили немало труда, смекалки и находчивости в победу над воздушной стихией.

Моряк Ле-Бри поднимается в воздух

О самом Ле-Бри сохранилось мало сведений. Достоверно известно, что он был моряком французского флота, потом неожиданно увлекся летанием.

Впрочем, так ли уж неожиданно?

На заре воздухоплавания многие моряки увлекались авиацией. И это не случайно. Огромные океанские просторы, ветер, наполняющий тугие паруса, вечные спутники парусников чайки и альбатросы, часами парящие над палубой, все это наводило на мечту о крыльях. К тому же на флоте тогда, как сейчас в космонавтике, концентрировались передовые достижения науки и техники, моряки были образованными людьми.

В то время на флоте применялись воздушные змеи для научных исследований, сигнализации и других целей. Например, в шторм с их помощью забрасывался линь, которым на судно или на берег, в зависимости от надобности, подтягивались швартовочные канаты.

Практическое знакомство со змеями побудило Ле-Бри сделать такой планер-змей, на котором можно было бы подниматься в воздух самому.

Он рассудил просто. Если быстрый парусник при своем движении создает достаточную скорость для подъема в небо довольно больших воздушных змеев, то что мешает на земле заменить парусник быстро несущейся телегой?

Он построил огромную искусственную птицу с размахом крыльев около 15 метров. Крылья крепились подвижно к длинной лодочке, в которой располагался сам Ле-Бри. Они были сделаны из легких прутьев и обтянуты привычной моряку тонкой парусиной. С помощью рычагов Ле-Бри мог менять угол крыльев и тем самым в полете увеличивать или уменьшать их подъемную силу. Некоторые историки утверждают, что Ле-Бри мог даже с помощью рычагов махать крыльями, как птица. Однако детальной схемы аппарата не сохранилось и сейчас трудно судить о нем во всех подробностях.

В свой первый полет моряк отправился на буксире за телегой. Возница хлестнул лошадь, и, привязанный на длинном канате к телеге, планер-змей легко взмыл в небо. Ле-Бри, восседая в лодочке, с помощью рычагов старался создать подъемную силу побольше и подняться повыше.

Но тут случилось непредвиденное. Буксирная веревка от натяжения лопнула, и возница, чтобы спасти положение, сам ухватился за нее. Подъемная сила была настолько велика, что возницу оторвало от телеги, и он с испугом отпустил веревку.

Однако бывалый моряк Ле-Бри не растерялся. Подергав рычагами, он перевел крылья на малый угол и вполне благополучно спустился.

Первый успех окрыляет Ле-Бри. Он еще несколько раз стартовал на привязи и, убедившись, что его птица держится неплохо, решил отказаться от буксирной веревки и взлететь по-орлиному. Орлы, как известно, расправляют крылья, отталкиваются от скалы и парят против ветра. Ле-Бри втащил свою птицу на холм - а весила она 42 килограмма, - отдышался, сел в лодочку и попросил друзей подтолкнуть его с холма. Но дело кончилось плохо. Птица упала и разбилась, а Ле-Бри поломал ногу. Это случилось в 1857 году.

После этого храбрый моряк-авиатор целых десять лет не давал о себе знать.

Но после манифеста Ле-Бри опять принялся за дело. Он построил новый аппарат, на котором, как утверждают очевидцы, однажды ему удалось взлететь на десять метров и пролететь тридцать метров. Но неудача снова ждала моряка. В одном из полетов он опять упал, от планера остались одни обломки.

После этого Ле-Бри больше не испытывал судьбу.

Но имя Ле-Бри, моряка с крылатой душой, вошло в историю авиации. Очевидно, он был одним из первых, кому удалось на планере-змее совершить пусть небольшие, но удачные скользящие, или, как теперь говорят, планирующие полеты.

Самолет А.Ф. Можайского

В то время как во Франции моряк Ле-Бри проводил опыты со своими змеями-планерами, в России над проблемами полета человека долго и упорно работал морской офицер Александр Федорович Можайский.

Можайский родился в 1825 году в семье военного моряка и по традиции учился в Петербургском морском кадетском корпусе. В возрасте 28 лет лейтенант Можайский в составе экипажа фрегата "Диана", который шел в паре с фрегатом "Паллада", отправляется в кругосветное плавание.

11 декабря 1854 года, во время землетрясения и наката огромных волн цунами в японской бухте Симодо, "Диана" получила большие повреждения. Экипажу с трудом удалось вывести корабль из бухты. Однако в пути его настиг шторм, с которым "Диана" справиться уже не смогла. Корабль затонул, а экипаж высадился на японский остров. Чтобы добраться на родину, моряки принялись строить шхуну. В ее проектировании и постройке самое деятельное участие принимал талантливый моряк и отличный художник Александр Можайский.

Возвратившись на родину, Можайский участвовал в охране дальневосточных берегов России. Англия и Франция в то время вели с Россией Крымскую войну и угрожали ее дальневосточным владениям. За мужество Можайский был награжден орденом и медалью: он успешно командовал флотилией мелких судов во главе с транспортом "Двина", охранявших Амурский лиман.

Позже Можайский руководит постройкой одного из первых в России винтовых клиперов "Всадник". Он же становится его капитаном и плавает в Балтийском море.

Образованный и пытливый моряк, еще во время дальних плаваний Можайский начинает интересоваться летательными аппаратами тяжелее воздуха. Он часами наблюдает за полетами различных морских птиц, сравнивает их, анализирует парящий и машущий полеты.

"При наблюдении за полетом птиц, - пишет он, - ми замечаем, что птица, получив быстроту движения вперед от взмахов крыльями, иногда, перестав бить крыльями и держа их и хвост неподвижно, продолжает быстро лететь вперед, парить в том же направлении. С уменьшением быстроты движения птица или начинает понижаться к земле, или снова махать крыльями. Эта способность парить не у всех птиц одинакова; легко заметить, что птицы, имеющие большую площадь крыльев при легком корпусе, парят лучше, чем птицы сравнительно тяжелее с небольшими крыльями. Наконец, легко заметить и то, что для первой категории породы птиц для возможности парения вовсе не требуется той быстроты полета, каковая необходима для последних".

Так Можайский подошел к одной из главнейших зависимостей в авиации зависимости скорости полета от удельной нагрузки на единицу площади крыла: чем больше скорость движения, тем большую тяжесть может нести та же площадь.

Уйдя в отставку, Можайский все свое время посвящает созданию самолета. Он изучает все, что тогда было написано о воздухоплавании и летательных аппаратах тяжелее воздуха. А написано было очень мало. Авиация только-только зарождалась. До всего надо было доходить своим умом и собственным опытом.

Для начала Можайский проводит опыты с воздушными змеями. Целых три года, с 1873 по 1876, он испытывает различные конструкции змеев, подбирает наиболее выгодный угол атаки, то есть угол плоскости змея к направлению ветра, и решает, что он должен быть, как у птицы, не более 15 градусов. Постепенно увеличивая размеры, он подбирает необходимую площадь змея и добивается такой грузоподъемности, что осмеливается подняться на нем в воздух сам.

На Украине, недалеко от Винницы, есть районный центр Вороновица. В небольшом здании, примыкающем к парку, ныне находится средняя школа. На фасаде этого здания установлены памятные доски. Они рассказывают о том, что здание принадлежало брату Можайского и что здесь изобретатель первого в мире самолета бывал в семидесятые годы прошлого столетия и работал над своими проектами. До сих пор в Вороновице передают из поколения в поколение рассказы о том, как Александр Федорович Можайский строил змеи и поднимался на них в воздух.

Происходило это так. К телеге, запряженной тройкой лошадей, привязывался буксирный канат. Тройка срывалась с места, и воздушный змей под напором воздуха поднимался вверх, а под ним, ухватившись за специальное устройство, взлетал на высоту и изобретатель. Военный инженер, полковник П. Богославский писал в "Кронштадтском вестнике", что Можайский в 1876 году "два раза поднимался в воздух и летал с комфортом".

Насчет "комфорта" он, пожалуй, несколько преувеличил, потому что дело это было новое и опасное. В одном из таких полетов змей перевернулся, и Можайский сломал ногу. Так на горьком опыте изобретатель убедился, что его планеру-змею необходимо приделать еще и хвостовое оперение для устойчивости.

Приобретя серьезный опыт при работе со змеями, можно было перейти к конструированию самолета. Но Можайский не торопится. Он решает все хорошенько проверить еще раз и строит в 1876 году модель самолета.

Полковник П. Богославский, близко знакомый с работами изобретателя, писал в том же "Кронштадтском вестнике" 12 января 1877 года:

"На днях нам довелось быть при опытах над летательным аппаратом, придуманным нашим моряком г. Можайским. Изобретатель весьма верно решил давно стоявший на очереди вопрос воздухоплавания. Аппарат, при помощи своих двигательных снарядов, не только летает, бегает по земле, но может и плавать.

Быстрота полета аппарата изумительная: он не боится ни тяжести, ни ветра и способен летать в любом направлении..."

Испытания проходили в Петербургском манеже. Модель имела короткое, широкое крыло, хвостовое оперение, четырехколесное шасси для взлета и посадки и три четырехлопастных винта, из которых два располагались в прорезях на крыльях, а один - впереди, по центру крыла. Винты вращались с помощью часовых пружин. Модель поднимала даже дополнительный груз офицерский кортик.

Воодушевленный успехом. Можайский принимается за разработку проекта самолета. По составленной до мелочей схеме на его постройку требовалось около 20 тысяч рублей. Можайский обращается в воздухоплавательную комиссию военного министерства за помощью. Но военный министр отпустил изобретателю всего 3 тысячи рублей, из которых Можайский получил только 2192 рубля 50 копеек. Денег явно было мало. Несмотря на это. Можайский приступил к работе, расходуя свои личные сбережения.

Лето 1882 года для Александра Федоровича Можайского было напряженным и хлопотным: началась подготовка к испытаниям самолета.

В Красном селе, под Петербургом, где издавна базировались гвардейские полки, на Военном поле был построен деревянный покатый настил, по которому, как по взлетной полосе, должен был разгоняться самолет.

Рядом возвышался дощатый сарай, где Можайский со своим механиком, имя которого, к сожалению, не установлено, проводил сборку и регулировку самолета.

И вот настало погожее июльское утро 1882 года. На взлетном помосте установлен невиданный доселе аппарат, с широкими, прямоугольными по форме крыльями, крепившимися к длинной лодочке-фюзеляжу, в котором располагались паровые машины мощностью в двадцать и десять лошадиных сил, приобретенные Можайским по специальному заказу в Англии.

Публики было немного: самые близкие друзья Можайского, несколько членов комиссии из военного ведомства, высшие офицеры. Они с интересом осматривали диковинный аппарат. Конструкция самолета была продумана до деталей, тщательно отработана. Она состояла из легкого каркаса - лонжеронов, нервюр, - сверху обтянутого легкой парусиной, покрытой специальным воздухонепроницаемым лаком.

Даже сейчас специалисты удивляются, что в то далекое время самолет Можайского уже обладал всеми основными конструктивными элементами современных самолетов. Он имел фюзеляж, крылья, хвостовое оперение, винтомоторную группу, шасси.

Александр Федорович, сдерживая волнение, коротко отвечал на вопросы любопытствующих.

Теперь, через сто лет, даже начинающему курсанту аэроклуба легко судить о недостатках первого самолета. Их, к сожалению, было много. Во-первых, несовершенство и слабосильность паровых двигателей, хотя по тем временам они считались едва ли не чудом техники. Во-вторых, Можайский не решил полностью проблему поперечной устойчивости и управляемости, не снабдил свой самолет устройством для выравнивания кренов, потому что тогда никто вообще не знал, нужно ли это и как это делать.

Конечно, управлять таким аппаратом было трудно.

Когда все было готово к испытаниям, из трубы над паровым котлом повалил черный дым. Это механик перед взлетом поднимал пары. Три четырехлопастных винта - два в прорезях на крыльях, а один на носу - начали вращаться, сначала медленно, а потом быстрее.

Самолет тронулся с места и побежал по наклонному настилу, набирая скорость. Вот он оторвался от стартовой площадки и на какое-то мгновение повис в воздухе, но тут же наклонился набок и рухнул на землю, ломая крыло...

И все-таки, несмотря на неудачу, это была победа. Победа человека над самим собой.

Правда, крыльям, созданным человеком, еще не хватало мощности двигателя и устойчивости. Но разве не ясно, что это дело, как говорится, наживное? Можайский понял, что нечего сетовать на неудачу, а надо немедля приниматься за создание нового, более совершенного и лучше управляемого аппарата и более легких и мощных двигателей. Такой выдержке и вере в правоту своего дела можно было только позавидовать.

Однако талантливому конструктору не довелось довести работу до конца. Изобретатель, не встречая поддержки и помощи, преодолевая недоверие царских чиновников, вел долгие изнурительные переговоры в инстанциях, тщетно доказывая правильность своего пути.

Двадцать лет отдал А.Ф. Можайский созданию своего самолета. Он намного опередил работы конструкторов в других странах. И не его вина, что он не довел до конца своих работ. В 1890 году его не стало. Сарай, в котором хранился самолет, сгорел, погибли и созданные по его проекту двигатели. Имя талантливого изобретателя в царской России было забыто. И только при Советской власти наши исследователи и историки вернули человечеству имя русского изобретателя первого в мире самолета Александра Федоровича Можайского, и оно нынче по праву находится в первых рядах пионеров авиации.

Эстафета продолжается

Французский инженер Клеман Адер, занимавшийся разработками телефонной связи и участвовавший в строительстве первой в Париже телефонной станции, неожиданно для друзей переключился на авиацию.

Это было через восемь лет после испытаний самолета Можайского.

Клеман Адер не мудрствовал лукаво. Он решил, что надо следовать указаниям самой природы, и если делать крылья, то лучшего образца для них, чем крылья летучей мыши, не придумать. В 1890 году он построил свой "Авион". Его крылья были сделаны из бамбуковых шестов, обтянутых плотной тканью, и настолько копировали крылья летучей мыши, что даже складывались вдоль корпуса, словно это была гигантская летучая мышь. Буквальное копирование не всегда бывает удачным. Но в данном случае, подражая крылу летучей мыши, Адер подсознательно скопировал другой, куда более существенный элемент устройства этого крыла - его выпуклость сверху и вогнутость снизу. Теория полета в то время еще только зарождалась, о законах движения в воздухе, которые ныне составляют целую отрасль науки - аэродинамику, - тогда даже опытные инженеры никакого понятия не имели. И, подражая природе, Адер сделал крыло не плоское, а с профилем. Профиль же намного увеличивает подъемную силу. Проще говоря, при прочих равных условиях, крыло с выпукло-вогнутым профилем обладает в несколько раз большей подъемной силой, чем такое же крыло, но плоское.

Адер применил паровую машину, заставив ее вращать два винта, лопасти которых были сделаны наподобие больших птичьих перьев. Паровой двигатель помещался внизу под крылом на специальной платформе, сзади которой находилось небольшое сиденье для пилота.

9 октября 1890 года Адер запустил двигатель своего аппарата, уселся на пилотское кресло, прибавил оборотов винтам, и его "Авион", разбежавшись на трех колесах по земле, взмыл в воздух и пролетел по прямой над парижским велотреком 50 метров. Всего 50 метров над землей... Но это было начало.

Затем Адер усовершенствовал свой аппарат и через год смог пролететь около 100 метров.

Его изобретением тут же заинтересовалось военное министерство, считая, что свободнолетающий "воздушный бомбоносец" или разведчик будет куда более полезен в военном деле, чем применявшиеся до того времени воздушные шары и змеи. Адер получил все условия для дальнейших опытов. Он стал уже подумывать о создании школы для подготовки летчиков и авиаинженеров, о специальных авиазаводах для массовой постройки самолетов, о выработке тактики и стратегии воздушной войны, о создании воздушной армии. Таким образом он далеко заглядывал вперед, как бы предвидя будущее военной авиации.

Неутомимый инженер, он разрабатывает проект нового самолета - "Авион III" - с размахом крыльев 16 метров и двумя паровыми двигателями общей мощностью в 40 лошадиных сил. В 1897 году Адер в возрасте 56 лет снова садится в пилотское кресло "Авиона" и опять удачно поднимает его в воздух. Усовершенствованная "летучая мышь" пролетает около трехсот метров, но боковой ветер относит ее в сторону. На "Авионе" нет никаких рулей, он не в состоянии подчиняться воле пилота и фактически является игрушкой ветра, как и аэростат. Адер успел убрать обороты, но было уже поздно. Аппарат тяжело плюхнулся на землю и разбился. Военное министерство, израсходовав на опыты Адера двести тысяч франков, вынуждено было отказаться от заманчивых планов создания "воздушной армии". Удрученный неудачей, Адер больше не принимался за свои опыты. Но он дожил до 1925 года и видел эпоху бурного развития авиации, участие ее в первой мировой империалистической войне.

Самолет Адера ныне хранится во французском музее авиации, а сам Адер во Франции считается изобретателем первого в мире самолета, хотя его "Авионы", сконструированные по тому времени, безусловно, талантливо, были мало похожи на современные самолеты. Самое главное - они были неуправляемы и потому не подвластны пилоту.

В то время, когда Адер взлетел на своем первом "Авионе", в Англии известный оружейный фабрикант Хайрэм Максим, создатель станкового пулемета "максим", тоже решил попытать свои силы в авиации. Он изучает парение птиц, проводит опыты со змеями и честолюбиво мечтает открыть эру авиации сам.

Принимается Максим за дело с широтой и размахом. Его аэроплан достигал тридцати метров в длину, расположенные одна над одной все шесть несущих плоскостей имели размах 31 метр каждая. Сконструированные Максимом две паровые машины развивали невиданную мощность - 180 лошадиных сил каждая - и вращали огромные двухлопастные пропеллеры со скоростью 360 оборотов в минуту. Полетный вес этого гиганта составлял 2171 килограмм - по тем временам огромный!

Для разгона при взлете был построен полукилометровый рельсовый путь, а сверху над ним - специальный рельс, чтобы для начала ограничивать высоту полета аэроплана-гиганта, а то еще взмоет слишком высоко, что тогда с ним делать? Ведь на этом великане тоже не было рулей управления.

А в качестве летчика-испытателя Максим выписал из Франции спортсмена и механика де Ламбера, который имел небольшой опыт полетов на воздушных шарах и испытывал моторные лодки.

Однако при первых испытаниях громадина и не думала отрываться от земли. Пришлось потрудиться и увеличить мощность двигателей, поднять давление пара в котлах. Наконец аэроплан, убыстряя скорость, разогнался и оторвался от рельсов. Но здесь все дело испортила излишняя предосторожность. Пролетев немного, машина ударилась о верхний предохранительный рельс и рухнула на землю, сминая крылья и двигатель.

Попытки Адера и Максима очень поучительны.

Очевидно, дело было не в подражании летучим мышам и не в размерах аэроплана. Сначала надо было постигнуть законы полета, обеспечить устойчивость и управляемость летательных аппаратов. И лишь потом приниматься за их строительство.

Первый, кто по-настоящему понял это, был немецкий инженер Отто Лилиенталь.

Отто Лилиенталь

Когда Адер во Франции и Максим в Англии занимались своими аэропланами с паровыми двигателями, в пригороде Берлина Штеглице сорокалетний преуспевающий инженер Отто Лилиенталь вдруг занялся, по мнению соседей, малопочтенным, если не сказать вздорным, делом. Из ивовых прутьев и бамбука он смастерил себе большие крылья на манер птичьих и пытался на них летать.

Да хорошо, если бы один. А то еще и младшего брата Густава подбил на это дело.

Почтенные бюргеры при виде таких несерьезных занятий многозначительно покручивали указательным пальцем возле виска - дескать, рехнулся человек...

Что ж, многим первым авиаторам был знаком этот жест. Лилиенталь, однако, не обращал внимания на мнение горожан и упрямо продолжал свои занятия. Крылья не давали ему покоя, они снились ему по ночам.

Увы, он, как инженер, отлично знал, что машущий полет человеку не под силу.

Но почему обязательно машущий? Ведь летают же большие птицы - аисты, орлы, коршуны - на совершенно неподвижных крыльях. И не только скользят вниз с высоты, но и парят, набирают высоту. Значит, парящий полет в принципе доступен и человеку. Только для этого надо соответственно побольше крылья и птичье чутье. Но откуда его взять, это чутье? Ясно одно: сначала надо учиться летать.

Вчитываясь в газетные сообщения о неудачных полетах Адера и Максима, Лилиенталь отлично понимал причину их неудач. Об этом лучше всего, пожалуй, сказал американский профессор Сэмюэль Лэнгли, занимающийся теорией авиации, когда его спросили, почему авиаторы терпят неудачи: "Возможно, потому, ответил он, - что человек начал с конца и старался строить летательные машины раньше, чем ознакомился с законами, на которых все летание базируется".

Законы летания... В детстве Лилиенталь, как и все мальчишки, строил и запускал воздушные змеи. Он своими руками почувствовал их подъемную силу. Окончив в Берлине инженерную академию, Лилиенталь не забыл этого ощущения. Способный инженер-механик, автор нескольких технических изобретений, он в 1867 году строит себе первые крылья по образцу птичьих. Ему уже 29 лет, но он бегает с крыльями, как мальчишка, и, размахивая ими, как птица, пробует упругость воздуха. Всесторонний спортсмен, крепко сбитый и натренированный, он чувствует, как с возрастанием скорости резко увеличивается сопротивление воздуха, как быстро устают руки.

Нет, это не путь для покорения воздуха.

В 1870 году Лилиенталя призывают в армию. Здесь он ближе познакомился с воздушными шарами, видел их полеты, наблюдал за действиями привязных аэростатов. Воздухоплавание не увлекло его. Слишком очевидны были его недостатки. Человек не может победить воздушный океан, оставаясь во власти ветров.

После армии Лилиенталь с еще большей настойчивостью продолжает свои исследования. Научных трудов по авиации тогда было мало, а предположения, рассуждения и далекие от истины догадки не устраивали талантливого, деятельного инженера. "В технике летания, - пишет он, - слишком много всяких рассуждений и вычислений и слишком мало опытов... Да, нужны наблюдения и опыты, опыты..."

Лилиенталь проводит опыты с пластинками различной формы и профиля. Подставляя их под поток воздуха, он практическим путем находит зависимость подъемной силы от угла атаки, профиля и скорости потока. Он экспериментально устанавливает то, что было известно еще Можайскому, с работами которого он, конечно, не был знаком: подъемная сила пластинки (крыла) возрастает только до определенной величины угла атаки, а дальше начинает резко падать. Лилиенталь создает график этой зависимости, который и до сих пор называют полярой Лилиенталя.

Свои наблюдения и эксперименты Лилиенталь обобщает в книге "Полет птиц как основа искусства летания", вышедшей в 1889 году. Здесь он доказывает, что не машущий, а парящий полет на неподвижных крыльях может и должен стать основой полета человека. Глубоко убежденный в этой истине, Лилиенталь приступил к новым испытаниям.

Его заинтересовало еще одно событие, казалось, не имевшее никакого отношения к авиации. Берлинский фотограф Оттомар Аншюц изобрел фоторужье, позволявшее делать 20 снимков в секунду. С его помощью Аншюц сделал сотни снимков летающих аистов, многие из которых опубликовал в различных журналах. Когда эти снимки попались на глаза Лилиенталю, он часами рассматривал их. Фотоаппарат последовательно, мгновение за мгновением, раскрывал тайну полета. Вот аист стоит на краю гнезда. Вот он расправил крылья. Словно чуткие пальцы рук, он широко растопырил маховые перья и одновременно на вытянутых ногах подался вперед, наклонив корпус вниз. Легкий толчок - и вот он в воздухе. Последующие фотографии показывают, как аист, ни разу не взмахнув крыльями, отлетел от гнезда, потеряв некоторую высоту на спуск, а потом - вот оно, чудо парящего полета! - вошел в спираль и начал набирать высоту. Значит, в воздухе есть восходящие потоки, догадывается Лилиенталь, которые позволяют птице набирать высоту на неподвижных крыльях. Следовательно, если познать тайну птичьего чутья, то и человек вот так же легко и красиво сможет летать...

Но пока это нельзя утверждать с полной уверенностью. Нужны опыты.

И он принимается за работу.

В 1890 году Лилиенталь построил крылья из бамбука и ивовых прутьев, обтянул их не пропускающим воздух шелком, забрался на крышу сарая, надел на себя крылья, так что они находились у него под мышками, и ступил к самому концу крыши.

Соседи, завидев такое, решили, что Лилиенталь свихнулся окончательно. Они уже знали: отговаривать его бесполезно, - и с любопытством наблюдали, что же будет дальше.

У Лилиенталя не было учителей летания. Никто еще не знал, как и что надо делать. Поэтому он еще раз припомнил аистов на фотографиях Оттомара Аншюца и, наклонившись вперед, оттолкнулся от крыши. Через секунду послышался глухой удар и треск ломающихся крыльев. Он упал. Упал, как камень... Крылья, действуя как парашют, лишь немного затормозили падение.

Упав с пятиметровой высоты, он остался цел, но не пролетел вперед и метра, а лежал под каменной стенкой сарая, с которого прыгнул. Первая неудача могла на всю жизнь отбить охоту к таким рискованным экспериментам, либо наоборот, послужить новым толчком к дальнейшим упорным поискам.

Он выбрал второе.

Лилиенталь приступил к постройке новых крыльев. А неудача, как он догадался, крылась в том, что крылья создают достаточную подъемную силу лишь тогда, когда имеется достаточная скорость. Он же прыгнул без разгона, с места.

А как же аист на фотографиях Аншюца? Ведь он прыгает прямо с гнезда и не падает, летит... Видимо, он чего-то на этих фотографиях не увидел или был недостаточно внимателен. В чем же ошибка?

Лилиенталь еще и еще наблюдает за птицами и, наконец, удивляется своей недогадливости. На фотографии, конечно же, не видно ветра, ведь воздух абсолютно прозрачен. А на самом деле аисты, как и другие птицы, всегда взлетают только против ветра. Таким образом, еще стоя на месте, расправив против ветра крылья, аист уже испытывает подъемную силу. И она тем больше, чем сильнее ветер. В штиль, когда нет никакого ветра, большие птицы разбегаются по земле, пока не наберут достаточную для взлета скорость... А он прыгнул с сарая без всякой скорости... Да и как с крыши разгоняться? Неудобно... Значит, сарай не годится. Нужен пологий холм, с которого можно было бы и в безветрие разбегаться, а при ветре - стартовать только против него. И еще нужны новые, более широкие крылья. И еще следует провести целый ряд опытов с профилем крыла и найти такой из них, чтобы подъемная сила была максимальной.

Да, многое еще нужно было, чтобы оторваться от земли и полететь, наподобие аиста, на широко расправленных крыльях...

Однако Лилиенталь не боялся ни трудностей, ни опасностей. Он считал, что ему не хватает птичьего чутья, которое птицам передается в виде инстинкта, от природы, а людям надо приобретать опытом.

И он с еще большим упрямством приступил к новым экспериментам и поискам.

Птичье ремесло

Целеустремленность и настойчивость, с которыми Лилиенталь взялся за изучение "птичьего ремесла", были поразительны. В нем отлично сочетались исследователь-теоретик и практик-экспериментатор.

Лилиенталь отказывается от опытов с моделями, не берется сразу и за сооружение готовых аэропланов, понимая, что время для них еще не настало.

Отремонтировав аппарат после неудачного прыжка с крыши, Лилиенталь настойчиво тренируется и подлетывает на нем с небольших холмов в окрестностях Штеглица.

Его планер с каркасом из ивовых прутьев и бамбука, обтянутый парусиной, весил около восемнадцати килограммов. Ажурные крылья напоминали крылья большой бабочки или коршуна. Они были сравнительно небольшого размаха, но довольно широкие. Сзади за ними на легкой балочке располагался хвост для придания устойчивости, состоящий из горизонтального, обтянутого парусиной стабилизатора и вертикального киля.

Держа крылья под мышками и повисая на них во время подпрыгивания против ветра с холмов, Лилиенталь постепенно приобщался к птичьему чутью и умению. Наученный падением с крыши, он теперь был осторожен. Сначала совершал просто пробежки с крыльями, чувствуя, как с увеличением скорости в них нарастает подъемная сила. Перемещаясь в прорези крыла то ближе к его передней кромке, то дальше от нее, он отыскал то единственное положение, где должно находиться тело пилота, чтобы центр тяжести всего аппарата совпадал с центром подъемной силы крыла. Так достигалась лучшая устойчивость планера, он не валился на нос и не опускал хвост.

Лилиенталь, стоя с крыльями против ветра, чувствовал, как они рвутся вверх. Так вот почему птицы всегда взлетают только против ветра! Но ветер таит в себе и опасность. Его порывы и поддувания делают планер очень неустойчивым, и нужны немалые усилия то на одно, то на другое крыло, чтобы удержать планер горизонтально. Поэтому для первых полетов Лилиенталь выбирал тихую погоду или по крайней мере очень слабый и равномерный ветер, не более двух-трех метров в секунду.

Привыкнув на пробежках к крыльям, Лилиенталь как-то выбрал небольшой холмик, разбежался и, оттолкнувшись от земли, подогнул в коленях ноги. Это было всего какое-то мгновение. Но и за эти три-четыре секунды он ощутил упругость воздуха, тихое скольжение вдоль склона. Опираясь на крылья, он летел!

Ничего, что это продолжалось всего лишь какой-то миг. Он явственно почувствовал, что не падает, а именно летит! Выставив вперед ноги, он снова коснулся земли и, пробежав несколько метров по инерции, остановился. Он удивленно оглянулся назад и отметил, что от макушки бугорка до места посадки не более двадцати метров. Но он впервые не прошел их по земле, как обычно, а пролетел на неподвижных крыльях. Впечатление от этого прыжка-подлета было настолько потрясающим, что все врезалось в память до малейших деталей. Он чувствовал и как ветер обдувает его лицо, и как, упруго ложась на воздух, держат его крылья, и как скользит под ногами склон.

Постепенно взбираясь на холмы повыше, Лилиенталь раз за разом увеличивал и дальность полета. За два года он научился держаться в воздухе по несколько десятков секунд и совершать планирующие полеты длиной до ста метров. За это время он хорошо освоил одно из главных и трудных умений летного ремесла - сохранение устойчивости. Балансируя в воздухе - то подтягиваясь на руках ближе или дальше к передней кромке крыла, то перемещаясь в одну или другую сторону, - Лилиенталь научился сохранять равновесие планера даже при порывах ветра. Смещая, например, центр тяжести вперед, он заставлял планер делать более крутой спуск, отодвигая корпус назад, мог уменьшить скорость, что было особенно важно перед приземлением для смягчения удара. Лилиенталь также усвоил и самое главное правило полета - в воздухе нельзя снижать скорость меньше минимально допустимой, при которой подъемная сила уже не в состоянии поддерживать планер и человека.

Накопив опыт и освоив короткие подлеты, Лилиенталь как бы переходит в следующий "птичий класс". Небольшие бугры возле Штеглица его больше не устраивают. Он переносит свои опыты к поселку Гросс-Лихтерфельд, где имелись склоны повыше.

На одном из открытых мест Лилиенталь строит искусственный холм высотой до 15 метров, а сверху - башенку с плоской крышей для разбега. Здесь он уже совершает полеты при ветре до 5...7 метров в секунду, довольно уверенно пролетает до ста метров в длину и даже пытается делать в воздухе развороты. Рулей на планере не было, но, балансируя телом, Лилиенталь заметил, что если сместиться слегка влево или вправо, то планер, накренившись в сторону смещения центра тяжести, начнет делать разворот в ту же сторону.

Совершенствуя летное мастерство, Лилиенталь постоянно совершенствует и свои планеры. Всего он построил их несколько десятков, и каждый новый не был простым повторением предыдущего, а имел какое-то усовершенствование. Так, например, когда для дальнейших опытов потребовался планер с большей площадью крыла, Лилиенталь не стал увеличивать его размах, так как от этого пострадала бы и без того ограниченная прочность, а построил планер-биплан, то есть планер с двумя плоскостями, расположенными одна над другой. Этот планер оказался еще более летучим, чем прежний моноплан с одним крылом. Прыгая против ветра со своей башенки, Лилиенталь иногда ухитрялся подыматься даже выше места старта. Это были уже парящие полеты, когда он, как и аисты, используя силу восходящих потоков набегающего на склон ветра, поднимался вверх.

Весть об успешных полетах Отто Лилиенталя разлетелась по всему свету. Отовсюду в Гросс-Лихтерфельд съезжались посмотреть на "человека-птицу" энтузиасты авиации. У Лилиенталя нашлось много подражателей и последователей. В Америке опыты с балансирными планерами начинает проводить профессор Октав Шанют, во Франции - капитан Фердинанд Фербер. Посмотреть на полеты Лилиенталя приезжает профессор Московского высшего технического училища Николай Егорович Жуковский, занимающийся теорией полета. Это было в 1895 году.

Полеты Лилиенталя произвели на маститого ученого огромное впечатление. По возвращении в Россию Жуковский выступил с докладами и публичными лекциями по авиации и, в частности, так сказал в одном из выступлений о полетах Отто Лилиенталя:

"Подъезжая к Берлину, я думал о том направлении, которое получает теперь разрешение задачи аэронавтики, Стоящая громадных денег трехсотсильная машина Максима с ее могучими винтовыми пропеллерами отступает перед скромным ивовым аппаратом остроумного немецкого инженера, потому что первая, несмотря на ее большую подъемную силу, не имеет надежного управления, а прибором Лилиенталя экспериментатор, начиная с маленьких полетов, прежде всего научается правильному управлению аппаратом в воздухе".

Лилиенталь настолько усовершенствовался в своем летном мастерстве, что стал совершать полеты и с Риновских гор близ Нейштадта, высотою около 80 метров, что для его планера было весьма внушительно. Лилиенталь доводит продолжительность полетов до полуминуты, а дальность до четырехсот метров.

В некоторых полетах, используя силу ветра, Лилиенталь поднимается выше склона горы и разворотами вдоль нее ухитряется даже летать без потери высоты.

Однако, увлекшись совершенствованием своего "птичьего ремесла", как назвал полеты Лилиенталя профессор Шанют, Лилиенталь не торопился совершенствовать устойчивость аппарата. Он целиком полагался на свои тренированные мускулы и, довольно искусно балансируя телом, научился управлять аппаратами при еще более сильном ветре, до 7...8 метров в секунду.

Но каждый такой полет таил в себе скрытую опасность.

9 августа 1896 года во время очередного полета порыв ветра опрокинул планер на спину. Лилиенталь упал со сравнительно небольшой высоты, но поломал позвоночник. На следующий день он скончался.

Говорят, что придя в себя, он прошептал: "Мне не хватило чутья птицы, чтобы угадать порыв ветра..."

В 1926 году в Гросс-Лихтерфельде, на том месте, где Лилиенталь начинал свои первые полеты, был воздвигнут памятник в виде пирамиды, на вершине которой стоит Икар с распростертыми крыльями и обращенным к небу лицом.

Лилиенталь сделал около двух тысяч полетов. Он был первым в истории человечества планеристом, на практике доказавшим возможность управляемых скользящих полетов человека на аппарате тяжелее воздуха. По пути Лилиенталя пошли все новые и новые энтузиасты, которых не страшили ни риск, ни сама смерть. Люди верили, что они когда-нибудь сумеют разгадать тайну "чутья" птиц и научатся укрощать не только ветер, но и всю стихию воздушного океана.

Продолжатели школы Лилиенталя

"Мне не хватило чутья птицы, чтобы угадать порыв ветра.."

Эти слова, к сожалению, могли бы повторить многие другие исследователи. Английский морской инженер Пери Пильчер, проводивший опыты с планерами, казалось, в "птичьем чутье" превзошел самого Лилиенталя. Но, увы, в 1899 году и его постигла та же участь: порыв ветра опрокинул планер в воздухе, и отважный планерист погиб.

Тогда последователи Лилиенталя поняли, что дело здесь не в чутье, а в несовершенстве летательных аппаратов.

Надо, чтобы планер в любой ситуации был устойчив. Но как это сделать?

Опыты продолжаются повсюду. Во Франции на планерах летает армейский капитан Фердинанд Фербер. В Германии Вольфмюллер безрезультатно пытается добиться устойчивости полета с помощью рулей, реагирующих на инстинктивные движения пилота по сохранению равновесия. В России ищет ключ к законам устойчивости летательных аппаратов профессор Николай Егорович Жуковский.

Николай Егорович Жуковский один из первых поддерживает начинания Отто Лилиенталя, пропагандирует его способ летания на неподвижных крыльях.

Работают, и много работают также другие изобретатели. И успехи их были несомненны.

Может, они не так броски, как полеты Лилиенталя, о которых писал тогда весь мир, но зато они более основательны, с более дальним прицелом.

Еще до А.Ф. Можайского, в 1864 году, артиллерийский офицер Николай Афанасьевич Телешов разработал проект самолета с крылом треугольной формы и "теплородным духометом", то есть простейшим реактивным двигателем! Вот ведь как далеко глядел вперед изобретатель, почти на сто лет вперед, в наше время!

Но, как и следовало ожидать, работы Телешова не получили в России никакого признания. Треугольное крыло - точь-в-точь как на теперешних сверхзвуковых самолетах - и воздушно-реактивный пульсирующий двигатель казались такой диковинкой, что во всех ведомствах, куда ни обращался за помощью изобретатель, их просто отказывались рассматривать всерьез. Волей-неволей пришлось идти на поклон к заграничным фирмам. Министерство торговли Франции 17 августа 1867 года выдало Телешову патент на самолет "Дельта" и "теплородный духомет" к нему.

Поразительно, что Николай Афанасьевич Телешов предвидел не только эру реактивных самолетов, но и был первым, кто верил в создание реактивных пассажирских самолетов. Даже сейчас, когда сверхзвуковые лайнеры совершают свои коммерческие рейсы, как-то не верится, что еще в 1864 году Николай Телешов разработал проект пассажирского самолета с треугольным крылом и реактивным двигателем грузоподъемностью на сто двадцать пассажиров, названный им "Система воздухоплавания".

Конечно, по тем временам реализовать такой проект технически было невозможно, но как далеко человек смотрел в будущее, как верно предвидел его!

Или взять хотя бы проекты известного русского изобретателя и ученого, инженера-электрика Александра Николаевича Лодыгина. Он первый предложил конструкцию "электролета", то есть геликоптера с электродвигателем. В России его проект не нашел поддержки. Тогда Лодыгин повез проект во Францию. Там нашлись люди, заинтересовавшиеся его проектом, дали деньги на постройку аппарата. Но помешала война Франции с Пруссией в 1870 году. Проект не был реализован.

Снова возвратившись к проектам в области электротехники, Лодыгин задолго до Эдиссона, в 1873 году, изобрел лампочку накаливания. Но авиация привлекала его всю жизнь. Сорок лет спустя, в 1914 году, он обратился к русскому правительству с проектом "цикложира" - летательного аппарата наподобие геликоптера, но только со специфическим гребным винтом: не в виде лопастей пропеллера, а в виде огромных колес, в которых вместо спиц множество лопастей, как на вентиляторе.

Проект тоже не нашел одобрения. И только теперь, когда в воздух поднимаются первые экспериментальные самолеты с электродвигателями, мы можем оценить смелость и новаторство идей Александра Николаевича Лодыгина.

Знаменитый симферопольский доктор медицины Николай Александрович Арендт был настолько сведущ в вопросах врачевания, что его услугами пользовалась даже царская семья во время пребывания в Крыму.

Но представьте себе недоумение, а то и смятение вельмож и сановников, когда они узнали, что Арендт не только прекрасно врачует, но еще и занимается странными вещами - изучает полеты птиц, строит воздушные змеи, набивает чучела коршунов и степных орлов, а затем проводит с ними какие-то непонятные опыты. Зачем это медицинскому светилу?

На протяжении пятнадцати лет, с 1873 по 1888 год, Арендт серьезно изучал возможности полета человека. Вот для этого ему и нужны были опыты со змеями, чучелами птиц. Еще задолго до Лилиенталя Арендт пришел к убеждению, что парящий полет человека вполне возможен, но крылья обязательно должны иметь профиль, или, как он писал, "свод", отчего их подъемная сила будет значительно больше. Свои мысли об этом Арендт опубликовал в статье "К вопросу о воздухоплавании" еще в 1874 году. В 1876 году Арендт обратился в Главное инженерное управление с просьбой помочь в постройке планера. Безрезультатно. В следующем году он ходатайствует уже перед военным министром о субсидии в 2000 рублей для своих опытов. Министр наложил на ходатайстве Арендта резолюцию об отказе на том основании, что якобы "нет никаких указаний на возможность применения его идей к делу".

Несмотря на такую косность, Арендт продолжает опыты и наблюдения. Он замораживает птиц и запускает их с возвышенностей и даже с воздушных змеев. За пять лет до начала полетов Лилиенталя, в 1888 году, Арендт издал в Симферополе на свои средства брошюру "О воздухоплавании, основанном на принципах парения птиц".

Увы, эти серьезные работы доктора медицины воспринимались не более, чем "чудачества", и до самой смерти Арендт не получил никакой помощи и поддержки.

Такие примеры из истории отечественной авиации можно было бы приводить еще долго. Много, очень много талантливых людей было в России. И не их вина, что их проекты не находили в царском правительстве поддержки. Да, Лилиенталь был первым, кто полетел на неподвижных крыльях с холма. И это потрясло весь мир. Отдавая ему должное и не уменьшая его заслуг в истории авиации, мы, однако, не должны забывать ни о Телешове, ни о Лодыгине, ни о десятках и сотнях других талантливых русских изобретателей, которые трудились над воплощением давней человеческой мечты.

В каждой стране складывались свои исторические условия для развития науки и техники, свои возможности. И теперь, когда видишь усилия русских изобретателей, приходит в голову мысль, что орлы не сразу вылетают из гнезда, они дольше растут, не скоро их крылья покрываются перьями. Глядишь, мелкие птицы уже порхают, а орлята еще только пробуют крылья на краю гнезда. И вылетают из него только через два - два с половиною месяца. Но зато как уверенно и высоко летают потом!

В других странах, пожалуй, наиболее значительных успехов в то время добился американский профессор Октав Шанют. Известный специалист по строительству железных дорог, он долго и серьезно занимался авиацией.

В 1895 году Шанют приступает к испытаниям планеров своей конструкции, изготовленных по типу лилиенталевских. Ему было в то время около 65 лет, и он взял себе молодых помощников Эверса и Херинга, которые под его руководством летали на безмоторных аппаратах.

Испытав различные типы планеров - от шестикрылой "этажерки" до моноплана, то есть аппарата с одним крылом, Шанют останавливает свой выбор на биплане. В отличие от Лилиенталя, применявшего на своих планерах фигурные крылья, похожие на крылья бабочки или коршуна, Шанют делает их прямоугольными, устанавливая одно над другим и соединяя между собой стойками. Это упростило их изготовление. Для продольной устойчивости он использовал лилиенталевский крестообразный хвост, крепившийся на длинном шесте. Но главное новшество заключалось в том, что и крылья и крепление хвоста делались на шарнирах. Такое устройство почти полностью избавляло пилота от необходимости балансировать телом. Сидя на ременной петле под крыльями планера, он рычагами мог изменять наклон крыла к потоку воздуха (угол атаки) и за счет этого то увеличивать, то уменьшать угол снижения планера и, следовательно, изменять соответственно скорость полета.

Планеры Шанюта отличались легкостью конструкции. На них летали с небольших холмов, достигая продолжительности около 14 секунд и дальности до 150 метров. Но Шанют и не стремился к рекордным показателям. На протяжении всей своей работы он искал способы улучшить устойчивость.

"Устойчивость летательного аппарата, - писал он, - есть важнейшая проблема, которая должна быть решена до применения механического двигателя..." И это в значительной мере Шанюту удалось. На протяжении двух лет на планерах Шанюта было совершено около 700 полетов без единой серьезной поломки.

Шанют не делал секретов из своих опытов. Наоборот, он печатал в журналах чертежи планеров, инструкции по их постройке. Благодаря этим статьям, два молодых американца братья Вильбур и Орвиль Райт из города Дайтона, владельцы небольшой велосипедной мастерской, специально приехали к Шанюту посмотреть на его планеры. Мог ли тогда старый профессор предполагать, что перед ним стоят два будущих изобретателя аэроплана?

Молодые люди внимательно и пытливо ко всему присматривались. Полеты планеров произвели на них большое впечатление. Октав Шанют сам проинструктировал братьев, как надо конструировать летающие аппараты и управлять ими. Дело кончилось тем, что братья Райт приобрели у Шанюта один из его планеров и уехали к себе в Дайтон, чтобы самим продолжать опыты. Вскоре о них узнал весь мир.

Профессор Шанют считал свою миссию выполненной. Он доказал, что "птичье чутье" пилота должно быть заменено механической устойчивостью самого летательного аппарата. Дожив до восьмидесяти лет (он умер в 1910 году), Шанют увидел первые полеты братьев Райт и последующие успехи авиации, в которую он внес частичку и своего труда.

Братья Райт

Старшему, Вильбуру, было одиннадцать лет, а младшему, Орвилю, семь, когда осенью 1878 года отец принес им игрушку. Он развернул бумажный пакет, вынул оттуда подарок и подбросил его.

Игрушка не упала, а взвилась под потолок и, попорхав там, плавно опустилась на пол. Это был игрушечный геликоптер, который братья тут же окрестили по-своему "летучей мышью". Легкий каркас, обтянутый папиросной бумагой, с обеих сторон увенчивался вращающимися в противоположные стороны пропеллерами. Вместо моторчика - пучок резины. Вот и вся конструкция. Утлая игрушка просуществовала в пользовании ребят недолго, но оставила в памяти неизгладимый след. Так состоялось их первое знакомство хоть и с игрушечным, но все-таки летающим аппаратом.

Братья несколько лет спустя сами начали строить такие геликоптеры, каждый раз увеличивая их размеры. Как все мальчишки, они увлекались и воздушными змеями.

"Но серьезно мы занялись проблемой летания, - писали потом братья, только летом 1896 года, когда в Америку пришла весть о трагической гибели Лилиенталя. Мы с интересом взялись изучать книги "Прогресс летательных машин" Шанюта, "Опыты аэродинамики" Лэнгли, "Ежегодник воздухоплавания" и различные брошюры".

Их сразу же привлекли аппараты тяжелее воздуха.

"В авиации существовало тогда два направления, - пишут они, - две школы.

Первая школа, во главе которой стояли такие люди, как профессор Лэнгли и сэр Хайрем Максим, занималась вопросами механического летания вообще; а вторая школа, представленная Лилиенталем и Шанютом, занималась летанием, основанным на принципе парения. Наши симпатии были на стороне последней школы; во-первых, мысль строить нежные и дорогостоящие машины, которыми никто не в состоянии будет управлять, казалась нам нелепой, а громадные расходы, сопряженные с такой постройкой, ничем не оправдываемыми; во-вторых, эта школа пленяла нас тем необычным энтузиазмом, с каким апостолы летания на принципе парения описывали очаровательные путешествия по воздуху на жестких крыльях, приводимых в движение силою ветра".

Приобретя у Шанюта планер, братья уединились в пустынной местности Китти-Хоук на берегу Атлантического океана, где на песчаные дюны постоянно дули морские бризы, и принялись осваивать "птичье ремесло".

Они не торопятся набивать синяки и шишки, а делают все осторожно и основательно.

Сначала они запускают планер как привязной змей, и еще раз убеждаются, что проблема автоматической устойчивости решена Шанютом далеко не полностью, тут еще надо поработать.

Вильбур и Орвиль Райт приступают к постройке планеров собственной конструкции. Они строят планер-биплан с размахом крыльев 12 метров, а на его испытания приглашают профессора Шанюта, который охотно откликнулся и помог им своим опытом и знаниями.

Братья начали со скользящих полетов с холмов.

"Это был единственный способ изучить условия равновесия", - утверждают они.

Планер братьев Райт существенно отличался от планеров Лилиенталя и Шанюта. Они применили горизонтальные рули глубины, вынесенные вперед крыла на специальных штангах, а сзади на шестах устроили вертикальные пластинки, действовавшие как рули поворота. Для удержания поперечного равновесия братья Райт впервые применили способ перекашивания задней кромки на концах крыльев. С помощью рычагов и специальных тяг на одном конце крыла кромка отклонялась по желанию пилота то вверх, то вниз, в то время как на другом конце крыла изгиб происходил в противоположном направлении. Это и помогало исправлять крены.

Естественно, что висячее положение пилота, как это было на планерах Лилиенталя и Шанюта, тут уже не годилось, и братья Райт располагались, лежа на нижнем крыле. Опираясь на локти, они могли двигать рычагами управления. Но в связи с этим возник новый вопрос: а как же разбегаться и приземляться? Изобретатели приспособили снизу под крылом легкие полозья, на которые планер приземлялся, как на лыжи. А взлет происходил и того проще: пилот ложился на свое место, брал в руки рычаги управления, а два помощника поднимали планер за концы крыльев, разбегались с ним против ветра и, почувствовав, как подъемная сила уравновешивает силу тяжести, сильно толкали планер с холма.

В течение сентября и октября 1902 года Вильбур и Орвиль Райт совершили на своем планере около тысячи полетов. Протяженность некоторых из них достигала двухсот метров.

Благодаря усовершенствованному управлению пилоты не боялись теперь даже очень сильного ветра.

"Получив точные данные для наших вычислений, - пишут они, - и добившись равновесия, достаточно устойчивого как при ветре, так и в спокойной атмосфере, мы сочли возможным приступить к постройке аппарата с мотором".

Самолет братьев Райт

Опыт постройки планеров как нельзя лучше пригодился Вильбуру и Орвилю Райт при работе над первым самолетом. Собственно говоря, это был тот же планер-биплан, только немного больших размеров и более прочный. А бензиновый мотор, мощностью в 12 лошадиных сил и весом около 100 килограммов, устанавливался на нижнем крыле. Рядом находилась люлька для пилота с управлением рулями. Мотор развивал 1400 оборотов в минуту и с помощью цепных передач вращал два толкающих винта диаметром 2,6 метра, расположенных симметрично сзади крыльев.

И бензиновый мотор, и винты братья сделали сами. Мотор, правда, был еще далек от совершенства и довольно тяжел, но все же лучше паровой машины с ее огромным весом и мизерной мощностью. Немало пришлось потрудиться над пропеллерами. Братья Райт провели много опытов, пока, наконец, удалось подобрать для них соответствующие размеры. Они сделали очень важные выводы, которыми конструкторы самолетов пользуются и сейчас, а именно, что для каждого самолета и мотора пропеллер надо рассчитывать особо.

С такой же вдумчивостью и тщательностью братья Райт строили каждую деталь, каждый узел конструкции. Наконец все было готово.

Утро 17 декабря 1903 года выдалось пасмурное и холодное. Порывистый ветер с океана уныло свистел в щелях дощатого сарая, где Вильбур и Орвиль заканчивали последние приготовления своей крылатой машины. Наспех перекусив, братья распахнули широкие двери сарая. Вдали за песчаной косой пляжа неугомонно рокотал прибой, ветер взвихрял песок. Первое желание было закрыть двери и погреться у жаровни, потому что ветер донимал вовсю. Однако братьям хотелось побыстрее испытать свое творение, и неунывающий весельчак Орвиль, взглянув на старшего, Вильбура, прочел в его глазах согласие. Тогда он потянул за шнурок, и над сараем на высоком шесте взвился небольшой флаг. Это был условный сигнал.

Вдали, на песчаной дюне, где размещалась небольшая спасательная станция, им в ответ помахали, и братья, не дожидаясь прихода помощников, сами вытащили из сарая свой аэроплан.

Со спасательной станции подошли пять человек, вызвавшихся помочь. Молодые матросы и старые морские волки, соскучившиеся от зимнего безделья, с любопытством осматривали крылатую диковинку, покрепче придерживая ее при порывах ветра.

Рядом с сараем возвышалась деревянная вышка, от которой Вильбур и Орвиль строго против ветра уложили деревянный рельс, длиною около сорока метров. Помощники не сразу сообразили, для чего это нужно. Но вот братья водрузили на рельс двухколесную тележку на велосипедных втулках, на которую и был установлен аэроплан. Дальше Вильбур с помощниками поднял на вершину вышки подвешенный на блоке довольно тяжелый груз, а потом от него, опять же через блоки, провел веревку к тележке. Наиболее догадливые из моряков сообразили, что все это приспособление напоминает катапульту и необходимо для взлета: ведь у самолета не было колес, а для посадки, как и на прежних планерах, снизу были приспособлены всего лишь деревянные полозья.

Братья остановились возле" самолета. Карманные часы Вильбура показывали десять тридцать утра. Каждому хотелось полететь первым. Рассудительный и спокойный Вильбур достал монету и коротко спросил:

- Орел или решка?

- Орел! - нетерпеливо воскликнул Орвиль.

Монетка взвилась в воздух и опять упала на ладонь. Орел!

Тридцатидвухлетний Орвиль подскочил, как мальчишка, и привычно полез на плоскость. Вильбур помог запустить двигатель, и пока тот прогревался, Орвиль улегся рядом с ревущим мотором в пилотскую люльку и приноровился еще раз к рычагам управления.

Старший Вильбур отошел на край крыла, придержал его в горизонтальном положении, чувствуя, как с нарастанием оборотов двигателя дрожь от машины передается и ему.

Наконец Орвиль на пилотском месте поднял вверх руку - сигнал "Готов к полету". Тогда старший брат нажал на рычаг тормоза. Груз на вышке сорвался со стопора, заскрипели блоки. Аэроплан вместе с тележкой тронулся с места и, набирая скорость, устремился по рельсу вперед. Вильбур, пробежав несколько шагов, выпустил крыло и застыл на месте. Моряки тоже с напряженным вниманием следили за разбегом и вдруг увидели, как аэроплан оторвался от тележки и взмыл в воздух. Он летел неуверенно, словно выпавший из гнезда едва оперившийся птенец, то взмывая на три-четыре метра вверх, то опускаясь к самой земле. Но летел!

И от сознания этого чуда кто-то из молодых моряков не выдержал и закричал: "Ура-а!"

Но тут аэроплан клюнул носом и опустился полозьями на песок. Вильбур щелкнул секундомером и взглянул на циферблат. Полет продолжался двенадцать секунд. Всего двенадцать секунд!..

"...Правда, очень недолго, - писали братья Райт, - если сравнить его с полетом птиц, но это был первый случай в мировой истории, когда машина, несущая на себе человека, поднялась собственной силой на воздух, в свободном полете прошла известное горизонтальное расстояние, нисколько не уменьшая своей скорости, и, наконец, спустилась на землю без повреждений".

И хотя "известное расстояние" равнялось всего лишь тридцати с небольшим метрам, именно с него начался победный путь летающих аппаратов тяжелее воздуха.

Теперь была очередь Вильбура. Он пролетел чуть дольше и чуть дальше. Братья словно соревновались между собой. В третьем полете Орвиль уже почувствовал эффективность управления.

"Когда я пролетел примерно такое же расстояние, как Вильбур, с левой стороны ударил сильный порыв ветра, который задрал кверху левое крыло и резко бросил машину вправо. Я немедленно перевел рукоятку, чтобы посадить машину, и потом заработал хвостовым рулем. Велико было наше удивление, когда при приземлении первым коснулось земли левое крыло. Это доказывало, что боковое управление на этой машине значительно эффективнее, чем на предыдущих".

В четвертом полете Вильбур находился в воздухе 59 секунд и пролетел расстояние около трехсот метров.

Братья Райт измерили это расстояние шагами и остались довольны. Работники спасательной станции, ставшие свидетелями этого исторического события, ликовали вместе с братьями. Они помогли перетащить машину обратно на старт. И пока Орвиль и Вильбур делились своими впечатлениями, с океана внезапно налетел сильный порыв ветра. Он подхватил аэроплан, закружил его над землей и бросил на песок. Все попытки удержать машину оказались тщетными.

От аэроплана в один миг осталась лишь груда обломков.

Небо словно мстило людям за то, что они посмели вторгнуться в его пределы.

Но братья Райт оказались упорными. Затащив обломки машины в сарай, они тут же принялись обсуждать проект нового, более усовершенствованного аэроплана.

Сантос-Дюмон меняет спортивное амплуа

Начиная с первого монгольфьера, Франция неизменно была впереди во всех авиационных начинаниях. Здесь раньше, чем в других странах, а именно в 1899 году, был создан в Париже "Аэроклуб Франции", который всячески поощрял изобретателей воздушных аппаратов. Сами французы настолько привыкли к этому первенству, что когда до Парижа дошли слухи об экспериментах братьев Райт с аэропланом, то члены аэроклуба не на шутку всполошились.

Самолюбие французских авиаторов было задето, что называется, за живое.

Сантос-Дюмон, который недавно пожинал лавры первого воздухоплавателя, обогнувшего на дирижабле Эйфелеву башню, услыхав о полетах братьев Райт на аэроплане, сперва даже не поверил этому. Он обратился за советом к Фердинанду Ферберу. Капитан Фербер поддерживал с профессором Шанютом и братьями Райт постоянную связь, имел сведения о полетах братьев Райт, как говорится, из первых рук. Будучи ярым приверженцем аппаратов тяжелее воздуха, он много и пылко выступал в прессе со статьями, доказывая, что, несмотря на успехи воздушных шаров, будущее все же за аэропланами.

Первые полеты братьев Райт только подтвердили его теоретические изыскания, и он с еще большей энергией взялся за создание французского аэроплана. За Фербером последовала целая группа изобретателей - братья Габриель и Шарль Вуазен, братья Андре и Морис Фарман, Луи Блерио, Левавассер и другие.

Сантос-Дюмон, познакомившись с работами Фербера, с завидной энергией принялся за постройку аэроплана. Честолюбивый миллионер-спортсмен, обладая неограниченными средствами, не стал тратить время на опыты, как Фербер, а приступил прямо к главной своей задаче. Он решил опередить других конкурентов в полете на аэроплане и стать если не первым, то, во всяком случае, вторым после братьев Райт.

Но и другие не дремали. В 1905 году капитан Фербер совместно с инженером Левавассером, конструктором первого французского авиамотора "Антуанетт", производит опыты с установкой мотора на одном из своих планеров. Но мотор оказался слаб, и аэроплан Фербера и Левавассера не сумел подняться в воздух.

Сантос-Дюмон заторопился еще пуще. Имея опыт полетов на дирижаблях, он учел ошибку Фербера и заказал двигатель в 50 лошадиных сил, под который быстро построил довольно нескладный с виду аэроплан с двумя большими крыльями, разделенными вертикальными перегородками для устойчивости. Впереди крыльев он установил двойной руль глубины. Для взлета и посадки приспособил легкие велосипедные колеса. Пятидесятисильный бензиновый мотор вращал большой толкающий винт. Когда все было готово к испытаниям, Сантос-Дюмон, взглянув на свое детище глазами воздухоплавателя, сам не поверил, что такая неуклюжая махина, весом около 400 килограммов, сумеет оторваться от земли. Тогда он по старой привычке решил облегчить свой аэроплан и прикрепил к нему сверху воздушный шар. Но, кроме вреда, ничего хорошего из этого не получилось. Как только Сантос-Дюмон начинал разбег, огромный шар создавал такое сопротивление, что аэроплан полз по земле, как черепаха, несмотря на полные обороты двигателя. Пришлось отказаться от шара и поверить в науку. А она утверждала, что при достаточной скорости крылья все же создадут необходимую подъемную силу. Так оно и получилось.

В октябре 1906 года на глазах многочисленной толпы Сантос-Дюмон запустил двигатель, уселся на пилотское сиденье, дал полные обороты, и его аэроплан, тронувшись с места, побежал по лугу, набирая скорость. Зрелище было необычайное. Аэроплан бежал рулями вперед все быстрее и быстрее. Сантос-Дюмон покрутил штурвальное колесо, связанное тросами с рулем глубины, и огромный аппарат, оторвавшись от земли, пролетел метров 60...70 и приземлился на колеса.

Ликованию толпы не было предела: наконец-то и французский аэроплан поднялся в воздух!

Этот полет-прыжок произвел во Франции огромное впечатление на всех сторонников аппаратов тяжелее воздуха. Появилась целая плеяда французских конструкторов и пилотов. Сантос-Дюмон мог быть доволен: после его полета авиационное дело во Франции получило еще больший размах.

Крылья крепнут

Тем временем из Америки продолжали поступать сенсационные сведения об успехах братьев Райт. Их новый аэроплан оказался не только более устойчивым, но и более летучим. В одном из полетов, весной 1905 года, Вильбур покрыл по воздуху невиданное расстояние - более десяти километров!

Весть о триумфе братьев Райт разнеслась по всему свету. К ним стали стекаться сотни и тысячи любопытствующих зрителей, так что братья несколько раз даже прекращали полеты, а потом и вовсе постарались сохранить их в тайне. Расчет был прост: они хотели усовершенствовать свой аппарат и продать его подороже. Таинственное "молчание" братьев Райт еще больше подхлестывало французов. Заочное соревнование между американцами и французами разгорелось не на шутку.

Неутомимый капитан Фердинанд Фербер занимался не только аэродинамическими опытами, но и разъезжал по Франции с лекциями о достижениях авиации. В 1904 году на его лекции в Лионе присутствовал местный механик Габриель Вуазен. Фербер так красочно рассказывал о планерах, о полетах братьев Райт, что Вуазен тут же "заболел" авиацией. Вскочив на сцену, молодой человек заявил Ферберу: "Господин капитан, восприняв ваши указания, я хочу посвятить свою жизнь делу летания в воздухе".

На другой же день Вуазен отправился в Париж к известному авиационному меценату, спортсмену и воздухоплавателю Эрнесту Аршдакону и попросился к нему на работу. Аршдакона не впервые осаждали своими просьбами "провинциалы", и он, заявив Габриелю Вуазену, что мест у него нет, направился к своему автомобилю, стоявшему у подъезда. Но увы, шофер возился с машиной уже полчаса и никак не мог запустить мотор. Вуазен опытным глазом механика сразу понял, в чем неполадки, поднял капот, и через минуту мотор заработал.

Для Аршдакона это была лучшая рекомендация, и он тут же принял к себе на службу молодого механика.

Габриель Вуазен сразу же с головой окунается в необычную для него авиационную атмосферу и два года помогает Аршдакону в постройке планеров и даже совершает на них несколько полетов. В 1905 году Вуазен и Аршдакон строят один из первых в мире гидропланеров на поплавках и испытывают его на реке Сене, буксируя за моторной лодкой.

В это время инженер Луи Блерио, тоже увлекшись авиацией, решает открыть во Франции "авиационные мастерские" по производству аэропланов. Ему нужен опытный и знающий дело механик. Он приглашает к себе Габриеля Вуазена. Тот охотно соглашается.

Как ни странно, мастерские были завалены заказами. Во Франции в то время не летал еще ни один аэроплан (Сантос-Дюмон только заканчивал свое детище), но энтузиастов и желающих летать было столько, что Вуазен работал от зари до зари. Он был и конструктором, и чертежником, и мастером, и изобретателем. Для начала они с Блерио построили копию райтовского самолета, и Габриель Вуазен, вслед за Сантос-Дюмоном, поднялся на этом аппарате в воздух. Однако устойчивость самолета была плохой.

Тогда Вуазен решил, что настала пора самому заняться конструированием и постройкой аэропланов. Вызвав к себе младшего брата Шарля, Габриель Вуазен основал собственную фабрику по производству аэропланов. Это было смелое предприятие, но Вуазен верил в успех и говорил так: "Раз аэропланы заказывают, надо их строить".

Первым заказчиком Вуазена оказался большой любитель авиации художник Леон Делагранж. В честь него построенный братьями Вуазен аэроплан был назван "Делагранж". Это был биплан, на котором, по примеру Сантос-Дюмона, Габриель Вуазен установил между крыльями четыре вертикальных перегородки. Зная из газет о продольной неустойчивости райтовского аэроплана, Вуазен ввел еще одно очень важное новшество. Оставив, как и у братьев Райт, впереди руль высоты, Вуазен приспособил сзади на легких трубах еще и коробчатый хвост. Весной 1907 года младший брат Шарль успешно облетывает эту машину и убеждается, что коробчатый хвост сразу неизмеримо улучшил продольную устойчивость. Теперь смело можно было сдавать аппарат заказчику. Но Делагранж оказался неопытным пилотом и в первом же полете так разбил аэроплан, носивший его имя, что о ремонте не могло быть и речи.

Однако неунывающий энтузиаст, выбравшись из-под обломков, тут же заказал братьям Вуазен новую машину.

Спешил он потому, что в это время богатые любители авиации Дейч де ла Мёрт и уже знакомый нам Аршдакон учредили для французских авиаторов заманчивый приз в 50 000 франков. Он предназначался тому, кто первым выполнит следующее упражнение: после взлета с земли пройдет между двумя мачтами, пролетит до третьей мачты, отстоящей от "ворот" на расстоянии 500 метров, обогнет ее и возвратится назад, снова пройдя между мачтами.

Что и говорить, перспектива заработать столь значительную сумму подгоняла всех, кто тогда во Франции строил аэропланы. Братья Вуазен, что называется, не покладая рук трудились над своим новым "Делагранжем", внося в него различные усовершенствования.

Но и конкуренты не дремали. Талантливый и, главное, очень упорный в достижении цели инженер Луи Блерио один за другим строил свои аэропланы с одним крылом - монопланы. Правда, первые его конструкции не выдерживали нагрузки и ломались еще при разбеге. Но Блерио упрямо продвигался вперед, с каждой новой машиной добиваясь все большей прочности и устойчивости аппаратов.

Но самым опасным претендентом на приз оказался Анри Фарман. Для лучшей поперечной управляемости он вносит в свой "Фарман" очень существенное дополнение, которое и ныне применяется на всех самолетах - элероны.

Если братья Райт, пытаясь решить проблему поперечной управляемости, пользовались на своих самолетах перекашиванием крыльев, то Фарман решил, что это громоздко, усложняет конструкцию, и не всегда эффективно: при нагрузках в полете тяги часто заклинивает и в самый ответственный момент, когда надо исправить или, наоборот, создать необходимый крен, задние кромки на концах крыльев не перекашивались. Не проще ли на концах крыльев сделать небольшие крылышки - элероны, которые при движении руля отклонялись бы одновременно в разные стороны: на правом крыле - вверх, на левом - вниз?

Фарман попробовал такую конструкцию на своем аэроплане, и она оказалась очень удачной. Если до этого Сантос-Дюмон, братья Вуазен и другие боялись в полете кренов, не зная, как их исправлять, то первый же пробный полет "Фармана" показал, что аппарат с элеронами отлично слушается рулей и может не только бороться с кренами, но и по желанию пилота создавать их.

Ободренный таким успехом, Анри Фарман решил попытаться, пока братья Вуазен заканчивали второй "Делагранж", выиграть заманчивый приз в 50 000 франков.

13 января 1908 года он впервые в Европе пролетает расстояние в один километр не по прямой, а, как требовали условия конкурса, с разворотом вокруг мачты и возвращается к месту старта. Это был уже полностью управляемый по воле человека полет, и Анри Фарман по заслугам получил приз, который помог ему шире развернуть свои мастерские по постройке аэропланов.

Братья Вуазен опоздали со своим "Делагранжем", и теперь им ничего другого не оставалось, как отправиться с новым аэропланом в показательное турне по Италии. Это было весной 1908 года. Их самолет неплохо летал и производил на темпераментных итальянцев неизгладимое впечатление. С каждым полетом братья Вуазен демонстрировали возрастающее мастерство и возможности своего "Делагранжа". Под конец итальянского турне им стали доступны полеты продолжительностью до 15...20 минут. Это уже впечатляло. Ведь речь шла не о каких-то там подлетах на 150...200 метров, а о настоящем полете со скоростью 45...50 километров в час. Правда, боясь кренов, братья Вуазен все еще не решались подниматься выше 5...10 метров.

Однако и на этот раз им не повезло. Увлекшись показательными полетами в Италии, они прозевали еще один приз во Франции - приз мецената Арманго в 10 000 франков за полет продолжительностью не менее четверти часа. И хотя их аэроплан летал уже по 20 минут, но приз завоевал снова Анри Фарман, потому что в условиях соревнований была оговорка, что полет должен проходить только во Франции, а не в какой-либо другой стране.

Вслед за триумфальными полетами Анри Фармана делают первые успехи и другие французские авиаторы. Наконец-то взлетел в воздух и моноплан Луи Блерио. "Блерио-VIII" продержался в воздухе 8 минут. По сравнению с неуклюжими бипланами он выглядел весьма изящно, словно предрекая, что будущее принадлежит именно самолетам с одним крылом - монопланам.

Наконец повезло и неугомонному капитану Ферберу. Его планер-биплан, превращенный с помощью более мощного бензинового мотора и винта в аэроплан, в 1908 году тоже оторвался от земли и пролетел несколько сот метров. Но в одном из полетов неутомимого авиатора постигло несчастье. При рулежке после посадки его аэроплан попал колесами в канаву и перевернулся. Фербер погиб.

Таким образом, к осени 1908 года, когда на французской земле неожиданно появился со своим бипланом старший из братьев Райт, полеты аэропланов во Франции были уже не в новинку.

Соревнование на пользу авиации

Что же заставило братьев Райт спешно появиться во Франции?

Увлекшись переговорами с ведомствами и правительствами разных стран, они не учли, что прогресс науки и техники не стоит на месте.

Орвиль и Вильбур Райт вначале полагали, что другим изобретателям до них еще далеко и поэтому запросили за свой аэроплан 2 миллиона долларов. Но когда дело затянулось, уступили цену до миллиона. Теперь же, когда в воздух поднялись французские аэропланы, надо было думать уже не столько о барышах, сколько о своем приоритете. И они срочно стали собираться во Францию, чтобы продемонстрировать там свой аэроплан и утвердить на него права. Орвиль остается в Америке, а Вильбур с разобранным и надежно упакованным самолетом на пароходе отправляется в Старый Свет.

Начав 8 августа 1908 года близ Парижа с пробного полета продолжительности меньше двух минут, Вильбур от полета к полету наращивал результаты. Так, 16 сентября он совершил полет продолжительностью 19 минут 15 секунд и тем самым установил, как писали газеты, "небывалый" мировой рекорд продолжительности полета.

Но три дня спустя продолжительность полета была доведена уже до полутора часов, а дальность полета до 66,5 км. Французские авиаторы были ошарашены: они еще только-только учились ходить по воздуху, и у Райта были все основания для торжества. 3 октября Вильбур Райт с пассажиром на борту летал 55 минут 30 секунд со средней скоростью 60,5 км в час.

Чтобы доказать надежность своего аппарата, Вильбур 16 декабря совершил замечательный полет. На высоте 90 метров, которая тогда казалась громадной, так как французские самолеты летали над самой землей, Райт выключил мотор, спланировал и отлично посадил самолет с остановленными винтами. Но и это еще не все. 18 декабря 1908 года Райт установил мировой рекорд высоты полета 110 метров. И, наконец, под занавес 1908 года, 31 декабря, как бы оповещая всему миру о том, что человечество наконец-то приобрело крылья, Вильбур Райт совершил ошеломляющий по тем временам полет. За 2 часа 20 минут 30 секунд он пролетел расстояние в 124,7 км!

Французы очень внимательно следили за каждым полетом Вильбура Райта и сразу же отдали должное его умению и опыту.

Но вместе с тем и французы, и сам Вильбур Райт убедились, что и аэроплан американцев по сравнению с французскими, и французские аппараты в сравнении с американским имеют ряд недостатков.

Прежде всего Вильбур Райт отметил, что все французские аэропланы имели колесное шасси, позволявшее взлетать с любой подходящей для этого площадки. Аэроплан братьев Райт для взлета все еще нуждался в специальной, очень громоздкой катапульте-вышке, с которой надо было сбрасывать около 700 килограммов груза, чтобы придать аэроплану стартовую скорость. Это, конечно, было очень неудобно.

Французские аэропланы, обладая хвостовым оперением, были более устойчивы, а изобретенные Фарманом элероны были эффективнее и лучше, чем система перекоса крыла райтовского аэроплана.

Достоинством французских аэропланов был также пропеллер, который насаживался непосредственно на вал мотора. Это было проще и удобнее. На самолете братьев Райт было два винта, для вращения которых требовалась специальная система шестеренок и цепных передач, наподобие велосипедных.

Французские конструкторы в свою очередь отметили сравнительно высокие летные качества американского аппарата, который позволял брать на борт не только пилота, но и пассажира, и дополнительный груз - багаж. Однако отсутствие специальной кабины для экипажа и груза делало полет не очень комфортабельным.

Поэтому хотя Вильбур Райт и совершал к концу 1908 года полеты продолжительностью более двух часов, но практически его аэроплан во Франции не привился.

Этому в значительной степени помешал и Луи Блерио, который упорно экспериментировал с монопланами своей системы. Французские конструкторы, словно соревнуясь заочно с братьями Райт, пытались доказать, что они тоже не хуже, и быстро увеличивали продолжительность полета. Так, 30 октября 1908 года Анри Фарман совершил первый внеаэродромный полет из одного города в другой на расстояние в 27 километров. На другой день отличился Луи Блерио, выполнивший круговой полет общей протяженностью около 30 километров. И хотя Вильбур Райт по высоте, продолжительности и скорости полета еще значительно опережал полеты французов и побил все европейские рекорды, однако он понимал, что у французских аэропланов значительно больше перспектив, чем у их детища. Его опечалила и полученная из Америки весть. Оставшийся там для сдачи по контракту аэроплана американской армии младший брат Орвиль после ряда успешных полетов потерпел 17 сентября 1908 года тяжелую аварию. Его пассажир, лейтенант Сельфридж, погиб.

Спешно продав в конце года патент на свой аэроплан синдикату предпринимателей Парижа за 100 тысяч долларов, Вильбур Райт вернулся в Америку, и братья снова занялись совершенствованием своего аэроплана.

"Король воздуха" Луи Блерио

Как только французские самолеты начали летать, английская газета "Дейли Мейл" сразу же учредила приз в 25 000 франков тому, кто первый перелетит через пролив Ла-Манш. Богатый любитель авиации Дейч де ла Мёрт, приз которого за облет Эйфелевой башни на дирижабле выиграл Сантос-Дюмон еще в 1901 году, тоже решил не отставать от газеты и выделил такую же сумму на приз от своего имени. Другой французский промышленник, Рюинар, учредил приз для поощрения французских авиаторов в 12 500 франков.

Пролив Ла-Манш, отделяющий Англию от Франции и имеющий в самом узком месте около тридцати километров, издавна был местом различных сенсационных соревнований. Его переплывали и на лодках, и вплавь, и на бочках. А с появлением воздушных шаров, как мы помним, первым его по воздуху пересек отважный аэронавт Жан Бланшар. И вот теперь Ла-Манш стал отличным испытанием для аэропланов. Расстояние сравнительно невелико, самолеты летали уже значительно дальше. Ведь Вильбур Райт в конце 1908 года пролетел 124 километра. Однако это было над сушей. Через пролив лететь он еще не отважился: слишком капризен и ненадежен был его самолет, чтобы отправляться в путешествие над морскими волнами.

Французские авиаторы воспылали желанием получить титул покорителя Ла-Манша, а заодно и заработать хорошие призы. В начале 1909 года разгорелась настоящая ла-маншская горячка: кто первый? Кто опередит других?

Гонку возглавили неутомимый Луи Блерио и его последователь Юбер Латам, который тоже остановил свой выбор на аэроплане монопланной схемы. Он заказал себе аэроплан на заводе Левавассера, который к тому времени строил не только авиационные двигатели, но и самолеты. К маю моноплан Юбера Латама был готов и получил фирменное название "Антуанетт". Он имел трехгранный фюзеляж, к фюзеляжу крепилось крыло трапециевидной формы, с треугольными элеронами на концах, а хвостовое оперение самолета напоминало длинный хвост ласточки. В полете аэроплан чем-то напоминал птицу. Конструкция оказалась довольно удачной, а благодаря поперечному прогибу (так называемому профилю крыла) и эффективным открылкам-элеронам "Антуанетт" обладал хорошей устойчивостью.

22 мая 1909 года Латам делает первый полет и держится в воздухе 37 минут 37 секунд на высоте 39...40 метров. А через две недели, 5 июня, продолжительность полета возрастает до 1 часа 7 минут. Двигатель "Антуанетт" мощностью в 55 лошадиных сил вращает металлический винт со скоростью 1200 оборотов в минуту и работает бесперебойно.

Все это вселяет в Латама уверенность, что Ла-Манш можно перелететь за каких-то полчаса, и он подает заявку на призовой полет.

19 июня 1909 года Латам взлетает недалеко от города Кале и берет курс к английскому берегу. Впереди него через пролив на всех парах мчится миноносец, призванный сопровождать аэроплан для подстраховки. Самолет быстро настигает его, но вдруг безотказный ранее мотор начинает капризничать и останавливается. Латам планирует и приводняется на волны Ла-Манша. Самолет тут же переворачивается на спину, но благодаря деревянной конструкции держится на плаву. Неудачника-пилота и его аппарат вылавливает подоспевший миноносец.

Итак, первая попытка перекинуть "воздушный мост" между Францией и Англией кончилась неудачей. Однако это не только не охладило энтузиастов, а еще больше подогрело дух соревнования.

Теперь торопится Луи Блерио, которого газетчики уже успели окрестить "падающим Луи" за то, что его первые монопланы постоянно ломались. На этот раз одиннадцатый по счету аэроплан - "Блерио-ХI" - оказался удачным. Это был самый маленький аппарат среди всех дотоле построенных. Размах его крыльев равнялся всего 8 метрам. Деревянный винт приводился в движение трехцилиндровым мотором "Анзани" мощностью всего лишь в 25 лошадиных сил. Но поскольку аэроплан весил немного - 220 килограммов, - этой мощности вполне хватало для полета. Сделав несколько успешных пробных полетов, Блерио вслед за Латамом ринулся на штурм Ла-Манша.

25 июля 1909 года он стартует из Кале и через 30 минут достигает обрывистого английского берега в районе города Дувр. Блерио еще несколько минут рыскает вдоль побережья в поисках подходящей площадки, чтобы сесть. Сопровождающий его корабль с волнующейся женой Блерио отстал еще на полпути.

Наконец Блерио выбирает поляну возле какого-то старинного английского замка вблизи Дувра и заходит на посадку. Со всех сторон к нему мчатся на автомобилях и экипажах корреспонденты газет, жители окрестных селений, заранее предупрежденные о полете. Блерио, приземляясь, подламывает колесо. Но что это значит по сравнению с тем, что он всего лишь за 37 минут пересек Ла-Манш и вот стоит живой и невредимый на английской земле!

"Воздушный мост" между двумя странами переброшен!

Луи Блерио стал национальным героем Франции и Англии. Почести. деньги, слава посыпались как из рога изобилия. Газеты всего мира величали его не иначе как "королем воздуха". Аэроплан "Блерио-ХI" из "гадкого утенка", не внушающего доверия, сразу превратился в предел мечтаний авиаторов многих стран.

Одна английская газета тут же приобрела у предприимчивого Блерио его аэроплан и подарила французскому правительству. Самолет, как национальная реликвия, был водворен в музей, где он находится и поныне, как и первый авион Адера.

Спрос на самолет, покоривший Ла-Манш, был настолько огромен, что Луи Блерио преобразовал свою мастерскую в самолетостроительный завод. Маленькие юркие монопланы "Блерио" вскоре стали самым массовым аэропланом во всей Европе.

Юбера Латама успех Блерио так потряс, что он буквально вслед за "счастливчиком Луи" предпринимает новую попытку покорить Ла-Манш на отремонтированном "Антуанетте". Он стартует через два дня после успеха Блерио, 27 июля 1909 года. Но и на этот раз ему не везет. Перед самым английским берегом он снова терпит неудачу и купается в проливе. Это дало повод острякам окрестить его не "летающим", а "купающимся" Латамом.

Однако за триумфом Блерио о неудаче Латама тут же забыли. Но она свидетельствует о том, что всего лишь около восьмидесяти лет тому назад самолеты еще только-только учились летать. Каждый километр дальности, каждый метр высоты давался авиаторам с огромным трудом, а нередко и ценою жертв.

Крылья крепнут в полете

Интерес к авиации во Франции и других странах вырос настолько, что назрела необходимость провести публичный смотр ее достижений. Аэроклуб Франции организовал с 22 по 29 августа 1909 года в окрестностях города Реймса первые в мире международные авиационные состязания.

Каждый день на соревнования собиралось множество публики, и газеты с восторгом писали, что "зрители имели счастье впервые в мире наблюдать одновременно в воздухе по несколько штук летающих самолетов различных конструкций и схем". Тут были и монопланы Блерио, и "Вуазены", и различные модификации "Фарманов", и похожий на ласточку "Антуанетт". На разные лады гудели моторы, аэропланы неуклюже разбегались и взлетали в воздух. Они бороздили небо во всех направлениях, демонстрируя свои лучшие качества устойчивость, маневренность, скорость.

В один из дней была назначена гонка на 10 километров. Вот здесь-то снова блеснул своей новинкой Луи Блерио. Талантливый конструктор получил первый приз, пройдя дистанцию за 7 минут 27 секунд. Однако в гонках на 30 километров Блерио не повезло. Мотор давал перебои, вдобавок на карбюраторе вспыхнул бензин. Авиатор едва успел посадить горящий самолет и отскочить в сторону.

Новенький "Блерио-ХII" сгорел мгновенно.

Отличились и любители дальних полетов. Так, Ламбер на "Райте" 26 августа покрыл расстояние 116 километров за 1 час 55 минут. 27 августа Анри Фарман на своем самолете пролетел 180 километров за 3 часа 4 минуты 56 секунд. А на следующий день Фарман с двумя пассажирами на борту пролетает 10 километров за 10 минут 30 секунд.

Судьи соревнований с точностью до метров и долей секунды фиксируют каждый полет, понимая, что речь идет не только о призах, но и о чем-то большем, - о том, что станет достоянием истории и будет изучаться потомками.

Вдумайтесь только: сейчас сверхзвуковой самолет за 10 минут полета способен преодолеть расстояние в 400 километров!

И, может быть, сейчас странно читать об этом, а тогда все газеты, как о величайшей победе, писали, что 29 августа 1909 года на Реймских авиационных соревнованиях Юбер Латам, словно отыгрываясь за свои неудачи с купанием в Ла-Манше, победил всех по высоте полета, поднявшись на своем "Антуанетте"... на 155 метров.

Первые авиационные соревнования в Реймсе способствовали не только популяризации авиации и ее достижений, но и развитию новых конструкций. Говоря современным языком, это была хорошая школа обмена опытом, где отмечалось все лучшее, прогрессивное, отвергалось устаревшее. Из мастерских и первых авиационных заводов Фармана, Блерио, Вуазена и других основателей новой отрасли промышленности чуть ли не еженедельно появлялись новые аэропланы все более совершенных типов и конструкций.

Луи Блерио в борьбе за скорость снова возвращается к моноплану "ла-маншской" конструкции, модернизирует его, уменьшает размах крыла, но зато заменяет слабенький 25-сильный мотор "Анзани" 50-сильным "Гномом". Получился довольно скоростной по тому времени самолет "Блерио-ХI-бис". Правда, и на этот раз не обошлось без неудач. Рассчитанный на меньшую мощность мотора, аэроплан не выдержал перегрузок, что привело даже к жертвам. 4 января 1910 года именно на "Блерио-бис" погиб один из первых французских авиаторов Леон Делагранж. А четыре месяца спустя на соревнованиях в Ницце упал в море и погиб авиатор Леблон.

Но именно на этом самолете Луи Блерио в конце 1909 года устанавливает новый мировой рекорд скорости полета - 76,95 километра в час.

По тем "тихоходным" временам, когда ученые медики с серьезным видом спорили, что будет с человеком при скорости 100 километров в час - умрет сразу от разрыва сердца или лишится рассудка - скорость 76 километров в час казалась просто невероятной, фантастической.

Естественно, что никакого практического применения аэропланы тогда еще не имели и не могли иметь. Они были слабы, маломощны, неустойчивы, и летать на них было опасно. Это были только первые шаги по воздуху, но они поражали воображение современников, и зачастую, чтобы посмотреть на полет аэроплана, люди приезжали за сотни и тысячи километров. И предприимчивые авиаторы, чтобы заработать деньги, начали разъезжать с показательными полетами по всему миру. Вслед за Реймскими соревнованиями проводятся соревнования в других городах и столицах Европы - Берлине, Кельне, Спа, Франкфурте-на-Майне, Дункастере, Блекпулле.

1909 год кончался полным триумфом летательных аппаратов тяжелее воздуха. Это подтверждала и открывшаяся в сентябре в Париже выставка "Авиационный салон", где демонстрировались все достижения авиации и воздухоплавания - аэростаты, дирижабли, планеры. Но всеобщее внимание привлекали, конечно, аэропланы. Они поражали воображение многочисленных посетителей и превосходили своими летными достижениями самые смелые недавние мечты. Как бы в подтверждение этого, 20 ноября пилот Луи Полан на "Фармане" набирает 600 метров высоты! Выше двух Эйфелевых башен!

Многочисленная публика, следившая за полетом смельчака, была в восторге. Подумать только, давно ли эти "этажерки" летали над самой землей, боясь перевернуться? 600 метров! Неслыханно! Мировой рекорд!

В довершение триумфа, Полан, как Вильбур Райт год назад, на высоте 200 метров выключил мотор и спланировал на летное поле цел и невредим! Этим он доказал ликующей публике, что аэроплан уже не игрушка ветров, а может летать быстрее и дальше птиц.

И если кто-то из скептиков еще сомневался - дальше ли, то Анри Фарман 3 ноября из Мурмелона пролетает без посадки за 4 часа 17 минут 53,5 секунды расстояние в 234,212 км! Мировой рекорд дальности полета Вильбура Райта был перекрыт. Газеты захлебывались: "Невиданное достижение".

А на следующий день, 4 ноября, Фарман перекрывает еще один рекорд Вильбура Райта. С пассажиркой на борту, некой мадам Дакти, он продержался в воздухе 1 час 17 минут.

С волнением и замиранием сердца следили тысячи людей за каждым полетом крылатых смельчаков. Следили и... завидовали. И нет ничего удивительного, что сотни и тысячи молодых энтузиастов хотели стать "рулевыми", или по-французски "пилотами" этих "этажерок" и "стрекоз", именуемых аэропланами.

Но одно дело - хотеть летать, другое - уметь летать. Помните, еще братья Райт говорили, что они не представляют себе, как можно строить самолеты, не имея понятия, как ими управлять?

И Лилиенталь, и братья Райт, и капитан Фербер, и ассистенты профессора Шанюта - все эти пионеры летного дела строили свои. планеры и учились на них летать сами.

Но теперь, когда увлечение авиацией становилось всеобщим, а авиационные мастерские братьев Фарман, братьев Райт, Луи Блерио, братьев Вуазен и многих других с каждым месяцем увеличивали выпуск аэропланов, возникла необходимость в специальных летных школах, где можно было бы научиться летать.

Естественно, что каждый, кто желал стать пилотом, стремился попасть в ученики к прославленному авиатору.

Первым показал пример Анри Фарман. Недалеко от Реймса, в местечке Мурмелон, он открыл летную школу, где будущих пилотов за большую плату обучали летать на фармановских же аэропланах.

С фармановскими бипланами постоянно конкурировали монопланы Блерио: многие хотели летать именно на этих "скоростных" самолетах. Поэтому Луи Блерио открыл свою летную школу на юге Франции, близ города По.

Расчетливые братья Райт, видя, какой популярностью в Европе пользуется авиация, тоже не заставили себя долго ждать и открыли во Франции две своих летных школы, где курсанты обучались летному делу на усовершенствованных райтовских аэропланах.

Так Франция стала не только поставщиком самолетов, но и первой страной, где можно было научиться летному мастерству и получить официальный диплом летчика.

В 1909 году в Мурмелон едут учиться "птичьему ремеслу" и русские авиаторы. Среди учеников школы Фармана был первый русский летчик Михаил Никифорович Ефимов.

Там же, в Мурмелоне, на Шалонском поле, рядом со школой Фарманов расположилась школа братьев Вуазен. Чуть поодаль в трех деревянных бараках разместилась школа "Антуанетт", в которой на аппаратах Левавассера обучал желающих летному делу один из блистательных пилотов, покоритель рекордных высот Юбер Латам. Как видим, не зря Мурмелон, это маленькое местечко близ Реймса, журналисты окрестили гнездом людей-птиц. Отсюда вышло немало знаменитых впоследствии пилотов и конструкторов.

Известный русский популяризатор науки и техники, горячо приветствовавший эру аэропланов, Николай Рубакин писал в те годы:

"Искусство летания доступно теперь всем желающим. Есть и люди, которые обучают этому делу... С учеников они берут хорошие деньги, и это дело приносит им большой доход. Кто поступил в такую школу, получает в свое пользование аэроплан. Но если ученик поломает его, все поломки ставят ему на счет, а починка их обходится очень дорого. Пока ученик научится летать, он может поломать и перепортить немало разных аэропланов. Обучаясь в такой школе, иные успели разориться. Всякий ученик обыкновенно покупает себе аэроплан. А это опять-таки выгодно владельцам школы. Кто на каком аэроплане обучился, тот такой и покупает; ученик, учившийся в школе Райта, покупает аэроплан, придуманный Райтами, а не какой-либо другой..."

Через год-два и в других странах начали открываться авиашколы, и с каждым годом летчиков становится все больше и больше.

И только в царской России правительство и сам царь никак не способствовали развитию авиационного дела.

Может быть, поэтому, как гром среди ясного неба, 31 января 1910 года мир облетело телеграфное известие о том, что во Франции русский летчик Михаил Ефимов на "Фармане" установил мировой рекорд продолжительности полета с пассажиром, продержавшись в воздухе один час пятьдесят минут. Никому не ведомый до того русский ученик Фармана оказался самым способным его пилотом и побил мировой рекорд самого Райта! Уж не ошибка ли это? Нет.

Мир впервые услыхал об успехах русского авиатора.

После А.Ф. Можайского

Так уж издавна повелось, что цари и их сановники не верили в свой народ, а перед иностранцами заискивали до низкопоклонства.

А.Ф Можайский не нашел поддержки ни в военном ведомстве, ни у высочайшего двора. Как ни бился он над усовершенствованием своего проекта, как ни поддерживали его идею Дмитрий Иванович Менделеев и другие прогрессивные ученые и инженеры, все было напрасно. Израсходовав субсидию, он умер, так и не завершив дела своей жизни.

Правда, военное министерство создавало различные комиссии "по изучению", которые в основном смотрели не вперед, а назад, и все еще дискутировали по поводу применения в военных целях аэростатов, хотя еще во время осады Парижа всем стали ясны недостатки воздушных шаров на военной службе.

Даже после того, как Можайский испытал свой самолет и четко наметил пути устранения его недостатков, военный министр, отказав изобретателю в субсидии, отдал распоряжение в декабре 1884 года об образовании новой комиссии "по применению воздухоплавания, голубиной почты и сторожевых вышек в военных целях". И хотя многие понимали, что это уже "вчерашний день", но тем не менее начальник воздухоплавательной команды поручик А.М. Кованько был командирован за границу "для ознакомления с делом и приобретения аэростатов". Летом 1885 года он привез из Франции два аэростата "Орел" и "Сокол", купленные за золото из государственной казны, и военный министр собственной персоной показал пример, "что и на воздухе можно служить царю и отечеству", как он сказал, садясь в корзину аэростата "Сокол". Воздухоплавательная команда подняла "его превосходительство" на привязи на высоту нескольких метров. После этого Кованько, подпоручик Трофимов и, конечно же, инструктор-иностранец Рудольфи начали осваивать свободные полеты на этих аэростатах. Даже в военном деле без иностранцев ни шагу...

Что и говорить, трудно было в таких условиях русским талантливым ученым и самородкам проявлять и развивать свои способности, внедрять свои идеи и изобретения.

В купеческой Калуге гениальный, но не признаваемый официальными кругами ученый Константин Эдуардович Циолковский работает над проектами цельнометаллического дирижабля, "хорошо обтекаемого" аэроплана и ракет для космических путешествий. Не получая от государства никакой помощи, живя в крайней нужде, зарабатывая на жизнь преподаванием в гимназии, Циолковский с поразительной прозорливостью видел на десятилетия вперед. Он первый предлагает проект самолета не из планочек и жердочек, как это делали все, а с металлическим каркасом. В статье "Аэроплан или птице-подобная (авиационная) летательная машина" он дал подробное описание и чертежи самолета такой схемы и компоновки, которые появились за границей лишь перед началом первой мировой войны в 1914 году.

Для своих опытов еще в 1897 году Циолковский построил собственную аэродинамическую трубу. Его космические проекты вызывали в лучшем случае снисходительную улыбку царских чиновников и предвзятое отношение официальной науки того времени.

И только в годы Советской власти великое наследие гениального ученого было оценено по достоинству, а развитие космонавтики, у колыбели которой он стоял, явилось лучшим памятником бессмертным дерзновениям его ума.

И если таким гениям, как Циолковский, было невыносимо трудно жить и работать, то что же говорить об изобретателях и самородках рангом пониже?

Инженер Огнеслав Степанович Костович еще в конце 80-х годов прошлого столетия предложил проект дирижабля жесткой системы. К ней только через пятнадцать лет пришел граф Цеппелин, которому и приписано это изобретение.

Тот же Костович создал и проект бензинового авиационного мотора, равного которому не было на Западе. Но и этот проект лег под сукно.

Зато стоило в 1893 году некому австрийцу Шварцу обратиться в военное ведомство с предложением "построить приспособление, обращающее любой воздушный шар в управляемый", как тут же были отпущены на опыты немалые деньги.

Такая косность царского правительства привела к тому, что к началу русско-японской войны в 1904 году, когда братья Райт в Америке уже летали на своем аэроплане, в России имелись лишь устаревшие привязные аэростаты, попытки применения которых в войне не дали никаких положительных результатов.

После позорного поражения в войне с Японией отсталость царской России стала видна всему миру, как говорится, невооруженным глазом. Казалось, что теперь царское правительство начнет уделять внимание всемерному развитию отечественной науки и техники, в том числе и авиации. Но не тут-то было. Вскоре после поражения черносотенный депутат Государственной думы Марков-второй требовал "запретить всяческие полеты частным лицам до тех пор, пока не будет создана воздушная полиция".

И как тут не восхищаться тем, что несмотря на такую атмосферу, в России все-таки развивалась авиационная мысль.

Во главе ее стоял профессор Николай Егорович Жуковский.

"Отец русской авиации"

Чего только не говорили в дачном поселке под Москвой о профессоре Жуковском! Мыслимое ли это дело, чтобы такой почтенный человек гонял по всему поселку на двухколесном велосипеде, как какой-нибудь юнец? Да еще и крылья огромные к этому велосипеду приделал. Рослый, с черной окладистой бородой - чисто тебе леший, мчится по улицам, людей пугает...

Кумушки судачили, крестились испуганно вслед странному ездоку, а Николай Егорович, раскрасневшийся, на полном ходу подъезжал к своей даче, где его ждала толпа студентов, и высоким тенорком, который так не вязался с его могучей фигурой, восхищенно произносил:

- Господа, а все-таки можно заметить, как при увеличении скорости возрастает подъемная сила. Однако нужны более точные методы исследования, нужны опыты в специальной аэродинамической трубе. И мы ее вместе с вами сделаем...

- Сделаем, Николай Егорович! - с энтузиазмом восклицали студенты.

...Николай Егорович Жуковский родился в 1847 году в деревне Орехово, что в 30 километрах от старинного русского города Владимира. Отец его, инженер путей сообщения, хотел, чтобы сын тоже получил техническое образование. После гимназии Жуковский поступает в Московский университет на физико-математический факультет, который окончил в 1868 году. Вся дальнейшая жизнь Николая Егоровича Жуковского была связана с Московским техническим училищем (МТУ), где он преподавал математику, а с 1885 года одновременно являлся профессором кафедры механики Московского университета.

Знания и авторитет Жуковского были столь высоки, что о нем среди студентов ходили легенды. На его лекции нельзя было протиснуться, столько набивалось народу в аудиторию. Но особое восхищение студентов вызывало самозабвенное увлечение профессора авиацией, которая в то время только-только пробивала себе дорогу.

В отличие от изобретателей-практиков, которые, надеясь на интуицию и "птичье чутье", строили всевозможные крылатые аппараты и таким путем пытались нащупать секреты полета птиц, Жуковский сразу поставил свои эксперименты на научную основу. Еще в 1889 году при кабинете прикладной механики Московского университета он ведет различные исследования по вопросам механического полета, начиная от воздушных змеев различных типов до особенностей полета птиц в машущем и планирующем полетах.

В то время как Адер во Франции строит свой "Авион" и сталкивается с неразрешимой, казалось бы, проблемой управляемости и устойчивости, Жуковский посвящает этому вопросу целое научное исследование под названием "Некоторые соображения о летательных приборах" и 3 ноября 1889 г. выступает с ним в Обществе любители естествознания. В нем он намного опережает зарубежных ученых и практиков, научно обосновывая возможность управляемого полета.

Лилиенталь еще только собирался приступить к постройке своих планеров, а Жуковский уже в 1891 году как бы прокладывает путь будущим экспериментам и в труде "О парении птиц", с которым он в октябре выступил на заседании Московского математического общества, излагает физические основы летания, его устойчивости, раскрывает секреты парящего полета на неподвижных крыльях и даже, заглядывая далеко вперед, обосновывает возможность высшего пилотажа, в том числе и знаменитой "мертвой петли", которую двадцать два года спустя осуществил на самолете знаменитый русский летчик Петр Нестеров.

В 1895 году Николай Егорович Жуковский встречался в Берлине с Лилиенталем, наблюдал его полеты и дал много ценных советов, которые помогли неутомимому планеристу в усовершенствовании последующих аппаратов и в практических полетах. В знак признательности Лилиенталь подарил русскому ученому один из своих планеров, который и поныне хранится в Москве, в музее H.E. Жуковского.

Жуковский своими неутомимыми исследованиями доказывал, что полеты аппаратов тяжелее воздуха не только возможны, но и неизбежны, потому что к этому ведет весь путь развития техники.

В 1898 году в Киеве состоялся X съезд врачей к естествоиспытателей, для которого Жуковский наметил целую программу по вопросам воздухоплавания. На съезде было много выступлений и докладов, как сторонников аппарата легче воздуха,. так и приверженцев аэропланов. Все с нетерпением ждали выступления признанного теоретика авиации. Жуковский, как бы подводя итог научным спорам, сказал: "Глядя на летающие вокруг нас существа, на стрижей и ласточек, которые со своим ничтожным запасом энергии носятся в продолжение нескольких часов в воздухе с быстротой, достигающей пятидесяти метров в секунду, и могут перелетать через целые моря... мы невольно задаемся вопросом: неужели для нас нет возможности подражать этим существам? Правда, человек не имеет крыльев и по отношению веса своего тела к весу мускулов он в 72 раза слабее птицы; правда, он почти в 800 раз тяжелее воздуха... Но я думаю, что он полетит, опираясь не на силу своих мускулов, а на силу своего разума... Нам представляется летательная машина тяжелее воздуха, которая не стесняется воздушными течениями и несется в любом направлении".

Жуковский понимал: чтобы машина "неслась в любом направлении", нужны упорнейшие опыты. Для этого он приступает к постройке аэродинамической трубы.

Идею аэродинамической трубы выдвинул еще Циолковский. На первый взгляд идея проста, и даже мальчишки при запуске змея пользуются ею. Ведь для того, чтобы змей поднялся, нужен ветер. Набегая на змей, он создает подъемную силу. Ну а если ветра нет? Тогда мальчишки "создают" его сами - бегут со змеем, и возникающий при этом движении воздушный поток поднимает змей вверх.

Выходит, что для опытов с летательными аппаратами в принципе безразлично - движется ли само тело в воздухе или наоборот, воздух набегает на тело: аэродинамический эффект будет один и тот же. А раз так, значит, можно искусственно создавать с помощью вентилятора в трубе воздушный поток и помещать в него на специальных весах необходимые предметы для исследования чучела птиц, макеты планеров и аэропланов, воздушные винты. Весы точно покажут и подъемную силу, и воздушное сопротивление, и усилия рулей в потоке воздуха. Следовательно, в такой трубе можно будет изучать вопросы полета, его устойчивости и управляемости, не отрываясь от земли.

В 1902 году Жуковский со своими учениками и помощниками построил одну из первых в Европе аэродинамическую трубу, длиною около семи метров и в поперечнике около метра. Это сооружение поместили прямо в вестибюле университета, так как более подходящего места не нашлось. Вентилятор гудел, как басовая струна, создавая в трубе плотный ровный поток воздуха. Чего только не исследовали в нем Жуковский со своими учениками! И воздушные змеи, и крылья различной формы, и модели планеров, и чучела различных птиц. Все это давало богатейший научный материал.

Диковинка заинтересовала всю Москву. На трубу Жуковского приходили смотреть даже фабриканты. Через два года студент университета Д.П. Рябушинский, сын фабриканта-миллионера, дал деньги на постройку настоящей аэродинамической лаборатории под Москвой, в поселке Кучино. Тут выросли корпуса первой в мире аэрогидродинамической лаборатории, с круглой и плоской трубами, со специальным каналом для опытов с воздушными винтами.

Несмотря на огромную занятость, Николай Егорович сам возглавил лабораторию, а в помощники себе привлек крупного специалиста по атмосферным процессам ученого-аэролога В.В. Кузнецова и конструктора С.С. Неждановского.

Сергея Сергеевича Неждановского Жуковский ценил особенно высоко. Они вместе учились в университете. Еще тогда Неждановский самозабвенно увлекался авиацией, строил змеи, планеры. За пятнадцать лет до полета братьев Райт он уже применял на своих планерах и стабилизатор для улучшения продольной устойчивости, и систему отгибания концов крыльев для поперечной управляемости. Планеры Неждановского отлично летали на привязи и хорошо планировали с отпущенной веревкой. Специалисты уверяли, что будь в то время у Неждановского легкий мотор, он наверняка построил бы самолет раньше братьев Райт...

Наблюдая за полетами змеев Неждановского, изучая в аэродинамической трубе обтекание воздухом пластинок с различным сечением, или, как говорят в авиации, профилем, Жуковский пришел к очень важному открытию, которое изложил в 1905 году в научной работе "О присоединенных вихрях". Впервые в мире в этом труде Жуковский вывел формулу подъемной силы. Ведь до того многие конструкторы самолетов все строили на глазок, полагаясь на чутье и опыт, которые нередко подводили их. А теперь подъемную силу будущего планера или самолета можно было рассчитать с точностью до килограмма за столом, с бумагой и карандашом в руках!

Это было величайшее открытие, которым авиаконструкторы всего мира пользуются и поныне. Оно сразу поставило на научную основу всю авиационную практику.

И это в то время, как современник Жуковского и один из пионеров французской авиации, тот самый капитан Фербер, что экспериментировал с планерами, после кропотливых, но малорезультативных испытаний своих планеров на карусели разочаровался в силе теории и грустно подшучивал над людьми, которые полагали, что авиация хранит какие-то секреты. "Есть только один секрет, обещающий успех, - писал он, - это сесть на аппарат и ринуться в воздух".

Жуковский не отрицал значения практики, но был глубоко убежден, что на голой практике далеко не улетишь. Всю свою жизнь он посвятил авиации, поискам ее "секретов", которые можно было раскрыть до конца только с помощью научного познания.

Но огромная заслуга Жуковского не только в этом. Как настоящий ученый, он всегда был окружен учениками и передавал им не только свои знания, передовые идеи, а своей огромной любовью воодушевлял их на полеты.

Можно без преувеличения сказать, что Жуковский воспитал всю научно-авиационную Россию.

В 1908 году он создает в Москве сначала кружок, а потом воздухоплавательное общество, в которое входят студенты МВТУ и университета, любители авиации и изобретатели - все, кто мечтал о создании русских аэропланов, русского воздушного флота.

В том же году Николай Егорович Жуковский читает в МВТУ теоретический курс "Основы воздухоплавания", по которому изучали теорию авиации исследователи и авиаконструкторы не только России, но и всего мира.

Вклад профессора Жуковского в отечественную авиацию был настолько огромен, что Владимир Ильич Ленин, пристально следивший за ее развитием как во всем мире, так и в России, в 1921 году справедливо назвал Николая Егоровича "отцом русской авиации".

Первые авиаторы России

Когда Николай Егорович Жуковский в 1896 году создавал первый в России "Кружок планеристов-экспериментаторов", многие скептики пожимали плечами: какой там планеризм, какие эксперименты? Ведь телеграф принес известие о гибели Лилиенталя. Неужели еще найдутся желающие ломать себе шею?

Но Николай Егорович был не из тех, кто отступает перед трудностями.

"Первое тяжелое впечатление пройдет, - говорил он своим ученикам, - и снова неугомонная жажда победы над природой проснется в людях, и снова начнут совершаться эксперименты Лилиенталя, и будет развиваться и совершенствоваться его способ летания".

Профессор не ошибся. Как бы подтверждая его слова, молодой инженер В.К. Герман принялся за постройку планера, своей конструкцией чем-то напоминающего лилиенталевский.

А Сергей Сергеевич Неждановский, однокашник Жуковского, давно занимавшийся экспериментами со змеями, построил такой планер, что хоть бери и ставь на него легкий двигатель с винтом. Только нету пока такого двигателя у кружковцев...

Со всех концов необъятной России приходили известия о возрастающем интересе к авиации. Начинающие конструкторы, талантливые самоучки мастерят себе крылья, просят помочь советом, чертежами, материалами. а то и просто приглашают профессора за тридевять земель прочесть лекцию об авиации.

В Киеве в Политехническом институте тоже собралась группа энтузиастов воздухоплавания. Выступали с лекциями, докладами, строили летающие модели, экспериментировали со змеями.

За первыми шагами началась более серьезная работа. В 1904 году Адлер, тогда гимназист, построил и успешно испытал в полете свой планер. Жуковский тоже побывал в Киеве. Руководитель киевского воздухоплавательного кружка, профессор Политехнического института, ученик Жуковского Николай Борисович Делоне впоследствии писал: "В конце 1908 года в Киев приехал мой уважаемый учитель, профессор Московского университета H.E. Жуковский... Он выступил с лекцией перед киевлянами, которую я затем не раз повторял в своих выступлениях".

Но дело не только в блестящей лекции Жуковского, которая увлекала слушателей мечтой о крыльях. Личное общение с выдающимся ученым, его советы и поразительная вера в будущее авиации как бы вдохновили кружковцев на новые практические дела. Даже профессор Делоне, несмотря на свои пятьдесят два года, решил, что не годится отставать от молодежи, и тоже принялся за постройку планера.

"Весной 1909 года мы с инженером Гарфом и сыновьями построили из бамбука планер. Прыжки на нем удавались очень плохие. Преподаватель Ганицкий, спрыгнув на нем в овраг, сломал себе ногу. Но авиация была в столь героическом периоде, что этот печальный случай не возымел охлаждающего действия не только на нас, но и на самого Ганицкого. А мы с сыновьями, уехав на дачу в Звонковое, построили новый планер. На нем летали сыновья..."

Планер Делоне оказался настолько удачным, что по его чертежам строили летательные аппараты и в других городах, где также возникали планерные кружки - в Екатеринославе (ныне Днепропетровск), Харькове, Полтаве, Проскурове (ныне Хмельницкий), Черкассах... В 1910 году профессор Делоне издал популярное руководство "Устройство дешевого и легкого планера и способы летания на нем".

Оно быстро разошлось и способствовало еще большему развитию планеризма среди молодежи.

Невольно возникает вопрос: почему в то время, когда уже были известны успехи братьев Райт, Анри Фармана, Луи Блерио и других создателей самолетов, в России занимались лишь безмоторными полетами?

Да все по той же причине: из-за экономической и технической отсталости старой царской России. Самолет без мотора не полетит. А легких бензиновых моторов в России не было. Вот энтузиасты и строили безмоторные аппараты, чтобы на них постигать секреты летного искусства. И надо сказать, дело шло успешно.

Так, в 1907 году в Севастополе с постройки планера начинает свой путь в авиацию один из старейших русских летчиков и планеристов Константин Константинович Арцеулов.

А в Тифлисе в 1908 году за планеры принимается гимназист Алексей Шиуков. Гимназическое начальство встретило его опыты в штыки: "Или гимназия, или планеры". Но Шиуков, совершенствуя свои аппараты, в 1910 году создал оригинальный планер типа "утка", у которого хвостовое оперение располагалось впереди крыла, и совершал на нем полеты с высоты 75 метров дальностью до 200 метров.

С думой о будущем

Авиация еще только делала свои первые робкие шаги, а Николай Егорович Жуковский уже предвидел ее огромное будущее и умел увлечь этим будущим своих воспитанников.

Он оставил после себя десятки и сотни выдающихся ученых, конструкторов, инженеров, летчиков и просто людей, влюбленных в авиацию. Еще и сейчас в нашей стране работают ученики Жуковского и тысячи воспитанников уже его учеников.

В 1910 году в кружке планеристов-экспериментаторов появился студент МВТУ Андрей Туполев, будущий создатель сверхзвуковых лайнеров.

Откуда-то профессор узнал, что этот энергичный трудолюбивый студент родился в семье нотариуса, с детства проявил самостоятельность характера и огромное желание учиться. Провинциалу нелегко было поступить в знаменитое московское училище. Но тут и проявилось его необычайное упорство. А людей, упорных в достижении цели, профессор уважал. В кружке Андрей Туполев сразу проявил себя мастером на все руки: он был и столяром, и слесарем, и чертежником, и больше всех приложил труда и стараний в изготовлении студенческого планера. Не удивительно, что именно ему кружковцы поручили испытать свое детище. Планер перетащили через московскую речушку Яузу на косогор в Лефортовский парк. Это был балансирный аппарат типа тех, что строил профессор Шанют. Туполев надел на себя крылья, покрепче уцепился за планки. Друзья-кружковцы, ухватившись за буксирную веревку, дружно потащили ее против легкого ветра. Короткий разбег - и планер в воздухе. Всего лишь несколько секунд продолжался этот полет. Туполева наклонило порывом ветра, но он умело исправил крен и благополучно приземлился. Студенты закричали "ура!" и даже принялись качать новоявленного Икара. В тот момент никто, конечно, не догадывался, что с этого небольшого полета на планере началась славная деятельность будущего Генерального авиаконструктора трижды Героя Социалистического Труда Андрея Николаевича Туполева.

Однако Жуковский как бы чувствовал его талант и до конца дней своих всячески поддерживал Туполева: вовлекал в научную работу, давал сложные задания по расчету аэродинамических труб, щедро делился своими знаниями и опытом. Позже, когда Жуковский занимался организацией ЦАГИ - Центрального аэрогидродинамического института, двадцативосьмилетний Андрей Николаевич Туполев был его "правой рукой" и незаменимым помощником.

По вечерам на квартире Жуковского было шумно. Собиралась в основном молодежь - студенты, члены воздухоплавательного кружка, ученики. Все чувствовали себя как дома, пели студенческие и народные песни. Но больше всего, конечно, говорили об авиации.

Николай Егорович старался не мешать горячим дискуссиям - пусть молодые самостоятельно докапываются до истины, - но когда спорщики заходили в тупик, тут он вставлял и свое авторитетное слово.

Это были хорошие вечера. Сюда, в скромный московский особняк, со всей России стекались авиационные новости, тревоги и радости.

Пришла весть из Харькова. Там Степан Гризодубов, талантливый самоучка-изобретатель, строил планеры и самолеты, говорят, не хуже фармановских. Надо написать письмо в Харьковское отделение Русского технического общества, чтобы обратили внимание, помогли...

Долетела до Николая Егоровича весть и о трагической судьбе одного из первых авиационных спортсменов России, выходца с Уманщины Григория Тереверко. С детства тянулся он к небу, к полетам. Мальчишкой мастерил из ивовых прутьев модели, а затем построил крылья. Спрыгнув на них с крыши сарая, сломал ногу. Уйдя "в люди" в поисках заработка, скитался по России, работал на мельнице, столярничал. Наконец, судьба забросила его в старый Тифлис, где он устроился почтовым служащим.

Работая на почте, Тереверко не пропускал ни одного журнала, ни одной статьи с сообщениями о полетах, с чертежами планеров и самолетов. Скопив немного денег, он в 1908 году построил полубалансирный планер-биплан, в который ввел для устойчивости хвостовое оперение с рулями поворота и высоты. Поднимался планер в воздух на буксирной веревке на высоту 5...6 метров. Во время тридцатого полета, который проходил вдоль склона горы, Тереверко продержался в воздухе 1 минуту 33 секунды. Это был первый всероссийский рекорд продолжительности полета на планере.

Добившись такого успеха, Тереверко решил построить самолет. Но не было денег, чтобы купить за 1000 рублей бензиновый двигатель. Друзья пускают в ход подписной лист, но по нему удалось собрать всего лишь 400 рублей. Княгиня Воронцова-Дашкова, жена наместника Кавказа, узнав о затруднениях авиатора, согласилась помочь ему, но только при условии, что Тереверко продемонстрирует для княжеской свиты свои полеты на планере.

День 18 января 1912 года выдался ненастный, ветреный. Друзья отговаривали Тереверко от назначенных на этот день полетов, но представитель свиты недовольно буркнул: "Либо полеты, либо никаких денег". Пришлось идти на риск. Из-за сильного ветра взлет прошел неудачно, планер перевернулся и с двадцатиметровой высоты рухнул на землю. Через три дня Тереверко скончался. Так оборвалась жизнь еще одного талантливого самородка-авиатора...

Сколько их было на Руси, таких энтузиастов, которых погубила сама мрачная действительность!

Правда, под давлением общественности даже официальные власти начали шевелиться. Много дебатов вызвали известия об организации первых в России аэроклубов. Дело, наконец, сдвинулось с места.

В 1908 году почти одновременно возникают два аэроклуба. Первый - на юге Украины, в Одессе, а второй - Императорский всероссийский - в Петербурге, хотя полицейские еще не учились летать, как мечтал черносотенный депутат Марков-второй, а царь по-прежнему считал, что "мужикам" и простым людям России незачем иметь крылья. Во главе Всероссийского аэроклуба он поставил своего шурина, великого князя Александра Михайловича. Естественно, что ни один "простолюдин" в Клуб не попал. Записывались в него офицеры, сынки фабрикантов, помещиков, - одним словом, "золотая молодежь". Ничего хорошего из этого, конечно, не получилось. Ни Тереверко, ни Гризодубов, ни другие талантливые русские авиаторы и ученые никакой существенной помощи не получали. Да и работу свою Императорский аэроклуб начал не с главного направления, а с полетов на воздушных шарах и с приглашения на "гастроли" иностранных авиаторов. Осенью 1909 года в Петербурге демонстрировали полеты французские летчики - Леганье на "Вуазене" и Гюйо на "Блерио", хотя русские пилоты в авиашколах Франции, как, например, Михаил Ефимов, уже заставили заговорить о себе весь мир.

Но особенно тяжело пережил Николай Егорович Жуковский обиду за всех русских авиаторов и за свое дело, которую ему причинил сам царь.

А дело было так.

Видя, что интерес к авиации растет, Николай Егорович обратился с ходатайством в правительство об открытии в Москве и Новочеркасске авиационных институтов. Об этом сразу же стало известно его ученикам, членам воздухоплавательного общества, изобретателям, конструкторам. С нетерпением и надеждой ждали они решения правительства. Но совет министров наложил резолюцию, что открывать такие институты нецелесообразно, так как в России, дескать, нет достаточно людей, интересующихся авиацией.

Возмущению энтузиастов не было предела.

Кто-то даже предложил обратиться к самому царю: дескать, он во всем разберется и накажет своих тупоголовых министров.

И только Жуковский знал, что на протоколе заседания министров имелась собственноручная пометка царя: "Согласен. 5 февраля 1910 года".

Но Россия, вопреки царю и его министрам, еще сильнее стремилась в небо.

Лиха беда начало

Подвальные помещения Киевского политехнического института напоминали авиационный завод. Визжали циркулярные пилы, из-под острых рубанков вились сосновые стружки, стучали молотки, позванивали о металл напильники. В воздухе густо пахло столярным клеем, авиационным лаком. Здесь строили самолеты многие киевские конструкторы.

Первым к делу приступил преподаватель института, инженер Александр Сергеевич Кудашев, который вскоре построил самолет оригинальной конструкции. Это был первый в России самолет отечественной конструкции, поднявшийся в воздух.

Даже в маленьком поселке под названием Большой Токмак, что недалеко от Мелитополя, бедный крестьянин Григорий Чечет, находящийся за свое вольнодумство под надзором полиции, строит самолет.

Харьковские газеты сообщают, что там успешно продвигаются дела у Степана Гризодубова, его биплан уже почти готов.

Тайные осведомители доносят начальству в Петербург, что вся Россия словно помешалась на самолетах.

Да и в Петербурге, под боком Императорского всероссийского аэроклуба, происходят странные вещи: неблагонадежный инженер-электрик Я.М. Гаккель тоже экспериментирует с летательными аппаратами. Его самолет вот-вот должен подняться в воздух...

Почетный председатель Императорского Всероссийского аэроклуба, великий князь Александр Михайлович нервничал. Необходимо было что-то предпринимать. Скорее всего, переводить авиацию под контроль армии. Во многих европейских странах этим уже занялись. Так будет надежнее.

Все эти аэроклубы, спортивные состязания, собирающие огромные массы народа, ликование черни при виде свободно летящего в небесах человека, - все это ведет к свободомыслию и нежелательно в Российской империи...

С ведома царя появляется "Особый комитет по созданию всероссийского военного флота на добровольные пожертвования", а при нем - отдел воздушного флота. Шефом комитета опять же назначается великий князь.

И если были еще наивные люди, верившие, что сам царь печется о русской авиации, то после речи "шефа" на открытии Комитета весной 1910 года все стало ясно.

"...Пуще всего комитету, - заявил князь, - не следует увлекаться мыслью создания воздушного флота в России по планам наших изобретателей и непременно из русских материалов. В науке нет и не может быть места дешевому патриотизму... Комитет нисколько не обязан тратить бешеные деньги на всякие фантазии только потому, что эти фантазии родились в России. Трудами братьев Райт, Сантос-Дюмона, Блерио, Фармана, Вуазена и других аэропланы доведены в настоящее время до возможного при нынешнем состоянии техники совершенства. И комитету лишь остается воспользоваться этими готовыми результатами..."

Даже сейчас, через 76 лет после этой "речи", становится страшно за всех тех русских зачинателей авиации, которые, не щадя ни сил своих, ни средств, а порой и самой жизни, строили аэропланы и учились на них летать, мечтая о воздушной славе своей родины.

Императорский аэроклуб не жалел средств на закупку авиационной техники за границей. Россия получала такие устаревшие аэропланы, что впоследствии летчики окрестили их "летающими гробами".

И даже возникшие в России первые авиационные заводы - "Мотор" в Риге, "Завод первого Российского товарищества воздухоплавания" в Петербурге и московский "Дукс" - строили самолеты по заграничным лицензиям и образцам.

И вдруг на этом мрачном фоне заграничной ориентации, как звезда среди ночи, в петербургское небо гордо взмыл русский самолет!

И сделал его тот самый "неблагонадежный" инженер-электрик Яков Модестович Гаккель, который еще в начале века отбывал ссылку за революционную деятельность.

Яков Модестович был настоящим русским патриотом. Вернувшись в 1904 году из ссылки, он, как инженер-электрик, занялся постройкой в Петербурге подстанций для трамвая. Но работая на сооружении чисто наземных средств транспорта, он мечтал о транспорте воздушном. В начале 1909 года Гаккель построил биплан. Его остов был из бамбука, а два винта с помощью цепных передач приводились в движение от 25-сильного мотора. Во время испытаний в карбюраторе вспыхнула смесь, аппарат сгорел. Огорченный конструктор приступил к постройке нового аэроплана. Это был также биплан, но уже с более мощным - в 35 лошадиных сил - мотором.

Летом 1910 года аэроплан Гаккеля поднялся в воздух. Он имел несколько необычный вид: кроме пневматических колес у него имелись еще и лыжи, предохранявшие самолет на посадке от переворачивания на нос, или капотирования, как говорят летчики. Эта предосторожность была по тем временам не напрасной. Именно при капотировании аэроплана годом раньше погиб во Франции знаменитый капитан Фербер. Нередко погибали при капотировании молодые неопытные курсанты авиашкол. Лыжи Гаккеля, выходившие далеко вперед, хорошо предохраняли самолет от таких неприятностей и просуществовали в авиации на учебных самолетах еще лет двадцать.

Тут уже даже Императорскому всероссийскому аэроклубу ничего не оставалось, как официально зарегистрировать эти полеты, как "полеты аэроплана чисто русской конструкции".

Нелегкое было начало. Но оно было сделано.

В Киевском политехническом институте, узнав об этих полетах, кружковцы профессора Делоне еще более рьяно принялись за дело. И вскоре в воздух один за другим стали подниматься аэропланы других русских конструкторов и изобретателей.

Смотр сил

Интерес к авиации настолько возрос, что дальше утаивать ее достижения от народа было не под силу даже царскому правительству. Из заграницы возвращаются один за другим первые русские пилоты, выучившиеся летному делу в школах Блерио, Фармана, братьев Райт. Они разъезжают по городам России с показательными полетами, которые возбуждают огромный интерес тысячных толп народа и высоко поднимают чувства национального достоинства: "И мы можем не хуже американцев и французов".

Знаменитый одесский спортсмен Сергей Исаевич Уточкин, сменив вслед за Михаилом Ефимовым, тоже бывшим спортсменом-гонщиком, велосипед на самолет и самостоятельно научившись летать, показывает в городах России чудеса храбрости и мастерства.

Одесский банкир и делец Ксидиас, пославший на свои деньги Михаила Ефимова учиться летному делу, прослышав о первых успехах своего "подопечного", торопит его возвратиться быстрее в Россию, где на показательных полетах мирового рекордсмена можно загрести огромные деньги. Связанный кабальным контрактом, Ефимов вынужден вернуться в Одессу. Земляки устраивают на вокзале своему любимцу горячую встречу, но Ксидиас и здесь торопит: быстрее, быстрее, надо ковать железо, пока горячо. Ефимов должен делать для него деньги...

8 марта 1910 года вся Одесса, кажется, стремилась попасть на ипподром Бегового общества, где, как извещали огромные афиши, "состоится единственный полет всемирного рекордсмена Ефимова на аэроплане".

Газета "Одесские новости" сообщала, что "градоначальник мобилизовал на полеты Ефимова 380 городовых, 44 конных стражника, 32 надзирателя... Для охраны и поддержания порядка на ипподроме выделено 8 тысяч солдат".

Ефимов легко поднимает свой "Фарман" в воздух и летит вдоль трибун. После короткого, но эффектного полета огромная толпа ликует. На Ефимова надевают лавровый венок с голубой лентой, на которой написано "Первому русскому авиатору ".

Растроганный вниманием земляков, Ефимов совершает еще три полета. Два из них с пассажирами - президентом Одесского аэроклуба А.А. Анатра и банкиром И.С. Ксидиасом. Анатра, этот первый в России авиационный пассажир, поделился с газетчиками своими впечатлениями: "Я привык к воздушным шарам, но на аэроплане испытал совершенно новое чувство - гордость за человека, одержавшего победу над воздушной стихией. Трудно передать, какой восторг охватил меня, когда мы оторвались от земли и плавно понеслись по воздуху туда, куда хотел авиатор..."

Зато Ксидиас почувствовал совершенно другое: "Посмотрел я на публику и понял, что будет хороший сбор. Только не мог сообразить, кому же он достанется, если со мной и Ефимовым произойдет катастрофа..."

Банкир оставался банкиром.

А народ?

На следующий день репортер так писал в газете: "Народ, тот самый народ, из которого вышел Ефимов, подымает его на руки и несет..."

Ефимов был одновременно и счастлив и взбешен. Счастлив таким приемом и признанием народа и взбешен поведением закабалившего его Ксидиаса. Ведь он рисковал ради того, чтобы набивать карманы банкиру...

Ефимов решительно выступает против кабалы Ксидиаса и расторгает с ним договор, уплатив Ксидиасу двадцать шесть тысяч франков "неустойки". Эти деньги он заработал в качестве призов во Франции.

Пилот снова беден, но теперь он свободен и может совершенствовать свое мастерство, выступать в соревнованиях с лучшими пилотами мира.

- Да, я хочу добиться мировой славы, - взволнованно говорит Ефимов. Но не для себя лично, а для России. До сих пор ни один русский не участвовал в международных авиационных состязаниях. Вы знаете, что над русскими за границей посмеиваются? Куда, мол, русскому медведю в небо! А я хочу им показать, на что способны русские. Пусть не смеются!

Ефимов снова уезжает во Францию. Он выступает в крупнейших международных соревнованиях, и слава русского авиатора гремит по всему миру. В Ницце Ефимов завоевывает первые призы на наибольшую продолжительность пребывания в воздухе по сумме всех полетов, за скорость и наименьший разбег при взлете. В Вероне он получает второй приз за высоту полета, в Будапеште первый за планирование с высоты с выключенным мотором, в Руане - снова первый приз за подъем наибольшего груза, в Реймсе - за продолжительность полета на новом самолете "Соммер".

Русский авиатор поражает мастерским пилотированием любых аппаратов и всесторонностью своего летного таланта.

Но, пожалуй, наибольшая заслуга Ефимова состоит в том, что он не остается одиночкой и охотно передает свое мастерство и опыт другим русским авиаторам, приехавшим на учебу в Париж, учит летать своего старшего брата Владимира.

И для каждого у Михаила Ефимова находится теплое слово участия, поддержки, а то и помощи. Он заботится о том, чтобы все земляки из далекой России побыстрее попали к хорошим инструкторам.

За лето 1910 года многие успели овладеть летным искусством. Отличные задатки пилота и конструктора проявились и у брата Ефимова - Владимира. Он быстро научился управлять аэропланом. Но судьба распорядилась по-иному.

Владимир Ефимов сильно простудился, заболел и вскоре умер на чужбине.

Потеря старшего, горячо любимого брата была для Михаила Ефимова огромнейшим горем, залечить которое могла только родина.

Забрав свой "Фарман" и купив новый "Блерио", он возвращается в Россию. Сентябрьским утром Ефимов прибывает в Петербург и узнает, что Всероссийский клуб решил провести на Комендантском поле под Петербургом праздник воздухоплавания - Первую Всероссийскую авиационную неделю.

Это был своеобразный смотр сил. "Неделя" действительно стала праздником авиации. Ефимов летает то на "Фармане", то на "Блерио" и легко завоевывает самые главные призы. Его скромность подкупает даже видавших виды газетчиков. Ефимов печется не о личной славе, а о славе русской авиации. Он помогает устранить неполадки на аэроплане Пиотровского, и молодой лейтенант совершает вне конкурса выдающийся по тому времени и первый в России перелет над морем из Петербурга в Кронштадт. М. Ефимов с Л. Мациевичем выполняют полеты в темноте и даже в тумане. А ведь это тоже первые в России ночные полеты и полеты в сложных метеорологических условиях.

Аэронавты Одинцов и Кузнецов на воздушном шаре, перелетев через Ладогу, за сорок часов полета достигают берегов Азовского моря и устанавливают новый мировой рекорд дальности полета - 1500 километров.

В один из дней в небе над Комендантским полем появился и гигантский дирижабль. Он величественно проплыл в сторону Петербурга. Производились тут и запуски воздушных шаров. А вот и совсем невиданное зрелище: от аэростата отделилась маленькая фигурка. Словно камень, несется она к земле. Толпа, затаив дыхание, следит за ней. Кажется, что несчастье неизбежно. Еще несколько секунд и... И в этот момент над фигуркой вспыхивает розово-голубое облачко, и шелковый купол превращает стремительное падение в плавный спуск. Это первый в России парашютист Юзеф Древницкий демонстрирует свое мастерство.

Все идет хорошо. И вдруг 24 сентября 1910 года праздник омрачает авиационная катастрофа: погиб капитан Мациевич. В этот день он сделал несколько удачных полетов, вместе с Ефимовым катал различных влиятельных лиц - офицеров, генералов и даже членов Государственной думы. Все это делалось с целью заинтересовать авиацией побольше людей.

Под вечер Мациевич решил слетать сам, потренироваться перед завтрашним полетом на высоту. Он устал. Товарищи отговаривали его от полета. Но Мациевич был непреклонен. Он поднимается на "Фармане" на высоту четырехсот метров. В воздухе спокойно. И вдруг самолет клюет носом, начинает падать.

- Что с ним происходит? - восклицает Уточкин, стоящий рядом с Ефимовым.

Аэроплан на какое-то мгновение выравнивается: кажется, что опасность миновала. Но в последующее мгновение он начинает разламываться. Из обломков выпадает маленькая фигурка и стремительно мчится к земле. Ничто не может ее задержать, остановить...

Мациевича хоронил весь Петербург.

"Безумству храбрых поем мы песню", написали на ленте одного из тысяч венков студенты Военно-медицинской академии.

Да, авиация не обходится без жертв. Из Франции приходит весть, что при аварии покалечился на своем аэроплане конструктор и авиатор Леон Моран. При перелете через Альпы потерпел катастрофу и погиб летчик Гео Шаве, с которым Ефимов в один день получил диплом пилота...

Но никто и не думает останавливаться на полдороге. Нужно идти вперед и продолжать начатое дело. Ефимов мечтает об аэроплане собственной конструкции, крепком и надежном, не таком, как эти "летающие гробы".

И еще нужны свои авиашколы, чтобы сотни новых смельчаков учились летать. Когда сразу после авиационной недели великий князь предложил Ефимову место шеф-пилота в открывающейся авиашколе, Ефимов принял предложение не раздумывая. Жизнь продолжалась.

Парашют Котельникова

Гибель Льва Макаровича Мациевича каждый пережил по-своему. Нетрудно себе представить потрясение людей, которые видели падающую фигурку пилота и были совершенно бессильны чем-либо помочь.

В этой тысячной толпе находился и актер одного из Петербургских театров, тридцативосьмилетний Глеб

Евгеньевич Котельников. Он не имел никакого прямого отношения к авиации, просто увлекался ею, как и все в то время.

И вдруг эта смерть... Нелепая, страшная...

Актеры по самой своей профессии очень эмоциональный и впечатлительный народ. Когда вслед за истошными криками женщин и ударом о землю аэроплана, словно подтверждавшего, что это не сон, наступила на какое-то мгновение жуткая тишина, Котельников почувствовал, как у него замерло сердце: *Все. Конец!" В голове, как оборванная струна, звучала одна мысль: "Неужели ничего нельзя было сделать?"

Ничего? А парашюты? Котельников слыхал о них, читал о прыжках с парашютом воздухоплавателей Бланшара, Гарнерена и других. Наконец, только вчера демонстрировал свое искусство Древницкий. Почему же нельзя использовать парашюты для спасения пилотов при авариях аэропланов?

До сих пор летчики во всем мире летали без парашютов. Вначале в этом просто не было надобности, потому что еще в 1908 году аэропланы редко поднимались выше макушек деревьев.

С такой высоты с парашютом не прыгнешь - он просто не успеет раскрыться.

Однако самолеты быстро завоевывали высоту. Случай с Мациевичем лишний раз подтверждал, что пилотам нужны парашюты. Но таковых не было.

Те парашюты-зонтики, которыми пользовались на аэростатах Бланшар, Гарнерен и другие, из-за громоздкости на самолет просто не было возможности приспособить. Строить для них снизу аэроплана специальные вместилища? Это утяжеляло бы конструкцию и без того утлых пока аппаратов, да и не было никакой гарантии, что в случае аварии, при выпрыгивании пилота из самолета ими можно будет воспользоваться.

Вот так и получилось, что летчики летали без каких-либо средств спасения, и каждый вылет в случае пожара или поломки аэроплана на высоте таил в себе верную смерть.

Котельников понял, что нужен автономный и портативный парашют для пилотов, устройство которого не зависело бы ни от конструкции самолета, ни от скорости полета; парашют, которым летчик мог бы воспользоваться в любом положении, даже во время свободного падения, если в этом будет необходимость, чтобы быстрее удалиться от пылающего или разрушающегося самолета.

Идея ясная. Но как ее осуществить на практике?

И тут Котельников вспомнил, как недавно одна актриса похвалялась за кулисами оригинальной покупкой: из маленькой сумочки она вынула огромную шелковую шаль. Вот оно, решение!

Надо купол парашюта сделать из легкого и прочного шелка и укладывать его в ранец, который в полете находился бы за плечами у летчика вместо спинки сидения. В таком виде он не будет мешать пилоту. А чтобы им можно было воспользоваться в любой момент, надо ранец прикрепить к специальной подвесной системе, опоясывающей летчика прочными легкими лямками...

Так, деталь за деталью, вырисовывались контуры будущего парашюта. Котельников неплохо рисовал. На другой день черновой набросок конструкции автономного парашюта был готов. Но Котельников не спешил. Он еще долго и тщательно экспериментировал, строил модели парашюта, примерял их на кукле-манекене, проверял удобство подвесной системы на себе.

Наконец вся конструкция вырисовалась до мелочей. Со своим изобретением он обратился к влиятельному генералу Кованько, ведавшему в министерстве вопросами воздухоплавания. Была создана специальная комиссия.

Модель парашюта на испытаниях получила всеобщее одобрение и... была отклонена якобы за ненадобностью.

Позже, когда началась империалистическая война и авиация стала нести большие потери, даже генералы начали обращаться в военное министерство с просьбами ввести в обязательном порядке парашюты для спасения летчиков. Но великий князь Александр Михайлович, все еще шефствующий над авиацией, на одном из таких докладов наложил своей рукой резолюцию, которая поражает своим цинизмом и жестокостью: "Парашют вообще в авиации - вещь вредная, писал он, - так как летчики при малейшей опасности, грозящей им со стороны неприятеля, будут спасаться на парашютах, предоставляя самолеты гибели".

Этого "высочайшего" мнения было достаточно, чтобы оставить летчиков без средств спасения.

Правда, парашютом Котельникова заинтересовалась в частном порядке одна коммерческая контора. Ее глава предложил Котельникову провести изготовление и испытание парашюта бесплатно. Но даже "бесплатный" парашют не заинтересовал военные ведомства. Тогда Котельников заключил с коммерсантом кабальный договор. Тот увез проект парашюта во Францию, где им заинтересовались и авиаторы, и фирма "Жюкмес". На основе парашюта Котельникова она стала выпускать "свои" парашюты, но только с той разницей, что были они неудачной переделкой. Тем не менее, растущие потери среди авиаторов заставили царское правительство закупить эти неудачные парашюты во Франции.

Они использовались и в воздухоплавательных частях.

Лишь после Октябрьской революции, когда начала развиваться молодая авиация Страны Советов, приоритет Котельникова был восстановлен, а парашют его типа стал надежным средством спасения авиаторов.

Конечно, парашюты, как и вся авиационная техника, непрерывно совершенствуются. Но Глеб Евгеньевич Котельников настолько хорошо продумал конструкцию своего парашюта, что принцип его устройства и действия остался неизменным и до наших дней. Легкий купол из шелка посредством тонких прочных строп соединяется с лямками, которые в свою очередь крепятся в двух местах к круговой подвесной системе. Подвесная система с помощью специальных пряжек плотно подгоняется к любой фигуре летчика. Купол укладывается в брезентовый ранец с четырьмя клапанами, наподобие конверта. Клапаны ранца имеют натяжные резинки. Достаточно выдернуть кольцо с тросом, замыкающие шпильки выскочат из конусов и резинки в одно мгновение раскроют ранец. Поток воздуха подхватывает купол, наполняет его и обеспечивает плавный спуск пилота на землю.

Сейчас невозможно сказать, скольким авиаторам парашют спас жизнь. Их много - тысячи и десятки тысяч. И нет теперь на свете, наверное, ни одного летчика, который бы не относился к парашюту с большим уважением.

Сейчас парашют стал не только средством спасения. Он выполняет в авиации множество необходимых дел. На нем сбрасывают грузы, применяют в десантных войсках, на нем возвращаются из глубин космоса космические корабли. И к тому же это еще и прекрасный вид спорта, которым ныне занимаются тысячи и тысячи юношей и девушек как у нас, так и во многих странах мира. И в каждом прыжке как бы живет частица труда Глеба Евгеньевича Котельникова, сделавшего парашют надежным другом всех авиаторов.

Киевская школа авиаконструкторов

Сейчас, проходя мимо корпусов Киевского политехнического института, трудно представить себе, что в начале XX столетия здесь был один из центров авиационной жизни России. Призыв профессора Делоне строить самолеты был так горячо подхвачен кружковцами и дал такие результаты, что историки авиации в своих трудах говорят даже о киевской школе самолетостроителей, которая выросла вот здесь, на базе политехнического института.

Постепенно студенческий воздухоплавательный кружок перерос в 1909 году в Киевское общество воздухоплавания. При институте регулярно проводилась экспериментальная и опытно-конструкторская работа. Это позволило инженеру путей сообщения, исполняющему обязанности профессора по кафедре устойчивости сооружений, Александру Сергеевичу Кудашеву первым в России построить аэропланы.

Любопытно отметить, что авиацией Кудашев особенно увлекся после того, как в 1910 году познакомился с первым русским летчиком Михаилом Ефимовым. В один из полетов Ефимов взял с собой Кудашева. Впечатления от воздушного путешествия были настолько сильными, что по возвращении в Киев Кудашев занялся постройкой самолетов собственной конструкции. 23 мая 1910 года А.С. Кудашев совершил на своем самолете первый полет. Это было на день раньше полета самолета Я.М. Гаккеля. Однако Всероссийский аэроклуб не признал первенство за Кудашевым, потому что его полет не был заявлен официально.

После этого Кудашев в течение года построил еще три самолета, улучшая их с каждым разом, так что самолет "Кудашев-4" в Петербурге на авиационной выставке был удостоен серебряной медали.

Одновременно в Киевском политехническом институте строила самолеты целая группа студентов. Из своеобразного студенческого конструкторского бюро один за другим выходили самолеты самых разнообразных, зачастую очень оригинальных конструкций. Так, например, студент Александр Данилович Карпека построил три самолета. На последнем из них летал даже Петр Николаевич Нестеров.

Необычна авиационная судьба трех братьев Касяненко, - Евгения, Ивана и Андрея. Старший, Евгений, создал как бы семейное конструкторское бюро и с помощью братьев Ивана и Андрея с 1910 по 1921 год построил шесть самолетов собственной конструкции, которые показывали неплохие результаты. В 1913 году Касяненко один из первых в мире создал легкомоторный самолет, так называемую "авиетку", предназначенную для спортивных полетов и отличающуюся двигателем малой мощности, всего в 15 лошадиных сил. Этот самолет тоже испытывал Петр Николаевич Нестеров, тогда уже прославленный автор "мертвой петли".

Но особо надо упомянуть о конструкторском студенческом коллективе, который возглавил Игорь Иванович Сикорский. Сын киевского профессора-психиатра, один из активных участников студенческого воздухоплавательного кружка, он сразу понял, что для успешной постройки аэропланов подвалы института стали тесны и нужна специальная авиационная мастерская. Но где изыскать средства? Часть денег Сикорскому предоставил отец, и, кроме того, он приглашает к себе в компанию студента Федора Былинкина, сына богатого купца, которому отец выделил деньги на постройку аэроплана. К друзьям примкнул и студент Василий Иордан. Правда, денег у него не было, но зато руки оказались золотые: он умел и столярничать, и слесарничать. Да и авиационное дело любил самозабвенно.

Вскоре на окраине Киева - Куреневке - Игорь Сикорский приобрел участок для летного поля и построил мастерские, в которых закипела работа. Именно здесь Федор Иванович Былинкин построил первый свой самолет по типу аппарата братьев Райт, который, однако, при испытании сгорел от вспышки в карбюраторе. Потом Былинкин построил еще несколько самолетов уже оригинальной конструкции. Василий Иордан тоже сконструировал интересный самолет с хорошо обтекаемыми формами, но из-за недостатка средств так и не довел его до конца.

С чего же начал Игорь Сикорский?

Поначалу он взялся за постройку геликоптеров. Но ни первый С-1, ни второй С-2 даже не оторвались от земли. Сикорский убедился, что время для них еще не наступило, и в содружестве со своими товарищами сконструировал один за другим два самолета под названием БИС №1 и БИС №2 (Былинкин, Иордан, Сикорский). Первый самолет не смог подняться, так как мощности двигателя для взлета не хватало. Друзья не унывали и научились на нем рулить. Зато второй самолет под управлением Сикорского 3 июня 1910 года пролетел по прямой около двухсот метров. После самолетов Кудашева и Гаккеля это был третий русский самолет, поднявшийся в воздух.

Но самым большим достижением конструктора перед первой мировой войной были самолеты "Русский витязь" и "Илья Муромец", построенные в Петербурге на Русско-Балтийском заводе, где Сикорский возглавил конструкторское бюро и куда пригласил много конструкторов из Киева - Александра Сергеевича Кудашева, Анатолия Анатольевича Серебренникова, Георгия Петровича Адлера и других.

"Илья Муромец"

К концу 1910 года в России насчитывалось тридцать дипломированных летчиков. Все они учились во Франции. Имена их любители авиации знали наперечет. Да и что такое 30 летчиков на такую огромную страну? Тем более, что западные страны, готовясь к войне, переводили авиацию на военные рельсы и открывали все новые и новые летные школы.

Наконец появилась первая летная школа и в России. Случилось это летом 1910 года. Да только и тут военное ведомство не очень себя беспокоило заботами: разместило ее в Гатчине, под Петербургом, вместо Учебного воздухоплавательного парка, который раньше стоял там.

Может, оно на обжитом месте и удобнее, да только о погоде никто не подумал. А она в Гатчине неустойчивая: частые дожди, осенние туманы, зимние заносы, весенняя распутица... А летать когда? Вот тогда-то и решили открыть еще одну школу в более подходящем месте - в Крыму. Сюда-то и получил назначение шеф-пилотом Михаил Ефимов.

Школа разместилась на окраине Севастополя, на Куликовом поле, рядом с морем. Место хорошее, но тесновато. Ефимов лично доложил шефу воздушного флота, прибывшему на открытие школы, что желательно выбрать более просторный аэродром, не стесненный городом и оврагом. Через год школу перевели в поселок Качу, недалеко от Севастополя. Качинская авиашкола стала самой знаменитой в нашей стране. В ней обучались тысячи прославленных авиаторов. Именно в Севастополе начали обучать летному делу не только офицеров, но и рядовых солдат, горячо стремившихся в небо.

Уже первые полеты военных аэропланов показали, что в боевых делах они могут быть очень полезны. Они успешно ведут разведку с воздуха и даже применяют учебное бомбометание. Газеты сообщают: "Авиатор Ефимов совершил на Гатчинском аэродроме первый в России ночной полет. Он имел на аэродроме прожектор и при полете бросал снаряды. Полет продолжался сорок минут на высоте двести метров". В порыве восторга репортеры забыли, что Ефимов совершал ночные полеты еще во Франции.

В Киеве Ефимов познакомился с молодым стройным человеком, который участвовал в военных маневрах в качестве внештатного пилота на пятиместном аэроплане собственной конструкции. Это и был недавний студент Киевского политехнического института Игорь Сикорский. Сикорский выполнял отдельные поручения штаба и на своем биплане показал прекрасные результаты. В ходе маневров он устанавливает три всероссийских рекорда для аппаратов отечественной конструкции - продолжительности, высоты и скорости полета.

Даже самые тупые генералы признают несомненную пользу авиации в военном деле.

"... Приходится прийти к тому заключению, - говорится в отчете, - что авиация вышла уже из области забавы и является в настоящее время боевым средством, могущим в умелых руках оказать неоценимые услуги".

В "неоценимых услугах" авиации Игорь Сикорский не сомневался еще на студенческой скамье. Но личное участие в маневрах убедило его, что для военной авиации нужен совершенно новый тип самолета, который мог бы поднимать не десятки, а сотни и тысячи килограммов груза.

В авиационных кругах шли горячие споры. Многие конструкторы за границей считали, что тяжелый многомоторный самолет просто не поднимется в воздух. Игорь Сикорский не соглашался с авторитетами и принялся за дело.

В 1913 году в один из погожих мартовских дней с Комендантского аэродрома в Петербурге поднялся в небо невиданный по тем временам самолет-гигант, созданный группой русских инженеров под руководством И.И. Сикорского и названный "Русский витязь". Его четыре мотора с огромными пропеллерами размещались по два с каждой стороны внутри биплановой коробки.

Это был первый в мире тяжелый самолет. Он неплохо летал и подтвердил правильность расчетов конструктора. Тогда Сикорский решил построить еще более мощный самолет - "Илья Муромец".

Его длина от носа застекленной кабины до конца больших рулей высоты составила более семнадцати метров. Размах верхнего крыла равнялся почти тридцати одному метру, а нижнего - 22 метрам. Четыре двигателя, изготовленные на Русско-Балтийском заводе в Петербурге, помогали развивать на "Илье Муромце" рекордную по тем временам скорость - до 115 километров в час, а максимальная высота полета или, как говорят авиаторы, потолок достигал 3500 метров.

Это действительно был богатырь, равного которому не имелось во всем мире - настоящий воздушный корабль, который мог перевозить полторы тонны груза.

Вот так в России впервые в мире поднялись в небо самолеты-гиганты. Самолеты "Илья Муромец" впоследствии участвовали во многих боевых операциях на фронтах первой мировой войны. Они постепенно совершенствовались, увеличивались их мощность и грузоподъемность.

Забегая вперед, скажем, что особенно большую роль сыграли самолеты "Илья Муромец" в годы гражданской войны в борьбе против иностранных интервентов и белогвардейских армий. Они громили войска Деникина на Дону, добивали с воздуха дивизии барона Врангеля в Крыму.

Последние усовершенствованные самолеты имели полетный вес до семи с половиной тонн и обрушивали на врагов до одной - одной с половиной тысячи килограммов бомб.

По примеру Сикорского инженер Василий Андрианович Слесарев спроектировал еще больший самолет - "Святогор". Но отсутствие двигателя не позволило закончить его постройку.

Первые полеты "Ильи Муромца" произвели настоящую сенсацию в заграничной прессе. Но как ни старались западные конструкторы, так и не смогли создать до самого конца войны самолет, который бы мог помериться силами с русским богатырем.

А тут еще и Нестеров заставил заговорить о себе весь мир, прославив русскую авиацию немеркнущим подвигом.

"В воздухе везде опора"

В Киеве, на Московской улице, среди огромных новых зданий сохранился старинный двухэтажный особняк, мимо которого я каждый раз прохожу с каким-то душевным трепетом. Здесь в 1914 году жил один из первых летчиков России, штабс-капитан Петр Николаевич Нестеров.

Это был удивительный человек. Еще с малых лет его влекло все, что летало - птицы, воздушные змеи, которые он сам любил мастерить и запускать на крутых берегах Волги в Нижнем Новгороде, где проходило его детство. По воле судьбы его отдали в Нижегородский кадетский корпус. Однако юный кадет и здесь продолжал строить большие воздушные змеи, на которых пытался летать, к величайшему неудовольствию своего начальства.

После окончания в 1904 году кадетского корпуса, семнадцатилетний Петр Нестеров поступил в Михайловское артиллерийское училище в Петербурге.

Но увы, к артиллерии его не тянуло. Он по-прежнему увлекался авиацией, читал все новинки о воздухоплавании, о первых успехах братьев Райт. о достижениях французских и особенно русских пилотов.

В каждый свой приезд на каникулы в Нижний Новгород он со склонов Волги подолгу наблюдал за полетами птиц и однажды построил планер, на котором ему удалось сделать неплохие подлеты.

Нетрудно догадаться, что, когда в 1910 году в Гатчине открылась офицерская летная школа, Нестеров стал ходатайствовать, чтобы его направили туда переучиться на авиатора.

Армейское начальство смотрело на это, как на чудачество, и не хотело отпускать способного поручика-артиллериста. Нестерову пришлось приложить немало труда и упорства, чтобы осуществить свою мечту.

Наконец его желание сбылось: в 1912 году он становится курсантом-учлетом офицерской школы.

Первые полеты завораживают его. Наконец-то он в небе! Плывет внизу аэродром с посадочными знаками, с деревянными коробочками ангаров. Но пора делать первый разворот...

- Осторожно! Блинчиком! - кричит инструктор. - Не делайте крен, а то скользнете на крыло!

Но почему "блинчиком"? Ведь и птицы в воздухе при разворотах делают крен, и велосипедисты на треке тоже накреняются в сторону разворота, иначе центробежная сила выбросит велогонщика из седла.

Нестеров пытается сам попробовать "птичий разворот", но инструктор хватается за ручку, испуганно выравнивает старый "Фарман":

- Вы что, грохнуться хотите?

В то время летчики панически боялись смелых эволюции и предпочитали разворачиваться без крена, лишь с помощью одного руля поворотов. От этого развороты были неустойчивы, медлительны, с большим радиусом. Нестеров понимал, что так летать не годится. Ведь Ефимов - он видел это сам - при разворотах часто создает довольно крутые крены. Поэтому он разворачивается быстро, красиво, а главное - устойчиво, в согласии с законами механики.

Но пока инструкторы считают: что доступно Ефимову, недостижимо для других.

При первом же самостоятельном вылете Нестеров на свой страх и риск выполняет развороты с креном. Сначала с небольшим, как бы пробуя, и убеждается, что никакого скольжения на крыло нет, аппарат разворачивается быстрее и устойчивее, чем блинчиком. Четвертый разворот на посадку он делает уже совсем по-ефимовски, с креном в сорок пять градусов. Даже инструктор оторопел: после посадки приказал сделать еще один полет.

Развороты Нестерова постепенно производят переворот во взглядах инструкторов. Со временем и другие учлеты начинают пробовать развороты с кренами и убеждаются, что это единственно правильный метод.

А Петр Николаевич Нестеров глубоко убежден, что на самолете можно делать все фигуры, которые выполняют голуби-турманы, и даже "мертвые петли", как это делают в цирке велофигуристы в своем аттракционе. Разогнавшись по крутому спуску, они описывают круг в вертикальной плоскости без всякого страха, потому что центробежная сила прижимает их к сидению в любом положении. А что мешает делать такую фигуру на самолете? После долгих размышлений Нестеров пишет: "Воздух есть среда вполне однородная во всех направлениях. Он будет удерживать в любом положении самолет при правильном управлении им".

Друзья Нестерова даже подшучивают над ним, считая его неисправимым фантазером. В рукописном журнале авиационного отдела Воздухоплавательной школы в Гатчине появилась злая эпиграмма:

Ненавидящий банальность,

Полупризнанный герой,

Бьет он на оригинальность

Своей "мертвою петлей".

Нестеров со спокойным достоинством ответил на эпиграмму экспромтом, очень точно передающим его убеждения:

Коль написано: "петля",

То, конечно, это я,

Но ручаюсь вам, друзья,

На "петлю" осмелюсь я.

Одного хочу лишь я,

Свою "петлю" осуществляя,

Чтобы эта "мертвая петля"

Была в воздухе живая.

Не мир хочу я удивить,

Не для забавы иль задора,

А вас хочу лишь убедить,

Что в воздухе везде опора.

"В воздухе везде опора"... Нестеров внимательно следил за работами профессора Жуковского, слушал его лекции. Еще в 1891 году профессор теоретически обосновал возможность выполнения "мертвой петли" на аппарате тяжелее воздуха.

Но начальство в школе и слушать не хотело ни о какой "мертвой петле". Достаточно было того, что курсанты и так каждый день ломали самолеты, и ремонтные мастерские не успевали их чинить.

Нестеров терпеливо ждал своего часа.

Наконец летная школа закончена. В 1913 году он получает назначение в Киев, сперва летчиком, а затем становится командиром XI-го Корпусного авиаотряда 3-й киевской авиационной роты.

Здесь он и решил свершить задуманное.

В Киеве Нестеров поселился на Московской улице. Ранним утром под окнами особняка останавливался блестевший черным лаком открытый автомобиль. Нестеров не задерживался. Подтянутый, стройный, он порывисто садился на кожаное сиденье, кивал водителю, и автомобиль спешил на другой конец города, где располагался Святошинский аэродром.

Самолет Нестерова узнавали в воздухе "по почерку". Штабс-капитан летал смело и мастерски.

27 августа 1913 года Нестеров стартовал на тупоносом "Ньюпоре". По решительности действий штабс-капитана даже непосвященные догадались, что час настал. Аэродром притих. Летчики и механики, офицеры штаба и военврач, десятки любопытных зрителей вне аэродрома следили, как самолет быстро набирал высоту. Вот у него уже около тысячи метров.. Летчик убрал газ и, круто опустив нос самолета, начал разгон.

Аэродром замер.

"Ньюпор", сильно разгоняясь, заревел мотором на полную мощность и круто полез вверх по огромной дуге. Круче, круче... Вот он оказался в верхней точке "мертвой петли" вверх колесами. Какая-то женщина в толпе испуганно закричала. Но "Ньюпор", как ни в чем ни бывало, продолжал полет по вертикальной дуге. Он опустил нос, снова затих мотор. Все, затаив дыхание, следили, как самолет перешел в крутое пикирование, затем плавно вышел из него и, опять оказавшись в горизонтальном полете, полностью замкнул вертикальный круг.

- Ура! - закричали на земле люди. "Мертвая петля" в воздухе оказалась вполне живой.

Весть о подвиге русского летчика как молния, разнеслась по всему свету. Долетела она и до Франции. Тамошние пилоты были и обрадованы, что действительно "в воздухе везде опора", и обескуражены, что их обошел никому не ведомый русский летчик.

Адольф Пегу, который тоже вынашивал идею "мертвой петли", сразу же помчался на аэродром, сел в свой самолет и на глазах огромной толпы благополучно выполнил фигуру в виде буквы S. Но это случилось через два дня после Нестерова. Вскоре они встретились.

Это произошло в начале мая 1914 года. Пегу приехал в Москву на "гастроли". На Ходынском аэродроме он демонстрировал полеты и одну за другой выполнял петли. Каждый раз, когда его аэроплан оказывался вверх колесами, зрители хором читали написанное на верхних крыльях имя пилота. Аэродром как бы захлебывался от восторга: "Пегу!.. Пегу!.. Пегу!.."

В этот день Нестеров проездом из Петербурга тоже оказался в Москве. В Петербурге он хлопотал о средствах для постройки самолета собственной конструкции с изменяемым углом атаки крыльев, который должен был быть более маневренным, чем французские машины.

Увы, денег ему не дали. Расстроенный летчик вечером сидел в переполненном зале Политехнического музея, где Московское общество воздухоплавания чествовало французского гостя. Председательствовал на вечере профессор Жуковский.

Пегу, рассказывая о своих полетах, честно признался, что на петлю он решился, только прочитав телеграмму из России о подвиге Нестерова.

Жуковскому сказали, что Нестеров тут, присутствует в зале.

Николай Егорович, волнуясь, поднялся из-за стола:

- Господа! Петр Николаевич Нестеров, о котором говорил сейчас наш гость, здесь...

Зал загудел, раздались аплодисменты. Нестеров смущенно поднялся. И тут Пегу спрыгнул с подмостков, подбежал к Нестерову, взял его за руку и потащил на сцену.

Зал устроил Нестерову бурную овацию. Когда, наконец, стало немного тише, Пегу объявил всему залу через переводчика:

- Я признаю первенство русского летчика.

Добившись разрешения работать над своим экспериментальным самолетом в Москве, на заводе "Дукс", Нестеров часто встречался с Жуковским и его учениками. И даже по случаю московской авиационной выставки выступил в "Летнем павильоне" с докладом о безопасности полетов. Он горячо доказывал, что летчики вообще, а военные авиаторы в особенности, должны овладевать высшим пилотажем и чувствовать себя в воздухе свободно, как птицы.

К сожалению, Нестеров не успел свершить все задуманное: 1 августа 1914 года началась мировая война.

Киевский авиаотряд немедленно отбыл на фронт. Под местечком Жолква, возле Львова, 26 августа над расположением отряда показался австрийский аэроплан. Он шел спокойно, уверенный, что никто не помешает ему бомбить русские позиции.

Зенитная артиллерия еще была слаба, а самолетов-истребителей в то время вообще еще не было.

Штабс-капитан Нестеров, заметив неприятельскую машину, побежал к своему "Ньюпору". Кто-то пытался отговорить его от вылета, доказывал, что он ничего не сможет сделать. Но Нестеров взлетел, быстро набрал высоту и ринулся на врага. Австрийский самолет "Альбатрос" стал постепенно удаляться на свою территорию, считая, что безоружный "Ньюпор" ему не помеха. Тогда Нестеров взял превышение над австрийским самолетом и, словно коршун, бросился на него сверху. Враг пытался увернуться, но было поздно. Нестеров таранил "Альбатрос", и тот, развалившись на части, рухнул вниз.

Самолет Нестерова выровнялся и начал быстро снижаться. Казалось, что все кончится благополучно. Но над самой землей самолет перевернулся, из него выпала фигурка пилота...

Нестеров погиб, но дело его осталось жить. В Великую Отечественную войну советские летчики в самые критические минуты боя смело таранили врага. Герой Советского Союза летчик Борис Ковзан за годы войны совершил четыре воздушных тарана.

Мастерство высшего пилотажа, отвага и смелость капитана Петра Николаевича Нестерова вдохновляли наших летчиков и помогли им завоевать полное превосходство над гитлеровскими стервятниками. "Мертвая петля", которую справедливо переименовали в петлю Нестерова, стала одной из основных фигур высшего пилотажа.

Сейчас ее выполняют спортсмены в аэроклубах и курсанты в авиашколах в первый же год занятий, не говоря уже о глубоких виражах и других фигурах высшего пилотажа.

Город Жолква, где погиб отважный русский летчик, ныне переименован в город Нестеров.

И знаменательно, что именно в Киеве в 1964 году в память о выполнении Нестеровым "мертвой петли" мастера спорта Владимир Воловень и Михаил Мосейчук впервые в мире выполнили петлю Нестерова в необычном строю "голова к голове".

Мне посчастливилось присутствовать при этом событии. Два пилотажных спортивных самолета "Як-18-п" взлетели с аэродрома "Чайка" и, набрав 400 метров высоты, крыло к крылу зашли на летное поле. Самолет Мосейчука поднялся чуть выше и перевернулся на спину. Под него снизу "поднырнул" самолет Воловня. Машины летели одна над другой, едва не касаясь кабинами. Малейшая неточность в технике пилотирования - и несчастье неизбежно. Но Михаил Мосейчук, вися на привязных ремнях вниз головой над кабиной друга, вел самолет идеально. Вот обе машины опустили носы и начали набирать скорость. Над центром аэродрома, на высоте 200 метров оба самолета, словно связанные вместе, в таком строю выполнили петлю Нестерова. Вся трудность этого циркового номера в том, что Воловень, находясь снаружи, выполнял нормальную петлю, а Мосейчук, вися на ремнях, обратную.

Но летчики пилотировали так, словно это были не два, а один самолет необычной конструкции с перевернутыми друг к другу кабинами...

Сейчас, когда к нам на аэродром приезжают новички-планеристы, то многие любопытствуют, можно ли и на планерах делать эти фигуры. Впервые "мертвую петлю" на планере выполнил советский планерист Василий Степанченок, доказав, что можно. Но лучше всяких слов в этом помогает убедиться показательный пилотаж на планере. Мне часто приходится демонстрировать его новичкам, и, как правило, я начинаю с петли Нестерова. Центробежная сила вдавливает меня в сидение, и в верхней точке петли я вижу, как новички, задрав головы вверх, наблюдают за моим полетом. Мне хочется крикнуть им слова Петра Николаевича Нестерова: "Как видите, в воздухе везде опора".

Пройдет лето, и эти новички сами научатся делать и глубокие виражи, и петли, и многие другие фигуры...

Вот почему я с таким душевным трепетом прохожу мимо особняка на Московской улице, где когда-то жил основоположник высшего пилотажа Петр Николаевич Нестеров.

Он погиб в двадцать семь лет и похоронен в Киеве, на Лукьяновском кладбище, совсем недалеко от того места, где когда-то был аэродром, над которым он впервые в мире совершил свой подвиг.

Летающие лодки Григоровича

К началу первой империалистической войны наряду с "Ильей Муромцем" мировую славу русской авиации принесли гидросамолеты, равных которым тогда не было. И заслуга в этом прежде всего принадлежит их конструктору, тоже воспитаннику Киевского политехнического института, впоследствии выдающемуся советскому авиаконструктору Дмитрию Павловичу Григоровичу.

Григорович не успел проявить свой талант в студенческом воздухоплавательном кружке в Киеве, так как, закончив учебу в 1910 году, переехал в Петербург, где занялся журналистикой: издавал популярный журнал "Вестник воздухоплавания". Однако практические знания, полученные в кружке, и любовь к конструкторской деятельности дремали в нем лишь до поры и как бы ждали подходящего случая.

Вскоре такой случай представился. В начале 1913 года фабриканты С.С. Щетинин и М.А. Щербаков открыли авиационный завод, куда и пригласили Дмитрия Павловича Григоровича на должность управляющего. Но завод поначалу строил небольшие серии самолетов французских конструкций, и это, конечно, было не по душе Григоровичу, мечтавшему о славе отечественной авиации. Дмитрий Павлович давно присматривался к гидросамолетам, интересовался их устройством. В то время гидросамолеты появились уже в ряде государств, и военное ведомство закупило несколько машин для нужд Балтийского флота.

И вот летом 1913 года морской летчик капитан Д.H. Александров во время одного из полетов при посадке на воду разбил летающую лодку "Доннэ-Левек". Командование авиационного отряда усмотрело в полете нарушение инструкций, и летчика ждали неприятности по службе: он мог их избежать, только отремонтировав самолет за свой счет. Александров обратился на Русско-Балтийский завод, но там с него запросили за ремонт 6500 рублей сумму, ему явно не по карману.

Тогда Дмитрий Павлович Григорович, посочувствовав пилоту, уговорил Щетинина отремонтировать летающую лодку капитана бесплатно, чтобы получить опыт работы с гидросамолетами. Прижимистый Щетинин согласился.

Никаких чертежей лодки не было, и Григорович сам восстановил ее конструкцию. Все закончилось благополучно: отремонтированная лодка отлично летала, Александров избежал неприятностей, а Григорович, получив некоторый опыт, начал проектировать гидросамолеты собственной конструкции.

За короткое время он сконструировал и построил более двадцати типов машин. Уже в 1915 году летающая лодка Григоровича М-5 ("Морской пятый") была лучшим учебным гидросамолетом, превосходившим зарубежные образцы. А в декабре того же года в Баку проходит испытания летающая лодка М-9, которая по праву считалась первоклассной боевой машиной морской авиации. О ее летных качествах лучше всего говорит тот факт, что 17 сентября 1916 года лейтенант Ян Иосифович Нагурский на этой лодке впервые в мире выполнил петлю Нестерова. Летающая лодка М-9 отличалась не только хорошими летными качествами, но обладала и неплохими мореходными данными, отлично держалась на воде при волне до четырех баллов. Больше того, она могла садиться на снег и даже взлетать с него.

В 1916 году, в разгар первой империалистической войны, Григорович создал первый в мире гидросамолет-истребитель М-11 ("Морской одиннадцатый"), на котором кабина летчика была защищена броней.

Творческий поиск конструктора не имел предела. В том же году Григорович построил самый большой в мире гидросамолет "Морской крейсер", уступавший по величине разве только "Илье Муромцу". Он предназначался для дальней разведки и патрулирования. Экипаж состоял из четырех человек.

В 1917 году, также впервые в мире, Григорович строит специальный гидросамолет-торпедоносец.

Всего же за свою деятельность Дмитрий Павлович Григорович создал около восьмидесяти конструкций самолетов различного назначения, в их числе истребитель И-2.

Заслуга Дмитрия Павловича Григоровича в том, что он выработал классический тип морского самолета. До него многие зарубежные конструкторы решали эту задачу примитивно - просто ставили обыкновенные сухопутные самолеты на огромные поплавки. Но поплавки вместе с креплением многочисленными стойками и растяжками - создавали огромное лобовое сопротивление, отчего скорость и грузоподъемность гидросамолетов очень уменьшалась.

Русская авиационная мысль шла впереди и в создании геликоптера. Ученик H.E. Жуковского, студент МВТУ Борис Николаевич Юрьев теоретически обосновал законы полета "винтокрыла" и создал опытный образец геликоптера, который явился как бы прототипом будущих вертолетов. Изобретенный им автомат перекоса винта является и поныне обязательной частью всех вертолетов.

А как не вспомнить еще раз гениального ученого Константина Эдуардовича Циолковского, труды которого намного опередили свое время не только в воздухоплавании, авиации, но и явились основополагающими в тогда еще фантастической отрасли науки и техники - космонавтике. Но об этом в следующей главе.

Гений, видевший будущее

Летом 1952 года я участвовал во Всесоюзных соревнованиях планеристов в Калуге. Самолеты По-2, за которыми в войну закрепилось прозвище "кукурузники", поднимали наши планеры в воздух, и мы, отцепившись на высоте 800 метров, часами парили в восходящих потоках над старой Калугой. Город расстилался внизу как на ладони, со всеми своими улицами, площадями, парками, старинными соборами. Недалеко от центра начинались кварталы деревянных домишек, среди которых один особо привлекал внимание. Найти его было просто: он возвышался на крутом косогоре над тихой и живописной Окой.

Здесь жил и работал Константин Эдуардович Циолковский, имя которого было знакомо мне еще со школьной скамьи. С фотографий в школьных учебниках и популярных книжках про авиацию смотрел на меня старый человек с седой бородой, в круглых очках с железной оправой, очень серьезный и внимательный, вовсе не похожий на легкомысленного чудака. Из книг я знал, что Циолковский прожил долгую и трудную жизнь. В детстве, переболев скарлатиной, он потерял слух. Глухой мальчик не мог учиться в школе. Но жажда знаний в нем была настолько велика, что он самостоятельно принимается за учебу и становится одним из образованнейших людей своего времени, великим ученым, хотя всю жизнь занимал скромные должности учителя математики и физики в провинциальных учебных заведениях.

Именно здесь, в старой купеческой Калуге, Циолковский мечтал о покорении космического пространства, о полетах на Луну, Марс и другие планеты. Вот в этом деревянном домике он создавал свои гениальные проекты космических ракет, выводил формулы орбит полета к далеким звездам. Константин Эдуардович считал, что наша маленькая планета Земля - это всего лишь "колыбель человечества", и поэтому человечество не будет вечно оставаться только на Земле, а расселится по всему космическому пространству.

Сейчас, когда на Луне уже побывали люди, когда на Марс и Венеру спускаются для исследования космические аппараты, имя великого ученого знает каждый первоклассник. А тогда, в старой захолустной Калуге, где лошади на улицах утопали по брюхо в грязи, где не проезжал еще ни один автомобиль, а о воздушных шарах писали как о чуде, такие высказывания глухого провинциального учителя воспринимались по меньшей мере как чудачество или бред фантазера.

Но Циолковский не обращал внимания на ограниченных чиновников и тупых обывателей.

Прежде чем заняться космическими орбитами, Циолковский много трудился над вполне земными проблемами полета человека. Как уже упоминалось, он работал над металлическим дирижаблем с измененным объемом, над "хорошо обтекаемым аэропланом" монопланной схемы, над которой лишь двадцать лет спустя начал упорно трудиться Луи Блерио. Он предложил для аэродинамических исследований использовать аэродинамическую трубу, когда таких труб еще не было и в помине, и сделал ее небольшую модель, в которой продувал различные детали своих невиданных проектов, выполненных в миниатюрных размерах.

Уже этих трудов вполне достаточно, чтобы войти в историю науки и техники. Но Циолковский в провинциальной Калуге был оторван от научных центров. У него, как мы теперь бы сказали, не хватало научной и технической информации. И поэтому он сделал множество разных открытий и изобретений, которые уже были сделаны до него, но он об этом просто не знал. Можно только сожалеть, что ученый тратил столько труда и сил на то, что уже было известно, в то время как мог бы принести пользу в еще не исследованных наукой областях.

И все-таки в этой глуши, в этом скромном домике, где были и кабинет, и библиотека, и мастерская, и лаборатория, никогда не угасала дерзновенная мысль. Выкраивая гроши из своего скромного жалованья на научные приборы, книги, журналы, всю жизнь отказывая себе в самом необходимом, ученый мечтал о расцвете человечества, о его беспредельном духовном и культурном развитии, о том, что человеческому разуму все доступно. Он мечтал и верил, что так будет. Поэтому ученый смело выдвигал казавшиеся невероятными гипотезы и проекты и нисколько не сомневался, что в недалеком будущем человечество разорвет оковы земного притяжения и вырвется на просторы "свободного пространства".

Даже гениальный фантаст Жюль Верн, который в своих книгах хорошо предвидел многие технические изобретения, не мог соперничать с Циолковским в этой области. Он написал книгу "Из пушки на Луну", которой зачитывались все поколения мечтателей, вплоть до наших дней. А ведь простейшие ракеты были известны еще в древнем Китае, две с половиной тысячи лет тому назад. Во времена Жюля Верна ракетами пользовались во многих армиях мира, на флоте, да и просто в быту - ни одно праздничное гулянье в Париже, впрочем, как и во многих других городах мира, не обходилось без фейерверков. Но Жюль Верн не усмотрел в этих немудреных пиротехнических хлопушках и петардах серьезного и единственно возможного технического средства доставки своих героев на Луну.

Острый и цепкий ум Циолковского сразу увидел несостоятельность идеи Жюля Верна. Ракета и только ракета может разорвать оковы земного притяжения и вывести космический корабль на орбиты далеких планет. Эту идею Циолковский высказывает еще в 1883 году, а к концу девятнадцатого столетия разрабатывает стройную теорию реактивного движения. В 1903 году, когда самолет братьев Райт впервые едва оторвался от земли, Циолковский опубликовал работу "Исследование мировых пространств реактивными приборами". "Мировых пространств" - и не менее. Самолет братьев Райт не продержался в воздухе еще и минуты, а Циолковский уже разрабатывает проекты "космических орбитальных станций", рассчитывает математические орбиты полета на Луну, Марс и другие планеты, по которым могут последовать его "ракетные поезда" и "ракетные эскадрильи".

Полицейский, наведывавшийся иногда в мастерскую Циолковского, считал себя куда умнее, а главное, практичнее этого "рехнувшегося на своих ракетах" старика.

- Батенька, - снисходительно басил околоточный, оглядываясь на страшнейшую бедность учителя, - зачем это вам надо? Лучше бы чинили кастрюли, лудили посуду, чем заниматься этими бесполезными штучками, пренебрежительно кивал он на латунные модели ракет, - больше выгоды было бы...

Глухой старик, приставив слуховой рожок к уху, слушал и таинственно улыбался чему-то своему. Он не обижался на околоточного, как, впрочем, и на других людей, которые не понимали и не разделяли его увлечений.

Лишь при Советской власти труды Циолковского получили признание, а сам он обрел всенародное уважение, любовь и возможность работать. Но это уже было на склоне лет. Умер Константин Эдуардович 17 сентября 1935 года в возрасте семидесяти восьми лет, и я помню траурное сообщение в газетах. Все свои труды он завещал Коммунистической партии, советскому народу.

Продолжатели его дела - Кондратюк, Цандер, Королев и другие ученые тогда только начинали проводить первые и не очень успешные опыты с ракетами, и казалось, что до космических полетов еще очень и очень далеко.

Паря над Калугой, я посматривал на приборы планера и привычно отмечал: высота - 1800 метров, скорость - 90 километров в час. Девяносто километров в час... А ведь для выхода на орбиту вокруг Земли по расчетам Циолковского нужна была скорость почти двадцать девять тысяч километров в час! Это в 320 раз быстрее, чем летит мой планер!

Нет, это казалось невозможным. Правда, в 1952 году реактивные самолеты уже летали быстрее скорости звука. Но что такое 1200 километров в час по сравнению с первой космической скоростью - 28800 км в час!

Прошло всего лишь пять лет, и 4 октября 1957 года на околоземную орбиту вышел первый в мире советский искусственный спутник земли. Он оповестил весь мир, что космическая эра человечества, которую предсказывал Константин Эдуардович Циолковский, для которой он жил и работал, началась.

Покоритель штопора

Старые кадры кинохроники донесли до наших дней различные эпизоды первых полетов. Они с документальной точностью передают атмосферу тех теперь уже далеких событий: и живые образы фанатично влюбленных в небо авиаторов, и внешний вид их примитивных аэропланов, похожих на этажерки и стрекоз, удачи и неудачи и даже, как это ни печально, первые аварии и катастрофы. А их поначалу было устрашающе много. Но, как писал профессор H.Б. Делоне, "авиация находилась на столь героическом периоде", что никакие происшествия не могли остановить ее развития.

И все же долгое время у летчиков было настоящее пугало, которое называлось коротким и страшным словом "штопор".

Еще и сейчас можно увидеть на старых кинолентах такие кадры: летит себе этакая "этажерка" типа "Фарман" или "Райт" или однокрылый, похожий на стрекозу "Блерио". И вдруг ни с того ни с сего срывается на крыло, зарывается носом и начинает падать, вращаясь вокруг своей продольной оси. Это и есть штопор.

Самолет еще падает, летчик в его кабине еще отчаянно двигает рулями, пытаясь вывести аппарат в нормальный полет, а друзья на земле уже снимают шлемы, зная, что никакого выхода из этого коварного штопора нет.

Много, очень много унес штопор человеческих жизней, тормозя развитие авиации. И самое страшное - никто не знал, что это за явление, почему самолет начинает свою адскую карусель и не может выйти из нее, как бы лихорадочно пилот ни работал рулями.

Так продолжалось от первых полетов братьев Райт и до 24 октября 1916 года.

В этот погожий день Константин Константинович Арцеулов, начальник истребительного отделения Качинской авиашколы, поднялся в воздух на видавшем виды "Ньюпоре-XXI". Аэроплан набрал две тысячи метров высоты и - о, ужас! вдруг задрал нос, замедлил скорость, кувыркнулся на крыло и начал крутить к земле стремительный штопор. Виток за витком. Один, два, три...

Арцеулова знали и любили в школе все. Видавшая виды Кача замерла. Бывалые летчики уже начали по привычке стаскивать шлемы, прекрасно зная, что со штопором шутки плохи. Тем более на "Ньюпоре", который очень легко переходит в штопор.

И вдруг, когда уже невыносимо было смотреть на эту дьявольскую карусель, "Ньюпор", как ни в чем не бывало, прекратил вращение и плавно вышел из пикирования.

Друзья Арцеулова захлебывались от радости: "Жив Константин Константинович, спасся!"

Скорей на посадку! Но что это?

"Ньюпор", натужно гудя мотором, снова полез в высоту. Вот он выбрал подходящую позицию над аэродромом, затих мотор, и снова самолет свалился в штопор.

Один, два, три, четыре витка... Да что ж это такое?! Ну?!

И опять над аэродромом пронесся вздох облегчения. Арцеулов и второй раз вывел самолет из смертельного положения. И только тут все поняли, что Константин Константинович вводил самолет в штопор умышленно и оба раза побеждал его, выходя из коварной карусели живой и невредимый.

Что тут поднялось над старой Качей! Летели в воздух шлемы и офицерские фуражки, летчики-инструкторы и курсанты кричали "ура!". И едва "Ньюпор" коснулся земли, как навстречу ему бросились все, кто был на аэродроме, подхватили летчика на руки и на радостях усердно принялись подбрасывать в воздух.

Весть о победе русского летчика над штопором явилась мировой сенсацией, а сам Арцеулов стал знаменитым героем.

Путь Константина Константиновича Арцеулова к покорению штопора был долгим. Внук знаменитого русского художника-мариниста Айвазовского, он и сам с детских лет отлично рисовал. Но Арцеулова манила техника, он мечтал стать морским инженером. Однако на медицинской комиссии в морское училище юноша срезался. Врачи нашли у него слабые легкие и посоветовали для лечения горный воздух.

- А что, если я займусь полетами на аэропланах? - спросил врача Арцеулов. - Это поможет?

- Попробуйте, - хмыкнул неуверенно старый доктор. Так Арцеулов вместо морского инженерного училища поступил в авиашколу.

В начале первой мировой войны Арцеулов попал на фронт. Летал на разведку, сражался в воздушных поединках с неприятельскими аэропланами. Для этой цели на самолетах начали устанавливать ручные пулеметы с зенитными прицелами. Пользоваться таким пулеметом было крайне неудобно. Одной рукой надо было управлять машиной, а второй стрелять из пулемета поверх крыла.

Вскоре Арцеулов получил назначение в Качинскую авиашколу, где готовили пилотов для фронта.

Глядя на то, как время от времени погибают при штопоре молодые, а порой и опытные пилоты, Константин Константинович задался целью победить этот бич авиации.

Тогда еще никто не знал, в чем же секрет штопора. Это была какая-то тайна за семью замками.

Сейчас теория штопора досконально разработана, и первыми положили этому начало воспитанники Жуковского - Чаплыгин, Ветчинкин, Журавченко, Пышнов и другие. Тайна крылась в коварной особенности самолетного крыла.

Если вы помните, еще Лилиенталь подметил, что подъемная силы крыла возрастает только до определенных, "критических" углов атаки, а дальше резко идет на спад.

В этом и оказался весь корень зла.

Стоит летчику перевалить через эти критические углы, то есть потерять скорость, как штопор подстерегает его. В этом случае нужно отдать ручку от себя, перевести самолет на малые углы атаки и, по мере нарастания скорости, опасность штопора исчезает. Но хорошо об этом рассуждать сейчас, когда полностью разгаданы его тайны. А тогда?

А тогда пилот, увидев, как мчится навстречу земля, инстинктивно тянул на себя ручку, чтобы вывести самолет в горизонтальный полет. Этим он невольно переводил его на "закритические" углы атаки, еще больше усугубляя штопорное положение, и сам подписывал себе смертный приговор...

Константин Константинович Арцеулов разгадал этот секрет. Он, конечно, очень рисковал. А вдруг его выводы оказались бы ошибочны или не точны? Ввести самолет в штопор легко, а вот вывести... И все же он решился и вышел победителем...

...В 1973 году в Крыму, на горе Узун-Сырт, возле Коктебеля, собрались на праздник пятидесятилетия советского планеризма ветераны авиации и планерного спорта. Среди них всеобщее внимание привлекал стройный, подтянутый, не по годам подвижный, как бы излучающий энергию человек с седой головой. Это был Константин Константинович Арцеулов - живая легенда и живая история нашей авиации и планеризма. В небе над горой спортсмены-планеристы Московского Центрального аэрогидродинамического института, основанного еще в 1918 году профессором Жуковским, демонстрировали на планерах парящие полеты и высший пилотаж. Они лихо крутили штопор, нисколечко не боясь этой некогда опасной фигуры. А я смотрел на Константина Константиновича Арцеулова, который не сводил глаз с планеров, и думал о том, что он не напрасно прожил свою жизнь.

"Вставай, проклятьем заклейменный!.."

В то время как Константин Константинович Арцеулов сражался со штопором, на Западе бушевала империалистическая война. Она ежедневно уносила тысячи и тысячи жизней ни в чем не повинных людей.

Владимир Ильич Ленин, находясь в эмиграции, призывал пролетариев всех стран объединяться и поворачивать оружие против своих угнетателей и поработителей.

По мере того, как затягивалась война, авиация играла в ней все возрастающую роль.

Сначала эта роль сводилась к разведывательным полетам и доставкам донесений. Самолеты не имели никакого вооружения. Встретившись в воздухе, противники грозили друг другу кулаками и разлетались в разные стороны, каждый на свое задание.

Потом летчики всех воюющих стран стали брать с собой в полет пистолеты и гранаты. Но это было слабое оружие против самолетов, несущихся друг другу навстречу со скоростью 300 километров в час.

В начале 1916 года для борьбы с самолетами создаются специальные авиационные части истребительной авиации, вооруженные пулеметами.

Появились такие истребительные авиагруппы и в русской армии под командованием Евграфа Николаевича Крутеня. Михаил Ефимов неоднократно вылетал на прикрытие от вражеских бомбардировщиков порта Констанца и важного моста через Дунай.

В журнале боевых действий отряда сохранились записи тех дней, дающие представление о трудной и опасной работе летчиков-истребителей: "28 сентября 1916 г. Приблизившись к Констанце, прапорщик Ефимов увидел пожар стоявших в порту вагонов-цистерн, зажженных бомбами, и заметил шесть неприятельских аэропланов. Пять из них бросали бомбы, один истребитель охранял. Прапорщик Ефимов вступил с ними в бой, другие старались окружить его. Отбив последний аппарат от Констанцы, Ефимов отправился на аэродром..."

"29 сентября 1916 г. Встретив "Альбатрос" противника, подходящий к Меджидие со стороны Констанцы, Ефимов преследовал его и, открыв огонь, выпустил 47 пуль, затем два раза перезаряжал. Сбить не удалось, так как много времени уходит на перезаряжение..."

Можно только представить, сколько проклятий посылали летчики по адресу царских генералов и англофранцузских союзников, снабжающих Россию самой отсталой авиационной техникой. Ведь для того, чтобы перезарядить стреляющий поверх крыла пулемет "льюис", летчику в ходе воздушного боя надо было проделать целый ряд операций: зажать ручку управления коленями, опустить пулемет, снять диск, вставить новый, поставить пулемет на место и продолжать бой, чтобы через несколько секунд все повторилось снова. В диске было всего 47 патронов, и их хватало лишь на несколько очередей.

Лейтенант Дыбовский изобрел к тому времени специальное приспособление синхронизатор, позволяющий стрелять из пулемета вперед в тот момент, когда лопасти винта отклоняются и пули пролетают, не задевая их. Однако его изобретение не было использовано. Зато у немцев, французов и англичан синхронизаторы действовали безотказно.

Не удивительно, что вскоре у французов и англичан с одной стороны и у немцев и австрийцев с другой появились специалисты воздушного боя, которых стали называть асами.

Так, выдающийся ас первой мировой войны, французский летчик Рене Фонк уничтожил в воздушных боях 127 немецких самолетов.

Много выдающихся асов было и среди русских летчиков, которые, воюя на устаревших "летающих гробах", наводили ужас на целые вражеские эскадрильи. Одним из таких русских асов был Евграф Крутень. Но в общем русская авиация несла большие потери. Среди авиаторов росло недовольство прогнившим царским строем, бессмысленной войной. Когда в 1917 году в России вспыхнула Великая Октябрьская социалистическая революция, многие авиационные отряды сразу же перешли на сторону большевиков. "Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов", - звучали по всей стране слова "Интернационала".

Одним из первых стал на сторону революции и Михаил Ефимов. Солдаты в Севастополе избирают его членом солдатского комитета гидроавиации Черноморского флота.

В августе 1919 года в Одессе белогвардейцы выследили Ефимова и расстреляли как большевика. Так погиб первый русский летчик.

Владимир Ильич Ленин писал в эти дни, что мало завоевать власть, ее надо удержать. Одним из первых декретов, подписанных вождем революции Владимиром Ильичом Лениным, был Декрет о мире. Но буржуазия и царские генералы поспешно собирают силы для борьбы с революцией, с большевиками. В России начинается гражданская война.

Ставшие на сторону революции авиаторы снова оказались в горниле боев. Но теперь это была справедливая война революционного народа за свою свободу и независимость, за свою рабоче-крестьянскую власть.

Революция выстояла и победила всех своих врагов, потому что во главе молодого Советского государства стояла партия большевиков, руководимая вождем пролетариата Владимиром Ильичом Лениным.

Наступила новая эра в авиации.

Основатель советской авиации

Владимир Ильич Ленин...

Для советских людей нет на земле более дорогого имени. Вся жизнь нашей страны и народа связана с именем Владимира Ильича.

Авиаторы нашей страны справедливо гордятся тем, что у колыбели советской авиации с самого ее начала стоял Владимир Ильич Ленин.

В 1909 году, когда появились первые аэропланы, Ленин находился в эмиграции во Франции. В этот год Анри Фарман совершил свой перелет из одного города в другой на расстояние 27 километров, а Луи Блерио буквально потряс мир смелым перелетом через Ла-Манш. Аэропланы только-только начинали подниматься в небо, а Ленин уже пристально следил за ними. Как только выпадало свободное время, Ильич ехал на аэродром Жювизи на окраине Парижа и пристально наблюдал за полетами первых летающих "этажерок". Он был в курсе всех авиационных событий и новинок. Он восхищался успехами первых русских авиаторов, учеников летных школ Фармана и Блерио, с интересом читал о "борьбе за высоту и дальность" в 1910 году, когда Латам поднялся на 510 метров, а Фарман пролетел 234 километра за 4 часа 17 минут.

Надежда Константиновна Крупская писала, вспоминая весну и лето 1911 года, период работы В.И. Ленина в партийной школе под Парижем в Лонжюмо: "... В свободное время ездили мы с ним по обыкновению на велосипедах, поднимались на гору и ехали километров за пятнадцать, там был аэродром. Заброшенный вглубь, он был гораздо менее посещаем, чем аэродром Жювизи. Мы были часто единственными зрителями, и Ильич мог вволю любоваться маневрами аэропланов".

Этот интерес Владимира Ильича к авиации был глубок и не случаен. Еще в 1914 году он назвал наше столетие "веком аэропланов", уже тогда предвидя за этим гениальным открытием человечества огромное будущее.

На посту Председателя Совнаркома, возглавив первое в мире Советское государство, Владимир Ильич Ленин подписал много документов, направляющих развитие авиации.

1 мая 1918 года Владимир Ильич, выбрав свободный часок, поехал на Ходынское поле - там был московский аэродром - и с интересом наблюдал за полетами. Страна в то время находилась в страшной разрухе, со всех сторон наседали враги. Потрепанные самолеты и изношенные моторы как бы дополняли и без того неприглядную картину доставшейся в наследство от царской России авиации. В этот же день 1 мая 1918 года над Красной площадью Москвы в воздушном параде принял участие всего один (да-да, один!) самолет. Это был старый "Ньюпор-XXI", который пилотировал летчик Иван Николаевич Виноградов. Ленин задумчиво проводил взглядом этот единственный самолет.

В мае того же 1918 года по указанию Ленина учреждается Главное управление Рабоче-Крестьянского Красного Воздушного Флота (Глав-воздухфлот), которое руководит военными воздушными силами страны.

А уже осенью 1918 года Ленин поддерживает инициативу Николая Егоровича Жуковского и его ученика Андрея Николаевича Туполева о создании Центрального аэрогидродинамического института - знаменитого впоследствии ЦАГИ, возглавившего в стране авиационную науку.

Благодаря этим неустанным заботам Владимира Ильича Ленина, уже в начале тридцатых годов наша страна по развитию авиации вышла на первое место в мире и с тех пор прочно удерживает его.

Нет, не пропали усилия Можайского, Циолковского, первых русских авиаторов - известных и безызвестных, - направленные на воплощение великой мечты человечества - летать, как птица.

Теперь вы знаете, какой нелегкий путь был от далекой мечты о небе к нынешним могучим крыльям.

Вам, будущим авиаторам и космонавтам, продолжать полет дальше.

Когда вам будет очень трудно, вспомните, что в самые тяжелые годы рождения нашей страны у колыбели советской авиации стоял Владимир Ильич Ленин. Он верил в ее будущее даже тогда, когда над Красной площадью летел всего один-единственный самолет... Пусть же эта вера ведет вас по новым маршрутам выше и дальше нас.

Послесловие

Вот и познакомились мы с тем, как люди научились летать. Мы увидели, как разум, упорство и знание человека помогли ему преодолеть самые невероятные препятствия на пути в небо.

Человек полетел!

Благодаря указаниям Владимира Ильича Ленина, авиация в Советской стране начинает двигаться вперед семимильными шагами.

Вскоре после гражданской войны в небо впервые в стране поднимаются цельнометаллические самолеты Андрея Николаевича Туполева. Самолеты Туполева летали так, что восхищали весь мир. Когда в 1925 году в воздух поднялся самолет Туполева АНТ-3, английский журнал "Эрплейн" писал: "Россия появилась теперь на сцене как держава, обладающая воздушным флотом, считаться с которым необходимо всем государствам цивилизованного Запада".

Этот двухместный самолет, названный "Пролетарием", в 1926 году совершил также перелет по странам Запада общей протяженностью более семи тысяч километров! Он садился в Кенигсберге, Берлине, Париже, Риме, Вене, Праге, Варшаве. Весь мир писал об этом невиданном перелете.

А три года спустя двухмоторный цельнометаллический самолет АНТ-4, под названием "Страна Советов", совершил беспримерный полет по маршруту Москва Хабаровск - Камчатка, и через Тихий океан в Америку, в Сан-Франциско и Нью-Йорк. Экипаж самолета состоял из четырех человек: летчиков С.А. Шестакова, Ф.E. Болотова, штурмана Б.В. Стерлигова и бортмеханика Д.В. Фуфаева. За 137 летных часов они покрыли расстояние в 21 242 километра! Это был настоящий триумф советской авиации.

Но с особенной силой проявила себя молодая наша авиация в челюскинскую эпопею. 13 февраля 1934 года пароход "Челюскин" был раздавлен льдами и затонул в Чукотском море. Сто четыре человека полярной экспедиции во главе с академиком Отто Юльевичем Шмидтом оказались на льдине. Многие недруги предрекали им верную гибель. Но советские летчики на отечественных самолетах полетели на помощь челюскинцам. Все до единого полярники, среди которых были женщины и дети, вели себя мужественно и верили, что страна не оставит их в беде. За спасательной операцией затаив дыхание следил весь мир. Летчики М. Водопьянов, И. Доронин, H. Каманин, С. Леваневский, А. Ляпидевский, В. Молоков и М. Слепнев спасли всех челюскинцев и первыми в стране стали Героями Советского Союза.

Легендарные перелеты Чкалова и Громова через Северный полюс, беспосадочные маршруты Валентины Гризодубовой, Марины Расковой и Полины Осипенко прославили советскую авиацию на весь мир. Но особенной славой покрыли себя советские летчики в годы Великой Отечественной войны. 2420 летчиков удостоены высокого звания Героя Советского Союза, 65 увенчаны Золотыми Звездами Героев дважды, а прославленные асы Александр Иванович Покрышкин и Иван Никитович Кожедуб стали первыми в стране, получившими звание трижды Героя Советского Союза.

И после Победы советская авиация занимает ведущее место. Впервые в мире в нашей стране реактивный самолет вышел на пассажирские трассы. Это был знаменитый Ту-104. От этого реактивного пассажирского лайнера пролег нелегкий путь к сверхзвуковому пассажирскому самолету Ту-144, который ныне вышел на дальние маршруты нашей страны.

Из авиации родилась и выросла совершенно новая отрасль науки и техники - космонавтика. Мы все гордимся тем, что именно в нашей стране был запущен первый в мире искусственный спутник Земли. И вообще в космонавтике просто невозможно коротко перечислить все, что было впервые именно у нас. Но дату 12 апреля 1961 года человечество запомнит навсегда. В этот день гражданин Страны Советов Юрий Алексеевич Гагарин впервые на космическом корабле "Восток" поднялся в космос.

И все-таки, поднимаясь в небо на крыльях своего планера, я не могу привыкнуть к чуду полета, и мне до сих пор как-то с трудом верится, что всего лишь лет восемьдесят тому назад люди не умели летать.

Слово к юным читателям

Прочтя эту книгу, вы, юные читатели, совершили увлекательное путешествие. Оно помогло вам узнать, как человек, испокон веков завидовавший птицам, научился летать, покорил воздушный океан.

Осуществление этой давнишней, заветной мечты потребовало долгих столетий, даже тысячелетий, за нее многие отчаянные смельчаки заплатили дорогой ценой. Не простыми путями шла мысль изобретателей, не сразу рождались технические решения, которые сегодня кажутся обычными, сами собой разумеющимися. О том, как люди постигали летные секреты, и рассказывает эта книга. Написал ее для вас Виктор Гончаренко - человек интересной судьбы, немало лет отдавший полетам на планерах. В ряде своих книг и газетных очерков Виктор Владимирович делился впечатлениями от увиденного и пережитого во время своих воздушных странствий. Но у этой книги иной характер. В ней он выступает не как автор воспоминаний, а как историк-популяризатор. Эпизоды, изложенные здесь, не рождены писательской фантазией - В.В. Гончаренко почерпнул их из исторических трудов, из многих книг, свел воедино, по-своему осмыслил, выделил то, что счел наиболее интересным.

Автор воссоздал волнующие картины того, как человек искал себе крылья, как эти поиски отразились в дошедших до нас мифах, преданиях, изображенных на древних предметах, обнаруженных археологами, подробно рассказал о создании первых воздушных шаров, впоследствии - дирижаблей, о том, как на рубеже XIX и XX столетий человек наконец-то стал летать на аппаратах тяжелее воздуха, опираясь, по выражению выдающегося русского ученого H.E. Жуковского, не на силу своих мускулов, а на силу своего разума. Исторические сведения, содержащиеся в книге, свидетельствуют: авиация коллективное детище изобретателей многих стран. При этом автор убедительно показывает, что многими своими успехами летное дело обязано большому вкладу, сделанному конструкторами и пилотами нашей Родины.

И может быть, многих из вас, читателей, книга В.В. Гончаренко увлечет ввысь.

Мне хочется рассказать вам об авторе. Имя Виктора Гончаренко широко известно в авиационных кругах: он был неоднократным чемпионом и рекордсменом страны по планерному спорту. Не мысля себя без любимого дела, Виктор Владимирович летал буквально до последней минуты своей жизни: летом 1977 года он трагически погиб, совершая полет в Крыму, над горой Клементьева... А ведь мы дружили... Дружили свыше четверти века. Гончаренко остался в моем сердце человеком щедрой души,. приветливым, отзывчивым, не поддающимся унынию, многосторонне развитым, всегда полным новых идей.

Полеты были не единственным его призванием в жизни: Виктора Владимировича ценили как певца, артиста Киевской филармонии. Он активно сотрудничал в газетах и журналах, выступал организатором целого ряда массовых мероприятий. Помнится, в Крыму отмечалось пятидесятилетие советского планеризма. Гончаренко добровольно взял на себя хлопоты по проведению праздника. Мы, участники, были восхищены его умением все предусмотреть до мелочей, его энергией, неутомимостью. Не забыть, как над горой Клементьева, с которой стартовали планеры, раздавался усиленный радиоаппаратурой голос остроумного комментатора, который стал душой летного праздника. Этим комментатором был, конечно, наш Гончаренко. Вел он репортаж и на празднике, которым открылся VIII Всемирный чемпионат по авиации 1976 года и на котором присутствовали тысячи киевлян.

Планеризму Виктор Владимирович посвятил не одну из своих книг. В них он рассказал о секретах мастерства самых выдающихся "асов безмоторных полетов". Они сослужили доброе дело, их уроки усвоили многие молодые спортсмены. А книги Виктора Гончаренко для детей, вышедшие на украинском языке "Здравствуйте, аисты" и "Рассказы, привезенные с неба" - с увлечением читают и дети, и взрослые.

Эта работа Гончаренко - книга "Как люди научились летать" - еще одно интересное проявление гармоничной натуры неистощимого энтузиаста. Мне думается, она придется по душе юным читателям, многих из них увлечет мечтой достойно продолжать дело первых покорителей воздушного океана и космического пространства.

А. Грацианский,

инженер летчик-испытатель, Герой Советского Союза.