"Звездное тяготение" - читать интересную книгу автора (Горбачев Николай)

12

И опять "выгон". И опять густой утренний воздух среди корявых сосенок, разбросанных на песчаных взгорбках, сотрясали рев дизелей, железный лязг гусениц. Ракетная установка, топопривязчик, боевые машины, не успев занять одну позицию, тут же снимались на другую. И снова команда останавливала:

— К бою! Выстрел из укрытия.

Капитан Савоненков, офицеры штаба и сам командир дивизиона — сухощавый, с седыми висками подполковник (он чуть вздергивает правым плечом — ранен в войну) придирчиво проверяли: одновременно ли "пришивались к земле" установки, на нужные ли места вставали остальные боевые машины. Малейшая неточность — и после короткого разбора звучало:

— Отбой!

Все повторялось сначала. Нет, тут не было простой формальности — мы это сознавали и не роптали: без ювелирной точности, жестких правил на такой технике работать нельзя. Гул, грохот, команды, звон перенапряженных сухожилий — все это даже в те короткие минуты, когда наступал перерыв и мы приваливались к гусеницам, не отступало, перекликалось эхом во всем теле, в голове — пустом чугунном колпаке.

Авилов пояснил: началось слаживание подразделений. Более того, на нашей батарее проверялись новые нормативы боевой работы. Мы должны были продемонстрировать предел, который способны дать ракетная техника и мы сами — ракетчики. Поэтому Авилов и Долгов жали на все педали: быстрей, быстрей! Надо сократить время на выполнении каждой операции, чтобы уменьшить в целом весь норматив подготовки ракеты к пуску. Выбирали излишки времени по секундам, где могли — работали на последнем вздохе. С Нестеровым мы уже не переговаривались — он был мокрым, распалившимся, будто только вывалился из предбанника. Будто маслом смазанные волосы торчали из-под шлема. Прицел он устанавливал мгновенно, я даже не успевал отметить — тыкал кнопку подъемника, хрипло, надтреснутым голосом орал: "Готово!"

Но у меня, наверное, вид был не лучше. Я вдруг припомнил ту свою методу, какую применил только раз во время состязаний — с тех пор забыл о ней. Не пропадать же ей зря! И в перерыве подошел к Долгову.

Выслушав мои пояснения, он сдвинул брови, потом отбросил окурок "Севера" в песок. Поднял глаза:

— По основному направлению определять ориентир и Гашимову: "так ставь!" Да?

— Чтоб после, на месте, не командовать ему по переговорке "влево-вправо". Останется довернуть стрелу маховиками…

— А ведь что-то есть! Ну-ка проверим… Гашимов, Уфимушкин!…

После перерыва сразу проверили. Получилось: Гашимов, с ходу затормозив установку, поставил ее точно на ориентир, и мне осталось только чуть довернуть стрелу. Опять урезали не один десяток секунд. Лейтенант Авилов, нажав стопор секундомера, пожевал сухими, обветренными губами — видно, подсчитывал про себя выигрыш, — потом вытянулся, приложив руку к шлему, громко сказал:

— Молодец, Кольцов, объявляю благодарность.

— Служу Советскому Союзу, — пролепетал я от неожиданности и смущения: и надо было ему с этой благодарностью, из которой, как говорил Ромка, "пару" не сошьешь! Я так и стоял на своей решетчатой площадке, голова лейтенанта была на уровне моих коленей.

— Не тушуйся, порядок! — с хрипотцой пробасил Сергей, когда Авилов деловито зашагал от установки.

И все равно работали на пределе. После нескольких перезаряжаний установки и приведений в боевое положение выигранное время резко падало: мы уставали. Нет, тут уже стена…

После очередной наводка доложив: "готово!" и окончательно уходившись, я собрался спрыгнуть с площадки на землю, но увидел возле установки лейтенанта Авилова и командира батареи. Авилов на целую голову ниже капитана, хотя он в шлеме, а комбат в фуражке, и выглядит в сравнении с ним совсем юношей, мальчиком — не помогают и светло проступающие усики.

Сергей тоже, как и я, оторопел на площадке, не решаясь спрыгнуть: оба смотрели на офицеров — как поступить?

— Говорите, почти в два раза перекрыли норматив? — переспросил капитан. — А вам не кажется, Владимир Александрович, что люди работают на пределе?

— Верно, — согласился Авилов, почувствовав упрек в словах капитана.

— Надо искать новые пути. Давайте посоветуемся, соберем всех, — ракетчики ведь! Вот таких еще два-три предложения, как Кольцова, и можно спокойно на печку полезать. Так?

Улыбнулся, подняв на меня серые усталые глаза. "Достается и ему. И оказывается, не такой уж он сердитый", — неожиданно подумал я, еще не сообразив, отвечать ему или нет. Сергей ощерился до ушей:

— Точно, товарищ капитан!

Собрали нас после обеда, сидели на траве возле установки, — взгорбки между редких сосенок были взрыты, испетляны и изорваны гусеницами. На земле вся батарея — один комбат присел на подножку "газика", снял фуражку, мокро блестит короткая щетина волос. Я не очень внимательно прислушивался к его голосу — капитан подводил итоги. Успехи, по его мнению, налицо: механики-водители точно и четко занимают боевую позицию, огневики тоже показали класс — почти в два раза перекрывают нормативы.

Он помедлил, провел рукой по волосам:

— Но выезжаем-то, юрьев день, за счет энергии номеров! Как говорится, на энтузиазме. А теперь вот тупик, предел…

"Правильно говорит…"

— Но всем гуртом, коллективом взяться — все одолеем. Вот и давайте посоветуемся, что можно сделать.

Он умолк и ждал, оглядывая солдат, будто выискивая, у кого же могут быть предложения. Без улыбки, землистое, усталое лицо его становилось опять жестким, сердитым. Солдаты сидели плотной кучкой, одни по-восточному поджав под себя ноги, другие полулежали, третьи, обняв и притиснув колени к груди, — запыленные, умаявшиеся. Рубцов с младенческим безразличием уставился куда-то поверх макушек приземистых, корявых сосенок. У Долгова брови приподнялись выжидательно: беспокоится, будут ли предложения. Косит глазами то на одного, то на другого. Уфимушкин напряженно смаргивает, подавшись вперед: ясно, что-то есть, будет толкать. Взгляд мой безучастно скользил от панорамы развернутой боком установки к белым точечкам — кнопкам сигнализации на стальном корпусе, к решетчатой, величиной с крышку водосточных каналов, забитой грязью от моих сапог площадке, потом — на опущенные, упершиеся в землю тарелками опорные домкраты…

Домкраты… Вспомнил, как-то на первых еще занятиях мы в спешке забыли о них: опустить опустили, а не подняли перед доворотом установки по исчисленным данным, и тарелки пропахали землю — благо была ровной, да и Гашимов крутанул не сильно, — не сломались. Тогда нам влетело за недосмотр. Вот на опускание и подъем их теряем немало времени.

Я толкнул в локоть Нестерова, осоловело клевавшего носом: не очень успешно шла его борьба с этим всевластным богом сна.

— Помнишь случай, когда всыпали за домкраты?

— Чего хорошего, а это…

— Ты послушай! Сколько тратим времени на их подъем и опускание?

— Ну? — сгоняя сразу сонливость, воззрился он на меня. — Не мало. А что?

— Лишняя операция. Опустив их, надо сделать так, чтоб не поднимать перед доворотом по исчисленным, закреплять в полуопущенном состоянии… Давай говори!

— Чего же это я? Славу хочешь мне?… Нет! — он схватился, приподнявшись, протянул руку. — Разрешите, товарищ капитан? Тут у Кольцова есть еще дельное предложение. Но хочет промолчать, скромность заедает.

— У Кольцова? Еще? Рассказывайте.

Делать нечего: хочешь не хочешь — вставай. На меня многие уставились как на новые ворота: о первом предложении молва уже разнеслась в батарее, знали все — солдаты поздравляли, хлопали по плечу, весело подмигивали.

— Ничего особенного нет… — выдавил я, стараясь сохранить достоинство.

Справился с собой быстро: дело в конце концов нравится, почему должен молчать? Мои лаконичные, внушительные пояснения слушали внимательно, капитан Савоненков даже потеплел, потер рукой остюки волос на голове, переспросил: "Это перед доворотом на исчисленные?" — и что-то пометил в блокноте. Закончил я негромко:

— Ну, а как крепить… надо подумать.

Еще не успел сесть, как Нестеров, будто ошпаренный, подхватился, выпалил:

— Крепить? Крючки сделать и цеплять домкраты за площадки. А что? Точно!

Он, смешно расширив глаза, озирался, ища поддержки. Солдаты заулыбались, тут же раздалось несколько голосов:

— Дело говорит!

— Вот это предложение!

— Верно, хорошее! — поддержал комбат.

Мы сели. Неожиданное прозрение Нестерова и его вид развеселили солдат, они оживились — пропала усталость и сонливость. Авилов ободряюще кивнул мне.

— Еще предложения? — спросил капитан.

Степенно, неторопливо поднялся Витамин: мой прогноз оправдался.

— По-моему, стоит перераспределить обязанности между некоторыми номерами. Ведь у одних работы густо, у других — пусто. Известно, что даже в радиотехнике контуры от перегрузки перевозбуждаются, гудят… С некоторыми товарищами то же получается. А вот со мной наоборот. Выполню свои обязанности, доложу: "Готово" — и стою, как пенек! — Уфимушкин смущенно оглянулся. — А другие в это время до седьмого пота трудятся. А мог бы, пожалуй, вот такие операции выполнять и такие, — он энергично загибал пальцы на левой руке.

Действительно кое-что у нас было не до конца продумано, потому и получалась неравномерная нагрузка. После Уфимушкина вставали другие номера и конкретно, убедительно поясняли, как следовало бы перераспределить некоторые обязанности: это тоже выигрыш времени. Ого, были бы тут те, кто пишут инструкции, жарко бы стало, поняли бы — мы не из теста слеплены!

Комбат с начальником расчета о чем-то оживленно говорили, записывали в блокноты: наверное, не ожидали такого эффекта.

Когда объявили сбор командиров и Савоненков с Авиловым заторопились, я хотел было отойти вместе с солдатами к установке, но капитан шагнул навстречу, с удивившей меня мягкостью сказал:

— Ну, порадовали, Кольцов… Спасибо. Не ошиблись мы, выходит, назначив вас наводчиком. Глядите, еще достойной сменой будете сержанту Долгову — осенью уходит. Как, а?

Я промолчал и неизвестно почему покраснел.