"Темные пространства" - читать интересную книгу автора (Горбачев Владимир)Глава 16 НАСЛЕДНИКУ каждого народа свой рай, но угадать его черты чаще всего несложно — слишком прочны узы, прикрепляющие мечту к грубой реальности, или, точнее, корни, с помощью которых реальность питает и лепит свой идеальный образ. Обитатели полярных широт грезят о вечной весне, жители тропиков — о местах сухих и прохладных. Если создатель парка при клинике святой Урсулы, располагавшейся в окрестностях Брисбена, воплотил в нем свое представление о крае вечного блаженства, то наши представления совпали, хотя я никогда не жил в Австралии и не страдал от засухи. Проведя гостя через самшитовые и миртовые рощи, дорожка затем огибала небольшое озеро, и здесь уже был слышен шум падающей воды; вскоре показался и водопад, первый вестник целого семейства, ниспадающего со скал и камней. Зеленые сумерки, фонтаны, большие желтые цветы. Стайки пестрых попугаев перелетали с дерева на дерево, черная птица с массивным красным клювом гуляла по газону и хмуро взглянула на меня, когда я проходил мимо. Лишь люди в одинакового цвета одеждах, гулявшие по аллеям, да попадавшиеся на развилках таблички «главный корпус», «лаборатория», «восстановительный центр» напоминали о том, что парк существует не сам по себе, а служит обрамлением для целого комплекса медицинских учреждений. Начало ему было положено 15 лет назад, когда его основатель, прибывший из Англии — я прав, коллега, действительно из Англии? — я от кого-то слышал, что он работал в Штатах; впрочем, не важно, — так вот, едва он начал проводить лечение по своей оригинальной методике, как полученные поразительные результаты сразу вызвали интерес в научных кругах. Правительство выделило средства на строительство клиники, потом был создан институт. Сейчас здесь одновременно проходят курс лечения свыше 400 человек, институт ежегодно выпускает сборник чрезвычайно интересных трудов, а еще здесь набираются опыта специалисты со всего континента и из других стран. Как только у него хватает сил! Как это — у кого? Вы что, не знаете? Да каждый в нашем штате знает доктора Вергеруса! Разумеется, никому из коллег, никому из пациентов, вообще никому в голову не могло прийти, что уважаемый ученый, действительный член Британской академии и член-корреспондент еще десятка академий разных стран, автор многочисленных трудов по реабилитации, профессор Вергерус может иметь какое-то отношение к группе подозрительных лиц, обитавших некогда в Кисслингене и затем исчезнувших при загадочных обстоятельствах, что его имя стоит вторым в списке учеников Кандерса — списке разыскиваемых. Все эти годы, пока сотни сотрудников спецслужб обшаривали самые отдаленные уголки планеты в поисках его и его товарищей, он жил совершенно открыто, у всех на виду, словно был невидим или заколдован. Однако волшебство было здесь ни при чем, не оно было источником слепоты агентов. Это был классический случай методологической ошибки: ищущие стали жертвой неверного представления о тех, кого намеревались найти. Мы искали подпольное, темное, прячущееся. Именно открытость и легальность защищали Вергеруса лучше всякой шапки-невидимки. Я никогда бы не нашел его, если бы Руперт, позвонив мне на следующее утро после нашей встречи, не дал мне адрес. Это было настолько неожиданно (я не просил ни о чем подобном), что я вначале не поверил, подозревая подвох или ловушку, и лишь наведя справки, понял, что сведения верны. Я и сейчас мог лишь строить догадки о том, почему он это сделал. …Как видно, хозяин кабинета не любил яркого света и обилия мебели. Послушные стекла пропускали лишь предписанную долю лучей, визор и прочая техника прятались в нишах, и даже непременная принадлежность любого начальственного кабинета — массивный стол с креслами — располагались не в центре, как обычно, а в углу. — Прошу, присаживайтесь. — Хозяин указал на одно из них. — А я, если вы не возражаете, сяду здесь. Он опустился на циновку в другом углу. Было некое противоречие в его облике. Голова, полностью лишенная растительности, бесстрастное лицо, немигающие глаза — он походил на восточного мудреца, отшельника. Этому впечатлению совершенно не соответствовали старомодные обороты речи, академическая манера общения. Ну а линялые шорты и застиранная рубашка делали его похожим даже не на рядового сотрудника, а на подсобного рабочего клиники, — Джон сказал, что вы ищете Глечке. Хотите его задержать. — Да, это необходимо. — Боюсь, что это не удастся. — Почему? — Вы имеете дело не с обычным преступником, даже не с маньяком, обладающим неординарными парапсихическими способностями. Возможности Томаса превосходят рамки привычных представлений. — Это мы уже поняли. — Боюсь, что не до конца. Если пользоваться расхожими терминами, вы имеете дело с дьяволом — и по его возможностям, и по типу личности. Даже обнаружив его убежище (что само по себе не просто, уверяю вас), вы не сможете… Ведь вы не собираетесь его просто уничтожить, верно? Это вы могли бы сделать, послав ракету или беспилотный штурмовик. Но вам нужно не уничтожить, а задержать и отдать в руки правосудия, не так ли? — Да, так. — А для этого необходимо приблизиться. — Разумеется, необходимо. Ну и что? Мы не раз окружали, а затем захватывали разного рода базы и обители. — Базу-то вы, может быть, и захватите, а людей — нет. Вам не удастся подойти к ней незамеченными. А заметив вас, они примут меры. И Томас не просто уйдет — это было бы еще полбеды. Боюсь, что он не откажет себе в удовольствии показать свое могущество и потешиться над вашими сотрудниками. Он окружит их фантомами, заставит уничтожать друг друга, устроит кровавое зрелище, а сам будет наслаждаться им. Вот чего я боюсь, мистер Ребров. — И поэтому согласились на встречу? — Не только поэтому. Скажите, как получилось, что, разыскивая Томаса, вы обнаружили Джона? Ведь вы не будете меня уверять, что это получилось совершенно случайно? — Нет, не буду. Мы вас искали — и вас, и Руперта, и всех остальных. — Почему? — Думаю, вы сами понимаете почему. Тогда в Кисслингене вы скрылись, обманув наблюдателей. Затем вы приложили немало усилий, чтобы хорошенько спрятаться, и прячетесь до сих пор. Зачем эта таинственность? Разве она не напоминает заговор? — Может, и напоминает, не знаю. Но ведь это так понятно! Однажды Кандерс попробовал рассказать все. Знаете, что получилось? — В общем, да — я читал материалы дела. — Толпы психопатов и маньяков, которые нас преследовали, плюс ваши коллеги, осаждавшие нас с таким же маниакальным упорством. Мне и сейчас стоит немалого труда отбиваться от репортеров, сделавших своей специальностью область тайн и чудес. Еще бы — ведь мы собираем в нашей клинике «магнитных» и «электрических» людей, мы осуществляем чудесные исцеления! Таким ловцам тайн мои сотрудники долго и нудно рассказывают о чисто медицинских аспектах регенерации, о нюансах исследований. Только статус медицинского учреждения нас и спасает. Но если они услышат о группе «волшебников» — нас ничто не спасет, нам просто не дадут работать. Вот к чему приведет любезная вашему сердцу открытость. В еще большей степени это касается других членов нашей группы. Для успешной работы им требуется полное уединение, абсолютная сосредоточенность. Ваша неуемная любознательность и желание бороться с заговорами грозят уничтожить результаты многолетнего труда многих людей, господин Ребров. Была некая странность в нашей беседе. Сидя в кресле, я возвышался над хозяином кабинета, словно средневековый владыка над своим вассалом. Но при последних словах Вергеруса, произнесенных внешне спокойным и наставительным тоном (он словно читал мне лекцию), картина неуловимо изменилась — так меняется весь узор в калейдоскопе, стоит передвинуть несколько кристалликов. Теперь я казался себе выставленным напоказ объектом наблюдения, большим, но бестолковым, вроде слона в зоопарке — хотя нет, скорее речь следовало вести не о слоне, а о ком-то более опасном и непредсказуемом, вроде гориллы, которую с жалостью и в то же время с опаской рассматривает примостившийся на циновке высокоразвитый посетитель; рассматривает, в то же время пытаясь что-то внушить бедному меньшому брату. Стремясь избавиться от этого неприятного ощущения, я бросился в атаку. — Это не вся правда, профессор. Вы и ваши друзья не просто исследуете что-то. Вы неустанно совершенствуете свои и без того фантастические способности, наращивая свое превосходство над остальными людьми. Зачем вам это могущество? На что вы собираетесь его употребить? Силу не добывают просто так, от нечего делать. Это всегда делается с какой-то целью. С какой? — С какой целью… Скажите, вы увлекались каким-нибудь спортом — играли, допустим, в бейсбол или летали на модулях? — Я бегал на длинные дистанции — марафон и сверхмарафон, а еще гимнастика, только не понимаю… — Сейчас объясню. Скажите, занимаясь гимнастикой, вы стремились стать чемпионом? Получать призы? — Нет. — Тогда, может, вы хотели стать сильнее? Чувствовать себя увереннее? Ведь вы стали сильнее, правда? — А, вот вы куда! Но ведь это совсем другое! — Я просто хотел напомнить, что зачастую человек занимается каким-то делом, иногда требующим большого упорства и много времени, не с какой-то целью, а просто потому, что это ему нравится. Цель лежит не вне деятельности, а в ней самой. — Допустим, что так, что вам просто нравится совершенствовать ваши способности. Но это не гимнастика, доктор! Вы получаете преимущество, равносильное обладанию опасным оружием — примерно как специалисты по восточным единоборствам, только гораздо сильнее. — Хорошо, поговорим об оружии. Скажите, если ваш собеседник, человек, судя по всему, образованный и нормальный, с нормальными нравственными установками, прячет под одеждой оружие, должны ли вы полагать, что перед вами потенциальный убийца, и чувствовать себя в опасности? Я невольно поправил висевшую под курткой кобуру. Наверное, рукоятка бластера повернулась, и вот… — Вы наблюдательны, доктор. Что ж, я отвечу. Строго говоря — да. Даже самый надежный, прошедший тройной отбор человек может потерять над собой контроль, сойти с ума, наконец. Недаром ракеты, о которых вы упоминали, запускаются тремя, а сейчас, возможно, уже четырьмя ключами. Когда общество научилось защищать своих членов, оно максимально ограничило число людей, имеющих право носить оружие; сейчас на всей Земле их не более пятисот, не считая солдат. А вы обладаете оружием гораздо более опасным, чем это. Я вынул бластер и положил его на пол, демонстративно отодвинув подальше. Действительно Вергерус улыбнулся или мне показалось? Он слегка наклонил голову — это могло означать признательность, но это также (учитывая его позу) походило на ритуальный поклон перед началом поединка. — Я вовсе не требовал этого. Я просто хотел сказать, что само по себе обладание какими-то возможностями, даже значительными, не делает человека опасным для окружающих. Слабый человек может быть гораздо опаснее сильного. Маньяки, убивающие женщин, отнюдь не атлеты. Человек, полностью погруженный в трудное дело, просто не может отвлекаться на составление планов заговора. — Все это было бы прекрасно, доктор, и я, наверное, немедленно удалился бы, извинившись, если бы не одно обстоятельство: один из ваших товарищей как раз и является таким маньяком. Один из вас использовал свои способности для организации массового убийства. Мало того, и его жертва, покойный Путинцев, как я теперь убежден, использовал парапсихологическое воздействие для развития способностей своих подопечных. А еще один ваш коллега, господин Лютов, занят тем, что ускоряет развитие отдельных видов животных, а следовательно, ломает экосистемы, не задумываясь о последствиях… — Вы знаете о Лютове? — Представьте, да. Видимо, вы нас недооценили. Профессор, я должен знать все. Как образуются фантомы? Как они управляются? Руперт говорил о магнитных полях — какова их природа? Можно ли их уничтожить? Все, что может помочь найти и обезвредить убийцу. Но и о ваших товарищах, и о вас мы должны кое-что узнать. Общество должно контролировать ситуацию. Наступило молчание. Вергерус смотрел в окно. Может, я был слишком резок? Наша беседа стала походить на допрос. Я уже открыл рот, чтобы извиниться, смягчить впечатление, когда профессор заговорил. — Я мог бы разбить все ваши обвинения, опрокинуть их, как карточный домик, начиная с главного: Томас вовсе не один из нас. — Что это значит? Почему? — Глечке был исключен из числа учеников и изгнан из Центра — разве Джон не сказал вам? С тех пор мы не общаемся. Я расскажу, как и почему это случилось, чуть позже, наберитесь терпения, пока же поймите главное: Глечке — чудовищная ошибка, исключение, чужак, стервятник, по необъяснимому капризу природы поразительно похожий на лебедя. Теперь о Путинцеве. Я могу доказать, что Максим никогда не покушался на свободу своих подопечных, не внушал им стремления к совершенству; он использовал свою силу лишь для того, чтобы выявить их способности и помочь развить их. Я многое мог бы объяснить и относительно Лютова, и относительно собственной работы. Мог бы — но вряд ли это снимет вашу предубежденность. Чтобы победить ее, нужно рассказать все, с самого начала. Я попробую. Люди, наделенные необычными, феноменальными способностями, известны с незапамятных времен. Сегодня уже мало кто сомневается в существовании ясновидящих, людей, обладающих даром кожного зрения или целительства, людей-магнитов и т. д. Кандерс, от природы слабый и болезненный, был наделен уникальным даром: он мог ощущать существующие в человеческом теле слабые магнитные поля, мог также управлять ими, многократно усиливая. Сам по себе этот дар был бесполезен и воспринимался как нечто вроде уродства. Он мог прожить обычную жизнь, забыв о нем, лишь изредка на потеху друзей заставляя работать отключенные электроприборы и отклоняться стрелку компаса, мог избрать и другой путь — стать очередным шарлатаном-гуру, прорицателем-факиром, основать какую-нибудь школу, тем более что имел, кроме всего прочего, способность к внушению. Однако он поставил перед собой иную задачу: соединить способности разных людей, как бы взаимно индуцировать их. Ведь все эти чудесные способности существуют разрозненно, так что прорицатель может всю жизнь страдать от близорукости, а целитель ничего не скажет не только о дне завтрашнем, но и о вчерашнем из-за слабой памяти. Можно ли соединить эти дарования в одном человеке? Над этой проблемой он и стал работать. Кандерс стал искать людей с необычными способностями, пытаясь увлечь их своей идеей. Здесь его ожидало первое разочарование. Даже у тех, кого удалось уговорить, ничего не получалось. Требовалось еще одно непременное условие, еще один дар — огромная сила воли, страстная потребность в совершенстве. Но было и нечто обнадеживающее: он понял, что людей с необычными задатками гораздо больше, чем полагают, надо только открыть их. Он изменил цель поиска, выработал критерии отбора. Так возник центр «Праджапати». Я был одним из первых его сотрудников. Мы искали не просто людей с уникальными способностями — нам требовались люди, страстно желающие их совершенствовать, готовые посвятить этому всю жизнь. Именно последний критерий проверялся в период так называемого возвышения. В число избранных попадали лишь те, кого не требовалось понукать, как-то подталкивать, — наоборот, лишь сдерживать, чтобы они не забывали напрочь о сне и аде. Вы можете спросить, учитывали ли мы нравственный аспект, был ли тест на агрессивность, шизоидность и т. п. Вначале мы много думали и спорили об этом, а затем пришли к выводу, что этот критерий в скрытом виде содержится в основном в страсти к совершенству. Это ведь не просто желание, господин Ребров. Нужна такая одержимость, когда сам процесс совершенствования становится целью. Прочие стремления, осознает их человек или нет — желание прославиться, или достичь высокого положения, или властвовать над другими, — просто не работают. На определенной высоте они не заставят сделать и шага. Лишь тот, кто любил сам процесс, а не его результат, мог чего-то достичь. Открытый нами принцип дал сбой лишь один-единственный раз. Этим исключением стал Глечке. Его тайный изъян — стремление к власти, наслаждение властью — открылся гораздо позже. Он умело скрывал его, а в креативном плане компенсировал особой силой воли, исключительной даже среди нас. Однако наше правило сработало и здесь — Глечке так и не смог овладеть всем комплексом способностей, остановившись на создании фантомов. Однако я забежал вперед и отвлекся. Постепенно, по мере увеличения числа сотрудников Центра, методика Кандерса стала давать результаты. Возник своего рода кумулятивный эффект взаимовлияния. Кандерс даже рассчитал «оптимальную массу феноменальности», при которой этот эффект достигает наибольшей величины, — это происходит, когда взаимодействуют 26 — 28 человек, обладающих паранормальными способностями. Нас было всего 16, но мы уже многое умели. Мы научились управлять собственным кровотоком — настолько, что могли полностью остановить снабжение кровью какого-либо органа или, наоборот, резко усилить его. На этом была основана наша способность лечить, привлекавшая в Центр поток посетителей. Применяя открывшиеся возможности к самим себе, мы не только избавились от собственных недугов, но и перестроили некоторые функции своего организма, прежде всего пищеварение — согласитесь, оно доставляет столько хлопот, отнимает так много времени! Некоторые из нас в борьбе с отвлекающими факторами пошли еще дальше: стремясь навсегда устранить такой возбудитель, как эротика, они произвели бескровную самокастрацию. Да, понимаю, это производит неприятное впечатление, но поверьте: это не нанесло никакого урона их личности. Однако гораздо большие возможности открылись перед нами в области управления электромагнитным полем, которому нас научил Кандерс. Мы научились многократно усиливать его и моделировать по своему желанию. При этом мы натолкнулись на поразительный эффект — образование пространства, полностью поглощающего световые волны. С его помощью можно было создавать некие феномены, воспринимаемые наблюдателем как реальные объекты. Они строятся из сильно ионизированного воздуха и весьма нестабильны. Впрочем, никто из нас не обратил большого внимания на эти фантомы, к ним относились как к забавным игрушкам; один лишь Томас много ими занимался. Тогда мы еще не знали, что у «темных пространств» есть и другие свойства, что с их помощью можно искать дорогу в иные миры, что они усиливают феноменальные способности, — все это позже открыл Руперт. Пока же мы всесторонне изучали образуемое нами поле, «темные пространства» и самих себя. Используя магнитометры, спектрометры, всевозможные датчики, мы провели множество измерений. Кандерс не собирался делать тайны из наших открытий, напротив — он страстно желал поделиться ими со всеми людьми. Спасение детей и вызванный этим событием интерес к Центру стали удобным поводом для такого обращения. И он выступил… О результатах этого выступления мы уже говорили. Мы бежали в Германию, намереваясь продолжить работу. Теперь ее характер изменился. Мы прекратили прием больных и отбор новых избранных, сосредоточив все силы на развитии собственных способностей. К тому времени выявилась еще одна закономерность: хотя методика Кандерса позволяла синтезировать различные дарования в некое новое качество, многократно их усиливая, вслед за этим вновь наступал этап специализации. Каждый мог достигнуть наибольших успехов в какой-то одной области — причем не обязательно в той, в какой он был отмечен природой. Мы разделились, каждый стал заниматься своим. Одних увлекали «темные пространства», скрытые в них возможности, другие развивали способность жить в воде; летать, находиться в безвоздушном пространстве… — Летать?! — Да, некоторые из нас это умеют. Я — нет. Я уже в те годы стал заниматься вопросами регенерации. Меня увлекала задача не просто остановить заболевание, оставив жить на Земле изувеченный обрубок, а полностью восстановить утраченный орган. Я ставил опыты — вначале на крысах и собаках, а когда потребовался человеческий материал — на себе. Как вы, возможно, знаете, к настоящему времени я достиг в этом определенных успехов, но тогда я был в самом начале пути. Наверное, мы бы долго находились в монастыре, нам там нравилось, но мы обнаружили слежку. На Кандерса это подействовало угнетающе. Он боялся, что его методику, результаты наших исследований попытаются использовать для установления контроля над людьми, еще для какой-нибудь государственной гадости. В наше время над подобными страхами можно смеяться (да и то — как знать? — общество, как и душа, бездонно, нам не дано знать, что может появиться из его потемок), но тогда они казались вполне обоснованными. Он стал разрабатывать планы тайного ухода из монастыря и создания базы где-то в другом месте. И тут произошла эта история с Глечке. С некоторых пор мы стали ощущать, что по каким-то неизвестным причинам изменилось отношение к нам местных жителей. Наши товарищи, отправлявшиеся в деревню за покупками или чтобы взять почту, ловили на себе испуганные или враждебные взгляды. Ранее ничего подобного не наблюдалось. Поскольку я имел более тесные контакты с местными, чем остальные (для моих опытов мне необходима была врачебная практика, кроме того, я просто ощущал потребность лечить), мне поручили выяснить причины возникшей враждебности. Это удалось не сразу — даже те, кому я недавно помог, смотрели с недоверием; однако, видя мою искреннюю обеспокоенность происходящим, мало-помалу разговорились. Оказалось, что люди напуганы появлением отвратительных уродцев и чудовищ. Одни словно вышли из старых сказок или сошли с фресок, изображавших Страшный суд, другие не были похожи ни на что: жабы с человеческими головами, сатиры с чудовищными половыми органами, разлагающиеся трупы, огромные ящерицы… Вначале они встречались лишь в сумерках и вдали от жилья, а затем, осмелев, стали появляться средь бела дня прямо на деревенских улицах. Они наводили ужас на женщин и детей; даже мужчины предпочитали отсиживаться по домам. Поскольку ранее ничего подобного не наблюдалось, понятно, что люди связали появление демонов с нами. Выслушав мой рассказ, Кандерс собрал учеников. Расследования не потребовалось: все знали, кто у нас увлекался фантомами, и Томас не стал отпираться. Он объяснил, что, работая с фантомами, столкнулся с непреодолимой трудностью: никак не удавалось проверить плотность создаваемых объектов, характер их воздействия на окружающих. Дело в том, что избранные всегда видели призрачную, даже карикатурную природу фантомов; необходимо было провести опыты на людях. Он не подумал о том, как это отразится на наших отношениях с местными жителями, что это может ухудшить наше положение, привлечет к Центру лишнее внимание. Теперь он сознает свою ошибку, глубоко раскаивается в ней и обязуется более не ставить под удар наше общее дело. Но раз уж все вскрылось, продолжил он свое выступление, он хочет рассказать о сделанном им важном открытии. Не все жители деревни воспринимают созданные им фантомы как реальные объекты; есть один мальчик, который видит их так же, как мы, — прозрачными. То есть он тоже относится к числу избранных. Таким образом, открыт новый способ отбора — без приема больных, без многочисленных тестов, простой и эффективный. Он, Томас Глечке, предлагает обсудить возможности его использования. Никогда ни до, ни после этого я не видел Кандерса в таком гневе. Нет, это неточно сказано: мы вообще никогда не видели, чтобы он испытывал гнев, злобу или нечто подобное. Надо было знать нашего учителя, чтобы понять, насколько такие чувства были ему чужды. Он и теперь говорил не повышая голоса, но это ничего не меняло. Он заявил, что объяснения Томаса не стоят ломаного гроша, что он совершил не ошибку — предательство, смешал имя нашего Центра с грязью, потому что сознательно вызываемый у людей страх — самая отвратительная грязь. Возможно, Кандерс надеялся, что Томас поймет, что совершил, искренне раскается, но случилось иначе. Глечке заявил, что считает моральные оценки неприменимыми и вредными, что надо говорить о нас и перспективах нашего общего дела, а не о напуганных обывателях. Именно тогда Кандерс произнес те самые слова, которые вы уже слышали: «Ты — не один из нас. Произошла ошибка». И те, о стервятнике. Он приказал Томасу покинуть монастырь. Возможно, Глечке не ожидал такого поворота, но не показал этого. Он надменно заявил, что мы еще пожалеем о своем поступке, еще услышим о нем — ну, что обычно говорится в таких случаях. Кандерс после этого был страшно подавлен. Он стал сомневаться в методике отбора, в принципах нашей подготовки, кажется, даже в ее цели — во всем. Он постоянно повторял, что допустил чудовищную ошибку, что надо пересмотреть все с самого начала. И еще он начал быстро, прямо на глазах стареть; до этого мы как-то не воспринимали его возраст. Однажды он собрал нас и объявил, что вскоре его не станет; мы должны покинуть Кисслинген и продолжить наши занятия поодиночке; те из нас, кто будет проводить отбор (он назвал их), должны ужесточить его критерии. Спустя несколько дней он умер. Дальнейшее в общих чертах вам известно. Выполняя завещание нашего учителя, мы разъехались, затаились и продолжили нашу работу. О Томасе мы много лет ничего не слышали — до того дня, когда Максим сообщил, что Томас явился к нему и, перемежая свою речь угрозами, потребовал, чтобы Максим не смел выступать ни с какими заявлениями о Центре. Конечно, мы заинтересовались, расспрашивали Максима, но не придали этому сообщению того значения, которого оно заслуживало. А потом произошла эта трагедия… Вот, пожалуй, и все. Он замолчал. Я тоже не знал, что говорить. Этот человек, сидевший на корточках напротив меня… Теперь я воспринимал его иначе. История, которую я расследовал, до сих пор представляла собой нечто вроде задачи, которую было необходимо решить. Теперь она стала реальностью. Летать, жить в безвоздушном пространстве, управлять кровотоком… Почти всемогущие, почти бессмертные… И существует ли граница этого «почти»? Вергерус первым прервал молчание. — Теперь вы не считаете нас своими врагами? — спросил он. — Не будете требовать, чтобы мы непременно заявили о себе и находились под контролем? — Нет… конечно, нет. Но… Скажите — значит, кто-то продолжает проводить отбор? — Да. Я провожу отбор. И еще один из нас. — Значит, число избранных увеличивается? — Да, сейчас их насчитывается 48 человек. Однако новые вступившие еще не достигли той зрелости, которая позволила бы считать их действительно избранными. Теперь мы не спешим — боимся совершить новую ошибку. — Понимаю… Однако мы не решили главное. Вы считаете, что мы не сможем справиться с Глечке. Что же — оставить его в покое? — Почему же? Нет. Просто нельзя допустить новых жертв. Мы совершили ошибку, мы и должны ее исправить. Эта задача по силам только нам. Я поднялся. — Благодарю за ваши разъяснения, профессор, за предложенную помощь. Мы не можем устраниться от своих обязанностей. Мы продолжим «дело Глеч-ке» и доведем его до конца. Постараемся учесть ваши предостережения. Я уже дошел до двери, когда новая мысль заставила меня обернуться. — Вы сказали, что Кандерс вел какие-то записи — дневник или журнал. Где он? Вергерус пожал плечами. — Он исчез! Перед тем как покинуть обитель, мы тщательно все проверили — не должно было остаться никаких следов, — но не обнаружили ни одного клочка каких-либо записей. Это странно, но это так, поверьте. Может быть, Кандерс перед смертью уничтожил дневник? Я не стал говорить ему, что он ошибается. Ведь я тоже не знал ответа. |
||
|