"Отель «Трансильвания»" - читать интересную книгу автора (Ярбро Челси Куинн)ГЛАВА 7Отель «Трансильвания» сиял, как драгоценный ларец в руках благосклонной к нему богини. Все его залы, комнаты и коридоры заливал яркий свет, идущий от верениц затейливых канделябров – как напольных, так и настенных. Главный зал был отделан заново; для желающих совершить променад к нему пристроили галерею. Единственное, чего здесь не хватало – это зеркальной стены. С тех пор как в Версале прижилась эта мода, все крупные парижские домовладельцы кинулись ей подражать. Однако новый хозяин отеля, как видно, был человеком оригинальным, и стены центрального помещения «Трансильвании» вместо зеркал украшали картины редкостного исполнения. Из собрания выделялись два больших полотна, изображавшие подвиги Зевса, но «Смерть Сократа» кисти Веласкеса[8] несомненно являлась жемчужиной выставки. Впрочем, все остальные работы были не менее хороши, что подтверждали восхищенные возгласы прогуливавшихся по залу гостей. Игорным залам новая планировка отеля отвела северное крыло огромного трехэтажного особняка. Они были не менее роскошно обставлены, чем остальные помещения здания, но внимания на это великолепие, похоже, никто тут не обращал. Игроки ставили крупно, азарт рос, и тот, кто проигрывал всего лишь годовой доход от поместья, мог почитать себя вышедшим сухим из воды. На опустошенные лица тех, кто спускал и поместья, и целые состояния, лился равнодушный свет сотен свечей. Во всех остальных помещениях праздновавшего свое второе рождение отеля кипело веселье. Бальный зал украшали настоящие апельсиновые деревья, стоявшие в больших керамических вазах, хоры для музыкантов утопали в живых цветах. Это шокировало и было предметом тайной зависти многих. Осенью раздобыть в Париже цветы нелегко. Те же, что продавались, стоили так дорого, что убирать ими какие-то хоры никому бы и в голову не пришло. Лакеи в ливреях цвета лосося были любезны, ненавязчивы и вездесущи. Каждый говорил на хорошем французском и умел услужить. Напитки подавались в бокалах из хрусталя, коньяк был выдержанным, вина отвечали самым изысканным вкусам. В трех роскошных буфетных царствовали полупрозрачный китайский фарфор и столовое серебро итальянской работы. Закуски, над которыми трудилась целая армия поваров, были под стать загружаемой ими посуде. Графиня д'Аржаньяк, улыбаясь, обернулась к своему спутнику. – Ах, маркиз, если среди всей этой роскоши вы умудрились разглядеть мою племянницу, значит, она и впрямь чего-то да стоит. Клянусь, я никогда в жизни не видела такого великолепия. Все безупречно, изысканно, замечательно и… наверное, стоит немалых денег. Маркиз де Шатороз отвесил ей легкий поклон. – Это не более чем помпа, мадам. Я не любитель крикливости. Что может значить вся эта мишура в сравнении с красотой мадемуазель де Монталье? Рядом с ней все тускнеет и блекнет. – Вы очень любезны, маркиз, – прищурившись, ответила Клодия. Конечно, этот юный аристократ неплохая партия для Мадлен, но его комплименты слишком плоски. В них определенно больше расчета, чем чувства. Впрочем, графиня не обольщалась. Она распрекрасно знала, чем руководствуются, выбирая невест, знатные и состоятельные женихи. Супруга должна хорошо смотреться в фамильных драгоценностях и уметь принимать гостей. Собственно, и ее ведь выбирали именно так. Однако в дальнейшем избранницу ждала пустота. Клодия наклонила голову. – Что ж, я с удовольствием представлю вас ей, – механически произнесла она, высматривая Мадлен в толпе танцующих. Та стояла у чаши с пуншем, ее развлекал Сен-Жер-мен. – Дорогая! – окликнула графиня, подходя ближе. – Маркиз де Шатороз ищет знакомства с тобой. Он, надо сказать, обхаживает меня довольно давненько. Маркиз низко поклонился и принял горделивую позу, демонстрируя стройность стана и лоск костюма. Бросив косой взгляд на графа, он прикоснулся губами к протянутой ему узкой руке. – Я мечтал об этой минуте с того момента, как впервые увидел вас в Буа-Вер! Поверьте, на этот шаг я осмелился далеко не сразу. Он ждал, что польщенная его вниманием простушка зальется румянцем и что-нибудь испуганно пробормочет, однако вышло не так. Ответ Мадлен был откровенно язвителен: – Если столь блистательный кавалер набирается храбрости, чтобы представиться бедной провинциалке, да хранит Господь Францию в битвах с врагами. Де Шатороз оторопел, графиня недовольно нахмурилась. Вывел всех из неловкости Сен-Жермен, с улыбкой сказавший. – Боюсь, вы недооценили силы противника, любезный маркиз. Однако к маркизу уже вернулся дар речи, и он кинулся исправлять положение сам. – Вы даже не представляете, мадемуазель, как отрадно встретить в холодном и напыщенном свете столь искреннее и прямодушное существо! – Де Шатороз сделал опечаленное лицо и глубоко вздохнул, – умоляю, продолжайте вести себя так же. Не сдерживайте себя в беседах со мной. Ваши слова проливают бальзам на мою одинокую душу. Сен-Жермен отступил назад, потянув за собой графиню. – Зачем вы его представили? – шепотом спросил он, убедившись, что они отошли достаточно далеко, и молодые люди их не услышат. – Он попросил меня, – прошептала в ответ Клодия, пожимая плечами. – Что тут такого? Маркиз благороден. И ничего порочащего я о нем не слыхала… – О нем и не надо ничего слышать, достаточно послушать его самого, – усмехнулся граф. – Надеюсь, Мадлен не клюнет на вздор, какой он несет? Графиня покачала головой. – Господи, откуда мне знать? Но… Сен-Жермен, вы, однако, чем-то встревожены? Вам что-то известно о Шаторозе? Теперь забеспокоилась и она, поскольку давно поняла, что этот загадочный чужеземец больше знает о тайной жизни Парижа, чем сами его обитатели. Сен-Жермен не дал ответа. Какое-то время он задумчиво изучал канделябры на дальней стене. – Вы ведь стремитесь уберечь Мадлен от Боврэ и от тех, кто знается с ним? – произнес он наконец. – Всеми силами, граф. Сен-Жермен кивнул. – Отлично. Теперь я могу сообщить вам, что Шатороза совсем недавно видели с Сен-Себастьяном. Не могу утверждать наверняка, что маркиз – один из его прихвостней, но компании этой он явно не сторонится. Большего я раскрыть пока не готов. Вы позволите мне предупредить Мадлен? Она прелестная девушка, и мне бы совсем не хотелось увидеть ее в беде. Графиня нервно оглянулась через плечо. Действительно, де Ле Радо и Боврэ крутились, неподалеку. – Да, граф, уж пожалуйста, предупредите. Возможно, страхи брата и безосновательны, но, признаюсь, меня очень пугает Сен-Себастьян, Как бы он вновь не взялся за старое. Я так волнуюсь за бедняжку Люсьен. Вы знаете, что она четвертый день не выходит? А ведь Эшил и Сен-Себастьян знаются! Далеко ли тут до беды? – Ну-ну, Клодия, – с симпатией пробормотал граф, целуя своей даме руку и поворачиваясь, чтобы налить ей пунша. Графиня отпила глоток из фарфоровой чашечки, потом с неловкой улыбкой произнесла: – Не знаю, как вы отнесетесь к этому, граф, но я предпочла бы, чтобы разговор состоялся не тут, – она указала на переполненный зал. – Девочка может что-нибудь не понять, станет расспрашивать, а кто-то услышит… Кому нужны лишние пересуды? Вы ведь и сами это понимаете, а? В дальнем конце зала оркестр бравурно завершил виртуозную пьеску, загремели аплодисменты. Музыканты поднялись, поклонились и вновь вернулись к своим инструментам. – Вы правы, графиня. С вашего позволения я побеседую с ней в одной из соседних комнат. Вы хотите присутствовать? – Взгляд Сен-Жермена явственно говорил, что присутствие Клодии вовсе необязательно. Графиня заколебалась. Правила приличия требовали, чтобы наставница юной особы не выпускала из виду свою протеже. С другой стороны, Сен-Жермен – человек порядочный и благоразумный. В скандальных историях он не замешан, амурными подвигами не знаменит, если о нем и ходят какие-то слухи, то вовсе не как о соблазнителе юных девиц. Графиня всмотрелась в темные глаза собеседника и вдруг успокоилась. Все ясно, все правильно. Сен-Жермен пойдет без нее. Нет ничего дурного в том, если девушка будет прогуливаться с графом по коридорам дворца. Если же они станут шушукаться в укромном местечке втроем, это может дать пищу для слухов, которые дойдут до Боврэ, что заставит того обратить внимание на Мадлен, а там… долго ли до неприятностей… – Мудрое решение, – произнес Сен-Жермен. Графиня с изумлением на него посмотрела и попыталась припомнить, не рассуждала ли она вслух. – Через какое-то время мы с Мадлен удалимся. Уже пора перейти в обеденный зад, и нашего исчезновения никто не заметит. А встречные решат, что я веду ее к вам. Графиня кивнула со слегка озадаченным видом. Взглянув на Мадлен, она увидела, что та все еще разговаривает с Шаторозом. – О Господи! Да он вокруг нее так и вьется, – пробормотала она. – Не беспокойтесь, – мягко сказал Сен-Жермен. – Ручаюсь, сейчас она вне опасности, а я, в свою очередь, приложу все усилия, чтобы никакой Сен-Себастьян не причинил ей вреда. Клодия вдруг замерла, словно прислушиваясь к своим мыслям, потом с подозрением посмотрела на своего кавалера. – О, вы очень добры, граф. Мне остается только гадать о причинах столь доброжелательного к нам отношения. Сен-Жермен рассмеялся, услышав эти слова. – Только не думайте, Клодия, что я имею на девочку виды. Все очень просто. Я, как и вы, недолюбливаю Сен-Себастьяна и пользуюсь всяким удобным случаем ему насолить. Как ни уклончив и легковесен был этот ответ, приходилось им удовольствоваться. В глубине души графиня была довольна, что Сен-Себастьян неприятен не только ей. Она распростилась с графом и направилась в сторону обеденной залы. А Сен-Жермен двинулся прямо к Мадлен. – Тысяча извинений, дорогой Шатороз, но графиня просила меня сопроводить к столу вашу юную собеседницу. Шатороз пренебрежительно передернул плечами. – Если вы перепоручите мне эту почетную обязанность, граф, то сможете и дальше свободно располагать своим временем, я же буду иметь удовольствие немного дольше насладиться обществом мадемуазель де Монталье. – Эта почетная обязанность меня ничуть не затруднит, – возразил Сен-Жермен, предлагая Мадлен руку. – Вы только что танцевали с мадемуазель и удерживаете ее при себе уже около получаса. У вас есть преимущество – я не танцую. Так что не лишайте меня тех нескольких минут удовольствия, какие подарит мне переход из танцевального зала в обеденный. – Ваш уход подобен уходу луны с небосклона, – хмуро сказал девушке Шатороз, одарив соперника злобным взглядом. Граф нимало тем не смутился. – Пойдемте, дитя мое. Тетушка вас заждалась. Насмешливо взглянув на маркиза, он добавил: – Ваша стратегия, сударь, не очень удачна. Попытайтесь за время нашего отсутствия разработать другую. Оркестр грянул что-то из Генделя, и Сен-Жермен не расслышал слов своей спутницы, потонувших в грохоте музыки и шуме толпы. – Что вы хотели сказать? – спросил он, когда они оказались в длинном, уводившем вглубь здания коридоре. – Благодарю за избавление, граф, – повторила Мадлен: Глаза Сен-Жермена блеснули. – Он вам так надоел? – Ужасно! – Девушка сделала большие глаза, не замечая, что граф уводит ее все дальше и дальше. – Конечно, это очень мило, когда тебе непрерывно твердят, что ты чудесна, что ты ослепительна. Но я же вижу, что это не так! Взять, например, мадам де Шардоннэ или герцогиню де Кенор, уж они точно превосходят меня как красотой, так и лоском. А кроме того, – с горячностью продолжала она, – он говорит со мной как с только-только окончившей курс ученицей! – Каковой вы, собственно, и являетесь, – с мягкой иронией произнес Сен-Жермен, открывая маленькую боковую дверцу. Мадлен не обратила внимания и на это. – Он цедит слова так, словно я не способна понять и половину из них! Только теперь Мадлен увидела, что находится отнюдь не в обеденном зале, и с удивлением огляделась. Комната была невелика, но обстановка ее дышала изысканной элегантностью. В мраморном камине тлели угли, напротив располагались две персидские банкетки, поставленные углом. В дальнем конце комнаты над письменным столом висела еще одна картина Веласкеса. Телескоп, астролябия, книги в сафьяновых переплетах говорили о склонности их владельца к научным занятиям. Шелковые гардины, скрывали альков с по-монашески узкой постелью. Сен-Жермен указал на одну из банкеток. – Прошу вас, садитесь, – мягко сказал он и отошел к письменному столу. – Мне необходимо с вами кое-что обсудить. Девушка была откровенно шокирована таким вероломством. А она-то считала, что граф – единственный человек, которому можно безоговорочно доверять. – Где мы? – спросила она, стараясь держаться спокойно. – В одном из моих кабинетов, – ответил Сен-Жермен, отъединяя телескоп от штатива. На девушку он не глядел. – А моя тетушка… – В обеденном зале, как я вам и говорил. Мы к ней присоединимся позднее. – А если я захочу видеть ее прямо сейчас? – ледяным тоном спросила Мадлен. – В таком случае я вас, разумеется, к ней провожу. Сен-Жермен взял телескоп в руки и любовно провел пальцами по его гладкой поверхности. – Вот поистине изумительный инструмент. Однако Галилея некогда заставляли отрицать очевидное. Жаль. Мадлен покосилась на дверь. Она была не закрыта. В замке – ключ, ручка опушена вниз. Девушка почувствовала, что тревога ее заменяется любопытством. Она села и грациозным движением поправила платье. Если их тут застанут, избежать скандала будет нельзя. Репутация ее определенно находилась в опасности. Однако какое-то чувство подсказывало Мадлен, что все обойдется. «Господин, рассуждающий о Галилее, не особенно похож на одержимого страстью маньяка», – подумала она. – И вы правы, – произнес Сен-Жермен, кладя телескоп на стол. – Я привел вас сюда не затем, чтобы на вас посягать. Речь пойдет о том, как оберечь вас от посягательств. Мадлен чуть подалась вперед. – Я вас слушаю, граф. Она мысленно улыбнулась, заметив выражение одобрения, промелькнувшее на лице Сен-Жермена. Несколько мгновений длилось молчание. Затем граф наклонился над столом, глубоко засунул руки в карманы и негромко спросил: – Что вы знаете о сатанинской силе? – Сатана – враг Божий и человеческий, падший ангел, посягнувший на небесный престол, – ответила, не задумываясь, Мадлен. Потом добавила, помолчав: – Ему позволено творить зло, искушать людей и вовлекать их во грех… Сен-Жермен устало покачал головой. – Так вас учили монахи. Но что вы знаете о силе, питающей зло? – Я же сказала… – смешалась Мадлен. – Тогда вам надо учиться заново, – вздохнув, проговорил граф. Он откинул голову, потом снова наклонил ее – как человек, не знающий, с чего начать. – Есть единая сила, в которой и зло, и добро. Она подобна рекам, которые поят нас, но могут и уничтожить. Радуемся мы орошающим нивы дождям или гибнем в бурных волнах, вода не меняется, она одинакова в своей сути. То же можно сказать и о силе. Когда она нас возносит, открывает глаза, облагораживает и вдохновляет на стремление к совершенству, мы называем ее божественной. Но если силу используют, чтобы сеять боль, умножать страдания и разрушать, она становится сатанинской. Все это одна сила. Мы сами творим и Бога, и сатану. – Но это же ересь, – спокойно, без осуждения произнесла Мадлен. – Это истина. Сен-Жермен смотрел в глаза девушки и видел, как здравый смысл борется в ней с затверженными постулатами. В одном он был совершенно уверен: она выслушает его. – Поверьте мне хотя бы ради себя самой. Есть люди, взывающие к темной стороне силы, и они приносят в мир много горя. – Что ж, им суждено провести вечность в аду, – быстро произнесла Мадлен и с довольным видом переменила позу. – Что вы можете знать о вечности? – вскинулся вдруг граф, но глаза его были печальны, и резкость не оскорбила. – В Париже есть люди, – продолжил он другим тоном, – которые собираются пробудить темную сторону силы. Они готовятся провести два действа – одно в канун Дня всех святых, другое – в день зимнего солнцестояния. И в том и в другом случае они намерены пролить кровь и уже наметили первую жертву. Но со второй жертвой у них еще не все решено. Закон, которому они подчиняются, требует, чтобы это была невинная девушка. Им нужна девственница, Мадлен, – ее плоть, ее кровь, – и теперь они ее ищут. «Вот ведь глупости», – подумалось вдруг Мадлен, хотя сердце ее стукнуло с перебоем. – Ваша тетушка говорила мне, что в чем-то подобном был замешан когда-то и ваш отец. Он входил в окружение некоего Сен-Себастьяна. Сен-Себастьян вернулся, он здесь. Он опять собирает свой тайный кружок. Ему помогают Боврэ и другие. Одно жертвоприношение, жуткое, но без большого пролития крови – менее, по их меркам, значительное, они уже совершили и стали сильнее. Мне бы не хотелось пугать вас, Мадлен, но вы ни в коем случае не должны приближаться к приспешникам Сен-Себастьяна. Между прочим, в число их входит и Шатороз. – Шатороз? – вздернула подбородок Мадлен. – Он всего лишь глуповатый напыщенный щеголь. – В вас говорит голос вашего разума, но не души. Слушайте голос души – он важнее. Мадлен смущенно и вопросительно взглянула на графа. – Ваша душа подобна клинку – отточенному, сияющему, рассекающему покровы лжи и отверзающему дорогу к правде. Никогда не поддавайтесь сомнению, когда слышите этот голос, Мадлен! – Я слышу его и сейчас, – прошептала Мадлен, но граф лишь пожал плечами. – Скажите, – произнес он, отвернувшись к камину, – что вы чувствовали, когда говорили с этим хлыщом? Мадлен вспомнила ужимки маркиза и содрогнулась, удивляясь силе охватившего ее отвращения. – Я ощущала себя цветком, к которому подползает огромный червяк. – Вот истина, – выдохнул Сен-Жермен. – Но он же ничтожество, – возразила она не столько графу, сколько себе. – Он же ни на что не способен… – Не надо недооценивать их, дитя. Общение с ними – путь к падению, к гибели. – Но… вы? – спросила Мадлен, опустив голову и сосредоточенно изучая свои ладони. – Какое вам дело до того, что может со мной случиться? Сен-Жермен отвернулся, не смея взглянуть в ее лицо, где начинало светиться понимание. – Это не важно. – Если вы не скажете, я попробую догадаться сама. Взгляды встретились, граф сделал шаг. – Ваша жизнь так ужасающе коротка, что мне не вынести, если хотя бы один ее миг будет потерян. Мадлен встала, от ее щек отхлынула кровь. – Сен-Жермен! С тихим смешком граф отступил. Глаза его помрачнели. – О, не пугайтесь. Я мог бы сломить ваше сопротивление, но подобные методы добиваться желаемого давно мне претят. Больше тысячи лет мне не приходилось принуждать женщину… и уж во всяком случае, не в общепринятом смысле. В маленькой комнате стало вдруг очень тихо. Свечи в семи канделябрах покойно мерцали. – Больше тысячи лет? – Мадлен хотелось недоверчиво хмыкнуть, но звук застрял в горле. – А сколько же вам на деле? – Я не помню, – ответил Сен-Жермен, опять отворачиваясь. – Когда в Риме правил Цезарь, я был уже стар. Я беседовал с Аристотелем. Эхнатон восхищался статуей Нефертити, которую я изваял. Ныне столица его в руинах, но я бродил по ее улицам, когда она была еще молода. – Как же случилось, что вы не умерли? – спросила Мадлен, чувствуя, что ладони ее холодеют. – Я умер однажды… очень давно. Смерть необъятней, чем жизнь. И потому жизнь ценней, ибо она мимолетна. Глаза Мадлен налились слезами. В голосе Сен-Жермена слышалась такая пронзительная тоска, что сердце ее разрывалось от жалости. – О, только не надо меня жалеть! Я шел к осознанию истинных ценностей очень непросто. Временами мой разум погружался во тьму, и я купался в крови. Я искал жестокости, войн. Я с омерзением вспоминаю римские игрища. А позднее, вернувшись на родину, я отнимал у людей жизнь из, как это принято говорить, патриотических побуждений. Сен-Жермен быстро взглянул на девушку. – Как видите, мои нынешние прозрения оплачены дорогой ценой. – Неужели бессмертие несет в себе столько печали? – прошептала она. – Я не бессмертен. Эликсир жизни, – добавил он, прикасаясь к пламенеющему у горла рубину, – восстанавливает мои силы и не дает умереть. – Вы прожили столько столетий и все же беспокоитесь обо мне. Почему? – спросила девушка тихо. Ответ был не нужен. Она его знала. – Потому что вы стали мне дороги, – так же тихо ответил он. Мадлен всмотрелась в лицо мужчины, стоящего перед ней, и увидела то, чего раньше не замечала. Матовый блеск его кожи, подобный свечению, исходящему от древних папирусов, явственно говорил об истинном возрасте графа. – В юности, – произнес Сен-Жермен, пристально глядя в ее глаза, – я был, что называется, долговязым. Теперь я едва ли могу считаться человеком среднего роста. Пройдет лет четыреста, от силы пятьсот, и я сделаюсь карликом. Он подошел ближе к Мадлен, протянул руку и нежно коснулся ее щеки. – Сен-Жермен, – еле слышно шепнула она, накрывая его пальцы ладонью. – Не искушайте меня, Мадлен. Вы не понимаете, с чем столкнулись… Сделав над собой усилие, он опустил руку. – Идемте, я отведу вас к тетушке. Граф отступил и указал глазами на дверь. – Запомните все, что тут говорилось о Сен-Себастьяне, и остерегайтесь. Я буду вас охранять, но зло коварно – вслушивайтесь в себя. Ум и проницательность – лучшая ваша защита. Если придется взывать о помощи – спрячьте гордость в карман. Кричите – и я услышу. Мадлен досадливо передернулась и коснулась его руки. – Этот эликсир жизни, – пристально глядя на графа, спросила она, – как вы его добываете? Сен-Жермен замер, восхищаясь ее отвагой. – Я его пью, – жестко произнес он. – Спросите Люсьен Кресси. – Так я и думала, – кивнула Мадлен. – В этом причина ее болезни? – Нет, – глухо ответил граф, отнимая руку и отступая. – Это скрашивало ее одиночество. В противном случае я бы даже не приблизился к ней. – Она знала, что это вы? Сен-Жермен усмехнулся. – Ей снились сны, дорогая. Дивные, чарующие сны. На какой-то миг она расцветала. Но приходило утро, и все возвращалось на круги своя. Граф надолго умолк. – Добрые сестры рассказывали нам о ночных наваждениях. О мерзких порождениях мрака, пьющих кровь христиан. Но вы сказали, мадам де Кресси это вовсе не претило? Граф проклял барьер, стоящий между ним и этой любопытствующей особой. – Несомненно, – сухо ответил он. На лице ее промелькнуло лукавое выражение. – Ах, Сен-Жермен, у моего колье опять сломалась застежка, – сморщив носик, прошептала Мадлен. – Она немилосердно царапает кожу. Посмотрите – там, кажется, кровь. Взгляд графа невольно метнулся к ее горлу, глаза его потемнели. – Разве не вы собирались подсунуть мне овцу или лошадь? Слова, которым он попытался придать оттенок иронии, прозвучали как мольба о пощаде. – Только если вам понадобится больше, чем во мне есть. Сен-Жермен рассмеялся, но уже с искренним восхищением. – Мне нужно не больше бокала. Но… это небезопасно, – быстро добавил он. – Небезопасно? – с блестящими от нарастающего возбуждения глазами переспросила Мадлен. – Если я возьму слишком много… Сен-Жермен взял девушку за плечи и легонько встряхнул. Когда он заговорил, голос его был едва слышен. – Если я буду брать слишком много или слишком часто к этому прибегать, то после смерти вы превратитесь в такое же, как я, существо – нечистое, отвратительное, преследуемое и отверженное людьми. – Вы не отверженный, – возразила она. – Я был отверженным. Но я учусь им не быть. – Ну, один-то разок, без сомнения, не повредит, – рассудительно сказала Мадлен. Она вся подрагивала от нетерпения. – О, Сен-Жермен, не упрямьтесь, прошу вас… – Я все еще могу проводить вас к тетушке. – О нет! Мадлен проворно загородила спиной дверь. – Я никогда не понимала, как может женщина существовать без любви. Теперь я вижу, что такое бывает. Я наблюдаю за теми, кто меня окружает, и делаю выводы. Они неутешительны, граф! Если меня ждет удел моей тетушки, я хочу хотя бы познать, что это значит – любить и быть любимой. На лице Сен-Жермена появилось незнакомое выражение, и сердце Мадлен отчаянно заколотилось. Его тонкие сильные пальцы нащупали на ее шее предательскую застежку, и гранатовое колье с легким шелестом упало к ногам. – Ты твердо уверена, что этого хочешь?… Руки его уже знали ответ. Уверенными движениями они высвободили из корсажа груди замершей в ожидании девушки и нежно огладили их. Потом граф обнял Мадлен, покрывая поцелуями ее веки. Голова Сен-Жермена клонилась все ниже, пока его губы не отыскали ранку… Тихо вскрикнув, Мадлен прижалась к нему, пьянея от холодящего сердце восторга. О, как же он горек и долог – этот первый в ее жизни по-настоящему чувственный поцелуй! Отрывок из письма графини д'Аржаньяк своему мужу графу д'Аржаньяку. |
||
|