"Завещание таежного охотника" - читать интересную книгу автора (Лускач Рудольф Рудольфович)

Глава 2 ТЕНИ ДРЕМУЧИХ ЛЕСОВ

Шёл тысяча восемьсот девяносто шестой год.

Жил в тайге неустрашимый охотник на соболей и медведей Родион Родионович Орлов.

Жил он один, но нелюдимостью не отличался и компании не избегал, хотя попадал в неё редко: только когда приезжал на ближайшую факторию продавать пушнину и пополнять запасы. Такие поездки продолжались недели, так как до самого близкого населённого пункта было сотни вёрст. Повсюду Орлов — желанный гость, благодаря своему чистосердечию он приобретал больше друзей, чем завистников. Его упрекали только в одном, особенно родные тётки и бабы-свахи. Напрасны были все уговоры: Орлов утверждал, что жениться ещё успеет.

— Смотри не прозевай, парень, — поговаривала тётка Агафья.

Как-нибудь без вашей помощи обойдусь, на охотника, на настоящего охотника, и зверь бежит, — возражал Орлов.

— Тьфу ты, подумать только, бабу со зверем сравнил. Погляди-ка на него! Не думаешь ли, что сама прискачет и будет тебя охаживать? Берегись, чтобы наоборот не вышло!

— Не пугайте меня, тётушка, а то и впрямь я начну девушек бояться…

И Родион оставался холостяком.

* * *

В тот год весна наступила рано. В апреле на пригретых солнцем местах уже пробивалась молодая травка. Почки деревьев наполняли воздух пряным ароматом, который смешивался с запахом преющих на земле осенних листьев.

Родион так залюбовался красотой весеннего вечера, что прозевал первых вальдшнепов, появившихся над лесом. Впрочем, он не сожалел об этом. Не хотелось нарушать тишины громом выстрела. Но вот показалась ещё стая, птицы летели низко, и Орлов не выдержал. По тайге разнеслось эхо выстрела. Птица перекувырнулась и упала на землю.

Спустилась ночь. Стало прохладно. Охотник быстро набрал ветвей, и вскоре, освещая белые стволы берёз, весело запылал костёр. В небольшом котелке закипел чай, а ломоть чёрствого хлеба и кусок копчёной медвежатины составили ужин.

…В чаще раздалось блеяние косули, где-то на сопке ей ответила вторая. Откуда-то издалека доносились заунывные крики сов. Подложив в огонь дров, охотник улёгся на своём полушубке.

Вдруг ночную тишину прервал протяжный крик совы. Он прозвучал так чётко и громко, будто сова сидела где-то совсем близко. Охотник некоторое время напряжённо прислушивался, когда крик повторился, схватил ружьё и, пригнувшись, быстро отошёл от костра.

Он почувствовал опасность. Опять раздался крик, и только чуткий слух охотника мог различить, что издавал его человек. В ночной тайге это не предвещает ничего хорошего: так перекликаются люди, для которых ночь удобнее дня.

Орлов спрятался за вывороченное дерево и стал ждать, что будет дальше. Вскоре в лесу затрещали ветви и послышались шаги по сухим листьям. На опушку вышел человек. Он с минуту осматривался, затем пересёк полянку и остановился около костра. Освещённый красным пламенем огня, пришелец казался великаном. Оглядевшись во все стороны, скинул со спины большую сумку и крикнул:

— Эй, человек, где ты? Вылазь, не съем!

Орлов колебался, но в конце концов всё-таки вышел из-за укрытия.

— Эх! Охотник!.. К тому же из Сугурской долины, а людей боишься… Знаю тебя, парень. Не раз наблюдал, как ходишь тайгой. Охотишься на соболя? А меня, однако, ты никогда не замечал, правда? Да кто бы заметил такого карлика, как я!

Орлов невольно засмеялся, потому что «карлик» был на две головы выше его и по крайней мере вдвое крепче.

— Не удивляйся, — насмешливо продолжал гигант. — Я знаю прекрасное средство, как оставаться незамеченным.

Затем с непринуждённой простотой, снисходительным жестом, будто костёр был его, пригласил Орлова сесть.

Вблизи снова раздался крик совы.

Неизвестный, приложив руки ко рту, закричал точно так же. Теперь лицо его приняло серьёзное выражение. Насупив брови, он громко вздохнул и полушёпотом сказал:

— Сюда придёт несколько моих друзей. Правильно поступишь, если тоже станешь их другом. Им нужно некоторое время где-нибудь переждать… А ты как раз кстати подвернулся: я бы хотел, чтобы они поселились у тебя. Об этом не пожалеешь.

Орлов некоторое время колебался, но в конце концов всё же присел у огня.

— Я фельдшер Николай Никитич Бобров. Веду нескольких людей. Длинная дорога их изнурила, они нуждаются в отдыхе. До ближайшего селения им не дойти.

Орлов смотрел на него с недоверием, и ему было совершенно непонятно, почему фельдшер тащится с больными пешком по тайге, в то время как мог получить лошадей и подводу.

— Не дойти им, — продолжал утверждать фельдшер, — а, кроме того, по некоторым соображениям… лучше, чтобы они обошли селение…

Орлов тихонько присвистнул.

— Беглые? — спросил он.

— Да… с каторги, — коротко ответил Бобров.

Наступила тишина, нарушаемая лишь треском ветвей костра.

— Политические? — допытывался охотник.

— Да.

— Я спрашиваю не из любопытства. Если мне их приютить, хочу знать, в чём дело. Кому охота сталкиваться с жандармами, сам понимаешь…

— Напрасно опасаешься. Слушай, мы сибиряки, и нечего друг от друга скрывать. Я бы никогда не стал помогать уголовникам… Но эти… по закону считаются особыми преступниками, и гнить бы им на каторге пять лет. А за что? За то, что состояли членами организации, которая хочет уничтожить власть богачей. Понял, достаточно тебе этого?

— Не сказал бы, что много, однако всё понял. Только почему я должен заботиться о них?

Прежде чем Бобров успел ответить, в чаще что-то зашумело, а затем раздались тихие шаги. На поляну вышли три человека. Они шли медленно, едва передвигая широко расставленные ноги, при ходьбе опирались на палки. С первого взгляда было понятно, что они истощены и едва стоят на ногах.

— Вот они, охотник, перед тобой. А теперь скажи: приютишь их?

Орлов молчал, присматриваясь к этим измученным людям, когда они усаживались у огня.

Один из них, пытаясь улыбнуться, оправдывался:

— Ноги отказываются служить. Распухли, понимаешь, как колоды…

Он поднял штанину, ноги и впрямь отекли, приобрели тёмно-красный цвет и были покрыты коричневыми язвами.

— Скорбут[1]. В самой тяжёлой форме, — пояснил фельдшер. — Вот они, парень, последствия каторги. Изнурительная работа в рудниках, ели впроголодь. Кровеносные сосуды теряют эластичность, не выдерживают кровяного давления и лопаются. Потом происходят подкожные кровоизлияния, образуются кровоподтёки и отёчность… Вот до чего доводят людей!

Больше всего в жизни Орлов любил свободу и, пожалуй, именно поэтому поселился в тайге, куда редко заглядывали чиновники и уж совсем не было ни полиции, ни жандармерии…

Он уже не колебался, не требовал дополнительных объяснений. И когда один из «беглецов» спросил фельдшера, когда и где они, наконец, отдохнут, ответил за него:

— У меня, в моей избе. Передохните тут у огня, а я приеду за вами на телеге.

Бобров встал, молча пожал охотнику руку.

— Я так и знал, что ты нас не покинешь в беде. У тебя, парень, настоящее сердце!

В избе Орлова измученные путники нашли всё необходимое, а главное — покой и заботу. На следующий день Родион отвёз Боброва в село, которое было недалеко от уездного центра: длительное отсутствие фельдшера могло вызвать нежелательное любопытство. Они попрощались ещё в лесу. Осторожность была не излишней.

Побег, политических ссыльных удалось осуществить благодаря деятельной помощи фельдшера, далёкого родственника одного из осуждённых. А Боброву помог в этом знакомый врач, обслуживающий арестантские рудники. Он поместил трёх больных цингой каторжников в лазарет. Здесь с них сняли кандалы, хотя в лазарете соблюдалась строгая дисциплина, всё же режим был несколько мягче: не из человеколюбия, а потому что сюда обычно попадали заключённые, которым недолго оставалось жить. Мало кому из них удавалось покинуть мрачный барак иначе, как ногами вперёд.

Побег был хорошо организован. Один из охранников лазарета был подкуплен и принёс заключённым подпилки и ключи от двух ворот. Он задержал ночную смену часовых и тем самым облегчил незаметное бегство. На берегу реки в лодке их уже ожидал Бобров со знакомым охотником эвенком, прекрасным гребцом, хорошо знавшим реку.

Политические намеревались по реке пробраться на юг, к железной дороге. Поскольку грести против течения очень трудно, колоссальная сила Боброва оказалась весьма кстати. Он неутомимо работал вёслами, восхищая эвенка.

Вскоре им пришлось бросить лодку и продолжать путь пешком.

Для больных это было сплошное мучение. Они переоценили свои силы, которые в первый день бегства столь обманчиво и быстро возвратились к ним, но почти так же быстро иссякли. Последний день измученные люди едва передвигали ноги, и Бобров решил разыскать избу Орлова, так как знал, что живёт он один в глухом таёжном уголке.

Орлов заботился о «беглецах», добывал для них пищу и первые дни даже сам готовил её.

Тайга щедро снабжает каждого, кто хорошо знает её потайные «места», а Орлов знал их прекрасно. На охоту он брал трёх шустрых лаек, и в амбаре у него всегда было много всевозможной дичи: глухарей, тетеревов, рябчиков, диких уток и гусей. С фактории он привёз пополнение запаса и таким образом полностью обеспечил больных пищей.

Запущенная болезнь очень медленно поддавалась лечению. Действительные причины этой болезни тогда были неизвестны, но жители тайги предупреждали её появление употреблением различных растений — черемши, настоя хвои, а также тюленьего жира. Фельдшер Бобров посоветовал «беглецам» мыть отёкшие ноги в тёплой воде, настоенной на хвое.

Орлов привёз с фактории большие бочки, и «водолечебница» была в тот же день торжественно открыта. Необычную картину представляли три человека, целыми часами сидевшие в бочках!

Благодаря заботливому уходу Орлова больные поправлялись и спустя два месяца стали подумывать о дальнейшем путешествии. Их пребывание в одинокой избушке никем не было замечено, и они даже совершали небольшие прогулки по тайге, охотились на рябчиков или удили рыбу.

Время от времени приезжал фельдшер, привозил лекарства и осматривал больных. Он предпринимал попытки снабдить политических ссыльных документами для выезда за границу.

Наиболее страстным охотником из всей тройки был Иван Фомич Феклистов, бывший школьный инспектор, большой любитель природы и прекрасный геолог. Во время своих прогулок он изучал минералы и остукивал скалы самодельным геологическим молотком.

Однажды Феклистов вернулся с прогулки в радостном возбуждении: в пересохшем русле ручья обнаружен золотоносный песок! На следующий день все обитатели избушки отправились к россыпи и приступили к промывке драгоценного металла. Однако их добыча была невелика — через несколько дней золотоносный песок иссяк.

Орлов утверждал, что подобных россыпей в тайге немало. Ещё несколько лет назад здесь искал счастья один старатель, но его добыча была так мала, что от дальнейших попыток он отказался. Узнав об этом, Феклистов полностью посвятил себя поискам россыпей золота. «Беглецы» отложили отъезд, так как для жизни на далёкой чужбине золото могло оказать существенную помощь.

День за днём трое друзей бродили по тайге, карабкались по скалам, взбирались на сопки и пробирались сквозь чащу. Утомительные поиски изматывали выздоравливающих, один за другим они отказывались от дальнейших вылазок. Только Феклистов, неутомимый, всегда в хорошем настроении, продолжал поиски золотоносного песка.

Как-то вечером он вернулся и сообщил:

— Нашёл одно местечко, где кое-что может быть. Я его ещё осмотрю получше…

Все вызвались ему помочь, хотя сами уже потеряли надежду и терпение. Место, о котором говорил Феклистов, было участком леса площадью свыше двух квадратных километров. Несколько причудливых скал придавали ему особую дикую красоту. Небольшая речушка пробивалась сквозь каменные преграды, подмывала их и обрушивала.

Все с охотой принялись за работу. Копали, промывали песок. Результатом целого дня изнурительного труда оказалось несколько крупинок золота…

В воскресенье приехал фельдшер Бобров с радостным известием, что через неделю во Владивостоке для них будут приготовлены заграничные паспорта и письма в Канаду.

Это положило конец «золотой лихорадке».

Однако Феклистов даже в последние дни перед отъездом продолжал поиски золотых россыпей. Возвращаясь с очередной экскурсии, он услышал у подножия крутого откоса стоны и, когда подошёл, увидел человека, лежащего с искривлённым от боли лицом, который ощупывал свою ногу. Это был эвенкийский охотник. Он оступился на узкой тропинке, потерял равновесие, скатился с откоса и повредил себе ногу.

— Я Хатангин, — объяснял он Феклистову, — из рода Белтыр. Наш чум стоит по пути на Алтыш-Мар, отсюда девять вёрст. Ой, нога, нога…

Феклистов сделал временную перевязку и помог охотнику дойти до стойбища эвенков.

Там сердечно встретили русского друга, пригласили в чум шамана Шолеута. Шаман одновременно был костоправом и лечил все недуги своих соплеменников.

Осмотрев пострадавшего, он воспользовался приходом нежданного гостя, чтобы продемонстрировать ему весь процесс заклинания злого духа, явившегося, по его мнению, причиной несчастья Хатангина.

Шаман открыл две небольшие деревянные клетки, в которых держал по дюжине жаб. Он говорил, будто они прислужники «низких» шайтанов тайги. Под аккомпанемент бубна он переворачивал их одну за другой на спину и укладывал на циновку.

Жабы оставались неподвижными. Шолеут, непрестанно что-то бормоча, развёл на небольшой каменной подставке огонь и бросил в него смолу и какие-то ароматные зелья. Затем нагнулся к неподвижно лежавшим жабам, тихо произнося непонятные слова. Минуту он словно бы прислушивался и размышлял, затем, указав на оцепеневшие существа, объяснил:

— Эти «дети» самых низких шайтанов тайги заснули по моему повелению. Сквозь сон они мне сообщили, что шайтаны расставляют сети на русского человека. Ты ходишь и смотришь вокруг воды. Ищешь семена, посеянные шайтаном для алчных людей. Природа и её господин — человек — находятся в вечной борьбе. Задумайся над каждым своим шагом!..

Шаман дотронулся до жаб, те очнулись. На этом всё колдовство было закончено, и гостю предложили чай. В кипевшую в небольшом котелке воду бросили плитку прессованного китайского чая и большой кусок масла. Напиток подали в деревянных чашках.

Шолеут погрузился в молчание, а Феклистов задумался…

Трюк с усыплением жаб не произвёл на него никакого впечатления. Он знал этот фокус. Если быстро перевернуть жабу, а затем нажать на определённые нервные центры, возникает так называемое каталептическое состояние.

Когда-то Феклистов сам усыплял таким образом голубей и кроликов, только, конечно, без бубна и заклинаний.

Однако о том, что шаман знал о его частых прогулках вдоль реки, стоило задуматься.

Затем он простился с Хатангином и шаманом и пустился в дорогу.

Эвенки показали Феклистову узкую звериную тропу, которая, по их словам, вела кратчайшим путём к реке, а та уже приведёт к избе Орлова. Весело насвистывая, Феклистов шагал по узкой тропинке. По неосторожности он неожиданно споткнулся и упал в какую-то яму, образовавшуюся от вывороченной ветром старой пихты. Природную ловушку скрывала буйно разросшаяся трава. Получив несколько ссадин и весь измазавшись, Феклистов с трудом выбрался из ямы и решил свернуть с тропинки. Ориентируясь по небольшому карманному компасу, он пошёл напрямик через тайгу.

По своему характеру Феклистов был мягким человеком, но решительным и даже иногда упрямым. Здравый рассудок подсказывал ему, что нужно вернуться на тропинку, а упорство толкало вперёд. Идти становилось всё труднее, местами приходилось пробираться сквозь густые кусты и подлесок, и только после часа усилий он всё же пришёл к выводу, что, покинув тропу, совершил ошибку.

Время от времени спугивал то глухаря, то рябчика, несколько раз до него доносился шум убегавших животных. Места, по которым пробирался Феклистов, отличались живописностью. Белые берёзы стояли рядом со светло-зелёными лиственицами, из высокой травы и кустарников поднимались каменные глыбы, а среди них прокладывал себе дорогу ручеёк.

Феклистов присел отдохнуть у ручейка, а затем пошёл по течению. Но едва он сделал несколько шагов, как услышал злобное ворчание и увидел перед собой огромного зверя.

Это была медведица, лежавшая здесь с медвежонком. Феклистов хотел быстро перепрыгнуть через ручей. Но стоило ему сделать шаг, как медведица зарычала и поднялась на задние лапы.

Времени на размышление не было. Он бросился к ветвистой берёзе и взобрался на неё. Медвежонок выскочил из логовища, но мать лапой сгребла его, и тот скатился под её мохнатое брюхо.

Заботливая мамаша приготовила здесь на ночь логово, а теперь не чувствовала себя в безопасности. Минуту медведица принюхивалась, затем взглянула на пришельца и побрела к ручью. На ходу она рычала и тихонько подгоняла малыша, чтобы тот не отставал от неё. У ручья она остановилась, вновь посмотрела на человека, затем, подтолкнув медвежонка, быстро ушла в лес.

Из осторожности Феклистов переждал некоторое время, потом спустился с дерева и пошёл осматривать логовище медведицы. Трава и дёрн были вырваны когтями сильных лап, образовалась яма. Геолог заметил, как в углу, озарённое лучами заходящего солнца, что-то поблёскивало.

Он сделал несколько шагов и, не веря собственным глазам, стал на колени. Перед ним лежали самородки золота.

В первый момент им овладело возбуждение. Он разгребал глину, пропуская между пальцами золотые самородки и обыкновенные камешки, и дышал при этом так, будто выполнял неимоверно тяжёлую работу.

Здесь оказалось такое множество золота, что его невозможно было забрать. С собой была только небольшая кожаная сумка, которую он носил на ремешке, и кисет с табаком. Он насыпал их золотом. Срубив топориком, который обычно носил за поясом, несколько тощих ёлочек, Феклистов завалил ими логовище. Однако ему показалось, что от этого место стало приметным, тогда он принёс из лесу сухой хвои и листьев, потом с трудом прикатил к найденному кладу несколько тяжёлых камней. Только теперь он мог быть спокоен, что сделал всё необходимое, скрывая следы своей находки.

Окружающие деревья он обозначил зарубками и после этого отправился домой.

Вечерело. Сам того не замечая, Феклистов приближался к обрыву. Неожиданно он полетел вниз.

От мучительной боли перед глазами у него поплыли золотисто-зелёные круги; затем он погрузился во тьму и забвение.

Настала чёрная, беспроглядная ночь.

За ужином не хватало четвёртого едока. Сидящие за столом терялись в догадках, шутили, вероятно, геолог нашёл огромное сокровище и теперь всю ночь будет его сторожить. Однако Феклистов не приходил, и они начали беспокоиться.

Орлов напомнил, что для неискушённого ночь в тайге полна опасностей и что шутить с этим нельзя, может быть, Феклистов попал в беду…

* * *

Тёмной ночью две лайки из эвенкийского стойбища — Комбо и Кежма — рыскали по тайге.

Лето для лаек — самое лучшее время отдыха, так как вылазки охотников за лесной пернатой дичью не утомительны, а лишь ещё сильнее разжигают у собак охотничьи страсти.

Ночная жизнь в тайге очень оживлённа. Из нор и логовищ вылезают барсуки, лисы и хорьки. В гуще леса бродит величественный лось.

Почуяв запах, лайки побежали медленнее. Комбо задрал морду и едва слышно заворчал, так как Кежма продолжала бежать вперёд. Получив предостережение, она обернулась и теперь сама почуяла вечного врага всех собак — медведя. Собаки нырнули в чащу, беззвучно пробираясь по ней. Чувство страха им было неведомо. Охота была их потребностью.

…Ночью медведь не так опасен для собак, как среди белого дня. Более шустрый Комбо подбирался слева, в то время как Кежма оставалась сзади и продвигалась по медвежьему следу.

* * *

…Феклистов постепенно приходил в сознание. Ему казалось, будто он слышит тихий звон и шум ветра. Затем он задрожал от холода и почувствовал тупую боль в затылке. Хотел ощупать голову, но не смог пошевелить рукой. Временами звон пропадал, словно его уносил ветер, шумевший в ушах.

Геолог лежал лицом к земле. С огромным усилием он перевернулся навзничь, чтобы тяжесть тела не сжимала грудной клетки.

Вдруг к его лицу прикоснулось что-то тёплое и влажное. В первый момент он не видел ничего — его глаза были залеплены кровью и грязью. Прикосновения сопровождались хриплым ворчанием, и Феклистова охватил невольный страх. Но скоро он понял, что это собака лизала его, и обрадовался: значит, недалеко люди. Феклистов ощущал сильную боль во всём теле, с трудом поднял руку и вытер лицо.

Комбо заскулил, затем побежал и исчез в темноте. Кежма не отходила от Феклистова, втягивала в себя воздух, пересаживалась с места на место и виляла хвостом.

В стойбище охотников Комбо поднял настоящую тревогу. Влетел в юрту своего хозяина Хатангина, скакал, скулил, пока не разбудил всю семью. Сонный охотник прикрикнул на собаку, но, окончательно пробудившись, понял, что она принесла какое-то известие.

С ушибленной ногой Хатангин не мог отправиться вместе с собакой и потому послал за своим братом Орджаном.

— Ну, ну, посмотрим, что они нашли, — бросил, уходя, Орджан.

— Увидишь, — сказал Хатангин, провожая брата взглядом.

Через некоторое время вернулся Орджан и, едва переводя дыхание, сообщил:

— Однако несчастье. Русский лежит около Чёрной берёзы. Иду запрячь оленя и разбудить кого-нибудь, чтобы мне помогли. Комбо и Кежма остались там.

Вскоре был запряжён сильный олень. Он тащил за собой две длинные, сплетённые между собой жерди. Это примитивное транспортное средство, называемое волокушей, удобно тем, что оно проедет всюду и на самой плохой дороге не поломается.

С Орджаном пошёл ещё один охотник. Собаки встретили их радостным лаем. Раненого уложили на волокушу и привязали широкими и мягкими постромками.

Ехали медленно. В стойбище раненым занялся шаман.

— Одному великому Торыну, богу тайги, известно, будет ли завтра ещё биться сердце русского, — важно произнёс он.

Орджан, убеждённый, что Феклистова может вылечить только Торын, начал упрашивать шамана:

— Могли бы помочь жертвы, надо задобрить Торына.

Шаман ответил, глядя в сторону:

— Русский выручил твоего брата, Торын выручит русского. Если хочешь расположить к себе великого, принеси жертвенный дар.

Орджан ушёл и вернулся с двумя соболиными шкурками. Одну из них шаман положил в своём чуме, а вторую церемонно разрывал и бросал её частички на небольшой каменный алтарь, где горел огонь.

Тем временем Хатангин, поддерживаемый своей сестрой, молодой Майиул, приковылял к шаману и почтительно смотрел, как на жертвенном алтаре огонь пожирает драгоценный мех. Запах горелой кожи и шерсти смешивался с ароматом кипящей смолы, дым стелился по чуму и поднимался клубами, пока его не уносил лёгкий ветерок.

Феклистов неподвижно лежал на ложе, застеленном оленьими шкурами, и тяжело дышал. Хатангин сидел, сочувственно покачивал головой и шептал, как бы увещевая раненого.

— Русский не должен был ходить по тайге без оружия, не должен был ходить один, где никогда не бывал, В тайге не поможет учёная голова…

Майиул ожидала, пока шаман не дал ей знак, и затем вошла в чум. Здесь она уселась около больного, чтобы присматривать за ним. Брат медленно встал, девушка помогла ему дойти до выхода и вернулась к Феклистову.

Хотя это и противоречило обычаям племени, чтобы незамужняя девушка ухаживала за посторонним мужчиной, но Хатангин настоял на своём, доказывая, что Феклистов отнёсся к нему, как к родному брату.

Майиул смотрела за раненым. Русский показался ей таким несчастным, что она не выдержала и погладила его по лицу.

Феклистов открыл глаза и, увидев перед собой девушку, что-то прошептал. Он говорил так тихо, что она ничего не могла понять.

Девушка склонилась к нему, и её чёрные волосы коснулись его лица. Нежным голосом она спросила, чего он желает.

— …воды… пить!.. — и он показал рукой на рот.

Майиул улыбнулась, кивнула головой и вышла, чтобы принести утоляющий жажду напиток: холодный чай с клюквенным соком.

Рано утром Орлов и его двое жильцов отправились разыскивать Феклистова.

Две шустрые лайки прыгали около них. Время от времени они исчезали среди деревьев и вновь возвращались к хозяину. Охотник решил начать розыски в золотоносной долине, около безымянной речки, где геолог производил свои изыскания.

Родион был опытным следопытом и обращал внимание на каждую мелочь, не пропускал ни малейшего следа и скоро обнаружил место, где Иван Фомич перешёл через речку. Он догадался, что Феклистов, будучи геологом, вероятно, исследовал притоки реки, надеясь, хотя бы даже в сухих руслах, найти золотые россыпи.

Дошли до небольшого ручья, извивавшегося по узкой лощине.

Орлов пошёл в том направлении, откуда слышался лай.

По скользкому откосу все осторожно спустились в лощину, где на мягкой почве Орлов, наконец, нашёл следы людей, собак, оленя и волокуши.

— О, смотрите, тут всё как на ладони. Два человека, олень, собаки, здесь лежал человек. Вот борозды в мягкой почве — это следы волокуши. Так, тут на неё что-то погрузили, борозды стали поглубже. Я думаю, что мы на верном пути. Давайте пойдём по этому следу!.. — говорил Орлов.

— Вы думаете, эти борозды приведут нас к цели?

— Будем надеяться.

Когда путники добрались до стойбища эвенков, их встретили охотники. Среди них был Орджан.

— Где наш человек? — нетерпеливо спросил Орлов.

— Он лежит в чуме у шамана, — сказал Орджан.

Шаман склонился над постелью больного и что-то бормотал. Майиул стояла на корточках перед табуреткой и процеживала в небольшую деревянную посудину оленье молоко — единственную пищу, которую шаман разрешил давать раненому.

Орлова и его спутников, появившихся у входа в чум, Шолеут знаком руки пригласил войти внутрь, а сам продолжал свой обряд.

— Что это шаман делает? — спросил Орджана один из пришедших.

— Разговаривает с Торыном. Не мешайте ему.

Хатангин объяснил, что Торын — это бог тайги.

Спустя минуту Феклистов пошевелился и, увидев своих друзей, попытался улыбнуться. Все столпились вокруг него и расспрашивали, как он себя чувствует и чем они могут ему помочь. Посоветовавшись между собой, они решили поскорее связаться с фельдшером Бобровым и попросить его приехать в стойбище.

Тем временем Майиул снова села у изголовья больного, держа в руках посудину с молоком.

— Видно, девушка, не хочешь его будить? — спросил Орлов.

Девушка взглянула на спросившего большими миндалевидными глазами.

— Такая сестра, ей-богу, дороже золота, — сказал с улыбкой Орлов. — Хотя в этом мы можем быть спокойны за нашего больного. Скоро приедет фельдшер. Не вешайте головы, друзья. Насколько я заметил, у Иванушки здоровье железное. Излечился же он прошлый раз раньше вас всех. И здесь, будем надеяться, тоже поправится.

Потом Родион и его спутники простились с охотниками и шаманом, попросили получше заботиться о Феклистове и отправились в обратный путь.

Вечером Родион Родионович поехал в уездный центр и сообщил фельдшеру о случившемся с Феклистовым несчастье. Бобров был очень взволнован серьёзным оборотом дела, так как дорожные документы для всех троих были уже приготовлены — надо было торопиться с отъездом.

— Вот не было печали! — горячился он. — Надо же, чтобы именно теперь это приключилось! Как же нам быть, а?

— Ничего с ним не поделаешь. Дай бог, чтобы выжил, — промолвил охотник.

— Он на редкость вынослив, почти шутя справился со скорбутом, выкарабкается и из этой переделки. Знаете, эти геологи живучи!..

— Николай Никитич, не надейся на его выносливость, лучше сам помоги, ведь ты же медик. По старой поговорке: на бога надейся, а сам не плошай, — настаивал Орлов.

— Мы, лекарское сословие, не любим поднимать панику. Там, где уже всё безнадёжно, поможет редкий корень…

— Не думаешь ли ты о корне жизни? — перебил фельдшера охотник.

— Да. Многим помог женьшень. Надо бы и нам попробовать?

Фельдшер достал деревянную шкатулку и поставил её на стол. Когда её открыли, охотник увидел корень женьшень. Он лежал в глине, в которой рос многие годы, пока не достиг среднего размера. Был желтоватого цвета, а самым примечательным в нём было то, что он напоминал человеческую фигуру. От небольшого туловища отходили корешки, похожие на руки и ноги человека, а на короткой шейке сидела «голова».

— Вот это корень жизни, — говорил фельдшер.

Бобров немало знал о женьшене.

— Иногда говорят, — рассказывал он, — корень помогает человеку, даже просто если его носить на теле. Это, конечно, небылица. Однако порошок или кашица из корня действительно часто помогает. Этим корешком я спас не одну жизнь.

* * *

Женьшень — китайское название редкого, исчезающего с земли растения из семейства аралиевых. У него есть и другие имена. В Маньчжурии, например, его называли панцуй, а нанайцы именуют его орхода.

Он растёт одиноко на умеренно влажных почвах, в тени кедров и некоторых других деревьев. Стебель растения до 50 сантиметров высоты. На стебле в зависимости от возраста до пяти листков, похожих на человеческую руку. Цветы появляются поздней весной и малозаметны. Они светло-зелёные, как и всё растение. Плоды, небольшие розовые или светло-красные ягоды, созревают уже перед самыми холодами. Но самым ценным является корень, благодаря которому оно и получило своё название: женьшень, или корень-человек, корень жизни. Женьшень весьма чуток к влияниям среды. Он растёт очень медленно. Только в возрасте 10—15 лет им можно пользоваться для лечебных целей. К этому времени вес корня достигает 50—70 граммов, реже попадается корень весом в 100—150 граммов, а корень в 200— 250 граммов уже диковинка. Женьшень очень дорог и ценится в зависимости от размеров. Поисками корня занимались главным образом китайцы, корейцы и некоторые сибирские народности. С ним было связано много суеверий и обрядов, а места, где находили корень, сохранялись в тайне.

Врачи и фармацевты восточных народов изготовляли из целебного корня порошки, настойки и мази, которые применяли против физической слабости и полового бессилия. Спрос на женьшень всё увеличивался, его цена непрерывно росла, а добывали его так интенсивно, что попадаться он стал всё реже и реже.


Только к вечеру Орлов с фельдшером приехали в стойбище эвенков.

Два светильника освещали чум шамана, и в их мерцающем свете Феклистов казался восковой фигурой. Бобров чувствовал себя подавленным.

— Спит, — нарушила тишину Майиул. — Спит целый день, а проснётся, только пить просит.

— Понимаю, голубушка. Это его счастье, что ты присматриваешь за ним.

Орлов подтвердил слова фельдшера, чувствуя горячую симпатию к девушке, которая самоотверженно ухаживала за раненым.

Феклистов очнулся и, узнав своего друга, провёл языком по запёкшимся губам, прошептал:

— Плохо мне, Никитич…

— Да, трудновато. Так… А теперь стисни зубы, я осмотрю тебя и перевяжу раны.

Иван Фомич не был слабохарактерным человеком, но эту процедуру переносил тяжело, скрипел от боли зубами и временами не мог сдержать крика. Майиул гладила его волосы и успокаивала как могла, фельдшер зашил глубокие раны, а небольшие только перевязал. Когда он кончил, Феклистов был близок к обмороку.

— Ничего, герой, скоро поправишься, — успокаивал Бобров больного. О перевозке раненого нечего было и думать. Его состояние вызывало у фельдшера серьёзные опасения. Бобров остался около него до следующего дня.

Из корня женьшень он приготовил порошок, который больной должен был принимать два раза в день.

Шаман не мог не воспользоваться случаем и добавил также своё заклинание, а фельдшер поблагодарил его за то, что он побеспокоился о больном в первые, самые тяжёлые минуты. Для Майиул у него тоже нашлись слова похвалы.

— Что будет с ним? — с тревогой спрашивали Боброва друзья Феклистова.

— Не могу пока сказать. Я думаю, это решится сегодня ночью. Останьтесь здесь, около него.

Затем молча пожал всем руки и уехал.

Ночь прошла для раненого благополучно. Он победил болезнь. Теперь его выздоровление стало вопросом заботливого лечения и времени.

Такой поворот к лучшему вызвал у его друзей чистосердечную радость. Однако она была омрачена тем, что Иван Фомич не сможет выехать за границу. А до отъезда оставалось всего два дня. Товарищи сидели у его постели и утешали, что не прощаются с ним и спустя месяц-другой он приедет вслед за ними. Бобров и его товарищи о нём позаботятся.

— Приеду, — подтверждал Феклистов. — Ждите меня. Забирайте с собой золото и…

Они протестовали, но Феклистов был непреклонен и уверял, что в земле осталось значительно большее богатство, чем он захватил с собой.

В конце концов они согласились и договорились, что Бобров поможет им превратить золото в деньги, которые обеспечат им первое время существования на чужбине.

Потом распрощались, как прощаются мужчины, коротко и словами, в которых звучала твёрдая надежда на будущее.

Феклистов остался в чуме один. Майиул пошла проводить друзей. Она вернулась такой радостной, что невольно вызвала его удивление.

— Твои люди меня просили, чтобы я ухаживала за тобой и там, куда тебя перевезут, ведь там нет женских рук, а у меня их сразу две… Наши называют то место Певучей долиной. Там тебе будет весело.

— А, к Орлову. И ты согласна?..

Майиул молча кивнула и покраснела.

«Вот тебе женщина, которая не умеет притворяться», — подумал Феклистов и засмеялся. Однако вслед за этим его лицо болезненно искривилось и он застонал. Майиул погрозила пальцем и напомнила, что сказал фельдшер: полное спокойствие — самое главное!

— Говоришь, спокойствие, — вздохнул больной, — а знаешь, что это значит остаться здесь, в то время как друзья уезжают… Кто знает, увидимся ли мы ещё.

— Останешься здесь не один. Ты говоришь, что тайга страшная. А я думаю, что страшны некоторые люди, а не тайга. Она нам даёт почти всё. Хотя и неохотно, но даёт, а кто тебе даст больше? У нас нелёгкая жизнь, и бывает, что мы завидуем людям, которые живут в больших деревянных и каменных чумах. Правду шаман говорит, что они словно откормленная птица с подрезанными крыльями — никуда не летают.

— А почему тогда тебя тянет к таким откормленным птицам?

— Ведь не все же они откормленные и не у всех подрезаны крылья. Взять хотя бы Орлова…

Феклистов нахмурился. Вспомнил о своих друзьях, покидающих страну, вспомнил Петербург, сияющий Невский проспект, красавицу Неву…

При воспоминании о жене и сыне у него увлажнились глаза. Сколько горя испытали Ольга и Андрюшка! Сколько трудностей и разочарований пришлось им пережить. Как бы они были счастливы, если бы удалось его бегство за границу. Они бы приехали к нему… А теперь он лежит тут беспомощный…

Из раздумья его вывела Майиул. Положила ему руку на голову и тихо спросила:

— Сердце болит?

— Почему так думаешь?

— Глаза твои вижу. У мужчин это только от сердца, когда его сжимает страдание. У нас, женщин, иначе. Иногда мы плачем, а сердце у нас не болит. Наши слезы легче мужских.

«Подумать только, — заметил про себя Феклистов, — как выросшая в тайге девушка может отгадывать чувства».

В чум вошёл шаман.

— Как приказал твой врач, несу тебе лекарство. Лекарство для больших начальников. Видно, выслушал Торын мои просьбы, иначе корень-человек не нашёл бы к тебе дорогу. Ты даже не знаешь, сколько сил в нём. Даже я этого не знаю. Земля, которая носит тайгу, даёт тебе силу из этого редкого корня. Он исцелит тебя. Поверь, что теперь тайга не возьмёт твоей жизни.

Феклистов был удивлён серьёзной речью шамана. О корне-человеке до сих пор ему приходилось только читать. Его поразило, какую большую надежду возлагал на действие корня фельдшер и какое почтение он вызвал у хитрого шамана.

Наступил вечер, утихли в стойбище человеческие голоса. Только время от времени лаяли собаки.

* * *

Многое изменилось за эти два месяца. Феклистов по совету фельдшера был перевезён в избу Орлова, а Майиул продолжала ухаживать за больным. Она быстро освоилась с новой обстановкой, и Орлов , на которого девушка сразу же произвела сильное впечатление, вскоре почувствовал, что с её появлением пришло в дом что-то новое, радостное. Он стал несколько застенчив и даже робок. Старался говорить непринуждённо, как всегда, но это у него не получалось. Феклистов вскоре угадал причины этой перемены и при удобном случае поговорил с Орловым.

— И на стреляного бирюка находят минуты слабости, Родион Родионович. Вижу, как ты притворяешься и подавляешь в себе то, о чём давно бы следовало сказать девушке.

— Тсс, Иван Фомич. Как можно?..

— Эх ты. Видно, что любовь делает слепыми и глухими не только глухарей, но и бесстрашных медвежатников. Неужели ты не замечаешь, что Майиул ждёт этого? Наверное, хочешь, чтобы она сама сказала тебе?

— Что вы! Ведь я намного старше её, красавцем никогда не был, а она… будто маков цвет. Да к тому же она не русская. Не слышал, чтобы где-нибудь эвенка вышла за русского.

— Все твои рассуждения выеденного яйца не стоят. Когда ты уходишь на охоту, она смотрит в окна и не может дождаться тебя. А ты застенчив, словно гимназист… И потом, думаю, что все твои опасения напрасны. Майиул православная, её братья тоже. Какие же ещё могут быть препятствия? Поверь мне, охотник, она любит тебя. Сегодня же поговори с ней!

Феклистов был прав.


В один прекрасный день перед домом старой тётки Орлова, Агафьи, зазвенели бубенцы и остановились сани. Это было редкое событие, и старуха с любопытством подбежала к окну.

— Что это — у меня мутится зрение что ли? Никак к нам.

— Будьте здоровы, тётушка, — ещё в дверях весело закричал Орлов. — Примете нас? Я привёз свою невесту.

Тётушка на минуту потеряла дар речи, а когда опомнилась от изумления, быстро заговорила.

— Здравствуйте, здравствуйте, проходите, садитесь. Слышу, кто-то к нам едет, а тут на — жених с невестой к нам пожаловали.

Тётушка посмотрела на Майиул, которая несколько смущённая стояла посередине избы, видимо, не ожидая столь шумного приветствия.

— Ну и красавицу ты выбрал, Родионушка! Дай бог каждому такую. Славная барышня, совсем особенная, мне кажется не русская…

— Меня зовут Майиул, по отцу Каундига.

Всё было сделано, как условились. Хлопоты по подготовке к свадьбе взяла на себя тётка Агафья.

Обручённые возвратились в избу Орлова, где Феклистов и Хатангин целую неделю хозяйничали сами и с нетерпением ожидали приезда хозяина и его избранницы.

* * *

Время шло. Иван Фомич продолжал жить у Орлова. Однажды, читая старинную книгу о женьшене, Феклистов неожиданно прервал чтение и задумался.

— Перестань думать, Фомич, — окликнул Орлов.

— Знаю, где находится твоя душа. В Питере, у семьи. Видишь здесь нас счастливых и о своих вспоминаешь. Читай дальше, читай о Китае. Твоё деревцо плоды даст позднее…

Феклистов сдержанно улыбнулся, махнул рукой и продолжал чтение.

«Китайские врачи утверждают, что женьшень укрепляет человеческий организм и даже омолаживает его. Умирающие, выпившие отвар из корня, возвращались к сознанию и некоторое время жили — иногда час, иногда и несколько дней.

В старом учебнике фармакологии «Бень-Цао-Ганьму», написанном известным врачом времён династии Мин в 1596 году, приведено свыше 100 рецептов изготовления лекарств из этого корня.

Народ столетиями складывал легенды о чудесном корне. Одна из них гласит:

Когда-то, давным-давно, жили два старых рода — Сун Син-ли и Си Сао-вын. Они враждовали между собой. В роде Сун Син-ли был старший сын, храбрый воин Жень-шень. У него было доброе сердце, и он защищал больных и слабых. Эти черты он унаследовал от своих предков, которые вели свою родословную от царя лесных зверей — тигра. Старший сын рода Син Сао-вын, воин Ши-хо, отличаясь красотой, во всём остальном был полной противоположностью Жень-шеня. Он был груб, безжалостен и суров. Грабил и сжигал крестьянские селения, уничтожал урожай на полях. Возмущённый народ пришёл к Жень-шеню искать защиты. Жень-шень пообещал помочь, выбрал подходящий момент, напал на Ши-хо, обезоружил его и приковал к скале. Однажды он привёл свою сестру Лиу-лу и показал ей пленника. Девушка в него влюбилась и ночью, когда все спали, освободила Ши-хо и убежала с ним в горы. Но Жень-шень выследил беглецов и вызвал противника на поединок. Бой был жестокий и длительный. Жень-шень оказался сильнее, потому что в нём жил дух тигра, и ему удалось нанести Ши-хо смертельную рану. Лиу-лу, наблюдавшая за сражением из-за укрытия, в ужасе воскликнула.

Жень-шень обернулся на крик, и в этот момент Ши-хо собрал последние силы и всадил кинжал в сердце героя. В поединке погибли оба воина.

Убитая горем Лиу-лу склонилась, поцеловала брата и возлюбленного и ушла в лес. Шла и плакала. И всюду, куда капали слезы красавицы, вырастало чудесное растение женьшень, могущественный и чудодейственный источник жизни.

Другая легенда говорит, что женьшень происходит от молнии. Если молния попадает в горный родник, вода уйдёт глубоко в землю, а на этом месте вырастет корень жизни, одарённый силой небесного огня. Поэтому письменно женьшень иногда обозначается иероглифами «жень» и «шень», что означает «корень» и «молния».

Много легенд создано о чудодейственном корне.

В своё время в Китае добыча корня женьшень была монополизирована. Монополия была введена по велению императора Хан-ци и просуществовала до первой половины XIX века. Согласно этому, императорский двор ежегодно выдавал наместникам областей семь тысяч разрешений на добычу корня. Искателей, получивших разрешение, военный конвой сопровождал в тайгу или в горы, где каждому из них отводилась территория для поисков. Чтобы искатели не задерживались дольше, чем следовало, им разрешалось брать с собой ограниченный запас продовольствия.

Поздней осенью, когда искатели возвращались из тайги, их проверяли и записывали добычу. Затем им указывалось кратчайшее направление к главному императорскому сборному пункту.

У ворот Великой китайской стены они подвергались повторной проверке и здесь платили налог в соответствии с количеством и весом найденных корней. На главном сборном пункте корни принимали опытные специалисты. Их невозможно было ни обмануть, ни подкупить, так как сами они получали чрезвычайно высокое жалованье. Если искатель, пытаясь увеличить вес корня, клал в него кусочек олова или скреплял повреждённый корень тончайшими деревянными тычинками, он всегда бывал разоблачён, ибо каждый корень исследовался самым тщательнейшим образом. Императорские приёмщики замечали всё. При открытии обмана искателя немедленно арестовывали, предавали суду и заключали в тюрьму.

Самые суровые наказания ожидали людей, которые к корням, найденным в тайге, подсовывали экземпляры, выведенные на тайных плантациях. О таких случаях тотчас же докладывали лично императору, который назначал тщательнейшее расследование.

Принятые корни на императорском сборном пункте детально исследовались и сортировались. Самые ценные и крупные оставались для двора. Корни похуже шли на продажу. Стоил корень очень дорого. Обычно женьшень покупали врачи, аптекари и зажиточные люди для собственных надобностей или в качестве свадебного подарка сыну. Покупавший должен был отвесить пяти-шести-кратное количество золота или двадцатитрехкратное серебра по сравнению с ценой, которую выплачивал искателям императорский двор.

В течение нескольких тысячелетий китайские, тибетские и индийские врачи испытали благотворное действие этого чудесного корня на множестве поколений».

Феклистов закончил чтение и отложил книжку.

— Так вот оно как. В конце концов на тебе, Иван Фомич, неопровержимо доказано, что корень помогает человеку, — восхищался Орлов.

— Следует благодарить Боброва, что я остался в живых. Он, пожалуй, единственный медик, испытавший женьшень и умеющий им лечить. Я себя чувствую так хорошо, что через неделю встану. Шутка сказать: сколько времени пролежал!..

— Только смотри, Фомич, как бы не перенапрягся, потихонечку.

Но Феклистов перевёл разговор на другую тему.

— Родион Родионович, а куда ты поедешь с Майиул в свадебное путешествие?

— В свадебное путешествие? Это принято только у горожан. У нас это не водится.

— А чем ты хуже городского? Подумай хорошенько, очень тебя прошу!

— Признайся, Фомич, за этим что-нибудь кроется?

— Конечно, я был бы очень рад, если бы ты поехал.

— Шутишь?!

— Ничего подобного. Думаю об этом совершенно серьёзно. Я был бы очень рад, если бы ты съездил в свадебное путешествие в Петербург.

— Почему именно в Петербург?

— А куда же ещё? По крайней мере Майиул увидит город, полный красоты и великолепия.

— Только из-за этого?

— Ещё один пустяк — там живёт моя семья, жена с сыном.

— Что ж ты ходишь окружным путём — через свадебное путешествие! Эх, Фомич, сказал бы прямо: поезжай к моей семье! Коли нужно, поеду.

* * *

Вскоре вопреки местным обычаям Орлов с молодой женой отправился в свадебное путешествие.

Они ехали в Петербург.

Понятно, что тётка Агафья не знала подлинных причин поездки Орлова. Ей ничего не говорили. Феклистов объяснил Орлову, что нужно передать в Петербурге.

Они ещё раз сходили к медвежьему логову, то есть туда, где нашли золото.

Здесь Феклистов с Орловым четыре дня работали изо всех сил. Просеивали песок, гальку и глину. Орлов не был доволен работой, несмотря на то что они извлекли более десяти килограммов чистого золота в самородках.

— Мы плохо делаем, — утверждал он. — Надо промывать породу. Здесь осталось ещё много мелких крупинок золотого песка. Мы придём сюда весной, отведём ручеёк, устроим настоящий золотой прииск и извлечём всё, что ускользнуло от нас сейчас.

Когда Феклистов предложил Орлову половину добычи, охотник отказался.

— Ты не знаешь наших порядков. Это место принадлежит тебе, Фомич. Первая добыча неделима. Она твоя. Я возьму себе лишь то, что мне причитается за работу.

Орлов повёз в Петербург 10 килограммов золота. Часть была предназначена для семьи Феклистова, а часть для «особой цели».

Жена и сын Феклистова жили более чем скромно. Андрюша учился, а Ольга Петровна преподавала в женской гимназии. После осуждения мужа она потеряла место учительницы. Приезд Орлова и Майиул означал переворот в их жизни. Радость и горе.

Орлов привёз ей письмо и сам подробно рассказал всё, что знал об Иване Фомиче с момента бегства. Ольга Петровна не могла прийти в себя от изумления. Охотнее всего она бы сама отправилась к мужу. Но об этом нельзя было и мечтать.

Когда же Орлов вручил ей золото, она вовсе растерялась, не зная, что с ним делать.

— Родион Родионович, сердце у меня сжимается от тоски по Ивану. Ведь меня вызывали в жандармское управление и там сообщили, что он погиб, утонул при попытке к бегству. Как лгали!

— Наверное, так донесли с каторги, чтобы скрыть, что у них сбежало трое заключённых. Но, к счастью, Иван Фомич жив, здоров и даже на охоту ходит.

— Я сделаю всё, чтобы добиться его освобождения. Завтра же посоветуюсь с друзьями. Пообещайте мне, что поживёте с супругой у нас до тех пор, пока я всё узнаю у друзей Ивана.

Золото — это ключ, который в царской России порой открывал железные тюремные ворота.

После многих хлопот, во время которых на столах чиновников незаметно появлялись шелестящие пачки, удалось смягчить приговор Феклистову. Пять лет каторги были заменены пятью годами ссылки в Сибирь без права выезда.

И это был прямо-таки неслыханный успех.

Феклистову было поставлено условие — геологическое исследование края, где он будет отбывать ссылку.

Ольге Петровне разрешили поехать к мужу. Она как бы воскресла. Охотнее всего она бы уехала сразу, но из благодарности посвятила себя Майиул: ходила с ней в театр, на концерты, в музеи, знакомила её с жизнью большого города. Майиул была в восхищении. Двухмесячное пребывание в Петербурге открыло перед ней новый мир.

— Вы даже не представляете себе, что у вас за жена, — говорила Ольга Петровна Орлову. — Она очень наблюдательна и сообразительна. К тому же, у неё большие способности к рисованию. Я видела, как она рисовала узоры для отделки шкур. Ведь это же настоящее художество! Ей бы нужно учиться и учиться. Обещаю вам, пока будем вместе, помочь ей приобрести хотя бы основные знания.

В Петербурге уже капало с крыш, по утрам над городом висел густой туман. Но ветер его быстро рассеивал и относил к морю.

— Мы привезём в Сибирь весну, — смеялась Майиул, садясь в поезд вместе с мужем и Ольгой Петровной.

— Да, весну и радость, — добавила Ольга Петровна.

— То-то будет неожиданность для вашего мужа!

— Вы правы. Хотя жандармские власти уже уведомлены о решении, но они не знают, где скрывается «беглец», и, таким образом, не могут сообщить ему…

Но друзья не учли Боброва, который имел постоянный контакт с врачом каторги. От него фельдшер узнал об успехе, увенчавшем поездку Орлова, и этим известием немедленно порадовал Феклистова. Беглый каторжанин, официально объявленный мёртвым, явился в уездную жандармскую управу.

— Вот так птица! — насмешливо приветствовал его начальник. — Услышал о предоставленной ему великой милости и прилетел. Где же вы скитались?

— На том свете, среди мёртвых, куда вы изволили меня зачислить, — улыбаясь отвечал Феклистов.

— Молчать! Здесь не шутят! Хочу знать, где вы скрывались.

— В тайге.

— Ещё скажете мне, что спали в медвежьей берлоге и мишка вас согревал.

— Почти так. Я жил в покинутой хижине и питался чем мог.

— Гм, интересно, вы живучи, словно кошка! Однако кто же вас лечил?

— Меня подобрали кочующие эвенки, завезли по реке Лене до самого побережья Ледовитого океана и там меня долечил доктор флота его императорского величества.

— Гляди-ка, далеко залетела птичка с перебитыми крыльями!

Феклистов молчал. Тем временем жандармский начальник просматривал его дело и вдруг спросил:

— Какое место выбираете себе для ссылки? К сожалению, вам и такая милость дана, самому выбирать, где хотите поселиться.

— Если позволите, я бы избрал именно здешний уезд. Надеюсь, что в вашем лице я всегда буду иметь благожелательного заступника, — поклонился Феклистов.

— Не знаю, каких заступников вы имеете в Петербурге, меня это мало интересует. Что же касается меня, я буду руководствоваться вашим поведением. Являться будете каждый месяц лично ко мне. И предупреждаю вас: никакой агитации, нелегальных политических кружков и тому подобных… Будем иметь вас на виду, даже если снова заберётесь в медвежью берлогу. А теперь подпишите…

Отвратительная процедура была закончена, и Феклистов, выходя из управы, глубоко вздохнул.

Тем не менее к одинокой избе в Певучей долине он поехал не сразу, — остановился на несколько дней у своего друга Боброва и с нетерпением ожидал возвращения Орлова.

Вместе с охотником и Майиул приехали Ольга Петровна и Андрей.

…Тихая избушка неузнаваемо преобразилась. Из открытых окон слышался смех, пение и музыка.

Планы поездки за границу теперь отошли в прошлое. Он не прекратил революционной деятельности, но должен был действовать крайне осторожно. Временно ограничился поддерживанием связей и случайной помощью другим революционерам, бежавшим с каторги. Ольга Петровна пробыла у мужа до самой осени, а затем вместе с сыном вернулась в Петербург.

Феклистов не был восхищён задачей, поставленной перед ним петербургскими властями, — производить геологические изыскания.

— Я должен работать для своих тюремщиков, для господ фабрикантов, биржевых спекулянтов и дворянства? Ну нет, этого не будет!

…Время шло, Феклистов полюбил тайгу. Высоко в небе летели лебеди и дикие гуси и протяжными криками возвещали весну. В лесу смешивались тысячи запахов и аромат цветущих и отмирающих растений. Глубже всех дышали берёзы. Их дыхание было чисто, как прозрачная вода лесного родника. Феклистову казалось, будто сильный запах, гонимый ветром с крон деревьев, напоминает солёное дыхание моря.

Орлов, с которым Иван Фомич часто делился своими наблюдениями, сказал ему как-то раз.

— Ну, Фомич, ты пропал. Уж тот, кто полюбит таёжную жизнь, навсегда оставит город.

И он не ошибся. После истечения срока ссылки Феклистов остался в тайге: производил геологические изыскания, составлял геологические карты и переписывался с научными обществами.

Феклистов был страстным охотником. Зимой, когда нельзя было отдаться своей любимой работе, он неутомимо занимался промыслом пушного зверя. Больше всего его привлекала охота на соболя. Часто участвовал в облавах на медведя и не пропускал ни одного случая прервать зимний сон мишки, выгнать его из берлоги и всадить пулю в косматую шкуру.

Когда женился его сын Андрей, Иван Фомич поехал в Петербург к нему на свадьбу, пробыл в столице несколько месяцев и опять вернулся в Певучую долину. Возвратился он вместе с Ольгой Петровной, которая тоже полюбила безмолвные дремучие таёжные леса, где вековые деревья, словно стражи, охраняли богатства, скрытые в недрах земли.

Большую часть года Ольга Пегровна проводила дома и была незаменимой советчицей Майиул, подарившей Орлову сперва сына, потом дочку.

Время шло, молодые Феклистовы тоже дождались в Петербурге радостного торжества — у них родился сын, которого назвали Олегом.

Счастливые дед и бабушка отправились посмотреть на внука. Но на этот раз Ольга Петровна серьёзно заболела, и они остались в Петербурге. Несомненно, недуг явился последствием тяжело переносимых ею продолжительных и суровых сибирских зим. Врачи рекомендовали поездку на юг, на Кавказ. Однако ванны не могли помочь больному сердцу. Ольга Петровна возвратилась в Петербург и, несмотря на всевозможную врачебную помощь и самоотверженную заботу Ивана Фомича, вскоре умерла.

После смерти жены Иван Фомич весь отдался революционной работе.

В январе 1905 года в России вспыхнула революция. Феклистов помог организовать доставку из-за рубежа оружия для рабочих боевых дружин в Москве. Однако его деятельность не удалось полностью скрыть, охранка начинала кое-что подозревать, и Феклистову ничего не оставалось, как побыстрее уехать в тайгу и таким образом избежать новых репрессий.

В Певучей долине Иван Фомич вернулся к своим незаконченным изысканиям и в упорном труде постепенно залечивал раны тяжёлого горя, нанесённого смертью Ольги Петровны. Целые недели он проводил в тайге, где продолжал составлять геологическую карту и делать описания месторождений различных минералов.

Орлов часто его спрашивал, какой смысл во всей его работе, если о ней никто не знает и никто по заслугам её не оценит.

— Эх, Родион, Родион, а кто оценит твой труд? Кто скажет тебе спасибо за то, что добываешь пушнину? Купцы, которые, где только могут, стараются тебя обмануть? Если бы я сейчас опубликовал свои открытия, русский народ от этого никакой пользы бы не имел. Но поверь, наступит время… лучше почитай Пушкина.

Он поспешно вышел и скоро вернулся с книжкой и вдохновенно прочитал:

Товарищ, верь: взойдёт она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

— Что ты скажешь на это? Совершенно понятно, что такое стихотворение считается запретным. Это пророчество, основанное на совершенно реальной силе — на народе. И вот когда это пророчество сбудется, только тогда я передам общественности результаты своей работы, чтобы она служила всем.

Летом к старому геологу приехала чета Феклистовых с сынишкой Олегом. Дедушка полюбил маленького внука, и тот к нему быстро привязался.

Андрей иногда сопутствовал отцу в его изысканиях, а больше увлекался охотой.

— Андрей, — упрекал отец сына, — то, что ходит, бегает и летает по тайге, найдёшь в любом месте. Но то, что скрыто от людских взоров под землёй, в пещерах, среди скал и в горах, намного ценнее, и сразу его не найдёшь. Я бы хотел, чтобы ты был продолжателем моего дела или хотя бы надёжным хранителем подземных сокровищ тайги. Сейчас я владею ими сам только потому, что не хочу отдавать их в жадные руки богатеев. Но знаю, что скоро народ станет свободным. Я, может быть, не доживу до этого дня, а тебя я бы хотел ознакомить с этими месторождениями.

Андрей задумался. Затем спросил отца.

— Ты, вероятно, нашёл золото, папа?

— Золото… Разве на свете нет ничего более дорогого? Тайга скрывает и другие сокровища, которые полезнее и важнее золота. Жаль, что ты не пошёл по моим стопам и не стал геологом… Маленький Олег должен им быть… Если будет необходимо, я поручу тебе важное задание, хотя оно касается геологии.

Больше этого вопроса они не затрагивали, и спустя несколько дней после разговора молодые супруги уехали.

Иван Фомич проводил их до железнодорожной станции и на обратном пути остановился у Боброва. Фельдшер был не один. В удобном кресле развалился полный мужчина с холёной бородой, большим ртом и усами. Чёрные волосы, пронизанные серебряными нитями, были старательно зачёсаны. Это был время от времени навещавший Боброва крупный торговец пушниной Пуговкин.

— Вы пришли очень кстати, многоуважаемый господин Феклистов, — начал он важно. — Я приехал сюда именно ради вас. Я как раз собирался посетить вас в вашей таёжной «резиденции» и уговаривал Николая Никитича съездить вместе со мной. Не правда ли?

Бобров кивнул и слабо улыбнулся, из чего Феклистов заключил, что тот не очень-то был доволен визитом купца.

Пуговкин продолжал:

— Я угадываю ваши мысли. Вы не знаете меня и удивляетесь, почему я так говорю с вами. Наверное, вы не читали нашей губернской газеты, в которой часто пишут о моей коммерческой и общественной деятельности. Однако это не имеет никакого отношения к данному вопросу. У меня к вам очень важное дело… В Петербурге интересуются вашими геологическими изысканиями. Поскольку же в течение ряда лет не поступало никаких крупных работ, то меня просили взять на себя труд посетить господина Феклистова и сообщить о достигнутых им успехах.

Иван Фомич посмотрел на купца и пожал плечами.

— Весьма удивлён, недавно я выслал в Петербург объёмистый материал.

— Может быть. Это весьма похвально. Но они, по-видимому, ожидали нечто иное.

— К сожалению, иными результатами своих исследований служить не могу.

— Ну что ж, пусть будет по вашему. Я, конечно, ожидал большего…

— Работа геолога нелегка и зачастую приносит разочарование, — вмешался в разговор Бобров. — Сколько раз я поражался Иваном Фомичом, как у него хватает терпения.

— Охотно верю и остаюсь вашим покорным слугой. Значит, жду, пока вы меня не удивите.

После ухода Пуговкина Бобров раздражённо бросил:

— Видел его? Пришёл разведать, хочет выслужиться. Из пота охотников сколачивает целое состояние, платит за пушнину жалкие гроши, а теперь хотел бы и здесь найти лёгкую наживу, да ещё и путь к славе!

Феклистов задумался. Затем лицо прояснилось…

Иван Фомич разработал длинный и подробный отчёт, богато иллюстрированный картами и сопровождаемый описаниями геологических формаций, в котором перечислял такие породы и минералы, которые с точки зрения возможности их использования совершенно не заслуживали внимания.

Когда же этот материал был вручён Пуговкину, тот был в восторге от обилия карт, чертежей и таблиц. Само собой разумеется, он не имел понятия о «пустоте» доклада.

Феклистов добился своего: в Петербурге сразу потеряли интерес к области, которая не сулила им никакой пользы.

* * *

Однажды летним вечером перед избой Орлова остановилась повозка. Выглянув из окна, Майиул увидела Боброва.

— Николай Никитич приехал, дети, идите встречать!

Мальчик и девочка выбежали навстречу гостю, они знали, когда бы он ни приехал, у него всегда найдётся для них какой-нибудь сюрприз. На этот раз он привёз «сюрприз» и для взрослых. Едва войдя в дом и поздоровавшись со всеми, он нахмурился и сказал:

— Сейчас прочту вам кое-что из газет… правительство Его Императорского Величества объявило 16 июля всеобщую мобилизацию… Начинается война с Германией и Австрией. Радоваться нечего. Мы связаны договорами с Англией и Францией, которые тоже объявили мобилизацию. У нас в городе председатель Союза русского народа раскричался вовсю, что мы должны защищать родину от прусских варваров, и призывал к походу к православному Царьграду. Не может дождаться, когда начнёт наживаться на военных поставках. Я бы хотел поговорить с Иваном Фомичом, что он об этом думает… Его, видно, нет? Наверное, опять на изысканиях?

— Уже десятый день, как уехал с Хатангином к Сурунганским горам.

— Фомич нашёл там что-то интересное. Работает больше месяца, даже похудел. Ведь он уже не молодой человек, давно за шестьдесят, трудно ему, а слушать никого не хочет. Ты бы хоть вразумил его, так сказать, по-врачебному.

Известие о всеобщей мобилизации окончательно вывело Феклистова из равновесия; когда же пришло письмо от Андрея, сообщавшее, что вот-вот и его возьмут в армию, Иван Фомич, недолго думая, отправился в Петроград.

Он ещё застал сына.

С Андреем у него была продолжительная беседа. Он ознакомил сына с результатами своих трудов, договорился, что после возвращения с фронта Андрей посвятит себя исследованию сокровищ тайги, которые нашёл и берег до лучших, свободных времён его отец.

Прощаясь, Иван Фомич ещё раз напомнил Андрею о важности своих открытий.

— А теперь возьми с собой на дорогу Пушкина, — добавил он, протягивая томик стихотворений. — Он развеет любую грусть и тоску. Будь здоров и скорее возвращайся…

Андрей взял книгу, положил в свой чемодан и улыбнулся. Чудак же отец — с Пушкиным на фронт.

Иван Фомич провёл в Петрограде несколько месяцев и так сдружился с внуком, что тот после отъезда дедушки долго тосковал. Много труда стоило матери успокоить его обещанием, что скоро и они поедут в далёкую тайгу.

* * *

Наступила весна. Уже несколько дней над Певучей долиной летят птицы. Над тайгой слышались заунывные голоса журавлей, гоготанье гусей, кряканье уток…

Ивану Фомичу не спалось. Он вспоминал минувшие вёсны, прожитые в безмерных просторах дремучих лесов. Это была весенняя бессонница — предвестник охоты… Много лет назад геолог Феклистов подтрунивал над охотником Орловым, что тот никак не может дождаться, когда станет свидетелем свадебных торжеств лесных зверей и птиц, а теперь и у самого весенний перелёт птиц вызывает тоску.

Вероятно, то же самое ощущал и приручённый ёжик. Всю ночь он фыркал, сопел и топтался вокруг печки, свалив совок и кочергу. Иван Фомич не прикрикнул на него, так как понимал, что ёжик тоже почуял весну.

— Бог с тобой, иди себе, непоседа, однако мог бы и подождать, — и открыл дверь.

На крыльце ёж остановился, обернулся во все стороны и завертелся.

— Может быть, ещё раздумаешь?

Но ёжик осторожно спустился со ступенек и скрылся во тьме.

С весны и до осени ёжик скитался по тайге и вокруг дома. Но как только чувствовал приближение зимы, он всегда возвращался домой.

Иногда Феклистов умышленно его не впускал, и тогда ёж проникал домой совсем необычным образом. Сначала он скрёбся в дверь, а когда его усилия ни к чему не приводили, он отправлялся в сарай и ждал, пока кто-нибудь не придёт за дровами. Дрова носили сложенные в небольшие вязанки, а щепки на растопку накладывали в корзину. Ёжик подстерегал подходящий момент, забирался в корзину и спокойно ждал, пока его отнесут домой.

Иван Фомич посмотрел вслед ежу, вернулся домой и быстро оделся. Ему хотелось услышать весеннюю песню глухарей. До места токования было недалеко. Ещё неделю тому назад он обходил и наблюдал вместе с Родионом Родионовичем, где садятся по вечерам эти большие птицы и где по утрам начинают свои поединки. В окрестностях Певучей долины они обнаружили большое количество деревьев, которые избрали себе глухари.

Едва Феклистов сделал несколько шагов, как услышал слабое пощёлкивание, которое затем усилилось до первой трели. Как бы в ответ справа и слева раздалось токование второго, третьего и четвёртого глухаря. У охотника заколотилось сердце, и, терпеливо подкрадываясь, он разглядел наконец в сером освещении едва занимающейся зари тёмный силуэт птицы. Глухарь передвигался с распущенным, как веер, хвостом, вытянутой шеей и выпяченной грудью. В любовном экстазе он забыл обо всём и пел свою первую и последнюю песню этой весны… Грянул выстрел — и птица упала в снег.

Дробь оборвала песню одного «рыцаря», но вблизи, шагах в ста, раздалось такое же страстное пение. Спустя минуту и этот глухарь мягко упал в снег.

Феклистов сел и задумался. Алой зарёй запылало весеннее утро, и со всех сторон доносились звуки пробуждающейся жизни. Суровая тайга собиралась отметить праздник весеннего пробуждения. Снова зазвучали тысячи голосов неугасающей жизни, которая только дремала под белым саваном беспощадной зимы.

Наверное, под впечатлением воскресающей жизни Феклистов почувствовал гнетущую тоску…

Иван Фомич отряхнулся, поднял своих глухарей и зашагал домой. Из трубы уже поднимался дым. Соседи Орловы сидели за столом и ждали Родиона Родионовича, который тоже ещё затемно отправился на ближайшее место токования тетеревов.

Весенняя охота закончилась, быстро миновало лето и осень.

Феклистов продолжал вести изыскания, но силы его уже были надломлены. Мучила одышка, отекали ноги.

Наступила суровая зима. Охотники отправлялись в глубокую тайгу на белку, лисиц, соболя, а Иван Фомич сидел в кресле и читал своего любимого Пушкина. Он тяжело переживал, что не может уже бродить по глубокому снегу в глухих уголках тайги и прислушиваться к звонким голосам проворных охотничьих собак-лаек.

Силы его покидали, ни медвежье жаркое, ни отвар чудесного корня женьшень, который больной пил по совету Боброва, не могли ему вернуть потерянных сил.

— Родионыч, сегодня приедет мой личный врач, знаменитый Бобров? — спрашивал тихим голосом Феклистов. — У меня шалит сердце, я не могу дышать…

— Приедет, Фомич, обязательно приедет. Пуговкин тоже хочет с тобой увидеться.

Когда, наконец, Бобров приехал, то не мог оказать большой помощи. Фельдшер увидел, что его друг почти безнадёжен.

Оставалась единственная надежда на концентрированный отвар корня женьшеня.

Сильная доза этого лекарства подействовала: Феклистову стало легче, но в то же время он понял, что улучшение его состояния будет непродолжительным.

— Ты привёл меня в чувство, Никитич, но не вылечил. Подай мне, пожалуйста, чернильницу я напишу Андрею. Хочу ещё раз напомнить то, о чём говорил с ним в Петрограде.

Писал он медленно, тяжёлой рукой, часто закрывал глаза.

— Родионыч, — обратился он к охотнику, кончив писать, — вверяю это письмо тебе. Пообещай мне, что сам лично его доставишь, если я не доживу до встречи с сыном. Ты хорошо знаешь, скольких усилий и времени стоило мне вырвать у тайги тайну её сокровищ. Я хочу, чтобы о них никто не знал до тех пор, пока не настанут иные, лучшие времена. После моей смерти ими займётся Андрей. Кое-что я ему уже объяснил, а здесь даю последние указания.

— Но ты, Иван Фомич, очень мрачно смотришь…

— Я знаю, что делаю, Родионыч. Пообещай мне выполнить мою просьбу.

— Хорошо, друг. Андрей получит твоё послание, даже если бы мне пришлось идти пешком до самого Петрограда. Только столь важное письмо должно быть опечатано. Подожди немного, я сургуч принесу.

Феклистов остался один. Устало закрыв глаза, он вскоре уснул. В этот момент тихо приоткрылась дверь и в комнату вошёл Пуговкин. Увидев на столе исписанную бумагу, он развернул её. Прочитав первые строки, он дрожащей рукой надел пенсне. С необычайным волнением стал читать. Вдруг он услышал шаги и быстро вышел из комнаты.

— Мы здесь, Фомич, — весело объявил Бобров, подходя к постели. — Однако наш пациент уже заснул. Это хорошо.

Услышав шум, Иван Фомич открыл глаза, позвал Орлова и попросил запечатать письмо.

Друзья запечатали письмо, и Феклистов снова заснул. Бобров приписывал это действию корня женьшень.

— Если бы только сердце не было так ослаблено… Тогда бы я готов был поверить, что и на этот раз корень жизни не подведёт.

Но корень не помог.